Бретёр. Хулиганы (Андрей Акцынов, 2016)

Хулиганы

Хулиганы живут в грязных заводских районах – тех, что подальше от метро. Такие места пропитаны копотью и воняют нечистотами. Из труб валит зловонный черный дым и, поднимаясь вверх, растворяется в тяжелом небе. Чтоб существовать в этом полумраке, требуется погрузить себя в наркотический бред, нажираться как свинья или иметь нервную систему как у червей: если разрубить их топором надвое, то обе части будут прекрасно себя чувствовать и поползут в разные стороны.

Он смотрел в окно троллейбуса и видел, как дряхлые промышленные постройки складывались в жутковатый индустриальный пейзаж. Рядом с ним стоял Вася, они ехали к нему домой. Он знал его с дачи, это был самый плохой из его приятелей, взрослые отговаривали с ним дружить. На даче он развлекался тем, что стрелял птиц и препарировал лягушек. И с каким мастерством он это делал! Этим земноводным отводилось столько чести, что ради них возводились целые концлагеря и создавались уникальные орудия массового убийства и геноцида.

– Тут недолго. – Вася виртуозно откупорил пивную бутылку зажигалкой, потом взял его бутылку и сделал то же самое.

Вася зарабатывал деньги тем, что сносил кирпичные стены огромной кувалдой, такая профессия позволяла эффективно укреплять мускулатуру. Несмотря на курение, алкоголь и практически ежедневный прием легких наркотиков, он был крепок и опасен, как мускулистый питбуль. Его глаза не внушали ничего, кроме судорожного беспокойства. Это был взгляд бойцовой собаки, которая перекусывает твое сухожилие и приветливо смотрит на тебя.

Они глотнули пива.

– Ты прикидываешь, вчера Моцарт ехал в троллейбусе с работы… Так вот. Он увидел девушку с негром. Девушка такая красивая блондинка…

– И что?

– Моцарт допил пиво, разбил бутылку об голову девушки, она жопой сползла по ступенькам, а негра ударил розочкой…

Первые несколько секунд он замялся, было не ясно, как на это реагировать. Васе явно доставляло это удовольствие.

– А за что он его?

– Так просто.

– И что с парнем?

– А он не знает. – Вася тут не к месту захохотал. – Он вышел на следующей остановке.

Они приехали в самый конец Кондратьевского проспекта. Тут и там изношенные новостройки, пара ларьков, линия электропередач, уходящая вдаль, в непривычные для города зеленые поля. Они скрылись в глубине дворов, чтобы потом оказаться в большой коммунальной квартире на первом этаже. В маленькой комнате возвышалась детская гимнастическая стенка, валялись походные принадлежности и старые книги. На кровати сидел какой-то пацан в тельняшке, на вид лет шестнадцать, похож на опытного зэка. На руке оторван один палец – неудачный опыт изготовления взрывчатки.

Серый был близким другом, и Васина мать позволяла ему входить в комнату и дожидаться, пока придет сын. Серый недавно начал приторговывать наркотой и уже зарабатывал вдвое больше своего отца, который трудился шофером на овощебазе.

Серый принес траву. Пришло время нарушать первые запреты.

Чья-то костлявая рука вынырнула из тьмы и активно шарила по их карманам. В едва освещенном коридоре Бретёр сумел разглядеть суровую серьезную старушку, она шмонала его на предмет принесенного алкоголя, которого у него, конечно, не было. Бабушка Моцарта проявляла энтузиазм и активно интересовалась друзьями внука. Они только что переместились в квартиру к лучшему Васиному другу.

– Ты скин? – спросила бабушка, увидев нового человека на пороге.

Моцарт ежедневно промывал ей мозги. Она знала, что все нормальные парни – скины.

Они с Васей, уже изрядно обдолбанные, напряженно стояли у двери, стараясь, не дай Бог, не расхохотаться или не выкинуть еще что-нибудь неадекватное. Серый к тому времени уже куда-то рассосался. У юных барыг всегда много дел.

Все это время Моцарт, как селезень, чистил свои перья. Происхождение его погоняла восходило корнями в детство и было довольно туманным. Ясно только, что к Венской опере оно не имело никакого отношения. Спустя час он появляется в лощеной и сияющей с преобладанием белого одежде, которая поразительно контрастирует с нищетой и убожеством квартиры, с грудами хлама и болтающейся на проводе лампочкой. Моцарт больше всего котирует тряпье от Fred Perry и Ralph Lauren.

Потом они все трое отчалили на улицу и перемещались на общественном транспорте в неведомом направлении. Через несколько часов он обнаружил, что находится на площади Искусств и пьет пиво в компании музыкантов, панков и еще какой-то шпаны. Вскоре пиво закончилось, и они направились в продуктовый магазин «Находка» напротив цирка, чтобы купить еще.

Вася и Моцарт промышляли воровством, а один их приятель был самым настоящим бандитом – его брали на дело взрослые мужики и он имел пистолет. Товарищи Бретёра оружия, насколько ему было известно, не имели и грабили в основном алкогольные и книжные магазины. Разумеется, они также воровали одежду качественных марок. Иногда они занимались гоп-стопом, но это было чем-то из ряда вон выходящим.

Они прошли внутрь, и перед ними предстали внушительные прилавки, наводненные различным спиртным, включая самые дорогие и утонченно изысканные напитки. Словно под гипнозом, они уставились на роскошные красивые бутылки.

Решение все это украсть родилось у них спонтанно, всех троих попутал черт или кто-то из тех духов-искусителей, кто подстрекает к безрассудству, браваде и прочей необдуманной херне. Вася и Моцарт, бросив взгляд в обе стороны, взяли по две бутылки и спокойно положили их под куртки, уверенно, как матерые рецидивисты. Бретёр запихал свою бутылку в штаны и с дрожащими коленками вместе со всеми проследовал к выходу. То, что все были в говно укуренные и пьяные, лично его никак не избавило от страха.

После того как они миновали кассу, не купив даже какой-нибудь мелочи – наивная самонадеянность, – путь им преградил тучный, как накачанная стероидами горилла, охранник.

– Молодые люди, остановитесь! Можно вас? – Охранник уже держал наготове свои клешни, все было ясно как день.

Из подсобок в полной готовности уже подоспел сводный отряд охраны и грузчиков, чтобы задержать грабителей. Завязалась жуткая потасовка. Моцарт не придумал ничего лучше, как со всей дури ударить обезьяну-охранника по яйцам и с боем пробиваться к выходу. И вот они уже неслись прочь по Караванной улице. Но их было только двое.

Когда они вернулись за Васей – дичайшая глупость, надо было убегать, – то обнаружили его лежащим на полу мордой в пол с заломленными руками. Его держали четверо грубых молодчиков, один с патологическим лицом имбецила давил под лопатку коленом.

Он, в отличие от Моцарта, не стал забегать, а остался на входе в магазин.

Грузчики набросились на Моцарта тотчас же, но первой оказалась миловидная кассирша. Благоразумная, пожилая, она решила принять посильное участие и преградила ему путь, за что тут же получила ногой промеж глаз. БАМС! Через несколько секунд Моцарта скрутили и повалили на пол.

Издалека, спрятавшись за машинами, Бретёр наблюдал, как быстро подъехали менты и увезли его подельников. Сегодняшний день стал днем радикальных нововведений в его жизнь. За несколько часов он сделался начинающим наркоманом и вором. Еще он, видимо, на долгое время лишился своих друзей, если только они его не сдадут – ведь он был с ними.

Нарушать библейский запрет «не укради!» никак не входило в его планы. Он подумал, что один плохой поступок влечет за собой другие и потом они уже следуют друг за другом нескончаемой вереницей.

Если вы идете сейчас по Моховой улице в сторону Невского, то навстречу вам идет высокий худой юноша с выразительными и печальными глазами, с тонкой шеей и копной густых волос на голове, на нем длинный серый плащ. Он похож на молодого поэта-девственника, слегка сконфужен и не от мира сего, кажется, что он вот-вот готов заплакать.

Бретёр шел по улице, злобно ругался и пил уцелевшее пиво. Оно было таким же безвкусным, как его жизнь. Тогда он еще не был Бретёром и даже не называл себя так. Это была предыдущая, куда более неудачная версия данного героя.

Как практически любой парень его возраста, он был несчастно влюблен. Это мрачное садомазохистское чувство постепенно раскрывало глаза на мир, жизнь каждый день сбрасывала с себя покровы и обнажала всю свою ужасную естественность.

Эта девочка, тощая как черт знает что, когда она стояла в коридоре, то опиралась на стену или дверь и извивалась, как змея, поигрывая черными бровями и глазами, наполненными туманной похотью. Ее возлюбленный был бандитом, а с Бретёром она делилась своими неясными переживаниями по поводу него: то она его любит, то не любит, то хочет, но не любит, то хрен знает что. Обычный набор случайных женских позывов. Он сделал вывод, что бандит был грубым и тупым животным, лишенным даже отрицательных достоинств. Когда они последний раз с ней встречались, то он ощутил себя сточной канавой для ее эмоций, а под занавес вручил ей свои стихи, предварительно скомпонованные на листе А4. Она – о чудо! – взяла их и положила в сумочку вместе с сигаретами.

Его воспитывали как принца, и он чувствовал себя малопригодным к реальной жизни, она казалась сплошным страданием. В глубине души он, разумеется, понимал, что это совсем не так и это лишь тараканы в голове. Все было в принципе вполне сносно, даже хорошо, просто уготованная ему жизненная колея хорошего парня никак его не устраивала. Если одна часть его неокрепшей натуры любила страдать, находя в этом утонченное удовольствие, то другая часть готовилась взбунтоваться. Мысли сводились к тому, что нужно начинать бунтовать против всего, чего угодно. Только, как это сделать, он не имел ни малейшего представления. Было не ясно даже, с чего начинать.

Когда он шел по улице, то всегда смотрел по сторонам и замечал едва уловимые детали. На Моховой улице расположилось театральное училище и еще набор каких-то техникумов, там всегда толпились люди. Девушки с неряшливыми волосами, сигаретой во рту, богема – это будущие актрисы. Рядом величественные красотки из ПТУ, которые на их фоне смотрелись гораздо более выигрышно, они выглядели более натурально и естественно.

Рюмочную, в которую они заходили с папой, когда он забирал его из школы, уже закрыли. Вот она была на этом месте, большой зал, компания крепких здоровенных мужиков в серых, как асфальт, тяжелых куртках, таинственные сумрачные морды прорисовывались сквозь пелену сигаретного дыма. Сейчас здесь работает какое-то дерьмо, рюмочной нет, но некоторые магазины все же остались в первозданном советском виде.

Странно представить, но он родился в СССР и успел прожить в этой далекой сказочной стране четыре года. Потом он помнил ГКЧП и помнил, как горел Белый дом. «Там же мои гобелены!» – кричала мама. Он родился в семье художников, его мама делала гобелены в Доме Советов. Гобелены его мамы выстояли против предательских пуль и ельцинских танков. Гобелены выстояли, а Советский Союз нет.

В школе Бретёр был для всех пустым местом. Несмелый и нерешительный изгой, он мог влегкую сойти за пай-мальчика, но голова уже тогда ломилась от разных недобрых мыслей, которые никак не вязались с прилежанием и воспитанием. Он считал школу инкубатором по воспроизводству кастрированных свиней.

Маленьких злобных детей-зверьков хотели стерилизовать и сделать безопасными для государства. Во всяком случае, такова была задумка. Ему тогда нравились таинственные идеи древних гностиков, которые проповедовали, что общество – это творение дьявола, которому так гораздо удобнее высасывать соки из человечества.

Что было еще более отвратительно, так это то, что школа приучала к извращенному и противоестественному женскому господству, и это несмотря на то, что любая женщина изначально создана для преклонения перед мужчиной. В своем сердце она хочет быть рабыней, а тут должна командовать, а все, включая мальчиков, ей подчиняться.

Вот урок, ждать звонка еще сорок минут. Женщина, которая повелевает тобой это отведенное школьным уставом время, неряшливо одета, разжиревшая или очень худая, нависает над тобой, как скелет динозавра в зоологическом музее, ставит на твою парту массивный кулак.

– Где твоя домашняя работа и где твоя тетрадь? – категорично задает вопрос этот крокодил.

Тетради нет, вместо нее какой-то обглоданный листочек, изрисованный жуткими картинками – элементы гротескного порно и хоррора.

– Что это тут такое? – Ужаснувшись, она отбрасывает его в сторону.

Дрессировщица задает тебе вопрос, и, убедившись, что ты не знаешь, она ставит тебе «два». Наказать одного зверя, чтобы навести страху на остальных, – таковы методы.

Школьный конвейер за редким исключением производит людей двух сортов. Тупоголовые отличники – эти, как хорошо управляемые ослы, готовы выполнять любую работу, в них с детства заложен инстинкт подчинения. Вторая категория – будущие скользкие проходимцы и жулики, они навострились увиливать от работы и энергично водить за нос учителей.

Что касается образования, то весь этот мусор, понятное дело, не нужен, ось абсцисс и ось ординат – вся эта галиматья. Это все делается для того, чтобы детей чем-нибудь занять. Если бы дети во время уроков переставляли скамейки с места на место или лазили по деревьям – это принесло бы гораздо больше пользы.

Единственное оправдание школе – скопление молоденьких женских тел. Они, хоть и упакованные в однотипные костюмы, уже пышут свежей зрелостью – мама еще не научила их пользоваться всеми возможностями гигиены, делать свое туловище стерильным, как кусок мыла из хозяйственного магазина. Сидишь на задней парте, и все эти запахи сбиваются вместе, получается взрывная и сокрушительная вещь… Стоп! – подумал Бретёр. Вечно твои рассуждения скатываются в похоть со всеми вытекающими последствиями. Отставить!

Он вдруг вспомнил, как однажды задремал на уроке и представил такую картину. Он вообразил, что все вдруг встает с ног на голову и школа из воспитательного заведения превращается в чудовищный разнузданный балаган.

Когда звучит звонок, дети наваливаются на учителей, скручивают их и берут в заложники. Все парты переворачиваются, с грохотом падают полки с книгами. Школьницы, даже самые маленькие из них, кое-как наносят макияж, быстро срывают с себя одежду и устраивают на шкафах свои адские танцы. К этому времени кто-то из шустрых мальчиков уже успел поджечь пару автомобилей за окном, туда же летят учебники, карты и прочая школьная утварь.

Школа объявляется государством детей, а учителя становятся рабами. За малейшую провинность наступает телесное наказание или смертная казнь. Ученики делятся на несколько коммун и создают свои базы в разных концах здания, чтобы немного погодя начать беспощадную войну всех против всех…

На этом месте кто-то толкнул его в бок, и он очнулся.

Дома он открыл книгу «Дневник неудачника», он был классическим начинающим неудачником и начинал интересоваться глубиной этой темы. Погрузиться в книгу помешал телевизор. Перед ним мелькнули кадры задержания боевиков в лесной заснеженной глуши. Он было подумал, что это Чечня или Дагестан, но голос за кадром переубедил его.

«…задержан в глухой таежной деревне на Алтае. Именно оттуда по версии ФСБ писатель попытался организовать революционное вторжение в Казахстан…»

Первый кадр, показано крупным планом: мощный могучий лес, небольшой отряд войск спецназначения в полной амуниции крадется по заснеженной тропе по грудь в таежном снегу.

Кадр второй: среди снега и деревьев стоит бревенчатая изба, из нее по очереди выводят десяток ребят, руки за голову, кто в тренировочных штанах, кто в тельняшке.

Кадр третий: крепкий, жилистый, наполовину седой мужик с троцкистской бородкой, по виду командир отряда, большие замерзшие очки, спокойно смотрит вперед глазами человека-машины, терминатора.

«Следователи ФСБ объявили его одним из самых страшных террористов современности и выдвинули против него ряд тяжких обвинений: попытка свержения госстроя, государственный терроризм, попытка создания незаконного вооруженного бандформирования…»

Он взглянул на заднюю обложку книги и сделал потрясший его вывод, что автор – интеллигентный, профессорского вида тип с очками и тонкими запястьями – и человек-терминатор из новостей – одно и то же лицо.

Его звали Эдуард Лимонов.

Это не на шутку взбудоражило фантазию Бретёра, и он занялся выстраиванием логических цепочек. Получалось, что только неудачники с самого дна могут возвыситься так высоко, чтобы бросить вызов целому государству. Пасть на самое дно, чтобы воспарить.

Значит, становясь плохим и опускаясь вниз, он двигается в верном направлении.

Закрыв глаза, в сером тумане он увидел своих товарищей, лежащих с заломленными руками на полу, разбитую голову кассирши, грузчиков и ментов. Услышал крики. Их взяли, а ты улизнул… ты мог попытаться их отбить… Все равно он почувствовал прилив сил и гордости: он сделал пусть самый крохотный, но шаг в сторону силы из состояния покорности и трусости. Отныне он решил, нарушая любые запреты, двигаться по направлению к собственному страху, и чем мощнее страх, тем сильнее должна быть скорость.

В долю секунды погода за окном изменилась в такт его безумным идеям: влажный жар позднего лета сменяла здоровая и мощная гроза. Это был своеобразный привет из метафизического мира, нелишне было добавить торжественных декораций и духа трагедии. Высшие силы так реагировали на его новое, неожиданное перерождение.

– Нас оставили под подпиской! – сказал Вася.

Они прогуливались недалеко от Гостиного Двора. Через несколько недель они встретились, и он узнал отличную новость: эта проделка почти сошла им с рук. Суд продолжался, однако красивая дама-следователь симпатизировала обвиняемым. Возможно, в глубине души она питала тайную страсть к молодым преступникам. Потерпевшие, несколько охранников и кассирша-героиня с сотрясением мозга, вели себя неорганизованно, путались в показаниях, не появлялись на очных ставках и ругались. Победа была практически в кармане. Про Бретёра никто даже не упоминал.

На улице справа от выхода из метро толпились книготорговцы, со стороны они напоминали городских сумасшедших и бомжей. Они торговали полузапрещенной литературой радикального толка, красно-коричневым коктейлем, излюбленные герои книг – Сталин и Гитлер.

Чуть дальше стояли пятеро парней с флагами и газетами, он сразу узнал нацболов. Они подошли, чтобы рассмотреть всю эту компанию поближе. Красные флаги, черный серп и молот в белом круге, такие же повязки. Газета «Лимонка», которую они держали, по своему внушительному формату больше походила на огромный плакат с гигантской гранатой и рубленым заголовком на обложке, текст можно было прочесть издалека.

– Можно посмотреть? – спросил он и протянул руку к газете.

– Бери! – ответил один из парней.

Вася пролистывал газету, но с куда меньшим интересом, чем Бретёр. Ему же газета понравилась. Она была мощной и жесткой и, казалось, сочетала в себе все темы, которые его интересовали – от фашизма Муссолини и «Красных бригад» до стихов, секса и всего остального. Он купил газету и с довольным видом положил себе под куртку.

– Приходите, сегодня у нас будет собрание! – сказал крупный парень, похожий на казачьего атамана.

– А где? Во сколько?

– В девятнадцать часов у метро «Чернышевская»! – Второй, тонкий, с самым ответственным лицом, тут же по-деловому подключился к разговору.

– Хорошо. Мы будем.

Бретёр прекрасно понимал, что для того, чтобы стать крутым, недостаточно соучастия в пустяковом ограблении магазина. Хороши любые средства. Очень хорошо для этого подходила радикальная политическая организация.

Они спустились в подземный переход.

– Не нравятся мне они, какие-то кислые.

– Да ну, вроде нормальные.

– Это ты сейчас так думаешь. Совки они все одинаковые.

До собрания оставалось несколько часов, они купили на двоих один баллончик с краской и поехали расписывать железнодорожные пути Финляндского вокзала.

Вася придерживался радикально правых взглядов, Бретёр – право-левых. Они писали свои граффити отдельно, на большом расстоянии. Надписи были взаимоисключающими, и пассажиры поезда могли заподозрить шизофрению в голове автора.

Вася писал что-то из серии «СССР – чума XX века!», а Бретёр писал:

Революция!

Они стали искать нацболов в толчее людей. Разгневанные толпы народу с криками и воплями просачивались в двери метрополитена и выплевывались из них наружу. На крохотной площадке было массовое столпотворение. Они с Васей только что пришли пешком к метро «Чернышевская» от Литейного.

На выходе справа – неопределенная компания, состоящая из крепких рабочих ребят, нескольких старомодных панков и просто довольно странных людей. Молодые революционеры выглядели экзотично и эклектично.

– Приветствую! Я Барт. – К ним подошел тот самый парень, похожий на казака, и по-отечески пожал им руки.

Они подошли ближе и со всеми поздоровались. Ребята встретили их вполне дружелюбно, вот, дескать, подоспели новые боевики, посмотрим, на что они способны…

Бретёр тогда слабо представлял, как функционирует полузапрещенная партийная ячейка. Чтобы усилить эффект новых, непривычных ощущений, он стрельнул покурить, – и вот уже грубый, едкий дым недорогой сигареты приятно пощипывал горло. Он всегда курил, либо когда очень плохо, либо когда окунался в пугающую и приятную неизвестность.

Дождавшись еще нескольких опоздавших, они организованной группой проследовали за несколькими лидерами.

– А где будет проходить собрание?

– Сейчас все увидите.

Вопреки его ожиданию, собрание проходило не в каком-нибудь маленьком заброшенном ДК – он представлял это почему-то именно так, темный зал с раздолбанными старыми стульями с красной спинкой, – но прямо на улице. Во дворе за углом, рядом с баскетбольной площадкой, – дорога от метро занимала не больше тридцати секунд. За спиной играли в баскетбол две команды дворового хулиганья.

Они сгруппировались у стены в этом дворике. Растворившись в небольшой толпе, он стал слушать, о чем говорят остальные. Почти никто не говорил о революции, все обсуждали нормальные темы, интересующие молодых людей, – драки, быт, попойки, футбол и все что угодно, кроме политики. Ему чрезвычайно нравилось разглядывать их довольно брутальные и подчас злобные морды, от этих грубых морд пахло могучей мощью улицы и революционным запалом.

К стене вышли пять человек.

– У нас сегодня много важных тем, – заговорил центральный. Небольшой, черноволосый, с нагловатой физиономией и харизмой диктатора какой-нибудь далекой азиатской страны.

Это будущий Пол Пот, подумал Бретёр про себя, но не сказал вслух.

– Мы готовимся к муниципальным выборам. От нас по спискам КПРФ будет несколько кандидатов, вы их знаете. – Далее он представил людей по очереди.

Бретёр продолжил активно рассматривать толпу. Было человек сорок. К его удивлению, он смог разглядеть нескольких людей весьма немолодого возраста; как выяснилось позже, среди них был депутат Заксобрания Ленобласти Владимир Леонов.

– Мы будем клеить листовки и разносить газеты…

Весь ход собрания описывать скучно. Естественно, что на повестке не стоял вопрос о немедленном захвате власти и вооруженном мятеже, обсуждались обычные текущие вопросы существования в полуподполье. Так устроена жизнь: ради одного возможного триумфа люди готовы к десятилетиям скуки, монотонной борьбы, а то и того хуже – тягот и тюрьмы.

Вася чувствовал себя явно не в своей тарелке и стоял поодаль от всех. В этом не было ничего удивительного, он говорил, что политический этап для него пройден, и на тот момент занимался куда более радикальными вещами. Помимо регулярных грабежей, он активно боролся с нелегальной миграцией всеми доступными методами, водил дружбу с многочисленной уличной шпаной. Вместе они творили такое, что волосы у обывателя встанут дыбом. Ну, вы, короче, представляете. Если в детстве парень препарирует лягушек, что потом может прийти ему в голову? Страшно даже представить.

– Послезавтра у нас агитация. Кто пойдет?

Народ совершенно однозначно разделился на тех, кто активно хочет во всем участвовать, и тех, кто хочет увильнуть от явно неувлекательного занятия. Бретёр тоже поднял руку. Истина проста: не знаешь, что делать, – делай шаг вперед! По взгляду Васи было видно, что он его не одобрял.

Еще Бретёр знал самое главное. Лимонова недавно выпустили из тюрьмы, доказав только покупку оружия. А значит, история будет продолжаться и скоро начнутся новые приключения.

Путин, мы тебя не звали, уходи!

Как только Путина назначили премьером, нацболы вышли с этим лозунгом на улицы столицы. Еще тогда, когда большая часть общества питала по поводу него неясные надежды, только нацболы разгадали невыразительные и тусклые глаза полковника спецслужб.

После Ельцина спасителем мог стать кто угодно; пребывая у руля огромного государства, это ничтожество, алкоголик, натворило массу дел. Страна дышала на ладан и изнемогала от суицидального правления запойного алкаша вместе с его окружением предателей и проходимцев.

В результате закулисной игры группировка олигархов договорилась с группировкой чекистов и на авансцену мировой политики с черного хода поднялся Владимир Владимирович, неприметный сотрудник КГБ, серое лицо, из рабочей семьи.

Все предыдущие преемники были забракованы, они были слишком непредсказуемыми и слишком часто проявляли инициативу. А Путин – лиса, которая прикинулась дичью, – уселся на трон и сидит уже Бог знает сколько, намерив себе тысячелетний рейх.

Теракты и вторая чеченская сплотили людей России, объединили в общем страхе. Путин стал суперменом-мессией, хотя, по сути, был и оставался простым пацаном, правда энергичным и предприимчивым. Он напросился (или приставил КГБ) работать с мэром Собчаком и совсем скоро уже ни много ни мало ворочал всеми внешними связями в мэрии. Чего там Собчак только не делал в то время: распродавал за границу заводы, легализовывал казино – одному Богу известно. Скоро Путин уже работал в администрации президента.

Бретёру он сразу не понравился, но он увидел и признал в нем силу, которой не было у других людей во власти. «У нас новый премьер-министр, странный какой-то, себе на уме!» – так о нем говорили в деревне. Был август месяц, телевизора на даче у них не было. Они тогда не думали, что это надолго.

Пьяный ельцинский балаган сменился путинским застоем. Путин выдавил из страны зловещего демиурга Березовского, который чуть ли не привел его за руку в Кремль (или больше делал вид, что привел). Неожиданно умирает Собчак. Вскоре после этого Путин устраняет из Государственной думы так обласканных властью в прошлом либералов и правит как самый настоящий самодержец, опираясь на мертвую чиновничью массу, сырьевых олигархов и спецслужбы. В руках этих трех новороссийских сословий, всех их жен и челяди оказываются газ, нефть и ход истории. Страна для них становится производным по отношению к энергетическим ресурсам. И если ты не принадлежишь к трем этим кланам, то мне ой как жаль тебя, потому что здесь у тебя, скорее всего, нет судьбы и будущего!

Политическое пространство сузилось до ширины прогулочного дворика в следственном изоляторе.

Сказать, что режим стал людоедским и палаческим, – было бы неправдой, просто всем вдруг стало очень скучно жить. Целое поколение молодежи осознало, что ничего не изменится, что им ничего не светит.

Общество стало мельчать, и посредственность стала господствовать во всех сферах жизни. Эпоха крепких советских героев уже давно прошла, успела лишь законсервироваться в памяти старого поколения. Новой России герой был не нужен, все кругом было пошлым и бесформенным.

Обдолбанный Моцарт набросился с кулаками на группу то ли голландцев, то ли фрицев, которые мирно прогуливались в воскресный день. Его с трудом оттащили. Добродушные европейцы были ошарашены таким поведением, они, видимо, редко подвергались внезапным нападениям. А Моцарт иностранцев недолюбливал.

Есть такая отличная вещь, как бутират, лекарство, созданное для того, чтобы облегчить роды женщинам; более дешевые сорта бутирата делают из жидкости для промывания трупов. Пару выпитых пробок превращают тебя в полуовоща-полуобезумевшую обезьяну. Еще под бутиратом дают все женщины, только где найти таких женщин, которые согласятся добровольно пить эту дрянь? От одного запаха можно тут же проблеваться.

Моцарт напал на гостей Северной столицы под бутиратом, такое с ним не может сделать даже алкоголь.

В парадной, где они стояли, где-то на Гороховой, было темно и накурено. Они ждали Гримми. Гримми – типичный представитель золотой молодежи, угодивший в плохую компанию, имел накачанный торс стероидного атлета, черные кудри, которые чуть прикрывали загорелую физиономию плейбоя-итальянца. Но быть плейбоем мешал запойный алкоголизм. Гримми любил напиваться до полнейшего беспамятства и выкрикивать нацистские лозунги. «Восемьдесят восемь!!!» – кричал он однажды, лежа пьяный на земле под скамейкой. Кроме Васи и Моцарта была еще небольшая команда уличных хулиганов и Маркиз, молодой наркоторговец, тринадцати лет. Бутират принес он.

– Ну и вонь!

– А ты не нюхай, ты сразу пей!

Легко сказать «сразу пей!», когда от напитка струится аромат разлагающихся трупов. Он решил сразу не пить, а посмотреть на реакцию других. Согласно его новым правилам, чтобы стать плохим, надлежит попробовать побольше разных наркотиков. Выпили, вроде ничего, добавилось некоторое количество дури, но в остальном все оставалось без изменений. И он тоже отхлебнул.

Есть наркотики для богатых и наркотики для бедных. Для богатых – кокаин, для бедных – спиды и бутират. Спиды, например, жутко грязные, по сути разбодяженные всяким дерьмом, обладают чрезмерным количеством побочных эффектов, не пропорциональных полученному удовольствию. Кокаин не так вреден, после кратковременного взлета он всего на несколько часов погружает тебя в глубокое ощущение собственной никчемности. Героин сейчас пользуется популярностью только у подвальных бомжей и крайне асоциальных личностей.

Первое, что он ощутил, – приятные потоки тепла, которые пронизывали тело, лицо стало чересчур расслабленным и спокойным, как у доброй старушки, которая только что спокойно умерла после приема повышенной дозы лекарств.

И тут вся их невменяемая кампания двинулась на улицу. Первым делом в магазин за алкоголем – одно другому не мешает. Вообразите себе группу обдолбанных хулиганов, которые врываются ночью в продуктовый магазин «24 часа» и – о боже – начинают танцевать! Хулиганы, подогретые бутиратом, под внутреннюю музыку извиваются в танце и синхронно машут руками высоко над головой, как самая настоящая процессия на бразильском карнавале. Тут Бретёра искажает приступ хохота.

Моцарт хватает буханку хлеба в нарезке и начинает с ней на всех нападать. Он бьет Маркиза по физиономии, пакет рвется, и вся буханка разлетается праздничным фейерверком. Моцарт начинает собирать кусочки с пола. Из магазина они вышли никакущие, с невнятной речью и полностью без мозгов. Ты совсем иначе чувствуешь свое тело, оно тебя плохо понимает и как бы вступает с тобой в диалог или в спор.

Когда Одиссей оказался на незнакомом острове, злая волшебница Цирцея напоила его спутников чудесным напитком и превратила их в свиней. Наши герои были ничем не лучше.

Выйдя из магазина, Бретёр обнаружил довольно мрачную картину. Каждый из них стал животным. Он выпил меньше других, и ему худо-бедно удавалось себя контролировать. Кто-то вдруг начинал жалобно мычать и выть, болтаясь в пространстве тряпичной куклой в руках невидимых злых джиннов, кто-то мочился прямо на себя, а Моцарт избивал лежащего на земле и истекающего кровью Гримми, добивал его ногой с разбега.

Никакой ссоры не было, это был просто спонтанный всплеск агрессии. Никто не мог ничего противопоставить, потому что никто не понимал, что на самом деле происходит. Просто какие-то ошметки тел, какие-то червяки, ползающие по гнилому мясу.

«Тебе следует покончить с этим дерьмом! Эксперименты с наркотиками следует прекратить!» – подумал Бретёр, придя в себя где-то на третий день. Если трава не влечет никаких последствий, то эта дрянь на некоторое время буквально парализовала его, вялость сменялась всплеском лихорадки с оттенком паники. Он чувствовал себя полнейшей развалиной, ему бы пришлись к месту ходунки. И еще эти ужасные мысли о собственном ничтожестве, они жалили, как разъяренные шершни, словно он только что разорил их гнездо.

На следующий день его ждала агитационная работа. Коммунисты включили нескольких нацболов в свои списки на муниципальных выборах, взамен нацболы участвовали в агитационной кампании коммунистов. Надо было разнести огромную кипу агитационных газет по квартирам нескольких здоровенных многоэтажек, засунуть их в почтовые ящики и в щели между дверьми квартир.

В 9:00 их небольшой нацбольский отряд был практически в сборе. Их было человек десять. Командир Андрей Дмитриев, тот самый, кто, по мнению Бретёра, напоминал диктатора далекой азиатской страны, в пальто и кепке деловито раздавал газеты.

Напарник Бретёра Леша носил небольшие очки и немецкую военную форму, он считался интеллектуалом. Они с ним взмокли, как ездовые лошади на экваториальном солнце, обегав десяток этажей в пяти домах. Но их партийный день еще только начинался. Покончив с агитацией, они поехали бороться с уплотнительной застройкой на проспект Стачек. Члены настоящей народной партии, они не гнушались выполнять самую черную работу на благо простых граждан.

На самом деле простая уличная борьба может быть увлекательной. Смотрите сами. Борьба за сквер и пару-тройку деревьев может превратиться в настоящее революционное восстание в отдельно взятом дворе. Это тот самый прекрасный момент, когда среди обывателей выделяются вожди и уличные трибуны. Роль нацболов в данном случае проста: они подстрекают, подогревают недовольство, радикализируют народ. Так из искры раздувается пламя.

Проспект Стачек – унылое место на окраине, снаружи растут деревья, а во дворах растительность подчас ничтожна, но строительным компаниям на это положить. Сейчас они планируют установить на детской площадке зловещий железобетонный кондоминиум, возможно, как в знаменитом «Метрополисе».

– Наш общий долг встать на защиту нашего сквера! Мы хотим, чтобы здесь играли наши дети! – Бравая мясистая тетка взобралась на горку в центре детской площадки и произносила речь, обильно жестикулируя.

– Да! Да!!! – подхватывала разношерстная толпа местных жителей, сгруппировавшаяся вокруг импровизированной сцены.

Народ в гневе великолепен. Кто-то готов перекусить горло застройщикам и раскроить их черепа прямо сейчас, у немолодого жилистого рабочего дрожат руки.

Дмитриев раздал им повязки и пошел решать вопросы с представителями местного протестного штаба. А они продолжали кричать:

Это наш город!

Это наш город!

Вскоре он залез на детскую лестницу:

– Мы собрались здесь сегодня…

Шла короткая приветственная речь, а в конце призыв:

Перекроем проспект Стачек!

Перекроем проспект Стачек!

Толпа отреагировала радостными воплями. Бретёр посмотрел по сторонам и обнаружил, что они находились в кольце ментов, которые как только, так сразу готовы по свистку броситься в атаку, растерзать их и упаковать по машинам, вот даже на всякий случай подогнали еще и целый автобус. Красные нацбольские повязки действовали на них, как красная лазерная указка на кота. Чуть поодаль стояли с портативными камерами молодые опера. Кто-то из сотрудников начал что-то выкрикивать в мегафон, основное требование, понятно, мол, расходитесь по домам.

– Посмотрите, среди вас находятся экстремисты!..

В ответ народ поддержал нацболов и кто-то даже прикрыл собой. Думали, что их начнут точечно вылавливать из толпы, но пока что они выжидали.

Они стояли с народом одной могучей цепью. Перекрыть широченный, как разлив реки Волги, проспект Стачек целиком в таком количестве невозможно, но им удалось занять целый его рукав. Такие действия попадают под административную статью.

Понятное дело, что правоохранители немедленно организовали объезд, так что их акция не возымела должного эффекта, правда, отдельные тупицы выстраивались перед ними на машинах и бибикали. Небольшая группа ментов – те, которые поавторитетнее, – ставка главного командования, что-то решали, а потом разошлись, глядя на них. Из камер нацболов снимали уже крупным планом, они чувствовали легкий неприятный мандраж.

Все, сейчас будут брать!

Сотрудники кидаются на них, как на амбразуру, выхватывая всех подряд из их цепи; цепь уже разорвана и превратилась в клочья. Кто задержан, кто скоро будет задержан, кто кидается врассыпную. Когда два озверевших мента бросились в аккурат за Бретёром с Лешей, то они резко рванули в сторону и им удалось запрыгнуть в трамвай, менты за ними. Вот они уже бежали по кишке трамвая… потом выпрыгнули в последнюю дверь и уже неслись неведомо куда. Вроде как пронесло.

Они еще какое-то время прятались во дворах, пока все не рассосалось. Бретёр медитировал. Когда засыпал, он часто видел яркие, экстремально живые сны, которые никак не может увидеть обычный человек. Во сне он мог ощутить вкус, прикосновение, взмыть в небо и сражаться с джиннами. Иногда он мог чуть задремать и увидеть грезы наяву, чуть позже он узнает, что это не совсем обычный дар.

Прищурившись, он смотрел на город и видел… дымящиеся городские руины, их кривизну и неровность – все это напоминало огромный рот злой хищной старухи. Высотку уродливо перекосило, дворец – с него сошла кожа-штукатурка, а этот, после продолжительной атаки, и вовсе похож на источенный клык, какое-то могучее дикое растение проросло из всех щелей, кое-где разорвав в клочья архитектуру. Отдельные строения полыхали от огня, так что небо наполнено сиянием апокалиптического ужаса. Весь город захвачен и оккупирован их войсками.

Армейские сапоги, АК-47 и еще несколько единиц всякого мелкого оружия – они шествуют с Лешей по городу и время от времени делают несколько залпов в воздух, чтобы подогревать напряжение.

Людей немного, разбросанные тут и там маленькие группки. Кто подвергается немедленному или отсроченному насилию, в зависимости от их сиюминутных предпочтений, их охватывают приступы внезапной жестокости, которая, впрочем, ничем не мотивирована. Такое бывает у полубогов, перед которыми ползают на коленях.

Все население города в их руках. Можно делать с людьми все что угодно. Проводить геноцид или реализовывать общественные утопии самого различного толка.

На центральной площади города установлен праздничный эшафот. Здесь без разбору казнят чиновников городской администрации. Судьи в цветных мантиях – подростки лет по пятнадцать – коротко зачитывают приговор, а палач в черном, как полагается, одеянии приводит в действие исправно работающий механизм гильотины. Время от времени гильотина тупится, застревает в шее жертвы, как десертная ложечка в желе. Тогда палач вытирает пот со лба, берет здоровенный нож и дорезает голову собственноручно. Головы складируются в бочку для мусора, перевязанную красными лентами…

Все, отставить! Бретёр обнаружил у себя внутри странную склонность к насилию и испугался ее. С другой стороны, насилие – это, вне всякого сомнения, проявление жизни, сама жизнь. Брать города, брать женщину – все это насилие.

Он приоткрыл глаза. Город был никем не захвачен и жил в привычном ритме. Что касается гильотин, то ее, конечно, тоже нигде не было. Сейчас это дорогое удовольствие, и ее можно приобрести только во Франции по спецзаказу.

– Я в шоке, я просто в шоке! – Рыжая борода нервно расхаживал взад-вперед во время собрания, руки дрожали, а глаза искрились патологической злобой и ужасом. Женя Павленко никак не мог успокоиться.

Вчера в пьяной драке зарезали бывшего гаулейтера петербургского НБП[1] Андрея Гребнева. Вживую Бретёр его никогда не видел, но по рассказам партийцев составил себе портрет крепкого рабочего парня с окраины, дерзкого, безбашенного и заносчивого.

«А ну-ка, все вставайте в строй! А кто не встанет – тому я лично дам в морду!» – кричал на шествии молодой фюрер в кожаной куртке и берете в стиле команданте. На собрании царила атмосфера беспросветного мрака, даже говорили вполголоса. В углу стоял его брат Сид и молчал, его жена плакала.

Когда-то в Питере было два известных гаулейтера: Андрей Гребнев и Дмитрий Жвания, они были антиподы. Первый: ярый националист, предводитель ватаги уличных штурмовиков. Второй: интеллектуал-индивидуалист, тяготеющий к анархизму и разным мелким экзотическим течениям. В свое время в Питере между их сторонниками развернулась настоящая баталия, тогда нацболы захватили крейсер «Аврора» (каждая группа отвечала за определенную часть акции). Борьба за власть, как видите, идет даже в полузапрещенной партии, где дело ну никак не касается денег, а до реальной власти в стране еще ой как далеко.

Гребнев активно нравился Лимонову и в конечном итоге выиграл, но позже стал с трудом выносим из-за наркотиков и отошел от руководства; как-то, когда Лимонов приехал проинспектировать отделение, тот сутки пролежал в соседней комнате, обдолбанный «колесами», и даже не вышел пожать руку вождю. Сейчас в Питере вождя не было, но было коллективное руководство.

Накануне Бретёр бухал в коммуналке у одного рядового старого нацбола, которого за глаза называли Угрюмый, так тот полностью выдал ему весь расклад, от партийных кличек до самых интимных сплетен. Встреча сопровождалась просмотром старых партийных фотографий. Бретёра, понятное дело, больше всего интересовала вылазка отряда Лимонова на Алтай, он до сих пор не понимал, что там на самом деле произошло. Он расспрашивал, но деликатно, чтобы не показаться каким-нибудь ментовским стукачом – ибо члены радикальной партии по понятным причинам люди довольно подозрительные. Выяснилось, что из питерских в отряде был только Сид. Угрюмый сказал, что Сид – личный друг Лимонова. «Вот это да!» – подумал Бретёр.

– Ну, понятное дело, ребята на Алтай не просто так отдыхать ездили! – резюмировал партайгеноссе.

Было ли в действительности оружие? Если да, то сколько автоматов? (Бретёр слышал по телевизору невнятную расшифровку переговоров в программе «Человек и закон: суд над призраком».) Если речь шла об отторжении территорий Северного Казахстана в пользу России, то каким образом? Что мог отряд из нескольких человек? Это же чистое безумие… Завербованный ФСБ предатель Акопян гордо утверждал, что они готовились проводить диверсии и теракты на крупных предприятиях, для чего больше года занимались промышленным шпионажем. Бретёр подумал, что правду про алтайский поход он узнает еще очень не скоро.

После перекрытия проспекта Стачек забрали почти всех, в том числе Песоцкого, у которого было с собой несколько красных нацбольских повязок. Он рассказал, что в отделении их надели полицаи и стали играть в Нюрнбергский съезд в нацистской Германии, они расхаживали взад-вперед и весело кидали зиги.

Бретёр шагал в колонне национал-большевиков, и у него в руке развевался огромный красный флаг с черным серпом и молотом. Их колонна двигалась в хвосте общего гигантского шествия в день годовщины Великой Октябрьской революции. Как-то глупо и нелепо, подумал он, что из-за смены календарных стилей Октябрьская революция переехала в ноябрь. Сейчас, как вы понимаете, праздничная демонстрация 7 ноября и наш герой сливаются воедино с этим бескрайним организованным потоком человеческих тел.

Сбор традиционно проходил у БКЗ «Октябрьский» под аккомпанемент советской эстрады, перемежающийся, впрочем, и с мощными песнями, обладающими сокрушительной силой.

«Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» Под такую музыку хорошо идти на смерть или, по крайней мере, бросаться в атаку.

Он увидел своих издалека по флагам, с собой он притащил пару товарищей, чем вызвал всеобщее одобрение. Столпотворение было довольно интересным и включало множество странных персонажей в духе какого-нибудь «Сатирикона» Феллини. Царила атмосфера непревзойденного сюра. Старушка с праздничным портретом Сталина соседствовала с толстобрюхим попом, который размахивал своей церковной утварью. Задастые дядьки из КПРФ, любящие тряхнуть стариной, экипировались в свои фирменные шарфы и с видом покровительственной невозмутимости созерцали простой народ. Кого только не было. Помимо реальных организаций из обоймы левых политических сил второй столицы присутствовало неиссякаемое число виртуальных, как будто наспех сколоченных для сегодняшней даты. Пенсионеры были тесно переплетены с молодежью, а также с рабочими, алкашами, люмпенами и просто случайными людьми. Троцкисты, маоисты, анархисты, а также все прочие уже развернули свои угрожающие агрессивные знамена на всеобщее обозрение, демонстрируя если не готовность достать оружие и всех поубивать, то хотя бы затаенную злобу, которая вот-вот способна привести к непредсказуемым последствиям для сытого и спокойного общества.

«Ешь буржуев!» – отличный лозунг, не правда ли? Социальная ненависть, приправленная изрядной долей каннибализма.

Их расставили в колонну, и они одними из последних двинулись, замыкая общий поток. Они шли последними, потому что больше всего раздражали власть, а коммунисты власть не раздражали. За ними шли только анархисты с антифашистами, представляя собой крохотную толпу плохо организованной ребятни.

Во главе, естественно, шли сытые и разрешенные коммунисты, которые ничего лучше в политическом смысле не придумали, как дважды в год выходить на санкционированный карнавал. Что может быть более выгодно режиму, чем ручная, да еще и не семи пядей во лбу оппозиция?.. Тесные сношения с властью превратили коммунистическую партию в неочерносотенцев, в один из оплотов путинского полицейского режима.

Президента – в отставку!

Губернатора – в отставку!

Весело скандировала их колонна. Лозунги, дерзкие, как выстрел без предупреждения в голову, иногда прерывались краткими выступлениями представителей питерской партийной верхушки НБП.

«Мы объявляем сегодняшний день днем русского бунта!» – кричал Барт.

Далее мегафон циркулирует из рук в руки Дмитриева, Песоцкого, депутата Леонова и всех, кто имеет опыт и может внятно сформулировать свои взгляды.

Со стороны само шествие их колонны в чем-то напоминает передвижение военнопленных, потому что их со всех четырех сторон конвоируют менты различных званий и комплекции. Так власть демонстрирует, что готова задушить революцию во младенчестве.

Путин – лыжи, Магадан!

Кричалки от злобного и негодующего стиля иногда скатываются в юмор, озорной и остроумный. Тем временем Бретёр гордо несет флаг и уже обнаруживает себя посередине Невского проспекта. Из окон маленьких кафе на них вылупляются люди различного социального положения и материального достатка, их лица перекошены в гримасе явного недоумения. Слегка испуганы молодые миловидные продавщицы бутиков, их не на шутку взбудоражили красные знамена.

У самого подхода к Дворцовой площади их небольшой отряд устроил торжественную кульминацию революционного праздника. Добрая половина нацболов извлекли из-за пазухи заранее припрятанные фаера, и колонна вся залилась торжественным праздничным светом. И все это на фоне возбужденных и негодующих ментов, которые никак не могут понять, что с ними делать. То ли оставить в покое, то ли немедленно задержать и доставить в отделение, а там избить. Принимают решение не трогать.

На митинг они не пошли, оргкомитет отказался давать слово их лидерам.

Нам нужна другая Россия!

Родословная Бретёра была тотально небольшевистской. Прадед по матери – известный и уважаемый начальник вагоностроительных мастерских – был расстрелян революционными рабочими. По отцу и того круче. Все воевали в царской армии, начиная примерно с XVII века. Наиболее близкими были участник Кронштадтского мятежа и главштаба Дикой дивизии барона Унгерна. И еще, что приводило Бретёра в особенный восторг, он приходился прямым потомком брата самопровозглашенного Верховного правителя России адмирала Колчака. Впрочем, он всегда считал героями и белых и красных.

Мысли о съезде партии не покидали Бретёра всю неделю. Стихийное, как пламя, воображение рисовало самые величественные и яркие картины, красные партийные знамена и факельные шествия. Недавно он посмотрел документальный фильм «Триумф воли» Лени Рифеншталь, и его увлекла могучая тоталитарная эстетика.

Из конспиративных соображений на съезд было решено отправляться несколькими группами, используя различные виды транспорта. Их небольшой отряд, одна четверть партийной ячейки, должен был в ночь выехать на автобусе. Вечером он собрал вещи, нацепил охотничью цвета хаки куртку с меховым капюшоном – это потому, что стоял осатанелый холод, – и вышел из дома, чтобы пешком пойти до автобусного вокзала. Денег на предстоящее путешествие едва хватало.

Они выехали в ночь. Бретёр, Андрей Песоцкий, Барт, Женя Павленко и остальные. Среди них был какой-то парень, про которого единственное, что он знал, – это то, что тот вклеил себе в паспорт фотографию Гитлера… С Бретёром рядом сидел довольно молчаливый нацбол Олег Петров, из коротких, обрывочных фраз которого он составил для себя портрет типичного молодого парня из необустроенной семьи. Олег учился в ПТУ на повара. Денег с собой у него было еще меньше, чем у нашего героя.

– Выехали из Питера! – сказал Бретёр маме по телефону.

Мама часто волновалась за него, но никогда не стремилась его контролировать.

– Ты что, совсем мудак?! – Перед ним возникла рыжая борода. Павленко смотрел на него яростными, осуждающими глазами.

– Все нормально. Его же не прослушивают! – крикнул Барт.

Они уносились прочь из города в Москву. Казалось, вся милиция должна быть озабочена только ими и должна бросить все силы, чтобы их поймать. Они, конечно, переоценивали свое значение на тот момент.

Вдоль дороги располагались самые мрачные и таинственные архитектурные сооружения, заброшенные заводы, цеха и кабаки. Вскоре город растворился и место домов заняли жиденькие разнокалиберные деревья. А потом наступила темнота. Самое приятное в ночной дороге – глубоко за полночь выйти где-нибудь на остановке и заказать горячего черного, как русская зимняя ночь, чая у бедняков-торговцев; как только выходишь из автобуса, они сразу набрасываются на тебя, как стая голубей на зерно.

Бретёр включил в плеере свою любимую песню. Она начиналась так:

Он закрыл глаза и вспомнил момент из детства. Ему шесть лет, папа забирает его из школы, и они выходят из метро «Горьковская». Прямо в саду, на траве, а точнее, на грязи, потому что весна и травы пока нет, играют уличные музыканты.

Рок-группа имеет двух солистов, маленького и длинного. Маленький, с черной шевелюрой на голове, экзальтированно завывает высоким, чуть картавым голосом. На нем зеленая растянутая и разорванная футболка. Длинный, фронтмен, похожий на циркового клоуна, облаченный в сплошь увешанный орденами и брошками черный пиджак, танцует как сумасшедший посередине огромной грязной лужи, так что брызги летят во все стороны прямо на прохожих. Их слушают всего с десяток зевак. Маленький Бретёр был околдован этой музыкой, и они остались слушать концерт до конца. Тогда он впервые заплакал от счастья.

Текст песни «Дорога» группы «АукцЫон» написан бессознательно, но Бретёр видел его смысл для себя таким: человек одинок и заброшен в этот полный призраков и иллюзий мир, и сам он суть такой же призрак. Потому глупо цепляться за что-либо тут. А лучше, удивляясь и очаровываясь, лететь, как во сне, в поисках новых страстей и приключений.

Когда радикалы различных калибров и направлений вдруг соединяются в одной оппозиционной партии, то какой власти это может понравиться? Никакой. Такая политическая организация обречена на вечную борьбу, на гонения и тюрьмы, и так до полной разгромной победы над врагом. Ее ждет революция или смерть! Своей кипучей энергией и личным примером Лимонов навсегда привил партии такой воинственный и наступательный дух.

Если Лимонов по типу был кшатрием, то второй отец-основатель Национал-большевистской партии, Александр Дугин, был явный брахман и походил на бородатого волшебника-медиума. Философ-эрудит, он популяризировал идеи интеллектуального фашизма и правых религиозных мыслителей-традиционалистов, таких как Рене Генон и Юлиус Эвола, он открыл для России геополитику и евразийство. Благодаря своему исключительному кругозору этот неисправимый романтик воистину стал первооткрывателем многих духовных тайн.

Что общего между писателем-радикалом и ультраконсервативным философом? Конечно, вера в имперское могущество России и фундаментальная ненависть к Западу. Именно поэтому в качестве партийного праздника Дня русской нации была избрана дата 5 апреля – годовщина Ледового побоища, первой сокрушительной победы России над Западом. Для того времени противостоящий войскам Александра Невского Тевтонский орден был своеобразным аналогом сегодняшнего НАТО.

НБП имела довольно синкретичную идеологию, но при этом вполне здравую и живую. Она соединила в себе социализм и национализм, анархизм и консервативную революцию. Получалось так, что внутри страны, для своих граждан, партия была левой: боролась за права бедных, гражданские и политические свободы. А снаружи, для врагов, партия была правой и выступала за агрессивную внешнюю политику.

Идеология не была жестко сформулирована раз и навсегда и оставляла возможность каждому, абсолютно каждому активисту и сочувствующему поделиться своими собственными мыслями. Газета «Лимонка» стала самым свободным политическим изданием за всю историю страны, в ней помимо анализа актуальных политических событий публиковались и сложные мировоззренческие статьи про Мао Цзэдуна, «Красные бригады», Карлоса Шакала и Чарльза Мэнсона, в ней печатали первые юношеские стихи и обсуждали фильм «Прирожденные убийцы».

В рядах партии свободно уживались между собой начитанные студенты и парни с рабочих окраин, простые работяги и интеллигенты, скинхеды и панки. Последние массово вступали в организацию благодаря третьему отцу-основателю, Егору Летову. Вечный борец с режимом и подпольщик, лидер группы «Гражданская оборона», играющей то грязный панк, то гаражный рок и наркотический психодел, обладал непререкаемым авторитетом в глазах огромной армии своих фанатов по всей стране.

НБП стала действовать стремительно и начала с решения не внутренних проблем, но внешних. Партия активно поддерживала русских в странах СНГ, привлекала широкую общественность к их проблемам, стремилась мобилизовать и организовать их, чтобы те наконец-то нашли в себе силу и храбрость снова, вместе со своими территориями, вернуться в одно мощное большое государство.

Именно нацболы первыми стали открыто говорить о необходимости и неизбежности присоединения Крыма к России. Чтобы сказать об этом во всеуслышание, пятнадцать активистов захватили башню матросского клуба в Севастополе и вывесили растяжку:

Севастополь – русский город!

То есть они были экстремально правы уже тогда, когда это еще не было мейнстримом. За свои убеждения им впервые пришлось отстрадать в тюрьме.

Однако больше всего на постсоветском пространстве русских притесняли не на Украине, но в Прибалтике. Здесь была болевая точка и столкновения были наиболее ожесточенными. Потому, когда нацбол Сергей Соловей вместе с товарищами мирно захватил башню Святого Петра в Риге, чтобы привлечь к этой проблеме побольше внимания, их, как особо опасных преступников, задержал антитеррор. Кстати, до этого еще один будущий участник акции, Илья Шамазов, нелегально пересекающий границу, умудрился выпрыгнуть из поезда на скорости семьдесят пять километров в час. Жизнь нацболов стала походить на настоящий приключенческий боевик в международном масштабе.

Самое настоящее кино началось на Алтае. Оттуда, по мнению следователей, сам Эдуард Лимонов со своими ближайшими подельниками планировал совершить вооруженное вторжение в Казахстан, чтобы присоединить впоследствии к России исконно наши территории с построенными казаками городами и преобладанием русских. Но вместо того чтобы благому делу поспособствовать – оно бы обогатило государство новыми плодородными землями и увеличило население, – спецслужбы, напротив, его пресекли и захватили группу Лимонова, когда она была еще на территории России. Со стороны это выглядело как вопиющий акт предательства.

Храбро воюя на передовой на всех внешних фронтах, партия была вынуждена открыть второй фронт. Внутренний. Против режима. Чтобы привлечь внимание к той или иной общественно значимой проблеме, партия устраивала нечто дерзкое, провокационное, порой выходившее за границы административного права. Ей удавалось делать мощные и радикальные акции прямого действия, находясь при этом в рамках закона. Иначе бы с ней расправились мгновенно.

Они могли закидать яйцами Никиту Михалкова за то, что тот публично поддержал режим Назарбаева, который, по их мнению, был антироссийским. Могли вломиться на либеральную конференцию с криком:

Завершим реформы так:

Сталин! Берия! ГУЛАГ!

Могли кинуть яйцо в генсека НАТО или облить майонезом председателя Центризбиркома Вешнякова. Понятное дело, что власть не собиралась ни регистрировать НБП, ни уж тем паче допускать до выборов в Государственную думу.

Долгие годы нацболы вынужденно держали круговую оборону. Но вскоре и у них стали появляться союзники.

Москва в пять утра с трудом выносима. Мерзлые пустынные улицы разворачивают перед тобой свое столичное убожество, недалекое соединение барского стиля с угрюмым советским классицизмом. Москва, ей-Богу, так же несуразна, как дачный поселок для новых русских – один дом пошлее другого, и вся эта пошлость никак не упорядочена. По улицам в дичайшем количестве циркулируют сотрудники милиции. «Здесь что, всегда так или все они нас ждут?» – подумал он. Впрочем, тут же отбросил эту мысль.

Первое, что они сделали с утра, – зашли в самое дешевое кафе и выпили водки, чтобы не промерзнуть. С селедкой на закуску. Что может быть лучше? Это было такое утонченное, изысканное удовольствие для особых русских сибаритов.

Их небольшой отряд передвигался все дальше от центра на периферию Москвы на новом, теперь уже городском автобусе. В дороге он ни разу не сомкнул глаз и был зверски измотан. Но ради любых приключений, как известно, следует отказаться от комфортной жизни.

– Нацболы из Питера приехали!

Они постучались в один из добротно обустроенных подвалов. Это бункер – московский штаб НБП. Им открыла компания крепких провинциальных ребят, пожала руки и запустила внутрь. Подвал был довольно вместительным и состоял из нескольких больших комнат. Общая приемная, кабинет руководства, кухня и другие помещения без конкретного, определенного предназначения. Была даже настоящая казарма!

Везде кипела работа. Рано утром штаб полузапрещенной организации работал в таком нечеловеческом темпе, как будто сегодня в полдень намечено восстание. Взад-вперед расхаживали люди, целые потоки людей с разных городов, раздавались поручения и приказы. Симпатичная девушка с обложки «Лимонки» занесла их фамилии в свой крохотный блокнот, и они счастливо отправились спать на нары.

Весь следующий день они провели в бункере. Бункер – это и ночлежка, и Мюнстерская коммуна, и община первых христиан катакомбного периода. В душном мрачном подвале царила атмосфера серьезной духовной борьбы.

Вставай, проклятьем заклейменный!

Так взывал с плаката на стене салютующий гигантский Фантомас.

Нацбольское изобразительное искусство имело свой неповторимый стиль, ловко соединяя в себе элементы соцреализма с имперским урбанизмом и поп-артом, здоровенные постеры в исполнении художников нацболов Лебедева-Фронтова и Беляева-Гинтовта звучали воинственно и агрессивно.

Первая ночь на нарах далась Бретёру не лучше ночи в автобусе, заснуть было невозможно. Рядом с ним лежал пьяный Олег, который своим чудовищным храпом терроризировал всю казарму. Храп звучал как трубный зов перед построением войск. Бретёр бесцеремонно будил его каждые пять минут, но храп всякий раз возобновлялся.

Ночью, где-то в три, когда все, кроме него, спали, один шибко пьяный поднял бучу. Вмиг подоспела группа нацболов оперативного реагирования, скрутила его и выставила на улицу в снег.

Они провели в бункере весь следующий день. Такое впечатление, что они перенеслись в коммунистическую утопию будущего. Ты ешь, спишь, читаешь, разносишь газеты – любое твое действие коллективно, ты больше не наедине с самим собой, ты часть партии.

Это текст молитвы нацбола.

Лимонова в бункере не было. Бретёр наблюдал за двумя другими лидерами, которые соперничали за второе место в партии. Владимир Абель, еврей из Латвии, был добродушным авантюристом и интеллектуалом. Он любил побухать и был настоящим мастером подпольной работы.

Его антипод Анатолий Тишин не пил вовсе, однако от этого странного бородатого человека с лицом не то клошара, не то священника разило чем-то тяжелым и гнетущим, будто он тащил на своей шее тяжелый камень, невидимый для остальных. Что это был за камень, Бретёр узнает много позже.

Бретёр довольно быстро утомился от коллективной жизни. Он чувствовал себя неловко, когда расхаживал по бункеру одиноким привидением, не зная, чем себя занять. Хотя кругом все бурлило и дел было предостаточно.

На следующий день, перед тем как заехать в гостиницу, у них было время и они посетили мавзолей Ленина. Набальзамированный вождь-фараон лежал себе в склепе пластмассовой куклой, а мощный вирус революции все еще блуждал по планете как ему вздумается.

Очень быстро вестибюль наполнился людьми, и вот уже в толпе, окруженный охранниками и журналистами, возник Лимонов в черном военно-морском бушлате. Он раздавал интервью. Бретёру он сразу понравился, он сиял бодростью и оптимизмом. До этого он боялся, что вдруг его кумир при жизни окажется совсем другим, отталкивающим и неприятным. Оказалось, нет. За день до этого Бретёру приснился сон, что они с ним сидят в тюрьме и вместе готовятся к побегу.

Их встречали девочки-нацболки, каждую из которых он знал по фотографиям в Интернете. Одна особенно красивая. Та, что однажды ударила принца Чарльза по морде букетом цветов.

Зал был действительно впечатляющим. Посередине висел гигантский красный нацбольский флаг и огромная растяжка:

Россия – все!

Остальное – ничто!

Лимонов взошел на сцену одним из первых и занял центральное место. Вскоре за длинный, обтянутый черной тканью стол сели еще человек двадцать. Основной дресс-код членов исполкома – черные кожаные пиджаки, черные рубашки, черные джинсы. Лишь Тишин, уничтоживший накануне свою бороду, сиял в белой сорочке и подтяжках в стиле правого хулигана. В таких же подтяжках ходила девочка по кличке Зигги, комендант бункера, которую Бретёр наблюдал накануне. Очень жесткая девочка. Не то что конь с яйцами, просто носорог с огромными металлическими яйцами.

Заиграл партийный гимн, написанный внуком Дмитрия Шостаковича. После чего весь зал залился стихийным кличем и вскинул сжатые в кулак руки:

Да, смерть!

Да, смерть!

Клич символизировал готовность пойти на смерть ради интересов партии. И это были не пустые слова.

Когда Лимонов подошел к кафедре, чтобы начать выступление, зал еще раз зашелся приветственным криком и аплодисментами. Лимонов не так давно вышел из тюрьмы, о чем оповестили все каналы, и, судя по всему, был готов броситься в новую авантюру, однако необходимо было подождать еще какое-то время – несколько лет, пока он находился на условно-досрочном освобождении.

Перед партией стояла масса дел. За то время, что вождь сидел, партия окрепла и возмужала. По всей стране прокатились громкие акции прямого действия, прорывались кордоны милиции на маршах, шли потоки новых людей.

Сегодня на повестке дня стоял вопрос создания максимально широкой коалиции «Россия без Путина» с присутствием всех реально существующих оппозиционных сил. Начать с того, что вступить в союз с либеральными политиками. А для этого партии предстояло стать более сговорчивыми и постепенно отходить от тоталитарной эстетики или, по крайней мере, делать вид.

Пришлось прекратить пугать либералов и показать, что мы, мол, свои и с нами можно договариваться. На смену «Завершим реформы так: Сталин! Берия! ГУЛАГ!» пришли абсолютно демократические требования политических прав и свобод. Партия взрослела и одновременно успевала выполнять свои тактические задачи.

Во время выступления Лимонова в зале громко ревел ребенок.

– Пускай кричит! Громче! Ребенок – это новая жизнь, это здорово! – Лимонов зааплодировал и продолжил.

Новая программа партии, за редким исключением, была составлена из вполне простых, даже популистских пунктов, соответствующих политической обстановке, и могла принадлежать какому-нибудь правозащитному движению.

Вот некоторые из них:

1. Дать свободно развиваться гражданскому обществу в России. Ограничить вмешательство государства в общественную и личную жизнь граждан.

2. Упростить регистрацию политических партий, вплоть до полной ее отмены.

3. Не препятствовать деятельности независимых СМИ. Обеспечить контроль общества за работой правоохранительных органов.

Многие протестовали, но Бретёр вполне принимал все это. Партия становилась более современной, чтобы бороться за власть в реальных условиях.

В зале Бретёр продолжил наблюдение за однопартийцами, которое начал в бункере. В президиуме он увидел того самого Сергея Соловья, который по глазам и лицу, похожему на обтянутый кожей череп, напоминал настоящего террориста. И еще одна деталь: у него была экзотическая форма ушей, как у вурдалака или летучей мыши. Дмитрий Бахур сидел где-то в самом конце зала, как двоечник, и был похож на задиристого парня с промышленной окраины.

Бретёру нравились эти ребята, и он хотел стать таким, как они.

После съезда самой радикальной партии в России Бретёра ждали новые приключения: он готовился принять участие в массовой драке. Что значит «готовился»? Имеется в виду психологическая подготовка, времени разучивать удары и приемы не было. На тот момент он был совершенно неразвит физически, это его не останавливало. Он хотел начать себя испытывать, проверять на прочность. Единственное, чему он был кое-как обучен, – двум элементарным ударам с вложением корпуса: оттолкнуться одной ногой и перенести вес на другую, а между этим летит удар.

Вася с Моцартом ждали его на выходе с «Пионерской» среди пары десятков крепких хулиганов – под кепками в мелкую коричневую клетку Burberry блестят глумливые глаза и хищные зубы. В одежде преобладали синие и голубые цвета – символика «Зенита», хотя, собственно, сам футбол здесь всем по одному месту, он рассматривается только как повод для агрессии.

Футбольные группировки нападают не только на фанатов других команд, группировки, или «фирмы», фанатов одного клуба устраивают разборки между собой, чтобы выпустить пар и набраться боевого опыта, – такие встречи более безопасны, потому что они регламентируются.

А если ты ранним утром едешь на Московский вокзал, чтобы вычислить фаната «Спартака», приехавшего на матч, и планируешь покараулить и напасть на него, то такое нападение таит в себе элемент пугающей неизвестности: он может достать нож и изрезать тебя в лоскутки. В Турции, кстати, футбольное хулиганье зачастую использует здоровенные ножи. Это распространенная практика.

О съезде нацболов в этой компании Вася посоветовал не распространяться, было слишком много правых фашиков, они могли не так понять. Для них нацболы – это что-то типа коммунистов или RASH (Red Anarchist Skinhead – красные скины-анархисты).

Пока они ждали, розовый толстяк, размахивая банкой пива, рассказывал про то, как он наелся спидов и стал звонить в пять утра всем своим друзьям и орать в трубку: «Мне так классно! Мне так классно!» Позже утром было уже совсем не классно, под действием наркотиков у него в небывалых объемах уменьшился член, и ему стало казаться, что это на всю жизнь, и его охватила паника.

– Что, очко играет? – Моцарт хлопнул Бретёра по плечу.

Таинственными тропами они двигались в заброшенный заросший парк.

– Это нормально. У всех играет, – сказал Вася. – Главное, бей первым и прикрывай голову. Ты капу взял?

– Мне никто не говорил про капу.

– Тогда воспользуешься моей.

Крупные фанатские группировки контролируются ментами, те, что поменьше, – в свободном плавании.

Их фирма называлась Slob troupe, что переводится как «Парень-труп». Парни хотели быть еще более устрашающими, чем на самом деле, – это в стиле знаменитой «Черной руки» Гаврилы Принципа. Впрочем, эти ребята и вправду могли навести ужас.

Итак, толпа крепколобых фанатов, у многих татуировки на оголенных торсах, браво разминалась перед боем и бинтовала руки. Чуть поодаль девушки с аптечками готовили перекись и повязки. Бретёр тоже сделал вид, что разминался, он стал подражать движениям других.

Другая группировка была поменьше, с менее опытным составом, они долго не выходили на связь. Состав Slob troupe, за исключением Бретёра, представлял собой сборище отборных уличных отморозков с разнообразным боевым опытом. Среди них был один крупный, чуть разбухший борец-кавказец – шея была толщиной с Александрийский столп. Его присутствие никого не смущало, так же как и Бретёра. Пусть парень попробует – одобрительно кивали в его сторону матерые драчуны.

В ожидании драки обстановка накаляется. Если вы дразните вашу сторожевую собаку порцией сырого мяса, то вначале у нее обильно потекут слюни, а потом она может сорваться с цепи и наброситься на вас. Бретёр тоже разделся и стал колотить себя в грудь, как абориген перед охотой.

Слоб-труп!

Слоб-труп!

Не хватало свиной головы, наколотой на палку. Он вдруг почувствовал себя среди подростков на необитаемом острове, как в «Повелителе мух» Голдинга. Кстати, «свиньи» или «мясо» – это на злобном фанатском жаргоне фанаты «Спартака».

Когда только подоспели другие «фирмы», они стояли в полной боеготовности с красными туловищами и звериными глазами. Перед тем, как броситься в бой.

Вся драка длилась минуты две, Бретёр толком не понял, что произошло. Жилистый бритоголовый парень сперва ударил его в скулу, потом виртуозно перебросил через бедро. Все рассредоточились по парам, впереди Моцарт метелил какого-то крепкого спортсмена, со стороны это выглядело столь же грациозно и хищно, как нападение дикого камышового кота.

Бретёр лежал на земле, но не чувствовал себя побежденным, позже ему не пришлось ничего мазать или бинтовать.

– Ты еще легко отделался! – Вася сидел напротив Бретёра в накуренном пабе, где они пили пиво. – Моцарелле, вон, как-то раз челюсть вынесли.

– Да, и я несколько месяцев ходил как Ганнибал Лектор! – Моцарт обвел пальцами подбородок. – Здесь стояли две металлические скобы.

– Как съезд?

– Нормально. Народу до фига было.

– Лимонова видел?

– Конечно. Он там выступал первый. Еще Захар Прилепин выступал. Это бывший омоновец, сейчас он тоже известный писатель.

– Тебя это все еще не задолбало?.. – Моцарт отхлебнул пива.

– Да как-то нет, – неуверенно сказал он.

Это было и правдой и неправдой одновременно. По наивности он представлял себе, что работа партийной ячейки будет куда более увлекательной. Хотя что можно было ожидать? Наверное, ему просто очень хотелось стать плохим и он пробовал наобум различные варианты: наркотики, воровство, драка, радикальная партия. Но в глубине души он все еще оставался хорошим мальчиком.

– Сейчас поедем на Гагару! – сказал Вася, допивая пиво.

Гагара – это Гагаринская улица на углу с домом, где жил Бретёр на Пестеля. Там стояла гопническая школа и садик с детской площадкой – она наводнена огромными деревянными скульптурами-истуканами, еще там рядом пешеходная зона у Мухинского училища с неуклюжими каменными скамейками и столами. На этих скамейках их уже ждал в хлам пьяный Гримми и еще несколько странных персонажей. Один из них – Животное – настоящая громадина, туша крепко сбитых мускулов, массивная голова и два передних зуба торчком. Про него рассказывали небывалые истории, как про силача-великана из бродячего цирка.

Животное сидело напротив и злобно хохотало, оно было похоже на откормленного медведя. Вокруг собрались звери помельче, все пили из пластиковых стаканчиков вино с поэтичным названием «Алазанская долина». Только от вкуса этого пойла не веяло ничем поэтичным, это был дешевый спирт, разбодяженный концентратом.

Бретёр отхлебнул глоток и представил, как чудесная некогда долина переживает ядерную зиму, деревья разлагаются под смертоносным кислотным дождем, а всю зелень уничтожает стая саблезубых металлических жуков. Это был вкус ядерного кошмара, техногенного апокалипсиса. Химические соединения этого напитка довольно быстро погрузили его в новую, измененную реальность.

«Итак, что мы имеем? – размышлял он про себя, когда они двинулись в продуктовый магазин за новой порцией. – Хорошего мальчика, который из послушного маменькиного сына решил превратиться в Бретёра, задиру, плохого парня. Ха-ха, это только начало!» – резюмировал он.

Бретёр довольно быстро накидался после всех этих приключений и в пьяном бреду выстраивал концепцию новой жизни. Он что-то вычерчивал в воздухе рукой и в перерывах затягивался сигаретой.

Потом он стал кричать:

– Я вас всех поимею! Я поимею весь мир! Вы меня еще узнаете!

Вдребезги пьяного его доставили домой под утро.

План поиметь весь мир он не оставил и на следующий день, когда они снова встретились, чтобы поехать на удельный рынок и закупиться каким-нибудь военным шмотьем времен Великой Отечественной. Бретёр хотел себе нож разведчика.

Кольцо он не купил, но купил настоящий самурайский меч!!! Не то китаец, не то тувинец сидел, скрестив ноги, прямо на асфальте. Картина была столь странной и впечатляющей, что на какой-то момент ему показалось, что китаец был не настоящим, то есть пришельцем откуда-то. Он был одет в совершеннейшие лохмотья. Хулиганье также было в шоке от такого.

Первым делом Бретёр потащил его точить, туда, куда несут точить ножи, к мастеру в оружейный магазин. Выяснилось, что он купил настоящую офицерскую катану начала XX века, стоимость которой во много раз превосходит то, что он отдал таинственному исчезнувшему китайцу. Мастер заточки был в восторге от нее, но не в восторге от того, что все лезвие было покрыто слоями засохшей крови.

Он узнал и кое-что еще, а именно судьбу оружия. Помимо мастера там оказался экстрасенс (экстрасенс в оружейном магазине!), который рассказал много интересного. Он сообщил, что у меча было два хозяина. Первый был японцем и закопал его в землю. Второй, откопавший его при невыясненных обстоятельствах, был уйгуром. Им было убито множество людей, а последние две жертвы – женщины. Возможно, неверные жены уйгура.

Бретёр отнес меч домой и повесил, как полагается, над кроватью. Он верил в то, что предметы могут обладать своей особенной силой.

– А ты не боишься, что тебе после всего этого будут сниться кошмары? – спросил один приятель – Леша Приходько, тот активно не любил все брутальное.

– Нет! Если будут сниться, я мысленно возьму этот меч и уничтожу их! – недолго думая ответил он.

И заснул с ним, вспомнив цитату из любимой книги «Хагакурэ» (кодекс самураев, написанный в XVI веке): «Меч без самурая – оружие еще более грозное, чем меч с самураем. Ибо не знаешь, в чьи руки он попадет».

Бретёр решил, что меч станет символом его личной войны против всех.