Глава 7
Полководец спешился на пологом склоне, в сотне шагов от берега реки, отделяющей римлян от войска Каратака. Течение здесь было бурное, с сердитым кипением воды в тех местах, где под поверхностью скрывались крупные камни. В самом узком месте река составляла полсотни двойных шагов, теснясь меж двумя крутыми берегами – непростое препятствие для тяжеловооруженного пехотинца. Но и этим трудности не исчерпывались: во всех местах, где течение можно было одолеть вброд, силуры вбили в дно реки колья.
– Н-да, – пожевав губу, молвил префект Гораций. – Такую только Пан перескочит, да и то если нимфа с того берега поманит задом.
– Соглашусь, – мрачно усмехнулся Макрон. – Но это лишь наименьшее из опасений. Меня больше настораживает то, что нас ждет на другой стороне.
Офицеры поблизости, заслышав эти слова, перевели взгляд на крутобокий холм, громоздящийся на противоположном берегу. Местами из воды в буквальном смысле взрастали отвесные стены. Там, где на склоны можно было взобраться, враг сделал завалы из валунов; получилось грубое подобие укреплений. Вторая линия препятствий тянулась примерно в пятистах футах над рекой – там, где склон начинал полого выравниваться возле вершины. А вдоль них тянулся строй вражеской обороны – тысячи воинов, глядящих сверху вниз на римскую армию, что разбивала лагерь на покатой земле в четверти мили за рекой. На вершине холма колыхался зеленый стяг с каким-то красным крылатым зверем, а под ним теснился отряд в бурых плащах и цветастых штанах, видимо, популярных у местного воинства, которое взирало сейчас на стоящих внизу римских офицеров.
– Вероятнее всего, Каратак вон там, – указал Катон на группу вдали.
Макрон с прищуром смотрел на воинство под стягом.
– То-то он, должно быть, злорадствует над подкинутой нам задачкой… Ну да ничего, улыбку на его образине мы скоро сотрем.
Гораций, утробно кашлянув, отвернул голову для плевка.
– Не будь таким самонадеянным, Макрон. Место для своей стоянки он подыскал что надо. Ишь, в какую крепость, язви его, превратил этот холм…
– Все равно, холм есть холм, и не более, – проворчал Макрон. – А значит, эти укрепления где-нибудь по флангу можно обогнуть.
– Ты так думаешь? Посмотри хорошенько еще раз.
Центурион вдумчиво оглядел окрестность. Холм тянулся по меньшей мере мили на полторы, после чего резко обрывался по обе стороны, а его контуры огибала река, образуя естественный ров вокруг искусно воздвигнутой крепости.
– А что на той стороне холма?
– Остается лишь гадать, – пожал плечами Катон. Отсюда было видно, как вдоль реки поступью пробирается конный отряд ауксилариев, а по другому берегу чуть ли не нога в ногу с римлянами продвигались легковооруженные варвары. – Узнаем, наверное, не раньше, чем доложатся разведчики.
Неподалеку, изучая взглядом позиции врага, стоял трибун Отон, который решил присоединиться к группе офицеров. На нем был серебристый нагрудник с выгравированными очертаниями вздыбленных коней. Отполированные полосы кожи матово поблескивали, а плащ был чист и, в отличие от других, нигде не порван и не потрепан, что несколько портило вид остальных офицеров. Таким же новым, не потертым и не побитым, было и оснащение трибуна – от шлема до щегольских шнурованных сапожек под колено.
– Яркий, как только что отлитый динарий, – с легкой укоризной покачал головой Макрон. – Прямо как стоячий хер в салоне евнухов. Думаю, каждый силуриец, достойный своего жалованья солью, сейчас так и грезит о его голове.
Трудно было не согласиться с этим. Уже вскоре после того, как Катон впервые ступил на землю Британии, он обнаружил, что у варваров существует особая любовь к собиранию голов тех, над кем они одерживают верх в бою. Голова римского офицера считалась у них самым ценным трофеем и служила украшением их примитивных плетневых жилищ. А уж такой симпатяга в блестящем шлеме с алым гребнем определенно привлекал внимание каждого силурского воина, в поле зрения которого попадал.
– Ну что, ребята! – беспечно помахал на подходе Отон. – Должен сказать, что толк в фортификации варвары знают. Хотя бьюсь об заклад: им не устоять против солдат Девятого, да и всех других легионов. Как только полководец отдаст приказ, всю эту орду Каратака мы сметем с холма.
– Да неужто? – по-недоброму усмехнулся Гораций; в его холодной ухмылке сквозил явный сарказм. – Что ж, я был бы несказанно рад, кабы вы с вашими людьми показали нам, как справляться с такой работой. Почему б не попросить у полководца чести пойти впереди армии на приступ? Уверен, он был бы впечатлен.
– А почему бы и нет? – недолго думая сказал Отон. – По-моему, настало время проявить себя, выполнив свой долг.
– Почему бы и нет, говоришь? – хмуро переспросил Макрон. – Потому что лоб в лоб, господин трибун, с ними не сладить. Есть только два пути: правильный и неправильный. Верно я рассуждаю, господин префект? – обернулся он к Катону.
Суть ремарки друга молодой командир понял мгновенно. Он кивнул и обратился к трибуну нейтральным тоном:
– Я так понимаю, это для тебя первое сражение?
– Ну да, выходит, так.
– В таком случае используй его как шанс смотреть и учиться. А проявить себя ты еще успеешь. Хорошие солдаты учатся на опыте. Или платят цену.
Отон посмотрел с серьезностью во взоре и перевел взгляд обратно на позиции врага:
– Я понимаю.
Спустя минуту верховный решил, что насмотрелся достаточно. Отдав лаконичные приказы разместить вдоль берега караулы, он сел на лошадь и поехал обратно в лагерь. Офицеры из ставки засобирались следом за ним. Кое-кто еще задержался, озирая зловещие укрепления на том берегу, но затем и они разъехались по своим подразделениям. Там еще шла монотонная работа: люди рыли ров и насыпали вал вокруг обширной площади, необходимой для размещения двух легионов, а также подразделения Девятого, восьми когорт ауксилариев, обоза и сопровождающего люда. Место напоминало скорее небольшой городок, чем лагерь. В землю уже были вогнаны опоры для башен, и люди сейчас занимались установкой поперечных балок и каркасов. Отон, подъехав к линии палаток когорт Девятого, взмахнул рукой и погнал коня рысью, направляясь к своей штабной палатке, которую его люди возвели до того, как установить свои собственные, куда более скромные, где впритык друг к другу ютилось по восемь человек.
– Парень думает, как бы поскорее юркнуть под бочок своей красавицы, – хохотнул Макрон. – Я сам не из породы женатиков, но нахожу неоспоримые преимущества в том, когда солдата в походе сопровождает жена. Экономия получается неоспоримая, – добавил он с лукавой улыбкой.
– Насчет этого судить не берусь, – сказал Катон. – Но мне почему-то кажется, что она из тех женщин, содержание которых обходится недешево.
– Помимо твоей славной супруги, назови хотя бы одну из аристократического сословия, которая составляет исключение.
Катон улыбнулся.
– И это, мой друг, одна из причин, по которой я на ней женился. А про остальные даже не спрашивай.
– Ни-ни. – Какое-то время Макрон ехал молча, а затем спросил: – Известий из дома за последнее время никаких?
– С той поры, как мы сюда высадились, – нет.
– А это было уже пять месяцев назад.
– А что делать, – со вздохом пожал плечами Катон. – Мы воюем на самом краю обитаемого мира. Сюда от Рима письмо идет несколько месяцев.
– Это так. Но я уверен, что с твоей Юлией все в порядке. Здоровье у нее исправное, а верность как у ветерана. Не то чтобы я подвергал сомнению…
– Да, конечно. Но довольно об этом, – сжато произнес Катон. – Раздумывать над этим я не могу. Во всяком случае, сейчас, пока не побежден Каратак.
Макрон кивнул, а сам исподтишка поглядел на друга, хорошо понимая истинную причину уклончивого ответа. Парень обрел свою любовь, но армейская жизнь такова, что не прошло и месяца после женитьбы, как он уже был вынужден покинуть Юлию. А прежде чем он увидит ее снова, пройдет, не исключено, еще несколько лет, за которые может случиться все, что угодно. Так печально размышлял Макрон на подъезде к рядам палаток обозного сопровождения.
Синея, грустно умирали сумерки. Приступа сегодня не предвиделось, а потому вражеское воинство в большинстве своем стало расходиться с укреплений, взбираясь к своему становищу на вершине холма. Там сейчас зажигались костры, и холмистый гребень освещался россыпью дальних огоньков. Римским солдатам на берегу оставалось лишь гадать о том, какое число составляет смутно различимый с берега неприятель. Большинство караульных помалкивали, однако время от времени через глухо шумящую реку на тот берег летели смачные ругательства, которые через какое-то время пресек опцион, громогласно прооравший своим подчиненным заткнуться и вести наблюдение молча. Вниз по склону скатывались отголоски смеха и пения: воинство Каратака на холме напивалось и раззадоривало себя в преддверии грядущей битвы.
В римском лагере настроение было не столь залихватское, более приземленное: солдаты занимались обычной рутиной своей армейской жизни. Когда были установлены палатки, они принялись готовить свою простецкую вечернюю трапезу, а затем те, кто входил в первую смену вечернего караула, надели доспехи, взяли оружие и разошлись по своим постам. Их товарищи в это время сидели у костров, занимаясь починкой снаряжения и точа оружие перед завтрашним боем. Все это протекало за негромкими разговорами. Те, кто еще не успел применить свою нелегкую выучку в кровавой бойне, сидели в молчании, поддерживая в себе мужество и пытаясь отогнать многочисленные страхи – смерти, увечья, жуткого хладного удара вражеского копья, меча, стрелы или крушащего заряда пращи; ну и, что хуже всего, неспособности скрыть свой страх перед лицом боевых товарищей. Другие держались поближе к ветеранам, ища совета и наставления насчет того, как лучше совладать с тем, чего не миновать. Советы были неизменно одни и те же: верить в свою выучку, полагаться на волю богов и убивать все живое, что стоит на пути.
Такая же угрюмая сосредоточенность царила и в штабном шатре, где Осторий со своими старшими офицерами обдумывал события завтрашнего дня. Подчиненные верховного сидели на стульях и скамьях возле края шатра. Вторил мрачности и скудный свет масляных ламп, в трепетных отсветах которых Осторий обратился к собранию:
– Конные патрули прошли вдоль реки по десять миль в обоих направлениях. Подходящих переправ для армии, судя по всему, нет. Если нам сняться с места, отправиться вдоль берега и идти, пока не наметится путь в обход сил Каратака, то тогда он, понятно, будет вынужден уйти с холма и продолжить отступление. Но в таком случае враг будет все более смыкаться со своими линиями снабжения, расположенными в ордовикских землях, а мы, наоборот, растягиваться, и тогда преимущество в снабжении окончательно перейдет к врагу. Мы уже убедились, как легко ему удавалось этим играть, избегая нас в предыдущих кампаниях. – Осторий сделал паузу, после чего истово продолжил: – Я не хочу провести еще один год в этих гнусных горах, гоняясь за тенями! Не хочу видеть, как наши легионы и когорты ауксилариев медленно обескровливаются в бесконечных стычках и набегах. Боги наконец поместили Каратака перед нами, и мы должны прихлопнуть его здесь. Я более не дам ему повода выйти из соприкосновения с нами и улизнуть. Он предложил нам битву на своих условиях, и хотим того или нет, но мы должны ее принять.
Он оглядел шатер, чтобы убедиться, что его намерения поняты.
– Поскольку положение именно таково, мы должны совершить фронтальный бросок через реку. Я решил, что первый натиск последует завтра в полдень. Это даст нам время установить и пустить в ход метательные орудия, которыми мы разгромим их укрепления. Как только в них образуются бреши, мы сумеем прорваться и занять холм… Вопросы есть?
– Тьма, – шепнул Макрон другу. – Но чем соваться, я лучше промолчу: целее буду.
– Тогда спрошу я, – тихо сказал Катон.
Подавшись вперед на стуле, он поднял руку, привлекая к себе внимание верховного.
– Префект Катон? – якобы удивленно повернулся верховный, закладывая руки за спину. – Что именно вас интересует?
– Командир, до первой линии вражеских укреплений наши орудия с трудом, но все же дотянутся. А вот до второй – уже нет. Их мы снести не сумеем.
– Я это понимаю. Нашим людям придется через них пробиваться.
– Но чтобы это сделать, им вначале надо будет перейти реку, как-то пробраться через вбитые в дно колья, вскарабкаться на противоположный берег, а затем влезть на холм – и все это в полном снаряжении. Затем с боем прорваться через бреши в первой линии и подняться по склону наверх ко второй. Все это время нас, несомненно, будут осыпать сверху камнями и стрелами. А потому можно с уверенностью предположить, что на подходе ко второй линии наши люди уже утомятся и не смогут сражаться в полную силу.
– И тем не менее сражаться они будут. Я верю: они прорвутся, и в итоге победа будет за нами.
– Но потери при этом окажутся очень велики, командир. Я бы сказал, чрезмерно.
– Все может быть. И если это цена, в которую нам обойдется окончательная победа над Каратаком, то нам ее придется заплатить. А впрочем, префект Катон, лично вам волноваться нет смысла. Вы ведь со своими людьми будете стеречь обоз и в битве не примете никакого участия. Так что вам потери не грозят.
Кое-кто из офицеров при этой колкости не смог сдержать улыбки, отчего Катон почувствовал, как в жилах жарко запульсировал гнев. За быстрое продвижение по службе над ним, пожалуй, еще можно было подшучивать, но никак не за отсутствие смелости. Он с усилием заставил себя говорить спокойно:
– Ввиду вызова, перед которым окажется наша армия завтра, прошу вас позволить, чтобы мои люди тоже участвовали в приступе. Они уже не раз проявляли себя в бою с врагом.
– В этом нет необходимости. Думаю, вы переоцениваете трудности, что стоят перед нами. Кроме того, ваши люди нужны здесь. Мне будет спокойней от осознания, что лагерь обороняют люди, привыкшие видеть врага через стену и вал – защиту, которой вы столь умело воспользовались в Брукциуме.
На этот раз верховный действительно перегнул палку, и, несмотря на рассудительность, оставить такое пренебрежение без ответа Катон не мог. Он открыл было рот, но тут его в бок резко пихнул Макрон.
– Катон, брось, – шикнул он.
Секунду префект был близок к тому, чтобы в открытую сойтись в перепалке со своим военачальником, но все же совладал со своей уязвленной гордостью и опустился обратно на стул. Осторий, смерив подчиненного грозно-высокомерным взглядом, повел глазами по шатру:
– Еще у кого-то есть вопросы?
Прозвучало это резко, с вызовом, принять который никто из присутствующих не решился: только что у всех на глазах разделали ерепенистого выскочку-префекта. Нависла тишина. Осторий, помолчав, кивнул:
– Очень хорошо. Атаку будут осуществлять легионеры: вспомогательным когортам такого не потянуть. Для ауксилариев задачей будет под покровом темноты выйти из лагеря и обогнуть холм для того, чтобы отрезать врагу путь к отступлению.
Эти слова вызвали среди офицеров тревожный ропот. Ночные маневры сами по себе штука сложная. К тому же римское войско мало что знало о характере местности; стоило учесть и уязвимость перед любой засадой, которую, не исключено, может устроить враг. Это не говоря о том, что подразделения запросто могут сбиться с пути и не выйти вовремя на предписанную позицию. Словом, дело рискованное.
– Понимаю ваше беспокойство, – сказал Осторий. – Но нельзя допустить, чтобы Каратак со своими варварами, пустив в ход очередную уловку, бросил свою позицию и сбежал. Если такое произойдет по недогляду кого-либо из офицеров, то имейте в виду: вы будете держать ответ передо мной и императором. Каждому надлежит исполнять свой долг. Приказы всем будут розданы, как только их подготовят мои писари. А теперь все свободны.
Он возвратился к своему столу в дальнем конце шатра и тяжело опустился на стул с подушкой. Офицеры, повставав, зашаркали к раздвинутым клапанам шатра. Катон приотстал, даже сейчас готовый к попытке переубедить своего полководца, но тут ему на ухо буркнул Макрон:
– Не делайте этого, господин префект.
– Зачем ты меня остановил? – повернувшись к другу, тихо спросил тот.
– Юпитер всемилостивый… Катон, да старик тебя специально подзуживал, ты разве не заметил? Если б ты начал с ним препираться, то этим лишь сыграл бы ему на руку, представ перед остальными в нелепом свете.
Катон, мимоходом подумав, кивнул:
– Пожалуй, ты прав… Спасибо, Макрон.
Снаружи у шатра их заметил один из штабистов и учтиво пробрался к ним через офицеров:
– Префект Катон, минуту внимания.
– В чем дело?
– Вместе с подкреплениями Девятого легиона к нам пришла сумка с письмами. Одно из них для вас.
Он протянул аккуратный кожаный футляр с восковой печатью семейства Семпрониев. Возле печати стояла отметка гарнизона провинции Камулодунум[10], а рядом аккуратным почерком было написано имя и звание Катона. Эту руку он узнал бы из всех: Юлия, милая жена. Сердце мягко замлело.
– Вот спасибо, так спасибо, – улыбнулся он штабисту, который в ответ поклонился и направился к следующему получателю.
– От Юлии? – поинтересовался Макрон.
Катон кивнул, не в силах выговорить вслух.
– Тогда я пошел: не буду мешать. Если что, я в офицерской палатке.
За шатром полководца находился открытый участок, окруженный другими палатками – всё вместе армейский штаб. Он был освещен огнями железных жаровен. Ночь была теплой; облака виднелись только на западе, а темная синева остального неба трепетала живым блеском звезд. На душе было просторно и печально. Катону вспомнилась последняя ночь, проведенная с Юлией в Риме, на террасе дома ее отца. Стояла зима, но их обогревал огонь и они сами, лежащие подле друг друга под пологом темно-темно-зеленого неба, на котором благосклонно мерцали звезды. Катон задумчиво улыбнулся своему воспоминанию. Сердце томилось печальной жаждой любви.
Подойдя к ближней жаровне, в ее трепещущем свете молодой префект, держа письмо на отлете, коснулся гладкого воска вокруг оттиска печати – дельфина, эмблемы дома Семпрония. Затем он потянул верх футляра, сломал печать, аккуратно вынув свернутые листы папируса, пристроился с ними у огня и начал читать. Судя по дате, письмо было написано буквально через два месяца после того, как он покинул Рим, и еще два месяца находилось в дороге.
Катон, дражайший муж мой!
Письмо это я пишу, пользуясь случаем: некий знакомый моего отца отправляется в Британию и, зная о тебе, спросил, не хочу ли я отправить тебе через него весточку. Боюсь, в отпущенные часы я не смогу выразить всю пустоту в моем сердце, вызываемую твоим отсутствием. Ты для меня всё, Катон. И я взываю к богам о твоем благополучии и скором возвращении ко мне, когда истечет твой срок службы в армии Остория Скапулы. Я знаю: могут пройти годы, прежде чем мы снова падем друг другу в объятия. Знаю и то, что я должна быть сильна и постоянна в своей привязанности и любви к тебе; таковой и буду, любящей и верной всем моим сердцем. Знай же об этом.
В Риме известно, что Осторий стремится к тому, чтобы ознаменовать конец своего похода в Британию завершением своей карьеры полководца. Отец говорит, император дал знать, что такая победа достойна овации[11].
А значит, за это неизбежно проголосуют и сенаторы. В таком случае среди офицеров, удостоенных рядом с Осторием почестей, наверняка будешь и ты. Уповаю на это. Большего за свою службу императору ты, получается, не достоин.
Тем временем император Клавдий все стареет, и Рим изобилует слухами о том, кто же станет его преемником. Пускай родной сын ему Британик, но новая жена императора делает все, что в ее силах, ради продвижения интересов своего сына Нерона. Не скажу, что мне есть до этого дело, однако неумеренность его похвал и слов любви в адрес своего приемного отца граничит с неискренностью. А за кулисами, по словам моего отца, разворачивается истинная борьба между ближайшими советниками Клавдия, Палласом и твоим старым знакомым Нарциссом. И когда на трон воссядет новый император, то один из них при этом вряд ли уцелеет.
А впрочем, ну ее, эту утомительную политику. Тем более что пора сообщить новости, гораздо более важные для нас с тобой. Мы с отцом подыскали дом на Квиринале, который нас вполне устроит. Разумеется, не дворец, но просторный и светлый, с небольшим внутренним двориком, а в нем – сад. Прекрасный дом для моего дражайшего мужа, когда тот вернется – а когда он сделает это, то будет уже более чем мужем… Милый мой Катон, у меня будет дитя, я в этом уверена. Наше дитя. Семя твое прорастает во мне, и от этого я чувствую нашу с тобой близость еще сильней, хотя ты сейчас на самом дальнем краю империи.
Всё, пора заканчивать, торговец уже отъезжает. Посылаю тебе это письмо, дорогой мой, а с ним и все мое сердце, —
твоя любящая жена Юлия.
В душе будто раздался безнадежно-счастливый, сотрясающий восторгом вопль. Ребенок. Их с Юлией ребенок. Родится осенью. Катон ощутил тоскующую радость. С рождением ребенка его рядом с женой не будет. Может даже, не будет еще несколько лет. Прошла минута, и перспектива отцовства подняла настроение сверх всякой меры, изгнав мысли об усталости и даже о предстоящем сражении. Катон перечел письмо еще раз, теперь уже упиваясь каждым слогом, слыша в уме голос Юлии. Наконец он свернул листки папируса и поместил в футляр, который бережно сунул за пояс. Надо сказать Макрону. Разделить с ним радость, отпраздновать. От штаба до офицерской палатки было рукой подать, и Катон зашагал прямиком туда. Странное дело: оттуда сейчас доносился оживленный рокот голосов и раскаты смеха. Удивительно, учитывая ту сумрачность, что еще недавно царила в шатре верховного. Возможно, офицеры просто топят свои тревоги в вине и сладковатом пиве, сваренном местными жителями, которое, надо отметить, пришлось по вкусу римским воинам, служащим в Британии.
Поднырнув под клапаны палатки, Катон оказался окутан теплой духотой внутри. Запах выпивки смешивался с запахом людского пота и едковатой гарью древесного дыма. Гомон голосов оглушал, но внимание префекта оказалось тут же приковано к фигуре, явно главенствующей в помещении. Посередине палатки стояла жена трибуна Отона – в окружении преимущественно молодых офицеров и горстки ветеранов, несколько застенчиво наслаждающихся редким очарованием женской компании. Судя по тому как мужчины покатывались со смеху, Поппея только что произнесла какую-то меткую фразу. А рядом, чуть придерживая ее за талию, стоял лучащийся блаженством Отон.
– И кто этот ослепительный герой?
Катон мельком взглянул на Поппею и увидел, что она улыбается ему. Он на секунду замешкался: вообще-то в его планы входило найти Макрона и поделиться с ним новостями, однако лишать себя приятностей светского общения тоже не хотелось. Катон приблизился к Поппее – офицеры перед ним расступились – и, взяв ее ладонь, галантно склонил голову. Кожа женщины была мягкой и белой, а перед тем как высвободить руку, она скрытным движением легонько стиснула Катону пальцы.
– Префект Катон, госпожа, – представился он. – Командир Второй Фракийской алы.
– А еще сторож колонны армейских шлюх! – давясь смехом, выкрикнул кто-то из сборища.
Несколько офицеров в ответ заржали, но их перебил Отон:
– Знакомьтесь: моя жена, Поппея Сабрина.
– Приятно с вами познакомиться, префект. Как и со всеми новыми товарищами моего мужа.
Катон, поискав уместный ответ и не найдя его, брякнул:
– Это мне приятно, госпожа.
– Слова счастливо женатого мужчины, – озорно улыбнулась Поппея. – Что ж, не смею вас удерживать.
Катон учтиво склонил голову и попятился, а она вернулась вниманием к кому-то из офицеров. Оглядевшись, он увидел Макрона у винного прилавка, за покупкой кувшинчика у торговца, выигравшего подряд на поставку вина в лагерь. Ветеран как раз тянулся за кошельком, когда к нему присоединился Катон.
– Эй, убирай свои монеты. Этот кувшинчик за мной. Какое вино у тебя самое лучшее? – обратился он к торговцу.
– Что, господин? – поднял агатовые глаза восточного вида торгаш, который, несмотря на духоту в палатке, был обернут в тогу.
– Твое лучшее вино, какое у тебя есть?
– Есть эретрийское, но оно стоит по пять динариев за сосуд.
Катон порылся у себя в кошельке и шлепнул на прилавок серебряные монеты.
– Идет. Мы берем его.
– Минутку.
Купец нырнул под прилавок и показался, держа в руках изящную, украшенную сетчатым орнаментом амфору. Аккуратно вынув пробку, он наполнил кувшин, после чего снова убрал амфору в укромное место.
– Что празднуем-то? – озадаченно спросил Макрон.
Катон вместо ответа наполнил две чаши и одну из них подвинул другу:
– Держи.
– И… и что? – принимая подношение, неловко переспросил Макрон.
– Похоже, что я собираюсь стать отцом. За это и пьем!
Брови Макрона удивленно поднялись, но тут же он расплылся в восторженной улыбке.
Катон поднял свою чашу с добротным вином и осушил крупными глотками, как воду. Вслед за последним глотком он со стуком поставил ее на прилавок, отирая рот рукой:
– Аххх!
Макрон в широченной улыбке обнажил щербатые желтоватые зубы. Свою чашу он осушил вдвое быстрее, после чего по-медвежьи, до хруста костей обнял друга.
– Ай да молодчина, парнище! Это прекрасная новость! – Выпустив наконец Катона, центурион, по-прежнему улыбаясь, отступил на шаг. – И когда ж сподобишься?
– Точно не знаю. Юлия просто сообщает, что ждет ребенка.
– Чудесно… Просто замечательно… Я себя, признаться, чувствую кем-то вроде дядьки.
– Ни-ни! – в шутливом испуге выставил руку Катон. – Не хватало еще, чтобы наш ребенок начал браниться, как матерый солдафон, еще не научившись ходить.
Макрон, зарычав, легонько ткнул друга в грудь.
– Господа! – окликнул голос со стороны входа. Все взоры обратились к штабисту, прибывшему с корзиной вощеных дощечек. – Начальники подразделений! Ваши приказы!
Беспечное настроение вмиг истаяло; старшие офицеры сгрудились вокруг штабиста, выжидая получения своих дощечек.
Улыбка сошла у Катона с лица.
– Ничего, – подбодрил друга Макрон. – Завтра вечером отпразднуем как следует.
– Конечно, – рассеянно кивнул префект. – Завтра.
Он сделал глубокий вдох и, оставив друга разливать остаток вина по чашам, двинулся через палатку к остальным, ожидая сообщения об уготованной им роли в битве. Битве, которую им предстояло наблюдать как праздным зрителям.