Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича. Глава третья. Царский шурин и ближний боярин Никита Романович Юрьев (П. Г. Васенко, 1913)

Брак государя в Древней Руси имел обыкновенно одно естественное последствие: родня новой государыни, до тех пор часто незнатная и незаметная, выдвигалась на первые места в государстве, приобретала большое влияние и значение. Тем более должны были возвыситься ближайшие родные царицы Анастасии, братья ее, и сами по себе принадлежавшие к одному из старейших московских боярских родов. Старший из братьев Анастасии Романовны, Даниил Романович, получил к свадьбе своей сестры сан окольничего¹¹⁹. Не прошло после этого и двух лет, а мы видим уже Даниила Романовича в звании боярина и дворецкого. Эти звания он сохранял до своей смерти, последовавшей в 1565 году¹²⁰.

Быстро повышаясь, старший царский шурин нес деятельную службу. Он участвовал в ряде походов под Казань, после взятия этого города был отправлен царем в Москву с вестью о славном завоевании, совершил в 1555 году поход для усмирения Казанского края, который вздумал вернуть себе былую независимость. Принимал участие Даниил Романович и в ливонской войне. В большинстве случаев он служил вторым воеводой в большом полку, то есть занимал одно из первых, хотя и не главное место¹²¹. Из Захарьиных он до самой своей смерти был наиболее заметен. Ему «с братией» отказались служить в 1553 году бояре-княжата и их сторонники. Чем заслужил Даниил Романович нелюбовь титулованного боярства помимо своего приближения к трону, мы не знаем: свойства его личности нам совершенно неизвестны. Имеем только одну современную характеристику его, но она, во-первых, принадлежит такому пристрастному человеку, как Курбский, во-вторых, лишена индивидуальных черт и, наконец, относится сразу к нескольким лицам. В этой характеристике «шурья» царя поставлены во главе «презлых ласкателей» и «нечистивых губителей» «всего царствия». Далее приписываются огульно всем ласкателям «замыслы» всеми нами (вероятно, знать) «владети» «и суд превращающе, посулы грабити и другия злости плодити, скверныя пожитки свои умножающе»¹²². Считая эти отзывы лишенными доказательной силы, мы привели их как показатели отношения партии княжат к роду Захарьиных, не более.

Не представляя себе облика старшего из братьев царицы Анастасии, не знаем подробностей и его семейной обстановки. Исследования генеологистов обнаружили нам лишь то, что Даниил Романович был женат два раза. Как первая, так и вторая жены его носили одинаковые имена – Анна. Каково было их происхождение, не установлено. Известно только, что вторая жена пережила своего мужа и погибла во время страшного пожара двадцать четвертого мая 1571 года, в нашествие хана Дивлет-Гирея на Москву. Ее участь разделили и дети Даниила Романовича: Иван, Федор и Анна¹²³. Таким образом, пресеклось потомство старшего брата царицы Анастасии. Зато потомкам младшего из ее братьев предстояла славная будущность.

По данным родословных изысканий, Никита Романович Юрьев был старше своей царственной сестры. Однако, по-видимому, он был очень молод ко дню ее свадьбы с Грозным, почему долго не получал думного звания. Это не мешало быть ему в приближении у государя, с которым он как «спальник и мыльник» был «в мыльне» перед первой царской свадьбой¹²⁴. Молодость не помешала и женитьбе Никиты Романовича, супруга которого, урожденная Головина, принимала участие в брачном церемониале князя Юрия Васильевича. Рано овдовев, Никита Романович вступил около 1555 года во второй брак, женившись на княжне Евдокии Александровне Горбатой, от которой имел многочисленное потомство¹²⁵. В 1558–1559 годах он получил сан окольничего, в 1562–1563 годах стал боярином, а в 1565–1566 годах, по смерти своего старшего брата, – дворецким¹²⁶. Служба его была посвящена военным, дворцовым, административным и государственным делам, и всюду Никита Романович проявлял свои способности и такие личные свойства, которые стяжали ему общее уважение и любовь.

Как воин и полководец Никита Романович упоминается много раз в разрядных записях того времени. Так, между прочим, он участвовал в целом ряде походов против Ливонии¹²⁷. В одном из этих походов, в 1575 году, Никита Романович Юрьев взял город Пернау, причем выказал себя необыкновенно великодушным победителем. «По известиям ливонских летописцев, – рассказывает С. М. Соловьев, – воевода Никита Романович Юрьев обошелся очень милостиво с жителями Пернау, позволил им со всем добром выйти из города и, чего не могли тут захватить с собой, то взять после»¹²⁸.

Кроме войны с Ливонией, царский шурин бывал и в других походах: для защиты государства от вторжения крымцев, в походе против Швеции и иных¹²⁹. Царь, очевидно, ценил его и надеялся на его верность. Сверх того, как брат первой, любимой жены царя и дядя царевичей, Никита Романович играл большую и видную роль при царском дворе. Он, правда, не состоял в опричнине, но это, пожалуй, и не входило в виды самого Грозного, которому среди земщины необходимо было иметь безусловно верных себе людей. Во всяком случае, Никита Романович неизменно сохранял расположение царя и постоянно сопровождал его в разных походах¹³⁰. Он оставался при этом в должности дворецкого до 1576–1577 годов, когда на его место назначен был князь Федор Иванович Хворостинин. Но в этой перемене нельзя видеть опалы или даже проявления неудовольствия со стороны царя, так как новый дворецкий был поставлен ниже окольничих, следовательно, должность была признана менее почетной, чем прежде. Надо также принять во внимание, что в том же самом году Никита Романович по-прежнему находился «при государе», при котором состоял и новый дворецкий¹³¹.

Царь Федор Иванович

Доверие Грозного к своему шурину выказалось и в том, что с 1572 года царь поручил ему заведывание важным делом обороны южной окраины Московского государства¹³². Здесь проявились административные способности Никиты Романовича. На этой стороне служебной деятельности знаменитого боярина следует остановиться несколько подробнее. Она наиболее известна и имела, как мы предполагаем, некоторые немаловажные последствия.

Чтобы понять важность и трудность возложенных на Никиту Романовича обязанностей, далеко нелишним является ознакомление с той обстановкой, в которой ему приходилось действовать. Южная окраина Московского государства, граничившая с дикой степью и бассейном реки Дона, составляла в те времена предмет усиленных работ и беспокойства царя и правительства. Со стороны дикой степи, или, как говорили тогда, дикого поля, всегда можно было опасаться внезапного появления хищных кочевников, крымских татар. Живя грабежом соседей, крымцы зорко подстерегали удобный момент и, улучив его, являлись «изгоном» или «искрадом» на Русь, разоряли и опустошали ее. Необходимо было бороться с Крымом, причем можно было выбрать один из трех путей: возможно было попытаться покорить крымцев, ограничиться обороной от них или держаться по отношению к ним смешанной, то есть оборонительно-наступательной, политики. Но покорение Крыма, как это ясно сознавал умный и проницательный царь Иван Васильевич, было в XVI веке предприятием, невыполнимым по многим причинам. Во-первых, поход через дикое поле для громоздкого московского ополчения был крайне изнурителен. Далее, доставка через это поле военных и иных припасов и подход подкреплений были делом весьма трудным. Взятие Крыма потребовало бы долговременного присутствия в нем огромного оккупационного корпуса, а, как мы уже отметили ранее, московское служилое ополчение нельзя было очень долго держать на походном положении. Наконец, сувереном крымского хана в XVI веке был могущественнейший турецкий султан, которому, пользуясь удобным путем по Черному морю, легко было бы вытеснить нас из Крыма, если бы мы и овладели им.

Отказавшись поэтому от наступательной борьбы с Крымом, нельзя было в то же время ограничиваться и одной пассивной обороной. Южная окраина была тогда не очень далека от столицы государства, и страшный набег в 1571 году хана Дивлет-Гирея показал, что границу эту надо постепенно отодвигать к югу. Тогда остановились на третьем, единственно верном способе – рано или поздно подчинить себе степь. Границу стали укреплять построением городов-крепостей, в которых ставились сильные военные отряды и из которых в дикое поле высылались многочисленные сторожа и станицы для наблюдения за возможным появлением врагов. Наблюдение облегчалось тем, что в степи было только несколько удобных для движения воинских отрядов дорог, или шляхов. С течением времени, когда пограничные города и их уезды развивались и становились более многочисленными, в степи строились новые укрепления, и уже из них высылались разведочные и сторожевые отряды. Такова была в общих чертах организация обороны южной окраины Московского государства в конце ХVI и начале ХVП века. Для несения нелегких и опасных служб по этой обороне привлекалось местное население, для прироста которого на юге московское правительство принимало свои меры, посылая в южные города сведенцев из других местностей государства. Брало оно на службу и тех переселенцев, которые брели на юг из центральных областей, спасаясь от тяжелых для них условий существования в Московской Руси. Охотно принимались также те люди, которые возвращались в пределы Руси, побывав уже за рубежом, сойдя на Дон «в вольные казаки» и т. д.

Население южной окраины, в большинстве своем служилое, принадлежало к наименее хорошо поставленным в государстве классам общества. Тяжелая служба, постоянные опасности, невысокое положение среди других разрядов московских людей, необходимость обрабатывать землю не только на свой обиход, но и для прокормления тех войск, которые присылались из Москвы для охраны границы, – все это делало жителей южной окраины одним из наиболее недовольных элементов в государстве¹³³. Заведывание таким населением требовало особого умения и способностей. И в этом отношении выбор Никиты Романовича Юрьева нельзя не признать удачным. Впрочем, не он был первым организатором или, вернее, реорганизатором станичной и сторожевой службы. Его предшественником был знаменитый воевода и боярин князь Михаил Иванович Воротынский, назначенный первого января 1571 года «ведати станицы и сторожи и всякие… государевы польския службы». Ему-то и принадлежат первые распоряжения относительно посылки станиц и сторожей из разных южных городов Московского государства¹³⁴. Однако уже в следующем году мы видим во главе этого дела боярина Никиту Романовича Юрьева, который и заведывал им, по-видимому, непрерывно – почти до самой смерти. По крайней мере, мы имеем распоряжения его по делу обороны южной окраины в 1572, 1576, 1577, 1578, 1580 и 1586 годах. В то же время, как видно из предыдущего изложения, в эти годы на Никиту Романовича возлагались и другие поручения. Например, в 1575 году он стоял во главе войск, осаждавших Пернау. Распоряжения Никиты Романовича касаются разных сторон его деятельности как начальника разведочной службы на южной окраине. Так, он с дьяком Василием Щелкаловым изучал новую дорогу в степи, дорогу, которой стали пользоваться татары. Затем один или с другими боярами Никита Романович определял способ несения сторожевой службы, время, когда надо начинать ее, расстояния, которые надо обслуживать разведчикам, сроки, на которые они посылались в степь, и тому подобные подробности¹³⁵. Наряду с этим царскому шурину приходилось озаботиться лучшим обеспечением служилых людей, поставить их существование в более сносные и справедливые условия. Станичники и сторожа, которые несли тяжелую разведочную службу, дети боярские, поместные и беспоместные, атаманы, сторожевые казаки беспрестанно подавали на государево имя челобитные с просьбой об удовлетворении их многообразных нужд. Челобитья эти шли на рассмотрение Никиты Романовича. В решениях по поводу этих прошений сказывались справедливость и гуманность царского шурина, соединявшияся с его радением государеву делу, то есть интересам службы.

Благодаря заботливости и вниканию в нужды подчиненных Никитой Романовичем были произведены в положении служилых людей на южной окраине следующие перемены. Было отменено обыкновение отправлять в «польския» (т. е. полевые) посылки и сторожа по спискам полковых воевод, которые обыкновенно из своих полков отправляли самых негодных детей боярских, а было постановлено составлять нужные списки в центральном ведомстве, заведывавшем служилыми по отечеству людьми, «в Розряде». При этом урегулирована была и служба этих детей боярских. Состоялось постановление, по которому «дважды бы одних детей боярских вряд на польскую службу не посылати, для великия нужи будет переменить их некем, или по их охоте». Для беспоместных детей боярских по приговору Никиты Романовича была постановлена ежегодная выдача денежного жалованья. Улучшено было также положение сторожевых казаков: им был увеличен поместный оклад в 2 У раза (с 20 четей до 50). Кроме того, им приговорили давать денежное жалованье «в третей год по три рубли человеку для сторожевые службы, чтоб им безконным не быти»¹³⁶.

Такими и целым рядом подобных распоряжений Никита Романович не мог не заслужить себе признательности со стороны населения южной окраины, с которой его связала столь долговременная и плодотворная служба. Не оттуда ли идет популярность

Никитичей среди казачьих элементов, которая сказалась, как мы увидим ниже, впоследствии и которая легко могла зародиться именно благодаря отношениям Никиты Романовича к «югу» и его доброй справедливости?

Что личность царского шурина и боярина была очень популярна в широких слоях русского населения, доказывают лучше всего народные песни о нем. В одной из них, посвященной князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, этот полководец представлен современником Грозного и Никиты Романовича. Последний в ответ на просьбу Скопина помочь осажденной литовцами Москве сожалеет сначала об утраченной молодости, затем оборачивается белым горностаем и «выщелкивает» в оружейных «магазеях» «замочки от ружей»; став после того серым волком, он «выторкал» у неприятельских лошадей «все глотки». Наконец, Никита Романович делается добрым молодцем и идет воевать с врагами.

Если в вышеизложенном произведении народного творчества прославляются ум и сверхъестественные чародейские силы знаменитого боярина, то в песне о Мамстрюке Темврюковиче, другом царском шурине – брате второй жены Грозного, Марии, – рисуются близкие отношения Никиты Романовича и с царем, и с народом. Ближний боярин докладывает царю о желании заезжего княжича «загонять силно царство Московское». Царь, выслушав Никиту Романовича, сказал ему: «Ты садися на добра коня, побеги по всей Москве по широким улицам». По приказу Грозного «дядюшка», как ласкательно зовет народная песня любимого боярина, едет по Москве, находит двух борцов, двух братьев Борисовичей и сводит их с Мамстрюком. Песня кончается посрамлением заезжего черкасского князька и победой русских борцов, которых берет под свое покровительство сам царь.

Народное воображение не довольствовалось тем, что вспоминало излюбленного «дядюшку» Никиту Романовича в песнях о других лицах. Оно сложило песню, посвященную почти исключительно его прославлению. На пиру у Грозного, говорится в этой песне, царь похвастался тем, что вывел измену из Русской земли. Царевич Иван, сидевший за царским столом, возразил на это, что главный изменник безнаказанно действует. В ответ на гневные допытывания отца царевич указал на своего младшего брата Федора. Грозный, разъярившись, приказывает казнить сына. Малюта Скуратов с готовностью хватает Федора и едет с ним на Поганую лужу. Узнает об этом от своей сестры, царицы Анастасии, Никита Романович, седлает он доброго коня и мчится в погоню за Малютой. Догнав лютого опричника, он бьет его до смерти со словами: «Не за свой кус ты, собака, хватаешься, и этим кусом сам подавишься». Со спасенным от смерти царевичем возвращается радостно Никита Романович в Москву. Там царь погружен в печаль и всем приказал ходить в черном платье. В праздничной одежде идет царский шурин к Ивану, и дело объясняется. Грозный от гнева и печали переходит к бурной радости и сулит Никите Романовичу «города с селами». Однако Никита бескорыстен: «Не беру я городы с пригородками, не надо мне сел со приселками… А ты пожалуйка Микитину вотчину: кто коня угнал, кто жену увел, да ушел в Микитину вотчину, того в Микитиной вотчине не взыскивати». В позднейшей обработке только что пересказанной песни, обработке, сложенной в далекой Сибири, все дело передается с несколько иными подробностями. Царевич Федор навлекает на себя гнев грозного отца тем, что, упомянув о трех боярах Годуновых, как главных изменниках, не желает называть их имен. Когда Малюта Скуратов увозит царевича на казнь, весть об этом доходит до «старого» Никиты Романовича. Он догоняет палача и уговаривает казнить вместо Федора своего любимого конюха. Приехав в свою романовскую вотчину, дядя празднует спасение племянника веселым пиром. Годуновы стараются навлечь на Никиту Романовича царскую опалу и рассказывают о пире, не зная его причины. Царь спешит к своему шурину, в ярости пронзает его ногу своим жезлом, но, узнав, в чем дело, пожаловал «старова Никиту Романовича» «погреб злата и сребра», второе «питья разнова, а сверх того грамота тарханная, кто церкву покрадет мужика ли убье, а хто у жива мужа жену уведет и уйдет во село во боярское ко старому Никите Романовичу и там быть им не в выдаче»¹³⁷.

Судя по некоторым данным, песнь сложена в буйной казачьей среде. Характерно, что и там личность Никиты Романовича рисуется в самых привлекательных чертах. Он не боится противостать самому Грозному, презрительно обходится с его любимцем – опричником Maлютой и отказывается от богатых даров царя с тем, чтобы сделать свою вотчину прибежищем злосчастных людей, которым, в случае их поимки, грозили страшные кары. Так высоко стоял образ «дядюшки», «старого» Никиты Романовича в народном воображении.

Мы познакомились с деятельностью и личностью царского шурина и ближнего боярина Никиты Романовича Юрьева. Прежде чем говорить о последних годах его жизни, у нас на очереди стоит любопытный и не лишенный некоторого значения вопрос: соответствовали ли положению этого боярина его материальные средства? Прежде чем попытаться ответить на поставленный нами вопрос, нужно признать, что вполне удовлетворительно разрешить его мы в настоящее время не в состоянии¹³⁸. «Фамилия Романовых, – говорит автор исследования «Замечательные богатства частных лиц в России», – как по родству с царским домом, так и по местничеству стояла высоко среди московской знати на исходе ХVI столетия, но о богатстве ее нам не пришлось встретить особых указаний. Во всяком случае, состояние Романовых, как опальных бояр при царе Борисе Федоровиче, должно было сильно пошатнуться»¹³⁹. Вполне соглашаясь с Е. П. Карновичем во втором случае, не можем вполне принять его первого замечания. Указания на богатства Романовых есть, но их надо собрать и свести воедино. Тогда если и не создастся цельной картины, то получится вполне определенное впечатление.

Прежде всего отметим, что уже предки Романовых – Кошкины обладали громадными богатствами, заключавшимися, сообразно господствовавшему у нас в то время типу народного хозяйства, главным образом в земельных вотчинах. О земельном довольстве Кошкиных мы можем заключить по подарку, сделанному одной из представительниц рода – Марией Голтяевой, невесткой Федора Кошки. В половине XV века она отдала своему любимому правнуку князю Борису Волоцкому следующие земли: «На Коломне села Проскурниковское, да Веденьское и з деревнями, и на Городне деревня, и на Москве за Похрою Розсудовские села Зверевское и Барановское, и иные селца и з деревнями и с пустошми, и в Володимере Симизиньские села и Лазарьское и Котязино, и что к тем селом потягло, как было за Марьею; да у города у Володимеря Евнутьевское село, да на Костроме на Волзе Нижняя слобода со всеми деревнями, да Базеевское, да Мануиловское и з деревнями, да на Вологде Тураидаевское, да Понизовное, да Ковылиньские (вариант: Кобылинские) села, да Горка, да на Шоше деревни, да у Москвы село Шарапово з деревнями, да Лошаково з деревнями, да луг на роще на Москве под Крутицею, да в Берендееве село Ростовцовское з деревнями, да в Кинеле Суровцово, да Тимофеевское, да Микульское… да двор свой внутри города на Москве»¹⁴⁰. Кроме земельных владений, Голтяева имела еще казну, которую во время междоусобий разграбили было сторонники Шемяки¹⁴¹. Другой представитель рода – Захарий Иванович, родной прадед Никиты Романовича, – был тоже, по-видимому, очень богат. Вспомним пресловутую историю с драгоценным золотым поясом, усаженным самоцветными каменьями, разыгравшуюся на свадьбе великого князя Василия Васильевича. Обладание таким поясом является признаком большого благосостояния его владельца: в те времена подобных вещей не очень много было и в великокняжеской казне.

Конечно, богатства, собранные предками, распределялись между многочисленным потомством; но, с другой стороны, служба на важных и, по обычаям того времени, доходных должностях наместников и волостетелей, царские пожалования, приданое должны были увеличивать средства Захарьиных-Юрьевых. Никита Романович, оба раза выгодно женатый, унаследовавший, по всей вероятности, состояние, оставшееся после смерти детей Даниила Романовича, служивший столь долго в важнейшем сане боярина, неизменно пользовавшийся царским расположением, брат любимой жены царя, естественно, должен был обладать большим состоянием. Конфискация, постигшая имения Никитичей при царе Борисе, мешает нам с точностью определить размеры земельного богатства, оставленного им отцом. Однако по вотчинам Ивана Никитича и по некоторым другим данным можно (в общих, конечно, чертах) проследить, какими землями обладал Никита Романович. Подобную работу предпринял недавно капитан корпуса военных топографов М. Я. Кожевников, любезно предоставивший в наше распоряжение карту, на которую он, пользуясь указаниями печатного материала, нанес владения Никиты Романовича и его ближайшего потомства.

Изучая эту карту, видим, что вотчины царского шурина и ближнего боярина находились во многих уездах Московского государства. Прежде всего отметим усадьбу Романовых в Москве, в Китай-городе – на Варварке. Палаты бояр Романовых, заново построенные в XIX веке, занимали лишь часть этой усадьбы. Затем, под Москвой находился ряд сел и деревень Никиты Романовича, как то: Ромашково, Ермолино, Еганово, Измайлово. Далее, в близлежащих уездах этот боярин владел, между прочим, Братовщиной, Чашниковым, Куровым, Андревским, Степановским, Федоровским, Жуковым и многими другими.

Если от Москвы и окрестных уездов обратиться к востоку, то придется указать на Заколпье и Георгиевское как муромские владенья Никиты Романовича. К северо-востоку от столицы названный боярин владел Кишлеевым близ Владимира и целым рядом земель около Юрьева-Польского. Назовем Клин (или Клины), Петровское, Смердово, Пычево. Идя далее к северо-востоку, встречаемся с вотчиной Никиты Романовича – Денисовым, недалеко от Ярославля.

Если мы продолжим свой путь за Волгу и обратимся к Костромскому краю, к бассейну реки Унжи и уездам городов Галича, Чухломы, Солигалича, то вступим в область наиболее крупных владений царского шурина и боярина. Здесь можно указать на такие земли, села и деревни, как: Анофриево, Унжа, Шулева, Зосима-Савватий, Никола Мокрый, Спас, Березники, Парфентьев, Степурино, Верховье и т. д.

Палаты бояр Романовых

Владел Никита Романович некоторыми землями и в Тверском крае. Так, упоминаются среди его вотчин Свистуново (под самой Тверью) и Тургиново. Между Бежецким Верхом и Москвой находились такие вотчины названного боярина, как: Хабойкое, Суслово, Лихачево и Федорково. Наконец, в Новгородском крае, ближе к Старой Руссе, встречаемся с романовской вотчиной Бурегами.

На запад от Москвы упоминается лишь вотчина Никиты Романовича в Вязьме. Зато в так называемых южных уездах названному боярину принадлежал целый ряд земель. Например, в Калужском крае Никита Романович владел Карамышовым и Спасским. Между Ряжском и Епифанью ему принадлежали Вослеба, Кремнево и другие земли. Наконец, находим указания на владения Никиты Романовича в Данкове и Ельце. Наиболее крупными его вотчинами здесь являются Романово, Мокрое, Студенец, Сырская, Троицкое¹⁴².

Таков перечень, далеко не точный и не полный, земельных богатств Никиты Романовича. Из него можно заключить, что они были громадны. Но, кроме того, мы имеем и другие указания на громадные средства любимого царского шурина. Между прочим, официальное жизнеописание патриарха Филарета прямо сообщает, что Борис у Никитичей «премногая» «имения отъем»¹⁴³. Затем в приведенном нами отрывке из народной песни говорится о том, что царь пожаловал старому Никите Романовичу «погреб злата и сребра». Такое сообщение песни показывает, что, по представлению народному, богатства названного боярина были велики. Наше заключение подтверждается другой народной песней, повествующей об избрании Михаила Федоровича в цари. По словам этой песни, князь Дмитрий Пожарский предлагает: «Уж мы выберем себе в православные цари из славнаго из богатаго дому Романова – Михаила сына Федоровича»¹⁴⁴.

Помимо смутных народных преданий мы имеем известие о богатстве Никиты Романовича, идущее из иностранного источника. Английский посол при дворе Грозного Боус, недоброжелатель царского шурина, рассказывал, будто голландцы заняли у этого царского приближенного столько денег под 25 %, что ежегодно платят ему по 5000 марок. Принимая марку за рубль, найдем, что капитал, отданный в рост Никитой Романовичем, равнялся 20 000 рублей. Нам нечем проверить правдивость слов Боуса, который из своего рассказа сделал такой вывод: голландцы дали боярину замаскированную взятку, чтобы главный советник государя держал их сторону против англичан; от последних в то время, действительно, были отняты их прежние исключительные торговые льготы. Однако хитрый англичанин оставил в тени обстоятельства, послужившие причиной отобрания этих льгот: недоброжелательство англичан к России, желание монополизировать всю внешнюю торговлю Руси в свою пользу и участие некоторых английских подданных в войне против Московского государства¹⁴⁵.

Не придавая полной веры словам Боуса, все-таки не можем не видеть в них указаний на средства Никиты Романовича и на влияние этого сановника при Грозном. Но недалеко было время, когда значение царского шурина и ближнего боярина должно было еще более возрасти. Царь, преждевременно состарившийся и одряхлевший, умер семнадцатого марта 1584 года, ие имея полных пятидесяти четырех лет от рождения. На престол вступил его сыи Федор. По известиям многих бытописателей того времени, Грозный, видя неспособность своего преемника к управлению государством, поручил попечение о нем и о царстве нескольким лицам. При этом все источники сходятся на имени Никиты Романовича, согласно указывая на него как на одного из таких сановников¹⁴⁶. Автор хронографа редакции 1617 года называет по этому поводу царского дядю «ближним, приятелем» молодого государя и говорит, что он был «благоумен и смыслен и разумен зело», «яко могущу управить Русийскаго государства державство все»¹⁴⁷.

С. Ф. Платонов не верит сообщениям о каких бы то ни было формальных распоряжениях Грозного относительно учреждения совета близких к царю Федору лиц, назначенных быть опекунами малоспособного государя. Тем не менее он признает, что первое время царствования Федора Никита Романович «сохранял за собой бесспорное первенство»¹⁴⁸. Иначе и быть не могло как по близости этого боярина к своему родному племяннику-царю, так и по опытности его в государственных делах.

Однако недолго пришлось Никите Романовичу нести бремя правления Русью. В августе 1584 года тяжкая болезнь постигла его и лишила возможности заниматься государственными делами¹⁴⁹. Однако, по-видимому, Никита Романович не переставал интересоваться ими. Так, за каких-нибудь два-полтора месяца до смерти он слушал доклад о станичной и сторожевой службе и положил на этом докладе свою резолюцию¹⁵⁰. В этой ревности к службе можно узнать достойного представителя того рода, который усердно помогал своим государям в деле собирания и устроения Руси.

Долго боролся Никита Романович со своим смертельным недугом. Но дни его были сочтены. Тогда он постригся и принял схиму под именем Нифонта. Это произошло, вероятно, за несколько дней до его кончины, а двадцать третьего апреля 1586 года не стало любимого народом «дядюшки», «старого» Никиты Романовича¹⁵¹. Он упокоился навеки после славной, исполненной государственных трудов и ратных подвигов жизни.