X. Мадонна с креслом[10]
Когда гость ушел, Мага прошла в угол, где она содержала змей. Мага глубоко задумалась. Перед ее широко открытыми глазами пробегали какие-то мимолетные видения.
– Скоро и день! – пробормотала старуха, услышав пение петуха, приветствовавшего утреннюю зарю.
Она поднялась, прошла ощупью к большому сундуку и открыла его. Потом нажала какую-то пружину, после чего из боковой стенки выдвинулся небольшой ящичек. Старуха открыла его. На дне ящичка ее руки нашарили шкатулку кленового дерева, с великолепной резьбой и золотыми инкрустациями. В шкатулке лежало только два предмета. Один из них – простой стальной кинжал арабской работы, вложенный в ножны из выцветшего темно-красного бархата.
Другим предметом была миниатюра, обрамленная в искусно отделанную золотую рамку, украшенную бриллиантами и рубинами. Одна эта рамка принесла бы Маге целое состояние, если бы только старуха захотела ее продать. На миниатюре был изображен молодой человек, одетый в костюм, распространенный среди испанских студентов в XV веке. Лицо молодого человека было очень выразительным, по нему можно было судить о решительном и высокомерном характере, взгляд черных глаз был жестким, лоб обрамляли чуть изогнутые стрелки густых бровей, в ироничную улыбку сложились губы, а в целом лицо отражало невероятную смелость и крайнее упрямство. Но угадываемую твердость, почти жестокость смягчало, затушевывало на портрете обаяние юности. Мага это изображение разглядывала с бесконечной болью.
– О, моя любовь, моя юность! – прошептала она. – Где вы?.. Там, в этой шкатулке, которую я не осмеливалась открыть в течение десяти лет… со времени его последнего визита…
Внезапно она упала на колени и разрыдалась… Губы ее с дрожью прижались к миниатюре.
– Мама!.. Вы всё еще плачете?
Несравнимо чистый, несказанно нежный голос произнес эти несколько слов. Мага резко вскинула голову, решительно захлопнула шкатулку, задвинула ящичек и закрыла сундук. Потом она обернулась к двери, которая вела в соседнюю комнату.
– Где вы, мама? – снова раздался тот же голос. – Я вас слышу…
Мага зажгла факел. В дверном проеме она увидела девушку лет шестнадцати. Ее нельзя было назвать девушкой. Она была сама девственность.
Когда факел разгорелся, юная дева, едва одетая, босая, приблизилась к старухе, обвила ее дряблую шею своими ослепительно белыми руками и положила головку на изможденную материнскую грудь.
– Розита!.. Мое единственное утешение! – сказала Мага.
– Как колотится ваше сердце, бедная мама Роза.
Та, которую старая Мага только что назвала Розитой[11], подняла глаза на чародейку. В ее глазах скрывался целый мир нежности.
– Вы плачете, мама Роза, – продолжала она. – Вы так сильно огорчены, но не хотите открыть мне причину вашей печали… мне, вашей дочери?
Колдунья вздрогнула.
– Дочь!.. Да, моя дочь… моя единственная дочь… – и глухо, только для себя самой, она добавила: – Пусть будет проклят «другой», разбивший мое сердце матери… как и «он» разбил мое сердце любовницы!..
Она продолжала говорить:
– Это правда, моя Розита, что у меня большое горе… И оно медленно убивает меня. Но об этом горе я не могу говорить, потому что тогда тебе надо бы рассказать всю мою жизнь!.. А рассказывать тебе о моей жизни – всё равно что бросить грязную тряпку на твою чистоту, омрачить твою радость, запятнать твою невинность. Ты понимаешь?
– Мне понятно только одно, мама: я люблю вас всем сердцем и страдаю, увидев, как страдаете вы… Вот поэтому я хотела бы знать ваши печали, чтобы разделить их… чтобы утешить вас.
– Ах, Розита, одно твое присутствие утешает меня… Одной твоей ласки достаточно, чтобы на время забыть то великое зло, которое разъедает мою душу… Смотри, вот я больше не плачу… А раз уж ты проснулась, поговорим немного… Мне надо кое-что тебе сказать… Я долго колебалась… Но время пришло.
Занимался день и в лачуге светлело. Розита присела. Мага загасила восковой факел.
– О чем вы хотели рассказать мне, мама?
– Увы! Лучше бы я не была твоей матерью!
Легкое облачко на мгновение опечалило чело девушки.
– Но это не так… Вы – моя единственная мать… потому что настоящая … меня бросила…
– Да, бросила!.. И об этом я хотела поговорить с тобой, дитя мое.
– Зачем, мама Роза? Стоит ли пробуждать печальные воспоминания?..
– Надо, девочка моя… Но скажи мне, ты должна сегодня идти в ателье Рафаэля?
При упоминании этого имени у Розиты невольно вырвался крик радости. Лицо ее просияло.
– Ты его сильно любишь?
– Да, мама Роза!.. Я люблю его всей душой, как и он меня… Он такой красивый, такой добрый… Мы уже наметили дату нашей свадьбы, мама!.. Конечно, если вы разрешите… Рафаэль должен был прийти к нам завтра и поговорить об этом с вами…
– Какое значение имеют даты, детка! Если ты будешь счастлива, остальное меня не касается… Но ты мне не ответила. Должна ли ты с ним сегодня увидеться?
– Нет, мама. Вчера он закончил картину прекрасной Мадонны, для которой я позировала. Он мне сказал, что мы увидимся завтра, здесь… Он должен отнести картину нашему пресвятому отцу.
– Папе? – глухо вскрикнула Мага.
– Да, мама!.. Картина моего Рафаэля будет удостоена чести висеть среди ватиканских шедевров!
На несколько минут в комнатушке воцарилось молчание.
Потом та, которую таинственная старуха называла Розитой, а неискушенные соседи – «Форнариной», то есть Булочницей, поскольку не знали никакого другого имени, мечтательно улыбнулась:
– Как подумаю о своем счастье, – тихо сказала она, – то спрашиваю себя, не подстерегает ли меня какое-то несчастье…
Мага вздрогнула.
– Что ты хочешь сказать, дитя? – тревожно спросила она.
– О, ничего… Пустое, мама… Вы же сами видите, как я по-настоящему счастлива… После тех шести лет, что я живу у вас… Помните, как я страдала, до того как вас узнала…
– Из-за меня, – едва слышно пробормотала старуха, но так, чтобы девушка не могла расслышать.
– Мне было тогда десять, – продолжала Розита, устремив глаза в пустоту. – Со мной плохо обращались, меня били, презирали. Одни называли меня маленьким ублюдком, другие клялись, что меня даже не крестили… Но всё бы это было еще ничего… Женщина, у которой я жила… била меня смертным боем. За малейший промах, погрешность она лупила меня тяжелой палкой.
Застыв в неподвижности, старуха слушала с глубоким вниманием этот рассказ, впрочем, уже не раз слышанный ею.
– Эта женщина была такой злой. Ее звали Стрига[12]. Другого имени я никогда не слышала. Она и мне говорила, что у меня нет имени. Поэтому люди и привыкли звать меня Форнариной; это прозвище так и осталось за мной. Хорошо, что Рафаэль тоже так меня иногда называет… О, мама! Какое это было грустное время в моей жизни! Я была слишком худа, чтобы ходить просить подаяние. Стрига почти не давала мне есть. Не раз я дралась с собакой за объедки, которые Стрига ей кидала. Однажды я подумала, что пришел мой последний час. Я увидела в печке у Стриги краюшки хлеба, и мне очень захотелось их попробовать… Я так давно не ела хлеба!.. Я была голодна… Дождавшись ночи, я проскользнула в пекарню… Я стащила совсем маленькую краюшку… И в тот самый момент, когда я вернулась в конурку, где я спала на подстилке из соломы, передо мной возникла Стрига!.. Она шпионила за мной… Она видела меня! Она свалила меня на землю одним ударом… Я же была такая слабая!.. Потом она начала шпынять меня ногами, а потом, наклонившись ко мне, укусила так сильно, что пошла кровь!.. Окаменев от ужаса, я лишилась чувств… А когда я очнулась, то была уже здесь, у вас на руках, мама Роза… И вы рыдали… О, как вы рыдали!.. Совсем, как сейчас. Почему вы плачете, мама?.. Всё это давно прошло.
– Но воспоминания жгут меня, словно раскаленным железом…
– Добрая мама Роза! – воскликнула девушка. – Неужели я настолько глупа, что разбередила вашу боль, говоря о вещах, которые вы бы не знали, если бы я их вам не рассказала… Гоните от себя эти воспоминания, мама! Всё кончено!
– Только вот угрызения совести никогда не уйдут, – сказала старуха.
– Угрызения? – удивилась Форнарина.
– Мне ли еще испугать тебя! Это было бы истинным наказанием.
– Мама, – проговорила Форнарина, – да что вам в голову ударило? Очнитесь, придите в себя… Ваши слова меня пугают.
– И тем не менее ты должна это знать! – сказала Мага, вытягивая руки и становясь на колени. – Прокляни меня, Розита, потому что это я была твоим палачом…
– Проклясть вас за то, что вы меня спасли, за то, что только у вас я познала радость жизни, познала, что такое любить и быть любимой…
– Слушай же! Это я отдала тебя Стриге!
– Вы бредите, – пролепетала Форнарина.
– Да, но я не только вручила тебя этому демону, но еще и давала ей денег, чтобы она тебя ненавидела, била, заставляла страдать…
– О, мама Роза! Вы не в себе… Очнитесь, молю вас!
– Не прежде, чем ты все узнаешь! Это я подглядывала за тобой, за твоими страданиями. Я любовалась ими. Твои слезы услаждали мое уязвленное сердце… И это продолжалось до той самой ночи, когда я увидела тебя трепещущей, агонизирующей в зубах Стриги. Тогда во мне произошло что-то непонятное… Я схватила тебя и унесла… Но ты не могла забыть… И ты не забыла… О, как я страдала, когда ты своим нежным голоском рассказывала мне о своем ужасном прошлом… Укоры совести сжимали мне горло… Ну вот теперь ты всё знаешь… Прокляни меня!
Форнарина слабо вскрикнула. Она склонилась, приподняла старую женщину и обняла ее.
– Мама! – сказала она дрожащим голосом. – Мама, я вас люблю, а вы… Разве больше вы не любите свою дочь?
– Господи! Господи! – воззвала старуха. – Она меня прощает!.. Она не оттолкнула меня… Она все еще зовет меня мамой!
Старая Роза перестала плакать, подавила душившие ее переживания и продолжила:
– А теперь, дочь моя. Надо, чтобы ты узнала всё…
– Мама, – сказала Форнарина, – мне надо пойти в пекарню Нунчи…
– Сегодня ты не пойдешь, дитя мое.
– Но, мама, с меня же вычтут за день. У нас не будет денег.
– Розита!.. Я уже сказала, что ты узнаешь всё, – ответила Мага лихорадочной скороговоркой. – Чего стоит твоя жалкая плата! Смотри!
Она подвела девушку к сундуку, открыла выдвижной ящичек. Он был заполнен золотыми и серебряными монетами. Форнарина посмотрела на старуху с удивлением.
– Не понимаешь? – спросила колдунья. – Ты не понимаешь, что я позволила тебе трудиться ради жалкого заработка, потому что не хотела, чтобы … догадались, чтобы … не пробудились подозрения!.. Сегодня, дочь моя, ты не пойдешь в пекарню и завтра тоже, и во все последующие дни…
Старуха вдруг прервала свою речь.
– О! – пробормотала она – Он приходил!.. Он был здесь… Сидел в этом кресле…
Она задрожала и, повернувшись к Форнарине, добавила:
– Слушай, Розита! Сейчас ты узнаешь, почему у тебя нет ни имени, ни семьи…