Бомба для ведущего (Антиоружие). Часть первая (Александр Жорницкий, 2016)

Глава первая

Эту дорогу из Тарнавки в Умань Саша любил, хотя она была совсем не лучшей среди дорог Украины и, находясь в начале пути до Киева, из-за неровностей, ухабов, физически утомляла, вызывала усталость и прерывающуюся дремоту. Уже в Умани на автобусной станции выходил из автобуса, перебегал дорогу – и ему открывался вид темно-зеленых террас парка «Софиевка», где много раз бывал, любовался и вдохновлялся. Направо вниз дорога ушла в город мимо городской больницы, в которой прошли месяцы преддипломной практики, затем годы интернатуры. Нередко приходя в парк, садился на первую же скамейку центральной тенистой аллеи и мысленно представлял верхом на красивых скакунах уже немолодого графа Потоцкого и молодую жену, красавицу гречанку Софию, медленно движущихся рядом вдоль быстрой речушки Уманки, затем скачущих на возвышенности. Здесь они останавливали возбужденных скакунов и любовались открывшимся внизу ландшафтом. Озаренная первыми лучами солнца, смуглая гречанка казалась ему сошедшей с небес Венерой и, потопая в ее призывно манящем взгляде темно-карих глаз, испытывая могучий прилив чувств своей последней (а возможно, и первой?) любви, решил увековечить память об этом в имени будущего парка – София. В парке, куда его всегда влекло, чувствовал себя отрешенным от повседневных забот, и, казалось ему, витает еще с тех пор дух вечной любви. Он ощущал ее всюду: в тенистых заступниц от солнца аллеях, на искусственно созданных горных перевалах, рядом с величаво стоящим Аполлоном и особенно на острове Любви. Тут при заходе солнца его косые лучи, размазанные красками всех цветов радуги, утомленно падают в озеро и там тонут. В такие минуты нередко сидящую с ним рядом уманчанку Иру воспринимал Софией, чья тень до сих пор всюду витает в парке. То зеей тянется из нижнего озера и высоко вверх бьет фонтаном, то на восходе солнца летает над террасой разноцветных роз, еще сохранивших ночные серебристые росинки, сияющие в первых осторожных лучах светила, как будто вынула из своих сережек драгоценные камушки и небрежно посыпала ими цветы. Она, София, сеяла здесь вечные чары любви и желания, сохранившиеся в ней до самой смерти, благодаря горячим генам матери-куртизанки и тети – содержательницы дома сексуального бизнеса.

Саша с улыбкой на устах вспоминал двух девушек-близнецов, с одной из которых познакомился и два месяца встречался с двумя, не ведая об этом, поочередно с каждой ходил в кино и театр, на танцы, гулял в парке, а вечером, прощаясь, целовал. Однажды на свидание с ним пришли обе сестры. Смущенный и озадаченный, он то влево, то вправо поворачивал голову, оглядывая каждую точку на их лицах, искал что-либо приметное, но не находил, развел руки в стороны: мол, сдаюсь, и засмеялся. Одна из них шагнула вперед.

– Я Ира, а сестра моя Инна, – она кокетливо улыбнулась, – и целовался в основном со мной, и в парке вечерами сидел тоже со мной. Инна ходила на свидания редко и только по моей просьбе. У меня вот, – показала указательным пальцем на мочку правого уха, – родинка, только это нас и различает. Инна тоже улыбнулась:

– Вношу предложение выпить шампанского.

Ресторан находился почти рядом с памятником Ленину, где встретились сегодня. Уже там к Саше вернулись расторопность и коммуникабельность. Они медленно потягивали «Советское шампанское», изготовленное в то время по старой французской технологии, шутили, смеялись.

– Помню, – вспоминала Ира, – однажды Саша внимательно разглядывал мочки моих ушей из-за интереса к сережкам, казавшимся ему эксклюзивными.

– Они напомнили мне сережки моей мамы, подаренные соседкой, собравшейся в Израиль, – вспомнил Саша.

– Смотри, – Ира сняла с левого уха сережку, показала Саше, – она одна из тех, что осматривал.

Саша вышел с сестрами, взял их под руки и повел мимо танцплощадки вниз к реке Росташовке, где уселись на удобную со спинкой скамейку, молча, смотрели на отраженное в реке небо с необыкновенно большой глуповатой луной, зовущим куда-то звездным Млечным Путем и нежно поочередно целовались.

Приятные и оживленные воспоминания, прогулка вдоль дороги вверх, мимо посаженных на субботнике с его участием деревьев, резко вымахавших в небо, и то крайнее дерево, посаженное вдвоем с весьма неравнодушной к нему девицей-терапевтом напаять по ее просьбе, – все это придало бодрости и сил. Он, глянув на часы, не спеша направился к автобусу, через двадцать минут отправлявшийся в Киев, но дорога за Уманью ему была чужой и неинтересной, он мыслями цепко держался другой дороги Тарнавка – Умань, она была его детством и юностью, он помнил каждый ее изгиб, неровности, повороты, развилки, по ней не раз шагал босиком в компании друзей школьников, а со временем студентов. Он помнил ее, осенней порой разбухшей от дождей, цепляющейся к облепленным грязью тяжелым ботинкам накрытой с воздуха малопрозрачным кисельным одеялом густого тумана. Увидел себя, почти тощего студента второго курса мединститута с пустым чемоданом в руках, голодного, уставшего и еле переставляющего ноги. До Тарнавки еще не меньше двадцати километров осталось от темной тени леса по бокам дороги. И вдруг услышал фырканье лошадей и окрики ездового:

– Вьё, бо дощ иде!

– Пидвезить, дядьку, – крикнул Саша, когда повозка поравнялась с ним. Лошади остановились и, ободренный счастливым случаем, он перышком взлетел на повозку, так и не выпустив чемодан из правой руки. Этот лес памятен и счастливыми случаями вдоль теперь уже асфальтной дороги, убегающий от нее вправо и влево к вечно молодым и цветущим невестам-полям, мог много поведать уманчанам, мчащимся около на иномарках. В былые времена он незаслуженно пользовался дурной славой не по своей вине и вся округа, от Умани до Тарнавки, Теплила и Гайсина, не добрым словом его вспоминала. Тут пролегал главный торговый конный тракт Умань – Гайсин, и запоздавшие повозки с товаром успешно грабились хорошо организованной бандой уманчан и тарнавчан. Знаменит был лес и тем, что прятал выдающихся воров лошадей со всей округи, перегонявших их в Тарнавку для передержки и реализации на знаменитом тарнавском рынке. Сюда съезжались торговать со всей правобережной Украины, а цена молодого жеребца в те времена была эквивалентна стоимости «мерседеса». Лес напомнил Саше уникальный случай в начале его медицинской практики, когда интернатуру совмещал с работой на скорой помощи по инициативе главного врача города, заполнявшего таким образом брешь недостатка медицинских кадров. Полевая дорога, ведущая справа, мимо леса, в село Кочержинцы, на полпути отдавала ветку в просеку леса, по сторонам которой разместилась колхозная пасека. Сюда на рассвете муж с женой Ковальчуки на новом трехколесном мотоцикле с коляской прибыли выкачать мед с двух контрольных улей. Разгрузили коляску, но среди инвентаря, халатов и прочего не оказалось самого главного, с вечера приготовленного завтрака и отданного мужу при загрузке мотоцикла. Муж вспомнил, что забыл его на окне гаража. Жена, улыбаясь, пошутила:

– Вечно что-то забываешь.

– Об основных обязанностях не забываю…

Она вспомнила, как вчера ей было хорошо с ним, снова улыбнулась:

– Обойдется, медом перекусим, сходи, холодную водичку принеси.

Он принес ведро холодной воды, поставил прямо на сколоченный с необструганных досок стол и наладил медогонку. Выкачав мед с первого улья, жена налила его в глиняную миску почти дополна и поставила на столик, положив рядом две деревянные ложки. Муж размешивал еще не процеженный мед и облизывал ложку, он не был любителем меда, как большинство людей его профессии, а жена с удовольствием уплетала вкусный майский мед с ароматом лесных трав и дикой цветущей черешни, запивая прохладной водой из лесного колодца. Они принялись за второй улей, она крутанула медогонку и почувствовала резкое напряжение живота, будто кто-то специально накачивал его воздухом, стало тяжело дышать. Перепуганный видом побледневшей и тяжело дышащей жены, муж пытался усадить ее в коляску и отвести в сельскую амбулаторию, но она, боясь ухудшения от тряски, попросила фельдшера привести сюда. День был базарный, и там никого не оказалось. Ковальчуку ничего не оставалось, как позвонить в Умань в скорую помощь. Приняв вызов и убедившись, что уехавший на патологические роды в село врач скоро не вернется, Саша решил прибыть на место случившегося. По дороге пожилой водитель дядя Коля рассказал ему историю кстати. Еще до армии он работал шофером на полуторке ветлечебницы, куда для прохождения производственной практики из ветеринарного факультета Белоцерковского сельхозинститута прибыли пять студентов пятого курса. Он хорошо их всех знал и нередко возил на колхозные фермы кровь брать от крупного рогатого скота или делать прививки свиньям от чумы и рожи. Из студентов ему особо запомнился Саша, проводивший научные опыты на местной птицефабрике и много помогавший ее главному ветврачу, в то время строившему хату. Тогда частная стройка была тяжелой обузой, не хватало рабочих рук и строительство совершалось родственниками, которым следовало ежедневно помогать. Убедившись в глубоких знаниях и порядочности Саши, главный оставлял ему печать, а сам почти целыми днями пропадал на стройке, очень хотелось к зиме переселиться из наемной квартиры в свой дом. Сашу на фабрике любили, он четко выполнял свои обязанности, принимал птицу на откорм или убой, разрешал отправку готовой продукции. Как правило, без конфликтов. Ему не отказывали ни в чем, за копейки давали тушки курей, уток, кроликов, которыми снабжал остальных студентов, проживающих с ним в ветлечебнице, а нередко старика-ветфельдшера Спиридона и водителя Колю, добиравшегося на работу рано утром из соседнего села. Дядя Коля до сих пор помнит не обычную его любовь и тягу к яблокам редкого сейчас сорта – антоновки, которые напоминали ему безрадостное детство в румынском гетто, голод, нищету и ожидание смерти скорее от голода, нежели от пули. Однажды истощенный пацан Саша, одетый в пошитые из мешка штанишки с одной шлейкой, издали учуял запах любимой спелой антоновки и, подкравшись к торгующей яблоками тетке со спины, схватил одно яблоко, но тут же получил удар по спине румынской нагайкой, потерял сознание и упал на горячую от полудневного солнца землю. Очнулся от холодной воды, пролитой на голову хозяйкой яблок, сующей в его левую руку еще одно яблоко, а рядом стоял высокий широкоплечий румынский жандарм с красным от выпитой дармовой самогонки лицом и громко смеялся. В тот день Коля отвез студентов в этот лес на летний лагерь для коров в 5 часов утра брать с них кровь, и, пока ребята работали, он вздремнул. Проснулся около двенадцать часов, когда пробирки с кровью десятками складывали в ведро с соломой и мыли руки в ожидании завтрака, однако ни заведующий фермой, ни местный ветеринар кушать не предлагали. Коля достал свой домашний завтрак – кусок сала с хлебом, луковицу – и предложил перекусить, но такой ограниченный по объему завтрак только возбудил у ребят аппетит, и они отправились на стоявшую близ лагеря пасеку просить мед. Пасечник принял студентов радужно, налил в большую миску мед и поставил ведерко свежей водички. Ложек у него оказалось всего три, поэтому разложил их на столике через одного усевшихся. Голодные ребята активно приложились к свежему меду и через минут двадцать, положив облизанные ложки у миски, лениво поплелись из душного домика наружу. Коля заметил, что хуже всех чувствовал себя Саша. Он позже других поднялся со стола, учащенно дышал, на его худеньком теле заметно выделялся вздутый животик. Испугавшись, Коля пошел за ним. Тот нагнулся, сунул палец в рот, но рвоту не вызвав, быстро скинул резиновые сапоги, снял штаны и бросился бежать по длинной лесной просеке, вскоре исчезнув из поля зрения. Коля двинулся по той же аллее за ним, встретил возвращающегося Сашу, потного, раскрасневшегося и улыбающегося.

– А вот и пасека, – дядя Коля тормознул многолетнюю скорую помощь старого образца, и доктор Саша, как его на роботе называли, выпрыгнул из машины. Осмотрев больную, обнаружил все признаки метеоризма желудка, так ярко описанного дядей Колей. Он быстро достал зонд, смазал его и легонько вставил в рот больной, но та не смогла глотнуть. Повторив несколько раз несложный прием и убедившись в неудаче, Саша, поняв, что потеря времени только усугубит положение, решил использовать опыт студента, совершенного здесь в этом же лесу в подобном случае. Он взял больную за руку и быстро побежал с ней вдоль той же лесной просеки, спасшей в свое время объевшегося медом студента. Молодая крепкая женщина тяжело дышала, но не отставала от доктора и, сцепив зубы, мужественно продолжала бежать. Когда они увидели сквозь расступившихся деревьев яркий солнечный свет, и в лицо им подул свежий полевой ветерок, Саша уловил неприятный кислый запах отрыжки, доносимый ветром изо рта женщины и, обрадовавшись, повернулся к ней. Теперь она бежала, отвернув от него голову и прикрыв рот рукой, желая оградить доктора от неприятного запаха, произвольно идущего изо рта. Вместе они развернулись лицом к пасеке и побежали уже трусцой. Саша улыбался, а она, краснея, стыдливо отворачивала голову. Заметив справа впереди белые цветочки, он отпустил руку пациентки и направился к ним, она, решив, что углубляется в лес по вынужденной необходимости, перешла на медленный шаг. Белыми цветочками оказались ландыши, запах которых почувствовал сразу. Он сорвал несколько веточек и, окружив их темно-зелеными листочками, сделал маленький букетик, догнал спутницу, вручил ей цветы, а она обняла его, прижалась к груди и заплакала.

Воспоминания о прошлых событиях в лесу напомнили о другом лесе, Юровском, щедро уступившем часть своего пространства для ныне уже асфальтной дороги на Тарнавку. Сам ушедший своими столетними дубами вправо, спрятал новое красивое здание лесничества, и вид полей, которые снова открываются взору через сто метров в сторону села, слева и справа от огромных стоячих здесь и ныне невостребованных баков под аммиачную воду, как памятник аграрному буму при советской власти. Тарнавские поля открывали Саше виды босоногого детства: вот он, весь зашкаленный солнцем в одних семейных трусах плетется за отяжелевшей на пастбище коровой, еле переставляющей под жарким безжалостным полудневном солнцем ноги, и вместо поля ему мерещится блестящая поверхность пруда близ мельницы, в которую жаждет сию минуту прыгнуть прямо с моста и сбросить с плеч гнетущий груз вцепившихся намертво солнечных лучей. А вот утром, когда на горизонте еще не показался красный круг летнего солнца, он шагает рядом с отцом-агрономом. На поле сахарной свеклы ищут ее вредителя – долгоносика, могущего за сутки уничтожить длительный крестьянский труд, а потом, расставшись с отцом, спешившим в колхозную контору, забежать в просыпающийся лес и слушать изумительный концерт летящей на интимные свидания птицы, а среди отрепетированного птичьего хора выделить ведущий голос запевалы-соловья. Нахлынуло вдруг чувство утраты невозвратного счастья. Возникшие грустные мысли не позволили переключиться на сегодняшнее, злободневное, обдумать результаты последних исследований, которые придется доложить шефу в ближайшее время. Так уж повелось, приезд или отъезд из родных мест всегда вызывает грусть. Видимо, прав Алексей Иванович относительно зарытой в родной земле пуповины, излучающая притягательные, зовущие биоволны, природу которых еще никто досконально не изучил и не измерил. Прощаясь с ним при отъезде в Тарнавку, Саша заметил наплывшую на его лицо грусть и печальный взгляд добрых очей при напоминании малой родины, которую давно не посещал.

– Завидую, – говорил, прощаясь, шеф, – подышишь родным тарнавским воздухом. Поклонись этим местам и в первую очередь могилам близких и родных, сходи на братскую могилу у леса, посиди там, на травке, помолчи, а уходя, скажи им, моим еврейским друзьям детства, что всегда помню их, не забыл и не забуду.

Он нередко вспоминал ватагу босоногих малышей, с которыми играл на пуговицы, бросая большие медные монеты царской чеканки в одном направлении, в расчете их падения друг от друга не далее натянутой пятерни и тем самым выиграть пуговицу. Вечерами воровали яблоки в саду худого и усатого грека, которого красавица тетя Галя привезла из Мариуполя в двадцатые годы, на окраине местечка купила с ним небольшой домик и развели фруктовый сад. Таких вкусных яблок, как в этом саду, нигде в Тарнавке не было, и нередко отдельные малыши попадались, но грек никого никогда не бил, однако долго и много внушал. Бездетная тетя Галя продавала яблоки на базаре и местечковые еврейки охотно их покупали, а дома в отсутствие мужа всегда угощала соседских ребят фруктами. При немецкой оккупации грек отказался служить в полиции, зато не упускал случая выдать прятавшихся от смерти евреев, проявляя при этом сообразительность и прыть. Маленький Алеша хорошо запомнил, как однажды к ним пришла тетя Галя и, оглядываясь на дверь, сообщила, что муж ее, узнав от полицаев об отсутствии среди угнанных евреев на расстрел Гурфинкель Малки с детьми, предположил, спрятать их могла только хорошая подруга и соседка – Алешина мама. Семью пришлось ночью переправить в небольшой хуторок к родственникам, где немецкую власть представлял один полицай, служивший в основном хуторянам.

Саша не часто, но два раза в месяц в выходные дни отрывался от работы и посещал Тарнавку, при этом всегда чувствовал поддержку и поощрение шефа. Ездил автобусом от Киева до Умани и родного села, постоянно дремал и, только увидев Софиевку со стороны подъезда в сельхозинститут, оживлялся. Дремота пропадала, и он отдавался воспоминаниям до самой Тарнавки, а приближаясь к польскому кладбищу у въезда в село, загорался желанием поскорее увидеть знакомую остановку автобуса, который, кстати, уже начал тормозить. Пропустив вперед пожилую женщину, беспрерывно оглядывающуюся и присматривающуюся к нему, успел заметить старый «москвич» отца, припаркованный на обочине дороги и поблескивающий хорошо сохранившейся покраской зеленого цвета. Обнялись с отцом и, сев в машину, пустились вниз, мимо церкви справа и старой почты, одной из первых на Гайсинщине до октябрьского переворота. В то время здесь находилось процветающее местечко райцентра, развивающееся усиленными темпами, на окраине при спуске к небольшой речушке успешно работал пивзавод «Койфман и К°», пиво которого славилось во всей округе; паровая мельница, обслуживающая десятки населенных пунктов и не менее прославленная высоким качеством помола знаменитой мельницы Жорницкого в Умани; завод металлоизделий, производящий железные кровати, детские велики и гвозди, четыре олейни, маслобойка, шесть кузниц, мыловарня, два красильных цеха, сапожные и швейные мастерские, бондарни, цеха по производству веревок и конской сбруи, четыре заезжих дома, где можно покормить лошадей и самому вкусно поесть, немало других весьма нужных мелких промыслов; мимо еще хорошо сохранившейся старой паровой мельницы, вверх и направо, они остановились на территории бывшей машинно-тракторной станции, где среди новостроек стоял и их пятилетней давности дом. Саша заметил стоящую у калитки в ожидании мать. Она быстро его поцеловала и, вытирая набежавшие на глаза слезы, побежала на кухню, а отец, войдя в дом, открыл холодильник, достал запотевший бутылек фруктово-сахарного самогона и поставил на стол. Посмотрел в окно иувидев идущих к дому дочку с зятем и внуком, крикнул на кухню:

– Пришли!

Мать с дочерью в темпе накрыли стол, при этом вспомнила старшую дочь. Та вышла замуж за местного полунемца вопреки желаниям родителей и уехала с ним в Германию на постоянное место жительства, приезжает раз в год на проводы, но часто звонит в Тарнавку и Саше в Киев. Перед застольем Саша открыл чемодан, достал подарки и раздал: маме – оренбургский пуховый платок, отцу – охотничье ружье немецкого производства «два кольца», сестре – босоножки и французские духи, зятю – мобилку, а племяннику – ноутбук самого последнего выпуска. Уже позже, когда гости ушли, а отец ушел их провожать, мать спросила Сашу:

– Где ты столько денег набрал на подарки?

– Подрабатываю.

Утомленный дорогой, обильной вкусной домашней едой и выпитой самогонкой, Саша с разрешения матери удалился в свою комнату, сохранившую прежний вид. Он, раздевшись и выключив свет, вспомнил мамин вопрос о деньгах, и в темноте засветились коварно красивые глаза Иры, ее затаенная улыбка.

Глава вторая

Выбирая весенние туфли в бывшем универмаге «Украина», ныне переоборудованном в многочисленные магазинчики-бутики с просторными длинными коридорами, где можно отдохнуть на скамейке, Саша, предупрежденный о массовых подделках, внимательно осматривал этикетки на каждой принесенной для мерки паре туфель. Догадавшись о причине длительного выбора обуви, опытная продавщица заверила об их итальянском происхождении, однако Саша продолжал тщательный осмотр и чтение итальянских надписей. Внезапно он почувствовал энергетический выстрел в затылок и, подняв голову, встретился взглядом с модно одетой молодой красивой женщиной. В ее глазах светилось доброжелательное любопытство. Они излучали теплые волны и вызывали желание пообщаться, что-то приятное сказать, сделать комплимент. Перед его глазами возникла неясная картина в белом тумане, постепенно проясняющаяся, как на негативной фотопленке, в виде какой-то рощи. Потом ясно увидел во всей своей первобытной красоте парк «Софиевка» в Умани, ставшей началом цепи воспоминаний: девушек, коллег и других, их образы бежали мимо, закрывая эту женщину от полного обозрения, и он с одной туфлей в руках двинулся к ней. Она поняла, ее узнали, улыбнулась и пошла ему навстречу. Продавщица, с завистью наблюдавшая красивую пару, со злостью спросила:

– Так будете брать?

Он не ответил. Находясь в одном шагу от женщины, остановился и с улыбкой спросил:

– Ира или Инна?

– Инна целовалась с тобой бесстрастно, а Ира…

Он обнял ее и быстро стал целовать щеки, лоб, голову. Она слегка отстранилась и подставила губы… Целуя, Саша беспрерывно повторял:

– Ира, Ирочка… какими судьбами?

– Ты такой же страстный, хороший мальчик, каким был тогда в Умани. Она легонько отстранила его обнявшую руку, забрала туфель и отдала продавщице, спросив у нее:

– Сколько?

– Восемьсот.

– Он мерил?

– Да.

– Семьсот, больше не стоят.

– Хорошо. Берете?

Саша, ошарашенный встречей, сообразил о покупке, когда увидел в руках Иры короб с туфлями. Она взяла свободной рукой его под руку и повела к стоящей напротив бутика скамейке, села и рядом посадила его, прикрыв ему рот пальцами.

– Саша, Сашулька, милый, так рада тебя видеть, такого хорошего, неиспорченного мальчика, не переступавшего границу поцелуев. Он пытался что-то сказать, напомнить, но она снова закрыла ему рот пальцами. – Позволь сначала мне сказать. После тебя таких порядочных, как ты, не встречала. Большинство из них в отношениях с женщинами на первое место ставят сам знаешь что, не теряя времени на длительное ухаживание. Всегда вспоминаю тебя и жалею о несостоявшейся у нас близости, помню твои очень теплые лирические стихи, посвященные мне, помнишь:

«Ты затмила цветы среди роз,

Ветер кудрями нагло играл,

Быть мне ветром хотелось до слез,

Я же глупым мальчишкой стоял».

Помню, стояла на террасе роз среди красочного многообразия, ветер дул со стороны теплицы и разбрасывал мои волосы, ты был внизу на дорожке, потом прибежал ко мне и прочел эти стихи, а еще помню, мы в кинотеатре сидели, ты держал мою руку и все время, пока шел сеанс, гладил. В то время ты был уже без пяти минут доктор, и я слышала от своей мамы, побывавшей у тебя на приеме: «Какой симпатичный и знающий молодой доктор».

Саша соблюдал наложенное Ирой табу и молчал. Она спросила:

– Ты гинекологом работаешь?

– Работал, а сейчас…

– Что-то случилось?

– Наукой занялся, пока практике уделяю меньше внимания.

– Это так похоже на тебя! – она улыбнулась.

– Ну а меня ты ни о чем не спрашиваешь?

– Ты наложила табу.

– Я сама все расскажу, но сначала зайдем в кафешку, здесь неплохо кормят.

– Заодно рассчитаюсь с тобой за туфли.

– У тебя столько нет с собой, слишком долго туфлями вертел, перед продавщицей неудобно было, обувь привлекательная, но цена кусается. Он покраснел и нагнул голову, рассматривая свои старые, несколько отставшие от моды туфли.

Она подумала: «Он такой же милый дурачок», а вслух сказала:

– Надень, пожалуйста, новые туфли сейчас, они подойдут к твоим модным джинсам. Кстати, – продолжала она, пока Саша обувался, – ты женат?

Он, как ей показалось, смущенно ответил:

– Нет.

Ира осмотрела его снизу вверх.

– Теперь ты не только красивый, но и модный, все сделали туфли. В уме отметила: «Хорошо бы и тенниску заменить, но с деньгами сейчас у него туго, а предложить – обидится».

Они с аппетитом быстро поели, вышли из кафе и уселись на скамейку. Прервав наступившее молчание, она скороговоркой начала:

– Я работаю на престижном медицинском коммерческом предприятии с израильским комплектом оборудования высокого класса. Это эксклюзивный банк хранения спермы. Наша клиентура – богатые, высокопоставленные люди из разных стран, весьма требовательные к источникам происхождения доноров, обладателей не только здоровья, но и таланта, интеллекта. Анкеты доноров изучаются их адвокатами досконально, при этом доноры числятся только под псевдонимными именами или кличками.

Саша, поняв направление и цель информации, с любопытством глянул на Иру и сдержался от резких слов. Она уловила в его больших, всегда добрых карих глазах искорки нарастающего гнева, но продолжала:

– Среди наших доноров будущие известные люди: артисты, художники, поэты, молодые ученые, в том числе два аспиранта-медика.

Саша знал этих двух парней из крестьянских семей со скромными доходами, которые в последнее время стали модно одеваться. Ира обратила внимание на пропажу хмурости с лица Саши и продолжала наступление:

– У нас в банке хранится внушительный запас, нехватки в донорах нет, но ты мог бы стать эксклюзивным, высокооплачиваемым.

Она взглянула на него и, уже подымаясь, закончила:

– Телефон мой у тебя есть, послезавтра жду с 8 утра твой звонок, в любом случае хочу тебя видеть, а коль решишь сотрудничать, не завтракай.

Ира отправилась в свой офис, где ее ждала представитель из Крыма – Жана, Жана де Жрать, как она ее окрестила за непомерный аппетит к сладостям, хотя выглядела изящно. В своем кабинете усадила ее в кресло, придвинула пепельницу. Заядлая курильщица Жана разбрасывала пепел по всему столу. Присев в кресло, Жана из сумочки достала пачку американского «Мальборо», извлекла сигарету и закурила, с наслаждением затягиваясь, внимательно взглянула на Иру.

– Как успехи? – спросила, продолжая выпускать дым маленькими изящными колечками.

– Есть молодой человек с показателями высшего класса, так сказать эксклюзив, но… в деньгах не нуждающийся, – схитрила Ира на всякий случай.

– Увеличь гонорар!

– Поверишь, даже не поинтересовался суммой.

– Твой интерес увеличиваю на двадцать процентов.

– Дело пока не в сумме.

– Что делать?

– Может, с тобой познакомить?

– Ты же знаешь, мне больше нравятся девочки, но ради дела могу пойти на жертву, при этом ты лично теряешь двадцать процентов.

Ира многозначительно улыбнулась:

– Он мне еще в молодости симпатизировал.

– Тебе и карты в руки!

– Нет, дорогая, хочу за него замуж, а он еще не созрел…

– У меня очень престижный заказ и мы должны его выполнить, если не он, пусть будет другой, однако с затребованными показателями, время не терпит.

– Надо потерпеть.

– В таком случае придется искать другой банк. Ира смутилась, прекрасно понимая важность заказа и особенно его стоимость. Однако и требования к донору тоже особые: первоначальное участие в донорстве, талант ученого, рост не менее ста восьмидесяти сантиметров, отсутствие вредных привычек, привлекательная внешность, без отклонений от норм здоровья по международным стандартам и т. д. и т. п. еще десять требований.

Она прекрасно помнила все условия договора и сумасшедшие штрафы в случае их нарушений, а главное, разрыв договора с выплатой компенсаций за материальный и моральный ущерб. Эти непривычные условия вызвали сомнения еще в самом начале, о чем доложила шефу своевременно, а теперь снова почувствовала такую необходимость. Предупредив, побежала к нему. Сорокапятилетний модник Евгений Аугустович, одетый в безупречный и дорогой итальянский костюм с модным галстуком, какие носят последнее время депутаты Верховной рады Украины, большой любитель и поклонник женщин, поднялся навстречу Ире. Он поцеловал и немного задержал ее нежную ручку в своей, усадил в кресло и вопросительно глянул в глаза. Она вспомнила неизвестно откуда взятое им изречение: «Нет непобедимых женщин, есть мужчины, не умеющие побеждать».

– Ирочка, – он никогда сотрудниц не называл по имени и отчеству, а только ласкательно, что нравилось большинству, – слушаю тебя, серденько. – Это украинское слово он считал наиболее удачным обращением к женщине, заслуживающей внимания. Он любил поэзию и нередко цитировал Сосюру:

«У дружины моей очи карие,

А у тебе були голуби».

Ира изложила ему свои опасения относительно эксклюзивного заказа.

– Ирешенька, нет необходимости беспокоиться, наша задача – найти требуемого донора, последующие их исследования, независимо от результатов, нам на руку: найдут нужные показатели, повторят заказ, не найдут, закажут нам подобного. Поверьте мне, такого щедрого заказа мы еще не имели.

Он встал, подошел к ней, поцеловал ручку и пожелал успехов. Ира вернулась в свой кабинет и заговорила официальным тоном:

– Уважаемая Жана! Как я уже сказала, объект найден, с ним ведутся переговоры. Позвоните послезавтра.

Прощаясь с Сашей, она не совсем верила в его согласие, ей казалось, правдивый рассказ о донорах поколебал его упрямство и удвоил надежду. Возвращаясь в общежитие, Саша услыхал настойчивый звонок мобильного, приложил его к уху и узнал голос старшей сестры из Германии.

– Как дела, здоровье, диссертация? – она говорила, будто пела детскую скороговорку: на одном крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты такой. И, как всегда, сказала главное в конце:

– Случилось так, что муж пощадил нетрезвого пешехода и резко взял влево, прямо в железобетонный столб, остался целехоньким, а машина пострадала. Страховая тянет резину, нечем на работу добираться, решили взять новую, не хватает три тысячи евро, пожалуйста, помоги, у нас уйма непогашенных кредитов. Все понял?

Саша был рад благополучному окончанию аварии у зятя и без всяких колебаний готов помочь. Правда, сначала необходимо рассчитаться со своими долгами: триста долларов арабу-аспиранту и семьсот гривен Ире. Он обдумал ситуацию и решил взять кредит, позвонил лаборантке для совета, а она сообщила Саше, что шеф хочет его видеть и ждет у себя.

Алексей Иванович был в хорошем настроении, он вернулся с заседания совета института, где решался вопрос обмена докторантами с Израилем, и его предложение послать Сашу получило большинство голосов. Некоторые члены совета, приближенные заместителя директора института, голосовали «против», а потом подходили к Алексею Ивановичу и клялись в большом к нему уважении. Сам их наставник, бывший аспирант дружественной лаборатории, с большими трудностями защитивший кандидатскую, ушел в политику и стал депутатом Верховной рады. По завершении депутатских полномочий вернулся в институт на пост зама. Имея определенные связи в верхах, думали, он сумеет «выбить» там кое-что для института, увеличить финансирование, но ошиблись: кроме интриг, ничего более не смог. Завлабами превратились в снабженцев-просителей, при этом их успех зависел теперь от личных качеств и авторитета среди пациентов. Алексей Иванович в Украине был известен не только как крупный ученый, но и сильнейший практик по акушерству и гинекологии, жены больших начальников стремились попасть к нему на прием, но он никогда не пользовался своими связями: ни при советах, ни сейчас, однако завистники не одну телегу отправили куда надо об использовании их в личных интересах, в частности, строительстве дачи, которым никогда не занимался, купил старую крестьянскую хату и вместе с детьми превратил в предмет зависти. Отмена анонимок не остановила анонимщиков: они стали писать от имени других лиц. Правда во всех случаях торжествовала, но рубцы на сердце от многочисленных проверок оставались. Приходилось порой просто кланяться нужному для общего дела человеку. Как-то сложилась ситуация, когда для завершения важного научного эксперимента понадобилось полграмма дефицитного вещества, о наличии которого в одном из производств военной промышленности случайно узнал. Его пациентка и подруга жены позвонила туда и попросила для института. Когда Алексей Иванович в указанное учреждение явился, начальник производства сочувственно посмотрел на него и сказал:

– Не могу, дорогой профессор, к сожалению… но если препарат необходим лично вам…

– Мне, – нашелся Алексей Иванович.

– Так бы и сказали, – радостно засмеялся начальник и снял трубку телефона. – пусть ко мне зайдет Константин Иванович.

– Костя, – сказал он вошедшему, – их институту надо полграмма СВ, дай один грамм, тот, что остался. Внизу стоит машина УАЗ, не перепутай с «мерсом», отдай шоферу.

Алексей Иванович поднялся:

– Нет, дорогой профессор, так не бывает. – Он достал бутылку коньяка, две рюмочки и яблоко, которое быстро и аккуратно разрезал на дольки, наполнил рюмки коньяком и, подняв свою, произнес:

– За то, чтобы вы обращались к нам за помощью, а не мы к вам, докторам. – И засмеялся своей шутке.

Алексей Иванович выпил рюмочку, поблагодарил и быстро ушей. Он хорошо знал, что подобный фуршет может превратиться в большую пьянку с появлением все новых и новых бутылок и участников.

Шеф был рад приходу Саши, которого любил за большой талант исследователя и огромное трудолюбие, скромность и сдержанность.

– Присядь, Сашко, хочу тебя обрадовать, поедешь на стажировку в Израиль к моему другу профессору Леониду Гурфинкелю, нашему земляку. Ему уже сообщил, все, что необходимо будет, он решит, его докторант прибудет к нам. Там много выходцев из Украины и России, проблем с языком не будет, а район проживания твоего заселен в основном выходцами из Украины, денег, как всегда, дают мало, хватит на проезд и скромную еду в Израиле, думаю, Леонид организует кусок платной работы в неурочное время. Впереди у тебя целый месяц, если сможешь где-то подработать, не возражаю, село тебе не поможет, сам знаешь его безработицу.

– Послезавтра узнаю, предлагают работу в частной фирме…

– Действуй, любая работа подходит, кроме аморальной. Билет закажи завтра, ты улетаешь в период массового прилета хасидов в Умань, полет в Израиль станет дешевле. Программу обсудим на днях, действуй, Сашко.

Саша кивнул и вышел, он знал, шеф не любит ни благодарений, ни жалостливости. Он нередко говорил: «Плакать и артисты умеют, а мужчина должен пахать, молча и сильно, чтобы от пота все было мокрое».

Глава третья

В назначенный день Саша, одетый в костюм на выход, выбритый и подтянутый, с видом человека, готового на серьезный поступок, явился в офис к Ире, положил на журнальный столик аккуратно запакованные баночки с утренней мочой и калом, кивнул Ире и молча уселся. Она вызвала помощницу и велела отвести Сашу на обследование, которое продлилось более двух часов. Он обратил внимание на новейшее импортное оборудование, инструменты и приборы, отметил квалифицированную работу опытных врачей. Они обследовали его без лишней суеты и проволочек, каждый из них улыбался и безукоризненно выполнял свою работу, не спрашивая фамилию, а передавая медицинскую карточку с крупно набранным «ЭКСКЛЮЗИВ» из рук в руки. Результаты обследования, как заметил Саша, в карточку не заносились, а, видимо, посылались по электронной почте кому надо, и первой получила предварительные данные Ира, ибо встретила Сашу в своем кабинете в приподнятом настроении с искренней улыбкой и восхищением в горящих глазах. Она поставила на журнальный столик бутерброды с маслом и черной икрой, две коньячные рюмочки, в которые быстро налила дорогой и выдержанный коньяк. Проголодавшийся Саша мигом съел половинку бутерброда, чокнулся с Ирой, выпил коньяк, не смакуя, и заел кусочком яблока, затем начал есть бутерброды один за другим в абсолютной тишине. С удовольствием понаблюдав за Сашей, невинно уничтожавшим еду, она наполнила снова рюмки и произнесла:

– Дорогой Саша, говорю «дорогой», потому что таким тебя воспринимаю, признаюсь честно, не была уверена в твоем приходе, с утра волновалась, наверное, обратил внимание, – говорила искренне и волнительно. Он кивнул головой, а она продолжала:

– Ни капли не сомневалась в твоем соответствии всем современным требованиям здорового мужчины, но то, что показали предварительные исследования, превзошли все ожидания. Думаю, как это принято у врачей, ты давно не обследовался.

– Уж не помню когда.

– Короче, можешь лететь в космос!

– И полечу, только отсутствуют предложения.…

После легкого стука в дверь в кабинет вошел красавиц шеф с улыбкой на пухленьких губах, как у смутившейся школьницы. Ира поднялась, а он поцеловал ей руку и подошел к Саше:

– Сожалею, что вы не женщина, и какое счастье, что вы настоящий мужчина, и в этой связи позвольте мне увеличить ваш гонорар на пятьдесят процентов. Ира зааплодировала, а Саша поднялся с рюмкой, подумал: «Среди волков быть, по-волчьи выть», и вслух сказал:

– Не ожидал такого теплого приема, ловлю момент и прошу гонорар за… дело в том, что уезжаю в Израиль на стажировку и…

– Простите, вам нужна, по понятным причинам, лишняя копейка, Ирочка передаст мою команду: выдать вам авансом годовой гонорар, – спокойно произнес шеф, готовый в эти минуты выполнить любые желания Саши, предварительные показатели обследования которого обрадовали его весомой прибылью от особого заказа и отпадением необходимости неприятных объяснений с Крымом. Неожиданное решение мучивших его в последние дни финансовых проблем вызвало у Саши теплое чувство благодарности, и, желая скрыть свою повышенную чувствительность к доброте, он поднял рюмку за шефа, который мелкими глоточками выпил свой коньяк и, помахав нежной, как у женщины, рукой, удалился. Саша посмотрел на радостно возбужденную Иру и спросил:

– Где твои семьдесят тестов опроса?

– Шеф освободил тебя от них.

– Хорошо, куда мне завтра прийти в 16 часов?

– Прямо сюда.

– Годится, – он взял ее руку и нежно поцеловал.

Решая множество мелких вопросов по работе и быту, Саша только в три часа дня вспомнил о своем визите в офис к Ире и примчался туда, запыхавшись, с удовольствием съел предложенный Ирой бутерброд и выпил кофе. Она преданно на него посмотрела, как жена на мужа, с которым всегда бывает хорошо, и нажала нужную кнопку – вошли две девушки, и, показывая на них, сказала:

– Девушки тебя проведут.

Он встал и двинулся к выходу. В коридоре они встали по бокам, взяли его под руки и двинулись вперед до конца коридора, остановились перед красивой дверью и открыли ее. В уютной и слабоосвещенной комнате его посадили в удобное с откинутой спинкой кресло и попросили расслабиться. Он закрыл глаза. Вспомнил свою близость с тарнавчанкой в Погореловском лесу и появившееся чувство мужской победы резко сменилось чувством унижения, когда девочки ловко и относительно быстро закончили взятие спермы, одели и подняли с кресла, как подымают с постели больного, спросили о необходимости туалета и, получив отрицательный ответ, повели в комнату отдыха, где Саша окончательно расстроился и, желая расстаться с ними, попросил:

– Пожалуйста, к Ире…

Они снова подхватили его под руки, но он вежливо и настойчиво их отстранил. Теперь одна из них шла впереди, а другая сзади, будто охранники важной персоны. Увидев знакомую дверь, Саша вежливо с ними попрощался. Ира молча усадила его в кресло, угостила ароматным цейлонским зеленым чаем, привезенным подругой из Шри-Ланка, и тортом из Италии. Саше ничего не хотелось, его охватило острое чувство самоненависти, случившееся с ним однажды, когда в бане старой мельницы по примеру других пацанов испытал онанизм, показавшийся ему тогда совершением мерзкого поступка по отношению к самому себе. Настроенная на волну Саши Ира поняла его состояние и попросила прийти за деньгами через три дня. Саша зря не терял время: он успел получить в израильском посольстве консультацию, при этом работники посольства, узнав, что родился в Тарнавке и уточнив район и область, спросили о наличии там еврейского кладбища и его состояния. Саша знал это кладбище с детства – мимо него гнал корову на пастбище – и сообщил о его неприглядности, в то же время братская могила жертв фашизма ограждена и находится в хорошем состоянии, там же могилы живших и умерших в послевоенное время евреев Тарнавки. Уже позже, посетив родное село перед отъездом на стажировку, он узнал о наличии в Тарнавке могил родственников жены президента государства Израиль и возможном его посещении.

Три дня промчались ракетой, Саша успел билет купить, а на остальное ни времени, ни денег не хватило, пришлось бежать к Ире согласно договоренности. Она говорила по телефону, и он не стал отвлекать ее – тихонько присел в кресло. Ира не заметила его и продолжала серьезный разговор:

– Там, в Крыму, Жана говорила в мобилку: «Наши исследования дали экстра-класс – результаты, я понимаю и знаю, что девицы-лаборанты думают постоянно о хороших сигаретах, красном вине и богатых мужчинах, иногда ошибаются, как правило, в сторону ухудшения. В данном случае они совпадают с вашими показателями, в чем тебя и поздравляю. Кстати, гонорары увеличены на пятьдесят процентов, заказ сделан на целый год с правом продления договора еще на год».

Ира говорила без эмоций, но с явной ехидцей в голосе: «Дорогая Жана, рада успешным исследованиям, но не разделяю полностью твой восторг, донор весьма капризный и в любую минуту может сорвать все наши планы, приезжай, а сейчас бегу к шефу, срочно вызывает, пока».

Она заметила Сашу, подбежала и уселась в свободное кресло напротив.

– Ирен, надеюсь, результаты исследований в пределах указанных норм?

– Без сомнений.

– В таком случае хотел бы получить обещанный аванс.

– Без проблем, но с условием…

– Каким?

– Ты со мной должен сегодня поужинать, я много заработала благодаря тебе и ставлю магарыч.

– Не могу, работаю вечером с шефом, в следующий мой приход.

Она сняла трубку внутренней связи:

– Принесите донору «Эксклюзив» гонорар. Высокая блондинка с бесцветными глазами вошла в кабинет и, улыбаясь, положила перед Сашей увесистую пачку долларов, пластиковую карточку «Голд» и денежную ведомость. Он стал искать свою фамилию в ведомости, но там ее не оказалось, догадался поставить подпись против клички «Эксклюзив». Не пересчитывая, положил деньги в карман джинсов и, заметив одобрительную улыбку Иры, поднялся. Уже усевшись в безлюдном трамвае, потрогал правый карман с деньгами и закрыл глаза. Теперь более трех тысяч долларов отправит сестре, рассчитается с арабом и Ирой, купит подарки домой, сувениры в Израиль, остальное возьмет с собой. На остановке у метро выскочил и нырнул в прохладу подземелья, там быстро вошел в вагон остановившегося электропоезда и вскоре добрался до общежития, в свою небольшую, но уютную комнату, уселся за компьютер, нашел нужную страницу рукописи диссертации и начал печатать, не заглядывая в черновик. Мысли формировались быстро и точно, словно неведомо откуда кто-то их диктовал, вводил в мозг в нужном научном стиле и он не успевал их записывать, а записав, удивлялся точности изложения и новизне идей. Однако твердо знал что через несколько дней он найдет в этом тексте неточности, упущения, ошибки, а после прочтения шефом их окажется гораздо больше. Саша знал: накопившуюся в полушариях в определенном количестве творческую энергию следует немедленно потратить. Ему казалось, множество микроантенн мозга усиленно ловит из космоса энергию интеллектуальных мыслей, превращающихся в слова и предложения, но сама она там не возникает, а, возможно, накапливается из интеллектуальной энергии ушедших из жизни людей Земли или других планет. В эти минуты его мысли ушли далеко от диссертации, думал он о возможном когда-то сборе такой энергии для использования на Земле на благо людям. «Но сначала, – подумал он, – нужно решить вопрос приема биоэнергии растущих и размножающихся клеток или микробов и простейших». Саша усмехнулся своей фантастической идее, но, шутя, изложил ее шефу.

– Сашко, – так нередко называл его шеф, – гениальность тоже шизофрении. Так считают многие, а если ты немножко шизик и к тебе приходят иногда незаурядные мысли, значит, у тебя что-то есть и это надо использовать на благо. Коль оно отсутствует, как в обычной железной руде очень редкие металлы, то, сколько бы ты не клепал и не плавил руду, ничего нового не найдешь. При наличии таланта труд – только вспомогательная сила, а не решающая, его количество не имеет знака ровности даже с мельчайшей силой таланта.

– Почему так часто подчеркивают: ученый труженик.

– Думаю, имеют в виду массу его творчества.

– Но не талант?

– Разумеется. Талантливые поэты не сочиняют стихи, они их только записывают, внезапно пришедших в голову, уйма обычных стихов, рожденных длительным подбором рифм, мало кто их читает.

Саша вспомнил диссертационный зал библиотеки имени Ленина в Москве, где просмотрел сотни докторских диссертаций, добротно сделанных и со вкусом оформленных, но при полном отсутствии глубоких научных мыслей новизны и колоссальном обилии научных опытов и исследований. Их авторы действительно труженики, а их защита всегда за редким исключением представляла самодеятельные спектакли, где оппоненты чуть ли не хлопали им в ладоши и кричали «Браво!». Шеф только улыбался, слушая Сашу. Он очень требовательно относился к своим диссертантам, которые, зная об этом, старались вовсю. Саша прикинул: через два-три дня он начнет печатать диссертацию на чистовик, для этих целей приготовил финскую бумагу и занял очередь к переплетчику, профессия которого стала дефицитной. Он теперь меньше думал о ней, больше его занимала новая идея сбора энергии делящихся клеток. Шеф эту тему утвердил на ученом совете без особых прений, хотя завистники шептались: «Все мало ему: двадцать кандидатов, пять докторов, шесть монографий, пятнадцать научных и двадцать научно-популярных книг, не считая статей и прочее… Нобеля, наверное, захотел… Ну-ну, посмотрим!» Они же, почетные ветераны, кроме методических разработок, ничего не имели, но на всех собраниях и конференциях сидели в президиуме, а в остальное время их творчество составляли письма на «верх» о недостатках и «злоупотреблениях». Алексей Иванович прекрасно знал обстановку в институте и старался не давать им лишних поводов для телег. Беря в докторантуру двадцативосьмилетнего и. о. доцента Сашу Кузыка, понимал непривычность и необычность поступка, вызвав подозрения в личной заинтересованности. Шеф уважал многие тенденции сельского менталитета, особенно порядочность, ценившаяся всегда в селе превыше всего, где все друг друга знают, от прапрадедушек и прапрабабушек, а потому, оценивая кого-либо, незыблемо учитывали родословную. Он помнит, когда собирался жениться на своей землячке Лиде, первый вопрос родителей был: «Из каких она людей: тарнавских или березовских?»

Убедившись, что из тарнавских, родители дали благословение. Зная о возможном обвинении в родственных связях с докторантом, шеф на всякий случай расспросил отца о Кузыках, который сообщил:

– Кузыки одни из первых основателей села, селяне-умельцы, первые наши трактористы, шоферы, инженеры из их рода, очень способные и человечные, пьяницы и прочие негодники у них не водились, а родичей наших там нет. Тема злоупотреблений шефа после соответствующих проверок не увенчалась успехом, и при Советах его обвинили в украинском буржуазном национализме, ведь среди всех его кандидатов и докторов наук ни одного русского не оказалось: все украинцы и один даже еврей затесался под видом украинца. Когда Украина приобрела независимость, его обвинили в русофилии, среди его учеников якобы большинство русских и евреев, а. кроме того, он ярый коммунист. Алексей Иванович как-то принес копии двух писем разных авторов с идентичным содержанием и, читая их, смеялся до слез. Он прекрасно знал авторов этих писем, бросающих при защите его учеников черные шары и первыми прибегающих поздравить с удачной защитой.

– Им необходимо при жизни памятники поставить, – шутил шеф, – причем черно-белого цвета.

– Почему именно такие цвета?

– Черный символизирует мрачность их души, а белый – цвет мозгов, свидетельствующий об отсутствии там серого вещества.

В спермобанк Саша прибыл в назначенное время. У дверей кабинета Иры его ожидали две стройные белокурые одного роста девушки, они вежливо поздоровались с ним и попросили разрешения провести к месту процедуры. Их свежий вид и приятная внешность, стройные ноги, обтянутые выше колен изящными юбочками, нежно-прозрачные светло-розовые кофточки, привлекательно раскрывающие верхние части грудей, ограниченные броской блестящей складочкой волнообразной кружевной лентой, и пышные, как бы нечаянно разбросанные волосы вдоль плеч и грудей настраивали на свершение хороших и добрых дел. Он обратил внимание на их белоснежные лица, обещающий взгляд голубых очей и чуть пухлые, зовущие некрашеные губы. Они взяли его с двух сторон под руки и повели по уже знакомому длинному коридору. В обставленной легкой красивой мебелью комнате с очень удобными креслами и диваном с потолка падал приятный слабый свет скрытого за облаками солнца, звуки тихой успокаивающей мелодии доносились со всех углов комнаты, сливаясь с волнами девичьих чар и усиливая их. Умом Саша понимал: симпатичные девушки в придуманной режиссером обстановке играют заданную роль, но игра настолько талантлива и естественна, что он не без удовольствия им подыгрывал и в этой общей игре увлекся: стал им симпатизировать, как оно часто бывает в среде профессиональных актеров, где нередко заканчивается разводами и новыми браками. В отличие от первого посещения, он теперь пребывал в приятном ожидании, ловил зовущие нежные взгляды молодых симпатичных девушек, не казавшихся в этой обстановке двусмысленными. Полностью принял их покровительство, не сопротивлялся, когда они очень осторожно, почти незаметно, как бы играя, начали его раздевать, а раздев, легонько подтолкнули к незамеченной им раньше двери душа. При выходе из него ему накинули белоснежный мохнатый халат и повели в соседнюю комнату-лабораторию, уложили на удобную тахту, осторожно и нежно разгладили кожу рук, груди, живота, ног, гениталий, вызвав желание, а определив нужный момент, очень искусно и сравнительно быстро получили нужную биологическую жидкость.

У Иры в кабинете он выпил ароматный вкусный кофе и раскрыл лежащий на столике журнал мод. Не хотелось мешать Ире, но она первая вступила в разговор:

– Приглашаю тебя в ресторан, прошлый раз ты не смог…

– Повод есть?

– А как же! Получила сегодня гонорар и премию за тебя. Тут недалеко есть очень уютный японский ресторанчик, недавно открылся. Стараются.

– Согласен, но я плачу.

– Помню, в Умани стажер Саша подрабатывал на «скорой» и дважды в месяц, после аванса и получки, водил в ресторан меня или сестру, но чаще меня, сестра только подменяла, да и нравился больше мне.

– Сожалею, что уже не стажер, – Саша искренне улыбнулся. – Умань всегда приятно вспомнить.

– Ты запомнился мне благородным принцем.

– Из острова Любви парка «Софиевка».

Увидев небольшой уютный зал ресторана, Саша обрадовался. Он не любил большие шумные рестораны с громкой музыкой, сигаретным дымом и повышенным тоном подвыпивших посетителей. Встретившая их у входа набольшего роста моложавая японка провела и усадила за небольшим столиком, а другая смуглая со взглядом благодарности за будущие чаевые принесла в желтом кожаном переплете увесистое меню в двух экземплярах. Она так радовалась встрече, будто ждала их давно и не могла дождаться. Саша раскрыл меню, бегло пробежал названия блюд и, убедившись в своем полном незнании японской кухни, обратился к Ире:

– Ириша, заказывай на свой вкус, полностью на тебя полагаюсь.

Стоявшая в стороне и осторожно наблюдавшая официантка сообразила о их готовности к заказу и с блокнотиком в руках быстро подошла к столику, превратившись в сплошное внимание. Ира тихонько говорила Саше:

– Будет все рыбное, к нему положено вино, но, думаю, для нас коньячок, пойдет лучше.

В знак согласия он кивнул головой, она не спеша сделала заказ, а пока его выполняли, вспоминали первое посещение ресторана. В Умани, битком набитом военными летчиками и их крашенными, не первой свежести спутницами, они тогда быстро съели мороженое, и пошли гулять по вечернему городу вокруг городского театра – излюбленного места гуляния парочек. Вскоре открылся на улице Ленина новый, небольшой, но более уютный ресторан и они не менее двух раз в месяц там бывали.

Официантка принесла супчики, издающие призывной приятный аромат, и они охотно за них принялись. Плавающие там кусочки деликатесного ароматного продукта, возможно сыра, еще более усилили аппетит. В ход пошли суши, которые Саша ел с осторожностью, но выпитая презентная рюмка горячей рисовой водки сделала свое дело. Вкусные суши теперь поедались без оглядки, а немного насытившись, потихоньку пили коньячок и медленно поедали все заказанное: суши, морскую, фаршированную желтым рисом рыбу и другое, названия которых он не знал, но особенно ему понравилось мороженое с кусочками экзотических фруктов.

Большинство посетителей были японцами, они медленно, аппетитно и с удовольствием ели в чужой стране национальные блюда, запивая хорошим белым вином. Саша обратил внимание: там, где на столиках стояла водка или коньяк, сидели не японцы, хотя он хорошо помнил банкет после японо-украинской научной конференции, где они пили водку и коньяк наравне со всеми и охотно закусывали традиционными украинскими блюдами. В зале почти беспрерывно и негромко играл эстрадный оркестр, мелодии танцев чередовались музыкой известных японских, украинских и русских композиторов. Они с удовольствием потанцевали и около одиннадцати покинули ресторан. Улица встретила их освежающим ветерком, настоянным на травах и водорослях старого и вечно молодого Днепра. Он разряжал загазованный городской воздух, насыщал его кислородом и запахами реки, способствуя пешеходной прогулке. Парочка двигалась медленно, наслаждаясь редкой возможностью близкого общения, говорила о мелочах работы и быстротекущей сложной городской жизни, остановилась у ее дома. Ира предложила:

– Честно говоря, спать не хочется, зайдем ко мне, сварю кофе.

Выпили приготовленный Ирой очень вкусный, как отметил Саша, кофе с горячим шоколадом, и, не убрав посуду с журнального столика, она ушла в душевую. Вернулась в красивом импортном халате, свежая, румяная и притягательная с таинственно зовущей улыбкой на пухлых губах. В руках держала белый пушистый мужской халат, который протянула Саше. Он молча его взял и отправился в душ, где помылся горячей, а затем холодной водой, накинул халат, вышел и, не увидев Иры, вошел в открытую дверь спальни.

Проснулся, как всегда, рано с чувством выполненного долга, но без особых впечатлений.

Глава четвертая

Время по понятиям Саши теперь летело не быстрыми скакунами, не скорым поездом и даже не самолетом, а межпланетной ракетой. Казалось, ежедневно справлялся со всеми делами, но они нарастали, предвиденные и непредвиденные, просто умножались по чьему-то злому умыслу. В первую очередь необходимо было найти одежду и обувь по сезонам жаркого климата Израиля, а для этого знать соответствующие магазины Киева и их специфику, дабы не выглядеть там белой вороной. Он понимал, в этом вопросе могут помочь только женщины и, открывшись в своих бедах лаборанткам, получил надежную советчицу и помощницу в лице старшего лаборанта Валентины Ткачук. Она побывала в прошлом году в Израиле на стажировке и неплохо изучила там особенности климата и быта, о чем не раз красочно рассказывала девочкам. Она относилась к тем работникам лаборатории, без которой ни одна диссертация своевременно не защитилась бы, а некоторые – никогда. Никто, кроме нее, не мог так быстро при необходимости накрыть стол при минимальном количестве продуктов. Шеф порой шутил: «Дайте Валентине Николаевне две луковицы, соль, хлеб и она приготовит десять вкусных блюд».

Имея неплохой вкус в одежде, Саша не понимал особенности современной торговли ею и нередко попадал в ситуации, когда недобросовестные продавщицы, учуяв его доверчивость, просто обманывали и в цене, и в качестве. Теперь, приехав в магазин с Валентиной, удивлялся ее познаниям и сноровке в этих вопросах. Развернув тенниску или другую вещицу, она говорила: «Можешь не смотреть, тебе не подойдет» или «Рубашка дорогая, по последней моде и тебе к лицу. К тому же сегодня здесь скидка пять процентов». Она знала когда, где, на какие товары, в каком магазине и на сколько снизится цена, возможность с продавщицей поторговаться, найдя мелкий дефект: почти невидимое пятнышко, по шву висящую, еле заметную ниточку и т. д. и т. п. Она, казалось, угадывала характер продавщицы и поступала соответственно, ошибаясь в редких случаях. Получая скромную зарплату, умудрялась всегда элегантно и со вкусом одеваться с учетом сезона и погодных условий. Небольшую зарплату мужа и пенсию мамы откладывали на покупку машины, ее нередко спрашивали, не от Юдашкина ли одевается. Сотрудницы часто с ней советовались, и она за умеренную плату кроила им и их детям самые современные платья, костюмчики. Для двух своих школьниц, шестого и восьмого классов, они с мамой шили или перешивали очень красивые и модные платья, вызывающие восторг и зависть подружек, постоянно допытывающихся, каким крупным бизнесом занимаются родители. За несколько дней объехал с Валентиной Николаевной в разных концах Киева все нужные магазины и купил необходимые с ее точки зрения вещи, пригодившиеся ему в Израиле на все сто процентом, за что много раз вспоминал с благодарностью. В дни мотания по магазинам соскучился по диссертации и шефу, ему казалось, он что-то очень серьезное не доделал, а шеф его ищет и не может найти, поэтому утром забежал в его кабинет и удивился вопросу:

– Ты что, Сашко, уже успел опустошить магазины?

– Вроде все благодаря Валентине Николаевне.

– Три дня хватит для составления подробного плана работы в Израиле?

– Хватит.

– По результатам экспериментальной работы должен написать две статьи, перевести их на иврит и английский, там напечатать, а коль ими заинтересуется академик Гурфинкель, увидят свет и в Америке, при этом результаты исследований должны быть интересными, ранее не публикуемые, новые. По моим данным, твоя работа для них тема новая, но это пока не залог успеха.

– В научных записках семидесятых годов Калифорнийского университета мистер Томсон, в то время еще аспирант, косвенно затронул вопрос энергии размножающихся клеток, но в последующих своих работах больше его не касался.

– Твоя будущая статья несомненно его заинтересует.

Через три дня Саша положил шефу на стол план работы в Израиле и был уверен, что через два дня, как всегда, получит его обратно, исчеркнутым и перечеркнутым, с отрицательным заключением, но уже к концу дня шеф его вызвал.

– Сашко, – сказал улыбаясь, – ты делаешь успехи. Можешь план забрать, особых замечаний нет. Учти, главная твоя задача – максимально использовать их лабораторное оборудование, которого у нас пока нет. На мелочи не разменивайся, но нюансами не брезгуй, за ними порой прячется что-то большое, а иногда очень большое. – Шеф задумчиво посмотрел на Сашу и быстро заговорил:

– Не буду долго и много озадачивать, вопросы будут возникать в процессе работы, обращайся к Гурфинкелю и ко мне по интернету. И последнее, у нас тут к евреям относятся по-разному: одни враждебно или настороженно, другие терпимо и толерантно, третьи с уважением и дружбой, много смешанных браков, среди них, как и среди нас, есть люди разные, но в основном они отзывчивые, благодарные, многострадальные, как наш народ, все остальное увидишь сам.

Саша молча и внимательно выслушал шефа, а попрощавшись с ним, пошел к себе, сел, у компьютера, стал искать материалы об Израиле, выбирая нужное, интересное, о чем вспоминал в самолете, но о вежливо-придирчивом разговоре на таможне даже не предполагал.

– Цель вашего приезда?

– Научная работа.

– Точнее.

– Биоэнергии клеток.

– Не состоите ли в обществе «Свобода»?

– Нет.

– А в другой партии?

– Внепартийный.

– Общались с евреями раньше?

– Общался.

– Где и когда?

– По соседству, по работе и в мединституте.

– А там что, были евреи? Вы при коммунистах кончали?

– При коммунистах, а евреи были: в моей группе три человека, еще в двух группах по одному парню.

Невысокий, смуглый парень сыпал по-английски вопросами, как из мешка зерно, но вдруг остановился, не поняв акцентный английский Саши, и кому-то позвонил. Явился светловолосый, рослый парень и улыбнулся Саше.

– Что, засыпал тебя вопросами? Не обижайся – сказал по-украински, – по-другому еще не получается. В Израиле тебя будут принимать как земляка на высоком уровне, а здесь закидаем вопросами. – И больше десяти вопросов задал.

Проверяя его вещи, таможенники делали вид, что сало, колбасу и копчености не замечают, хотя по весу их было больше, чем вещей. Саша услышал тихий шепот по-русски между двумя служащими:

– Скорее бы прошли земляки, а то не выдержу, ужасно хочется домашней колбасы.

Ему этот шепот понравился, и он тоже тихо сказал:

– Возьмите, пожалуйста, кусок, свежая.

– Нам нельзя, спасибо, земляк, – таможенник искренне улыбался, – после смены купим, евреи из Украины, кроме субботы, каждый день едят украинский борщ, а колбасу – по праздникам.

Настроение у Саши начало улучшаться, а войдя в зал прилета аэропорта и увидев молодую парочку, держащую небольшой плакатчик с его фамилией, обрадовался, почувствовал идущий от них дух доброжелательности. Он направился к ним. Молодой мужчина, уточнив его фамилию, забрал из рук чемодан и объемистую сумку, девушка взяла Сашу под руку и произнесла:

– Вы Саша, я Элл, он Алик, по-русски Алексей.

Они уселись в видавший виды «фольксваген» и помчались в сторону Иерусалима. Сидевший за рулем внимательный, но не напруженный Алик, хорошо знавший эту дорогу, газа не жалел, и машина мчалась вперед, оставляя позади себя целый шлейф из машин и мотоциклов. Саша и Элл сидели на заднем сиденьи, впереди место возле водителя было свободным, и он с любопытством мог наблюдать открывающийся и бегущий им навстречу незнакомый пейзаж, не забывая слушать Элл, рассказывающую в общих чертах о буднях лаборатории.

– Мы работаем многосторонне по опухолям, цель – найти средство их ликвидации в любой стадии, не исключая хирургического вмешательства при необходимости. В этом плане основные исследования нацелены на расшифровку некоторых генов и поиск средств доставки в опухоль разрушителей ее усиленно размножающихся клеток, исключая их влияние на организм, кроме того, у нас действует клиника уникальных операций. Наши ученые показали, что размножение раковых клеток происходит в результате изменения их генетической программы на основе происходящих нарушений в ответcтвенных за это генах.

Саша не перебивал и не задавал лишних вопросов, всю эту информацию он знал из литературных источников, понимал, ничего нового неопубликованного она не выдаст, зная, что среди ученых, как и других, есть люди всякие, в том числе и не брезгующие чужими научными достижениями В своей жизни он их встречал: молодые материально обеспеченные люди, сделавшие капитал в период приватизации и бартерных операций, ринулись в науку престижа ради, не имея ни глубоких знаний, ни способностей, не говоря уже о талантах. Как-то в дружеской компании за рюмкой водки одному из таких, восторгавшихся его не по годам успехами, рассказал о некоторых открытых им нюансов развития зиготы, а через два месяца прочел об этом в журнале «Акушерство и гинекология» под чужим именем. Он припомнил, как пробился на единственный тогда японский аппарат благодаря шефу, уступившему свою очередь. Впервые в жизни Саша испытывал горячее желание избить плагиатора, рассказал об этом шефу в надежде вызвать у него сочувствие, но тот долго и громко смеялся, а успокоившись, сказал:

– Будешь знать, когда, где и с кем рюмку пить и что при этом говорить, большой беды нет, за битого двух небитых дают. Плагиат был, есть и будет, он наблюдается во всем мире, а его причины изучены слабо, видимо, звание ученого имеет притягательную силу, а быть им престижно везде.

Его поселили в небольшую, но очень удобную комнату с телевизором, шкафом для одежды и компьютером новейшей модели, очень обрадовавшим Сашу. О таком компьютере он давно мечтал и даже поклялся, что с первой докторской получки купит его. В комнате бесшумно работали кондиционер и холодильник с продуктами не менее чем на сутки, а на небольшой кухне разместились столик с двумя легкими стульями, электрические плита и чайник. Саша остался доволен осмотром своего нового жилища, тем более что оно находилось в районе с населением преимущественно русскоязычного ашкенази, в чем усмотрел особую заботу о себе со стороны израильтян. Он быстро разложил свои вещи, поставил в холодильник копчености, прилег на одноместную кровать и мгновенно уснул.

Утром по дороге в лабораторию, находящуюся почти рядом, увидел призывную вывеску кафе и решил выпить кофе. Открыв легкую дверь, попал в облако приятно манящего запаха кофе и чего-то еще, неведомого ему, но очень аппетитного. Он услыхал русскую речь с мягким выговором буквы «г» и понял, что попал к землякам. Сидящая за кассой пожилая женщина с модной прической, маникюром и не полностью утраченными чертами былой красоты внимательно глянула на Сашу опытным взглядом и спросила:

– Молодой человек, простите, вы не из Украины приехали?

– Да, из Киева, – ответил Саша, доставая бумажник. Она сделала запрещающий жест и, обращаясь к официантке, сказала:

– Фирочка, принеси молодому человеку кофе, кусочек халы с козьим сыром и фрукты, а Саше, – присядьте, пожалуйста, за этот столик. – Показала близко стоящий, аккуратно застеленный чистый столик, взглянула на него, стоящего с раскрытым бумажником для расчета, добавила уже по-украински: – Первый завтрак будет оплачен в Киеве.

Саша с удовольствием ел тающий во рту хлеб – халу с козьим сыром, медленно запивая маленькими глотками ароматный и бодрящий кофе. Поблагодарив хозяйку, он отправился в лабораторию медленным шагом, ибо часы показывали половину восьмого, а работа, как предупредили, с девяти, но привыкший к повседневной спешке дома, ускорил шаг и ровно в восемь стоял уже у входа в лабораторию. Дверь открыл молодой парень, спросивший что-то непонятное, но внимательно глянув на Сашу, быстро заговорил по-русски:

– Заходите, пожалуйста, вас ждут, сейчас оформят постоянный пропуск, через коридор напротив дверь в приемную, доброго вам рабочего дня. В приемной симпатичная девушка с русыми волосом и светлыми глазами, напоминающая первокурсницу, приехавшую на учебу из села, поздоровалась с ним и сразу повела в кабинет начальника. Крепкий на вид, хорошо сохранившийся среднего роста мужчина, модно и коротко подстриженный, отчего седой волос на голове казался не столь светлым, поднялся ему навстречу, обнял по-американски, похлопав по спине.

– Так вот ты какой, Сашко, – сказал по-украински, – рад видеть, а главное, поработать с учеником моего друга и моим земляком. Как наша Тарнавка поживает? Знаешь, до сих пор помню неповторимый запах тарнавских яблок – антоновки, порой мне снится, что с Алешей воруем их у грека и, нарвав полные пазухи, гуляем по спящей Тарнавке, беспрерывно их уничтожая.

Он присел, предложив Саше стул напротив себя за приставным столиком, и мечтательно закрыв глаза, сказал:

– В следующем году непременно буду в Киеве и Тарнавке. – Сделал паузу и спросил:

– Как устроился?

– Отлично.

– У тебя в комнате есть служебный телефон, три раза в неделю можешь звонить в Украину, а в любую точку Израиля ежедневно по пять минут, остальное время по Скайпу. Рабочее место тебе покажут. Сегодня день знакомства с лабораторией, сопровождать будет наш научный сотрудник. – Нажав одну из многочисленных кнопок, произнес:

– Саша, заходи.

А стажеру:

– Если план готов на английском, дай, эта формальность нужна для совета института.

Саша положил на стол план работы на английском и иврите.

– А это от Алексея Ивановича, – протянул продуктовую посылочку.

– Родной запах давно учуял, спасибо ему, поедим коллективом.

В кабинет вошел молодой мужчина с солидными русыми усами, умным взглядом серых очей и встал у входа.

– Знакомьтесь, тезки, и можете идти.

Саша Вёдро, москвич, показывал лабораторию киевлянину Саше Кузыку, который внимательно осматривал новейшее оборудование и приборы, слушал содержательную информацию о них. Почти одного возраста, они быстро нашли взаимопонимание, даже общие знакомые оказались среди ученых Москвы и Киева: первый оппонент при защите кандидатской у Кузыка был из Москвы, хорошо знакомый Вёдру профессор Дмитриев. Вспомнили Всесоюзную конференцию в столице, где оба еще аспирантами делали научные сообщения. Этот день их чем-то объединил и в последующем они стали друзьями. Вёдро обратил его внимание на подбор среднего персонала, лаборантов, только по большому конкурсу. Именно на них возложен весь груз исследовательских изысканий, поэтому подбирают опытных и грамотных, хорошо знакомых с основами и методиками определенных научных исследований и экспериментов, их участие в научном процессе составляет почти семьдесят процентов. Он погладил свои ухоженные усы и лукаво улыбнулся:

– Посчитай, пожалуйста, сколько ты сделал бы или оба мы, имея у себя таких помощников.

Саша вздохнул, он потратил в своей научной работе основную массу времени на поиск нужных реактивов и места проведения экспериментов. Через неделю он убедился в эффективности творческой работы благодаря не только высококачественным средствам работы, но и целесообразной научно обоснованной организации самого процесса и четкому распределению обязанностей между сотрудниками. За этот короткий период он выполнил существенную частицу запланированных научных исследований, соизмеримых с двухмесячным циклом дома, но рывок ослаб за отсутствием приемника и математического вычислителя энергии делящихся клеток зиготы. Саша рассчитывал найти у них что-то подобное, зная об интенсивных исследованиях злокачественных опухолей, где изменения величины энергии могли бы свидетельствовать о начале злокачественного процесса и стать показателем ранней диагностики. Он знал еще со студенческих лет, увлеченный научной работой тогда на кафедре у шефа, нюансы в этом серьезном деле упускать нельзя. Увлекшись изучением на пятом курсе ранней диагностики пузырного заноса, использовал для этих целей явление сжимательного рефлекса у самцов-лягушек при введении им в клоаку мочи беременных женщин, возился с лягушками целыми днями и стал предметом шуток со стороны друзей, но не обижался и дело успешно продолжал. Однажды ему сообщила медсестра, что больную с подозрением на пузырный занос, у которой он еще не взял пробу мочи, срочно переводят в одну из больниц Москвы. В это время возился с лягушкой и, в спешке сунув ее в карман пиджака, помчался к ближайшей остановке троллейбуса. Уже находясь у постели больной и собирая анамнез, машинально сунул руку в карман, где оставил лягушку, и почувствовал сжатие пальцев ее лапками. Удивленный Саша вытянул руку и продолжил беседу, однако через пару минут снова повторил движение руки и эффект с лягушкой повторился. Такой эксперимент он повторял пять раз, а результат получил идентичный. Взяв пробу мочи, умчался в лабораторию, доложил шефу. Тот сказал:

– Явление в принципе известное, но не раскрытое. Закончишь институт – и карты тебе в руки, ищи, исследуй, а пока повтори этот опыт с другими аналогично больными женщинами до получения математически достоверных данных.

Такие данные Саша получил, но вернулся к ними спустя длительное время, успев защитить кандидатскую диссертацию и приступить к докторской. Он и шеф понимали прекрасно, что само по себе явление должно стать объектом изучения возможностей ранней диагностики патологического размножения клеток, уловив их выделяемую при этом энергию в общепринятых величинах. Зная количество выделяемой энергии участвующих в процессе нормального размножения клеток, удалось бы установить определенную величину – константу. Ее повышение могло бы характеризовать самое начало патологии и стать серьезным тестом ранней диагностики рака. Для этого необходим способ точного измерения клеточной энергии в любой период развития опухоли, но Саша замахнулся выше: он хотел ее собирать и концентрировать, а затем при помощи специальных транспортеров доставлять в очаги для уничтожения патологических клеток. Для этих целей необходим был точный прибор – измеритель выделяемой энергии. Об этом информировал шефа – академика Гурфинкеля, незамедлительно поставившего вопрос на заседании совета лаборатории. После шефа первым слово взял Саша Вёдро:

– Вопрос может решить только один человек.

– Кто? – хором спросили сотрудники.

– Йоськеле – кривошея, он же рыжий бес, герой-одиночка, бендеровец, математик-талант.

Никто не засмеялся, все в ученом мире небольшого города под Иерусалимом знали рыжего чудаковатого симпатичного мужчину с ровной шеей, несущей большую кудрявую рыжую голову, постоянно занятой математическими расчетами, результаты которых нет необходимости проверять на компьютере. Инженер – механик по профессии, он со студенческой скамьи занимался математикой и достиг больших успехов, однако решал те задачи, которые ему нравились, исключая материальную заинтересованность. Иосиф Исаакович родился во Львове от смешанного брака еврея и украинки, единственной дочери бандеровцев, сражавшихся за вильну Украину. В 1946 году в одном из последних сражений отец и мать были тяжело ранены, после чего мать скончалась, а отец попал в плен и был осужден на 25 лет.

Глава пятая

В семье, где, кроме жены, были дочь, два сына и мать с отцом, он был единственным добытчиком. Стучал сапожным молотком нередко день и ночь, чтобы их прокормить и еще худо-бедно одеть, но в те времена это было большой проблемой. Гимнастерка составляла при покупке сумму, потраченную на трехмесячное питание всей семьи, магазины пустовали, покупали все на черном рынке, где цены постоянно росли. Хромовые сапоги, шитые Йоськой для базара, шли по хорошей цене и пользовались спросом, однако фининспекторы наглели, постоянно увеличивая сумму взяток и количество пар сапог для начальства. Его сапоги носили все большие начальники района, города и области, поэтому менты рынка на их продажу смотрели сквозь пальцы, по сравнению с другими он жил лучше и даже мог позволить себе в субботу на обед вкусный золотистый куриный бульон. Хорошо, что хромовая кожа была доступная и не очень дорогая, из не разрушенного немцами кожзавода ее воровали в достаточном количестве. Однажды поздним вечером кто-то постучал в окно комнаты, где шил сапоги при лампаде, свет которой не мог быть замечен в занавешенном темным одеялом окне. Йоська догадался, стучит человек, знакомый с планом дома, и пошел открывать. Старший лейтенант с двумя орденами Славы не был в числе трусливых людей, но, учитывая смутное время налетов и грабежей, все же спросил:

– Кто?

– Я с хутора, где батька был.

Открыв дверь, Йоська впустил в сени молодого здорового парня с мешком на плечах и, прикрыв рукой горящую лампаду, повел его в дом, где зажег керосиновую лампу по случаю гостя, усадил в единственное старое кресло. Тот заторопился:

– Спешу. Ярослав, которого в школе звали Прудкый, передав тоби дещо съестное и две хромови шкуры, просил сапоги пошить с одной, а вторую тебе за работу, размер 42, с высоким подъемом.

– Слава богу, что живой.

– Когда прийти?

– Завтра в это время будут готовы, а придешь, когда сможешь.

– Хорошо, – парень поднялся и пошел в сени.

Йоська, опередив его, тихонько открыл наружную дверь, высунул голову и, убедившись в отсутствии прохожих, легонько толкнул парня, тот выскользнул и растворился в темноте. Он достал из переднего маленького карманчика штанов трофейные немецкие часы и посмотрел на циферблат, стрелки показали 12.55. Привыкший работать до двух часов ночи и с шести утра, сегодня почувствовал себя уставшим и лег спать раньше. Утром, умывшись холодной водой из колодца, на свежую голову и руки приступил к сапогам для Ярослава. Часик спустя достал присланные им пахнущие детством олию и ржаной хлеб без примесей, налил олию в мисочку, добавил натертого чеснока, отломил кусок хлеба и, макая в эту пахучую смесь, стал аппетитно есть, слизывая с губ жирные крошки хлеба. Аппетитный запах разбудил всю семью, и они быстро собрались вокруг стола, не умытые, полуголые дети и в старом с заплатами халате жена – все жадно смотрели на еду. Йоська кивнул жене Фейге, она долила в мисочку чутьолии, раздала по маленькому кусочку хлеба детям, а сама, убрав остатки, ушла умываться. Он снова сел за рабочий стол, заселил в иглу дратву и принялся шить. Работа шла быстро и успешно, хотя мыслями он был далеко от сапог. В голову упорно лезли мысли о Ярославе и их детстве. Он не мог их отогнать, а они наступали и наступали, пока полностью не овладели им.

Его отец Срулик работал в артельной олийне на окраине Львова. Крестьяне из окружающих сел возили и носили сюда семена подсолнуха в обмен на мерчук государству на алею и макуху. Его место работы было в жаровне, где после жарки облущенных, отвеянных от шелухи и раздавленных семян (кашки) выжимали алею и макуху механическим прессом, привлекательный запах которых раздавался на всю округу. Изредка отец приносил домой чекушку или пол-литра еще теплой олии. Это совпадало с выпечкой хлеба, и все домочадцы садились за стол, как в дни праздника. Мать наливала в миску с тертым чесноком олию, доставала из горячей печи тоненькие хлебцы – пидпалки – и все ели с большим удовольствием, быстро макая хлеб волию. Часто в такой трапезе принимал активное участие друг Йоськеле Ярослав, сосед, одноклассник и боевой соратник в боях с ребятами с соседней улицы, война с которыми заканчивалась контрибуцией с побежденных. При очередной боевой встрече два их боевых товарища по неизвестным причинам не явились в назначенные часы сражения и командир хотел перенести бой на другое время, но соперники не соглашались, требуя боя либо признания поражения. Пацаны приняли неравный бой, но проиграли с обязанностями выплатить огромную контрибуцию: пять медных царских монет, сто разных пуговиц, полный карман жареных кашек и чекушку олии, все это представить не позже трех дней. Пуговицы и монеты собрали у пацанов со своей улицы, а кашки и олию практически достать не представлялось возможным, что означало конец их престижу на всех ближайших улицах и во дворах домов, постоянные насмешки, издевательства, а то и побои. Йоська с Ярославом прикидывали разные варианты добычи нужных продуктов, перебрав их множество, остановились на олийне, где часто крутились, а иногда и подрабатывали при случавшихся там завалах, когда подсолнух поступал массово, брать временных рабочих невыгодно. На дворе свирепствовал жаркий июль, подсолнуха поступало мало, и мечтать о работе, они понимали, смешно. Оставался единственный выход – украсть. На следующий день они покрутились волийне, затем обошли ее со всех сторон, остановились на возвышенности с тыльной стороны. Решили форточку в окне жаровни оставить открытой с вечера. Открывается она постоянно с утра и до конца рабочего дня остается открытой. Ночью, став на плечи другому, одному из них, удастся пробраться через форточку в жаровню.

На следующий день Йоська пришел за папой под конец работы, покрутился в жаровне, а когда все собрались домой и закрыли форточку, незаметно вытянул защелку. Вечером, как договорились, оба пришли к алейне, обошли ее с тыла, куда доносился голос сторожа, охранявшего алейню и соседний магазин.

– Стой, кто идет, я все слышу, все вижу, не сплю, стоять на месте! – кричал сквозь сон.

Эту особенность охранника Ицыка-брен знали многие, но мало кто знал, что бывший воин – разведчик польской армии горячий Ицык не одного поймал вора, в том числе вооруженного. Внимательно прислушавшись к голосу охранника и убедившись в его дремоте, худенький Славик выскочил на сомкнутые замочком спереди руки друга, затем на плечики, открыл форточку, сунул туда руки и голову, нагнулся, слегка подпрыгнул и полетел вниз, выставив руки вперед. Йоська услыхал глухой звук падения и понял неладное. Он пытался взобраться на подоконник и через форточку открыть окно, но добраться до защелки окна не смог. Повторив попытку несколько раз, обессиленный, опустился на землю и тихонько заплакал от бессилия помочь другу. Размазав кулаком слезы по лицу, он вспомнил, что рядом на этой же стене находится дверь в паровишню, где стоит старенький двигатель, работающий на дровяном газе, а закрывается она изнутри накидной лямкой. Старая деревянная дверь высохла и между ней и дверной рамой, такой же дряхлой, образовалась щель, куда, всунув проволоку или нетолстую железку, можно поднять лямку и дверь открыть. Он нагнулся и начал шарить руками по земле вдоль стены, пальцы натыкались на колючки, но он не чувствовал боли и продолжал искать, решив не прекращать поиски до утра. Когда тыльная стена олейни закончилась, руки наткнулись на железяку, он осторожно ее ощупал и, шаря правой рукой по стене, дабы не свалиться, почти побежал, остановился у заветной щели, понял, что в руках у него штык от винтовки, радостно всунул его в щель. Подложив под штык левый локоть у самой двери, правой рукой со всей силой нажал на свободный конец штыка и обрадовался звуку стукнувшей о дверь лямки. Теперь, открыв дверь, он уверенно двигался по знакомой олийне в жаровню к Славику и нашел его лежащим на полу у окна, нагнулся и тот зашептал:

– Ты где взялся?

– Взялся, взялся… Как ты?

– Дай руку, – он поднялся и, опираясь на нее, поскакал с Йоськой на выход, а когда друг начал приспособлять штык для закрытия двери, вспомнил:

– А олияи кашки?

Йоська помог Славику сесть на землю, а сам вернулся в жаровню, нашел в известном ему месте пол-литровую бутылку, набрал из бака олию, а с кучи – кашки и двинул к Славику, похвалив себя за предусмотрительность: дескать, взял олию целую бутылку, которую поделит на контрибуцию и врачу за лечение Славика. При помощи штыка быстро закрыл дверь и, взвалив его на плечи, пошел медленным шагом. Часто останавливался, садился на землю, отдыхал пару минут, вставал и с ношей на плечах двигался по бесконечному, как ему казалось, пути. Отдыхая в очередной раз, услыхал в ночной тиши фырканье лошади и стук колес, схватился и побежал на дорогу. При неярком свете появившегося на небе тонкого серпа молодой луны он увидел большую белую лошадь, медленно тащившую четырехколесную повозку, на которой балагула, сидя, дремал. Йоська хорошо знал лошадь и ее хозяина, менявшего в окрестных селах рыболовные крючки, поплавки, свисточки и другую мелочь на тряпье и негодную металлическую посуду. Он остановил лошадь и обратился к балагуле:

– Дядя Мехел, я сын Срулика, что в алейне работает, мы с товарищем заблудились, он ногу подвернул, подвезите нас.

– Мало вас отцы по жопе шлепают, так поздно гуляете. Подвезу, садитесь. Пока шел этот разговор, Славик на одной ноге уже доскакал до повозки, Йоська помог ему взобраться и сам сел. Лошадь тронулась.

Он слегка укололся шилом, очнулся от воспоминаний, оглядел ровный на халяве сапога шов, заселил новую дратву и принялся шить, но в голове мелькали все новые и новые картины прошлого. Он хорошо понимал, визит посланца от Славика был не случайным: сражающемуся в остатках повстанческой армии за свободную Украину с превосходящими силами войск НКВД, находясь с ними в постоянных кровавых стычках, вряд ли ему сейчас нужны элитные хромовые сапоги. Что-то Славику надобно другое, для Йоськи сейчас непонятное, но он уверен, явится сам, дорога проложена. Образ верного друга не исчезал. Вспомнил прощание возле военкомата, когда, простившись со всеми, отозвал в сторону друга, на шесть месяцев моложе его.

– Немцы скоро возьмут Львов, батьки остаются, помоги, если будешь на месте и сможешь.

Они еще раз обнялись, уже идя к машине, подумал: «Хорошо, что старший брат на фронте, а сестра уехала с семьей дяди Семы».

С первых дней прихода немцев во Львов начались стихийные еврейские погромы и грабежи. Видимо, кто-то хорошо знал политику Гитлера и к этому готовился, но вскоре в городе воцарилась относительная тишина, на улицах появились немецкие патрули, а чуть позже – украинские полицаи. По городу поползли слухи о поселении всех евреев в одно место, гетто. Сруль с женой поспешили все необходимое сложить в два небольших, легких мешочка и в удобный момент двинуть малоизвестными стежками к другу в село, а при его помощи в глухие места гор. Но этим планам не суждено было сбыться. На стук в окно хозяин открыл дверь и впустил в сени молодого высокого парня, которого в темных сенях не разглядел, а когда вошли с ним в комнату, ахнул от удивления: перед ним стоял Славик, одетый в незнакомую ему форму с белой повязкой на рукаве, где изображен какой-то паук. Тот посмотрел на Срулика добрыми глазами мальчишки Славика, моргнул и заорал:

– Кто здесь проживает?

– Койфман Сруль с женой.

– Верно. Собирайтесь, даю вам десять минут, – нагнулся почти к самому уху и добавил: – Берите все, что нужно, жду на улице, надо торопиться.

Они вышли, и он снова заорал:

– Гайда, жиды пархати, на подводу. – Он сел возле кучера, велев им прилечь. Из соседних еврейских домов выглядывали испуганные лица будущих жителей гетто. Упитанные, вовремя напоенные и накормленные лошади по первому окрику сидящего рядом со Славиком молодого хлопца рванули с места и быстро зацокали копытами по древней дороге, идущей мимо больших поселений через речушки и леса. Вечером, заехав в лес, остановились, Славик достал из мешка крестьянскую одежду и велел им переодеться, они молча взяли одежду и удалились в ближайшие кусты, а когда вернулись, внимательно оглядел их в еще не наступившей темноте и, довольный видом обычных селян, улыбнулся. Он достал из плетеной корзины хлеб, лук, соль, куски вареной курицы, яйца и два куска сала, один из которых отдал напарнику, а другой оставил в правой руке.

– Дядько Срулик, титка Молка, повечеряйте, – сказал и, взяв в свободную руку хлеб, принялся аппетитно кусать сало.

Целую ночь ехали полями и лесами, а только утром, когда первые лучи солнца пробовали сжечь появившийся в долине туман, въехали в небольшое село, где им навстречу гнали мелкое стадо коров и босоногие пастушки суетились, разгоняя их для проезда подводы. Славик прилег и не очень громким голосом пытался петь, изображая пьяного еще с вечера мужика. В полдень они ехали через лес, остановились у протекающего здесь ручья, решив дать лошадям отдых, покормить их и напоить да самим перекусить. Вечером, когда хозяйки кончили доить коров и на кухнях ужинали теплым молоком, въехали в маленький хуторок с небольшими, спрятанными за вишнями, беленькими хатками под соломенными крышами, разбросанными по невысоких холмах. Возле одного из таких домиков остановились, быстро разгрузились. Ожидавшая гостей хозяйка спешно накрыла стол, подала горячие, жаренные в печи караси с икрой, хлеб, яичницу, малосольные огурчики и бутылку самогона. Славик налил водку в граненый стакан чуть больше половины, кивнул Срулю, выпил, откусил кусок огурчика, снова наполнив стакан, передал ему. Все по чуть-чуть выпили, поужинали и улеглись спать. На рассвете Славик пришел к старикам, спавшим в другой половине хаты, и сказал:

– Мне пора, здесь вас никто не тронет, хутор полностью наш, он не знал ни польской, ни советской власти, да и немецкой не узнает. На всякий случай в хате есть потайной ход, через него сможете выйти в гущу леса, где схрон с большим запасом еды и воды, там возможно пересидеть. Хозяин воюет у нас, хозяйка бездетная, подкину ей пару нетипичных еврейских детей, мальчика и девочку, будет и вам веселее…

И стали жить они в этом крохотном, забытом богом хуторке, где обитали очень свободолюбивые украинцы-труженики в двадцати одинаковых хатах, не прячась и особо не разгуливая. Лес, находившийся рядом, снабжал хуторян дровами, ягодами, грибами и дичью, а быстро текущая чистая речушка – рыбой. В ней водились форель, сазан, карась, судак и окунь. Кругом в достаточном количестве росли дикие травы, на которых с ранней весны до поздней осени выпасали скот и косили их на сено. Полей для посевов почти не было, сеяли в основном рожь, ее мололи на жорнах и пекли хлеб, добавляя в муку молотые дубовые желуди. От урожая до урожая зерна не хватало. На домашних огородах выращивали картофель и другие овощи. Свиней не держали, на желудях и овощах в год выкармливали по одному поросенку, которых резали на Пасху или Рождество. Хуторяне, заботясь о своем и домашних животных здоровье, собирали лекарственные травы, сушили их в навесах и прятали на зиму. Был в хуторке свой лекарь, человек, прослуживший много лет в военном госпитале и усвоивший приемы оказания первой помощи, но большой знаток лекарственных трав. Он имел календарь сбора, и по его команде хуторяне в одно и то же время приступали к их заготовке. Перед большими праздниками хуторяне организовывали две-три подводы, загружали их продуктами, сушеными грибами, травами и отправляли для реализации на рынок большого города, где, выручив деньги, покупали праздничную одежду и олию, повседневное одеяние шили сами из домотканого полотна.

Срулик, прожив на хуторе больше двух месяцев, начал потихоньку выходить задворками на улицу. Однажды он обратил внимание на подводу с недвижимо лежащими молодыми хлопцами, которая остановилась у большого дома по соседству. Из него вышли двое подростков и вместе с ездовым начали вносить их в дом. Он сообразил, что раненых повстанцев несут в госпиталь, и, наблюдая за ним, заметил, что нередко из него выходят мужчина и женщина, быстро делают из бумаги и самосада закрутки, он выбивает крепнем огонь, дает ей прикурить и сам прикуривает, затем молча курят, глубоко затягиваясь и оставляя малюсенькие бычки в небольшой дырявой металлической кастрюльке. Нередко созерцая их с расстояния, убедился в чисто семитских чертах озабоченных лиц. В этом его особо убеждали удлиненные носы на смуглых лицах и черные вьющиеся на головах волосы. Любопытство с каждым днем все больше разгоралось и в конце концов взяло верх над осторожностью, он максимально приблизился к ним и спросил по-еврейски:

– Вы евреи?

Они взглянули на еще не старого мужчину в домотканых штанах и вышитой сорочке, ответили:

– Да. – И не ожидая последующих вопросов, женщина продолжала: – Нас вывезли из гетто друзья накануне массовой акции, немцы потом всех уничтожили. – Она тихо заплакала.

– Есть еще евреи в этой армии?

– Есть, к нам в госпиталь попал один парень, убежавший от немцев к ним, рассказывал, не все отряды принимают, но боевые берут, а в госпиталях евреи-врачи встречаются.

– Наша трагедия в том, что немцы нас хотят сейчас уничтожить, а Советы, когда вернутся, в лагерях сгноят, – подключился к разговору мужчина. Срулик промолчал.

Через месяц после взятия Берлина Йоська вызвали в штаб дивизии. Седой полковник, не медля, приступил к делу:

– Мы вас рекомендуем командиром отряда сопровождения ценных грузов из Германии на родину. В отряде двадцать студебеккеров, двадцать пять водителей и сорок бойцов-охранников, два автомеханика, один солдат – повар и старшина. Все бумаги у писаря. Можете идти. Получив бумаги на руки, отправился в расположение команды, выслушал там доклад старшины и принялся за дело, а через неделю загруженные оборудованием демонтированного химзавода студебеккеры мчались в Украину через Львов. Здесь он узнал подробности трагедии евреев города и боялся даже приблизиться к родному дому, но старшина отряда, пожилой еврей, винничанин, рассказал ему, что даже в Виннице, вблизи ставки Гитлера, при помощи украинцев несколько десятков евреев спаслись. Взяв его с собой, Йоська отправился к родному дому… Воспоминания, воспоминания… они не дают ему нормально работать, он поднялся, пошел на кухню, умылся прохладной водой, вернулся на рабочее место, начал шить, но они снова овладели им полностью, и он не стал сопротивляться. Демобилизация, приезд из Саратова жены с сыном, которого впервые увидел. С супругой познакомился на краткосрочных курсах подготовки младших офицеров, где она работала медсестрой. За месяц до окончания курсов призналась, что беременна. Утром следующего дня он с ней расписался. «Если погибну, – подумал, – будет наследник, а выживу, на одного сироту будет меньше».

Первый год после войны пролетел незаметно – многочисленные встречи, свадьбы. Привезенные из Германии шмотки шли на толкучке по высоким ценам, правда, продавать приходилось самому, надевал форму со всеми боевыми наградами, менты не трогали. Однажды пожилой мужчина-покупатель, вертя в руках и тщательно разглядывая тонкие и блестящие немецкие брюки, спросил, нет ли у него чего-нибудь на маленькую девочку лет трех-четырех, затем броским взглядом осмотрел окружающих Йоськи людей, взял его правую руку, вывернув ладонью вверх, стал своей правой легонько бить по ней, как бы торгуясь, и заговорил быстро-быстро по-украински:

– Слухай, Йосыпе, уважно, быстрий спрашивает, тот ли человек ты, что был?

– Тот самый.

– А чем олия пахнет?

– Детством, – улыбнулся он, а хромой незаметно пожал ему руку и потерялся в толпе.

Время шло, тряпок становилось все меньше и меньше, да и цена на них стала падать, неурожай в восточной и центральной частях Украины пригнал сюда множество людей, меняющих все на хлеб, в том числе и немецкие тряпки. Поиск работы к успеху не привел, но случай подвернулся интересный. Йоська постоянно помогал одинокой, живущей по соседству паре стариков, единственный сын которых погиб на войне, а его жена с двумя детьми при немецкой бомбардировке у них на глазах. После утрат они гасли с каждым днем все больше и больше, еле добрались из Средней Азии во Львов, где старика знали как мастера сапожного дела, умеющего пошить любую модель обуви. Он шил две пары сапог в неделю и выручки за них хватало им на весьма приличное питание. Йоська всегда с удовольствием наблюдал за его работой, ему казалось, старик Хаим-Лейб не шьет сапоги, а их рисует, как художник картину. Вот и сегодня, зайдя к ним, забрал пустые ведра, принес воды из колодца, вылил помои и высыпал мусор, затем, как всегда, присел возле деда и любовался его работой. Мастер поблагодарил его за постоянную заботу и добавил:

– Силы меня покидают, пару сапог шью почти четыре дня, а раньше день. В армии мои сапоги носил весь комсостав. Левкой называли, всегда угощали, а женам делал модельные туфли. В знак благодарности два раза в год в отпуск отправляли, да… к чему я это говорю, сына у меня нет, внуков нет, а кому-то я должен передать свою профессию, ты мне как сын, значит, тебе…

– Спасибо, – Йоське стало неловко, – но я хочу на завод.

– Успеешь, их не так скоро запустят, а за два месяца сделаю из тебя специалиста, мне надо спешить… Вот возьми, забей в подошву пару нагелей рядочком, как у меня.

– А что это такое?

– По-нашему флеклех или деревянные гвозди.

Йоська взял сапог и молоток, несколько нагелей и, слюнявя каждый из них, стал аккуратно забивать в подошву сапога параллельно забитым раньше. Осмотрев подошву, старик обнаружил много недостатков, но о них промолчал, а будущему сапожнику дал высокую оценку. Через два месяца Йоська сшил первую пару сапог, старик их долго вертел в руках, переворачивал, надевал на руки, ощупывал внутреннюю сторону подошвы, задумался, а потом сказал:

– Хороши, теперь могу спокойно умереть.

Он не шутил, действительно плохо себя чувствовал и слег, а через пару дней на рассвете к Йоське прибежала его жена Эстер и позвала к деду. Тот задыхался, однако, увидев соседа, оживился и заговорил медленно, но ясно:

– Я умираю, все, что относится к сапожному делу, забери сегодня, остальное после смерти жены, кое-что оставил, похорони.

Глава шестая

Саша полюбил эту маленькую уютную торговую точку тети Поли, где по умеренным ценам мог выпить чашечку хорошего кофе, скушать очень вкусные блинчики с козьим сыром и медом и где царили почти домашний уют, доброжелательность и благосклонность. Этот сыр напоминал ему раннее детство, когда родители не смогли собрать деньги на корову и купили козу. Козы в те времена в Тарнавке не водились, их там по пальцам можно было пересчитать, за покупкой довелось ехать за Южный Буг в Гайворон, добираясь туда на попутных машинах, заночевать у знакомых, утром купить на базаре козочку и возвратиться домой пешком полями, напрямик, поздно вечером. Утром мать сообщила отцу, что коза от корма отказалась, а бибок ее не заметила. Отец успокоил, пообещал привести ветеринара и пошел за ним, а через час вместе с ветеринарным врачом приехал на одноконке. После подробного анамнеза доктор провел клинический осмотр животного и удивил маленького Сашу тщательным ощупыванием, заглядыванием во все отверстия, а особенно введением термометра в прямую кишку. Прижав рукой правую голодную ямку и подержав ее там несколько минут, он улыбнулся и сказал:

– Ничего опасного, козочка поменяла место жительства, привыкнет, а сейчас пусть мальчик погуляет с ней, угостит веточкой акации, сама что-то сорвет. Врач простился и уехал, а Саша повел козочку через Грабарню вдоль узкой речушки, остановился возле акации, привязал ее и взобрался на дерево, сбросил сорванную веточку и чуть не упал от радости, увидев, как она, осторожно обнюхав ее, стала медленно захватывать языком нежные зеленые листочки. Опустившись на землю, выждал до конца трапезы козочки и повел ее домой обрадовать маму. С этого дня он стал неразлучным с козой, вставал рано, выпивал стакан еще теплого козьего молока вприкуску с корочкой хлеба, выходил во двор, где она уже прогуливалась, и вместе отправлялись на пастбище. Коза стала доброй кормилицей их семьи, они все с удовольствием пили ее молоко, варили на нем кашу, а мать умудрялась один раз в неделю творог очень вкусный делать с привлекательным ароматом, запечатленным на всю жизнь. Прошло несколько лет, козочка состарилась, перестала приводить козлят, затем и доиться, но ее не продали, не зарезали, а содержали до естественной смерти. Как-то Саша рассказал об этом тете Поле и боль утраты, неподдельная грусть, сопровождавшие рассказ, так подействовали на нее, что она украдкой слезы вытирала. Увидев на настенных часах цифру девять, засуетилась, догадалась, что клиент голоден, и предложила перекусить. Он с удовольствием принял ее предложение и заказал блинчики с козьим сыром, политым медом, и кофе, Находясь здесь, почувствовал голод, хотя работал, как всегда, до двадцати, а в обед съел порцию вкусного фалафела:

– Фирочка, – позвала официантку тетя Поля, – не забудь, латкес с сыром, две порции.

С разрешения Саши она присела за его столик, пообещав ему только монолог.

– Приятного аппетита, вы наш постоянный и приятный клиент, после вашего первого посещения число наших клиентов возросло на тридцать процентов, бонус за нами.

Саша громко рассмеялся. А она продолжала:

– Во время оккупации фашистами наша семья жила в румынской зоне, в местечке Бершадь. Мы занимали одну половину подвала, а другую – семья из Тарнавки, бежавшая от немцев, там были мать, две дочери и мальчик моего возраста, Саша. Румыны массово не расстреливали, а морили голодом и холодом. В одной Бершади от холода и голода погибли двадцать пять тысяч евреев, в основном буковинские и бессарабские. Как сейчас помню, закутанные в тряпки, смотрели с Сашей на улице на подъехавшие сани, куда штабелями складывали замерзшие трупы. Массовая вшивость способствовала вспышкам эпидемий, значительно увеличивших смертность, простите за грубые слова. Представьте, Саша, среди мрази, гадости, ожидания смерти в сердце десятилетней девочки, невзирая на голод и холод, внезапно появляется яркое солнышко. Его лучи обогревают и сердце, и душу, и все тело, а солнышко – это худенький мальчик с большими умными глазами, умеющий в долгожданные часы ожидания кусочка мамалыги читать завораживающие стихи о любви. Он тоже был в меня влюблен, и когда оставались одни, забывали обо всем и целовались, как взрослые. В 1944 году, после освобождения, мы разъехались, но многие годы образ этого мальчика в штанишках из мешковины на одной шлейке, с большими умными глазами, меня преследовал наяву и во сне… И сейчас его вижу уже… – Ее позвали, и она пошла в сторону кассы. Саша вспомнил красно-желтое поле пшеницы с полевым маком, где увидел ту, будто спустившуюся с неба, девушку, быстро шагавшую по полю в его сторону, с расплетенной косой и расстегнутой кофточкой, откуда притягательно смотрелись загорелая короткая шея и тугие, хорошо сформированные девичьи груди. Она остановилась в двух шагах от него. Нагловато-смелый взгляд голубых фиалок-глаз цепко охватил его тело, проникая в самое сердце, которое учащенно забилось. Свежий ветерок из видимого отсюда леса, не успевший еще нагреться жарким солнцем, нагло трепал ее светло-желтые кудри, вздувал кофточку, показывая контрастный белый пояс верхней части живота, приподымал короткую юбочку, стесняясь показать интимные места…

Вернулась тетя Поля, и пленка картины оборвалась, как часто бывает в сельском клубе при демонстрации старого фильма на самом интересном месте. Она продлила эмоциональный рассказ о своей первой детской любви. – Мы поехали с мужем к его друзьям на свадьбу их сына в курортный город Хмельник. В фойе, где собирались свадебные гости, увидела мужчину среднего роста в красивом дорогом костюме и с модной прической темно-русых волос, он стоял к нам боком рядом с черноволосой красивой женщиной и что-то ей тихонько говорил. К нему подбежал мужчина и они, обнявшись, стали что-то выкрикивать. У меня в ушах зазвенел Сашкин голос, не зазвенел, а колоколом забил, почувствовала, что-то внутри обрывается во мне, шагнула к нему, а он, видимо, под моим взглядом резко развернулся, и я попала в его объятия, минут пять целовались без слов. Нас окружили гости и с любопытством смотрели на разыгранную сцену торжества детской любви, а наши супруги с недоумением глядели друг на друга. На свадьбе я часто танцевала с этим симпатичным мужчиной, недавно защитившим докторскую диссертацию, пристально на него глядела и поняла, что продолжаю любить не этого человека, а того маленького, худенького, босоногого Сашеньку в штанишках из мешка на одной шлейке, неумело, но вкусно целовавшего меня.

– Насколько я понял, парнишка тот из Тарнавки, фамилию не забыли?

– Фамилию не помню, что-то на – ский, – цкий.

– Корницкий, наш земляк, ученый.

– Видимо, он.

Саша внимательно слушал рассказ тети Поли, не забывая о вкусных оладьях с козьим сыром, а она благодарно на него смотрела, как на своего проголодавшегося ребенка. Он понял, что имя Саша вызвало у нее воспоминания о первой необыкновенной детской любви, и чувствовал свою вину за появившуюся в ее глазах печаль, поэтому решил переключить разговор на другую тему и задал вопрос:

– Тетя Поля, вы не знаете, случайно, Исаака Кривошею?

Она ответила вопросом на вопрос:

– А зачем вам этот старый больной человек? Конечно, знаю, он живет в частном доме вместе с сыном, недалеко от меня, могу познакомить.

Саше показалось, что она с кем-то попутала, но тут же услышал:

– Кривошея – это кличка, привез ее из Украины, а молодого зовут Иосиф Исаакович.

– Кто из них ученый?

– Старый – ветеран труда, инженер-мастер, у него много наград трудовых, сын под именем отца пишет в журналы и даже книжку написал, поэтому отцовская кличка пристала. Среди бывших местечковых евреев по этому поводу говорят, что он немного цидрейт, не знаю, как точно это слово перевести.

Саше оно было знакомо, нередко Алексей Иванович называл им ученых с повышенной самооценкой, но здесь, видимо, псевдоним Иосифа сыграл главную роль. Он почему-то вспомнил, что украинцы-недоброжелатели шефа порой называли немного жидок, а русские – бандеровцем. Саша не заметил, что тетя Поля ушла и снова вернулась.

– Ах да, вспомнила, – заговорила тетя Поля, приложив правую руку к голове и слегка потерев висок, – вот такой пример. Однажды он спросил меня, какой месячный доход имею от кафе. Назвала тысячу шекелей плюс забота, встречи с людьми, порой интересными, как вы. «Тетя Поля, – говорит он, – я только что подсчитал в уме, вы можете зарабатывать в месяц четыре тысячи шекелей, через полгода – семь, без особых дополнительных затрат. Каждое утро носите в кафе несколько популярных свежих газет и журналов, их названия я вам запишу». Сделала, как он велел, и, поверьте мне, все получилось, как предполагал. Хотела отблагодарить деньгами, но он отказался. Таких примеров о доброте Иосифа много. Я вас непременно познакомлю, вы убедитесь. – Она подумала и добавила: – В среду, да, в среду, жду вас ко мне в гости в шесть часов вечера.

Глава седьмая

Исаак Кривошея в действительности оказался таки Иосифом Исааковичем, как сказала тетя Поля, и сам он представился Саше, добавив:

– Все, что обо мне говорят, – истинная правда, в том числе и кличка, не пропадать же ей, в Украине из древних веков повелось: уличное имя прадеда передавалось деду, отцу, детям, внукам и пра-пра-… – Он говорил на чистейшем украинском с львовским выговором, немного непривычным для Саши, жителя Центральной Украины, где нередко закидают русизмами, но он радостно и удивленно для него звучал здесь, в Израиле, из уст полуеврея. Саша даже завидовал ему. В вузе и на работе он постоянно находился в русскоязычной среде и порой с ужасом замечал, что забывает родной язык, а со временем пришлось поработать со словарями, чтобы правильно говорить и писать по-украински.

Гости и хозяева выпили по рюмке «Украинська з перцем» и закусили кто чем пожелал, выбор закусок был немалый, но хозяйка подала горячий красный борщ с пампушками, заправленными чесноком, и все за них охотно принялись. Хозяин дома, супруг тети Поли, поднялся с рюмкой в руке:

– Выпивка без тоста превращается в рядовую пьянку. Давайте выпьем за нашего земляка и пожелаем ему успехов в Израиле.

Все выпили. Саша с удовольствием ел вкусный борщ с фасолью вприкуску с тающими во рту пампушками, запах которых вызывал усиленный аппетит. Все к ним потянулись, он понял, стол сегодня будет украинским, и не ошибся: на столе появились тушеные ребрышки, правда, не свиные, а телячьи, с картошкой, голубцы, вареники с вишнями и творогом и его любимый вишнево-молочный кисель. Не забыла тетя Поля и пирожки испечь с вишнями, а с избыточного вишневого сока сделать подливу к ним. Интенсивная работа кондиционера, вопреки уличной жаре, создала приятную прохладу, сопровождаемую легким ветерком, и Саше казалось, что он на берегу Южного Буга под ветвистой вербой спрятался с друзьями от жаркого солнца и они пьют охлажденную в прохладной воде реки водку, закусывая шашлыками.

– Как телятина? – спросил хозяин рядом сидящего Сашу.

– Вкусная.

– Мы объехали все магазины, еле достали мясо от телочки, от бычков оно жестче, а все потому, что их не кастрируют. Вы знаете, в молодости я работал бухгалтером пригородного совхоза, там было много скота, телочек выращивали для воспроизводства, а бычков на мясо. Их всех кастрировали весной, в начале мая, когда на полях подрастала зеленая масса и ею начинали кормить скот. К этому дню готовились тщательно: ветеринарная служба – инструментарий и медикаменты, а руководители отделений совхоза – водку. Процесс начинался с утра, а к концу вечера туда приезжало начальство с приближенными лицами, жарили бычьи яйца с укропом, зеленым луком, солью, перцем и пили водку, ничем другим не закусывая. Блюдо изумительного вкуса, запаха и стимулятор мужской силы, а пить под него можно до бесконечности. По интернету вычитал, что некастрированные бычки при откорме дают более высокий привес, но менее вкусное и нежное мясо. Я вчера ездил специально на бойню…

– Полечка, принеси…

Тетя Поля принесла, что-то похожее на большие белые грибы, нарезанные кружечками, и поставила тарелку на середину стола. Гости, переглянувшись, стали брать по кусочку, нюхать и жевать, а когда по просьбе хозяина выпили по очередной рюмочке, охотно приступили к новому блюду, от которого тарелка быстро освободилась. Все оживились, шум усилился. Иосиф кивнул Саше, и они вышли на веранду, он протянул ему сигару, но тот вежливо отказался, Иосиф не стал ее прикуривать и положил обратно в карман, взглянул бесцветными глазами в глаза Саши и спросил:

– Как вам Израиль?

– О…

Он перебил его:

– Я не об этом, удалось ли что-то сделать?

– Программу исследований в основном выполнил, освоил несколько весьма интересных методик, но есть проблемы…

– Нет проблем, завистников море, а как же у соседа хата белая, у соседа жинка милая, – почти пел по-украински.

– По-белому завидую вашим ученым.

– Да, но бабки здесь платят только за дело. – Он замолчал, а потом с грустью произнес:

– А знаете, мне хочется туда, где была небольшая зарплата, в складчину отмечали праздники, от души ели, пили и пели. В такую жару сидели бы на берегу озера, смотрели на не потопающие поплавки и ни о чем не думали, а к вечеру наловили рыбки, разожгли костер, на котором варили уху и жарили шашлык. Добрая чарка ходила по кругу, задушевный шел разговор, чарку подымал с нами Назарий, незабвенный друг и весельчак, душевный песенник, не один раз говорил мне: «Рыжий Иосиф святой, я напишу про тебя песню задушевную и петь ее будут все украинцы и евреи».

Саша молча выслушал монолог, не перебивая, хотя вопросы возникали разные, а главное – перейти на нужную тему разговора. Эмоционально возбужденный Иосиф вдруг замолк, достал свою сигару, прикурил и, пыхтя ею, внезапно спросил:

– Чем помочь?

От неожиданности Саша чуть не подпрыгнул, поняв, что тот читает его мысли, но спокойно ответил:

– Мне нужно измерить силу и количество энергии делящихся клеток.

– Неужели никто этого не сделал раньше?

– Делали, но совсем в другом аспекте.

– Хотите такую энергию в бомбу превратить? – засмеялся рыжий.

– Не совсем так, – ответил Саша и стал излагать ему суть своих исследований. – Я математик, а не биолог, однако определенный интерес у меня возник. Изложите на бумаге основную закономерность выхода энергии, в том числе количество делящихся клеток, процесс перехода их частиц в энергию, количество вновь образовавшихся клеток, то есть всю информацию об этом процессе.

– Очень рад, полученные формулы можете запатентовать.

– Меня это не интересует. Как полуеврей деньги зарабатываю по-еврейски, продаю свои мозги, а платят здесь, не торгуясь, отлично, как полуукраинец, если что-то получится, сделаю украинцу подарок, а когда получите Нобеля, меня, разумеется, забудете, но я вам напомню о моральном долге.

Саша молча пожал ему руку, а тетя Поля позвала к столу. Они еще долго сидели за столом с едой и напитками, пели еврейские и украинские песни, рассказывали старые советские анекдоты о евреях.

Утром Сашу позвал к себе шеф и, поздоровавшись, напомнил о необходимости встречи с рыжим вундеркиндом, чтобы заручиться его согласием, а в случае отказа искать другой выход.

– Вчера с ним встречался у тети Поли, хозяйки небольшого кафе, и обо всем договорился.

– Загнул?

– Нет, сказал, подарок.

– Значит, понравился ему. И что-то придумает, большой ум, слиток двух талантливых народов… Да, а теперь о важном деле. В нашу клинику поступила женщина сорока двух лет, первая беременность, срок родов через шесть-семь дней, но их не будет. Патология уникальная, всего девять случаев в мире, из них два случая подряд в Украине и семь – в других странах по одному. Алексей Иванович оперировал дважды, хорошо описал не только схему, но и всю современную технологию операции. Вы с этим знакомы?

Саша назвал всех хирургов, совершивших подобные операции, а также литературные источники и допущенные в них неточности.

– Вы соавтор описания операции по второму случаю. В качестве кого участвовали в ней?

– В качестве первого ассистента.

– Хорошо. – Он нажал кнопку и произнес:

– Пусть все заходят.

В кабинет вошли восемь мужчин и одна женщина, уселись вокруг стола, серьезные и внимательные, они смотрели на шефа, понимая, что собрали их по серьезному делу.

– Знакомьтесь, – шеф повернул голову в сторону Саши, – это Александр Кузык, наш стажер и мой земляк, ученик академика Москаленка, совершившего две операции в уникальных случаях гинекологической практики.

Саша поднялся и сделал поклон в их сторону. Шеф обвел всех внимательным взглядом, желая еще раз убедиться, что тут сидят именно те безотказные, надежные, испытанные им хирурги, участники самых сложных операций, которым он доверяет. Его волновал тот факт, что в этой сложной операции задача сохранить жизнь не только матери, но и плоду, хотя в подобных случаях между ними стоял трагический выбор: либо-либо. В мировой практике в четырех случаях из семи спасли только мать. Правда, обнадеживал успех Москаленки, в обоих случаях спасший и мать и ребенка, тем более что один из участников операции здесь. Свое же участие он исключал по причине возраста, но присутствовать будет непременно, его знания и опыт могут при необходимости помочь. Шеф снова охватил взглядом коллег и, подводя итог раздумий, сказал:

– Относительно предстоящей операции. Я беру на себя роль консультанта, бригаду возглавит Кузык – она будет состоять из четырех групп хирургов по два в каждой, плюс два хирурга – помощники, остальной персонал, как принято у нас в повседневных операциях. К комплектации всего персонала приступить немедленно. Саша знает украинский, русский и английский, но самый надежный язык – хирургический, язык известных нам жестов. Завтра утром должен быть подробный план – схема операции и компьютерная модель, в два часа дня теоретическая репетиция, в пять – практическая. Пока все.

Глава восьмая

Модель эксклюзивного случая патологии развития плода создавалась в муках, хотя в программе многих операций имелись все известные нормальные физиологические показатели матери и плода в разных стадиях развития и немало патологических. Компьютер порой такое выдавал, что становилось страшно смотреть на экран, но опытные и знающие программисты, их консультанты-ученые по собранным мельчайшим деталям, буквально крупицам из различных источников медленно и уверенно шли к решению задачи. Хорошо изучивший литературу всех случаев, знающий нюансы второй операции, Саша оказался нужным и полезным участником создания биологической электронной модели, редко встречающейся патологии развития плода. Поработав в группе программистов несколько часов и не сталкиваясь раньше с их работой, он с удивлением для себя отметил их профессионализм, глубокие знания медицины и острую необходимость в них. Ему нравилось, когда, задумываясь, приходил к определенному решению и в этот момент кто-то выкрикивал:

– Александр, ты хочешь сказать, что этот сосудик плода в оральной части разветвляется, хотя в природе подобное не встречается?

– Именно так, – радостно подтвердил тогда Саша, – ибо во время операции мы его латеральную веточку слегка задели, и нас удивила появившаяся неожиданно в этом месте кровь. Мой шеф тогда обратил внимание на аномальное сосудистое расширение.

– Хорошо, – сказал главный программист, – теперь мы будем иметь более уточненную топографию сосудов необычного плода.

Тупиковый момент наступил, когда завершали схему иннервации сердца. Данные патологоанатомических вскрытий погибших плодов были противоречивыми, и создавать по ним схему значило поставить операторов перед многими иксами. Саша глянул на часы и объявил перерыв на обед, но сам есть не пошел: не хотелось, включил ноутбук и быстро нашел описание операции, внимательно смотрел на экран, но мысли были там, в Киеве, в операционной, где операция завершалась, но шеф приостановил ее, велев медленно зачитать ему все данные сердечной деятельности плода, и сам стал выслушивать работу его сердечка. Он задумался, а потом быстро произнес:

– Хай буде жито.

Операция завершилась благополучно, а когда мать и новорожденный уже были в реанимации и шеф убедился в отсутствии каких-либо угроз их жизни, они, как всегда в таких случаях, ужинали у него дома. После первой рюмки коньяка, закусив кусочком любимого яблока, он сказал:

– Скорее почувствовал, чем услышал слабое отклонение в иннервации сердечка, убедился, что это не связано с клапанами, скорее незначительная анатомическая аномалия в пучке Гиса.

Во второй половине дня работа пошла более интенсивно, программисты поняли, что наиболее точный источник для их модели – это описание двух операций Алексея Ивановича.

Созданная компьютерная биологическая модель позволила провести две репетиции предстоящей операции на должной высоте и получить одобрение шефа. Саша после репетиции вспоминал отдельные моменты своего участия впервые в такой работе программистов и считал это удачей. Самое главное было впереди, волнуясь за будущий исход операции, он перебирал в уме подробности всех хирургических вмешательств по этому поводу. Редко встречаемая патология чревата была необходимостью жертвы одной из двух жизней. Поэтому решение о спасении матерей принималось оправданно, а риск, которым подвергали себя хирурги, свидетельствовал о их благородстве. Решение спасти две жизни Алексей Иванович принял сразу после анализа всех данных об уже проведенных операциях и тщательного обследования беременной, что дало возможность продумать ход операции до мельчайших подробностей и успешно ее выполнить.

Необычность успеха нельзя объяснить мастерством и искусством профессионала, по сути, он все делал так, как предыдущие известные хирурги, использовав их опыт и знания, но совершил чудо. В мире много талантливых ученых, художников, поэтов, но чудо среди них совершают единицы – гении. Видимо, Алексею Ивановичу тоже присуща гениальность, которую он считает неосознанной, размышлял Саша.

Утром следующего дня все участники будущей операции собрались у шефа. На стене засветился большой экран компьютера, а на нем крупным планом лежащая на операционном столе пациентка.

– Александр, прошу вас, – спокойно произнес академик Гурфинкель.

Саша встал возле стола лицом к компьютеру, по обе стороны расположилась первая группа хирургов.

– Как себя чувствуете? – спросил пациентку.

– Хорошо, – ответил компьютер.

– Пульс, дыхание, давление, электрокардиограмма, индекс сворачиваемости и остальные показатели на экран.

Экран сообщил голосом все требуемые данные, а затем показал их цифрами и соответствующими кривыми.

– Приступить к наркозу.

Компьютер изобразил весь процесс наркоза, а через время сообщил о нормальном состоянии матери и плода. Саша дал команду начать операцию, и первая группа хирургов приступила к своим обязанностям, сообщая компьютеру все свои действия, а тот периодически повторял: «По схеме» и редко «Отклонение». В случае последнего Саша вносил коррективы, и операция шла без спешки по заданному режиму времени, с постоянной сменой групп хирургов, которые четко выполняли свои обязанности на высоком профессиональном уровне, создавая впечатление интеллектуальных автоматов-роботов. Шероховатости начались при отделении от плода нескольких слоев, окутавших его, неестественных тканей, относимых раньше в аналогичных случаях к недоброкачественным. Процесс осложняло отсутствие четкой границы между ними и кожей плода, что могло привести к микротравмам плода или остаткам на его коже клеток сомнительной ткани. Саша вспомнил о соединительнотканной пленке, проходящей там, и дал соответствующие указания компьютеру.

Репетиция операции на компьютере закончилась на пять минут раньше заданного времени, шеф провел разборку действий всех участников и в целом их одобрил, осталось приобретенный опыт и знания удачно применить на опыте, что Саша ждал с нетерпением со дня на день. Он ложился рано спать и вставал пораньше, не желал внезапности, но был ко всему готов, знал, что по закону подлости все плановые операции начинались экстренно, но в данном случае все свершилось по плану. Он, как всегда, пришел на работу на полчаса раньше и не был удивлен вызову к шефу, где застал почти половину участников операции, остальные собрались через пять минут. Шеф пригласил всех мыться. Перед началом операции, когда все было готово для наркоза, он уже возле операционного стола, повернув голову в сторону Саши, обратился к больной:

– Госпожа Фира, как вы себя чувствуете?

– Хорошо.

– Это доктор Саша, я вам о нем рассказывал, если не возражаете, он сегодня у нас главный.

Саша чуть нагнулся над ней, ее большие карие глаза с любопытством пробежали взглядом по его лицу, а затем изучающе встретили его прямой, обнадеживающий взгляд выразительных добрых очей, и она улыбнулась:

– Он не подведет.

Ни Саша, ни остальные участники не подвели шефа и красавицу Фиру, они спасли ей жизнь и, по сути, подарили сына, осчастливив материнством. Когда работа хирургов завершилась, он вопросительно взглянул на шефа, тот кивнул головой и Саша отдал команду вывести больную из состояния наркоза, а сам, встав у ее изголовья, наблюдал за ней. Ее бледное лицо со временем начало слегка розоветь, дрогнули веки, но глаза оставались закрытыми, она пыталась что-то сказать, но губы только шевелились, а звука не было. Он рукой слегка погладил ее щеки, она с усилием приоткрыла глаза и сквозь легкую дымку увидела расплывшееся в улыбке лицо Саши, пыталась сама улыбнуться. Шеф подошел ближе, а Саша на один шаг отступил.

– Как самочувствие? – спросил больную и кивнул Саше в сторону больной. Она утвердительно кивнула головой.

– Поздравляю с сыном, чуть позже вам его принесут, – сказал Саша, улыбаясь.

Крупные слезы покатились по ее щекам, он вытер их салфеткой и снова улыбнулся, а шеф показал рукой на выход, и они покинули операционную. В кабинете у шефа все выпили по рюмочке коньяка, закусили виноградом и яблоком и, кроме Саши, были отпущены домой.

– Нам бы по рюмочке еще, да нельзя, надо быть на страже.

Раздался звонок из компьютера, академик включил большой экран и усиленный звук. Появилось уставшее лицо Алексея Ивановича и зазвучал бодрый голос:

– Шалом, я смотрел по Скайпу, скажу честно, завидую.

– Ты сделал две, а мы только одну, есть у тебя, Алеша, совесть?

– Завидую твоим мобильным хлопцам и условиям труда, рад, Сашко тебя не подвел, а в целом сделано профессионально, узнаю твой почерк.

– Писал твой ученик.

– С этого дня он и твой.

– Не откажусь, а пока у него еще много дел. Скажи, Алеша, когда ты в Тарнавке был?

– Ох-хог… не надо без анестезии…

– Хорошо, вместе съездим. Привет всем, мы спешим.

– Понимаю, сам такой.

Связь оборвалась. Они пошли проведать больную. Еще слабая, но счастливая, она улыбалась и глаза светились необыкновенной добротой, что бывает только у счастливых женщин. Шеф задал несколько типичных в данном случае вопросов, и с ней попрощались.

Через два дня утром Сашу позвали к шефу. Сидевший напротив мужчина в дорогом костюме, аккуратно причесанный и с острым взглядом поднялся навстречу вошедшему и что-то сказал шефу на иврите.

– Это муж оперированной, – сказал тот, – он хочет вас отблагодарить.

– Но я же не один.

Шеф перебил его:

– Он знает об этом, но хочет лично вас отблагодарить.

Мужчина подошел к Саше, протянул руку и заговорил по-английски:

– Леви Гроу. Позвольте искренне вас поблагодарить за жизнь очень дорогих мне людей, прошу принять скромный знак внимания.

Саша пожал протянутую руку и с недоумением глядел на Леви и шефа, который скороговоркой почти пропел по-русски:

– Господин Леви богатый человек и меценат, подарок необходимо принять, пятнадцать тысяч «зеленых» вам пригодятся, налоги заплатите.

Саша взял чек и поблагодарил мецената вежливым поклоном, подчеркнув свою независимость, что присутствующие оценили по достоинству.

– Хо-ро-шо, спа-си-бо, – сказал по-русски Леви, вручив визитную карточку и продолжая по-английски, – я и моя супруга будем рады видеть вас в сопровождении близкого вам человека в любое время в нашем доме.

Он снова пожал им руки и удалился, а Саша положил чек на стол, предложив шефу использовать для госпиталя.

– Забери чек, спрячь в карман, воры и у нас имеются, купишь подарки домой, а на госпиталь он дал сто тысяч долларов плюс оплатит операцию и каждому участнику передал чек. Между прочем, как узнал от него, Фира русскоязычная, минчанка, но со мной говорила только на иврите, а его учит русскому, он даже знает, что мы доллары называем капустой, и анекдот о ней рассказал на английском. Дескать, на сообщение сыну о его находке в капусте тот выпалил: «Хорошо, что не в виноградниках, где бы ты столько долларов набрал?»

Шеф даже сам не засмеялся.

– Если не возражаете, проведаю пациентку.

– Не возражаю, а требую, – произнес, улыбаясь той доброй, неповторимой тарнавской улыбкой, которую часто вспоминал Алексей Иванович.

Палата поражала своей идеальной чистотой и нормальным микроклиматом, на журнальном столике и во всех ее углах в высоких красивых вазах красовались свежесрезанные розы от белого до черно-бархатного цвета, издающие нежный аромат. В дорогом, неброском халате светло-розового цвета Фира сидела на деревянной спальной кровати, глядела на спящего малюсенького сыночка и ее лицо озаряла радостная улыбка счастья общения с ним. Насытившийся материнским молоком и довольный постнатальной бесконфликтной жизнью, он безмятежно спал. Она не заметила Сашу за идущей впереди дежурной няней с коляской забирать ребенка, и когда маленький фаэтончик очутился у ее ног, загрустила, но, быстро овладев собой, осторожно подняла мальчика с кровати, нежно, почти не касаясь губами, поцеловала его и, грустно вздохнув, положила в маленькую коляску, которую няня тут же увезла. Фира подняла голову и увидела Сашу, с интересом разглядывающего у журнального столика розы, и улыбнулась.

Конец ознакомительного фрагмента.