Глава третья
Уваров на секунду приостановился перед стальным трапом, крутым, почти отвесным, упирающимся в площадку с водонепроницаемой дверью. С левого края – крестообразная задрайка, выкрашенная суриком. Пол-оборота – и откроется.
А там – два десятка британских морпехов, специально сюда присланных, предупреждённых о возможности внезапного штурма оружейной комнаты, а точнее выражаясь – корабельного арсенала, крюйт-камеры в терминологии парусного ещё флота. В ней хранится личное оружие всего экипажа крейсера, положенное по штату, плюс средства огневой поддержки для высадки десантов, и масса самых разнообразных боеприпасов. Крейсер ведь автономная боевая машина, предназначенная решать самые разные задачи в любом конце света, от захвата чужих баз и обороны собственных до подавления мятежей туземного населения и организации таковых, если потребуется. И всё – в условиях полной невозможности пополнить запасы или затребовать средства усиления до возвращения в собственный порт.
Но пока «Гренвилл» не подвергся абордажу превосходящими силами с вражеского судна, попытаться захватить арсенал могут лишь несколько внезапно исчезнувших человек из числа завербованных бродяг. Их всего пятеро, если даже вообразить, что к ним присоединились недавние охранники, – максимум восемь. Ничего, кроме пистолетов, они на борт пронести не могли. И, значит, двадцать человек, хорошо вооружённых и подготовленных, в том числе и к бою внутри корабельных отсеков, справятся с террористами без малейших усилий. Пусть только осмелятся и попробуют появиться поблизости…
Очень хорошая (для его противников) мысль пришла в голову кэптэну Эвансу – не заморачиваться, разыскивая беглецов по всему кораблю, а поставить ловушку там, куда они непременно придут, если захотят учинить на борту серьёзные беспорядки. Если не захотят, предпочтут прятаться до берега по «крысиным норам», тем лучше. А морской пехоте всё равно где службу нести.
Но с точки зрения серьёзного специалиста решение предельно глупое, самоубийственное, пожалуй. Собрать в одном изолированном помещении, легко блокируемом извне и исключающем какую-либо возможность манёвра, практически всех боеспособных солдат, предоставив противнику инициативу и полную свободу маневра! Да, конечно, огневой перевес на стороне морпехов, но отчего бы не подумать, что в таких именно условиях может предпринять неприятель, какое нестандартное решение принять?
Остальные члены экипажа заняты своими, весьма конкретными и сложными матросскими и офицерскими делами, отвлечься от которых после сигнала боевой тревоги практически невозможно: ведут корабль, стоят у орудий, котлов и турбин, обеспечивают живучесть и непотопляемость, наблюдают за далёким горизонтом, а не за тем, что творится у них за спиной и под ногами. На это поставлены совсем другие люди.
А этих «других» – всего полсотни. Тридцать распределены по прочим предписанным уставом и приказом местам, от бака до юта и от киля до клотика, причём – всего по два-три человека, зато два полных отделения полного штата, во главе со своими сержантами. Да ещё и ротный командир вдруг решил, что должен находиться в самом угрожаемом и важном пункте, то есть здесь. Не там, откуда удобнее принимать решения и руководить, а там, где с врагом можно встретиться лицом к лицу. Как говаривал Козьма Прутков: «Усердие всё превозмогает. Порою и рассудок».
Каждый боец штурмовой группы держал перед внутренним взором картинку – план батарейной палубы, как и где расположился в её выгородках каждый из вражеских морпехов. Точнее – где кто находился минуту назад. Вряд ли за истекшее время дислокация могла сильно поменяться.
Уваров покачал руками с четырьмя гранатами, по две в каждой, поставленными «на удар», как бы примериваясь перед броском. Снова вдруг вспомнилась Варшава, дворец Бельведер, такие же гранаты… И что было потом[21]. За ним стал унтер Кузнецов, тоже с четырьмя «ФК». Басманов удовлетворил его просьбу. Остальные взяли на изготовку взведённые автоматы.
– Давай! – выдохнул Уваров.
Бекетов, имеющий привычку обращаться с судовыми дверями и запорами, изо всех сил толкнул запорный рычаг, потянул на себя дюймовое броневое полотнище. Дверь раскрылась на половину своего распаха, и в метровый просвет полетели все восемь гранат. Кидали не просто так, куда придётся – Уваров швырнул свои на всю глубину отсека, до самого заднего траверса палубы, с расчётом на рикошеты, а Егор – аккуратно, как сеятель зерно из лукошка, чтобы все легли веером, от борта к борту, но не дальше десятка метров от входа.
Бекетов, только мелькнули мимо него сероватые рубчатые яйца, навалился на дверь, чтобы успеть захлопнуть, пока и им не досталось.
Успел!
Восемь взрывов громыхнули вроде бы разом, но на самом деле вразнобой, с полусекундными интервалами, гранаты рвались «по готовности», в зависимости какая раньше долетала до переборок и палубного настила.
По Варшаве Уваров помнил, как выглядит эффект гранатного залпа в замкнутом помещении. Так в Бельведере хоть огромные, от пола до потолка окна были, и двери деревянные, взрывной волне было, куда уходить. А здесь – со всех сторон глухой металл, даже иллюминаторы, небольшие, человеку не пролезть, задраены. Вся энергия почти килограмма флегматизированного гексогена в доли секунды несколько раз отразилась от переборок, да и сотни осколков, рикошетя, несколько раз перекрестили внутренний объем палубы во всех направлениях. Да ещё существует такое понятие, как «кумуляция взрыва», когда ударные волны, догоняя и перекрывая друг друга, значительно усиливают собственную мощность.
Боеспособных солдат после этих мгновений грохота, пламени, визга осколков по стали, мгновенного, неосознанного ужаса и инстинктивных вскриков в палубе не осталось. Десяток был сразу убит наповал, остальных разбросало по сторонам, посекло неровными, острыми на изломе осколками некоего подобия фарфора, того, что идёт на изоляторы линий электропередач. Гораздо более противная вещь, чем старый добрый чугун, да вдобавок рентген этот материал показывает очень плохо.
– Всем стоять! – скомандовал Уваров своим бойцам. Сам шагнул через комингс во вновь открытую Юрием дверь, за ним – Кузнецов, имевший привычку к работе в таких вот закрытых, тёмных, задымлённых, поражённых вражескими снарядами или торпедами внутренних помещениях корабля.
Здесь действительно было темно, все плафоны и распределительные щиты разбило, открытую проводку порвало, нестерпимо воняло сгоревшей взрывчаткой, и очень пригодились бы изолирующие противогазы. Но – чего не было, того не было.
– Фонари сюда! – крикнул Уваров, высунувшись наружу и глотая сравнительно свежий воздух.
В комплектах снаряжения валькирий компактные и мощные фонари имелись, хотя здесь больше пригодились бы ноктовизоры с подсветкой.
Марина и Инга проскользнули мимо командира, их организмы легче переносили ядовитый дым, начали шарить фонарями вокруг. С затянутыми втугую задрайками иллюминаторов возиться было некогда.
– Живых вытаскиваем!
К двум девушкам присоединились остальные.
Басманов с Уваровым и Бекетов открыли тамбур трапа, ведущего с батарейной палубы на спардек. Сразу стало светлее, сквозняк потянул дым в подпалубные помещения.
– Слава богу, пока без стрельбы обошлись. Теперь лучше всего – рывком на мостик. Оттуда и отстреливаться удобнее, и командира заставим по громкой связи приказать команде сдаваться.
– А не захочет? – спросил Юрий.
– Захочет, – коротко бросил Басманов, и, глянув ему в лицо, любой бы понял, что сомнения здесь неуместны.
Он предполагал, что, как и в истории с «другим» английским флотом, случившейся для него пять лет назад, по другому счёту – девяносто, а на самом деле, может быть и миллион лет вперёд[22], всё командование окажется, как ему и положено, в боевой рубке или на ходовом мостике, и взять их всех можно будет разом, быстро и без проблем.
На самом деле всё обстояло гораздо сложнее, и, если так можно выразиться в данном случае – дискретнее[23]. В том смысле, что сейчас теоретически единоличная власть командира оказалась рассредоточена между несколькими «центрами силы», каждый из которых имел свои цели и свой интерес. И все находились в разных, достаточно удалённых местах.
Коммодор Честер, командир крейсера, имел приказ адмирала – в случае невозможности отремонтироваться своими силами и очевидной угрозе захвата русскими, уничтожить корабль со всем сверхсекретным оборудованием. В идеале он должен был уничтожить и обслуживающих технику специалистов, поскольку любому ясно – попав в плен, они непременно станут давать показания. Если о принципах устройств они, эксплуатационники, и не имеют представления, то уж всё касающееся тактико-технических данных и методик применения аппаратуры выложат дочиста. А русским учёным, да и разведчикам с дипломатами, этого будет совершенно достаточно. И в практических целях, и для развязывания «разнузданной пропагандистской кампании». Сам коммодор после завершения этого плана намеревался застрелиться, поскольку русский плен с последующим возвращением на родину, судом и смертной казнью, что пообещал адмирал Хиллгарт, его совершенно не устраивал. Умирать всё равно когда-нибудь нужно, так отчего не сейчас? По крайней мере, он будет лишён сомнительного удовольствия читать и выслушивать то, что напишут о нём газетчики и изложит в своём приговоре военно-морской суд. Да и совестью всю оставшуюся жизнь мучиться не придётся, за погибших по его вине и убитых по его приказу.
В данный момент коммодор Честер шёл по кормовому коридору вслед за начальником «научной группы» кэптэном Френчем, надевшим флотский мундир только по случаю именно этого похода, и, чуть успокоив вдрызг раздёрганные нервы полупинтой[24] хорошего виски, прикидывал, удастся ли «профессору» придумать что-нибудь стоящее для их общего спасения или всё же придётся ставить его со всей компанией к стенке? На этот случай командир отряда судовой военной полиции – самый подходящий человек. Приведёт приговор в исполнение, не задумываясь.
Профессор Френч думал о вещах прямо противоположных. Он со слов самого командира знал, что живым ему в плен попасть не позволят. И хотя Честер признался в этом только для того, чтобы заставить «научника» старательнее думать о способе их общего спасения, цели он достиг прямо противоположной. Теперь доктор философии, физики и математики Гилберт Клеменс Френч стремительно перебирал в голове варианты – как наиболее эффективно нейтрализовать капитана, после чего сдать его русским и сдаться самому. Хорошие учёные везде нужны, сибирская каторга ему не грозит, а лаборатории Москвы или Петербурга ничем не хуже кембриджских.
Контр-адмирала военно-морской разведки Эванса, личного представителя одного из лордов Адмиралтейства, а через него и самого мистера Боулнойза, для маскировки носившего в этом походе такой же, как у Френча, мундир фальшивого кэптэна, тоже занимали жизненно важные проблемы. Уничтожение секретной аппаратуры вместе с персоналом и у него стояло на повестке дня, но не главным пунктом. Оно должно было произойти почти автоматически. В каюте у Эванса имелся некий тумблер, подключенный к отдельной от общесудовой электрической цепи. Один щелчок – и вся аппаратура сразу превращается в пыль. Персонал, соответственно, тоже, поскольку должен по боевому расписанию находиться на местах. Гораздо важнее было сообразить, как спастись самому. Вариантов, в принципе, всего два. Первый – сдаться в своём залегендированном качестве, то есть – прикомандированного к отряду для получения морской практики сотрудника совсем незначительного гидрографо-метеорологического отдела штаба флота. Здесь можно рассчитывать на кратковременное интернирование и спокойное возвращение на родину, поскольку войны всё-таки не объявлялось.
Второй – присоединиться к толпе русских «волонтёров». Их язык он знает вполне прилично, небольшой акцент легко можно отнести на счёт длительной разлуки с родиной и «языковой заражаемостью», завербованные, размещавшиеся в разных кубриках, в массе своей друг с другом не знакомы. Документы исчезнувших «надзирателей» лежат у него в сейфе, а фотографии… По личному опыту он знал, что на них пристально смотрят лишь в особых случаях. В этом варианте его, скорее всего, отпустят на все четыре стороны при заходе в первый же нейтральный порт.
О том, что и в первом и во втором случае русская контрразведка может оправдать свой пугающе высокий авторитет, то есть разоблачить его, Эванса, думать не хотелось. Но надо. Значит, необходимо поискать третий вариант – безопасный и безусловно выигрышный. Могут ему каким-то образом помочь «гипногенераторы» Френча? Интересно… Всех их возможностей Эванс не знал, джентльмену не по чину вникать в технические подробности, но если с помощью своей аппаратуры Френч собирался «загипнотизировать» и послать на смерть две сотни человек, то возможно ведь сделать и ещё что-то?
И, наконец, капитан-лейтенант (лейтенант-коммандер) Строссон. Он, доверенное лицо адмирала Гамильтона-Рэя, назначен в поход присматривать за деятельностью Эванса и реализацией плана с русскими «волонтёрами». Сам он имеет особое мнение по этому вопросу, но подчиняется своему начальнику. Сейчас внезапное изменение ситуации полностью подтвердило его правоту. Русские (хотя бы несколько человек) повели себя именно так, как он предвидел. Догадались ли о сути происходящего самостоятельно или кто-то подсказал – неважно. А вот то, что они мгновенно перешли к «партизанской войне» на вражеской территории – факт безусловный. Похоже, свой выбор Строссон сделал ещё в тот момент, когда Эванс сообщил ему об исчезновении нескольких «волонтёров» и охранников-коллаборационистов. Нетрудно было предсказать, что столь решительные люди (да вдруг – ещё и специально подготовленные?) способны наделать на крейсере очень много всяких неприятностей. Так оно и случилось. Сначала – сообщение Эванса об исчезновении нескольких русских и приставленных к ним надсмотрщиков, его попытка сделать капитан-лейтенанта своим помощником, а точнее – пособником. Потом – непосредственно диверсия, простая в исполнении и весьма эффективная. Только хороший морской инженер мог догадаться, что уничтожение рулевой машины – самый простой и надёжный способ превратить великолепный боевой крейсер в несамоходную баржу.
Строссон оказался совершенно прав, хотя и не знал о подобном прецеденте, когда сильнейший и новейший линкор «Бисмарк» бесславно погиб из-за всего лишь заклиненного в положении «на борт» руля. Вот и «Гренвилл», лишённый хода и управляемости, бессмысленно болтается на волнах, а неустановленное число русских террористов наверняка приступило к выполнению следующего номера своей программы.
Остин Строссон не то чтобы заслужил какое-то особое доверие Гамильтона-Рэя, но был им использован именно за умение не поддаваться господствующему мнению, «террору среды» и доводам каких бы то ни было авторитетов, собственного начальства в том числе. Даже демонстративно пренебрегая карьерой. Гамильтон-Рэй сам был человек подобного типа, только поумнее (то есть не готовым рисковать положением и жизненными благами ради абстракций вроде «собственного мнения). Оттого он понимал и пользу таких, как Строссон, и их потенциальный вред. Поэтому в перспективе капитан-лейтенанту светила ещё одна (максимум – две) нарукавные нашивки[25] и должность вечного консультанта «по общим вопросам» или вообще архивариуса. Адмиралами такие, как он, не становятся по определению.
По тем же самым причинам Строссон, оказавшись «на воле», очень легко выпал из-под влияния своеобразного обаяния «своего» адмирала и особого рода внушения, под которым находились все, входившие в круг интересов Арчибальда. Более того – он начал догадываться о некоторых вещах, как бы и невозможных, но, тем не менее, имеющих место. Поэтому сейчас капитан-лейтенант всерьёз задумался о том, как бы ему не оказаться случайной жертвой происходящего (что очень и очень не исключено), по возможности вступить в контакт с кем-то из руководителей «русских партизан», а через них – с командованием Российского флота. Честный офицер и далеко не глупый человек отлично понимал – интересы всего человечества явно преобладают над интересами некоей группки заговорщиков, пытающихся захватить власть в Великобритании и втянуть мир в новую тотальную бойню.
Цель была крайне трудная, её достижение связано с огромным риском, а в итоге зависело прежде всего от удачи. Но смысл попробовать был. Капитан-лейтенант сейчас как раз пытался смоделировать действия «террористов» или, лучше сказать, диверсантов, так, чтобы пересечься с ними в достаточно удобном месте, избежать почти гарантированной пули и, главное, успеть быстрее, чем Эванс, Френч или сам коммодор Честер совершат непоправимое. О приказе на самоликвидацию в случае угрозы захвата оборудования он тоже знал.
Такой вот психологический расклад образовался на текущий момент, а географически персонажи этого трёхмерного пасьянса перемещались в пределах двухсот метров по горизонтали и пятнадцати – по вертикали, непрерывно при этом принимая и либо реализовывая, либо тут же отметая некие микрорешения, которые должны были сложиться в единое судьбоносное МНВ[26].
Юрий Бекетов и Егор Кузнецов достаточно хорошо ориентировались в общей планировке палуб и надстроек кораблей подобного класса. Но именно на этом крейсере найти оптимальный маршрут к ходовому мостику и боевой рубке и тому и другому было затруднительно. Особенно в боевой обстановке и условиях острого дефицита времени. Тут пришла пора военному кораблестроителю Николаю Карташову в дело вступать. Пока он стоял рядом с Сильвией у стола Арчибальда и жадно наблюдал за разворачивающим действием. Точно как из первого ряда партера за пьесой из морской жизни, вроде «Разлома» или «Оптимистической трагедии»[27].
Вот до верхней палубы добрался авангард абордажной партии, пятеро – Анастасии Уваров велел оставаться в тамбуре, между стальной дверью, выходящей на правые шканцы[28], и трапом в батарейную, наблюдать за подходами с кормы, осуществлять непосредственную связь между группами, руководить действиями остальных валькирий и команды «волонтёров». Закончить разбираться с ранеными, оказать помощь, кому требуется, проследить, чтобы сохраняющие боеспособность пленные не смогли ею (боеспособностью) воспользоваться. Вскрыть оружейную комнату и приготовиться вооружать добровольцев из остающихся в кубриках соотечественников, за которыми уже послали Саню и Ваню, братьев Егора Кузнецова. Автоматы у них в руках должны прибавить убедительности их словам и доверия к ним. Распределить прибывших по группам сообразно их знаниям и способностям. Подходящая работа для взводной командирши.
Никто не заметил, каким образом Марина, ещё до того, как прозвучал касающийся валькирий приказ, успела очутиться рядом и даже несколько впереди мужчин. Она вообще обнаружилась, только когда короткой автоматной очередью положила показавшегося на сходном трапе кормового мостика британского офицера с пистолетом в руке.
– Верещагина, мать твою… Куда лезешь?! А ну, вниз! – запоздало выкрикнул Уваров, но Марина уже взлетела вверх по трапу, ударом ноги отправила за борт упавший рядом с простреленной головой офицера пистолет.
Но это было уже в пустой след. Девушка, убедившись, что больше на мостике, окружающем основание грот-мачты, нет никого, приоткрыла неизвестно куда ведущую дверь, на всякий случай бросила туда гранату.
– Давайте сюда, у меня чисто! – крикнула она. Когда к ней первым поднялся Уваров (сухопутный подполковник отнюдь не владел привычкой бегать по трапам вверх как обезьяна, а вниз слетать по поручням, не касаясь ступеней), она встретила его едва заметной иронической усмешкой в углах губ и довольно вызывающим взглядом.
– Куда тебя чёрт понёс? Ты что, команды не слышала?
– Не слышала, – честно ответила валькирия. – Нечего было слышать, вы с Настей очень тихо говорили! – И усмехнулась несколько вызывающе. Мол, я уже здесь, и ничего ты мне, граф, не сделаешь!
Она видела, как командир что-то приказывает Вельяминовой, даже примерно догадалась, что именно, и сработала на опережение. Как и планировала с самого начала.
– А! – обречённо махнул рукой Валерий. Девица формально права, а начинать с ней спорить совсем не время. – Потом поговорим. Держи правый сектор. От трапа и докуда видишь. При любом шевелении стреляй. А мы ещё выше попробуем…
Эта диспозиция тоже не устраивала Марину, она ведь собиралась идти впереди, в случае чего грудью прикрывая Басманова, и если её вдруг убьют, пусть он видит… В общем, несмотря на чин и кое-какой боевой опыт, мысли у неё в голове бродили подходящие какой-нибудь штатской шестнадцатилетней девице. Но тут уж ничего не поделаешь, сейчас-то приказ отдан ей лично. Придётся выполнять, защищая товарищей с тыла.
Наградой ей был одобрительный взгляд полковника, взбежавшего мимо неё на следующую кольцевую площадку, окружающую двухметровый в диаметре ствол мачты. По крайней мере, Марине показалась, что одобрительный. Но и этого достаточно.
– Теперь я пойду, – бросил Сильвии Карташов. – Они там сейчас запутаются, незачем вверх лезть, по шканцам надо! – и тоже шагнул как бы из-за кулис на окружённую броневыми декорациями сцену.
Из двадцати британских морпехов и троих артиллеристов, дежуривших при судовом арсенале, убитых, при тщательном осмотре, оказалось одиннадцать. Ещё четверо ранены так, что без экстренных операций в береговом госпитале вряд ли выкарабкаются. Значит, для них вся надежда, что русские корабли подойдут вовремя и их после квалифицированной врачебной помощи[29] эвакуируют вертолётом. А может, и на одном из тяжёлых крейсеров есть умеющие делать полостные операции врачи и должным образом оборудованный лазарет.
Восемь человек, в том числе и ротный командир, отделались контузиями и непроникающими ранениями. Этих наскоро перевязали, вкололи шприц-тюбиками что положено и сковали всех вместе их же собственными, положенными по должности наручниками.
У убитого британского главстаршины с широкими шевронами за пятнадцать лет службы Инга обнаружила связку ключей на специальной кожаной петельке у пояса. Хорошо смазанные замки броневой двери открылись легко и бесшумно, несмотря на свою внешнюю массивность и грубость. За дверью – ряды пирамид с винтовками, автоматами и ручными пулемётами, стеллажи с разнообразными боеприпасами. Где-то дальше должны быть и десантные скорострельные пушки, которые берут с собой при высадке на вражеский берег. Богатство, одним словом, приятное глазу военного человека.
– Ну вы, гвардия, – обратилась девушка к отозвавшимся на призыв братьев Кузнецовых полутора десяткам мужиков, успевших слегка пораскинуть мозгами и сообразить, что, получив настоящее оружие и под командой доказавших своё право руководить специалистов, бунтовать сподручнее, чем с противопожарным инвентарём. – Вооружайтесь, чем бог послал и кто в чём разбирается. Кто совсем ни черта не знает, я объясню.
Таких, чтобы «совсем», не оказалось, народ в большинстве своём подобрался бывалый. Каждый по-своему, но человек, не имеющий понятия, добровольно на подобное дело не вызовется.
Хватило десяти минут, чтобы восемь «бойцов первого призыва» и четырнадцать «новых», даже имён которых ни Карташов, ни Инга не спросили, превратились в несколько даже избыточно вооружённое подразделение.
– Молодцы, – продолжала Вирен исполнять самостоятельно принятую на себя должность, – теперь я – ваш командир. Следовать за мной, и всё исполнять мгновенно и беспрекословно. Тогда мы им покажем…
Анастасия не возражала против такой инициативы подруги, до этого, в силу характера и темперамента, предпочитавшей оставаться в звании рядового, хоть и при офицерских погонах. Ей же проще, не нужно самой об этой сомнительной публике заботиться.
– А вам, господин инженер, – обратилась она к Николаю, – приказано вслед за вашими товарищами выдвигаться. Они боевую рубку брать решили. Я с вами подпоручика Варламову пошлю, она за вами присмотрит.
Карташов не возражал. Хоть и вооружился он штурмовым автоматом «Стерлинг», похожим на короткую дырчатую трубу с пистолетной рукояткой и торчащим вбок магазином, а явно опытная девица, обвешанная оружием, прикроет его куда надёжнее, чем он сделал бы это сам. Да и помощник в том деле, что он задумал, лишним не будет.
– Как они пошли?
– А вот прямо по этому мостику, потом вниз по трапу и снова вверх, позади трубы. Дальше я их из виду потеряла. Но ваш товарищ сказал, что дорогу вы найдёте, а путь они вам расчистят…
У Николая тут же нарисовался в голове собственный план действий. Чего ради поверху бегать, где тебя со всех сторон видно и ничего не стоит пулю получить хоть снизу, хоть сверху? Можно и не просто на пулю нарваться, а на очередь из зенитной пулемётной спарки, если найдётся при них сообразительный сержант или лейтенант. Он, например, прямо отсюда видел целых восемь огневых точек пулемётов и сорокамиллиметровых «Бофорсов» на четырёх ярусах носовой надстройки. Другое дело, что едва ли сейчас расчёты интересуют какие бы то ни было люди, бегающие по палубам. У зенитчиков всё внимание на небо и горизонт, согласно боевому расписанию.
– Нормально. Тебя, подпоручик Варламова, как зовут?
Карташов был старше девушки лет на десять и имел звание «старший помощник судостроителя», равное классному чину коллежского асессора, а также, по знакам различия, положенным к парадной тужурке – армейскому капитану или старшему лейтенанту флота. По-любому она на три чина ниже, и разговаривать с ней можно исходя из этого.
– Мария.
– Маша, одним словом. Хороша Маша, да не наша, – решил сразу установить со своей напарницей непринуждённые отношения инженер. – Значит, так, госпожа подпоручик, – тут же переключился он, заметив в её глазах намёк на протест против панибратства, – идёшь за мной в трёх шагах. Бдительно смотришь по сторонам и назад. Желательно – одновременно. При любом подозрительном шевелении – огонь на поражение, своих у нас на пути по определению быть не может. Вперёд смотреть и путь выбирать я сам буду. Не отставать, по трапам – только бегом, и вообще темп нам потребуется, чтобы всё как надо сделать и друга моего удивить. Пошли!
Марии этот мужчина тоже понравился. Весёлый, отчаянный, похоже, никаких признаков страха или растерянности не проявляет. Опять же – близкий друг Юрия. Если все живыми до места дойдут, через него, как через боевого товарища, легко будет и со штабс-капитаном поближе познакомиться. Непростой человек, понятное дело. Но на неё обычными глазами смотрит, а Бекетов сразу – по-особому!
Карташов знал что делал. По той части крейсера, что он успел изучить, сложилось отчётливое представление и об остальной его архитектуре.
– У тебя фонарь есть, Варламова? Это хорошо. Приготовь. Возможно, кое-где не слишком светло будет. Имей в виду, кстати – на кораблях чёртова уйма всяких торчащих железок, высоких порогов, низких потолков и так далее. Наблюдай за мной, ворон не лови. Лбом приложишься – кричать и ругаться не надо. Терпи. Особо внимательна будь, спускаясь по трапам – коварная штука. Сколько на них рук и ног сломано – ужас.
– Всё поняла, – без иронии кивнула головой Мария. – По-моему – стоит поторопиться…
– Поторопимся. Но без инструктажа по технике безопасности – никак.
Николай повёл девушку вниз, вниз и вниз, почти до самого второго дна. Там они попали в длинный узкий коридор, где было ужас как жарко. И гудело через металл сильно, и пол под ногами мерно вибрировал.
– Это у нас тут котельные и машинные отделения, – пояснил инженер. – Потерпи, мы быстро. Дальше легче будет.
Действительно, через полсотни шагов они оказались в узком цилиндрическом помещении метров трёх в диаметре. Вверх уходил вытертый сотнями рук и ног до блеска скобтрап. Здесь было уже не жарко, а весьма прохладно, и переборки на ощупь холодные и влажные. Николай предостерегающе поднял руку:
– Здесь – тихо. Слева и справа посты энергетики, живучести и центральный артиллерийский. Человек двадцать в них обычно отирается. Но мы их обойдём, и очень надеюсь, что никто оттуда случайно не высунется…
За очередной, вопреки уставу не задраенной водонепроницаемой дверью от борта к борту шёл поперечный коридор, имеющий, в свою очередь, «Т-образные» ответвления справа и слева. На «перекрёстках» – ведущие вверх нормальные трапы. Их обилие и кажущаяся беспорядочность расположения уже начали Марию утомлять. Хорошо, что сама она не на флоте служит.
– Сейчас будет самое интересное, – сказал Карташов спутнице. – Если ни с кем не столкнёмся – по этой вот шахте поднимемся прямо в главный командный пункт, по традиции именуемый боевой рубкой. И имеем приличный шанс обогнать наших друзей и встретить их там с распростёртыми объятиями.
Мария понимающе кивнула, приподняла на уровень груди ствол автомата, пошевелила пальцем на спусковом крючке.
– А вот ты это, по возможности воздержись стрелять, без самой крайней необходимости. Труба – она и есть труба. Звук хорошо передаёт. Если в рубке услышат – люк прикроют, и всё! Нам с тобой всё, – счёл он нужным пояснить, хотя подпоручику смысл его слов был и так вполне понятен. – Лучше кинжалом твоим, – он указал на пристёгнутый у девушки вдоль бедра штурмовой нож.
– Можно и без, – согласилась Варламова. Поставила автомат на предохранитель, отстегнула страховочную петлю на ножнах. Карташов этого делать не стал, здраво рассудив, что если вдруг возникнет критическая и, естественно, мгновенная ситуация, снять оружие с предохранителя лично он может и не успеть, а рукопашному бою не обучен вообще.
В следующий момент так оно и случилось. Слева послышались близкие голоса, и из-за угла коридора появился коренастый мужчина в синем кителе с четырьмя золотыми нашивками на рукавах. Английских знаков различия Николай не знал, но по аналогии сообразил, что этот тип никак не меньше чином, чем российский кап-два. Офицер как раз сейчас, обернувшись, говорил что-то идущим за ним.
«Живым бы взять, – мелькнуло у Карташова, – важный дяденька, не ниже стармеха или старарта». Мария поняла его без слов. Дальнейшее произошло мгновенно. Николай, собственно, ничего больше и сообразить не успел, не то чтобы сделать. Был бы один, мог, наверное, крикнуть «Хэндз ап!», а при попытке сопротивления наверняка бы выстрелил, чисто машинально.
Варламова же, перейдя, как показалось инженеру, в какой-то иной темп (тем более что так оно и было), левой рукой отстранила его с дороги, метнулась вперёд, правой схватила англичанина за толстую красную шею, дёрнула на себя, навстречу выброшенному вперёд и вверх колену. Удар получился впечатляющий и если бы пришёлся в переносицу или ниже – несколько недель лечения в госпитали были бы моряку обеспечены, и это – в лучшем случае. Но Маша ударила в лоб, в самую крепкую кость черепа, за которой, к тому же, никаких жизненно важных центров не размещалось. Лобные доли за другие функции отвечают. Зато сознание «объект воздействия» потерял сразу, но, что важно, ненадолго и без вредных последствий. Нечто вроде обычного нокаута.
За углом коридора, в двух шагах позади офицера, шли ещё двое, с нашивками поу́же и числом поменьше. С этими церемониться ни команды, ни оснований не было. Одного подпоручик ударила, сменив ногу, носком ботинка в район печени, второго, почти одновременно, затыльником автомата снизу вверх, под угол правой челюсти.
«Этим, пожалуй, помощь уже не потребуется», – краем сознания подумал Николай, сам придя в некоторое остолбенение от только что увиденного. Да, какие уж тут кинофильмы, где персонажи обмениваются десятками подобных ударов, в самые чувствительные места, никоим образом от них не страдая, а лишь приходя в необходимый для окончательной победы кураж. Здесь мгновенное, почти не воспринимаемое глазом движение, негромкий звук – и нет человека, явно не успевшего додумать свою последнюю мысль.
Карташов, с автоматом на изготовку, сделал пару шагов. Нет, всё тихо. Дверь поста энергетики закрыта, оставшиеся там занимаются своими делами, никто ничего не услышал.
Он оттащил обоих не то старших лейтенантов, не то лейтенант-коммандеров за поворот. Посмотрел на девушку с уважением пополам с недоумением.
– Как ты их лихо приложила…
Мария ничего не ответила, только чуть дёрнула щекой.
– А этот как? – он кивнул на первого офицера.
– Скоро очухается…
Валькирия присела рядом с оглушённым, сноровисто охлопала его от щиколоток до плеч, рывком оторвав одну пуговицу, расстегнула китель, запустила рукав во внутренний карман. Вытащила офицерскую книжку, открыла, взглянула, присвистнула. Протянула Карташову.
Тот прочитал: «Джером Лесли Макдоннел. Кэптэн. Старший помощник командира корабля Его Величества «Гренвилл».
Да уж. Везёт так везёт. Лишь бы сэр Джером Лесли дуба не врезал раньше времени. Очень интересно, что он именно на этом посту именно сейчас делал? Корабль не в бою, повреждений не имеет, борьбу за живучесть вести пока рано. И есть люди, непосредственно за это отвечающие. У старпома сейчас куда больше неотложных дел имеется, он всегда там, где нужнее всего. Например – в румпельном отделении ремонтную бригаду подгонять и понукать. Уж не крейсер ли свой топить собрался кэптэн Макдоннел? По согласованию с командиром или по собственной инициативе. Если да, то начинать нужно именно отсюда. Автоматические приводы кингстонов и клинкетов на этот пост выведены, перепускные клапаны цистерн и отсеков и многое другое, что можно использовать для экстренного затопления корабля. Самый быстрый способ, конечно, это взрыв артиллерийских и минных погребов, но тогда жизни и комсостава и команды отнюдь не гарантированы. На этот случай экипаж сначала или в шлюпки садится, или в одних спасжилетах за борт прыгает.
– Как скоро?
– Не знаю, минут через десять-пятнадцать обычно. Но вдруг какие осложнения, гипертонией страдает, например, тогда вообще может не очнуться, – ответила Мария, щупая пульс «пациента». Лучше всего ему бы хоть ненадолго гомеостат надеть, но при постороннем человеке делать это вряд ли стоит. Можно пока ограничиться уколом из стандартного шприц-тюбика.
– Ты это брось, он нам живой нужен. Одним словом, наблюдай за ним и по сторонам смотри, я на минутку отлучусь, дело есть…
Едва ли Мария нуждалась в его советах, но – мужчина есть мужчина, да ещё старший по званию, что-то руководящее изречь должен.
Для непосвящённого человека любой отсек боевого корабля представляет собой непостижимое нагромождение труб всевозможного диаметра и цветов, кранов, клапанов, силовых щитов, распределительных коробок и прочего, и прочего и прочего. Причём конструкторы, создавая рабочий проект корабля, совершенно не заботятся о комфорте людей, которым предстоит на нём служить и с техникой работать. Всё подчинено исключительно своеобразно понимаемой рациональности, зачастую несовместимой не только с эргономикой, но и с житейской логикой. Оттого в офицерской кают-компании среди кожаных кресел и мебели красного дерева спокойно размещают торпедные аппараты и скорострельные пушки, в салоне адмирала устраивают горловину элеватора из погреба снарядов зенитной артиллерии и даже в госпитальный отсек могут воткнуть пару совсем неуместных там приводов водоотливных насосов.
Вот и пост энергетики и живучести представлял собой обширное помещение с низким, чуть больше двух метров подволоком, сплошь загромождённое устройствами, даже названия которых не сразу выговоришь, не то чтобы назначение понять. Глухие, без иллюминаторов переборки завешаны стрелочными циферблатами, манометрическими трубками, телефонными аппаратами, стальными и громоздкими, как небольшие сейфы, квадратными и продолговатыми коробками, от которых отходят пучки проводов и гнутые медные трубки, кнопками всех размеров и цветов, целыми блоками блестящих тумблеров и пакетных выключателей. Всё это лишено видимой системы, и как со всем этим разбираются полтора десятка матросов, уорент-офицеров и три техник-лейтенанта – абсолютно непонятно было бы очень многим, девушкам-валькириям в том числе. Но для Карташова этот пост, как и любой другой на любом корабле, был как открытая книга, выражаясь в стиле XIX века. Правда, чтобы запомнить устройство и назначение всех систем, приборов и приспособлений, научиться пользоваться ими при любых обстоятельствах, в том числе в темноте, дыму́ и под шум льющейся в пробоины забортной воды офицеру-выпускнику училища требуется примерно полгода, матросу-новобранцу – полтора.
Несмотря на гудящие вентиляторы, в посту было довольно жарко, сильно пахло нагретой краской, машинным маслом и озоном.
«Какой-то щит сильно искрит», – привычно определил Николай, но его английское разгильдяйство сейчас не интересовало. Чтобы привлечь внимание занятых своим делом моряков, он дал короткую очередь в дальний верхний угол, чтобы избежать рикошетов и раньше времени никого не задеть.
Все взгляды, естественно, повернулись в его сторону.
– Всем сохранять спокойствие, вы не сопротивляетесь – я не стреляю. And on the contrary[30]. Если поняли, отойти к правой переборке, – указал стволом место, где весь личный состав был бы на виду и лишён какой-либо свободы маневра, – руки выше плеч. За пистолеты и иные подручные предметы не хвататься. Командир поста – ко мне!
Всё случилось так быстро, вид незнакомца, а главное – его автомата были так убедительны, что ни у кого не мелькнуло и мысли о сопротивлении. Да и вообще в подобных обстоятельствах сопротивляться как-то странно даже. В чистом поле, с оружием в руках – есть шансы и стимул, а если так, как сейчас – принято не дёргаться и ждать дальнейшего развития событий. Моряки послушно отошли в указанное место, вперёд выдвинулся лейтенант-коммандер в расстёгнутой рабочей тужурке поверх белой майки.
– Можете не представляться, – усмехнулся Карташов, – я тоже не собираюсь. Отвечайте быстро, зачем старпом приходил? Приказал топить крейсер? Не врать, – не люблю. Быстро, я сказал!
Отличное, в том смысле что очень близкое к врождённому, диксилендовское[31], гнусавое и с множеством почти до неузнаваемости искажённых английских слов, произношение Николая направило мысли офицера на противоположный от истинного направления курс.
– Разве мы воюем и с вашей страной? – спросил лейтенант-коммандер.
– Мне кажется, что вы уже ни с кем не воюете. Но и это меня не интересует. Ваш нынешний статус определят другие. Я задал вопрос – приказал Макдоннел готовиться к затоплению корабля?
Сообразить, что всё это чистый блеф, лейтенант-коммандер не успевал. Чисто физически. Незнакомец назвал фамилию старпома и цель его прихода. Кэптэн с сопровождающими покинул пост две минуты назад. Захватить его и ещё двух офицеров без всякого шума, при этом успеть допросить – за это время нереально. Значит, человек с автоматом и алабамским акцентом всё знал заранее. Подождал, пока старпом уйдёт, и вошёл после него. Кто этот человек – думать тоже некогда. Слишком нервно пошевеливается его палец на блестящем спусковом крючке английского автомата. Дёрнет чуть сильнее – и всё. Своей цели налётчик добьётся в любом случае, а лейтенант и его люди просто перестанут жить. Причём – навсегда. В загробную жизнь офицер не очень верил, да и в любом случае там существовать будет уже не это тело, не эти мысли и не эти желания. А прожить ещё хотя бы лет сорок, а лучше – пятьдесят офицер очень рассчитывал. У него в роду никто из мужчин раньше восьмидесяти не умирал, даже когда не было никакой современной медицины, гигиены и прочего…
– Да, приказал… – ответил офицер.
– Могли бы и «сэр» добавить, я старше вас по званию.
– Мне это неизвестно.
– Да и мне честно говоря, наплевать. Это я просто к тому, чтоб вы знали – не с сомалийским пиратом дело имеете. А с человеком, наверняка превосходящим вас в квалификации. У ваших людей нет оружия?
Николай вёл этот, как со стороны могло показаться, чересчур длинный и якобы никчёмный разговор отнюдь не из склонности к пустой болтовне. Постоянное общение с самыми разными людьми, от флотского и собственного заводского начальства до последнего разметчика или сварщика научили его многим психологическим приёмам. Сейчас, например, он заставлял собеседника рассеять внимание между несколькими, как бы не слишком связанными, но кажущимися одинаково важными темами, не позволял ему сосредоточиться на какой-то одной. Этим он как бы интеллектуально обезоруживал партнёра, заставлял исполнять приказы и отвечать на вопросы быстрее, чем тот мог их отрефлектировать.
– Откуда у нас оружие? Матросам оно вообще не положено, кроме как в карауле, а у офицеров пистолеты в ящиках столов ржавеют, – позволил себе криво улыбнуться офицер.
– Знакомо. Что ж, тем лучше для вас и спокойнее мне. Руки можно опустить. Кто здесь электрик?
Мужчина средних лет в куртке без знаков различия обозначился шагом вперёд и наклоном головы.
– Уорент-офицер Томлинсон, сэр.
– Очень хорошо, Томлинсон. У вас есть приличный аккумуляторный фонарь?
– Так точно, сэр.
– Подайте мне его.
Уорент-офицер скомандовал ближайшему матросу, и тот мгновенно принёс требуемое.
Николай проверил. Нормально светит, ярко.
– А теперь, Томлинсон, возьмите какую-нибудь приличную железку с изолированной рукояткой подойдите к главному распределительному щиту, откройте и закоротите подводящую шину.
Электрик растерянно посмотрел на своего командира.
– Я неясно выразился? Может быть, вон те две штуки, где «саплей»[32] написано, у вас называются как-то иначе? Это неважно. Действуйте.
Голос и облик Карташова, никак не согласующиеся с представлением о жестоком и грубом террористе, пирате, или как там ещё можно назвать, плюс взведённый автомат, направленный прямо в грудь лейтенант-коммандеру и на группу моряков позади него, производили требуемое гипнотическое впечатление.
Уорент-офицер взял из ящика большой, сантиметров в сорок напильник, как-то механически подошёл к шкафу и сделал то, что требовал Николай. Полыхнуло настолько здорово, что в мгновенно наступившей темноте перед глазами запульсировали алые, голубые и зелёные пятна. Ещё более остро запахло озоном и горелой изоляцией.
Карташов включил фонарь. Электрик выглядел контуженным и тупо смотрел на свои руки. Напильник вырвало из них и отбросило далеко в сторону.
«Наверное, и прожгло насквозь», – подумал инженер. Когда-то, в студенческие ещё годы, с ним самим случилась подобная штука, только он закоротил шины высокого напряжения и с очень приличной силой тока случайно.
– Вот наверное и всё пока, – спокойно сказал он в пространство. Теперь сидите здесь и ждите дальнейшего развития событий. Никаких попыток выполнять предыдущий приказ не предпринимать. Я его отменяю. А на всякий случай повешу на дверь снаружи пару гранат, так что и выбираться самостоятельно не советую…
Пост был выведен из строя основательно, поскольку блоки предохранителей, из соображений большей надёжности, находились совсем в другом месте, а выйти из отсека эти «лаймы»[33] едва ли рискнут.
В коридоре Мария так и сидела рядом со старпомом. Тот, похоже, начал постепенно приходить в себя. Довольно быстро, если учесть, что посещение поста и все действия там заняли меньше пяти минут.
– Способен этот просвещённый мореплаватель подняться на десять метров по трапу? – спросил Карташов, ожидая, пока сердце перестанет колотиться и отпустят напряжённые нервы. Ему это представление далось нелегко. Одно дело – проигрывать такие сюжеты в голове, совсем другое – держаться и говорить, как супермен, отнюдь не будучи им на самом деле. Хорошо хоть, во время путешествия с Юрием вокруг половины «шарика» кое-какие навыки появились и характер окреп, а то бы ничего у него не вышло. Устроил бы никчёмную мясорубку с перепугу, а так чисто получилось, вроде как «детский мат» невзначай опытному игроку поставил.
– Попросим – пойдёт, – коротко ответила Мария и чувствительно толкнула кэптэна стволом под лопатку. – Поднимайся. Дойдём живыми – отлежишься.
Удивительно, но моряк, выглядевший не совсем вменяемым, с кровоподтёком, быстро разливавшимся на лбу и вокруг глаз, слова девушки понял, не совсем уверенно встал и, как сомнамбула, начал карабкаться по скобтрапу, ведущему по узкой, чуть шире плеч крупного мужчины, шахте, ведущей прямо в главный командный пункт. Впереди поднимался Карташов, за ним англичанин, замыкающей – Мария. Подстраховывала, хотя сорваться здесь было практически невозможно – чуть отклонился назад – и упёрся спиной в сталь трубы.
В боевой рубке, люк в которую по боевому расписанию был открыт, не оказалось никого, кроме сигнальщика, дежурившего у телефонов. Да и правильно – зачем тесниться в глухой коробке с узкими прорезями-бойницами, через которые почти ни черта не видно, если этажом выше, в так называемой «оперативной рубке» куда просторнее, с четырёх сторон большие остеклённые окна со сдвижными створками и целых три выхода на обширный мостик. На его крыльях – два четырёхствольных «Эрликона» в полусферических вращающихся башенках.
Сначала Николай направил на сигнальщика автомат, а потом Мария одним движением выключила парня, недоумённо таращившегося и на неприятное, когда смотрит тебе в грудь, дульное отверстие, и на недавнего «царя и бога» – старпома, выглядящего как после драки в портсмутском борделе, и на молодую ведьму, тоже с автоматом и очень неприятно прищуренными глазами. Этот взгляд и вспомнится ему первым, когда он придёт в себя после долгого беспамятства.
– Не сильно ты его? – спросил Карташов, когда матрос сполз по переборке на рифлёный настил рубки.
– Раз не убила – значит, не сильно. Очнётся, только шеей долго будет больно двигать.
Тут наверху послышался шум, крики, даже выстрел громыхнул, пистолетный, вообще как-то неуместный на столь грозном корабле, где положено грохотать только пушкам главного калибра и зенитным скорострелкам.
Конец ознакомительного фрагмента.