Большая книга женской мудрости (сборник). Раздел I. Звезды в соломенной шляпке. Мудрые притчи для мудрых женщин. Светлана Савицкая[1] ( Сборник, 2014)

1. Серебряные врата

Жили люди на земле, поживали беспечно, как вдруг ни с того ни с сего на полсвета белого выросла черная стена. Вышел на землю враг из серебряных врат. Направились навстречу волхвы с превеликими дарами, златом, жемчугом, каменьями драгоценными убеждать врага, чтобы не трогал их. Да в плен попали.

Много раньше было у народа противников. Но такого не случалось.

Выдвинулись следом мужики стариков выручать, заточили стрелы. В умах черная несправедливость. Но не тут-то было – враг силен и жесток, быстро поверг всех в кровь, грязь, страх и беспросветное рабство.

Собрались тогда оставшиеся мальчики.

Нарядились в кольчуги, как взрослые. Ожесточили сердца ненавистью. Заострили копья и ринулись в бой, но и они не смогли дать отпор. И они за вратами исчезли.

Собрались бабы у большого костра, стали думу думать, как землю от лютой беды спасать.

Высоки серебряные врата. Да широка стена. Ни пешему, ни коннику, женщине и подавно ни перелезть, ни обойти ее никак не получится.

– Дорога идет через лес и у гор сворачивает, – молвила самая древняя мать. Ведающая мать Ведь-ма. – Собирайте обоз, старухи. С копьями, стрелами, булатными мечами. Нельзя обойти стену, но можно объехать. Выедем на подмогу со стороны гор, получат оружие наши мужики, вместе с ними сможем отомстить. А сгинем, так нас не жаль. Пожили как могли на этом свете, и ладно.

Собрали обоз самые старые бабы ведьмы, ведающие матери. Повели по дороге лошадей да быков. Повозки от груза ломятся. Лица от горя белее смерти стали.

Отворились тут Серебряные врата. Захватили враги обоз. К мужикам старух еще в полон увели.

Долго горевали оставшиеся бабы. Да слезами горю не поможешь. Вновь собрались они вкруг костра.

Вновь стали думу думать.

– Река! – воскликнула тут Веста, та, которой весть о замужестве давно пришла, да пропал милый друг за серебряными вратами, как и у других, – Ра-река течет вкруг врат! На лодках можно их обогнуть. Передать нашим милым друзьям то, что необходимо для победы!

Снарядили молодые, женатые бабы лодки. Посыпали головы пеплом. Поплыли мужиков из беды выручать.

Да не тут-то было. Вновь коварно разверзлась стена. Вышел на землю враг из серебряных врат. Захватил лодки и баб захватил.

Что делать?

Остались на земле лишь самые малые девочки, куда им до Вест, побывавших в замужестве, куда им до Ведьм, знающих все! Куда им до мудрых дедов, сильных мужиков и отважных мальчиков! Ни вести от суженых им еще не было, ни опыта жизни земной, ни знания этой жизни.

Собрались вкруг костра они. Плачут. Некому зверя и рыбу добывать. Некому рожь-пшеницу жать. Не кому пироги печь. Сидят голодом.

Молвила тут самая младшая из всех Не-Веста и горячо воскликнула:

– Хватит горевать! Грусть-печаль из пустого в порожнее переливать! Знаю я, что надо делать. Вот только сможем ли?

– Сможем! Сможем! Мы все сможем! Кроме нас некому! – ответили подруги.

– Тогда слушайте. Должны мы корабль построить. Большой-большой, больше лодок всех, вместе взятых, шире всех повозок и телег! Чтобы весь наш род на нем уместиться мог. Не простой этот корабль будет. Волшебный. Который летать умеет. Потому как против черной магии только белое волшебство помочь может.

– А как же строить мы его будем? Ведь мы не умеем, как надо, – возразили другие не-весты.

– Не умеем, как надо, значит, получится так, как не было никогда. В мечтах мы его строить будем. Но лишь в тех мечтах, где нет места злому, а лишь то, что хотим видеть в будущем и за что стоит драться. Так только врагов победить во сне можно!

– А о чем же мечтать? – спросили девушки. – Ведь мы жизни не знаем!

– О самом прекрасном. О цветах. О пшенице. О пашне. О птицах. О звере. О рыбах. О траве. О бабе. О деде. О маме. О папе. О сыне. О дочке. О солнце. О небе. О земле и ветре. О мире. О любви. О счастье. Закройте глаза. И представьте все разом этот корабль. И все у нас получится.

Не спали в эту ночь не-весты. Сели спиралями у костра. Взялись за руки. И давай мечтать.

И сознание дев непорочных было столь мощным и столь прекрасным в своем отчаянии, что появился над землею огромный крылатый корабль, точно белый лебедь, украшенный самыми благоуханными цветами молодых не-вест. Не из бревен он был сбит, а из призрачных мерцающих радуг. Веслами того корабля управляли любовь и счастье. В высоких шелковых парусах трепетали теплые весенние ветры. Вместо штурвала – блистательное солнце! Вместо пушек – смелые звезды! Оживают на том корабле самые лучшие, самые веселые игрушки. А на палубе – все радостно смеющиеся дети земли!

– Вперед – скомандовала Не-Веста, – постоим за наших отцов и дедов, баб и матерей, за наших братьев и за нашу Землю!

И ринулся рожденной галактикой мощный непреодолимый энергетический сгусток – этот прекрасный коллективный сон – в разрозненные сны врагов, которые мечтали лишь о власти, деньгах и славе. И те под ничтожеством своих стремлений, превратились в камни и пыль. Точно разъеденная серной кислотою рухнула стена. Выбежали освобожденные из плена жители земли.

Обняли не-вест весты и ведьмы, старики, мужики и братья. Растаял в воздухе корабль.

А серебряные врата превратились вот в эту сказку. Но ты помни о ней.

2. Белые цветы

В непролазной чаще черного леса стоял когда-то угрюмый город. И жили в нем несчастные люди. Свои драгоценности они прятали в сундуки и сейфы. Дома обносили высокими заборами. И свирепые псы бегали в каждом дворе.

Но самое страшное – лица свои люди прятали под масками. Когда шли на работу, надевали маску научности, когда шли в магазин – маску самодовольства. На все случаи жизни у них были свои маски. Они изворачивались, лицемерили, и всяк норовил обмануть другого. Со временем души у всех так зачерствели, что превратились в совсем маленькие песчинки…

Но вот однажды в их городе появился дом, совсем непохожий на остальные. Окруженный садом с невиданными белыми цветами, благоухающими на весь город, он вызывающе стоял на центральной площади без решеток и заборов, и от него исходило белое сияние. А среди цветущих вьющихся растений качалась на качелях молодая женщина с длинными рыжими волосами, которые, как костер на снегу, полыхали среди белого сада.

Жители надели маски превосходства и безразличия, хотя, конечно, разглядели все до мельчайших подробностей. Дождавшись ночи, они надели маски жуликов, и пришли воровать белые цветы.

Жадными руками вырывали они все с корнями, а клумбы затоптали, ведь их нельзя унести с собой. Каждый житель посадил в своем черном саду белые цветы, но к утру, они опустили головки и зачахли.

Днем жители угрюмого города, надев маски любопытства, пришли к необычному дому, и опять, будто нетронутый, благоухал белый сад, а женщина безмятежно качалась на качелях.

– Да она издевается над нами! – подумали жители, и ночью одели маски убийц, чтобы отомстить ей.

Но когда они проникли в дом через открытые окна и двери, тот оказался совсем пустой, лишь тени метались по стенам. Обезумевшие, они ломали дом, топтали сад, но стоило им отвернуться, как все снова возвращалось к своей красоте.

Без сна провели жители города остаток ночи. И что-то переменилось в них. Неудержимая сила тянула всех к непокорному дому. Утром они окружили его кольцом, даже забыв надеть маски, и спросили женщину, которая с улыбкой на лице поливала цветы:

– Кто ты? Зачем ты появилась у нас? Почему ты без маски? Почему нет забора вокруг твоего сада? И почему тебя не охраняет свирепый пес?

– Я? – женщина засмеялась, и всем сразу стало легко на душе. – Я – ваша мечта! Я долго ждала, что вы придете без масок, и вы пришли. За это я подарю каждому по цветку.

Складки одежды женщины расправились, и все увидели прозрачные крылья. Незнакомка стала перелетать с цветка на цветок.

– Выбирайте, – говорила она, – вот это белые хризантемы – цветы надежды, белые орхидеи – цветы совершенства, белые гвоздики – цветы дружбы, белые розы – цветы чистой любви, белые пионы – цветы невинности, белые лилии – символ чистоты… Возьмите их, они ваши!

Тогда каждый осторожно и недоверчиво выбрал себе по цветку, чтобы посадить его в своей душе. И город сразу заискрился светом. И рухнули заборы. И разбежались собаки. И открылись кованые сундуки…

А на месте волшебного дома взметнулось большое рыжее пламя. Жители собрали все теперь уже ненужные маски и бросили их в это пламя. И оно поглотило их.

И расступился черный лес. Теперь это самое счастливое место на земле, которое можно назвать раем. К нему сто дорог. Загляни в себя. И если ты найдешь в своей душе хоть один белый цветок, тебя с радостью встретят в этом городе.

3. Мудрые мысли

За толстым стеклом в шкафу жили книги. Они были разные. На нижней полке пыхтели от пыли неповоротливые энциклопедии, которые знали все. Вот уж кто мог ответить на любой вопрос! Полки повыше занимали романы, повести, рассказы. Они тоже давали ответы, только длинные и подробные. С такими книгами хозяйка засыпала в кресле у камина, обнимая их, как любимую подушку. А с самой высокой полки поглядывали маленькие томики стихов. В их глазах были одни вопросы. И хозяйка редко брала стихи, потому что давно выучила их наизусть.

Хозяйка не покупала новых книг. В основном их ей дарили. И вот на день рождения кто-то принес сборник под названием «Мудрые мысли». С каким упоением прочла женщина созвездие лучших умов под одной обложкой! И, как это бывает, когда читаешь сразу много умных вещей, не запомнила ничего из прочитанного. Но осталась в восторге! И конечно, отвела для новой книги в шкафу лучшее место.

Шло время. К хозяйке приходили гости, и она знакомила их с книгами в шкафу. Или же гости сами знакомились с ними, когда хозяйка накрывала белой скатертью стол. В один из таких приемов хозяйка любезно предложила кому-то почитать «Мудрые мысли». Так сборник цитат попал в другие руки.

Хозяйка, скорее всего, не догадывалась, что у всех книг есть свой характер. Они привыкают к людям. А некоторые сильно обижаются, если их выносят из дома, и не возвращаются совсем. Обиделись и «Мудрые мысли». К тому же они немного умели колдовать.

Долго вспоминала хозяйка, кому же она отдала свои «Мудрые мысли», но так и не вспомнила. А книга после прочтения попала в третьи руки, потом в четвертые. И все забывали предыдущих и последующих ее хозяев. Так «Мудрые мысли» обошли весь город, не зацепившись ни в одной голове ни одним намеком. Обложка порядком истрепалась, страницы засалились и загнулись. Корешок ослабел. Но «Мудрые мысли» оставались быть, по-прежнему, мудрыми, потому что однажды перестали сердиться и вернулись в дом хозяйки через сотые, а может, тысячные руки.

Прочтя их снова от корки до корки и устанавливая за толстое стекло шкафа, хозяйка сказала:

– Да! Чудесная книга! У меня когда-то давно-давно была такая же. Только новая. Их теперь не выпускают. У кого же я ее брала?..

4. Звезды в соломенной шляпе

Жил один охотник. Это был очень хороший охотник. Ловко добывал он лося и без страха мог посмотреть в глаза медведю. Из соседней деревни подобрали ему родители достойную пару, ладную и работящую. Родила она ему трех сыновей. Дружно жила семья. Строились. Сеяли пшеницу. Растили детей.

Так и продолжалось бы дальше. Но однажды пошел охотник в лес и забрел так далеко, где не бывал раньше. Много дней блуждал он, пока лес не расступился перед широкой рекой.

Прильнул охотник губами к прохладной воде, и тут рядом с собой увидел отражение прекрасной девы в соломенной шляпе.

Синей тенью отражалась в грустных глазах прохладная река. Соломенные волосы спутаны ветром. Рот слегка приоткрыт и не знает, улыбаться ему или сердиться. Но вот вздрогнули ресницы. Девушка отпрыгнула и пошла по песку, оставляя легкие, почти невесомые следы.

– Постой! – охотник догнал ее и взял за руку.

– Разве ты меня не боишься? – спросила девушка.

– Ты кто? – нахмурился охотник. – И почему это я должен тебя бояться?

– Я? – девушка задумалась, опустила глаза. – Я сама не знаю, кто я. Но меня все боятся. А ты правда не боишься?

– Я ничего не боюсь.

– Это хорошо, – сказала девушка.

Она сняла с головы свою шляпу и сказала:

– Смотри! Смотри на небо! Даже днем через соломенную шляпу можно увидеть звезды!

Охотник заглянул в ее волшебную шляпу и забыл о семье, о детях и о родной деревне.

Девушка привела его к себе в соломенную хижину. Все там было из соломы: и стены; и крыша; и коврики; и гамак… и в них шуршал теплый ветер.

Целую неделю прожил охотник у прекрасной девы. Даже устал от безделья. И сразу вспомнил, что надо идти домой, где его ждут дети и семейные хлопоты.

Еще грустнее стали глаза у прекрасной девы. Сняла она шляпу и отдала охотнику.

– Возьми, если захочешь снова ко мне, загляни в нее, увидишь звезды, и ноги сами приведут тебя сюда.

Горько было расставаться охотнику, успел полюбить он лесную нимфу. Спрятал он шляпу и пообещал вернуться.

Быстро нашел охотник свою деревню. А там уже три года прошло. Радостно встречала его семья.

И жизнь опять потекла своим чередом. Охотник ходил на охоту. Сыновья росли. Вместе сеяли и убирали хлеб.

Только иногда он грустно вспоминал о Соломенной деве.

– Вот, – думал, – запашем поле, потом, – вот, соберу урожай… а дальше – зима, охота, дети, жена, заботы… И все повторялось по кругу.

Прошло много лет. Старший сын вырос, стал неплохим охотником, почти как отец. Искал он как-то топорище в старом сарае и нашел кожаную отцовскую сумку, а в ней шляпу. Заглянул он в нее и увидел звезды!

– Отец! Отец! – вбежал он в дом. – Смотри! Я вижу в шляпе звезды! Отец! Отпусти меня в дальний лес на охоту! Так и просится, так и зовет душа!

Ничего не ответил старый охотник, глядя на красивого и бравого молодца. Такие из дальних странствий не возвращаются. Пока нет семьи, нет хлопот, нет и тяги к родному очагу. Забрал шляпу и бросил в печь. Хрустко загорелись сплетенные хитрым узором соломинки. Печально улыбнулось из огня прекрасное лицо. Взметнулись светлые волосы и рассыпались звездным салютом.

И все погасло, как будто ничего и не было.

5. Нелюбимая

Во сне он подумал: почему так тянется этот неуютный пустой сон, где гуляют сквозняки среди оголенных деревьев…

И день осознавал себя в новой яви непредвиденно длинно. С самой первой минуты пробуждения уже надоев.

Шлепание тапок Пуха до туалета. А потом стучание ложки о тарелку. О! Это стучание ложки о тарелку с доедающейся манной кашей!

Виктор Семенович ждал терпеливо и мучительно, пока она уйдет на работу, закрывал глаза, точно спит. Пух еще хлопала дверьми шкафчиков, что-то собирая, скрипела выходной дверью, потом лязгала мусорным контейнером. Точно вытягивая жилы, целую вечность подымался с первого этажа лифт. Двери открылись. Груз с Пухом вызвал характерный звук осевшей тяжести. Двери закрылись. Лифт, судя по звукам, стал спускать тушу с Пухом вниз. Он слышал – там внизу двери снова открылись, и она вышла. Уф!

Нет. Надо убедиться, что ее не будет в этом дне.

С 16 этажа тушка с Пухом казалась круглым клубком непричесанной шерсти. После того, как Виктор Семенович ушел от жены, отдав ВСЕ, его приютила тетка. Ему пятьдесят. Ей шестьдесят. Не большая разница для «хрущевки»! Нет. У него, конечно, постоянно были разные дамы. И Пух – Пульхерия Петровна – об этом знала. Звала к телефону. Но после того, как Виктор Петрович уходил в очередной запой и ему нужна была женщина, он пользовался услугами Пуха.

Сожительство с собственной теткой его угнетало. В пьяном угаре все казалось хорошо. А наутро – противно – аж с души воротило!

До чего он дошел! Тьфу ты! Мерзость и пакость! Это она, старая ведьма Пух – она одна радуется, что Виктор вчера снова сорвался, напился один в ветряном осеннем парке прямо на желтой листве. Что впереди? Опять месяц запоя? Опять уволят с работы и искать другую?

Да, где же Пух оставила опохмелку?

Все спустила в мусоропровод – старая вешалка! И денег ни копейки под графином нет…

Злой и небритый Петрович вышел во двор. На работу идти не хотелось. Надоело. Чувствовал, как бывало часто, – закручивает его тяга в беспросветное НИЧТО, где царствует сплошной ОПОФИГИЗМ!

Виктор направился в тот же парк, искать те же листья. Но, видимо, вчера их сжег дворник. Деревья стояли голы и босы. И между ними двигалась в ветер от ветра осенняя плиссированная морось.

Набрав номера нескольких дружков, понял, что они не займут. Хотелось зашвырнуть мобильник в одну из куч пепла, оставшихся от желтой листвы. Но вместо этого стал перебирать кнопки, авось найдется еще кто-то, кто никогда не занимал и не знает, что Виктор и отдавать не собирается и не отдаст, ему бы только выпить… Кнопки кончились и понеслись по новой. Нет, эти жлобы не займут. Может в книжке что отыщется?

Записная книжка выпала из рук корешком вниз и открылась на странице с буквой «С».

Сонька! Его любимая когда-то, боготворимая им Сонька была перечеркнута до разрывов в бумаге по косой и по прямой и всяко: десятки раз еще пять лет назад.

Сонька? Как она там? Набрал номер.

– Да, Вить, – как ни в чем не бывало, ответила Софья.

– Вот соскучился, решил позвонить. Может, встретимся.

– Нет. Не встретимся. На сегодняшний день у меня другие планы.

Как-то прокололо всего от этих слов. Каждую молекулу. Виктор, задыхаясь, начал выкрикивать обидные слова:

– А ты забыла, Софьюшка, как я тебе душу всю до капли отдавал? По первому твоему зову бежал, как собака?

– А ты забыл, как под забором валялся, и я тебя тащила, а потом меня за это с работы уволили? – возлаяла в ответ, ничуть не стесняясь своей визгливости, Софья.

– Я на тебя двадцать лет, как раб последний спину гнул! Все тебе оставил!

– Я тебя не просила!

– Машину, гараж, лицо тебе новое сколько делали? Пластических операций? Все ради твоей сцены!

– Ты еще в этом упрекни! Жизнь ты мне всю испортил! Не звонил тыщу лет. Что трезвонишь спозаранку? Кровь пить некому?

– Я вернуться хотел. А ты…

– Да кому ты нужен? Что ты мне можешь дать, кроме проблем?

– Себя. Любовь свою! Разве она ничего не стоит?

– Любовь вообще ничего не стоит, если она не подкреплена знаком доллара!

Телефон отключился.

Мобильник полетел все-таки в кучу с пеплом. Книжку ждала та же участь. Виктор начал топтать их ногами, приговаривая:

– Мразь! Мразь! Мразь! Чтоб ты сдохла там, сволочь! Артистка хренова!

Потом, видимо, его посетила новая мысль. И он начал откапывать из грязи мобильник, дрожащими руками очищать от грязи кнопочки. Хотелось добавить что-то обидное и как нельзя уместное именно в эту минуту, чтобы потом уж точно мобильник зарыть, захоронить! Закопать навеки вечные. А книжицу проклятую с телефоном Соньки разодрать на мелкие-мелкие клочья и спалить в дымящихся пеплом осенних листьях!

Тут вдруг по лицу прошла дикая судорога. Мышцы перекосило. Подвернулась нога.

– И-ееее! – только и успел выкрикнуть Виктор Петрович проходящему дворнику, и упал навзничь.

…

– Тыыыы пь-иии-хооо-ди, – учился он заново говорить в больничной палате после инсульта, – когда врач держала телефон возле его головы.

– Кашки принести? – спросила заботливо Пух. – Кашка манная, твоя любимая…

– Пь-иии-не-си! – получилось у Виктора.

Минуты без Пуха в переполненной вонючими умирающими стариками палате четвертого этажа казались долгими и утомительными своей бесконечностью.

А потом еще наступил тихий час. Но вот краем уха Виктор услышал открывание дверей там, где-то под ним, глубоко внизу, точно гостья ехала из ада. Он ждал свою гостью. Точно вытягивая жилы, целую вечность опускался к ней откуда-то с неба лифт. Двери открылись. Груз с Пухом вызвал характерный звук осевшей тяжести. Двери закрылись. Лифт, судя по звукам, стал подымать тушу с Пухом вверх. Он услышал – здесь, на его этаже двери снова открылись, и она вышла. Уф! Нет. Надо приподняться на подушке и убедиться, что она будет сегодня в этом новом дне.

Шлепание тапок вместе с тапками Пуха до туалета. А потом стучание ложки о тарелку. О! Это стучание ложки о тарелку с доедающейся манной кашей!

6. Рецепт от старости

Если утреннее отражение в зеркале не обрадовало, если депрессия не давала заснуть всю ночь, можно приготовить напиток молодости.

Отожмите в граненый стакан кислоту выводов боли потерь. Добавьте щепотку радости первой и последней победы. На кончике ножа следует присыпать все это пеплом огорчения недоуменных врагов после былого триумфа. В стакан можно бросить 2–3 блохи ошибок, которых никто, кроме вас, не заметил, и обрывок письма бабушки, где она благословляла вас перед тем, как проститься.

С концентрированной эссенцией восхищенного взгляда ангела из сна нужно обращаться осторожно. Лучше всего ее предварительно развести в зеленке, что так часто помогала лечить детские ссадины на коленях, или в валокордине, успокоившем недавний сердечный приступ. Ложка истинного абсолютного успеха, свершившегося когда-то, тоже не помешает. Все тщательно перемешать с двумя капельками пота: дикого объезженного вами коня и уснувшего на руках ребенка. Затем по очереди бросить: трепет поцелуя ветра и самую пронзительную ноту песни дождя, снежинку покоренной вершины, дождинку свершившегося свидания. После всего этого осторожно влейте живительный сок полета мечты. Если масса не достаточно густа, с самой верхней полки памяти достаньте баночку удовлетворения собою по поводу того, что вы хотели сделать и не сделали – воздержались от любви, чтобы не испортить кому-то жизнь, не украли того, что плохо лежало, не съели лишнего… Пару щепоток этой субстанции вполне достаточно. Не увлекайтесь! Ведь в конце надо положить еще горстку прощения и еще раз перемешать с улыбкой воспоминания о том, что кому-то достался от вас подарок, о котором вы только сейчас вспомнили.

Залейте все это самым безмятежным утренним солнцем своей жизни. Напиток сверху присыпьте сладким заменителем сахарной пудры – надеждой завтрашнего дня.

Принимать вместо пищи 3 раза в день. Без сомнения, вы вновь обретете молодость и хорошее настроение!

P.S. (P) Перец Преодоления и (S) Соль Счастливой слезы любимого – добавьте по вкусу…

7. Тин-ти-ней

Она родилась как сотни, как тысячи детей на планете, но он полюбил ее сразу, с первого взмаха крохотных детских ручек. Он назвал ее Дин-Дин, потому что звонкий ее первый плач разбудил в его душе трогательную песню.

Дождь ворвался в открытое окно, чтобы дотронуться несколькими успокоительными каплями до ее ангельского личика и подсказать матери, как следует назвать девочку. Так прошло крещение.

Дина росла на радость матери спокойной и неприхотливой. Никто не заметил, как теплый дождь Тин-Ти-Ней уверенно поселился возле маленького городка, наполняя округу волшебным шелестом. От его чудодейственной силы не только благоухали цветники, пополнялись реки, умывались крыши, от его прозрачной светлой песни, льющейся с неба, маленькая Дин-Дин сразу переставала капризничать, плакать и очень скоро улыбалась во сне.

На зиму дождю приходилось улетать далеко на юг. Но в город, где жила Дин-Дин, он возвращался теперь даже зимой, принося себя, как подарок, истекая лучистой музыкой среди холодных сугробов.

Дин-Дин жила как сотни, как тысячи других детей, росла и училась. Она ничем не отличалась от них. Она очень долго не понимала, что приносит ей удачу.

Кто-то в школе прекрасно пел, кто-то рисовал, кто-то занимал первые места на соревнованиях. Дина ничего этого не умела, а может быть, не хотела уметь… Когда на выпускном вечере мальчишки стали приглашать подруг танцевать, Дина посмотрела в зеркало и загрустила.

Без плаща и без зонтика она вышла под дождь. Ее никто не догнал. О ней никто не вспомнил. Но она ощутила чье-то заботливое присутствие. Струи дождя вытирали ей слезы, тушили вспыхивающие щеки. Тин-Ти-Ней точно верный пес шагал рядом, качая ветки акаций.

Дина обернулась, но, никого не заметив, пошла дальше. Она все убыстряла шаг, потом побежала. И поняла, почувствовала, как дождь засмеялся, глядя на нее:

– Ха! Ха! Ха! От меня не убежишь!

И действительно. Он был вокруг. И справа. И слева. И сверху. И снизу. Он проникал в нее каким-то умиротворяющим тихим счастьем, торжественно барабаня по всему, где останавливался взгляд его королевы.

Так Дин-Дин полюбила гулять в дождь одна. Длинноногий Тин-Ти-Ней был от этого просто в восторге.

Он приносил девочке из дальних стран пыльцу тропических растений, пускал на лужах пузыри. Но все еще боялся заговорить с Дин-Дин.

Наконец однажды вечером он осторожно постучался к ней в балконную дверь.

С какой радостью бросился Тин-Ти-Ней ее обнимать и целовать, когда Дина впустила его в комнату. Она замерла, точно ждала этого всю свою жизнь, не отводя от него полных глаз дождя, а может быть, счастливых слез.

– Я люблю тебя, – первое, что сказал ей Тин-Ти-Ней.

– Кто ты? – удивилась девочка.

– Дождь.

– Дождь? И я люблю тебя, Дождь! Меня зовут Дина.

– Нет! Тебя зовут Дин-Дин. Это я назвал тебя так.

– А тебя? Как зовут тебя?

– Ты запомнишь?

– Попробую.

– Тин-Тин-Ти-Тан-Тан-Та-Дин-Дин-Ди-Ней, мама зовет меня Тин, а братья Ти-Ней.

– Я буду звать тебя Тин-Ти-Ней. Хорошо?

– Хорошо.

Они долго беседовали в ту ночь, рассказывая все, что еще не знали друг о друге.

– Понимаешь, – говорил Тин-Ти-Ней, – у каждого дождя есть своя мелодия.

– Да, и свой характер, – соглашалась девочка.

– Откуда ты знаешь?

– Я вас различаю.

– Правда?

– Правда. А тебя люблю больше всех.

Тин-Ти-Ней удивился и обрадовался:

– Почему?

– Ты добрый, – сказала девочка, – а еще веселый. А за что ты любишь меня?

– Ты подарила мне мелодию моей жизни.

– А можно ее услышать?

– Конечно.

Тин-Ти-Ней взлетел от окна к проводам и наиграл нежный высокий мотив, показавшийся ей давно знакомым.

Дин-Дин взяла гитару и повторила песню дождя. Так они встречались все лето.

Никто в целом свете не знал, что девочка дружит с теплым летним дождем по имени Тин-Ти-Ней и играет ему по вечерам на гитаре.

Но шло время. Девочка взрослела.

– Почему ты грустишь, Дин-Дин? – как-то спросил у нее дождь.

– У всех есть друзья. А у меня только ты.

– Разве этого мало? – насторожился Тин-Ти-Ней.

– Понимаешь? На меня никто не обращает внимания. Когда ты уходишь, наступает пустота. Мне так одиноко. А я так хочу, чтобы у меня кто-то был!

– Ты уверена, что это принесет тебе счастье?

– Ну конечно!

– Хорошо, – сказал Тин-Ти-Ней, – я исполню твое желание, но тогда мне придется уйти из города. Если ты поймешь, что это не для тебя, назови мое полное имя. И я вернусь.

– Что мне делать, чтобы я была любима?

– Сыграй мою мелодию.

– И все?

– И все.

Так жизнь Дины переменилась. Стоило ей взять гитару и заиграть волшебную мелодию, как юноши забывали обо всем, кроме нее. У Дины появился парень. Потом другой, третий…

Наконец, она стала менять их, как перчатки.

Город постигло неурожайное время. Посевы побивало градом. Они гибли от за сухи.

Душа Дины очень скоро устала от всевозможных встреч. Ей стало горько и тоскливо. Она поняла, что такая любовь ей вовсе не нужна. От дождя до дождя прошло не так уж много времени. И следующим засушливым летом девушка открыла окно и тихо по звала:

– Тин-Тин-Ти-Тан-Тан-Та-Дин-Дин-Ди-Ней! Это я! Твоя Дин-Дин! Ты был прав. Мне вовсе не надо того, что я просила. Вернись!

И дождь вернулся, излившись теплом в ее ладони.

Они долго беседовали весь вечер, рассказывая то, что случилось, пока не видели друг друга.

И Тин-Ти-Ней утешал ее плачущую, как мог.

– Я хочу теперь семейного счастья. Хочу, чтобы у меня были дети. И муж.

– Разве тебе плохо со мной?

– Мне хорошо. Но понимаешь…

– Понимаю.

И все повторилось. Девушка наиграла мелодию своему будущему супругу. И дождь ушел надолго. На двадцать лет.

Дина растила детей. Штопала носки. Варила борщи и компоты. К ним в город заходили другие дожди. Скучные осенние, холодные, заунывные, гневные, грозовые, летние… не было только теплого и тихого Тин-Ти-Нея.

Казалось, Дину больше никто не понимал. Дети выросли и разъехались. Жизнь вроде бы удалась. Но не было теперь в ней ни волшебства, ни счастья. Все шло размеренно и благополучно.

И мерзкой ветреной осенью, когда с деревьев уже облетела вся листва, Дина открыла окно и отчаянно назвала имя своего старого друга.

Тин-Ти-Ней тут же окутал теплым туманом дома и кварталы, дыхнул далеким морским бризом ей в лицо.

– Почему ты пришел? Ведь я предала тебя. Ведь я никто! И ничто! Я ничего не достигла в жизни! Я как тысячи других живу на этой земле! За что? За что ты любишь меня? – рыдала повзрослевшая Дин-Дин.

– Просто ты такая. И все.

– Ну какая я? Какая? Скажи!

– Не знаю. Просто я тебя понимаю. Просто ты – моя песня.

– Я устала.

– Я знаю.

– Мне надо что-то изменить.

– Что?

– Я хочу, пока еще не поздно что-то совершить в жизни. Может быть… стать известной?

– Ты же знаешь, что надо делать.

– Я знаю.

– Тогда бери гитару. И иди.

– А ты?

– А я буду ждать, когда ты поймешь, как ты не права.

Вскоре появилась новая рок-звезда. С экранов улыбалось ее напомаженное лицо, и имя Дианы несколько лет не сходило с губ зачарованной молодежи. Новый хит «Песня дождя», усиленный звучанием синтетических современных инструментов произвел фурор. Ее снимали в клипах, передавали по радио. Стал знаменит и город. Друзья и знакомые считали за честь, если Диана одаривала их своим вниманием. Только не было самого дождя. Он скитался где-то в дальних странах.

И что-то сломалось в ней. В ее душе. Стареющая, утопающая в славе и богатстве, она поняла, что она то сама никому не нужна. Ни мужу, ни детям, ни друзьям. Что ее никто не понимает, не слышит и не любит.

И холодной зимой, бросив всех, она вернулась из прекрасного особняка в свою старую квартиру, достала запылившуюся гитару. И заиграла мелодию совсем не так, как играли ее синтезаторы, а тихо и нежно, как пел когда-то Тин-Ти-Ней. Но дождь не приходил. На улице стояла лютая стужа.

Дин-Дин с трудом вспомнила забытое имя и прокричала его, захлебываясь вьюгой.

И в тот же миг полил дождь.

– Ты вернулся! Вернулся!

Она хотела обнять старого друга, но не смогла.

– Да ты пьян!

– Потому что ты рядом, – ответил Тин-Ти-Ней.

– Ты так любишь меня?

– Люблю!

– Ну за что? Ведь все, что было у меня, сделал ты! А я сама такая же, как сотни, как тысячи других!

– Нет! Ты такая, а они не такие, – повторил он старые слова.

– Сможешь ли ты остаться, душа моя?! Мне так тебя не хватало! Всю жизнь мне не хватало тебя!

– На дворе зима. Думаешь, легко было долететь до тебя? Я вернусь весной. Хорошо? – ласково погладил ее по голове Тин-Ти-Ней.

– Хорошо, я буду ждать столько, сколько ты захочешь.

И он вернулся, когда у Дины родилась первая внучка. Вернулся в тысяча первый раз, как тысяча первая сказка Шахеризады, утешая первый детский плач.

– Теперь ты будешь любить ее? – спросила совсем поседевшая Дин-Дин.

– Нет! Я не могу любить ее как тебя.

– Но почему?

– Потому что она не такая, как ты, моя Дин-Дин!..

А потом Тин-Ти-Ней долго плакал на ее могиле, облизывая одинокий крест. Он знал, что теперь никто из людей не сможет услышать и понять его песню.

8. Лети, как Киа!

Холод протянул длинные колючки льда по воде. Но лужа не замерзала, напитанная ядом города. Олька даже протянула руку и потрогала ледяные иголки. Убедилась – настоящие.

В городе серого камня и асфальта, серых ворон и воробьев она чувствовала себя бескрылой птицей. Лазила по пожарным лестницам до самых высот, штурмуя их, точно альпинистка. А сегодня вот в этой полузамерзшей огромной луже, образовавшейся на черном рубероиде крыши, увидела, как в зеркале, небо. Получалось, что оно лежит у ее ног. И сверху, и снизу. И лужа эта – совсем не лужа, а глубокая небесная впадина…

И дух захватило от манящей нереальной реальности, неразмышляющего счастья без клятв, страсти, обещаний, обязательств и упреков. И это ощущение абсолютной свободы, где только небо и небо, бередило душу.

А дома, включив телевизор, внимательно слушала о том, как дети, попавшие в логово волка, постепенно дичают. У них растет шерсть. Они рычат и лают. И понимают язык далеких звезд.

«Интересно, – подумала Олька, – а если маленький ребенок попадет в птичью стаю, научится ли он летать?»

Наверное, Олька была единственным существом, у которого возник в этот миг такой странный вопрос.

– Дело не в том, научится он летать или нет, – вдруг, совершенно неожиданно для Ольки ответил завораживающий голос откуда-то из глубины экрана.

– А в чем? – тут же спросила девочка.

Экран показывал землю с высоты птичьего полета. На краю земли она увидела девочку с большими прекрасными глазами, как синие вишни, очень похожую на Ольку, только из рук ее и спины росли широкие розовые перья.

– В том, что он разучится говорить, – ответил голос.

Изображение поменялось. Какие-то лыжницы мчались к финишу. И Олька отчаянно стала лупить телевизор по крышке ладонями, чтобы снова увидеть чудесную девочку-птицу. Но это не дало никаких результатов.

С тех пор Олька знала, что где-то далеко-далеко живет девочка, воспитанная птичьей стаей, и умеет летать.

Постепенно прошла зима, а за нею весна. Настало лето. Олька успешно закончила школу и поступила в институт на орнитолога. Но мечта об абсолютном счастье не покидала ее.

Однажды ночью на Дальнем Востоке раздался крик. А здесь, в Москве, проснулась девочка. Ей приснилось, как от выстрела браконьера в небо устремились тысячи испуганных розовых птиц. Еще выстрел. И еще. И на солнечный плес упала одна из них, так похожая на человека, отчаянно крича.

Написав короткую записку родителям, что она скоро вернется, Олька бросила кое-какие продукты и лекарства в дорожную сумку, наскоро накинула куртку, извлекла из копилки все свои сбережения и поехала на аэровокзал.

Через десять часов она уже смотрела на Тихий океан и не знала, куда же идти дальше. И снова случайность, которая на самом деле и не была случайностью, заставила ее почувствовать терпкое волнение, ведь она заметила на берегу розовые перья. Собрав их в сумку, Олька пошла в том направлении, откуда волна приносила их. И шла весь день и всю ночь, а потом еще все утро на север по побережью, пока на берегу в куче выброшенной высохшей морской капусты не увидела чудную меленькую девочку, всю в розовых окровавленных перьях, которая время от времени не то вскрикивала, не то всхлипывала, зализывая рану на плече. Увидев человека, начала шипеть одним носом, вытягивая голову. Не смотря на такое недружелюбное приветствие, Олька бережно взяла ее на руки и понесла к ближайшим зарослям. Из травы она сделала ей мягкую постельку. Получилось уютное гнездышко. Обработала, как могла, ранку мягкой мазью. И осторожно спросила:

– Как тебя зовут?

Незнакомка с крыльями что-то попробовала сказать, но получилось только:

– Ки. А! Ки. А!

– А меня Оля. Олька. Понимаешь? Ты – Киа. Я – Оля.

– Ки. А!

– Ясно. Значит, говорить ты не умеешь, – с огорчением поняла Олька, – зато ты умеешь летать. Это здорово! Правда! Ты себе не представляешь, как это здорово! Интересно, а бутерброд с сыром ты будешь есть, или нет?

Покормив малышку, Олька извлекла из сумки найденные на берегу перышки и приложила их к ранке. Киа свернулась клубочком и уснула. А Олька укрыла ее своей курткой и прилегла рядом.

Прошло несколько дней. Киа была очень слаба. И вырванные пулей перышки приживались плохо. Она позволяла себя кормить. И сладко доверчиво засыпала на плече Ольки. Олька время от времени уходила в ближайший населенный пункт, приносила еду и питье для девочки с крыльями.

– Вот скажи, Киа, там в небе, там ведь холодно! А у тебя, кроме перьев, ничего нет!

– Ки. А! – отвечала Киа.

– А когда ты летишь над океаном, и в нем отражается небо, тебе тоже кажется, что ты абсолютно свободна?

Киа ничего не ответила.

– Интересно, а петь ты умеешь? – и Олька запела.

Киа неуверенно подхватила песню, как-то странно удерживая мотив одними лишь всплесками души, без слов, тем не менее попадая в ноты.

И Олька, чувствуя, что девочка старается, тоже запела этот мотив без слов. Так родилась странная песня, понятная только им двоим.

Леча девочку-птицу, Олька боялась, что та улетит навсегда, когда выздоровеет. Но и очень хотела этого. Старательно одно за другим она прилаживала к ранке розовые легкие перышки. Киа была похожа на ангела, но только совсем не могла говорить.

– Знаешь, Киа, – пыталась объяснить ей Олька, – люди на земле давно ищут птицу счастья. Думают, что она синяя. Глупые, правда?

Киа улыбалась, как будто понимала Ольку.

– И знаешь, почему они глупые? Потому что, если вдруг в жизни кому-то посчастливится увидеть птицу счастья, совсем не надо просить у нее что-то. Ведь это уже счастье – просто увидеть ее. Правда?

– Киа! – отвечала Киа.

На четвертое утро к берегу приблизилась стая прекрасных розовых птиц. Они отчаянно кричали. И Ольке угадывался в их крике настойчивый зов:

– Киа! Киа!

Встрепенулась кудрявая светлая головка девочки. Ясный синий взгляд ее неуверенно устремился к облакам.

– Ну же! Киа! Лети! Лети! – воскликнула Олька. – Лети, как Оля!

И побежала по берегу, показывая руками, как надо махать крыльями.

Киа поднялась, расправила перышки, из которых образовался большой светлый веер. Она разбежалась, оттолкнулась от земли крохотными ножками, взмахнула крыльями и поднялась в воздух, тут же затерявшись среди других птиц.

Стая сделала большой круг. Олька стояла и восхищенно махала им вслед. Таких красивых птиц она никогда не видела. Ей снова казалось, что она понимает пернатых, потому что теперь одна из них старательно выводила:

– Оллль. Ля! Оллль. Ля!

До Москвы Олька добиралась автостопом целый месяц, потому что на самолет не хватило денег. И все время думала о том, как там Киа…

Потом прошла осень. Наступила зима. Олька старательно училась. Она теперь точно знала, что людей-птиц не бывает. И быть не может в принципе. Она подробно изучила строение скелета и знала, что кости у птиц полые, поэтому и легкие. И то, что она видела собственными глазами, – возможно, было просто бредом, ее воображением. Иногда Олька забиралась на крышу и смотрела на отражение неба в луже, которая никогда не сохла. Переполненная знаниями, она уже не мечтала о полете.

Настала весна. А потом лето. На утро самой короткой ночи, когда огромный город еще спал, розовый блик коснулся нежными лучами самых верхних окон многоэтажных человечьих гнезд, и Олька проснулась от странной песни. Создавалось впечатление, что ее поет целая стая.

– Киа! Здесь Киа! – метнулась она к окну.

Над серой Москвой показалось огромное живое облако. Это тысячи розовых редких птиц заслонили трепещущими крыльями небо. Такого чуда никто и никогда не видел в этих местах. Не увидел и в это утро. Потому что город спал.

Сердце Ольки забилось от счастья, ведь в птичьей песне она ясно услышала слова:

– Оль. Ля! Оль. Ля! Лети, как Ки. А!

Олька протянула руки к небу и… вдруг вспомнила о том, что не умеет летать. И сказок на свете не бывает.

Девочка долго стояла и махала руками. Но не пыталась оттолкнуться от пола. Она улыбалась. А из глаз ее текли слезы.

Когда птицы улетели, на подоконнике она нашла маленькое розовое перышко. Подарок от Киа. Олька взяла его на ладонь, потрогала легкие пушинки. Убедилась – настоящие!

9. Горячая снежинка

Тройку лучшей белой шерсти, нисколько не портившую идеальное телосложение, белый шелковый галстук, аккуратно подстриженную седую бородку – жестко и требовательно оглядели голубые глаза, потом остановились на собственных зрачках.

Глубокий неудовлетворенный вздох. Зеркало не пускало. Пришлось «сделать лицо попроще». С трудом, но улыбнуться. И войти с поклоном к себе, только отраженному слева направо.

Говорят, хозяин этого заведения специально придумал Зеркало, чтобы извратить действительность. И посетители, поклонившись себе-наоборот, тем самым подписывали «негласное соглашение», что принимают условия того, что в добре есть часть зла. А в зле – добра.

– Делайте ставки, Господа! К нам пожаловал сам Бо!

– Делайте ставки, Господа!..

В бильярдной все было классически по-мужски. Сигаретный дым, уходящий вопросами в потолок. Кружки с напитками. Столики. Бар. Официантки – обнаженные девочки с пустыми глазами… Но сам бильярдный стол отличался необычными на вид зеркальными многогранными шарами. Кроме того – партнеры могли наблюдать игру друг друга в огромные, с человеческий рост, экраны и на панели видеть результаты меняющейся ситуации в зависимости от их ставок.

Над баром висел лозунг для непосвященных: «Каким бы ни был твой выбор – это твой выбор!»

Бо, не обращая внимания на почтительные взгляды со всех сторон, уверенно прошел к любимому столу. Отметил, что сукно к его приходу выстелили новое, спокойно-зеленое. Главное – чистое! Не удержался, погладил рукой.

– Для тебя старался, – вместо приветствия шепнул ему на ухо появившийся как из-под земли хозяин Че, – партию?

– Пожалуй.

В зале прошло оживление. Зал, можно даже сказать, стал единым организмом, не спускавшим многочисленных глаз с Че и Бо. Хозяин, не в пример гостю, был облачен во все черное. Чуть хромал. Длинный кожаный плащ из какого-то необычайно большого, тонко выделанного зверя, почти без швов, волочился по полу. Шляпа не скрывала кипящих веселой смолой глаз.

– Что, надоéло? – спросил хозяин.

– Чтó надоело? – переспросил Бо.

– Ну, там витать в облаках? Кризис жанра? – Че предложил кий.

– Да как тебе объяснить… – доставая свой собственный кий, сложенный в несколько раз, из кармана пиджака, задумчиво произнес гость. – Ты же сам знаешь. Игра – это работа. Для ума. И потом, ты достойный партнер, Че! Жаль только, что волосы красишь!

– Упаси, Бо! Это мои родные! Всему, что у меня есть, я научился у тебя! Разыграем первый шар?

– Америка? Австралия? Африка?

– Россия.

– Опять Россия?

– Ну можно, конечно, похалтурить на папуасах Гвинеи-Бисау! Но мы же хотим показать класс. Мы же инженеры человеческих душ. Или не так?

– Шутник ты, Че! Ладно, Россия так Россия. Ты что-нибудь приготовил?

– Три варианта. На выбор. Выпускница детской колонии по вине отчима стала продаваться на панели: отомстит она ему или нет. Степень риска 52. Второй вариант – бабушка десять лет парализована. Ее ненавидит вся семья – убьют или не убьют. 67-я степень. И третий – доведет мужчина даму своего сердца до самоубийства или нет. Тут случай самый сложный – 89!

– С него и начнем.

– Поехали! – хлопнул в ладоши Че.

Шары на бильярдном столе зашевелились, как живые. Запереливались кадрами чужой жизни. Выстроились в треугольник. Ударный шар выкатился вперед.

– Ты придумал партию, тебе и начинать, – великодушно позволил Бо.

И Че разбил стройные ряды уверенно и красиво.

– Делайте ставки, Господа! Че разбил! Очень выгодно разбил! Делайте ставки, Господа!

Экраны показали мужчину и женщину, не глядящих друг на друга. Зал зааплодировал.

– С чего ты решил, что это его дама? – спросил Бо.

– Сейчас увидишь, – второй шар, забитый в лузу, выдал на экран некоторые изменения в женском лице, – она попала в расставленную мною химическую ловушку. Ей нравится его запах. Смотри, Бо! Она его уже почти хочет! Еще один шар. Он, овладев ею, начинает изводить.

– В том, что ты негодяй, никто не сомневался. А ты не думаешь, что она может его полюбить, как Анна Каренина, например, – забив ответный шар, возразил Бо. Очарованная пара читала друг другу стихи. Танцевала под музыку.

– Старо. Ты же не станешь плагиатировать на себе самом. Что-нибудь новенькое придумай, Бо! – прицелился Че.

Позиция оказалась неудобной. Он долго приноравливался к шарам. А на экране в это время проходила череда событий простой человеческой жизни.

Он и она были выбраны не случайно. Характеры эгоистичные, не терпящие неповиновения. Разные по темпераменту. Разные по социуму и эмоционально-художественному спектру.

– Сейчас мы усугубим положение, – наконец понял, как надо бить, Че. Его удар привел в игру третье действующее лицо – предполагаемую соперницу. Еще удар, и главная героиня начала безудержно быстро стареть и полнеть на глазах. Третий удар, самый мощный, забивший два шара одновременно, принес ей нищету и болезни детей. Шары разбивались, как живые, оставляя на столе грязь и кровь и сгустки какой-то липкой субстанции.

Зал единодушно выпустил вздох разочарования. Удар оставался за Че. Хозяин все внимание свое сконцентрировал на шаре. Будто бы он сам водил телом жертвы, которым она не могла самостоятельно управлять. В этот миг весь мир ее стал продолжением руки Че – его кий переходил в удар по шару, по жизни бедной женщины…

– Нет, ты все-таки зря красишь волосы, седина прекрасно бы контрастировала с черной шляпой! – «добродушно» заметил Бо. И рука Че дрогнула. Промахнулась. Оставшиеся шары разлетелись так, что достать их мог теперь только великий мастер. Да и действие на экране стало разворачиваться совершенно в другом ключе.

Женщина распахнула окно высотного здания, опасно ступила на подоконник и протянула руки к небу. На нее падали мириады холодных снежинок.

Если бы зрители не были так увлечены зрелищем, они бы заметили, что Бо, лишь на одно мгновение превратившись в горячую пылающую снежинку, упал ей на ладонь, прошел насквозь, и прошептал прямо из самого сердца голосом земного мужчины так, что никто, кроме нее, не смог этого услышать:

– Люби! Люби меня! Мне нужна твоя любовь! Никто и никогда не сможет меня любить так, как ты!

Бо вернулся к игральному столу. А женщина слезла с подоконника. Закрыла окно.

– Партия сделана, – положил на стол кий Бо.

– Но как же? Но почему?

– Потому что это Россия, Че. Надо было тебе выбрать Гвинею-Бисау, – улыбался торжествующий гость. А зрители, в который раз проигравшие деньги, с невероятным удивлением наблюдали, как измученная горем и болезнями женщина поддерживала себя, своих бедных родственников, своих и его детей. Несгибаемая. Невероятная. Она до гроба любила простого земного мужчину. И на ней, на этой любви держалась хрупкая устойчивость бильярдного стола с безнадежно испорченным новым сукном. Зеркальные многогранники сами бегали теперь по столу и закатывались в лузы по одному им ведомому усмотрению. И ни один шар не разбился, не лопнул. Ситуация вышла из-под контроля. Влюбленные состарились и умерли в один день. Экран погас.

– А ты говоришь «кризис жанра», – удовлетворенно ухмыльнулся Бо под нескончаемые аплодисменты, – ну ладно. Пора и честь знать, – шагнул гость за волшебное Зеркало. Ему очень захотелось оглянуться на свое довольное отражение. Но он не оглянулся. И даже немного поморщился оттого, что все время приходилось раздавливать сотню-другую снежинок. Ведь филигранная работа Бо ни на одной из них не повторялась.

10. Шарманка

Катене всегда хотелось на чердак. Ей казалось, что хранится где-то под самой крышей огромный запылившийся сундук. А в сундуке!..

Вот только верхняя дверь была всегда наглухо закрыта.

На Новый год в небольшой семье Катены обычно ставили елку. Веселились и пели до утра. Но уже в сентябре как-то все не заладилось. Отец запил. Его уволили с работы. Мама работала практически за долги. Ходила в старых, совсем уже не модных потертых полусапожках. А бабушка сильно хворала. Врачи говорили, что ей очень нужна шаль из собачьей шерсти, но такая вещь стоила баснословных денег. Октябрь и ноябрь прошли в тревожном поиске средств к существованию. Пришлось Катене бросить музыкальные занятия и бассейн. Она пела теперь, только когда мыла посуду. Тем временем подходил Новый год.

30 декабря бабушка все-таки нашла в себе силы встать с постели и сходить на чердак за старой искусственной елкой и игрушками. Они с матерью быстро украсили комнату. Но из-за нескрываемой грусти в лицах взрослых обстановка все равно казалось печальной.

Отец опять пришел пьяный. Его рано уложили спать, да и сами уснули. Только Катене не спалось. Совсем другого ждала она от предстоящего праздника. Она тихонько пробралась на кухню. И заметила на столе ключи от чердака. Ни минуты не сомневаясь, что ее ждет что-то необыкновенное, она вскарабкалась по скрипучей деревянной лестнице, зажгла допотопную керосиновую лампу и отперла вожделенную дверь.

Все было именно так, как и представляла девочка. А может, она видела это давно в детстве? Ящики, коробки, мешки со старым барахлом, потертые лыжи, ее детские коньки, патефон, сломанный мраморный умывальник… А в центре чердачной комнаты действительно стоял огромный запылившийся сундук. Катена трепетно подошла к нему и хотела было отворить крышку, но тут в темном углу кто-то зашевелился, мяукнул и на сундук запрыгнул плюшевый кот с тремя головами. Девочка не испугалась, потому что кот смотрел на нее пришитыми пуговицами весьма доброжелательно.

– Меня сделал твой отец, когда был маленьким, – сказала одна голова.

– Какой ужас! Ребенок ничего не боится! Она как мы! – заявила вторая голова.

– Она хочет праздника, – сказала третья.

– Ты кот Баюн, о котором отец рассказывал мне сказки?

– Да-а-а-а! – протянули мяукающе сразу три головы.

– Здорово!

– Хочешь всех удивить? – предложила первая голова.

– Какой ужас! Ты что, предлагаешь ребенку идти позориться на народ?

– Не сомневайся! У нее хватит мужества! – возразила третья.

– О чем это вы? – спросила Катена.

Ничего не объясняя более, трехголовый кот спрыгнул с крышки сундука, и она сама открылась. Внутри лежали старая шарманка с картинками и ларец, в котором хранились с незапамятных времен карточки с предсказаниями на целый год.

– Ничего особенного не надо делать. Просто крутить вот эту ручку и петь вот так! – Первая голова кота запела забавную новогоднюю песенку, наполовину веселую, наполовину грустную. Ее подхватили две другие головы. – Запомнила?

– Запомнила. – Петь-то как раз Катена очень любила.

– Возьми нас с собой прогуляться! Нам так надоело пылиться на чердаке! – взмолился кот Баюн. – Не пожалеешь!

И Катена согласилась.

Рано утром, когда все еще спали, девочка оделась потеплее и пошла на центральную площадь. Она держала в руках шарманку. А на ее плече сидел плюшевый трехголовый кот. Площадь очень быстро наполнилась продавцами мороженого, хлопушек, новогодних украшений, всяких экзотических кушаний и вещей. Люди разбирали все это охотно, торопясь к праздничным столам и елкам. Но самый большой успех был у Катены!

На звуки шарманки подходили любопытные. Кот делал вид, что он – просто механическая игрушка, вытаскивал фанты с предсказаниями судьбы. А девочка пела под грустно-веселые звуки старинного музыкального инструмента.

Уже к обеду она заработала достаточно денег, чтобы купить продуктов к праздничному столу. А еще она выбрала самые модные сапожки для матери, теплую шаль из натуральной собачьей шерсти для бабушки и подарок отцу.

Когда она вернулась домой, уже вечерело. Мать и бабушка только руками развели, когда девочка торжественно вручила им свои заработанные сокровища. На кухне воцарилось оживление. Все три женщины маленькая, средняя и пожилая лепили любимое блюдо: пельмени. Кот важно сидел под елкой, карауля сувенир для отца семейства. Наконец, дверь открылась. Хозяин пришел угрюмый и очень удивился радости, поселившейся в доме. Дочка подбежала к нему и затараторила, не дожидаясь полночи:

– Папа! Я сегодня с твоим котиком ходила на площадь. Папа! Я так хорошо пела под шарманку, что люди давали мне деньги! Я купила бабушке шаль из собачьей шерсти! И маме сапожки. И тебе я приготовила подарок! Вон он, под елкой!

Недоуменный отец встал на колени, как ребенок. И взял у кота из рук сверток. Разворачивая газету, он обомлел. Подарком оказалась бутылка водки.

Девочка ждала, что ее похвалят. Но отец вдруг взревел точно бешеный медведь. Из глаз его брызнули слезы. Он сгреб в охапку Катену, целуя ее и приговаривая:

– Ты пела? Девочка моя? Ангел мой! Как ты могла? Как я мог?! Прости меня! Клянусь! Я больше никогда! Никогда этого не допущу!..

Он поднялся с колен и разбил о ступени крыльца старую шарманку. Девочка недоумевала. Мама с бабушкой почему-то плакали. А трехголовый кот улыбался под елкой, но этого никто не замечал.

Когда прозвенели куранты, все сели за стол, где дымились на тарелках пельмени.

– Папа, – осторожно спросила девочка, – можно я тебя о чем-то попрошу?

– Говори, – сказал отец.

– Подари мне, пожалуйста, своего ко тика!

– Он твой! – улыбнулся отец.

– Я твой! – шепнули тихонько на ушко Катене сразу три счастливые головы.

Теперь все были с подарками. Откупорили бутылку.

Праздник удался. И следующий год прошел в мире, согласии и достатке.

Может быть, потому, что это была последняя бутылка в этом доме.

11. Проклятый ангел

Земля не успела за ночь остыть. Дышала истомой. Испариной росы покрылись травы. Успокоились ночные птицы. А дневные еще не оставили теплые гнезда.

Солнце всходило в полной тишине. Пред ним замерцало матовым круглым облаком Совершенство. Оно было похоже на безграничное счастье. И хорошо, что в этот час никто не увидел его. Иначе бы ни зверь, ни птица, ни тем более человек – не снесли бы восхищения.

Круглое маленькое облако в отчаянии обратилось к Владыке:

– Господи! Помилуй!

– Чем ты так встревожен! Успокойся! – ответил густой проникновенный голос. – Ну вот! Совсем матовый! Успокойся, говорю! Тебя могут увидеть, в конце концов!

– Мне снился страшный сон, Господи! Мне снилось, что я стал человеком! И что я проклятый, Господи!

– Глупости, Богдан! Ты один из самых любимых моих ангелов! Забудь об этом сне!

На траву рядом с Богданом опустилось маленькое перышко сокола.

– Развлекись немного. И не тревожь меня по пустякам. За последние три недели я столько сделал. Жутко устал. Хочу отдохнуть.

И точно ладонью кто солнце закрыл. Вроде то же, да не то. Стало оно тусклое, прохладное.

Богдан приблизился к подарку, притянул его к себе и тут же обернулся вольным соколом. Сделав несколько кругов над поляной, ангел выбрал место над людской тропинкой, резко и точно резанул крылом землю, словно жилку малую вскрыл. Взбулькнул из пореза хрустальной чистоты родничок. Припал к нему сокол, отпил самое сладкое, самое первое, что из земли вырвалось на белый песочек, обратился обратно в матовое облако, только стало оно таять, потому что прояснялось с каждой секундой, пока не исчезло из виду. Оно направилось в город на свою обычную работу, за людьми приглядывать. А перышко возле новорожденного родника осталось.

Богдан поднялся настолько, чтобы видеть весь свой небольшой провинциальный город одновременно. В тридцати местах он обнаружил невидимые людям красные языки адских прихвостней. Черти скачками передвигались по дорогам, особенно в местах скопления машин и у больничных коек. Сегодня их суетилось мало. Впрочем, это было пока только утро. Поприветствовал Богдан и около ста таких же, как он сам, прозрачных совершенств. Но странное черное пламя заставило ангела обратить особое внимание на центральную площадь. Такого раньше он не видел. Неужели сам Сатана пожаловал в это захолустье? Но зачем?

Машины гудели, кричали птицы и коты. Но беспечные люди сновали туда-сюда, ничего не замечая…

Богдан подлетел настолько близко к черному пламени, что чуть не закоптил правый бок.

На дорогу выбежал ребенок. И он был бы сбит проезжающей машиной, если бы мужчина, проходивший мимо, в два прыжка не выскочил под колеса и резким движением не оттолкнул мальчика, оказавшись на его месте.

Взвизгнули тормоза. Но было поздно. Машина сбила человека. И черное адское пламя устремилось в его сторону. Ни один из красных прихвостней не решился бы на такое в присутствии ангела. Богдан не знал, что делать. Инстинкт справедливости заставил его броситься на спасение души человека, только что спасшего ребенка.

Там, в человеческой груди светился маленький огонек, точно свечечка. На него с бешеной скоростью неслось черное пламя. И ангел молниеносно вытолкнул душу из тела. Пред ним оскалилась черная пасть Сатаны:

– Будь ты проклят, Богдан! Всю утреннюю охоту испортил, дурак! Сиди теперь в теле человека!

Багровые глаза Сатаны выстрелили сотнями ярко-алых огней, пронзая насквозь неизведанным доселе страхом.

И чернота.

Впервые ангел почувствовал боль. Он долго искал выход из этой боли, мечась в теле, как в тюрьме, пока не добрался до глаз и не открыл их.

Тот же город. Те же машины. Те же кричащие коты. Те же мужчины курят на ходу, напуская на себя вид безразличия ко всему происходящему. И женщины, как всегда, деланно игривы. Как всегда, зачем-то скрывают под выкрашенными волосами крупицы пробивающейся мудрости. Вот только куда подевались братья его – светящиеся Совершенства – и языки пламени? Что случилось с белым светом? Он утратил безмятежность.

Проклятый ангел застонал от горя. В витринное стекло он увидел, как переносили его вновь обретенное тело в карету скорой помощи. С третьей попытки удалось руками дотронуться до лица. Током прошла память этой короткой человеческой жизни…

Труднее всего было привыкать к голосам. Они не пели, а почему-то говорили, строя речи свои рублеными грубыми обрывками фраз.

Богдан молчал. Врачи назвали это временным шоком и быстро выписали из клиники. Жена пришла его переодеть и забрать.

Женщина без умолку трещала о том, как она его любит.

«Не любит! – понял ангел, дотронувшись до ее лица. – Просто привычка!»

Ему почему-то снова стало больно.

Дом, где жил прежний хозяин тела, оказался просторным и был весь уставлен книгами.

«Я передаю знания? Это неплохо!» – подумал Богдан.

Он сел за стол. Впервые попробовал человеческой пищи. Порция, которую подала жена, упала в желудок, как в бездонную бочку. А еще он не мог напиться. И если раньше один вид еды уже мог сполна насытить ангела, то теперь приходилось изрядно потрудиться. Есть и пить теперь хотелось постоянно.

По дороге на работу он встретил еще одну женщину, которая бесцеремонно стала говорить, как она его хочет.

«Не хочет? – удивился Богдан, дотронувшись до ее лица. – Я ее очередное развлечение. Ей неинтересно заниматься со своими детьми. Ей скучно!»

На этот раз с телом справиться оказалось гораздо трудней. И если раньше один вид человеческих ласк доставлял блаженство на самом высоком уровне, то теперь всего было мало, мало!

– Проклятье! – стонал ангел. – Страсти! Тела пожирают страсти!

В аудитории, до отказа заполненной слушателями, он читал о Космосе и Вселенной, о Боге…

Но его никто не слушал.

– Нам так нравится Ваш предмет! – уверяли студенты, лукаво протягивая зачетки, которые жалили руки ангела.

– Как много лжи! – метался Богдан в предвечерье, когда вернулся домой к запылившимся книгам. От расстройства ему даже не захотелось есть.

В человеческой части его души нарастало беспокойство. И ангел не понимал, что происходит.

– Ну что ты бесишься? Возьми да позвони! – крикнула из кухни жена, как будто видела сквозь стены.

– Кому?

– Кому-кому! Она уже взрослая! Нельзя же так каждый раз переживать!

Богдан нажал на кнопку мобильника. Гудки. Длинные. Длиннее, чем вся жизнь ангела!

– Да, пап!

– Где тебя черти носят? – сорвался он на фальцет.

– Уже поднимаюсь в лифте!

Дверь распахнулась.

– Вот только не надо… – начала было дочь, пытаясь предупредить длинные велиречи родителей.

А Богдан, даже не касаясь лица, заглянул почему-то не в прошлое, как получалось раньше, а в будущее девушки. Парень, с которым она встречается, уже изменяет ей, будет изменять и дальше, пока не уйдет со скандалами. Но она любит его и родит двух сыновей. Первый в семь лет утонет в море. Второй проживет длинную жизнь непристойного пьяницы и похоронит ее однажды в скромном гробу, украшенном жалкими искусственными цветами.

Много раз в этот день ангел корчился от боли. Но эта оказалась всего больней. Сдавило в левом боку…

– Отец, между прочим, сегодня ребенка спас! – подоспела на помощь жена.

– Па, я тобой горжусь, – сказала дочь.

«Она просто хочет меня успокоить», – понял проклятый ангел.

Он ворочался без сна всю ночь. Жена, кажется, тоже не спала.

Богдан пытался просчитывать поведение окружающих, но каждый раз оказывался в тупике перед одним и тем же вопросом: почему и зачем люди так мучаются и почему столь бессмысленны их страдания?!

– Ты простынь на себя накрутил, старый! – под утро сказала жена, погладила по плечу ласково. – Психолог говорит, что это кризис среднего возраста.

«А ведь она меня любит!» – удивился ангел.

– Нам не надо больше встречаться! – заявила женщина, подкараулившая, как всегда, на пути к работе.

«Вот тебе раз. Да она меня хочет! Я ничего не понимаю в этой жизни!» – растерялся Богдан.

На занятиях среди студентов ангел увидел дочь. И почему-то начал говорить совсем не о том, что требовала тема лекции:

– Каждый из нас задает вопрос: почему дети растут потерянными? Их не воспитывает общество. Их не воспитывают родители. Чем заняты наши отцы? Глядят по телевизору спорт? Чем заняты наши матери? Покупают новые кофточки и баночки с кремом от целлюлита? В этом ли беда поколения? А может быть, беда в том, что женщины красят волосы? Седина. Белый цвет. Бог дарит его волосам как высший подарок, чтобы через боль и время человек обретал мудрость.

Закрашивая седину, люди отказываются от божественного подарка. Не занимаются детьми, внуками.

Молодящиеся старушки с крашеными волосами так же огорчают взор, как лубок, небрежно намалеванный на холст великого мастера Возрождения. А ведь наше первоначальное предназначение – собирать знания, передавать их, научиться и в любви, даже если она непонятна и жестока, оставаться ангелами, то есть я хотел сказать «людьми».

– А как же индустрия? – стали возражать студенты. – Мода? Вся легкая промышленность? Опять же красота? Да! Ведь красота спасет мир!

– Во-первых, мир спасет все-таки благородство души и мудрость, но никак не красота! А во вторых, кто сказал, что мир надо спасать? Надо спасать души!

Лекции закончились. Но студенты еще долго спорили.

– Мой предмет действительно заинтересовал некоторых индивидуумов, – сказал Богдан дочери.

– Па, я тобой горжусь! – У нее блестели глаза.

«Она мною гордится», – поверил ангел.

Вечер оказался удивительно хорош! Воздух остыл, сбросив лишнюю пыль, стал прозрачным. От воды по невидимым нитям прорастали вьюны парного тумана. Ушли за горизонт облака. Небо взглянуло на землю синим-синим взглядом. Это просыпался Бог.

Богдан опустился на колени пред родничком, долго пил его живительную влагу, потом поднял с земли перышко, тут же обратившись в сокола, и воскликнул:

– Господи! Помилуй!

– Чем ты так встревожен? Успокойся! – ответил проникновенный голос.

– Мне снился страшный сон, Господи! Мне снилось, что я стал человеком! И что я проклят, Господи!

– Глупости, Богдан! Ты один из самых любимых моих ангелов! Забудь об этом сне!

От родника с гортанным бульканьем появилось круглое маленькое облако. И, лишь оно коснулось сокола, от птицы осталось лишь перышко, а Богдан оказался в сияющем прежнем теле.

– Пора за работу, – сказал Бог. – А ты достаточно потрудился, Богдан. Проси что хочешь.

– Верни человеческое тело его прежнему хозяину, – сказал ангел. – Он только начинает жить как человек…

Среди ясного неба раздались раскаты грома. Молния ударила в перышко сокола. Оно загорелось свечечкой человеческой души и окуталось телом.

Человек, который спас ребенка, возвращался в сторону города. А над ним струило легкий лучезарный свет прозрачным облаком Совершенство.

Человек не видел его, иначе не снес бы восхищения!

12. Ковыльный венок

В доме умалишенных лежала старуха. Она ничего не говорила уже несколько лет и умела спать с открытыми глазами. Когда это происходило, можно было заглянуть в ее сумасшедший сон. И я заглянула.

Во сне она стояла на песчаном откосе и держала венок из ковыля. Мимо проплывали лодки. Много лодок. И на них – люди. Много людей. Но, приглядевшись, я поняла, что это не совсем люди…

– Я помню тебя, – говорила старуха, примеряя свой венок, – я родила тебя от гусляра, Гудим, ты первая моя юношеская песня…

И снова подплывала лодка.

– А… Ненагляда моя, – вздыхала старуха, гладя прекрасную деву по хмельным волосам, – отец твой был таким ненаглядным, таким синеоким, глядела бы и сейчас, не нагляделась. Вот и родилась ты от взглядов моих легкою, точно вздох реки…

Венок из седого ковыля никому не подходил, был он белый, точно сплела старуха его из своих волос.

– Здравствуй, здравствуй, Вятко старшенький и Вязга придира, видно, не любила я отца вашего так, как должно, вы уж простите меня, грешницу, если что не так. Донимала я его, а вы от сомнений моих народилися…

– Дай-ка и тебе веночек примерю, Неела моя, неудача. Всю то жизнь ты со мной жила, всю-то кровушку выпила. Но куда ж от тебя денешься, доченька, какое ни есть, а родное дитя.

Речи ее слагались, точно стихи. И дети ее, странные, со странными именами были не детьми, а чувствами, которые возвращала на проплывающих лодках река ее жизни.

– Берестинка, родная, доведется ли еще хоть разок на лес взглянуть, – говорила старуха. – И Завид здесь, и Нечай, и Смеян, как я рада, рада вам, детки…

Мне казалось, что я давно-давно слышала эти имена, и они будили что-то на дне глубинной памяти моей, которая просыпалась там, во сне у старухи, и таяла снова, точно туман у песчаного откоса…

…Вдруг зрачки прояснились, и старуха увидела меня, а я увидела свое удивленное отражение в ее сумасшедших глазах. Я знала, что у этой женщины никогда не было детей и некому было подать воды. И я, наполнив стакан водою, принесла ей. Старуха не хотела пить. Но она обрадовалась, засуетилась, заворочалась, достала из-под подушки венок, видно совсем недавно сплетенный из белого ковыля, совсем такой, как во сне, и дрожащими руками бережно положила мне на голову. Венок пришелся как раз впору.

– Ты пришла ко мне, моя младшенькая, – произнесла она первое и последнее, что услышали в больнице, – моя Сказка!

13. Икринка

Одна из миллиона, а может, миллиарда, Икринка уродилась золотой. И мать рыбка заботливо зарыла ее в чистый песочек подальше от остальных простых икринок.

Но случилась засуха. Озеро отступило. И маленькая Икринка осталась на берегу совсем одна. Она не знала, что волею судьбы могла исполнять желания.

Тут она увидела стайку только что вылупившихся из головастиков лягушат.

– Эй, ты! Золотой головастик! Ты почему не превращаешься в лягушонка?

– Я сейчас! Я попробую! – сказала Икринка и превратилась в золотого лягушонка.

– А теперь прыгай, как мы, и квакай! Вот так! – учили лягушата.

И Икринка запрыгала и заквакала, как они, только чуть дальше и чуть лучше. Она ведь была золотая!

Лягушата тут же выбрали ее своей предводительницей, и они поскакали в лес.

В лесу меж веток гадюка рожала маленьких змеючек.

– Ползите! Ползите скорее отсюда! – зашипели змеючки лягушатам. – Сейчас мама нас всех съест!

Так и случилось. Не успела Гадюка выродить последнюю дочку, как тут же ее догнала и съела, а вместе с ней и нескольких лягушат.

Спаслась лишь маленькая Икринка, потому что послушалась змеючек, превратилась в золотую змейку и быстро уползла в березовую рощу, где на все голоса пели птицы. Икринке очень понравилось их пение. И она тут же обернулась золотою птичкой и запела в тысячу раз прекрасней, чем все птицы в лесу.

Долго-долго жила птичка под сенью прохладных деревьев. Но птицы не принимали ее в свою стаю. Она ведь была самой лучшей.

Ей нравилось летать высоко в небе. Но со временем стала чувствовать Икринка одиночество и неодолимую тягу к чему-то, а к чему не знала.

Однажды в лес пришла прекрасная девушка.

– Ах! – воскликнула она, – какие необыкновенные лилии!

Икринка тут же превратилась в цветок с тонкими золотыми лепестками.

И девушка сорвала этот цветок, выбросив все остальные цветы, что собирала раньше.

Навстречу ей шел, улыбаясь, юноша. Он стал обнимать и целовать девушку, и золотой цветок упал в траву.

– Кто же я? – подумала в отчаянии Икринка. – Может, я человек?

Не было в мире красивее девушки. С золотой кожей и золотыми пышными волосами, девушка прошла мимо влюбленных, и парень тут же забыл о своей невесте и бросился вслед за Икринкой.

– Ты богиня? – спросил он ее, когда догнал.

Икринка колебалась с ответом.

– Я не знаю, – промолвила она, подходя к озеру.

Парень оказался очень настойчивым. Он больно схватил ее за руку и притянул к себе. Икринка насилу вырвалась, прыгнула в озеро и поплыла.

С каким же удовольствием погрузилась она в глубокий голубой прохладный омут. Так взгляды погружаются в небеса. Так дети погружаются в сказки…

Икринка набрала полные жабры чистой воды лесного озера и почувствовала, что сама превратилась в рыбку.

– Я рыбка! Я рыбка! Я знаю теперь, что я рыбка! – плескалась Икринка на солнечном плесе.

Рыбки со всего озера почтительно окружили ее со всех сторон.

– Нет! Ты не рыбка, – сказали они Золотой Рыбке, – ты что-то другое. Но ты прекрасна!

14. Записки принцу

На пляже возле Белого озера в погожие дни всегда много народу. Вода сверкает на солнце, аж глазам больно! Наташка приходит сюда и долго сидит на песке под ивами. Она собирает бутылки, пишет записки, закупоривает горлышки и бросает послания в воду. Одна бутылка приплыла ко мне. И я прочитала: «Меня зовут Наташка. Мне очень плохо. Милый принц! Когда ты заберешь меня? Я жду!»

Так чужая боль ворвалась в мою, и чужое одиночество перехлестнуло мое собственное.

Я без труда нашла Наташку, когда она закупоривала очередную бутылку. Ее маленький кораблик детства терпел крушение, и девочка бросала в озеро просьбы о помощи. Но ее надежда на реальность сказки пробудила и мою надежду.

– Твоя бутылка приплыла ко мне, – протянула я ей записку.

– Это неправильно, – сказала девочка.

– Что неправильно?

– Неправильно, когда толстые тети приходят загорать. Они на свои тела забирают слишком много солнца, и его не хватает для маленьких.

– Твоя бутылка приплыла ко мне, – повторила я, – и мне кажется, что я могу тебе помочь.

– Как? Ведь ты же не принц! – возразила Наташка. Она резко встала, как будто я сильно обидела ее, и выхватила клочок бумаги у меня из рук. – Не приходи больше на мое озеро! И не трогай мои бутылки!

Девочка ушла. И я заплакала. Потому что она унесла мою сказку. В пустую бутылку я вложила другую записку: «Меня зовут Светлана Васильевна. Мне очень плохо. Милый принц! Когда ты заберешь меня? Я жду!»

А потом закинула ее далеко в кусты, и больше не приходила загорать, чтобы Наташке досталось больше солнца и прекрасный принц, который когда-нибудь обязательно придет к Белому озеру.

15. Наказания

Для небесной канцелярии денек выдался жаркий. Светлые ангелы перелетали, словно пчелы, с одного рабочего стола на другой, заглядывая в души людей так глубоко, что те замирали на полуслове, не понимая почему. В режиме ожидания застывали сотовые телефоны и факсы, престарелые родители хватались за сердце, затихали дети.

Лучистые взгляды ангелов рассыпались солнечными зайчиками по Новокосино. В этот день их можно было увидеть простым смертным. Но люди этого не хотели. Трудоголики вкалывали до седьмого пота, ленивцы уставали от безделья, жадные искали денег, похотливые – любовных интриг.

Это происходило раз в год, когда ангелы под вечер собирались над куполом полосатого цирка с подробным отчетом для верховного небожителя Новокосино.

Процесс распределения наказаний начался с появлением первой звезды. Огромные на поллица глаза ангелов были чисты и прекрасны. Они не выражали ни тревоги, ни беспокойства. По статистике, на душу населения не прибавилось добрых или злых. Результат года был похожим на предыдущие. Двенадцать апостолов доваривали в котлах долгожданные дожди.

– Наказываю вас, верные верностью, – начал верховный небожитель, – любящие любовью, надеющиеся надеждой, ненавидящие ненавистью…

– Жадные да наказаны будут деньгами, – подхватили апостолы, – страждущие страданиями, честолюбивые – властью…

– Наказуемы трудолюбивые работой, – запели ангелы, – обманщики пусть напьются обманами, старикам наказание – мудрость, а молодым – сила, добрым – добро, а злым – зло…

Целый час лил на Новокосино искрящийся дождь небесных наказаний.

– Все? – спросил Верховный правитель.

Ангелы замялись.

– Что еще? – правитель не любил, когда процесс затягивался.

– Взгляните, пожалуйста, в восьмой сектор, – робко доложил рабочий ангел.

Верховный правитель направил очи на землю и встретился с мечтательным взглядом.

– Что, неужели сказочник? – спросил он у ангела.

– Сказочница.

– Час от часу не легче. Она знает, кто она?

– Она думает, то, что она видит, доступно всем смертным.

– У нас для нее что-нибудь есть?

Апостолы незамедлительно принесли из-за радужного облака целый котел наказаний, который варили не один десяток лет.

– Сколько в нем сказок? – спросил правитель.

– Больше тысячи.

– Она выдержит?

– Вот и посмотрим…

…В это время женщина удивленно глядела на небо. Сначала ей показалось, что солнечные зайчики слетаются над куполом полосатого цирка. Потом воздух стал насыщаться источником невидимого лучезарного света. На небе появилась первая звезда. И после над Новокосино как будто рассыпали волшебное искрящееся конфетти. Искры вскоре растаяли. А после… она долго не могла понять, что произошло. Женщина лицом к лицу оказалась со сверкающим многоглазым существом, находящимся как бы в обратной перспективе в пространстве, понимающим ее всю насквозь, больше отца и матери, глубже умных и мудрых, вникающим в саму сущность, и этим успокаивая, и как бы, умиляясь, и в то же время притягивая ее, точнее, засасывая внутрь своих глаз, которые ступенями уходили в непостижимое и стройное Зазеркалье Истины, где каждая ступень – часть души – читала в ней самые потаенные уголки и закоулки терзаний совести, боли, радости, познаний и счастья. До мельчайших атомов. И вдруг все исчезло.

Голова закружилась от странного недомогания, как после мощного облучения. Женщина прилегла, распахнув глаза, поражаясь увиденному – на нее ошалело понесся космос с сотнями звезд и галактик, тысячами человеческих судеб.

Только в тот миг она еще не знала, чем была наказана на всю жизнь.

16. Желтый лист

Он достиг всего, что можно желать, и больше. Ему рукоплескали Париж, Лондон и Неаполь. Но в этом подмосковном городке певец почему-то почувствовал себя неуютно. Все девушки в зале протягивали руки вверх, стараясь обратить на себя внимание, точно зеленая поросль от весенней песни. Но одна смотрела с недоумением и как-то грустно.

Певец старался изо всех сил, но она даже не улыбнулась, когда остальные просто прыгали от восторга. Пришлось изменить ход концерта. Лучшие задорные песни звучали сегодня. Но она не шелохнулась, глядя на него по-прежнему задумчивым пожелтевшим листом среди лета.

Певец недоумевал. Как кому-то может не нравиться то, что он делает! Он обиделся на весь город. Не вышел на поклон. И даже отказался от гонорара за концерт.

Вернувшись домой, певец поспешил к роялю. Чувствуя себя полной бездарностью, он сбрасывал с полок песни, которые некогда так любила публика, разрывал ноты и топтал их ногами.

Перед глазами была она. И равнодушные глаза казались ему то взглядом строгого экзаменатора, то палача, то всей судьбоносной истории. Он выходил на крышу и смотрел туда, где находился подмосковный город, принесший ему столько неприятностей.

И вот – три месяца у рояля без друзей, без родственников, без телефонных звонков. Он творил, выворачивая себя наизнанку, то ныряя глубоко в свою душу, то взлетая вместе с ней в поднебесье.

Новый альбом дозрел только к осени. Певец тревожился, готова ли она принять протянутую на ладонях душу. В том самом подмосковном зале он спел, волнуясь, как мальчишка, главную свою песню. Зал заколдованно замер. Никто не встал, никто не протягивал к нему руки. Наверное, зрители были просто не готовы к такой музыке. Песня кончилась. И вдруг в угрожающей тишине вспыхнули одинокие горячие аплодисменты.

Ее аплодисменты.

17. Маленькое тихое счастье

В пестром туеске, искусно сплетенном из сложенных открыток, жило-поживало маленькое тихое счастье. Оно состояло из нескольких клубочков разноцветного мохера, катушек, всевозможных ниток, трех иголок, десятков двух пуговиц, резинок, спиц, а также пакетиков с ванилью, шафраном и корицей.

Всем этим сокровищем владела белая как лунь старушка.

Если внуки где-то как-то портили одежду; тут же бабушка приводила ее в порядок. Штопала носки, вязала варежки, плела круглые половички из ненужных тряпочек.

Невестка криво улыбалась, глядя на старомодные половички и штопаную одежду, и тайком избавлялась от всего этого, стыдясь соседей.

Счастье от этого не уходило. И по осени опять появлялись новые свитерки и шапочки. Детки ходили наглаженные и ухоженные. На кухне кипели компоты, а в печи румянились пироги.

Старушка умерла, когда падал первый снег. И счастье стало грустить в маленьком туеске, потому что никто не вспоминал о нем.

Оно уже совсем отчаялось, когда маленькая любопытная внучка открыла цветной туесок и ахнула, глядя на все это необыкновенное богатство.

Ее первый шарфик получился кривоват, но зато на лице светилась радость.

А потом детское увлечение переросло в настоящее мастерство. Ниточки и клубочки превращаются в руках художницы в гобелены, которые могут украсить любую, даже самую изысканную комнату. Ведь где-то среди хитро сплетенных ниточек живет себе поживает до сих пор маленькое тихое счастье.

18. Накомодные слоники

Никакого сладу не было с маленькой шалуньей Леськой. Пришлось матери как следует отшлепать хулиганку и запереть в дальнюю комнату коммунальной квартиры, которая полгода пустовала.

Леська долго барабанила в запертую дверь, потом поняла, что это бесполезно, и решила обследовать незнакомую часть дома.

Комната оказалась захламленной старыми вещами и мебелью. Сквозь пыль пробивался запах лаванды и шалфея, а сквозь дырки нестиранной тюли – нежный свет первого снега.

Леська открыла шкаф, достала черный бархатный капор, прикинула его у зеркала, затем набросила на узкие плечи вязаную тяжелую шаль и накрасила губы жирной красной помадой.

Теперь Леська походила на маленькую старушку, которая когда-то жила здесь.

Шалунья еще не умела читать, поэтому корешки старинных книг, из-за которых, собственно, не могли никак поделить комнату наследники, не произвели на Леську никакого впечатления. Зато взгляд ее остановился на массивном комоде, где по длинной салфетке маршировали девять мраморных белых статуэток.

– Слоники! – радостно запищала Леська и полезла на кресло, чтобы их достать.

Резная ножка кресла пошатнулось. Леська уцепилась за салфетку и полетела на пол, увлекая мраморных слоников за собою. Всех девятерых.

И тут, ударяясь об пол, слоники заверещали как живые:

– Ай! Ой! Больно!

Леська легла на теплый ковер и построила их перед собою.

– Вы откуда? – спросила шалунья.

– Из Индии, – ответил самый большой слоник. – Мы здесь давно стоим. На счастье.

– Бедные! Вам не скучно?

– Скучно, – ответил слоник поменьше, – у нас ведь тоже есть мечты, но никто никогда не спрашивал нас об этом.

– А чего бы ты хотел?

– Денег!

– Тоже мне мечта! – засмеялась Леська. – Разве о деньгах мечтают? Мечтают о любви!

– Я мечтаю о любви, – воскликнул третий слоник.

– А ты? – спросила она четвертого.

– Я люблю поесть, – признался тот.

– А я – музыку.

– Я – женщин.

– Знания.

– Славу.

– А ты, самый большой? Чего ты хочешь?

– Нас девять, – ответил самый большой слоник, – это священное число, за ним начинается новый жизненный цикл. Поэтому многие годы мы исполняли чужие желания. Но если ты, милое дитя, хочешь сделать нам что-то хорошее, подумай о пристрастиях каждого. Я же хочу хоть одним глазком увидеть далекую нашу Индию.

В это время послышались шаги матери. Леська быстро вытерла губную помаду, сбросила капор и шаль, а слоников спрятала в кармашек.

Когда все заснули, Леська вылезла из-под одеяла и отправилась расставлять слоников по своей квартире.

– Ты мечтаешь о любви, значит, будешь жить у Ольги. Они только что поженились, и любви у них хоть отбавляй! – произнесла Леська рассудительно, поставив слоника на тумбочку молодоженов.

– Тебе жить на кухне, тебе – на пианино. А тебе в спальне сестер. Ты теперь будешь стоять на полке с книгами. Ты?

Леська подумала, куда же определить слоника, который любит славу, и, пробравшись на цыпочках в комнату писателя, поставила его прямо на рабочий стол.

– Дядя Слава непременно напишет о нем сказку, – подумала она.

В комнату нумизмата она отнесла того слоника, который мечтал о деньгах…

На следующий день она напросилась с матерью на рынок. Терпеливо, как никогда, Леська ходила за ней хвостом среди развалов одежды и обуви. И даже позволяла примерять на себя платки и кофточки. Она знала, что после китайцев и корейцев мать обязательно подойдет к индусам. И мать подошла.

– Дяденька! Вы из Индии? – спросила Леська продавца в чалме.

– Да.

– Отвезите, пожалуйста, моего слоника домой!

– Хорошо, – сказал индус, широко улыбаясь, и принял белый подарок в свою смуглую ладонь.

Теперь у Леськи оставался один, самый маленький слоник, который ничего не успел сказать.

Как ни просила его девочка, как ни уговаривала, тот не проронил ни звука.

– Ты – самый маленький. И я – самая маленькая в нашей квартире, – сказала ему Леська, укладывая его рядом на подушку, – поэтому я оставлю тебя себе. Но ты не беспокойся. Если ты чего-нибудь очень-очень захочешь, я обязательно исполню любое твое желание. Только скажи! Я сама буду твоим счастливым слоником.

И она уснула. А самый маленький слоник лежал рядом и хитро улыбался. На самом деле это он приносил счастье. И то, что Леська оставит его себе, он не только знал, но и очень хотел этого.

19. Кукл Ян

Кукольный дом – магазинчик назывался «Игрушки ручной работы».

Именно там, в шумном городе далекого тридевятого царства, тридесятого государства, где высотки серебром своих окон отражают тысячи разноцветных огней, где по улицам передвигаются на блестящих машинах преуспевающие бизнесмены, из рекламной витрины поглядывало необычное существо. Рубашонка вышитая, штанишки в полоску, кудри вьются на картуз!

Его сделала добрая старая женщина из России, проживающая тут же в подвальном помещении. Назвала Ваней. Яном по-американски. Когда мастерица зашивала Яну спинку, она нечаянно укололась. Белое тельце из ситца испачкалось. Но зато Ян знал, что в нем течет русская кровь.

Ян получился очень красивым куклом. На руку повесили бирку «Хенд мейд» «Кукл Ян» и поместили на витрину.

Рядом стояли игрушки для Хелоуина. Несколько ведьм в черных колпаках, пара гоблинов из сладкой глазури, плюшевый ослик из какой-то новомодной мультяшки и скелет.

Когда прохожие не обращали на жителей витрины внимания, ведьмы бросали на Яна жадные взгляды, потому что в нем текла настоящая кровь!

Они страшно вращали глазами и ворчали:

– Вот появится взбалмошный покупатель, утащит в душную коморку, наиграется вдоволь, а потом выбросит – сразу пропадет твоя самонадеянность!

Гоблины расплывались в услужливой сладкой улыбочке. Ослик тупо кивал.

– Моя матушка придет и заберет меня отсюда! – невозмутимо отвечал Ян первой ведьме. Но тут же встревала другая:

– И не думай об этом! Она продала тебя!

– Неправда! Она сказала, что я буду приносить счастье людям!

– Может быть, и будешь, – вставила третья ведьма, – но когда сам поймешь, почем фунт лиха!

Ян не понимал, и что это ведьмы так взъелись. А они просто не могли его съесть, потому что были игрушечными.

– Проклятые Янки! Долго нам еще здесь стоять?! Праздник скоро уже начнется, – угрожающе звенел костями Скелет.

Наконец, перед самым праздником богатая пара остановилась рядом с магазином.

– Какая прелесть! Ручная работа! – воскликнула дама.

– Все, что на витрине, упакуйте и доставьте по этому адресу, – тут же среагировал мужчина, предъявив кредитку.

Так три ведьмы, два гоблина, Ян и ослик попали в замок Спенсоров за очень большие деньги.

У тех преуспевающих господ было трое детей и целый зал, специально отведенный для игрушек. Каких существ там только не обитало! Дюжины три кукол разной растрепанности. Сорок слонов от самого большого до самого маленького. Улыбающиеся расписные кубики! Глазастые зайцы! Музыкальные инструменты! Сотни три оловянных солдатиков. Гора трансформеров. И даже настоящий фонтан с радужной подсветкой!

Дети дружно набросились на коробки, разбросали упаковочную мишуру. Скелета разобрали по косточкам. С ведьм сорвали колпаки, и те потеряли способность колдовать. У ослика оторвали заднюю ногу, которая считалась счастливой. Гоблинов съели. Яна раздели, посадив загорать у фонтана. И побежали встречать новых гостей.

Игрушек в тот день надарили столько, сколько вместилось бы в десять таких магазинчиков, который назывался «Игрушки ручной работы», и даже больше!

Праздник продолжался всю ночь. Гостей понаехало видимо-невидимо. Подарки один лучше и наряднее другого заполняли пространство. Родители не успевали выносить коробки и оберточные бумаги с бантиками.

А Яну стало очень грустно. Он ведь все еще надеялся, что мастерица мама придет и заберет его.

Но на следующий день дети уехали в школу. В зал для игрушек зашла домработница.

– Какой ужас! – воскликнула она, и принялась за уборку.

В большой мешок для мусора она откладывала испорченные игрушки. Яна аккуратно одела, но потом заметила, что спинка слегка запачкана, поэтому бросила в мешок и его.

Растрепы-куклы вопили в мешке писклявыми механическими голосами, когда какой-нибудь безголовый мишка задевал их локтем о ребро.

За гору ненужных игрушек домработница выручила несколько центов. Так Яна продали в третий раз, теперь уже очень дешево.

И он уже совсем потерял надежду приносить счастье людям, когда почувствовал, что куда-то летит. Это огромный грузовой лайнер вез из Америки гуманитарную помощь бедным жителям России в упаковках для мусора с прямоугольными печатями «бытовые отходы».

Как же намучились раненые игрушки! Их перетаскивали по земле, их бросали в злополучных мешках, на них даже сидели!

И никто не обращал внимания на заводные стоны кукол: «Мама!», «Мама!», «Мама!».

Москва встретила мешки со старыми куклами проливным дождем, а потом холодным снегом. Их продали еще раз, за несколько рублей, оптом хозяину небольшого магазинчика с похожим названием. Только вместо слова «Мейд» стояло слово «сэконд».

Яна вытащили из мешка и усадили на нижнюю полку в Кукольный дом рядом с другими куклами.

– Какая прелесть! Ручная работа! – воскликнула продавщица, и назначила за игрушку до неприличия большую стоимость – аж целых полторы тысячи!

В магазин «Вторые руки – Сэконд хенд» заходило очень много бедных женщин. Они долго рылись в поношенных вещах, что-то примеряли на себя. На вид все они были очень добрые и как одна походили на его матушку. И Ян во все свои синие глаза каждый раз кричал: «Заберите меня с собой! Ну пожалуйста! Я хороший! Я сделан, чтобы приносить счастье людям!»

Ян просто не знал, что в богатой сытой Москве достаточно много магазинов с Новыми игрушками. Дети москвичей не испытывают в них недостатка. Более того. В Москве есть не только Кукольные дома. Но и Детские. Из которых не забирают детей. Не то чтобы за деньги. Но и даром!

Когда посетители уходили, а уборщица выключала свет, кукл Ян запрокидывал голову к потолку, чтобы не замочить вышитую рубашонку. Ведь в нем была не только капелька настоящей крови, но и настоящая слезинка. Ян очень горько плакал, и этого никто не видел.

Прошел год с того веселого торжества в особняке Спенсоров. Срок проклятия трех ведьм закончился. И в тот миг, когда в Америке была полночь, у нас был божий день. Дверь магазина отворилась. На пороге стояла Она. Маленькая девочка. Она лишь увидела Яна из проема дверей, и уже не отходила от игрушки.

Бабушка звала Светланку Ясна Зоренька, или просто Ясна.

Ясна приехала с бабушкой из далекой Сибири, чтобы купить одежду для всей деревенской детворы.

Бабушка очень долго рылась в больших кучах одежды, выискивая потертости и недостатки, торгуясь с продавщицей, чтобы заплатить поменьше и купить побольше.

Довольная хозяйка магазина упаковывала шубки и курточки, драные платьица и штанишки в большие мешки, когда перехватила взгляд Ясны.

– Тебе нравится эта игрушка? – вкрадчиво спросила она.

– Мы не сможем ее купить, – тут же обрубила ее бабушка, – нам такая роскошь не по карману.

Но девочка так влюблено глядела на Яна, что расчетливость продавщицы вдруг приобрела другой вектор, и, к удивлению двух покупательниц, она сказала:

– Хорошо. Вы и так достаточно приобрели в нашем магазине. И мы можем дать это в придачу, хотя это очень дорогая кукла ручной работы! Вы только заходите к нам почаще!

– Мы придем именно к вам в следующий раз! – заверила бабушка.

– И в следующий! И в послеследующий! А как его зовут? – замерла от счастья Ясна.

– Написано: Ян.

– Ян! Ты теперь мой! – воскликнула Ясна, тут же обняв кукленка крепко-крепко, и уже не выпускала из рук.

В плацкартном вагоне у прокуренного тамбура им досталось на двоих с бабушкой одно (потому что Ясне не исполнилось еще пяти лет), самое дешевое место. Бабушка убрала сумки вниз, а Ясне постелила свое пальто на третьей полке, предназначенной для багажа пассажиров.

Девочка бережно уложила Яна на бабушкин капюшон, накрыла своим платочком и спела на ночь колыбельную песенку. Поцеловала в синие глазки, уснув тут же, свернувшись клубочком.

На самой твердой полке самого жесткого вагона Ян в этот миг почувствовал себя самым счастливым Куклом на свете!

Ни Ян, ни Ясна не знали о том, что если ребенок сделает счастливым кукла, тот становится волшебником и приобретает возможность исполнять любые детские желания…

А знаете, что было дальше?

Деревня – бывший совхоз «Восток», в которой жили бабушка Настя и ее внучка Светланочка Ясна Зоренька, находилась в Сибири, возле города Курган. На станции их встречали баба Агрофена с внучатами Вовкой и Димкой.

Яну очень понравились снежные сугробы. Но люди в стареньком автобусе сильно мерзли. И вот Димка вздохнул:

– Скорей бы весна!

И тут же сошел снег. Поля зазеленели. И вокруг деревни по-весеннему защебетали птицы.

Чудеса, да и только. Очень сильно обрадовались дети. Они выбежали все на главную улицу, куда баба Настя привезла одежду, и примеряли ее прямо на улице.

Куклу Яну очень понравились дети. Он не успевал подслушивать их мысли.

– Вот если бы мой папка бросил пить, он сделал бы такой детский городок с домиками, качельками, горкой, где все бы мы играли!

И тут же здоровенный детина вылез из-под забора, взял в руки топорик и стал рубить новый детский городок.

– Вот если бы мой папка бросил курить, он бы на эти деньги покупал мамке цветов, она бы стала добреть, и пекла бы по утрам сладкие шаньги!

И тут же дядька Андрей раздобыл где-то цветов, понес жене. Запахло в воздухе не махрой, а пирожками…

Деревня менялась на глазах. Дети теперь негласно взяли в деревне власть в свои руки.

За месяц другой повысились надои. План по молоку был выполнен на год вперед. В школу купили компьютеры. Старая обшарпанная библиотека переселилась в хорошо отремонтированный офис мэра совхоза. Его огромный джип стал маленьким, с ним играл теперь в песочнице под окнами Димка.

Зато бабочки стали большими. На них дети летали над пасущимся стадом коров.

– Как вкусно бабушка приготовила пельмени! – воскликнула однажды Светланка. – Вот бы накормить ими всех грустных ребят, которых я видела на Московском вокзале!

С этого дня в совхозе прибавилось ребятишек. Взрослые с радостью встретили их.

Мужики забыли, что такое спиртное. Не смотрели по вечерам футбол, а занимались с детьми футболом сами. Устраивались шахматные турниры, теннисные, устроили регбийное поле.

Время от времени на денек-другой наступала зима. Тогда вся ребятня каталась на коньках, на санках и на лыжах, лепила снежные городки. Но после коротких зимних дней снова таял снег. Уроки в школе усваивались быстро и радостно.

Светланка никогда не расставалась с куклом Яном. Однажды на Новый год ей показалось, что в их деревне недостаточно игрушек. Тогда вдруг, по мановению чудесных ее желаний, прямо на главной улице на скамейках расселись все игрушки и куклы Спенсоров. Дома украсились шарами, гирляндами. Появились игрушечные слоны, и даже фонтан с подсветкой!

Слоны тут же ожили, и дети быстро научили их выдергивать в огородах сорняки.

Про чудесную деревню, вернее, бывший совхоз «Восток» прослышал сам Президент. Он прислал туда корреспондентов с телевидения и из самых известных газет.

– Отлично! Теперь мы сможем докопать пруд и запустить туда карпов! – воскликнули дети.

Корреспонденты побросали фотоаппараты, вспомнили о том, что они тоже мужики, и стали рыть пруд. А кто и за трактор сел, кто машину умел водить, конечно.

Так потихоньку, образовалась маленькая СТРАНА ДЕТСТВА «Восход».

Светланка подросла и стала красивой девушкой. Однажды она сидела вместе с куклом Яном на березовой скамеечке возле пруда, смотрела на отражение солнца, ей очень хотелось купаться, но одной было скучно.

– Эх, Ян, вот если бы ты стал живым! Мы бы могли с тобой поплавать!

– Мы сможем с тобой не только плавать! Мы превратим нашу планету в настоящую ПЛАНЕТУ ДЕТСТВА! И на ней все будут счастливы! Поверь, моя Ясна Зоренька! – ответил ей прекрасный юноша Ян.

20. Каштаны

Я с ним поссорилась. Я была не права. Я сердилась на себя за это. Я не знала, что теперь ему сказать. Я наказывала себя тем, что неделю не позволяла себе отвечать на его звонки, обозначила его номер недоступным. А когда он все-таки исхитрился прорваться по другому телефону, сказала:

– Созвонимся через неделю. Я занята.

Я хотела его рассердить. Я его рассердила. У меня действительно была куча дел. Но только я нарочно нагрузила себя этой кучей, чтобы не думать о том, что не права.

И, глядя на ровные серые плитки проспекта имени Ленина, я думала только об этом. Сотни раз еще и еще раз повторяла: «Созвонимся через неделю. Я занята». Я жестоко гоняла эту глупую фразу по кругу. Может быть, так я пыталась найти те слова, которые надо было сказать ему? Мозг тормозил, ничего не воспринимая. В этот день в Реутове все казалось мне чужим, серым и враждебным, хотя дела, в общем-то, ладились. Я даже получила какие-то деньги и направлялась к автобусу.

Вдруг в мои мысли врезалась фраза из толпы:

– Аите! А таы уэ эу…

Я растерянно повернула голову вправо, увидела дряблую маленькую старушку лет восьмидесяти, с белой тростью и распахнутыми странными глазами.

Машинально я прошла мимо, не ответив на непонятый вопрос. И никто из проходящих тоже на него не ответил.

Шагов через десять я обернулась. Старушка все еще стояла и что-то бормотала. А люди проходили мимо.

Мои мысли изменили русло и потекли в другом направлении. Мое внутреннее состояние начало растормаживаться.

«Аите!» Ну, конечно же! Первое слово: «Скажите!»…

И вдруг точно река моих мыслей достигла бурного водопада. Я молниеносно прозрела. Мир стал цветным. И разум как-то заострился, что ли. Стали слышны звуки и запахи весны. Справа от меня всячески пытался обратить на себя внимание, шевелился и шелестел величественный каштан. Как я не замечала раньше его буйной жизнеутверждающей зелени?! Боже мой! Да вся улица была в цветущих каштанах! Они тянули к небу тысячи благоухающих свечей. Их запах обволакивал дурманом город. Передо мною подсознательно развернулся и непонятый вопрос старушки: «Скажите! Каштаны…»

И мне захотелось закричать: «Да! Да! Они уже!..» Господи! Ее вопрос: «Скажите! Каштаны уже цветут?» показался мне теперь настолько ясным, что чувство нестерпимой вины перед незнакомой женщиной охватило меня. И ее странные глаза, и белая трость. Да ведь старуха наверняка была незрячей! Я сорвалась с места и побежала обратно, как сумасшедшая. Прохожие оборачивались. Я никогда так быстро не бегала. Можно сказать, я летела быстрее ветра, чтобы сообщить ей, что каштаны уже цветут!

Мне казалось, я не успею. И ее на месте не будет. Так и случилось. Старухи не оказалось. Как могла она, незрячая, за минуту исчезнуть? И главное, куда? В витринном зеркале я увидела только себя. Злую, растерзанную, потерянную. Развернувшись, я автоматически пошла по своим делам.

А садясь в автобус, воображала уже Бог весть что. И что эта старуха – оборотень, и что все это неспроста. Самая оригинальная мысль, посетившая меня по дороге на очередную деловую встречу, что я встретила саму себя, и я была слепая, а теперь прозрела, и могу видеть каштаны, которые цветут.

Обо всем этом я и продолжала размышлять в кабинете какого-то министра, когда обсуждались вопросы, мягко говоря, совсем к этому событию не относящиеся.

Чиновники безрезультатно пытались вытирать блестящие лысины от странного налета, которым покрываются со временем все кабинетные люди. Короче, в самом разгаре был круглый стол, когда раздался его звонок по сотовому. Я удивленно узнала номер: как осмелился он нарушить недельный запрет? Впрочем, мои колебания оказались недолгими.

– Тихо! – воскликнула я высоким чиновникам. – Это Он!

И люди в кабинете замолкли, думая, что Он выше их по рангу, иначе я бы никогда не осмелилась назвать его так, с большой буквы.

– Да! – ответила я. – Да так, всякие дела мелкого характера. Через 15 минут буду.

– Меня вызывает Сам, извините, – откланялась я.

Я спешила сделать то, о чем, ну конечно же, просила меня, а может быть, и всех остальных, старуха. Теперь я понимала, что это был не вопрос, а просьба: «Скажите: «Каштаны уже цветут!»

Я так ему и сказала. И почему-то он очень обрадовался.

21. Планетка

Жила-была во вселенной маленькая Планетка. Ну не такая уж и маленькая – чуть меньше Венеры. И летала она миллионы лет вокруг своего маленького Солнца, пока не повстречалась с залетным Астероидом.

И хотя Астероид был самым примитивным и бесформенным созданием, он с первого взгляда влюбился в нашу Планетку, тут же изменив свою орбиту.

– Можно ли мне полетать возле Вас? – спросил он.

Планетка подумала, что отказать гостю будет неучтиво, и согласилась:

– Ну что же, летайте. Я на орбите у Солнца пока одна.

Теперь Планетка летала вокруг Солнца, а Астероид кружил вокруг нее.

Он рассказывал ей о звездах и кометах, о метеоритах и черных дырах. А еще он ругал всякими нехорошими словами ту планету, вокруг которой летал раньше.

Наша маленькая Планетка слушала с интересом. Ведь она совсем ничего не знала о других мирах, потому что всю ее поверхность укутывали облака.

– Вы такая красивая! – говорил ей Астероид. – Мы будем с Вами прекрасной парой! Я долго летал во Вселенной и нигде не встречал такого сильного Астероида, как сам, и такой прелестной Планетки, как Вы. Вы позволите мне любить Вас?!

– О, да! – отвечала Планетка, ведь и она чувствовала к нему притяжение.

Шли годы. Космические странники сначала были счастливы. Но наступило время Парада Планет, и Астероида стало тянуть «на сторону». И состарившаяся Планетка заметила, как спутник начал удаляться от нее.

– Ты по-прежнему любишь меня? – все чаще спрашивала она. – Ты все еще думаешь, что я самая прекрасная во Вселенной? Ведь мы замечательная пара, не правда ли?

– Да-да! Конечно, дорогая, – снисходительно соглашался он. А про себя неизменно добавлял: – Ох, и до чего же ты надоела мне!

Но притяжение, оказывается, не бывает вечным, и Астероид сменил орбиту, когда встретил большую Планету с кольцами вокруг талии.

– О! Как Вы прекрасны! – воскликнул Астероид и, поддаваясь притяжению, сразу же переметнулся к другой Планете.

– Я знаю, – ответила ему красивая Планета с кольцами.

Вокруг нее уже крутились десять таких же спутников.

«Как же так? – подумала покинутая Планетка. – Ведь он же говорил…»

Она заплакала, и ее любовь пролилась живительным дождем.

Вот после той любовной истории и возникли на Планетке разумные существа. И может быть, даже похожие на нас с вами.

22. Клуб веселых и надоедливых вещей

Зинуля жила на самом верхнем этаже «хрущевки». Ее однокомнатная квартирка напоминала детский игрушечный шкафчик, куда ничего не входит.

Самой Зинуле было давно за сорок. Но стареющая молодушка тщательно красила волосы в желтый цвет, носила высокие каблуки и короткие юбки, и в морщинистую кожу добросовестно втирала дорогие кремы, обещающие счастье с каким-нибудь Пушкинским Германом.

Но Германа не было.

Зато в доме с некоторых пор организовался Клуб Веселых и Надоедливых вещей. И вы знаете, что делали эти вещи? Они устраивали поэтические вечера и расширенные заседания коллегии: кого пускать и кого не пускать в дом. По большому счету, им никто не нравился из пришельцев. Но каждый член клуба чувствовал к себе несокрушимую любовь хозяйки, хитрил и забалтывал ее поэтическими воспоминаниями.

Ну как, к примеру, можно было расстаться с детскими коньками, которые лет двадцать назад Зинуля тщательно вымыла и положила в пакет? Да-да! В тот самый пакет, который подарил ей тот самый мальчик, который в первый раз поцеловал ее на катке?! Ах! Какие это были чудесные дни! Тогда люди еще дарили друг другу пакеты, являвшиеся жутким дефицитом! Пакеты привозили из-за границы и продавали в них импортные джинсы в магазине «Березка»!

Понятно, что ни с пакетом, ни с коньками Зинуля расставаться не собиралась.

Из-за шифоньера торчали лыжи с одним отломанным верхом. На всякий случай. Лыжи нашептывали всегда одно и то же: а вдруг однажды выпадет снег, Зинуля проснется в хорошем настроении, кто-нибудь позвонит в черный старый телефон и пригласит на лыжную прогулку… А сколько лет она не прыгала на оранжевых выцветших прыгалках? Не читала книг, которые по случаю натаскала в свою коморку? А сколько лет она не надевала соломенную шляпку? Не пила из хрустальных бокалов? Ах!

Устоявшаяся компания, каким-то чудом поместившаяся на такой малой площади, развлекалась как могла, когда к Зинуле отваживался кто-нибудь прийти.

Поскрипывали стулья, постанывала гитара, позвякивала посуда. Мы-то знаем, что все они рассказывали сказки, но посторонним в звуках старых вещей слышались лишь надоедливые нотки. Гость держался до последнего, пока какая-нибудь из картин не отталкивалась самоотверженно от стены и не обрушивалась ему на голову.

После очередного выпада чванливых вещей, Зинуля порядком разозлилась и решила от них избавиться. От всех разом!

Она пошла в магазин и купила упаковку пакетов для мусора.

Зайдя домой, Зинуля в первую очередь схватила коньки. Но уже через секунду ее морщины разгладились и на глазах выступили благодарные слезы счастья. Ведь коньки находились в том самом пакете, который подарил ей тот самый мальчик…

И лыжи? Как их выбросить? А вдруг когда-нибудь утром…

И соломенная шляпа… и книги…

И комната вдруг снова наполнилась мечтами и песнями ее веселых и надоедливых вещей, к которым прибавилась еще одна особа – упаковка мешков для мусора. На тот случай, если хозяйка все-таки решится на крайние меры.

23. Мой котик

Мой котик был не таким, как все.

– Как тебя зовут?

– Мавр! – сказал котик и понюхал мои глаза, наивно полагая, что их можно выпить или съесть.

– Ты чей?

– Ничей.

– Будешь мой.

Это чудо я положила в сумку и принесла в свой дом. И он не сопротивлялся.

С самого первого дня Мавр вел себя, как настоящий мужчина: он сбрасывал одежду непрошеных гостей со стульев и метил ее; с утра до вечера рассказывал о своих болезнях и неудачах и позволял себя вкусно кормить.

Надо еще сказать, Мавр был очень ласковым и нежным котиком. Стоило мне обнять этого негодника, как моя одинокая душа обретала новые силы.

Я купила ему дорогой ошейник с бубенцом и выпускала гулять. И если Мавру хотелось вкусно поесть, он возвращался, позвякивая ошейником. Я и сама не ела таких деликатесов, какими кормила любимого котика.

Однажды я почувствовала себя особенно одиноко и протянула руки к Мавру, чтобы он излечил меня от тоски. Но у котика, по всей вероятности, были другие планы. Он вывернулся из-под рук во двор, даже не удостоив меня своего изумрудного взгляда.

Я бросилась за ним на метельную улицу и закричала:

– Мавр! Мавр!

Но мои попытки принесли мне только крупозное воспаление легких.

Не буду описывать настроение своих легких и своего сердца в те дни. Скажу только, что котик вернулся, когда я была уже совсем здорова.

Он, как всегда, позвонил бубенцом. Но я не обрадовалась этому звуку.

Я уложила его в ту же сумку, в которой принесла в свой дом. Мавр вырывался, протыкая дерматин насквозь.

Когда мы пришли на ту самую улицу, к тому самому дому, где я впервые увидела свое сокровище, я выпустила его.

Он ощетинился и зарычал. Зеленые глаза Мавра метали красные искры. От злости спина выгнулась.

– Если ты оставишь меня, я прокляну тебя навсегда, – шипело что-то внутри него.

Но я вернулась домой одна, не чувствуя ни капли сожаления или угрызения совести. Мне было даже приятно, что я увидела истинное лицо своего друга.

24. Черная краска

Ее учили совсем не так. В Академии художеств города Алиф было принято положение разводить серую краску с розовой и этой смесью грунтовать холсты. Природа островов туманного Плюроона располагала именно к такому соответствию цветов. В портретной живописи иногда допускалось розовый смешивать с фиолетовым, а в натюрмортах с синим. Наиболее смелые пытались использовать матово-желтый, бледно-голубой или молочно-зеленый. Если бы Маги или даже Магистры могли себе представить, чем собирается Ларуса расписывать огромный театральный купол, ее давно убрали бы с довольствия, а старуха Веда навсегда закрыла бы свои незрячие глаза.

Что сближало их, было загадкой для окружающих. Если муж из народа терял зрение, ему милостивым Владыкой города выплачивали средства для кремирования, женщин просто варили в котле. А здесь вместо того, чтобы прилепиться к мужчине и жить припеваючи на его деньги, как делали это порядочные жены Алифа, Ларуса весь свой скудный заработок делила со старой нищенкой, которую неизвестно откуда притащила в свой дом.

– Что ты рисуешь теперь? – спрашивала Веда.

– День. Просто день. Но мне не хватает ярких красок.

– Если долго плыть по морю, туман Плюроона рассеивается, и солнце светит с раннего утра до позднего вечера. А ночью небо темное, как зрачки. Черное! Там люди пишут совсем другими красками, не как мы. Но и здесь можно добыть ярких красок, Ларуса. Надо только захотеть!

Ларуса хмыкнула:

– Я хотела. Однажды я написала рыжего дракона!

– Да? Ты и вправду дракона нарисовала рыжим?

– Точно!

– Вот забава, – засмеялась Веда, – хотела бы я на это посмотреть. А ведь они действительно рыжие! Надеюсь, тебя не наказали за это?

– Лишили стипендии. Но только на один семестр. Я же не знала, что нельзя рисовать так, как видишь, хотя мы и считаемся самым демократическим обществом.

– Но ты молодец, что нарисовала его рыжим, а не розовым, как все! Бедная девочка!

– Знаешь, Веда, когда я закрываю глаза, мир несется мимо меня со сказочной быстротой. И то, что я вижу, гораздо ярче моих этюдов! Ах! Если бы ты только могла это понять! У меня получается не то! Совсем не то!

Ларуса лихорадочно заходила по мастерской, суживая глаза, потом закрыла их совсем. И вдруг ее осенило:

– Мне нужна черная краска!

– Тихо! Тихо! – Веда даже подскочила на месте. – Что ты! Что ты! Черная краска запрещена вот уже тысячу лет!

– Помоги мне! Веда! Ты ведь знаешь, как добыть ее!

– Я знаю, девочка моя! Я знаю. Но только…

– Что? Говори!

– Ты можешь не выдержать! Черная краска – это смерть! Черная краска – это то, что приговорена я Судьбою видеть каждый день.

– Я должна закончить купол! Понимаешь? Ты понимаешь. Помоги, Веда!

– Использовать черную краску совсем не обязательно. Достаточно разместить на холсте все цвета радуги. Писать надо чисто. И белый день и черная ночь вмещает в себя их. Ты должна это знать. Ты должна это чувствовать.

– Дай мне шанс убедиться в твоей правоте.

– Ну что ж, – вздохнула старуха, – я слышала, что через два месяца выборы. Старые магистры больше не устраивают народ. Около ста самых знатных и богатых людей примут участие в соревнованиях. А кандидатам в магистры всегда нужны были художники.

– Ты полагаешь, у них есть черная краска?

– Ее у них нет. Но если ты поступишь на службу, ты рано или поздно добьешься того, о чем мечтаешь, и сможешь расписать купол.

В тот же день дракон Чарли возбужденно ходил по своему офису, нервно покусывая зазевавшихся слуг.

– Не понимаю, зачем тебе на выборы, – отговаривал его старший брат Леро, – у нас и так все есть. Расширим лучше шоссе. Реконструируем котлы. А? Давай улучшим систему варки?

– Я хочу стать Магистром! Болван! Мне нужно, чтобы меня выбрал народ!

– Тогда поди! Скажи им правду! Что ты – дракон! И любого можешь сожрать, кто станет поперек дороги! Это сейчас в моде! Или найди смельчака, кто отважится на такое!

– Ну уж нет! Мне нужен человек, который, зная, что я дракон, не говорил этого на выборах, а собрал в хрустальную пирамиду самые лучшие свежие идеи.

– В Алифе давно пора переходить на яркие тона!

– Да! Да! Особенно на рыжие!

Братья засмеялись.

– Тебе нужен художник! И я знаю одну на примете. Она бедная. Много платить не надо. И говорят, немного соображает в рыжих цветах!

– Лишь бы не переборщила…

…В мастерской раздался звонок:

– Ларуса?

– Да!

– Сейчас с Вами будет говорить Чарли!

– Здравствуйте, Чарли, – трепетно произнесла Ларуса, она еще не знала, что говорить и как вести себя с драконами.

– Мне нужна твоя помощь. Помоги!

– Хорошо, – растерянно пролепетала художница, – я скоро буду.

– Кто это был? – встревожилась Веда.

– Чарли.

– Сам Чарли?

– Ну да.

– Чего он хочет?

– Пока не знаю. Он просит помощи. А что?

– Разве ты не знаешь, что он дракон?

– Кто же этого не знает? Но разве на выборах есть шанс у кого-то из народа? Зачем зря сотрясать воздух?

– Ты пойдешь?

– Он просит помощи. И ты же сама говорила, что черную краску можно добыть только там.

– Тише! Тише! Не накличь беду! – зашептала Веда. – Иди и помни, ты приобретешь гораздо меньше, чем потеряешь! От драконов так просто не возвращаются. Люди, польстившись на деньги, пропадают там. Пропадают совсем.

– У меня есть другой выход?

– Откажись.

– Но он просит помощи.

Через полчаса дракон Чарли любезно встретил Ларусу в своем прекрасном замке. Все было дорого и блестяще отделано. Изысканные вина и яства украшали столы. Голоса тонули в пушистых коврах. Художницу позабавило, что вышколенные слуги были обвязаны со всех сторон большими подушками и молчали, пока дракон не спрашивал:

– Да?

Тогда они с готовностью трижды повторяли:

– Да! Да! Да!

Ларуса сразу поняла, что от нее требовалось, и пребывала в прекрасном расположении духа. Она знала, чувствовала, что эта работа по ней и все получится.

Рыжая краска удалась на славу. Чистый восторг лучился из рук Ларусы в хрустальную чашу. Первая часть – дети – теперь, конечно, проголосуют за Чарли!

– Получилась!

– Какая?

– Оранжевая! Чистый апельсин!

– Я так и думала, – сказала Веда, – как ты могла пойти у него на поводу? Ведь ты – художник! А он – дракон!

– Драконам нужны художники. Особенно на выборы. А нам нужно ужинать каждый день!

– Ты не расслабляйся! Общение с драконами принесет тебе много боли!

– Какой боли? Он такой душка! Если даже он и настоящий дракон, то, наверное, еще ребенок. Не забывай. Он сам позвонил мне и попросил помочь. Он мне поверил. И я не могу бросить его. Потому что даже он не знает, что ему надо, а я знаю.

– Общение с драконами ни славы, ни денег не дает художникам. Одни проблемы. Их не понимает народ. Маги и Магистры над ними смеются.

– Ты думаешь, хоть кто-то из них поймет и оценит мой новый купол? – вздохнула Ларуса.

– Зачем же ты его начала, если в это не веришь?

– А зачем люди начинают жить?

На следующий день Ларуса принесла плоды опытов в замок. Чарли радовался и прыгал, как ребенок, щипал за подушки слуг и громко смеялся. В благодарность он показал художнице, какую великолепную пирамиду приготовил для ее красок. В один из отделов была залита оранжевая краска, и пирамида ожила, засияла. В знак высокого доверия дракон усадил Ларусу за стол вместе с собой и велел покормить.

– Расскажи о себе, – попросила Ларуса.

– Я – добрый, – сказал дракон, – очень добрый. Я – люблю детей. Я – вот какой простой. Приходи и обедай со мною, если хочешь, каждый день. Все очень просто. Я – тебе плачу. Ты – делаешь. Ясно?

– Ясно, – вздохнула Ларуса. Она знала, что это будет за плата.

– Пойдем! Я покажу тебе свою силу!

Они спустились в подземелье, в огромный подвал, где сновало туда-сюда множество крепких мужчин и женщин. В каждом цеху люди были заняты определенным делом. В больших котлах что-то варилось, что-то грузили машины. Мелкие деньги сыпались через сетчатый потолок в воронки, превращаясь в асфальт, который укладывали катки, а в кабине укладчика накручивался рулон уже из других, бумажных денег.

Чарли снял один из них, великодушно подал рулон Ларусе.

– На, ты заслужила.

– Может быть после, ведь я еще ничего не сделала. Вот соберем пирамиду, тогда…

Дни летели за днями.

– Когда? – торопил дракон. – Я тебе плачу – ты делаешь! Не забывай!

И вот краска получилась. Думая о том, как силен дракон, из рук Ларусы выходила синяя краска, краска силы. Чистый синий цвет, не омраченный вкраплениями серого туманного, теперь привлек бы все мужское население на выборах.

– Что это ты принесла? – вскочил Чарли. – Я же заказывал серую! Гляди! – он достал образцы тусклых пирамид, какие собирали его конкуренты. – Видишь? Серая!

– Я вижу. Но серая краска не нужна, если есть синяя!

– Ну ты! «Худдожница»! Я тебе сказал, серую! Значит, серую!

– Гляди! – Ларуса вылила краску в хрустальную пирамиду. Смелое сочетание цвета удивило и обрадовало дракона.

– Молодец! – похвалил он неожиданно. – Вот это мне нравится! Я хочу не просто победить! Моя пирамида должна быть лучше всех! Ярче всех! И больше всех! Больше цвета! Больше голосов! Ты понимаешь?

– Да. Я понимаю. Я приготовила тебе еще один сюрприз.

Художница собрала все свои силы, и из ее тела, из ее мозга накопленными знаниями за всю жизнь через руки прямо в пирамиду потекла краска чистейшей голубизны, какой давно уже не помнили в Алифе.

– Потрясающе!

– Я пойду! – еле удерживалась на ногах уставшая художница.

– Да. Иди. Конечно, иди, – дракон заботливо проводил ее сам до дверей.

… – Победа на выборах обеспечена, – сказала Ларуса дома, – слуги дракона уже носятся по городу с моей пирамидой. Но если я получу краски, которые наметила, это будет сенсация! Чарли побьет все ре корды!

– Не забывай о главном!

– Мне сейчас не до этого…

Ларуса думала только о Чарли. Она не отходила от этюдника, пытаясь смешивать краски. Но у нее получалось лишь жалкое подобие тех оттенков, которых она хотела добиться.

Слуги Чарли беспокоились каждый день, но Ларуса точно тормозила все намеченные планы.

– Я жду тебя в офисе, – не выдержал он, процедив сквозь зубы. Он не любил сам набирать номер телефона.

Ларуса пришла с поникшей головой.

– Ты делаешь все не так! Ты недостаточно вложила души! Леро! Глянь! Что она притащила!

Чарли собрал слуг, и те стали учить художницу, как надо искать цвета.

У Ларусы потемнело в глазах. Она вытерпела нравоучения людей, совсем ничего не понимающих в том, что они внушали ей, горячась.

– Надо добавить еще рыжего цвета! – кричал Леро.

– Нет! Лучше синего! Синего!

– Я же тебе говорил! Серого! Эта была такая гениальная мысль! Ты убила мою мысль! Все! Убирайся! – Дракон в исступлении стал бить всех подряд. Слуги, привыкшие к экзекуции, услужливо подставляли подушки. Ларуса в ужасе бежала. С ее рук стекала краска, как бежит молоко у кормилицы.

Почему она продолжает думать о нем? Пропадал бы он пропадом со своей пирамидой власти! Еще долго истекая зеленью, Ларуса принялась чистить кисти. Но вдохновение, казалось, покинуло ее.

– Я говорила, что будет больно, – напомнила Веда.

– Понимаешь, – объясняла ей Ларуса, – смысл выборов – завоевать голоса народа. Я знаю, стереотип мышления заставляет художников заполнять пирамиды розовым и серым, как и раньше. Но этими полутонами нельзя добиться веры. Только истинный цвет даст возможность победить! Мною не охвачен еще зеленый цвет – крестьянство. Желтый – интеллигенция. Красный – женщины. И фиолетовый – старики. Если все эти оставшиеся слои населения почувствуют правду и поверят, он пройдет с большим отрывом! Вот увидишь!

– Надо только учитывать тот факт, – грустно напомнила Веда, – что то, что для одних пол, – для других потолок! Не все люди видят одинаково. Все семь цветов распознают только художники, ну, может быть, еще некоторые Маги и Магистры.

– А Владыка?

– И Владыка не всегда. Хорошо, если человек видит что-то еще, кроме своего цвета. Два-три – отлично, это роскошь, если пять-шесть!

– А ты? Ты раньше видела все цвета?

– Я стала видеть их, когда ослепла…

Предвыборная атмосфера накалялась. Драконовы слуги звонили каждый день, но Ларуса пошла в офис, только когда смогла очистить свою зеленую краску от посторонних примесей и, довольная собой, поместила ее в пирамиду.

– О, нет! Только не это! – возопил Чарли. – Я знал, что будет все не так! Ты испортила всю работу!

Сбежались слуги. Они стали обливать грязью хрустальную переливающуюся пирамиду. Но к чистым краскам, добытым из сердца, грязь не приставала.

Тогда Ларуса заплакала. Она не могла объяснить, почему все должно быть так, а не иначе. Ведь даже если кто-то из слуг различал голубой цвет, он не видел зеленого, а если чувствовал синий, не понимал оранжевого.

Леро не растерялся. Он собрал слезы художницы в сосуд, где они загустели желтой краской.

– Ты видишь? Получилось! – повторял он брату, помещая бесценную находку в пирамиду. – Не зря мы ее позвали!

– Как я ненавижу художников! Я бы собрал их всех и закатал под асфальт! Ты мне все нервы истрепала! Как ты мне надоела! Ты позоришь меня перед слугами! Что ты здесь нюни распустила? Убирайся!

– Я никуда не пойду.

– Что?

– Тебе придется терпеть меня, пока я не закончу работу. Я уйду, только когда сделаю тебя Магистром, – спокойно произнесла Ларуса.

– Если кто-то и сделает меня Магистром, так это только я сам! – закричал дракон в бешенстве. – Ты! «Худдожница»! Посмотри, сколько людей работает на меня!

Он открыл соседний кабинет. На полу стояли ящики, полные рулонов денег.

– Это только ты одна тут нашлась, которая ничего брать не хочет! Смотри! Скольким я даю работу! Скольких я кормлю!

На ящиках были надписи и в дом престарелых, и в детские сады, и в школы, и в полицию, а также многим Магам и Магистрам, и даже самому Владыке.

– Если бы я не делился, меня самого давно бы закатали. Поняла? Эх, ты! «Худдожница»!

Но что-то помягчело в нем, когда он разглядывал почти завершенную пирамиду, в которой до полной радуги не хватало двух крайностей: верхнего и нижнего цвета.

– Ты, наверное, меня ненавидишь? Не обижайся. Я добрый. И честный. Я хочу открыть тебе один секрет. Знаешь, почему я бываю резким и злым иногда? Я – дракон!

– Ты не совсем дракон, – возразила художница. – Ты – дракончик.

Никто никогда не называл так Чарли. И он не знал, сердиться ему или нет. Одному из слуг приказал он налить им вина.

– Почему у тебя дрожат руки? – спросила Ларуса.

– Он боится тебя, – ответил за слугу Чарли.

– Боится?

– Конечно. Здесь все тебя боятся. И слуги. И Леро. И даже я.

– Почему?

– У тебя абсолютно противоположное мышление. Мышление творца. Мы разные. Поэтому ты мне нужна…

Она поцеловала его в колючую щеку в знак примирения и пошла домой.

– Он не должен пройти на выборах! – стонала Веда. – Не должен! – Ей становилось хуже и хуже. Она умирала. Ларуса, казалось, не замечала этого.

– Он добрый, – повторяла она, как заколдованная, – он так и остался ребенком, маленьким хулиганистым дракончиком! Он превратится в настоящего, только если станет Магом. Но я этого не допущу! Ему самое место в Магистрате. Он родился для помощи всем бедным людям. Алиф ждет его!

– Пусть лучше на выборах пройдет кто-нибудь из народа!

– Зачем? Веда? Зачем? Что дали нам Магистры прошлых лет? Розовые очки? Серые будни? Что сделали они для тысяч несчастных? Напустили еще больше тумана на Плюроон? В Алифе уже тысячу лет нет четких линий. Даже художникам запрещено рисовать черной краской, хотя помыслы и души у правящей верхушки давно черны. Магистры думают только о рулонах с деньгами. Разве не так? Мы постоянно должны напоминать им, что мы существуем, чтобы они больно-то не наглели…

Последний предвыборный собор в зале театра, купол которого собиралась расписывать Ларуса, состоялся за две недели до решающей битвы. Каждый художник, защищая претендента на высокий пост, объяснял цвета в своей пирамиде по-разному. На зрителей лилась прекрасная ложь. И судьи мило кивали головами. Но народ не верил.

Подошла очередь Ларусы. И тут впервые прозвучало: «Да! Чарли дракон! Но давно пора понять, что именно драконы должны становиться Магистрами. Только они еще способны помочь народу Плюроона очистить от тумана Алиф!»

– Какой он? – прозвучал последний вопрос Владыки.

И она ответила, дрожа между ледяными изумрудными скрижалями правды:

– Он добрый.

– Он – дракон! Но он – добрый! – разнеслось откровение по всему городу.

– Как смела ты сказать, что я – дракон? Я тебе доверял. А ты меня подставила! Ты превысила свои полномочия! Ты опозорила меня! Я не хочу больше с тобой иметь дело!

Но Ларуса блаженно улыбалась. Колесики волшебной работы сердца продолжали крутиться в том же направлении.

– Да ты любишь его! – возмутилась Веда.

– Я? Дракона? С чего ты взяла?

– Подойди к хрустальной чаше и подержи над ней руки.

И действительно. Точно кровью заполнился бокал алой краской.

Ларуса удивленно отшатнулась.

– Я не хотела. Я просто делала свое дело, – оправдывалась она.

– Прощай, Ларуса. Впереди тебя ждет самое страшное. Прости.

Бездыханное тело Веды забрали слуги Владыки. На кремирование у Ларусы не было денег, и она решила сопровождать старуху в последний путь. Забыв удивиться от горя, она спустилась в тот самый подвал вместе с ними. Котел открыли и опустили в него бедную Веду. Там уже варилось несколько несчастных, потерявших жизнь на поисках медных грошей.

– Зачем вы их варите? – одеревенело спросила Ларуса.

– Студентам-медикам надо на чем-то учиться.

– А остальных?

– Под асфальт.

– Наверное, доходный бизнес?

– Не жалуемся. Зарплата стабильная. Недавно троих кандидатов в Магистры закатали, так и премию получили. Детям, сама понимаешь, каждый день молоко надо…

Даже в мастерской художница не могла прийти в себя. Ее колотила дрожь ненависти, и лишь когда она фиолетовым цветом вылилась в последнюю чашу, Ларуса вновь обрела ясность ума.

К дракону ее не пустили. Так он велел. Ларуса передала два недостающих звена и вернулась в мастерскую. Она чувствовала себя обманутой и одинокой. Черную краску она так и не получила. А работа над куполом звала и казнила бессонницей.

Владыка устроил пышный праздник по случаю выборов. У Чарли пирамида действительно получилась больше, выше и ярче, ведь ее заполнили натуральные краски, добытые из души и сердца.

Чарли прошел с большим отрывом голосов и стал Магистром. Подхалимы всего города съехались поздравлять его с этим небывалым достижением. Про художницу Чарли вспомнил, когда ненароком глянул на радужную, потерявшую актуальность хрустальную пирамиду:

– Позвоните ей, я, кажется, ей должен… Но без меня. Я ее не переношу. Слишком большое самомнение.

– Ларуса? – спросил Леро.

– Да. До свидания, – художница повесила трубку.

Она в тысячный раз переживала все случившееся. И победу Чарли, и смерть Веды. И разочарование, что никак не могла постичь тайну черной краски. Все цвета радуги теснились в ней то болью, то радостью, то ненавистью, то любовью. Наконец она не выдержала напора чувств, захватила эскизы, мольберт и краски и направилась в театр.

Она торопилась. И к утру купол расцвел одним легким вздохом. Зелень пестрела разноцветьем невиданных цветов. Казалось, театр стал в несколько раз выше. Колонны беседки, освещенные ярким солнцем, уходили в бескрайнее голубое небо, где сияла нежная доверчивая радуга.

Люди, пришедшие в театр, ахнули от удивления. Они первый раз в жизни видели настоящие яркие краски и учились их понимать. И они нравились им.

– Это здорово! Это великолепно! Это поразительно!

Только художница не разделяла их радости. Семь кругов ада смешались в один круг. Получилось то, чего она боялась и хотела. Черный цвет заслонял глаза.

– Я не вижу! Я ничего не вижу! Помогите мне!

Но слуги Владыки, которых оказалось много среди народа, ловко подхватили ее, больше непригодную для Алифа, и потащили к котлу.

– Сейчас мы тебе поможем! – Деньги для кремирования выделялись великодушным Владыкой только мужчинам. И теперь, когда Ларуса ослепла, ее не имели права даже сжечь.

Вода в котле окрасилась в черный цвет.

– Господи! Что это мы такое сварили? – испугались слуги Владыки. – Простите, мы готовы заплатить, – оправдывались они, рассчитываясь мелочью за убытки с братом дракона Леро.

Но тот, похоже, не расстраивался. Он понимал, как человек образованный, что высоту пирамиды можно поднять, только расширив ее основание близкой по спектру краской. И целый котел редкой черной краски, которая к тому же запрещена – верная победа брата на следующих выборах в Маги!

25. Кружка с журавлями

Я заканчивала подготовку рукописи, когда в дверь раздался долгий вдумчивый звонок.

– Вы ко мне?

– К тебе, голубушка, к тебе, – по-свойски, как будто у нее было на это право, пролепетала незнакомка и зашла в мою комнату.

Наглухо задернув портьеры, чтобы солнечный свет не слепил глаза, женщина аккуратно закрыла пианино, уберегая клавиши от пыли. Она накинула на плечи пуховый платок, оставшийся от бабушки. Меховые тапочки ей тоже подошли.

– Может, чайник поставишь? – посмотрела она с укором. – Что-то у тебя холодно!

И, пока я колдовала на кухне, готовя нехитрое «чем Бог послал кусочек сыру», она бесцеремонно села за рабочий стол, просматривая то, над чем я трудилась вот уже не один день.

– Здесь не то! И здесь не то! А тут просто Типичное НЕ ТО! – выбросила она последний очерк в корзину.

Это произвело впечатление.

– Чай? Кофе? – спросила я вежливо.

– Я же сказала – чай! Кофе мне нельзя. А то спать не буду всю ночь. Да и тебе не дам.

– Вот как? – я улыбнулась, наливая ей кипяток в кружку с забавной синичкой, потому что из всех кружек гостья выбрала именно мою любимую. – Вы надолго?

Женщина поморщилась от моего нескромного вопроса, деланно схватилась за поясницу и ответила уверенно:

– Навсегда!

– Вот как, а кто Вы? Что-то я Вас не…

– Старость я – Старость! Не узнаешь? Чай не чужие…

Что-то в ней было неестественно трогательным. Может быть, нежелание слушать, а главное – понимать. Но я доверилась этой женщине. Пока мы пили чай, Старость рассказала мне о радикулите, о мостах, которые, оказывается, ставят на зубы, о том, как вредны калории, о дальнозоркости и, конечно, о бессоннице. Час за часом я проникалась к ней все большим сочувствием. Ведь она так проникновенно говорила, и слезы лились у нее из глаз на пуховый платок, и даже на тапочки. Они умудрялись попадать и в мою любимую кружку с забавной синичкой. И там, в кружке, каждый раз от этого что-то грустно чвикало. Под утро мы обнялись, как подруги. И я предложила:

– Хочешь? Забери мою шаль навсегда!

– А можно я возьму еще и эти меховые тапочки? Они пришлись мне как раз впору! – обрадовалась Старость.

– Конечно, забирай! – растрогалась я не на шутку, умываясь слезами жалости.

Тогда Старость выразительно посмотрела на мою кружку с синичкой. Я уже готова была отдать и ее. Но тут позвонили из редакции.

– Очерк готов?

– Нет…

– Как нет???!! – буквально закричала трубка. – Ты же обещала сегодня сдать!

– Да понимаете, – ответила я, виновато хлюпая носом, – ко мне Старость пришла.

– Какая еще старость? Ты что, с ума сошла? Ты когда в последний раз в зеркало смотрелась?

Я закрывала ладонью трубку, чтобы моя гостья, не дай Бог, не услышала разговора и не обиделась.

– Ты слышишь меня? – тем временем разносился по всей квартире уверенный баритон. – Быстренько прими холодный душ! Сделай зарядку! И бегом в редакцию! Обещаешь?

– Я постараюсь…

– Нет, ты пообещай!

– Обещаю.

– И никаких разговоров о старости! Вот еще выдумала! Ну, пока!

– Пока.

Я незаметно улизнула в ванную, заглянула в зеркало. Улыбнулась себе и новому дню. Затем отдернула шторы, чтобы посмотреть, какая погода. Там сияло солнце! Я быстро забегала по комнатам, ища подходящую одежду. И Старость, хватаясь за сердце, заметалась за мной.

– Что ты? Что ты? Это же кофе! – испугалась она, когда я налила себе бодрящий напиток.

– Да, кофе! Но без него после бессонной ночи я не смогу закончить рукопись.

Старость только развела руками, обиженно поджала ноги и вся завернулась в теплую шаль.

Я достала из мусорной корзины «не то», «не то» и «Типичное НЕ ТО!», скрепила степлером и умчалась в редакцию.

Мой очерк понравился и сразу пошел в набор. По пути домой я купила торт низкой калорийности, как любила она, пакетик ароматного чая и новую кружку с летящими золотыми журавлями. Ту, с синичкой, я решила подарить гостье, которая пришла навсегда.

Тихо отворив дверь, я сразу поняла, что квартира пуста. Куда-то подевались тапочки и пуховая шаль.

Я не долго горевала о странном визите. На всякий случай убрала кружку с синичкой на самую дальнюю полку. Это для Старости, если она опять вернется.

А я теперь пью из новой, на которой летят журавли.

26. Груши

Был у Гульзады сад необыкновенный. Как вскинется по весне яблоневым да вишневым цветом – не унять душе радости!

Гульзада хозяюшка что только из фруктов не приготовит: и яблочный пирог. И вишневое повидло. И компотов наварит. И рос в том саду чудесный куст вечноцветущей груши. Розовыми цветами радовал он всех и зимой, и летом.

Двух дочерей Гульзада давно замуж отдала. А вот сын Эмиль никак себе пары найти не мог, чтоб такая же, как матушка. Но пришел срок. Груша цветущая плоды дала. Целых пять штук! Бережно растила их матушка. Наливались они ото дня в день соками земли и светом солнца. Вот-вот срывать пора.

«Две груши, – думает мать, – для дочерей, одна Эмилю, одна мне. А пятая кому?»

Не знала Гульзада, что понравилась сыну девушка Неля из соседнего селения.

Спросил он разрешения у матери, и та согласилась пригласить невесту к обеду на смотрины.

Вот и стол ломится всевозможными блюдами. Одно другого вкусней.

Но что же еще поставить, чтобы удивить редкую гостью?

И решила матушка груши, созревшие в первый раз на ее чудесном кусте, подать к обеду.

Зашли молодые. К столу их матушка усадила. Стали разговоры вести. Всем нравится молодая невестка Гульзаде. И красива. И стройна. И рукодельница.

– Грушу попробуй, дорогая, – предложила хозяйка, – растет у меня в саду чудесный куст. Всегда он только цвел. И в первый раз плоды дал. Решил нас всех порадовать.

Взяла Неля грушу. А сок-то из нее, сок-то так и бежит, так и струится. Сладость-то какая! Аромат! Весна!

За разговором ко второй груше рука девушки потянулась незаметно.

Эмиль подумал: «Ну ладно, пусть и мою грушу съест любимая! Для нее не жалко».

Но груши оказались столь вкусны, что невольно съела девушка еще две.

И осталась на подносе последняя, пятая груша.

«Ничего», – думает матушка.

«Ничего», – думает Эмиль.

«Мы, как уйдет Нелли, поделим пятую грушу на четыре части. И попробуем ее на вкус».

А разговор все идет. Закуски на столе тают.

– Заходите еще, – приглашает Гульзада девушку, когда молодые встают из-за стола и собираются уходить.

– Спасибо, матушка, все было очень вкусно, особенно фрукты! – с этими словами девушка взяла последнюю грушу и откусила кусочек с благодарной улыбкой.

Проводил Эмиль Нелли до калитки. Возвращается к матушке. А она уже в саду.

– Гляди, – говорит. – А на нашем кусте-то новые груши выросли!

Сын с грустной надеждой посмотрел на мать. Он ждал, что скажет она о его избраннице. И мудрая Гульзада сказала:

– Не приводи больше эту девушку в наш дом. Никогда. Она будет плохой матерью для твоих детей.

27. Жасмин

Посади жасмин на могиле мужчины, которого любишь, и он окажется в раю, – гласит татарская поговорка. А знаете, почему так говорят?

Давно это было. Так давно, что забыли уж все. И лишил бы Аллах жизни Чубыша, ведь не отличался тот ни умом, ни добротой и ни красотою, если бы не любовь самой прекрасной женщины во всей Булгарии – рукодельницы Жасмин.

Бывало, чуть тронет рассвет розовыми лучами ее белые щеки, рисуя утренний румянец, проворно встает хозяюшка, тесто поставит, за скотиной приберет. Огородные дела поправит. Детей и мужа накормит. Сядет у окна ткать, прясть или вышивать.

Всех родных приветит, песню веселую заведет, путнику дорогу укажет да лепешек с собою подаст. На ее рукоделие вся округа заглядывалась. Заказы шли от самого правителя!

Крепко отстраивалось подворье. Множились отары. Росло богатство семьи.

Уважали Чубыша. Как оденет он расшитые золотом одежды, да как сядет на лощеного сытого скакуна – дивится народ ему, точно хану какому.

А пойдет Жасмин навестить родных, выделит Чубыш пятак денег да горсть сухарей на подарки.

– Да милый, спаси тебя Аллах, – согласится неперечливая жена, – все сделаю, как велишь.

А сама украдкой под солому для родных мужа и отрезов дорогих приготовит и корт свежий и перемячей…

– Это вам поклон от Чубыша, – передает дары родичам.

Не знал о том Чубыш. А знал бы, так помер от жадности.

– Поди снеси матушке бараньей шерсти, пусть на зиму что-то свяжет себе.

– Как скажешь, милый, так и будет, – соглашается Жасмин. Но в ночь не спит, не ест, а шерсть сама расчешет, выпрядет, да за утро, пока спит Чубыш, носки свяжет или шаль или жилет вышьет золотым узором. Да всем соседям приготовит хоть малый, но подарок.

В ответ на это и люди добры к семье. Кто передаст новые подковы, кто мед, кто теленочка.

Все семье достаток. Да мир. Да почет. А за ними и селение с селением дружат. Как хорошо!

Так прошла их жизнь. Так и дети на ноги поднялись. Так и внуки. И правнуки.

Стареть стал Чубыш. Приказал домашним дом свой продать. Лошадей продать. Всех овец продать. А на вырученные деньги богатый камень купить, где бы мастера лучшие со всей Булгарии вырезали ему диковинную лестницу до самого рая небесного.

Согласилась неперечливая Жасмин.

Долго трудились мастера. К сроку как раз поспели. В один день умер Чубыш, и Жасмин умерла. Похоронили их рядом.

На могиле Чубыша возвели высокий обелиск белого камня. А на могиле его жены простой холмик с деревянной дощечкой и именем Жасмин.

Опустило небо облака до земли. Поднялась душа Чубыша по белой каменной лестнице в Рай. Пред ним развернулись свитки его жизни. Увидел Чубыш, что Душа его за жизнь приготовила. И стало стыдно Чубышу. Так стыдно, что упал он к ногам Аллаха в позднем раскаянии, что он-то в раю, а жены рядом нет.

Смягчилось сердце Аллаха и позволил он слезе Чубыша упасть на могилу жены.

Дощечка в тот же миг проросла корешками в могилу, подняла из нее душу жены Чубыша. Увидела душа небеса, Аллаха и рядом с ним своего супруга и от радости расцвела душистыми белыми цветами.

Так много времени прошло с тех пор, что раскрошились могильные камни и в прах рассыпались.

А на земле то там, то здесь появляется деревце с цветами Жасмина. Чубышник, называют его в народе.

Это дерево слепой женской любви, позволяющей мужчинам жить в раю.

28. Любовь

Лишь только первые теплые лучи коснулись мерзлой земли, она ожила и вздохнула. Зелеными сорняками полезла из Земли во все стороны бесшабашная Любовь.

Пришел дед на свой огород, всю Любовь повыдергал. Нечего баловаться! Пусть лучше вырастет что-нибудь полезное. И посадил картошку, капусту, морковку и другие овощи.

Каждый день дед приходил на огород и терпеливо полол щедрую на Любовь Землю. Земля же растила своих родных детей гораздо прилежнее, а инородные, насаженные насильно кочаны кормила скуповато.

Однажды дед занемог. Он так долго не вставал с постели, что уже не помнил, какой это был месяц, какой день и даже какой час. Он боялся, что уже не поднимется. Да только поднял его с постели тончайший аромат. Вышел дед на огород. И не узнал свои грядки.

На теплом летнем ветру колыхалась Любовь Земли алыми маками, разлеталась снежинками одуванчиков, румянилась Иван-чаем.

Вздохнул глубоко дед и, вместо того чтобы рассердиться, улыбнулся, покоренный такой напористостью:

– Нашла ж ты меня, окаянная!

И стал потихонечку Любовь выпалывать, чтоб не разрасталась зря.

29. Сын орла

Девчонки давно покинули родительское гнездо. И кормились на свободных хлебах. А орленок Грис никак не решался на это. Может быть, потому что сыновья больше любят своих матерей и им трудно оторваться от их тепла. Мать с отцом давненько утомились от воспитания. Орленок занимал слишком много места. Родители ютились рядом с обжитым гнездом бочком-бочком на холодных камнях. Да и кормить Гриса становилось накладно. Вот мать Кларисса и стала подпихивать его, подщипывать клювом, пытаясь сбросить со скалы. И с таким молчаливым упреком смотрела на птенца, что леденило душу. На что орел Кован вскрикнул как отрубил:

– Рано! Рано, мать! Успокойся!

И Кларисса успокоилась.

Но это не означало, что отторжение, появившееся в семье, исчезло. Напротив, оно, как вбитый клин, увеличивалось и ширилось и становилось порою просто невыносимым. А в один прекрасный день мать просто отказалась кормить Гриса. Она не принесла в гнездо ничего, кроме отчужденного взгляда. Кован бросил Грису мышонка, как подачку, и произнес:

– Ты должен понять, сынок, что у тебя есть крылья.

Но сын, кажется, не понимал…

Родители полетели за добычей, когда новое солнце, очень аппетитное на вид, теплым желтком рождалось из двух сросшихся сопок, похожих на чашу. Новое солнце рождалось каждый день. И не было в том для орленка-переростка ничего удивительного. Он знал, что, пролетев над гнездом, очередное небесное светило опустится с другой стороны, и его проглотят дальние горы с многочисленными мегалитами, похожими на зубы дракона. Зубы были разные. Некоторые острые, а некоторые затупившиеся, или вообще наполовину стертые. Наверное, солнцы были очень твердыми, и горам приходилась больно разгрызать их, чтобы проглотить…

Но не успело новое солнце проделать и трети обычного пути, как набежали тучки, ударились друг о дружку, разворчались, разгремелись, точно две дикие кошки, не поделившие территории. А потом разом вместе расплакались, обнявшись. Солнце вмешалось в потасовку и стало вытирать им слезки. А на небе появилась радуга.

Из груди Гриса вырвался непонятный звук, выражающий восторг и любопытство одновременно. Он захотел взглянуть на переливающийся мост поближе, и все его существо подалось вперед. Грис оттолкнулся и… не понял сразу, что остался без поддержки насиженного теплого места, еще вчера казавшегося совершенством. Он не смотрел вниз, а только вперед, он хотел приблизиться к небесной полуокружности. Но она удалялась. Орленок догонял радугу, пока не устал. Он вспомнил о гнезде, о вчерашнем напутствии отца. Он понял, наконец, что может управлять своим телом. И небывалая гордость заполнила его до краев, как жгучий напиток. От этой гордости зашумело в голове. Что-то бешено застучало в груди. И Грис приземлился на верхушку кедра. Немного передохнув, он снова устремился к радуге. Небесная арка то вспыхивала совсем ярко, то гасла. Орленок, перелетая с одной верхушки на другую, догонял ее.

Но не догнал. Радуга растаяла. Только орленок не считал себя проигравшим. Он издал победный клич и полетел туда, где топорщились из высоких гор зубы дракона, чтобы посмотреть, осталось ли что-нибудь от вчерашнего солнца. Может быть, горы поделятся с ним остатками добычи?

Над зубами Грис оказался довольно быстро. Но не обнаружил даже намека на вчерашнее солнце. Зато зорким глазом приметил в траве у подножия гор зайчонка. Насытившись, он полетел дальше, поймав струю ветра и зависнув так, как зависал отец. Грису понравилось. Он повторял это с другими потоками воздуха снова и снова до тех пор, пока солнце не исчезло в молочном озере облаков. «Наверное, солнце этого дня проглотило озеро, – решил Грис, – надо будет завтра слетать туда, разведать, может, что-то осталось…»

Дорога домой оказалась короткой.

Кларисса и Кован сидели в гнезде вдвоем, как в прежние времена, и с аппетитом рвали клювами теплого козленка. Они были счастливы. И с любовью глядели друг на друга.

Грис приспособился рядышком на холодной скале, время от времени посматривая на родителей и понимая каким-то внутренним чутьем, что это уже не его гнездо.

30. Фаэтон

Когда-то в нашей Солнечной системе была такая планета ФАЭТОН. Вся розовая и прекрасная рассекала она волны черного космоса, подобно кораблю с алыми парусами. Обитали на ней розовые люди. И были розовыми они не потому, что кожа их была светлой, а из-за того, что видели они мир через розовую призму чистого сердца своего и души. Они жили по законам Совести, строили великолепные здания, пели ангельскими голосами, выращивали благоухающие цветы, сок которых служил им пищей.

Но вот попалась розовая планета на глаза черным людям из далекой галактики. Разглядели они в свои трубы дома и постройки и решили, поселившись на Фаэтоне, завоевать планету.

Очень быстро заполонили черные люди розовое пространство. Их было гораздо меньше. Только уродливое и подлое пользовалось хитростью и обманом и поэтому легко овладевало доверием фаэтонцев, их землей. На планете появились новые законы. Распутство пришельцев способствовало распространению хаоса и множества болезней. Но этого им казалось мало. Они привезли оружие, которым стали убивать мирных жителей. И с каждым годом оружие становилось все изощреннее. И наконец им был напичкан весь Фаэтон, как пороховой погреб. Черные люди, чувствуя абсолютную власть и безнаказанность, направили пушки на Солнце и другие звезды и уже собирались уничтожить весь мир, сотворенный Богом.

Но они не знали, что на Фаэтоне еще сохранилась горстка аборигенов, которые решили спасти память о былой справедливости.

И вот в один прекрасный день вышли они из своих укрытий, с ужасом оглядываясь по сторонам, сели на звездолет, захватив семена лучших растений, мудрые старые книги, и полетели к Земле.

И в тот же час не желающая более терпеть паразитов взорвалась ставшая черной, а ранее прекрасная розовая планета Фаэтон. И тысячи астероидов разлетелись осколками в пространстве.

31. Волшебная книга

Скосили рожь. По колючей стерне трудно стало ходить босиком. Но ребятишки бегали напрямки в дальний лес по грибы – по ягоды. И Павлинка с ними. Вечером ее ножки горели, и бабушка мазала их обратом от молока, приговаривая:

– У сороки боли, у вороны боли, а у Павушки заживи!

И боль проходила. Однажды Павлинка спросила:

– Бабушка, а ты все знаешь?

– Нет. Не все.

– А кто все знает?

– Кто с книгами дружбу водит.

– А научи…

Открыв старый скрипучий сундук, бабушка достала голубую бархатную книгу с золотым тиснением и причудливыми завитками, бережно положила на стол к окну.

– Это не простая книга, – прошептала она, – волшебная. Ее всю прочитать невозможно, потому что она – жизнь. Вечная жизнь! Вот смотри, это Аз, это Буки, это Веди…

Павлинка быстро освоила Азбуку. И когда учителя набирали детишек в классы, прочитала голубую книгу от корки до корки.

Но вот вскинулась в садах черемуха. Зацвела в лесу клубяника, костяника, вишення. Пава получила аттестат и уехала в город учиться дальше. Там она вышла замуж. И когда немного подросли ее дети, решила им почитать. Какими дивными показались ей хитросплетенные сюжеты сказок. Было только непонятно, почему бабушка говорила ей в детстве, что книгу эту прочесть невозможно. Уж, казалось, знала ее наизусть!

Шло время, быстро ли, коротко ли, но и у детей появились дети, захотели научиться читать. Забились снежинки об окно небоскреба. Достала Павлина из сундука своей бабушки голубую бархатную книгу и стала учить их грамоте. Читает Павлина, не может начитаться. Как написано! Как! Слово за слово в цепочку складывается, как следок за следком. И лучше не скажешь!

А годы дальше слов бегут. Вот и правнуки читать научиться захотели. Достала прабабушка Павелина заветную книгу, да читать ей в тягость.

Что же случилось? Вроде то написано, да не то. Она бы иначе сказала, точнее, проще, а где и красивее. Но правнуков, все ж таки, по ней читать выучила.

Тут быстро-быстро полетели годы. Ни поймать, ни сохранить: яркие; красные; желтые, словно листья осенние по ветру разлетаются.

Собралась из последних сил Павелина, решила вернуться в родные места. Взяла с собой голубую бархатную книгу, да и попрощалась с родными. Долго ли, коротко ли, но приехала вовремя.

Смотрит – скосили рожь. Сняла обувь. Пошла босиком по колючей стерне напрямки во брошенную деревню. И дом свой нашла. И стол нашла. Положила на него голубую бархатную книгу, и открыла дрожащими руками. А в книге той все листы белые, чистые, ни одной буковки.

Поняла старуха, что ей одной из всех на роду выпало прочесть и понять книгу ту до конца. Вздохнула она глубоко, поклонилась в пояс родной земле, да и начала писать книгу заново.

32. Чудо-рыба

Amore и море звучало одинаково, потому что делало ее легче. И море и любовь ассоциировалось со счастьем. Ах, море! Светинка казалась себе невесомой, когда шла по длинной мокрой песочной полоске, и та не проваливалась под ее весом. И Светинка не оставляла следов.

Девочка пела высоко и нежно, как поют, наверное, только ангелы…

Это пение слушали волны, преклоняясь пред ногами Светинки.

Слушала жар-птица, распластавшаяся по небу оранжевыми перламутровыми крыльями и поглядывающая на девочку огненным глазом-солнцем. А еще слушала какая-то гигантская рыба, плывущая метрах в двадцати от берега.

Когда Светинка увидела большой плавник, она остановилась от неожиданности. И рыба остановилась. Нет. Она не ушла под воду. Она жадно в воде ловила звуки, которые доносились с берега. Светинка опять пошла. И рыба поплыла за нею. Тогда Светинка решила спеть специально для рыбы самую свою любимую песню. И она ее спела. И рыба все это время шла за нею.

На пустынном диком пляже давно никого не было. Лишь впереди показалось несколько рыбаков.

Девочка вдруг вспомнила о том, что рыб можно ловить, что они предназначены для того, чтобы их кушали в вареном или жареном виде. Но таких больших рыб, как эта, она никогда не видела. И поэтому ей показалось невозможным поймать такую рыбу.

Девочка крикнула рыбакам:

– Смотрите, какая рыба! Вы можете поймать ее?

Рыбаки ахнули и стали разворачивать сети.

Рыба остановилась в воде. Ее плавник развернулся на 90 градусов и, медленно рассекая ленивые вечерние волны, поплыл в глубины расплавленного янтаря.

Девочка глянула на небо. Но и птица отвернулась от нее, закрыла огненный глаз-солнце, растворилась в предвечерье, раскидала перья по воде.

На Светинку накатила волна, замочила ножки. И девочка вдруг стала проваливаться в мокрой дорожке, что разделяла море и сушу.

Девочка давно выросла, но до сих пор не поняла, почему эта сказка никогда больше не возвращалась к ней.

33. Счастье

На цветке лилейника блестела капля росы. Люди решили ее сфотографировать. Но чем ближе подходили они к необыкновенному явлению, тем ярче горела на солнце капля. Наконец они разглядели в цветке крошечную световую субстанцию, похожую на женщину с огненными крыльями. И мощное излучение неисчерпаемого чистого счастья исходило от нее. Она пила росу. А им казалось, что это они сами пьют из небесного источника наслаждений. Люди подошли совсем близко. И чуть не ослепли от Счастья. Счастье недоуменно заглянуло в зрачки каждого, так что радужные круги поплыли вокруг. Ведь у Счастья были вместо глаз белые молодые звезды. Люди попытались поймать Счастье. Но оно, проходя сквозь них, оказывалось на соседних цветах и на листьях, отражаясь в других каплях, пока не скрылось совсем. Щелкали фотоаппараты, засвечивалось изображение. Вернувшись домой и заглянув в большие экраны, люди не увидели на снимках загадочной женщины, а лишь свои жадные в охоте за ней лица, отразившиеся в крохотной капле утренней росы.

34. Птицы прожитых лет

Мне навстречу шел старик. Он нес на плечах прожитые годы. Усталыми, замученными грифами сидели они на сером пальто и мудро глядели по сторонам. И я видела их, как вижу тебя.

Старик под тяжестью ссутулился и с трудом передвигал ноги. Вдруг прожитые годы взметнулись с плеч перепелами. Старик выпрямился, обернулся, узрел кого-то в окне третьего этажа, и лицо его помолодело в доброй улыбке.

Там, за занавеской, находился источник его счастья. И это, конечно, была женщина. Он прошел мимо, весь обернувшись к ней. Кто был там, за окном? Может быть? внучка? Или дочь? Жена? Приятельница? Последняя любовь?

Он скрылся за поворотом.

А птицы прожитых лет еще долго летали в округе и пели от радости. И я слышала их песню, как слышу тебя.

35. Дочь крылатого коня

За мягкими дубравами и высокими холмами на шелковой траве пас Аватар табун своего хозяина Гора.

Не везло Аватару. Не хотели кони спариваться. А ведь оплатой за его работу должен был быть первый жеребенок этого лета.

Сел пастух на траву, с укором взглянул на небо, да и рубанул с досадой ребром ладони о камень так, что тот раскололся надвое. Дрожь каменная прошла по земле. Затряслись холмы. Вздыбились реки. А небо заволокло пылью. Заржали от страха лошади все разом. И услышал их Огненный Конь.

Мигом спустился он со своих солнечных пастбищ, выбрал себе самую-самую из всех кобыл и давай ее топтать.

К вечеру улетел крылатый конь. А кобыла начала полнеть. Очень бережно ухаживал за ней Аватар. Кормил лучшей и сочной травою. Укрывал на ночь овечьими рогожками. А как пришел срок, родила она дочку. Да не простую – крылатую.

Кобылка Ахал-Теке росла веселой и резвой.

Она получилась необыкновенной солнечной масти – совершенство всех оттенков желтого, оранжевого, белого, палевого. И были у нее чудесные пушистые ресницы и искристые лучистые глаза.

Полюбил ее Аватар больше всех других лошадей.

Но подошло время возвращать табун Гору. Пригнал Аватар лошадей вместе с Ахал-Теке.

Не захотел хозяин рассчитываться с пастухом, когда увидел крылатого жеребеночка, и прогнал Аватара прочь.

Но в тот же день взмахнула крыльями Ахал-Теке и вернулась к пастуху.

Слуги тут же нашли и вернули беглянку. Мало того, они подрезала ей крылья.

Не раз и не два убегала кобылка к Аватару. И каждый раз крылья ей подрезали все короче и короче, пока не отрубили совсем, а Аватара прилюдно казнили на городской площади за конокрадство.

С тех пор скучала Ахал-Теке так, что не подпускала к себе ни одного наездника. Эта порода лошадей до сих пор считается самой гордой и верной. И говорят, нет-нет, да и рождается среди ахалтекинцев крылатый жеребенок.

36. Голубоглазый остров

Океан поежился от утренней дождливой нежности, потянулся во все стороны и увидел ее – прекрасную спящую Землю. Увидел заново, и в его Марианских глубинах вспыхнули бесконечно множественными всполохами все населяющие его электрические живчики.

Он увидел Землю и снова влюбился с первого утреннего взгляда, легким колыханием волн шевельнул ее пшеничные бока, упруго подтолкнул, чтобы проснулась. А она уже улыбалась каждой травинкой, и от пробуждающихся чувств вздулись жилы бурливых рек, затуманились синие озера глаз.

Океан начинал волноваться. Сначала совсем тихонечко. Но Земля и не верила его тишине. Волны одна за другой разноязыко стали лизать совершенно неприступные на первый взгляд кручи, подымаясь все выше и выше. Ощущая ее жажду, Океан позволял себе заглядываться и туда, где вздыбились верхушками вулканы холмов, потрескались высохшие уста суши. И вот уже его горячие притязания превратились в настоящий шторм, так что на самых холодных вершинах материка начал таять лед. По хребтам прошла дрожь. Разверзлись гольцы коленей. И бешеными напорами бросался Океан на Землю снова и снова. Их сумасшедшее дыхание смешалось в вихре тайфуна. Из необъятной бездны вырвался столб очумелой воды, закрутился и обрушился наземь млечными пятнами пены.

Отдав последние силы, Океан отступил. И даже не оглянулся в отливе, как сочились сквозь угорья и кряжи, струились и капали остатки его солено-горьких вод.

А на закате появился маленький остров с двумя голубыми озерами, влюбленно глядящими на спокойную гладь Океана и умиротворенную Землю.

37. Облака

Они дарили друг другу… облака.

У обоих были фотоаппараты. Их коллекция состояла из нескольких альбомов и десятков двух больших фотографий в рамках, развешанных по стенам.

Они везли их отовсюду: с замшелой по весне Чукотки, туманного Чопа, с ветряного Забайкалья, с теплых и частых озер Сибири. Облака были совершенно разные, невероятные, радужные, сказочные…

Однажды супруги поругались. Из-за мелочей. И разошлись.

Светлана убрала со стен облака и закинула их сгоряча за диван. А Валерий, глядя на это, хлопнул дверью, разбил о ступеньки фотоаппарат и решил больше никогда, никогда…

Валерий очень скоро сошелся с другой женщиной. Светлана же еще пару лет загружала себя работой, чтобы его забыть. Наконец и она нашла себе нового спутника жизни.

Проходили годы. Пустые. Бездарные. И бездушные. Иногда они смотрели на небо, но с досадой отводили взгляд. А по ночам им снились… облака.

Он не выдержал первым и, купив в магазине акварель, начал рисовать. Валерий все хотел изобразить то, самое первое, облако, с которого все началось. Они со Светланой не успели его когда-то сфотографировать и часто вспоминали в свои лучшие дни.

Душа его разрывалась от спокойствия и благополучия. Он искал в небе ответ, выходя по вечерам в открытое поле. Легкие перистые подкрылки либо прятались за рыхлыми тучами, беременными дождем, точно прочтя мысли Валерия, либо улетали еще выше в небо, убегая от безнадежности его мыслей, не в силах помочь. Слишком нежные и слабые, чтобы справиться с болью, поселившейся в человеке, они не находили в себе столько божественной силы, сколько было в том первом облаке, с которого все началось.

Валерий ждал его и звал. И однажды поздно ночью оно получилось. Прозрачное, розовое, точно небесный цветок, решивший еще раз раскрыться, облако растеклось само на огромном ватмане, расстеленном по всей кухне, точно движение души. Пока это розовое чудо сохло на полу, Валерий прыгал вокруг, как мальчишка, зажав зубами крик радости. Получилось! Первый раз в жизни! Получилось!

Осторожно Валерий поцеловал в лоб спящую женщину, которая жила с ним все эти годы, свернул в трубочку ватман и тихонько закрыл дверь.

Ему отворил мужчина.

– Вам кого?

– Ее.

А она уже стояла у порога, изумленно раскрыв глаза.

– Оно? – взволнованно развернул на весь пролет лестницы Валерий свое розовое облако.

– Да – улыбнулась Светлана…

…Они долго лежали на траве, обнявшись и глядя на фиолетовые перья гигантских крыльев, порхающих среди звезд.

– Фотоаппарат не возьмет. Может, заснять на кинопленку? – спросила Свет лана.

– Я не могу без тебя жить, – ответил Валерий.

38. Мастер и Маргаритка

Он был великим Мастером. Он мог из лоскутков бархата, шелка или гипюра делать потрясающие цветы. Не удивительно, что именно ему на свадьбу Инфанты заказали розу. И Мастер изводился, делая одну за другой сотни роз, оставаясь недовольным своей работой. Такие цветы его больше не устраивали. Они могли украсить прачку, кастеляншу или торговку на королевском рынке. Но ни одну из роз он не считал достойной прелестной Инфанты, которую в 14 лет выдавали замуж. Он присматривал в лавках дорогие ткани. Он бродил по городским паркам, глядя на уверенные в своей непоколебимой красоте, гордые розы. И понимал, есть какой-то секрет в совершенстве живого цветка. И он его искал.

А Она была маленькой Маргариткой, проросшей из семечка, занесенного совершенно непонятно каким ветром и случайно зацепившимся за старую ржавую водосточную трубу напротив окна Мастера.

Маргаритка смотрела на него во все глаза, благоговея и восхищаясь. А Мастер бросал с досадой в угол очередные творения своих рук. Маргаритка старилась от отчаяния. Поверьте! Ей было, что сказать Мастеру! Но Он вздыхал, не замечая скромного цветка.

И Маргаритка стала увядать. Там, на ржавой трубе ей было сухо, холодно и одиноко.

Если бы в этот миг полил дождь, она бы могла выпустить из своих корешков сотни маленьких маргариток. Но труба была хотя и ближе к звездам, зато далеко от земли и совершенно не приспособлена для жизни.

Когда Мастер все-таки открыл окно, Маргаритка совсем высохла, протянув стебельки к мастерской и положив головку на подоконник Мастера.

– Ах ты, бедолага, – взял он в ладонь маленький мертвый цветочек, оторвав от трубы скрюченные корешки.

И великая Тайна открылась ему. Он понял загадку живого цветка.

Мастер вернулся к рабочему столу и сразу же сложил великолепную гордую розу, придав ей выражение любопытства, доверчивости и незащищенности Маргаритки.

…А через неделю состоялось королевское венчание. И на груди невинной царственной особы изящно закрывалась лепестками, как живая, роза из простого белого ситца.

39. Тень

Она любила Его, как облака любят крылья.

Она бежала за Ним, как бежит за нами мысль.

Она не давала проходу, как воздух. И казалось, нет от Нее спасенья.

Он бежал от нее всю жизнь, пока сил хватало дышать. Но судьба остановила их на крутом повороте так внезапно, что у него зарябило в глазах.

И Он почувствовал пустоту. Такую тоску чувствует Галактика, раскрутившись в одну нить.

Причина оказалась в Ней. Им завладела Она, пока бежала за Ним. Завладела целиком. И чтобы забрать Себя, он побежал за Ней, но понял, что Она стала всего лишь тенью. Его Тенью.

40. Русалка

Жил на белом свете Пьяница. Он столько пил, что уже не помнил, каким нежным и ласковым был ребенком; он забыл, что у него золотые руки, а сердце чистое и благородное, как лазоревый цветок…

Он пил за троих, но и работал за семерых.

Хозяин был очень рад такому работнику, потому что платил ему за одного. И Пьяница допился до того, что забыл о времени. Вся жизнь казалась ему одним пьяным угаром, в котором нет смысла.

Каждый вечер он приходил к реке и ставил на песке крест, зачеркивая еще один прошедший день.

– Что ты рисуешь? – спросила его любопытная Русалка, подплыв совсем близко.

– Я ставлю на себе крест, – ответил Пьяница.

– Ты ставишь на себе кресты каждый день? – засмеялась озорная Русалка, – Но ведь их же все равно смывает волной! Какой в том смысл?

– Не знаю, – ответил Пьяница. – Не знаю и все. Я просто конченый человек. Выпьешь со мной? Я угощаю.

– Я не пью! – рассмеялась Русалка. – И тебе не советую. А за тобою слежу давно. Ты сильный. Ты умеешь делать все. И великодушен, как прекрасный принц.

– Как можно такое говорить? Ты же меня совсем не знаешь! Ведь я… – Пьяница допил бутылку и начертил на песке еще один крест.

Тогда Русалка подплыла ближе и стерла рисунок своими белыми ладошками.

– Я тебя знаю, как никто другой, потому что я тебя чувствую. Пойдем со мною, – нежно запела она и взяла его за руку. – Там у нас совсем другой мир. Вода очистит тебя и успокоит. Забудь все, что обижало тебя и угнетало. Ты красивый, нежный, милый. Я сделаю для тебя все, что ты пожелаешь!

И Русалка глянула на него своим глубинным взглядом, перед которым даже трезвый не смог бы устоять.

– Так со мной еще никто не говорил, – из глаз Пьяницы побежали пьяные слезы. – Ты мой единственный друг!

– Полюби меня! – сказала Русалка и прильнула к его губам…

Всю ночь они качались на волнах любви. Дуреющим ароматом в заводях пели ночные лилии. И сердце Пьяницы тоже пело, пока звезды не закружились в вальсе вечности…

А на утро его тело нашел хозяин шагах в тридцати ниже по течению.

– Допился, окаянный, – проворчал он. – Где же мне теперь найти такого дурака?!

41. Крокусы

У высокой солнечной горы в семье богатого хлебопашца родился сын, и назвали его Крокус. Однажды случилась засуха. Спалило урожай. Трудно пришлось семье. Взобрался тогда Крокус на гору и бросил вызов самому Солнцу:

– За что же ты нас так не любишь? Ты – светило, должно любить всех одинаково!

Улыбнулось Солнце. И решило наказать смелого юношу.

Наступила его первая взрослая весна. Бросило Солнце со своей горы огненный взгляд, и попал он прямо в молодое сердце. И полюбил Крокус прекрасную девушку. Так полюбил! Так полюбил! Сил нет! Поженили их родители. И жили молодые счастливо до поры. Но вот настала вторая весна. Снова Солнце лучом душу прожгло. И полюбил Крокус другую девушку. Еще прекраснее первой. Так полюбил! Так полюбил! Ну просто нет никакого спасу! Делать нечего. Родители ему и вторую сосватали. Прошел еще год.

Наступила третья весна. И снова Крокус влюбился в новую девушку. И снова взял ее в жены.

Прошло много весен. И каждую весну у Крокуса прибавлялось по одной жене. Когда он умер, пятьдесят жен его собрались на могиле и долго плакали.

А на следующую весну, там, где похоронили Крокуса, из земли вырос странный цветок. Чуть дождался он, когда снег сойдет, и тут же распустился в небесном великолепии.

С тех пор это случается раз в год. Очень-очень ранней весной. Когда сердце земли обнажено для первой песни. Она начинается с самой высокой ноты. Вы можете вдохнуть ее аромат, хотя он еле уловим. Он настолько нежен, что делает нас невесомыми, светлыми и беспричинно счастливыми. Я говорю о цветке по имени Крокус. Для того чтобы среди тающих сугробов появился нежный цветочный венчик, нужен один солнечный день.

Лишь один солнечный день! Вне времени, точно так же, как приходит к нам любовь. Их называют Безвременники. Это первые весенние цветы.

Их луковички похожи на маленькие сердечки! И вот еще что поразительно. За год там, под землей, сердце множится вдвое. И срок жизни крокусов равен человеческому.

42. Лекарство от любви

– Черствеет мир, – пробурчала старуха, раскрывая толстую замусоленную книгу и ворча под нос, – раньше любви все просили, привороты делали. А теперь, ишь ты! Отворот ему понадобился! Грех это! Ой, грех!

Но мужчина выразительно положил на стол деньги. И старуха стала задавать вопросы по существу:

– Давно ее любишь?

– Больше года.

– А почему разлюбить надумал?

– Это мешает мне в карьере, в бизнесе, в работе, в семье. Да и дети у меня. Я их любить должен.

– Дети – дело серьезное. Ладно. Приходи завтра за полчаса до полудня. Помогу. Но только деньги убери. Отдашь ты мне за это молодость своего сердца.

– Это как?

– Никогда любить не сможешь никого, кроме своих детей.

– И всего-то? Договорились!

И вот на следующий день пришли они в поле к Крутицам между Реутовым и Новокосино. И как по заказу – на дорогах ни машин, ни людей. Даже Носовиха опустела. Старуха достала из узелка двенадцать выструганных осиновых колышков, воткнула их в землю и зашептала:

– Солнце, оставь свою тень! Тень, отдай свое солнце! Забери мой лед! Отдай любовь!

– Войди в центр круга, – сказала она, когда стрелки часов подошли к двенадцати, – и возьми меня за руку!

Мужчина послушался. Тут он увидел, что колышки натыканы в землю в определенном порядке, напоминая своеобразную спираль. И лишь он это понял, тень от первого колышка коснулась второго, тень второго коснулась третьего, и так далее, пока тень двенадцатого колышка не достигла ног стоящего в круге.

Мужчина не почувствовал боли, а только заполонивший сердце холод.

Он оглянулся на старуху, но вкруг него проворно собирала колышки прекрасная молодая девушка.

– Постой! – закричал мужчина с сердцем старика. – Я передумал!

– Поздно! – улыбнулась Ведьма.

43. Лошак

У Магомеда был высокий прохладный дом и много лошадей. И паслись они на жирных травяных пастбищах. А Мусса жил себе в скромной лачуге, под навесом которой спасался от палящих лучей южного солнца один осел. Но осел стоил целого стада лошадей Магомеда. Каждый раз перед тем, как начиналось землетрясение, осел истошно орал, пока и люди и животные селения не оказывались на улице, чтобы унять осла. И тем спасались от бедствия, когда рушились кровли под воздействием гор.

Магомед жалел своих лошадей. Холил и лелеял. Он держал их для продажи. Однажды ему понадобилось перевезти через Терек два огромных мешка соли. Но нагружать тяжелой поклажей чистокровных коней ему стало жалко. Глядя через жидкую изгородь на соседского осла, он решил попросить его на время у соседа.

– Хорошо, – согласился Мусса, – бери его. Но только тебе нужно будет слушаться моего умного осла.

– Это как?

– Если осел чего-то не захочет делать – не заставляй его!

И Магомед согласился. Нагрузив осла мешками, он благополучно добрался до реки. Уже ясно были видны густые рощи противоположного берега. Оставалось перейти на ту сторону через брод. Тут осел заупрямился и остановился. Магомед начал уговаривать. Но осел не двинулся с места. Тогда Магомед стал бить осла. Осел завыл от боли, но продолжал упрямиться. Магомед сорвал самую жесткую колючку и начал колоть ослу нежные уши. После этого осел сдвинулся с места. Но лишь он достиг воды, сел, и соль оказалась залитой водою. И как после этого не издевался Магомед над ослом, тот сидел себе в воде, пока не растворилась соль. А потом преспокойненько вернулся на берег. И тут только Магомед заметил, что с того берега смотрели на него два огромных снежных барса. Вернув Мусе осла, он поблагодарил его и сказал:

– Твой осел сегодня спас мне жизнь. Что бы ты хотел, чтобы я сделал для него?

– Пусть он три дня пасется на зеленой траве вместе с твоими лошадьми, – ответил Мусса, и если у тебя от этого появится прибыль – отдай ее мне.

И сосед согласился.

Оказавшись на одном пастбище рядом с чистокровными ахалтекинцами, осел вдоволь наелся и осмотрелся по сторонам. Он увидел гордую статную кобылу. И стал ее охаживать. Магомед, уверенный в своей необъезженной кобыле, с улыбкой наблюдал за ухаживаниями осла. Каждый раз, когда осел подходил к ней близко, кобыла лягалась и отходила в сторону.

Но осел был очень упрям. И приноравливался к кобыле снова и снова. На исходе третьего дня Магомед созвал всех соседей. Все смеялись, глядя на то, как осел пытается овладеть лучшей в стаде кобылой. Они пили вино и произносили длинные мудрые тосты. И так увлеклись, что не заметили, как осел, загнав кобылу в канавку, все ж таки придавил ее к корням можжевельника и сделал свое ослиное дело.

Через некоторое время у красавицы кобылы родился беспородный лошак. И Магомеду пришлось его отдать Мусе. Ведь таков был уговор.

44. Деревянная верность

– Вы мне нравитесь, – прошептал маленький Кедр уже подросшей и опушившейся Елочке.

А через год добавил:

– Очень!

Елка потупила взгляд. Будучи девушкой воспитанной, она промолчала.

Через три года Кедр сказал ей:

– Я Вас люблю.

Ель опять ничего не ответила, но через пять лет протянула к Кедру корешок и игриво наступила ему на ногу.

Кедр был счастлив, каждую весну вскидывая на Ель взгляд из-под мохнатых зеленых ресниц. А Ель, осмелев, иногда по осени бросала в него шишечками.

В лесу время шло медленно и тягуче. Но вот однажды в размеренность их жизни ворвался страшный ураган. Молнии поджигали одиноко стоящие деревья. И некому было защитить их. Грохотал гром. Соседние березки вырывало с корнем и бросало оземь, как веники.

Ураган добрался и до наших соседей.

– Держитесь! – крикнул Кедр Елке.

– Я стараюсь, – ответила она.

Но мощные порывы ветра, казалось, хотели поломать ее надвое. Бедняга сопротивлялась, как могла.

– Я сейчас погибну, – взмолилась Ель.

– Нет! Нет! – запротестовал Кедр.

– У меня нет больше сил. И перед смертью я хочу сказать Вам только одно. Я тоже очень, очень люблю Вас!

За эти несколько секунд урагана деревья сказали друг другу столько, сколько не говорили за всю жизнь. Тут ветер рванул с такой небывалой силой, что Ель не устояла на ногах и повалилась прямо на стоящий рядом Кедр. И все успокоилось. Полил дождь. А Ель заплакала в объятьях Кедра.

– Брось меня! – вдруг неожиданно для обоих перешла она на «ты». – Я такая большая и толстая. А ты маленький и стройный. Брось! А то мы погибнем вместе!

– Я никогда не брошу тебя, – ответил Кедр.

Прошло много лет. Я как-то гуляла по лесу и увидела два этих дерева: высокий и тонкий Кедр и упавшую на него огромную зеленую Ель. При малейшем движении ветра Кедр скрипит на весь лес. И Вы знаете? Состарившийся и почти засохший, он скрипит не от боли. Он поет от счастья! Он сам мне об этом сказал.

45. Цветок любви

Негатив черно-белой ночи оживил еще далекий, но уже постепенно рождающийся во всем солнечный свет. Проснулся невидимый дух весеннего леса Лель.

Соловьи вспомнили самые чистые трели. И каждая травинка волнительно протягивала на тоненьких своих ножках тяжелую переливающуюся капельку росы: а вдруг именно она бриллиантом засияет на теплых волосах Леля. Бархатные трилистники заячьей капусты ковром обновили поляны. Березы нетерпеливо шуршали шелковыми юбками. Вдохновенно журчал по белому песочку доверчивый родник. Каждый обитатель Лисьих горок чувствовал приближение гостей и старался показаться в лучшем своем наряде.

И вот затрещали дружно сороки:

– Идут! Идут!

– По-ра! По-ра! – предупредила кукушка.

Лель бережно посадил в землю посреди поляны крохотное жемчужное зернышко и поднялся высоко над лесом, чтобы не пропустить ни одного шороха волшебного дня.

Навстречу друг другу к заветной поляне шли юноша и девушка. Они много раз встречались там, не замечая друг друга. Но этот день начал завораживать их еще предрассветными снами, и теперь торжествовал мириадами солнечных зайчиков и неуемным пением птиц.

Они вступили одновременно на живой зеленый ковер. И… О! Чудо! На их глазах распустился дивный дурманящий цветок. Они оба вдохнули этот аромат и посмотрели друг на друга…

Поляна закружилась. Юноша и девушка уже не видели и не слышали ничего вокруг, потому что земля поплыла под ногами. И два сердца вдруг забились одновременно…

Прошел день. Высыпали звезды. Но влюбленные не замечали их, околдованные тонким запахом цветка.

Пролетела неделя, за ней другая, третья, промчалось лето, но по-прежнему ласкало влюбленных тепло очарованной поляны.

Один за другим заворачивались в спираль общей жизни годы…

И однажды цветок истощил свои силы и увял так же неожиданно, как и распустился.

– Какое отвратительное у тебя лицо! – сказал вдруг юноша, и волосы его взметнулись растрепанной белизной.

– Какой у тебя грубый голос! – ответила девушка, и лицо ее прорезали глубокие морщины…

Они пошли каждый в свою сторону, с удивлением вдыхая холод осеннего леса. Черные деревья качали корявыми руками пустые вороньи гнезда. Травинки пожухли и скрючились.

Лес снова был черно-белым, как на негативе сна.

– Неужели все это было с нами? – подумали старики.

Лель проводил каждого из них до границы своих владений. А затем вернулся на заветную полянку и озябшими руками собрал горсть новых жемчужных семян из засохшей чашечки цветка любви.

46. Черные кошки

Как найти черную кошку в черной комнате? Очень просто. Она будет смотреть всегда на вас, а у нее глаза светятся!

Так же дело обстоит со сказками.

Как найти белую сказку на белом свете? Проще, чем кажется. Она светится.

Если она спит – позови по имени, и она придет. А если она дикая, сама найдет вас. Нападет негаданно, нежданно. И не от биться!

А еще белые сказки рассказывают черные кошки в черной комнате, у камина…

47. Сквозняк

На седьмом этаже небоскреба жила прелестная девушка, которая не догадывалась, насколько она хороша. Долгими вечерами любовалась девушка угасающими отблесками зорь: то розовых, то сиреневых, то лиловых, и в глазах ее отражался пурпур об лаков.

Она открывала окно и протягивала руки к звездам, и те с радостью садились ей на ладони, смеясь и подмигивая.

На ее подоконнике жили многочисленные цветы, которые радовались, когда девушка поливала их, называла каждого по имени, сама им задавала вопросы, сама же на них отвечала, потому что голос цветов был ей непонятен. Цветы любили, когда ее легкие руки задумчиво порхали над клавишами старенького пианино, а от голоса девушки долго и трепетно вздыхали и росли…росли…

Увидел как-то девушку вездесущий ветерок по имени Сквозняк и насмерть влюбился в нее с первого взгляда.

– Ах! – сказал он. – Как хороша! – обернувшись винтом вокруг маленькой фигурки.

– Ох! – воскликнул. – Как удивительна! – играя мягкими кудрями ее русых, вызолоченных последним лучом солнца волос.

– Ух! – выдохнул. – Как волшебна! – подслушав стихи, слетавшие с ее милых губ.

Но девушка закрыла окно. И Сквозняк бился о форточку всю ночь, изучая каждый вздох, отразивший сон девушки.

Наутро он залетел в комнату снова, сорвал, как мальчишка, с пианино ноты и закружил по комнате.

Девушка не рассердилась, а рассмеялась, ловя непослушные листки бумаги.

Сквозняк раздувал ее юбку и рюшки на рукавах, целовал ее лучистые глаза, нежные щеки и блестящие зубы в невинной улыбке…

Несколько цветов, видя такое безобразие, хотели остановить шалуна, ухватили его за фалды развевающегося плаща и, не удержавшись на подоконнике, с дребезгом упали на пол.

– Мои цветы! – воскликнула девушка, закрывая все ходы и выходы для сквозняка.

Но было все равно поздно.

На следующий день девушка заболела. Это была не то Ангина, не то Грипп.

А что вы думали? Что-то путевое могло родиться от Сквозняка?

48. Курятник

В курятнике жили ленивые куры. Маленькие свои яйца они несли нерегулярно, от случая к случаю. Получалось два-три яйца в неделю. Но зато, когда кто-то из них сносил очередное яичко, поднимался переполох восторга. Прибегала хозяйка и уносила эту ценность в дом.

Хозяйка была недовольна тем, что куры несутся плохо, и купила новую красивую курицу. Ах! Какая это была курица! Всем курицам курица! Перья ее переливались оттенками золотых и огненных красок, от желтых до красно-коричневых и жарких.

Но главное достоинство курицы заключалось в том, что она приносила яйца каждый день, а в каждом яйце было по два желтка. Ясно, что куры встретили пришелицу крайне недружелюбно. Они раздували перья и кудахтали изо всех своих курячьих сил.

«Куд-куда ты пришла? У нас и так тесно! Ко-ко-ко-ко-коленька! Скажи-ка ей, пусть уйдет!» Коленька даже закудахтал от удивления, и ничего не мог толком прокукарекать, потому что, как ни странно, а вот петуху-то Коленьке новая курица как раз очень нравилась.

Наконец, гостье надоело кудахтанье, и она снесла золотое яичко.

И куры успокоились. Все. И сразу.

В курятнике стало сказочно тихо. Никто не хотел поднимать переполох. Яичко закатили в угол и спрятали от хозяйки.

49. Барбарисовые заросли

«Вот бы спрятаться в барбарисовые заросли, чтобы ни один змей не посмел потревожить мой покой», – думала маленькая птичка по имени Чи. Она надела самый неприметный, самый серенький фартушек и принялась за дело.

Довольно быстро Чи смастерила гнездо из веточек, хвоинок и высохшего прошлогоднего мха. Когда работа была закончена, она отложила в гнездышко четыре пятнистых яичка и накрыла их своим легоньким теплым пушистым тельцем.

На ту беду неподалеку появился амурский полоз По. У него как раз по плану сегодня был яичный день. И По, царственно щеголяя золотыми обручами на панцирном черном шелке своего мускулистого тела, влез на тонкое дерево, выглядывая добычу. Патриарх знал, что яйца, добытые в барбарисовых зарослях, самые вкусные! Ага! Углядел! Очень хорошо! И По осторожно направился к небольшому гнездышку замершей от ужаса птички. Показав чудеса акробатики и не попортив шкурку, По очень быстро оказался возле гнезда.

– Ах, здравствуйте, милый По! – запела сладкоголосая Чи. – Я совсем недавно была в гостях у Вашей матушки, и она велела передать Вам низкий поклон! Она так восхищается Вами!

Конец ознакомительного фрагмента.