Глава 2
Везет просто
Грохот. Бум, бум, бум, я проснулся, и тут же мне по голове добавило еще два бума.
– Дэв! – позвал Егор.
– Что?
– Трясучка, что… Землетряс.
Запели стекла. Когда пускаются стекла, это хуже всего. Похоже на зубную боль, точно по жести острым гвоздем, начинает гореть кожа, она словно отслаивается, и между пальцами возникает чес, и вскакивают волдыри.
Я принялся чесаться.
– А мне в туалет всегда хочется, – пожаловался Егор. – От этого писка…
– Сочувствую, – сказал я.
– Ага, спасибо. Сейчас койки начнут подскакивать.
Но койки решили обождать. Запрыгали бутылки. Стеклянные банки, вся железная и пластиковая мелочь, которую мы не успели закрепить накануне, заплясала.
В последний месяц трясет. Хорошо трясет, раньше так не трясло. Почти каждый день, а еще чаще по ночам. В высотке в тряс не очень уютно, если честно. Первое время мы просыпались, испуганные этим земельным дребезжанием, но постепенно привыкли, перестали реагировать, бояться перестали. Не бояться плохо, как плохо не чувствовать боли. Человеку всегда больно. И страшно. Нет, мне, конечно, не страшно, но чувство опасности терять не хочется. На случай, если мы будем спать слишком крепко, Егор придумал аппарат. Подвесил к потолку на длинной веревке железное ведро. Провел к нему железный желоб, разместил в нем пять тяжелых железных шаров, на краю желоба подкрепил их шваброй. При толчке швабру вышибало, и шары с омерзительным грохотом обрушивались в ведро, бум, бум. Просыпались от этого грохота уже три раза.
Летом смерчи терзали, сейчас землетрясения. Наверное, это от температуры. Летом от жары и сухости земля потрескалась больше, чем полагается, теперь она смерзается и проваливается в себя. Ну и нарыли, конечно. Тоннелей, ям, убежищ, проходов, пещер. Город стоит на подпорках, на воздухе, подпорки трухлявеют. Вроде такова причина провалов. Физическая. Вещественная. Но есть еще и другая, настоящая.
Зло, которого слишком много и которое слишком весомо.
– Что-то сегодня сильно… – неуверенно сказал Егор.
Со стены обвалилась полка, игрушки рассыпались по полу. Егор поднял плетеную рыбку, спрятал в карман.
– Папка говорил, что оружие такое было раньше. Можно было землетрясение на большие расстояния перекидывать.
– Кому нужно здесь-то трясти?
– Добить хотят.
– Что?
– Добить. Или зачистить. Отсюда же все ползет.
Я что-то не замечал. Раньше всегда думал, что тут, на Западе, должно поганью все просто кишеть, однако тут оказалось достаточно спокойно. Да, сумраки, справиться с которыми невозможно почти, но сумраки – это сумраки, а где все остальные? Где волкеры, от которых за МКАДом нет продыха? Где жнецы, неотвратимые, как закат? Кенга, любительница мусора, помойная богиня, выедающая кишки. Все эти выпи, и нои, и мутанты, и бодучие табуретки, и еще устрашающее количество созданий, задача существования которых заключается в истреблении нас, людей? Даже мрецы беспокойные, живые ненасытные трупы, и тех здесь не очень много, но это, наверное, из-за кладбищ. Они здесь есть, но очень старые, похороненные на них давно уже стали черноземом и вряд ли проявят излишнюю резвость. Почему их здесь нет, а там, на Востоке их много? И откуда они вообще?
Неясно.
Тряс прекратился.
– В слоне не так трясло бы, – задумчиво сказал Егор. – Надо давно было туда переселиться, торчим тут, как… Как дятлы.
– Здесь воздух лучше.
Это правда, воздух лучше. И спокойнее – на такую высь погань редко забирается. Нет, в высотке хорошо, только холодно в последнее время. Потому что осень. И трясет. Потому что… А, ладно.
– Воздух. – Егор потер пальцами. – Развалится все к черту, в земле дыры образуются, папка давно рассказывал, – сказал шепотом Егор.
– Куда дыры? – спросил я.
– А кто его знает… Ты снеговиков видел?
Дыры. Прорехи. Давно о них думал. Вопрос в том, куда прорехи? Прорехи многое бы объясняли. Через прореху может что угодно просочиться. Вот у нас на Варшавской… То есть у них на Варшавской было. Однажды я инспектировал хранилище, и случай случился. Мешок с макаронами Шнырь нечаянно зацепил прикладом, а мешок и треснул по боку, слишком туго набили припасами. Сначала брызнули желтые макаронные колечки, посыпались на пол, потом какая-то мучнель, а затем жуки. Черные, твердые, прямо горстями полезли, точно это их на зиму запасали. И живые эти жучилы, несушеные, как побегут, как дернут, и по всем щелям, и по всем закоулкам, так что пришлось потом полдня их выжигать да вытравлять.
Так и здесь может быть. В одном месте треснуло, а они и сыплются, сыплются, нет им покрышки…
А если еще не в одном месте лопнуло? А если мешок бездонный? Невеселые осенние мысли.
– Снеговиков видел?
– Ну, видел, – ответил я. – А что?
– Ничего, интересно просто. Они опасны?
– Кто?
– Снеговики?
Я посмотрел. Смеется, издевается или на самом деле не знает?
– Да не очень. Если только не жрать.
– Кого? – не понял Егор.
– Снеговика, кого же еще.
Он даже в койке повернулся.
– Снеговик – это человек из снега, – объяснил я. – Его лепят зимой, потом водой заливают. И он стоит себе, смотрит вдаль до весны.
– Человек из снега, – сказал Егор задумчиво. – Забавно…
– Старинный обычай. Лепят человека из снега, затем в глаза деньги вставляют с орлами. А потом вокруг хоровод водят. Но мы никогда не водили.
Егор вздохнул.
– А мне папка за печку подарок прятал, – сказал он. – Каждый Новый год. И рассказывал, что это Трубный Дед.
– Трупный Дед, я что-то слышал такое…
Я плохо умею шутить, тупо, Алиса хорошо умеет, но не шутит, она теперь с головой не в дружбе. Но я хочу научиться.
– Ты плохо шутишь, – сказал Егор.
– Алиса хорошо шутит. Если хочешь, я ее попрошу, она расскажет тебе пару забавных историй.
– Не, не надо. Трубный Дед, он спускается по трубе и дарит людям полезные вещи.
– Таких дедов не бывает.
– Бывают. Но они приходят только к тем, кто крепко спит.
Знаю я, кто приходит к тому, кто крепко спит. Смерть в зеленом колпаке. Тот, кто крепко спит, редко просыпается.
Койки опять затряслись. Запрыгали, заплясали почти, мне пришлось вцепиться в спинку, и только так я удержался. Егор не удержался, свалился, копчиком ушибся, поднялся. Здесь уже тряхануло хорошо, мощно. Егора подкинуло, он растянулся на полу. И тут же по стене побежала трещина, живая, ветвистая.
– Ой… – прошептал Егор.
Трещина хрястнула и разошлась в ширину. Из стены вывалился кусок, Егор отпрыгнул в сторону, чуть не завалило.
– Что-то сегодня…
Дзиньк!
Стекла вылетели и засыпали комнату острым крошевом. А я велел ему скотчем стекла обклеить, то ли забыл, то ли поленился.
– Что это?! – по щеке у Егора потекла кровь, осколком зацепило.
– Что-что, уходим, – сказал я.
Я выскочил из койки, вытащил из-под нее рюкзаки.
Один мой старый, походный, в котором есть все, чтобы отправиться на край. Другие запасные. Четыре. С запасами то есть. Еда, лекарства, порох – я наковырял тут четыре банки, ну, и другие полезные вещи, много.
Походный рюкзак закинул за плечи, запасные выкинул в окно, все пять штук. Они хорошо мягким набиты, не разобьются. Оделся. За минуту.
Егор одевался медленно, раза в два медленнее. У него было три рюкзака, я их выкинул тоже.
– Надо было парашюты брать… – вздохнул Егор. – Папка еще хотел парашюты, сейчас бы спрыгнули…
– Я боюсь высоты, – сказал я.
– Мы тоже боялись. А веревок не хватит…
Подхватил карабин, подхватил винтовку, подхватил оружие Егора, костыль под мышку. Егор растерянно оглядел комнату.
– Уходим, – сказал я.
Забрал с тумбочки серебряную коробочку с веригами, сунул в карман.
– Спасибо этому дому, пойдем к другому, – пробормотал Егор.
И мы стали уходить.
По запасной лестнице.
Егор первым. Я за ним. Толчки не повторялись.
– А у вас в Рыбинске земля тряслась? – спросил Егор.
– Редко. Она плавала.
– Как это?
– Не вверх-вниз, а туда-сюда. Как на льду. Плывуны. Идешь по лесу, а земля вдруг как поедет. И ты вместе с ним, а потом мясорубка. Самое страшное. Землетрясы – это ничего. Хотя это явление явно античеловеческое, направленное против последних нас.
– Как это?
– Человек взметнул этажи над лесами, продолжил себя в высоту. Сатана разрушает все, что построено, с тем чтобы ввергнуть нас в первобытную равнинность. Все понятно?
– Ясно. А папка говорил, что Земля падает на Солнце, – Егор держался за перила. – И от этого трясется. Мы сейчас падаем на Солнце.
– Если бы мы падали на Солнце, то было бы жарко, – возразил я. – А сейчас не жарко, сейчас наоборот. Мы если и падаем, то в космос.
– Может, мы летом на Солнце падаем, а зимой…
Наверху грохнуло. Что-то обвалилось. Стена, что ли…
– Дом разваливается, – сказал Егор. – Лучше сюда не возвращаться, лучше в слоне…
Он стал шагать быстрее, а я отстал и сказал вдогонку погромче:
– В слоне жить унизительно, Егор! Человек не должен жить в слоне! Человек должен дружить с высотой, тут больше воздуха и меньше плесени!
– Зато не сдохнешь.
– Сдохнешь, Егор, сдохнешь! Никто еще не минул этого. Правда, некоторые, совсем немногие, были вознесены в огненном вихре… Нам это не грозит. Послушай, Егор, а что ты вообще от жизни хочешь?
– Не знаю.
Это он правильно ответил. Человек и не должен знать, что он от жизни хочет. И что завтра с ним случится, тоже не должен знать. Провиденье грядущего лишает смысла настоящее.
Костыль скрипел по ступенькам, не очень удобно бегать на костыле. С другой стороны, привыкаешь и к костылям, ко всему.
Третий толчок. Мощный, я уже покатился. Дом устоял, только загудел.
Егор сидел на ступенях у стены. Бледный.
– Не дрожи, Егор, – сказал я. – День, в который тебя не пытались сожрать или завалить по крайней мере домом, прожит зря. Жизнь – борьба.
– А, брось… – махнул рукой Егор. – Борьба… Как с трясучкой бороться? Это не сумрак, ему голову не снесешь.
– Ну, способы есть…
– Какие это? – с обидой спросил Егор. – Как остановить трясучку?
– Ну, тут много… Можно. Только надо шире смотреть. Твой отец мне подсказал…
– В телецентр идти, – капризно сказал Егор. – Слышал. Ну, дойдем мы в этот телецентр, и что дальше? Узнаешь, с чего все оно началось, отыщешь кнопку. Нажмешь на эту кнопку. А если ничего не случится?
– Тогда мы поищем еще, – спокойно ответил я. – А потом еще. И еще. И так до тех пор, пока не найдем.
Егор промолчал. Плюнул только, пошагал вниз.
Я его понимаю. Егор спокойный человек. Вырос с отцом, в слоне. Он слоносед, попробуй такого куда-нибудь сподвинь. Но ничего. Героями не рождаются, героями становятся. Или умирают, тут кому как свезет.
– Нас не засыплет, не беспокойся.
– С чего ты так уверен? – спросил Егор снизу.
– Меня одна ведьма заговорила, – соврал я. – На засы́пание. То есть засыпать обрушенным зданием меня невозможно. И вообще она, ну, эта ведьма, она мне сказала, что меня засыплет чемоданами, таков мой исход, нелепый и печальный. А чемоданов я что-то вокруг не вижу…
Затрясло снова. Егор сел, зажмурился и прикрыл голову руками. Я цапнул его за шиворот и поволок. Через пять минут мы были уже на улице. Земля дрожала, равномерно и не по-живому. Машины с окрестностей сползались в кучу, терлись друг о дружку мордами с железным звуком. Я всегда думал, почему многие машины стоят кучками? Шнырь сказки мне рассказывал – что машины, они как живые, за долгие годы им становится скучно, и они собираются вместе, чтобы не было так страшно. А вот почему. Стряхивает их просто.
Сама дорога трескалась, уже и без того крошеный асфальт измельчался еще сильнее, в чешую. Со всех сторон доносились протяжные стонущие звуки, точно кого-то долго и с удовольствием резали.
Мы отбежали в сторону от высотки, она, конечно, крепкая, сколько лет тут простояла, не упала, но кто знает? Если такая дура завалится, на километр вокруг обломками завалит, похоронит, не откопаешься.
Но высотка выстояла. Тряс прекратился, и вокруг установилась пронзительная тишина. Нет, где-то вдалеке все еще обрушивались балконы и трещало что-то каменное, но даже эти звуки являлись частью большой тишины. Егор вытер со лба грязный пот и выдохнул:
– Раньше почти не трясло…
– Раньше я был бы водопроводчиком, – перебил я. – Времена меняются, мир меняется, люди остаются. Так-то.
Я вдруг подумал, что стал говорить, как Гомер. Как опытный человек, который видел много и которому есть что сказать молодым. А ведь я его уже не очень хорошо помню, иногда уже не могу и понять – то ли он это раньше говорил, то ли я это сам уже начал придумывать. Люди становятся похожи на тех, кто был рядом с ними в молодости.
Наверное, раньше, в мире, где тебя не пытались сожрать каждый день, на память оставалось больше места. И лица близких людей не растворялись так стремительно в жизненном вращении. А с нашими скоростями… Тут в один день происходит столько, сколько у нормального человека в три жизни не уложится, память не выдерживает. Вот и Гомера я помню все хуже и хуже.
– Надо в слона перебираться, – сказал Егор. – Прямо сегодня. Сейчас прямо…
– Мы, кажется, сумраков пострелять собирались.
– Сейчас?!
– А что? Не будем откладывать.
Егор с сомнением поглядел на дом.
– Стоит, – успокоил я. – И нас еще перестоит. И вообще, зря, что ли, спустились?
– Ты прав, наверное…
Я усмехнулся.
– Конечно, я прав. Оружие прихватили, можем заняться сумраками… А где Алиса?
Егор пожал плечами.
– Ты ее с утра видел?
– Нет… То есть видел, она на шпиле сидела. А потом по крыше гуляла…
– То есть она может оставаться там?
Егор задрал голову.
– Вряд ли, – сказал он. – Она, наверное, ушла. У нее же чувствительность…
В ноги ударило.
Тряс не прекратился.
За зоопарком обрушился дом. Громко, в воздух темным клубящимся призраком взметнулся фонтан пыли.
– Начало падать уже, – выдохнул Егор. – Раньше не падало. Все к чертям…
Это точно. Город разваливается. Дни наши исполнились тяжестью злодеяний, и крыши не выдерживают груз неба, оседают на головы уцелевших.
На наши головы, так-то.
– Я, пожалуй, схожу, посмотрю, – сказал я.
– Куда? – тупо спросил Егор.
Я не стал отвечать, сбросил рюкзак, сунул ему карабин, сунул костыль, побежал обратно.
– Стой! – крикнул Егор. – Ты что?!
Вверх оказалось легче, чем вниз. Громада дома подрагивала от неустойчивости, а мне представлялось, что дом трясется от моей неотвратимой поступи, самоуверенно, конечно, но казалось. Чувствовал себя особенно могучим. Вверх за пятнадцать минут, сбил дыхание, вот что значит отсутствие физической активности.
Алисы не было. Квартира, в которой я прожил последнее время… Ее тоже уже не было. Крошево из штукатурки, самодельных игрушек, книг, тряпок, других вещей. Опять. Дом, давший мне приют, уничтожен. Как всегда. Какое-то проклятье…
Я выбрался на крышу. С востока наплывали зимние облака. Алиса сидела на парапете, кидала вниз камешки. Прекрасное занятие. Хотел бы я так. Сесть где-нибудь на мосту, кидать в воду камешки, никого не бояться.
– Пойдем отсюда, – сказал я.
Алиса, само собой, не ответила.
– Тут может все рухнуть. Прямо сейчас.
Алиса не оглянулась. Крыса ее оглянулась, сверкнула на нас бусинками глаз.
– Все будет хорошо. Сейчас мы отправимся вниз, нас там уже Егор дожидается. Он там волнуется, сам сюда бежать хотел… Пойдем вниз, а? А то Егор переживает… Смотри, какие облака красивые! Да ты и так видишь…
Куртка у Алисы порвана, поперек спины царапина, точно когтем полоснули.
– А я самолет ведь видел. Помнишь, я тебе рассказывал? Самолет – это ведь многое означает, понимаешь? Самолет – это значит, что люди еще есть, остались. Пусть где-то там они живут, но они все равно есть. И летать умеют. То есть у них техника сохранилась, ты представляешь?
Она не представляла. Самолет не самолет, ей разницы никакой…
Прямо перед нами, километрах в двух, обвалился высокий, похожий на круглую высокую башню дом. Он раскололся на три части и распустился в стороны, как тюльпан.
– Я скучаю, – сказал я.
И повторил:
– Я скучаю, Алиса. Мне плохо без тебя.
Алиса повернулась. Теперь она сидела спиной к многометровой пустоте, на самом краешке. Смотрела в сторону, не на меня.
– Пожалуйста, пойдем.
Алиса спрыгнула с парапета, прошагала мимо меня, от нее исходил ощутимый жар.
Алиса меня ждать не собиралась, направилась вниз вприпрыжку, только что не насвистывая. Я хромал. Толчки не повторялись. На лестнице тихо, только вериги побрякивали в серебряной коробочке.
Вериги я снял. Вернее, их снял Егор, когда я был в бессознательном состоянии. А дырки заросли. Быстро и накрепко. Едва начали двигаться руки, я хотел их вернуть… Но не вернул. Слишком много боли в последнее время, перебор. И причинять себе лишнюю боль мне не очень хотелось. Я решил отдохнуть от боли. Конечно, в веригах есть сотня плюсов…
Но я уже не молод.
Я протер их спиртом и спрятал в серебряную коробочку. Хотел вменить их Егору, но потом вспомнил об особенностях его воспитания. Он уже слишком взросл, может неправильно понять. Я с ними прожил почти всю жизнь, а он…
Он прожил всю жизнь с отцом.
Отец, наверное, гораздо лучше всяких вериг.
Это Москва. Она начала пропитывать меня своим легкомысленным духом, я даже про тропари стал забывать. Еще год назад я не мог прожить без тропаря ни одного дня, а теперь…
Перед сном. И с утра, но не каждый день.
Вериги позвякивали, напоминая мне о прошлом, которое вряд ли удастся вернуть. Жизнь, оставшаяся за МКАДом, казалась совсем чужой. Заполненной простыми привычными заботами: убийством мрецов, охотой на зайцев, забегами наперегонки со жнецами. Раздумьями о лете, надеждами на хороший улов. А теперь я хотел иного. Я окончательно вырос, стал выше себя позавчерашнего, перешагнул через себя прошлогоднего, смерть взрослит.
– Эй! – крикнул Егор. – Ты где?!
– Сдох, – ответил я.