Бойцовская порода. Глава 1. Ветераны. Такая вот собачья жизнь… (Лев Пучков)

Есть такие вредоносные особи, которые любят поизмываться над спящим. Как правило, это душевно ущербные, завистливые гаденыши с латентным комплексом садизма. Им страшно обидно, что в то время, как они вынуждены бодрствовать, другие блаженствуют в царстве Морфея. Им, видите ли, доставляет удовольствие, когда человек, раздражаемый каким-нибудь пакостным способом, резко пробуждается ото сна и некоторое время имеет чрезвычайно глупый вид, не в силах понять, что же, собственно, с ним происходит. Им хочется показать окружающим – а деяния свои, за редким исключением, они творят при наличии некоторой аудитории, – что внеурочно разбуженный член коллектива – просто конченый лопух, об которого можно запросто поточить свои дрянненькие амбиции.

С такими вместилищами порока Григорий Васильевич Толхаев всегда целенаправленно боролся. На заре своей богатой событиями жизни ему приходилось довольно часто бывать в однотонном мужском коллективе, в котором, как правило, обязательно находились такие вот латентные садисты-злопыхатели. Системной борьбе с ними Григория Васильевича обучил один замечательный оболтус – вечно пьяный по причине хронической грусти подполковник Васильев (для своих – Глебыч), когда Гриша, будучи молодым военным хирургом, угодил по распределению на эвакопункт в Афганистане.

– Есть такая отрасль криминалистики – виктимология, – сказал Глебыч, когда Толхаев, проживавший в модуле для младшего командного состава совместно с десятком молодых офицеров, пожаловался на дурной нрав своих сожителей, повадившихся издеваться над новичком, смертельно устававшим после непривычных нагрузок. – По большей части она касается криминалистов, но в данном случае, как мне думается, тоже вполне актуальна…

Глебыч в доступной форме коротко изложил основные постулаты этой суровой науки и пояснил, каким образом следует применять их на практике:

– Ваши сожители – молодые здоровые звери, вкусившие крови и успевшие насладиться ощущением собственной значимости в военно-прикладном аспекте. А вы – свеженький, рафинированный, не успевший еще пообтесаться, зарекомендовать себя… Не уважают? Издеваются? Помыкают? Угу. Они видят в вас жертву, батенька! В своем маленьком театре они безоговорочно наделили вас ролью козла отпущения. А вы никак не обозначили неприятие этой роли, милый мой, – вы подчинились этой игре. Ну и будут помыкать! Будут издеваться, пока вы сами насильственно не перемените их установку на вашу жертвенность. Пока резко не расставите акценты. И делать это нужно именно тем способом, который понятен и доступен большинству членов вашей микрогруппы…

Акценты Толхаев расставил в тот же день. Отдохнул часок в подсобке после ночного дежурства, чтобы набраться сил, пришел в модуль и, завалившись на койку, принялся успешно изображать глубокий сон. А спустя минут пятнадцать кто-то начал булькать под ухом водой, переливая из бутылки в стакан и обратно и препротивно хихикая при этом. Сожители баловали новичка приятным разнообразием: до этого щекотали ноздри соломинкой, сыпали в постель хлебный мякиш, разок даже клали на грудь ботинок, филигранно обвязав веревку вокруг детородного органа испытуемого и прикрепив ее к шнурку (человек просыпается, видит на груди ботинок, хватает его, сердито отшвыривает прочь… и тотчас же с диким криком прыгает вслед за обувкой. Занятное зрелище…). А теперь вот, судя по всему, возжелали вдруг, чтобы молодой врач еще и уписался, аки энурезный солдат-дистрофик.

Резко сев на кровати, Толхаев открыл глаза и дружески улыбнулся, увидев перед собой жирную морду начпрода полка, несолидно застывшую с разинутым от неожиданности ртом. Остальные офицеры, присутствовавшие в модуле, лежали на своих кроватях и лениво наблюдали за представлением.

– Побаловались – и будя, – все так же улыбаясь, заявил Гриша и, ловко вырвав бутылку из руки издевателя, с размаху разбил ее об его голову. Нормально получилось, как в кино: звон осколков, дружный вздох удивления…

– Ап… Ап… – широко разевая рот, сказал жирный старлей, по щекам которого стекали струйки воды и крови. – Ты… ты…

– Я, ребята, устал сильно и хочу отдохнуть. Пока вы тут ночью водку жрали и в секу резались, я пятерых хлопцев с того света вытащил, – сообщил Толхаев, демонстративно зевая, чтобы заглушить бившую его нервную дрожь. И, укладываясь поудобнее, буднично добавил: – Еще кто так вот пошутит – башку прострелю…

…В этот раз Григорию Васильевичу показалось, что какой-то недобитый вражина опять гнусно шутит с ним, воспользовавшись беспомощным состоянием спящего. Кто-то щекотал ноздри соломкой и при этом надсадно сопел и чмокал от предвкушаемого удовольствия. Данный факт бывшего хирурга страшно удивил даже во сне: это что еще за ретро?! Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой!..

Когда щекотание в ноздрях достигло критической точки, Толхаев яростно чихнул, проснулся и с ходу принялся шарить вокруг рукой, намереваясь схватить супостата за патлы и с размаху треснуть передней частью черепа обо что-нибудь твердое.

Супостат, однако, отсутствовал. Григорий Васильевич с удивлением осмотрелся, пытаясь вспомнить, где он находится. Оказывается, все это время он спал, сидя за большим деревянным столом из необструганных досок. Стол стоял посреди просторной комнаты с бревенчатыми прокопченными стенами. Из предметов интерьера, помимо стола, присутствовали три табурета, два топчана, на которых в настоящий момент кто-то спал – из-под курток вытарчивали ноги в ботинках, – и какая-то бутылка в углу на штативе, совсем не вписывающаяся в окружающий ландшафт.

Тот, что спал на топчане в углу, невнятно стонал с подхрипом и периодически чмокал. А из оконца рубленого, за которым моталась на ласковом ветерке здоровенная хвойная лапа, в стол вонзался боевым лазером игольчатый солнечный лучик. Аккурат в то место, где только что покоилась тяжелая голова Григория Васильевича.

– А-а-а! – просипел Толхаев и, откашлявшись, погрозил пальцем лучу. – От я те, баловник…

На столе в живописном беспорядке были разбросаны продукты: сырокопченая колбаса, буженина, ветчина в жестяных коробках, две пустых баночки из-под черной икры, чипсы, хлеб «Бородинский», сыр «Голландский» и еще какие-то заедки. А по центру стояли четыре бутылки: две пол-литровые пустые из-под водки «Флагман», и две – из-под текилы. Вернее – одна совсем пустая, в другой – жидкости на четверть.

– А-а-а! – хрипло сказал Григорий Васильевич, фокусируя взгляд на бутылке и осторожно прислушиваясь к своим ощущениям. – Вот, значит, как…

Понятное дело. Усадьба егеря Василия – больше вариантов нет. Вчера охотились, под вечер сели поправлять здоровье. Водку с текилой он никогда не мешает, а из его круга текилу больше никто не уважает. Значит, те, что на топчане, уговорили по «Флагману». А он что-то разошелся: выел без малого литр текилы и отрубился так, что ничего не помнит. Возраст, что ли, сказывается? Раньше себе никогда такого не позволял. Голова тяжелая, словно свинцом залили. И такая вонь в комнате стоит – как будто всю ночь медведей пугали. Экое свинство-то! Вдобавок ко всему, от неудобного положения во время сна ноги затекли так, будто их и нету вовсе. С этим надо кончать.

Потянувшись за бутылкой, Григорий Васильевич сделал три мощных глотка, жадно заел ветчиной из жестянки. Переждал с полминуты, опять засадил, добил ветчину и, откинувшись на спинку, довольно крякнул.

В голове прояснилось, тяжесть куда-то улетучилась, на душе стало хорошо. Подумаешь – возраст, похмелье, неправильный образ жизни! Вон как хорошо в этом мире: солнышко ласково светит, за рубленым окном – море целебного воздуха, до глубокой старости еще далеко, в средствах он не стеснен, друзьями не обделен. В общем, из благ этого мира все у него есть – желать нечего…

– Гхм-гхм-кхм… – пробно покряхтел Толхаев, прочищая горло, и вдруг вдохновенно заорал во всю глотку: – Аа-а-а-андерма! Аа-андерма! Пя-я-атт-ныш-шко род-димаяо! У Кар-р-рского моря, на обветренной щ-щеке-е-э-у!!!

Снаружи, за оконцем, хлопнули автомобильные дверцы, раздалась невнятная ругань, кто-то побежал. Один из типов, что спали, прикрывшись куртками, резко сел на топчане и недоуменно вытаращился на Григория Васильевича. Второй просыпаться не пожелал – он все так же тихо стонал на выдохе, как-то нездорово хрипя.

Григорий Васильевич на типа тоже вытаращился – сразу и не понял, кто такой. На этом топчане, по всем канонам обычной охотничьей гулянки, должен спать Пес. А на втором…

– Совсем тронулся? – скрипучим голосом спросило помято-небритое лицо Рудина, появляясь в оконце. – Чего орешь-то? Гляди – народ перепугал.

– Нет-нет – это неправильно… – пробормотал возмутитель спокойствия, оборачиваясь к «народу» – невесть откуда возникшим в дверном проеме двоим коротко стриженным хлопцам, затянутым в кожу, с сильно заспанными личинами. Переведя взгляд на свои ноги, Григорий Васильевич крепко зажмурился и закрыл лицо руками.

– Че такое, док? – хрипло поинтересовался один из «кожаных», усиленно протирая глаза и зевая во весь рот. – Че такое?

Григорий Васильевич убрал руки от лица, разжмурился, для верности ущипнул себя за щеку и попытался встать.

– Не, реально, док – че такое? – не отставал настырный «кожаный», пристально глядя на топчан в углу. – Проблемы?

– Ой-й-й, господи ты боже мой!!! – с чувством глубочайшей скорби воскликнул Григорий Васильевич, окончательно поняв, что все происходящее с ним – вовсе не кошмарный сон. – Чтоб мне сдохнуть! Господи, какой идиот!!!

Да, это была нормальная гнусная действительность, длившаяся уже два года. Ног он не чувствовал потому, что два года жил в инвалидной коляске. Вот они, ноги-то, под пледом, бесполезные высохшие отростки, которые никогда уже не смогут ходить. И торчит он здесь вовсе не ради охотничьей забавы, хотя заброшенный домик оборудован Псом со товарищи именно для длительного проживания в охотничьи сезоны. Толхаева привезли в эту забытую богом сторожку, чтобы достать с того света нарвавшегося на пулю краснореченского бандоса – Никиту.

Рядились за «штуку» баксов и один присест хорошей еды – чтобы непременно с текилой и черной икрой. И текила, и икра – обязательные атрибуты прошлой жизни – в настоящий момент для Григория Васильевича являлись этаким разгульным празднеством организма. Прежнее состояние и благополучие канули в Лету. Друзья тоже канули. И вообще – у Толхаева сейчас в целом мире нет ничего. И никого. Кроме, разве что, вот этого грубияна Рудина, что недовольно хмурится в рубленое оконце…

Григорий Васильевич обиженно захныкал, зашмыгал носом, руками принялся размазывать слезы по щекам. Надо же, расчувствовался, старый дурак, повелся на ровном месте! Пожрал хорошей снеди, текилы употребил от пуза – и вообразил себе невесть что…

«Кожаные» душевное расстройство Толхаева истолковали превратно. Тот, что задавал вопросы, метнулся к раненому, второй шустро достал из-за пазухи пистоль и направил его на «черного хирурга», а третий, который спал на топчане, хотя и не уловил сути ситуации, но, воодушевленный примером соратников, также принялся лапать у себя под мышкой.

– Твою в душу мать… – сердито буркнула голова Рудина в рубленом оконце, мгновенно усугубляясь ствольным срезом охотничьего карабина. – А ну, Масло, ходи к дверям…

– Убери лапы! – сырым от слез голосом возопил Григорий Васильевич, увидев, что «кожаный» № 1 стащил с раненого куртку и пытается его тормошить. – Куда ты, блядь, – грязными руками!!!

– Так это… – смутился «кожаный», убедившись, что раненый на вид вполне живой, теплый и помирать пока что не планирует. – Так ты…

– Отлезь от него! – просморкавшись, рявкнул Толхаев, подкатываясь к топчану и грубо отталкивая радетельного соратника Никиты. – Я же русским языком сказал – только медик! Остальные чтоб на пять метров не подходили!

Посчитав у раненого пульс, Толхаев, не глядя, протянул руку к соседнему топчану и щелкнул пальцами:

– График!

Субъект, что обретался на соседнем топчане, и в самом деле имел отдаленное отношение к медицине – в свое время закончил ветеринарный техникум. Именно поэтому ему выпало выступать в роли сиделки при персоне. Несостоявшийся ветеринар виновато потупился и протянул Толхаеву измятый листок, на котором были проставлены почасовые отметки температуры.

– А-а-а! – зловеще прищурился Григорий Васильевич. – Стрелять-бить, пальцы гнуть, значит, мы научились… Где пяти – и шестичасовая отметки? Я тебя спрашиваю – где?

– Не знаю, как получилось, – бегая взглядом, пролепетал бывший ветеринар. – Сидел-сидел… и вдруг заснул. Как-то само собой так вышло…

– И само собой на топчан улегся, и само собой курточкой укрылся, – ядовито проскрипел Толхаев. – А я теперь, значит, крутись, как хочешь, выводи тебе анамнез и назначения, да? А он, может быть, коли ошибусь на граммулечку, как раз от этого и загнется…

– Ты че, отморозок?! – мгновенно сориентировался «кожаный» № 1, нависая над незадачливой «сиделкой» с поднятыми кулаками. – Да я тебя, конь фанерный…

– Да заткнитесь вы все! – желчно воскликнул Толхаев. – Не хватало еще, чтобы капельницу разбили! Ну-ка, выметайтесь отседа – работать мешаете…

Совсем «выметаться» соратники Никиты не пожелали: то ли не доверяли «черному хирургу», то ли боялись пропустить какой-либо особо важный момент. Но от раненого удалились и притихли. Сгрудились в уголке, подальше от топчана, и принялись тыкать под бока незадачливого коновала, шипя ему в уши о грядущих перспективах.

Толхаев между тем разложил на столе припасенный загодя блокнот и быстро набросал назначения. Затем легким педагогическим усилием вырвал «фельдшера» из пылких дружеских объятий и минут десять подробно его инструктировал на предмет ухода за раненым, требуя, чтобы тот делал пометки в блокноте.

– Печь сильно не топите, – предупредил Григорий Васильевич, протягивая «кожаному» № 1 пакетик с искореженной латунной оболочкой. – Только на ночь, не более двух часов. Погода пока вполне располагает. Керосинку без надобности не палите – ему чистый воздух нужен.

– Это зачем? – недоуменно наморщил лоб «кожаный», рассматривая пакетик на просвет.

– А-а-а, вон как! – понятливо кивнул Толхаев. – Тебе, значит, шкуру пока что не дырявили. Ну ничего – у тебя еще все впереди. При вашей специфике труда…

– Не каркай, док! – досадливо нахмурился соратник Никиты, суеверно отстукивая по столу и трижды плюя через левое плечо. – На хера мне эта железяка? Экспертизу мы делать не собираемся, и так знаем – кто.

– Отдашь ему, когда оклемается, – Толхаев кивнул на топчан в углу. – Тебе не понять. Для того, кто вернулся с того света, этот кусок железа – ценная реликвия. Не выбрасывай, он тебе потом будет благодарен.

– Ладно, – кивнул «кожаный», пряча пакетик в карман. – Что еще?

– Список медикаментов передал, – принялся загибать пальцы Толхаев. – Назначения написал. Телефон мой у вас есть. Фельдшер постоянно находится рядом, никуда не отлучается. Если какие проблемы – сразу звонит мне. Мобила есть?

– Моим попользуется, – решительно сказал «кожаный», доставая из кармана куртки мобильный телефон. – Ради такого дела…

– Ну вот, собственно, и все. Транспортировать его пока нельзя. Я скажу, когда можно будет перевезти, – Толхаев выразительно потер пальцами. – Расчет?

«Кожаный» № 1 покосился на раненого и шмыгнул носом. Ствол карабина, торчавший из оконца, показательно шевельнулся. Голова Рудина разверзла уста и лениво произнесла:

– Саша! Намекни Соловью – пусть подтянется сюда.

– Понял, – раздалось из-за двери. – Намекаю.

– Доверять надо людям, – осуждающе буркнул «кожаный», доставая из внутреннего кармана куртки конверт и протягивая его Толхаеву. – Какие тут могут быть заморочки? Ну реально – ты же меня не первый день знаешь! А потом – тебе же еще швы снимать…

– Доверяй, да проверяй, – буркнул Толхаев, пересчитывая доллары, и, упрятав конверт, быстро покатился к выходу, втянув голову в плечи. Эти бандосеры – публика еще та! Был случай при аналогичных примерно обстоятельствах: после своевременно оказанной помощи вместо обещанных баксов пытались угостить свинцом. Только не учли, щенята молочнозубые, что имеют дело с ветеранами ратного труда, умудрившимися пережить с десяток локальных войн. Пришлось Толхаеву там же, на месте, оказывать дополнительные услуги травматологического профиля. Бесплатно…

Едва Григорий Васильевич выкатил на порожек, Ваня Соловей, «не доверявший» под дверью совместно с Маслом, шустренько скакнул в потрепанный «уазик», сиротливо приткнувшийся рядом с бандитским микроавтобусом «Форд» (на нем Никиту привезли), и отогнал машину к опушке. Пришлось Григорию метров пятьдесят самостоятельно шкандыбать со скрипом по припорошенным слоем хвои корневищам и кочкам. Рудин и Масло инвалиду не помогали – они пятились следом, направив стволы карабинов в сторону сторожки. Опасную зону проскочили на одном дыхании, рывком забросили инвалида совместно с креслом в специально оборудованный грузовой отсек и, перегазовав, удрали с места событий.

Дух перевели только после того, как удалились от сторожки метров на пятьсот и убедились, что на данном этапе погони можно не опасаться.

– Ох и не люблю я этих… – буркнул Ваня Соловей, выруливая на хорошо утрамбованную лесную дорогу, ведущую к скоростному шоссе. – Такие молодые, а такие… ублюдки, короче. Конченые.

– А я от них в восторге, – криво ухмыльнулся Рудин. – Пока «бычка» на улице не встречу – как будто чего-то не хватает. А как увижу, как услышу – все во мне заговорит…

– Заедем в «Эльдорадо», позавтракаем, – солидно заявил из грузового отсека Толхаев. – Угощаю! Заслужили.

– А! Совсем забыл, – спохватился Рудин. – А ну, отдай баксы!

– Чего это? – встопорщился Толхаев. – Позавтракаем в «Эльдорадо», потом Алисе отдам. Лично. Кто работал-то?!

– Никаких «Эльдорадо», – сурово отрезал Рудин. – Я же предупреждал! Саша – ну-ка, намекни.

– По черепу или в поддых? – флегматично уточнил устроившийся с инвалидом в грузовом отсеке Масло. И непонятно было – шутит или где. С такого станется – возьмет и в самом деле «намекнет», дурак здоровый!

– Жлоб ты, Пес! – дрожащим от обиды голосом воскликнул Толхаев, передавая Рудину деньги. – Ох и жлоб… Путевка-то – четыреста пятьдесят стоит! Ну и что тебе – «Эльдорадо»? Раз в квартал людьми себя почувствовать…

– Не хнычь, Гриша, – миролюбиво пробурчал Рудин, пряча деньги в карман. – У нас сейчас каждый рубль на счету. Если Кузя питомник арестует – будем без копейки сидеть, пока Алиса не вернется. А получится у нее или нет – бабушка надвое сказала.

– Сто баксов, а? – продолжал канючить Толхаев. – Праздник души – за сто баксов! Не жлоби, Пес!

– Все, я сказал! – прикрикнул Рудин. – У тебя уже был праздник – одной только текилы выкушал баксов на сто, не меньше. И не ной – а то высажу, пешком до города поедешь!

– Господи, чтоб мне сдохнуть!!! – с чувством невыразимой горечи воскликнул Толхаев – и собрался было до конца суток заткнуться в гордом молчании: пусть сами потом на коленях ползут, чтобы простил засранцев, кормилец народный… Но тут «УАЗ» как раз выехал на шоссе, набрал скорость, и – надо же такому случиться! – именно в этот момент, как назло, мимо моторно просвистел двухместный кровавый «Форд Мустанг» с открытым верхом. Холеный мужик средних лет, заседавший гордо в отделанном белой кожей салоне, даже не оглянулся на допотопную отечественную модель.

– Ай, некстати! – поморщился Рудин. – Ну, сейчас начнется…

– Ой-й-й-й-й, бля-а-ааа!!! – тоскливо заорал Толхаев, провожая взглядом спортивную модель. – Господи-и-и! Кем я был, а? Да я же вас всех кормил – вот этими руками, вот этой башкой, мать вашу!.. Вы же у меня как у Христа за пазухой жили, отморозки фуевы!

– Тише, тише, Гриша, – сочувственно пробормотал Масло, гладя инвалида по голове. – Мы помним, мы все помним…

– Отлезь от меня, предатель! – взвизгнул Толхаев, отталкивая Сашину руку. – Кем я был, а?! Да чтоб за паршивую штуку баксов я так уродовался тогда… Ой-й-й-й… Да чтоб мне сдохнуть!!!

– Ну и что мне сделать, чтобы ты прекратил истерику? – уныло поинтересовался Рудин. – «Эльдорадо» отпадает. Сейчас на первом же обменнике встанем, поменяю сотку, дам тебе десять баксов – иди трать, как душа пожелает. Больше не могу. Такой вариант устраивает?

– Господи, кем я стал?! – горестно причитал Толхаев, игнорируя попытку к примирению. – Чем я стал?! Господи, уму непостижимо…

Кстати, уважаемый читатель: пока наши парни едут по направлению к городу и выясняют отношения, предлагаю для тех, кто с ними ранее не встречался, коротенько пояснить природу причитаний инвалида, у которого суровый, бездушный друг жестоко отнял честно заработанные доллары. То есть кем он, в самом-то деле, был, кем стал и как вообще докатился до жизни такой совместно с друзьями-товарищами…

Григорий Васильевич Толхаев – уроженец города Белогорска, сорока четырех лет от роду. Окончил в свое время мединститут, работал в Афганистане – был хирургом на эвакопункте, где оказывал неотложную помощь раненым. Отравленный тлетворным духом войны, молодой врач после возвращения с неласкового юга бросил к чертовой матери свой основной профиль, ударился в коммерцию и за короткое время выбился в люди. Если бы вы два с небольшим года назад спросили любого жителя Белогорска (а это большой областной центр под полтора миллиона, не какой-нибудь Краснореченск с тремястами тысячами жителей!), кто такой Толхаев, вам бы ответили попросту: да что вы, не знаете, что ли? Это же у нас одна из самых крупных шишек на ровном месте!

Да, два с небольшим года назад Григорий Васильевич Толхаев в свои сорок два года сумел достичь многого. Тогда он являлся владельцем крупного фармацевтического комбината межрегионального масштаба, держал солидные пакеты акций нескольких областных предприятий сельскохозяйственной ориентации, входил в состав правления Белогорпромбанка, занимавшего далеко не последнее место в федеральной табели о рангах, и, если верить негласной статистике, на протяжении последних пяти лет прочно обосновался в первой десятке самых обеспеченных людей области. Правда, злые языки втихаря поговаривали о сомнительном происхождении стартового капитала, положившего начало столь бурному процветанию. Ходили слухи, что Гриша Толхаев на заре перестройки некоторое время числился в «черных хирургах»[1] одной из группировок Белогорска и имел в друзьях многих криминальных авторитетов. Но в этом его вряд ли можно было упрекнуть без риска подвергнуть сомнению респектабельность остальных представителей промышленно-финансового ареопага области: с некоторых пор, как известно, структурные составляющие современного общества перестали жестко делиться на законопослушные и наоборот, грани между ними стерлись и стали недоступны взору простого обывателя, который отчетливо видит только одну сплошную сытую банду, именуемую «новые русские».

Теперь пару слов о соратниках Толхаева. Сергей Николаевич Рудин, пенсионер внутренних войск, старший прапорщик в отставке, сорока лет от роду, рост – 175, вес – 75 кг, стандарт, короче. При ходьбе слегка прихрамывает на правую ногу, которая на три сантиметра короче левой – последствие тяжелого ранения пятилетней давности. Женат вторым браком, супруга – Алиса, 1963 года рождения, приемный сын Борька – хулиганистое обаятельное отродье тринадцати лет, который, как вы вскоре узнаете, и послужил первоисточником всех напастей, описанных в этой книге.

Рудин – профессиональный кинолог, всю свою сознательную жизнь посвятил изучению и воспитанию собак, в лучшие годы жизни в Белогорской области и далеко за ее пределами был известен как великолепный знаток собачьей психологии и ас дрессуры. Большую часть времени Рудин проводит на природе и в постоянном движении: вечно носится как угорелый со своими собаками и промышляет в лесу чем придется. Друзья зовут его не совсем корректно – Пес. Однако это вовсе не оскорбление, такова боевая кличка Сергея, которой его в свое время щедро одарила Родина за двадцатилетнюю безупречную службу.

Неглиже Рудин выглядит как перетрудившийся по недосмотру главного олимпийца Аполлон: ни капельки жира, сухие рельефные мышцы, свидетельствующие о потенциальной мощи их обладателя – хоть анатомический атлас пиши. Впечатление несколько портят два страшных шрама: чуть поменьше – под правой ключицей и несколько больше – на верхней четверти правой лопатки, которые почему-то не желают загорать и зловещими чужеродными пятнами белеют на бронзовом теле атлета. О характере происхождения шрамов наш атлет предпочитает умалчивать – хотя в излишней скромности его никто упрекнуть не может. Просто не нравится ему та история. И я вас по-дружески предупреждаю: если вы вдруг ненароком встретитесь с этим парнем, ни в коем случае не приставайте с расспросами. Есть реальный риск без предупреждения схлопотать в дыню. Оно вам надо?

Саша Маслов и Ваня Соловей – под стать лидеру своего маленького крепкого коллектива: оба бывшие вояки, хорошо знакомые с собачьей службой, исколесившие практически все «памятные места» и вышвырнутые из Вооруженных Сил за скверный характер. Стреляют на звук изо всего, что имеет длинный ствол, и отличаются хорошей антропометрией – только Ваня Соловей, пожалуй, будет поздоровее других да поискушеннее в разнообразном рукоделье. Например, для Рудина и Саши закрутить гайку или ровно обстругать дощечку – проблема, а Ваня с закрытыми глазами соберет вам любой агрегат, если имел возможность наблюдать, как его разобрали, починит телевизор при помощи одной отвертки, запросто смонтирует из подручных материалов мину и установит ее под порожком так, что ваши детишки и супруга могут шастать туда-обратно сколько влезет, а вы непременно стартуете в небеса, едва только наступите (ведь жена должна весить меньше вас – ежели это не так, принимайте меры, иначе она не в меньшей опасности, чем вы!). Мастер на все руки, одним словом – еще встречаются среди русского люда такие самовыродки.

В свое время Толхаев, не зная куда девать деньги, таскал всех троих к психотерапевту. Сам прошедший через горнило войны, бывший хирург искренне заботился о психическом здоровье своих подопечных, опасаясь, как бы они друг друга под горячую руку не перестреляли или не натворили чего похуже в отношении мирного населения, имевшего о войне самые отдаленные представления. Только зря старался Григорий Васильевич: межличностные конфликты в микрогруппе как таковые отсутствуют и эмоционального срыва от кого-либо из этих парней вряд ли дождешься. Все понимают друг друга с полуслова, потому как леплены из одного теста и прошли через одну мясорубку, именуемую в просторечии службой в «горячих точках». Психотерапевт попался честный и в конце курса поделился с Толхаевым под большим секретом ценной информацией: тут, батенька, патология, лечению не подлежит – до того все запущено. Уроды они у тебя. Моральные. Шкала социальных ценностей данных гомо собакинус смещена в сторону удовлетворения трех основных инстинктов, стремление расти по социальной лестнице начисто отсутствует, чувство страха перед лицом возможной смерти практически атрофировано. А еще они натуральные гомофобы! То есть собак любят гораздо больше, чем людей. И предводитель их – который Пес – объясняет эту свою странную избирательность довольно своеобразно:

– У них (людей то бишь) есть один лишний безусловный рефлекс: патологическая жажда наживы. Павлов был не прав – он не включил в свой классификатор этот долбаный рефлекс, от которого все беды и происходят. А у собак его нет…

С Толхаевым наша троица свела тесное знакомство благодаря воле случая. Рудин, как и его приятели, перебивавшийся в то время с хлеба на картошку, как-то случайно оказался в том самом месте, где Григорий, слетевший на своем «Ягуаре» с трассы, собирался слегка затонуть по пьяному делу. Ветеран малых войн, не задумываясь, спас миллионера и послал его ко всем чертям – пьяниц наш парень на дух не переносит, особенно таких, которые за рулем грешат этим делом. А Григорий, в благодарность за содеянное, пригрел бывших вояк: дал место под солнцем, хорошую работу и вообще распростер над ними всевозможный протекторат, благо для него в ту пору это не составляло никакого труда.

Но, как говорят последователи Гайдара, недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах. Попали наши славные ребята в сферу интересов сильных мира сего – как кур в ощип. История эта долгая, и кто желает с ней ознакомиться подробнее, читайте две первых книги о приключениях Пса и его команды – сейчас мы останавливаться на этом не станем в целях экономии вашего времени. Вкратце же получилось следующее: в родном Белогорске на Рудина и его друзей имеют зуб чуть ли не все подряд, кто занимает там хоть какое-то положение в местной табели о рангах, а помимо этого один сильно крутой дядька из столицы нашей Родины. Якобы Пес спер деньги, принадлежавшие одному преступному сообществу, осуществил ряд «ликвидов» членов другого сообщества, а под занавес в извращенной форме отправил в лучший мир самого дорогого человека того сильно крутого дядьки и теперь знает об этом дядьке нечто такое, что волосы дыбом встают – и не только на голове! Представляете? Ересь какая-то, да и только.

На самом деле Рудин славный парень и душка – вы мне поверьте, я его хорошо знаю. Денег он, естественно, не брал, никаких «ликвидов» не осуществлял, а если и пришиб кого – так это только в порядке самообороны. Обстоятельства так сложились. Любимого же человека крутого дядьки вообще Алисины собаки загрызли. Расстарались в порядке оказания гуманитарной помощи вожаку стаи (это Пес – вожак), безнравственно опоенному какой-то дрянью и потому пребывавшему на момент, предшествовавший загрызанию, практически в невменяемом состоянии. И ничего такого страшного ни Серега, ни его близкие об этом дядьке не знают, кроме, пожалуй, того, что он живет в столице, имеет под рукой небольшой отряд высококвалифицированных мастеров ратного дела и время от времени развлекается исполнением тех самых дорогостоящих «ликвидов». Стоит ли из-за этого так волноваться?

А вообще, если отбросить всякие ужимки, Рудин со товарищи влипли в большущий конечный продукт дефекации. Одна умненькая девица их всех так мастерски подставила, что выгребаться придется до конца жизни. Деньги у белогорских украдены большие, поэтому искать будут целеустремленно и вдохновенно, на усушку и утруску не спишут. А товарищи, которых ликвидировали, – тоже ничего себе, на ровном месте шишки. Пришлось экстренно удирать на все четыре стороны – сначала из Белогорска, затем из подмосковной усадьбы, которая стала для наших беженцев временным пристанищем. Нет, «на все четыре стороны» – это, конечно же, образно и неконкретно. Это в приключенческих романах герои вольны болтаться по миру как им заблагорассудится, а в реальности все гораздо сложнее. Судите сами: Рудин, Алиса, Борька; Соловей, жена Ниночка, их сын Денис; Саша Маслов; инвалид Толхаев да плюс четыре собаки – довольно приметная куча млекопитающих получается. И, разумеется, в отличие от книжных героев, наши приятели направили свои стопы туда, где можно было на первых порах «зацепиться». Особого выбора у них не было, потому всем гамузом прибыли на историческую родину Соловья – в районный центр российской глубинки Краснореченск, расположенный среди ельника и торфяных болот.

Капитала, который удалось прихватить с собой благодаря неразумной расточительности некоего Лиховского – ныне усопшего мужа ныне усопшей же сестры Алисы, едва хватило на первичное обустройство и приобретение рабочей базы. А именно: подправили притулившийся на окраине домишко матери Соловья, в котором Ваня поселился со своим семейством; на той же улице, через три двора, приобрели за недорого примерно такую же халупу для Рудина с Алисой, выкупили у муниципалитета никому не потребный и развалившийся от бесхозности государственный питомник (а всего-то питомника было – кусок земли на самом отшибе, без забора даже, три разворованных одноэтажных строения да приспособленная под свалку тренировочная площадка). Оставшиеся две тысячи долларов на семейном совете решили строго хранить в качестве неприкосновенного запаса – на случай внезапных бед, болезней и иных ударов судьбы.

С расселением непарных млекопитающих наши приятели определились просто: ризены и Гриша Толхаев обосновались у Рудиных, а Сашу Маслова, Ингрид и спаниеля Джека взял на себя Ваня Соловей. Впрочем, хитроумный Саша докучал Соловью недолгое время: нашел себе вдову на пять лет старше и теперь полноправным хозяином живет на соседней улице в добротной усадьбе, по сравнению с которой жилища соратников – натуральные курятники.

Вскоре выяснилось, что сохранить «неприкосновенный запас» не получается – обстоятельства суровые, как всегда, вмешались и порушили благие намерения. Вы ведь наверняка знаете, что для нормальных среднестатистических россиян такое вот мелкобуржуазное накопительство – непозволительная роскошь. Трать их, родимые, трать – чего на них смотреть! Живы будем – заработаем…

Через неделю Алиса, прискучив наблюдать, как все вкалывают на реставрации питомника, почувствовала свою острую социальную неполноценность и закатила Рудину истерику. Компьютер ей захотелось, видите ли! Дело в том, что в прошлой жизни Алиса Рудольфовна, хорошо владевшая тремя иностранными языками, весьма сносно зарабатывала техническими переводами и обузой быть не привыкла.

– Да лучше я застрелюсь, чем огорчу свою коханую! – сурово воскликнул Рудин и выдернул из загашника пятьсот баксов.

Алиса взяла подержанный, но вполне приличный 133 MMX с модемом, подключилась к Интернету по местной разбойной цене – полтора доллара за час! – и принялась трудиться под псевдонимом.

А еще спустя некоторое время веселую компанию опроблемил Гриша Толхаев.

– Хватит прозябать, в задницу! – солидно заявил Григорий Васильевич. – Побаловались – и будя. Посидел я у вас на содержании – теперь моя очередь стол накрывать. Собирайтесь-ка, хлопчики, смотайтесь за деньжатами…

Это его «пробило» в связи с заметным улучшением состояния. Стал помаленьку ползать наш экс-миллионер, перемещаться – колясочку ему захотелось. Да не абы какую, а импортную, желательно «самокат» да со всеми прибамбасами. А черствый, жестокий, бессердечный Пес ни в какую: подожди, говорит, маленько – с питомником разберемся, потом будем думать о твоей коляске. Вот и решил Григорий Васильевич напомнить забывчивым товарищам, кто тут самый главный меценат и доброхот.

Товарищам идея как-то не импонировала – опасно было возвращаться в неласковый родной город и совершать там хоть какие-то телодвижения. Однако Григорий проявил напористость и убедительно аргументировал свои пожелания – он вообще за словом в карман никогда не лез.

На разведку отправили Сашу Маслова – как наиболее неприметного и малоизвестного из компании. Оседлал он самое дорогое (в материальном плане, разумеется), что у них было – «99-ю», непрошено позаимствованную у ныне усопшего мужа ныне усопшей же сестры Алисы, и помчался вдаль, навстречу новым приключениям на известное место.

Ну и ничего хорошего, как вы уже сами наверняка догадались, из этого не вышло. В усадьбе Толхаева, где Саша должен был непременно напороться на личного секретаря Григория Васильевича – некоего Рурика, вовсю проживал какой-то подозрительный типус с физиономией отъявленного мерзавца, а вышеозначенным Руриком даже и не пахло. Типус, вышедший к воротам пообщаться с Сашей, понятливо кивнул, сказал:

– Ща, звякну – подскочет… – И действительно – позвонил.

Спустя малое время к усадьбе подъехал лучший друг Толхаева – Руслан Саранов (белогорский миллионер тож), со свитой вооруженной, и задушевно этак напутствовал Сашу: а вали-ка ты, друже, обратно, да поживее! И передай своему инвалиду: ежели он вдруг явится сюда или кого пошлет вдругорядь, то его самого либо посланца немедля отловят и передадут в руки заинтересованных товарищей. А у тебя есть пять минут, чтобы убраться – потом самопроизвольно начинается лихорадочная стрельба по площадям…

Саша не глупый – два раза просить не заставил. Убрался. Но недалеко. За городским кругом обнаружил многоопытный ветеран локальных войн слежку за собой и понял, что злонравный друг Григория Васильевича одним только напутствием не ограничился. Масло дважды проверился – «хвост» был достаточно внушительным: две одинаковые «бэшки» пятой модели, содержащие в себе почти отделение круглолицых мальчуганов при оружии. Саша «соскочил» просто и расточительно – на многолюдной заправке посетил супермаркет, вышел с хозяйственного двора, сел на первого попавшегося дальнобойщика и был таков. В общем, подарил транспорт врагу, но спас всех подряд от большущих неприятностей.

– Все они уроды, – без эмоций резюмировал Рудин, заслушав доклад вернувшегося Саши. – Следовало ожидать. Ну и хрен с ними – бог их накажет…

Григорий Васильевич отнесся к известию несколько иначе. Он воспринял случившееся как глубокое личное горе, страшно оскорбился изменой лучшего друга – Саранова – и впал в долгосрочную депрессию.

– Кем я стал?! – теперь такой горестный вопрос можно было слышать ежедневно, с многократной репризой. – О-о-о, кем же я стал?! Я обуза для всех, обуза – мне нет места в этой жизни! Застрелюсь, в задницу! Или зарежусь…

Некоторое время прятали карабины и все колюще-режущие предметы, затем Рудину это надоело, и он поспешил вмешаться в дальнейшее развитие событий. Подготовился соответствующим образом, собрал семейный совет, приняли решение… В один прекрасный день Сергей провел с мучеником вдумчивую беседу, суть которой сводилась к следующему: чушь это все, ты нам нужен, мы тебя любим, помним твою доброту, и хватит дурью маяться – со временем все образуется. А в доказательство нашей тотальной любви и приязни – вот. Хлопнул в ладоши: ап! Двери распахнулись, и Соловей вкатил инвалидную коляску: новенькую, с иголочки, да не какого-нибудь монстра полутонного отечественного, а симпатичную модель фашистского производства. Правда, не «самокат», а механическую – но очень добротную и удобную до чрезвычайности. На «самокат» просто денег не хватило: и механическая обошлась довольно дорого, вдобавок к имевшимся сбережениям пришлось занимать у друга Соловья – некоего Кузи.

Толхаев радовался как ребенок. Освоившись с новыми «ногами» и слегка окрепнув, гонял по улице с крейсерской скоростью, распугивая соседских кур и повергая в панику мирно дремлющих на лавках бабуль.

Таким образом, от мелкобуржуазной «заначки» ничего не осталось. Никого, впрочем, это не огорчило – все были рады, что Гриша наконец-то воспрял духом и почувствовал себя если не полноценным членом общества, то по крайней мере – подчленником или даже околочленом, способным самостоятельно перемещаться и решать какие-то вопросы…

Питомник «подняли» за три месяца, вкалывая по шестнадцать часов в день и подрабатывая где придется для пополнения скудных финансовых вложений в общее предприятие. Поначалу решили все сделать честно и добропорядочно, но увы – обстоятельства были сильнее всякого желания жить по правилам! Цены кусались, чиновники привычно подмигивали, открывая, как бы между прочим, верхний ящик стола – затраты получились раза в полтора большие, нежели планировали. Пришлось действовать как привыкли: тащить отовсюду помаленьку, по дощечке, по кирпичику, подворовывать на окрестных новостройках и дачах. Ну и, разумеется – без этого никак! – дважды были застигнуты на месте преступления и обстреляны дробью хозяевами рачительными, отчего у Саши Маслова на попе осталась довольно своеобразная татушечка туземно-тотемного типа. Однако результат с лихвой компенсировал все моральные траты: питомник вышел на загляденье, аккуратный, чистенький, красивый – словно только что отстроили. Теперь оставалось заселить его кем положено и приниматься за работу.

– Вот уж точно – основой любого крупного состояния обязательно является какой-нибудь криминал или мошенничество, – вольно переврал классика Рудин, когда они с Соловьем обследовали местный рынок околособачьих услуг и себя на этом рынке в упор не увидели. – Придется уподобиться гашековскому Швейку – другого пути не наблюдаю…

Действительно, на весь трехсоттысячный Краснореченск было зарегистрировано целых четыре заведения, которые дрессировали собак и учили хозяев, как с ними обращаться. Все они работали по наиболее простому и современному импортному методу: давали владельцу собаки общие навыки дрессуры, «ставили» псу управляемую агрессию и охранные навыки и через полтора-два месяца занятий выпускали готового к функционированию защитника семьи, охранника и служаку. За услуги тутошние кинологи брали достаточно дорого, но быстрота обучения и кажущаяся эффективность результата вполне удовлетворяли краснореченских собаковладельцев.

Рудин же с коллегами привыкли работать по старинке, руководствуясь нерушимыми постулатами отечественной школы, которые настоятельно требовали тратить на подготовку собаки от четырех до шести месяцев. В процессе этой подготовки специалист глубоко и всесторонне изучает психологию пса и его владельца, притирает их друг к другу, учит понимать и любить равновелико каждую половинку тандема. В отличие от экспрессивного импортного метода дрессуры, который предполагает в первую очередь тренировку навыков и насильственное внедрение установок, наша старая школа делает особый упор на воспитании взаимопонимания и правильного поведения, что ляжет затем в основу всех последующих отношений между псом и его владельцем.

Как показала прежняя практика, нашим парням с их старозаветными замашками составить конкуренцию современному методу не стоило даже и пытаться. Немногие доголюбы по нашему нетерпеливому времени предпочитают качество высшей пробы и длительную шлифовку мастерства быстрому и внешне вполне приемлемому современному методу. А перестраиваться на новый лад Рудин со товарищи не могут и не хотят – и дело тут вовсе не в патологической добросовестности и титанической твердолобости, являющейся следствием двадцатилетнего пребывания в Вооруженных Силах. Если подходить к данному аспекту упрощенно, уместно будет такое сравнение: это примерно то же самое, как после высококачественного секса с лучшими представительницами прекрасного пола добровольно перейти на синтетическую вагину и порножурналы. Нормально? А чтобы вредные скептики – приверженцы новаторских методов – не морщили жирные губы в ехидной ухмылке, вот вам конкретный пример из личной практики Рудина, исчерпывающе иллюстрирующий те особые отношения в тандеме человек – собака, что дает нам консервативная школа отечественной дрессуры…

…В конце марта 1995 года Рудин со своей рабочей парой – немецкими овчарками Ингрид и Рэмом был придан сводному отряду для «отработки» одного из районов Грозного. Погода стояла мерзопакостная – туманная морось с редкими просветами, – настроение было примерно такое же, как и всегда в таких случаях, когда приходится заниматься заведомо бессмысленной работой для «галочки».

– Понятно, если захотят – обязательно завалят или взорвут, хоть ты обосрись, – выразил на инструктаже общее мнение командир сводного отряда. – Но наше дело маленькое: сказано – значит, «чистим»…

«Отрабатывали» район в связи с намечавшимся прибытием какой-то импортной комиссии, желавшей в преддверии надвигающегося тепла оценить эпидемиологическое состояние полуразрушенного города, чтобы потом совместными усилиями бороться со всеми подряд ящурами, холерами и прочими напастями военной поры. Суть такой «отработки» состоит в следующем (обратите внимание, как солидно звучит!): отловить в обозначенном районе всех вражьих снайперов, найти и обезвредить установленные специально на комиссию мины-фугасы-растяжки, обнаружить заготовленные боевиками для засад позиции и схороны с оружием и, вообще, всесторонне обеспечить для этой комиссии полнейшую безопасность. Раз-два – отловили, три-четыре – нашли, обнаружили и обезвредили, и – сидим спокойно на контрольных точках и курим. Нормально!

Неэффективность данной «чистки» двойственна, она очевидна для любого солдата, который сидит на блокпосту или на заставе, и отчего-то недоступна пониманию верхних золотопогонных дядек, хоть в народе и говорят, что сверху виднее. С точки зрения нормальной тактики, такая чистка – напрасная трата времени, поскольку Грозный нашпигован войсками, как портовый город шлюхами, и вроде бы полностью контролируется федеральным командованием. Это примерно то же самое, как если бы вы, безвылазно находясь целый день дома, перед сном решили проверить все шкафы – а вдруг забрался кто?! (Интересно, как на вас посмотрели бы ваши домашние?)

А точку зрения низового ратного люда, который все здесь вдоль и поперек облазил и изучил обстановку в районах не хуже, чем конфигурацию сосков любимой женщины, озвучил командир сводного отряда – смотрите выше. Три месяца войны показали, что «духи» отнюдь не идиоты с камикадзешными наклонностями, к встрече гостей готовились основательно и резервы родного города используют на все сто – в том числе и подземные коммуникации. Иными словами, пока наш официоз орет о спокойной обстановке и докладывает об окончании очередной фазы контртеррористической операции, местные товарищи шастают меж застав и блокпостов, когда и куда им заблагорассудится, и потихоньку делают все, что пожелают. Вот вам двойственность.

В подобном мероприятии Рудин участвовал дважды, и сейчас, как и в первый раз, такое времяпрепровождение ему здорово не понравилось. Массовка здесь была еще та: триста человек, два десятка собак, шум, гвалт, неразбериха в эфире – похоже, командование наше целью ставило не «отловить и обезвредить», а посильнее нашуметь и впечатлить противника численностью – авось не полезут.

Серега, возглавлявший «группу ликвидации снайперов», привык работать индивидуально, по определенному профилю и непременно добиваться результата. На чистку же согнали с соседних подразделений кинологов с разномастными собаками-саперами, наскоро обученными для обнаружения взрывчатки, и в их компании Рудин со своими филигранно вышколенными антиснайперами чувствовал себя, как потомственный английский аристократ, попавший по какому-то чудовищному недоразумению в кафе дальнобойщиков.

– Результата я вам не дам, – предупредил Серега командира сводного отряда, который при распределении кинологов по секторам оставил Рудина с «немцами» при своей персоне. – На тротил мы не натасканы, а искать «гнезда» в такой массовке – дохлое дело.

– Мне твой результат до одного места, – подмигнул Рудину командир. – Полсектора пробьем, сядем где-нибудь в удобном месте, побалакаем. Моему водиле вчера посылку из дому привезли…

Надо вам сказать, что командир сводного отряда Серегу не наобум себе оставил, ткнув пальцем в список, а специально, имея в виду заполучить интересного собеседника из разряда знаменитостей, поскольку деятельность группы Рудина к тому времени уже успела обрасти нездоровой легендарной бахромой и где-то даже мифическим ореолом. А для тех, кто ранее с нашим собакоменом не встречался, следует пояснить, в чем же суть этой самой деятельности.

Группа ликвидации снайперов – это вовсе не панацея, как может показаться несведущим, а скорее вынужденная форма реагирования на суровые условия военной действительности. Лучшее средство против снайпера вне городских условий – минометная батарея и малопьющий корректировщик (совсем непьющих, увы, не бывает), при условии, что обе эти составляющие в ходе работы находятся на безопасном удалении, вне досягаемости снайперского выстрела. В городе против снайперов хорошо себя зарекомендовали артиллерия и реактивные огнеметы. Тот факт, что гаубицы и самоходки не обладают большой точностью, особого значения не имеет – совсем не обязательно, чтобы снаряд залетел именно в ту комнату, где сидит вражий специалист. Достаточно нащупать и не спеша начать разрушать дом, в котором этот специалист оборудовал «гнездо». Подавляющее большинство вражьих снайперов – наемники внеичкерского происхождения, которые ценят свою жизнь и не собираются быть камикадзе – им за это не платят.

Однако зачастую бывает так, что утюжить минометами «зеленку» нельзя – в силу различных причин финансово-стратегического характера. То мораторий, рожденный в махровых кабинетах государственного аппарата (горным волкам нужно отдохнуть, набраться сил и произвести перегруппировку – столичная диаспора не зря ест свой хлеб), то просто – район договорной. А в населенных пунктах сплошь и рядом прослеживается буйная фантазия военного командования, которое планирует размещение федеральных сил и средств таким образом, что не то что из гаубицы – из пулемета очередь безнаказанно дать нельзя, обязательно попадешь в своих, с соседней заставы, по прихотливой случайности расположенной в секторах твоего блокпоста.

Вот и придумали группы ликвидации снайперов, которые, как правило, состоят из кинолога с собачкой (или парой собак) и двух-трех снайперов.

По большей части коэффициент эффективности таких групп удручающе невысок, поэтому особого внимания им никто не уделяет – в военных мемуарах вы вряд ли встретите восторженные описания работы доморощенных антиснайперов. Причина проста и по военному времени никому не интересна. Уровень восприятия вибраций, шумов и великолепное чутье позволяют тренированной собаке легко обнаружить затаившегося в «зеленке» или в разрушенном доме снайпера. Ну вот, обнаружила она врага – а дальше что? Просто погавкать и сделать стойку – бесполезно, во-первых, хозяин не сможет с достаточной точностью определить местонахождение снайпера, во-вторых, лаем собака выдаст вектор перемещения группы и таким образом сорвет боевую задачу. Поэтому собаку для групп уничтожения готовят соответствующим образом: в случае обнаружения снайпера она должна кратчайшим путем и по возможности бесшумно выдвинуться к месту расположения снайпера и вступить с ним в единоборство. Естественно, маскироваться в процессе перемещения собаку научить очень сложно, а в большинстве случаев практически невозможно, поэтому, обнаружив врага – независимо, один он или с группой обеспечения, пес бросает все дела и сломя голову летит навстречу неизбежной гибели. В ходе подготовки псине целенаправленно внушают ложный постулат – оружие не причиняет вреда. Ее постепенно приучают к выстрелам, в результате чего собака на них практически не реагирует. Добраться до снайперской шеи ей удается крайне редко – в лучшем случае посчастливится заставить группу обеспечения снайпера открыть огонь и тем самым обнаружить место «сидки». Но вот собачку завалили, снайпер с группой быстренько убрался восвояси, ненадолго оставив в покое облюбованный объект… А что осталось? Остался психически травмированный кинолог – без собаки. Мелочь по военному времени – кто будет сокрушаться по убиенной псине, когда вокруг пачками гибнут люди?! А вот кинолог… Он долгие месяцы готовил свою собаку к этому нормативному самоубийству, вложил в нее бездну труда, эмоций, успел привязаться, как к родному ребенку. Теперь он возьмет на питомнике новую собаку и опять начнет тренировать – готовить к неминуемой гибели. А для справочки, между делом, следует сообщить, что черствых сухарей, равнодушных к судьбе своих питомцев, среди кинологов нет. Не водится как-то… Потому-то эффективность групп ликвидации крайне низка. Специалист-собаковод заранее знает, что его зверь обречен, и чисто интуитивно – не потому, что сволочь конченая, вовсе нет! – пускается на разнообразные ухищрения, чтобы избежать столкновения со снайпером – филонит, одним словом…

На предыдущих войнах Рудину доводилось бороться со снайперами, но работа эта носила скорее эпизодический характер и системного подхода не требовала. Более того, могу доверительно сообщить вам, что пачками эти снайпера по военной тропе Пса не шлялись и было их всего лишь трое за восемнадцать лет службы – правильно «обложенных» и взятых «за горло». То есть каждый снайпер – событие, рубеж, случай для учебника. А на первой чеченской сразу же пришлось приноравливаться к новым условиям и вырабатывать свою особую тактику, в корне несхожую с нормативной: любителей индивидуальных стрелковых забав во вражьем стане оказалось – пруд пруди, а вот так запросто терять своих четвероногих собратьев Серега не собирался – они для него были куда как дороже, чем добрая половина человечества.

Так вот, методика группы Рудина сильно отличалась от стиля работы всех остальных подразделений подобного типа. Отличие выражалось в результате: за неполных три месяца Рудин, Масло и Соловей, приданные в комплекте к дуэту виртуозов Ингрид – Рэм, обезвредили четыре снайперских «бригады» и одного особого гнусного «индивидуала». При этом семейная пара – мама Ингрид и Рэм-сынуля остались НЕВРЕДИМЫМИ.

Теперь сопоставьте результаты доброй полусотни других групп по всей группировке, которые за тот же период совместными усилиями совсем «придавили» пяток снайперов и полтора десятка только спугнули, потеряв при этом более двадцати собак. Думаю, понятно, почему результативность команды Пса вывела ее в разряд уникумов?

Вкратце метод Рудина заключался в том, что он не обманывал своих питомцев насчет «неопасности» оружия, использовал их нестандартным способом и делал акцент на профессионализм работающих в группе снайперов. Система тренировок была построена таким образом, что у семейной пары Ингрид – Рэм постепенно вырабатывалась насильственно привитая установка: обнаруженный враг опасен – о нем необходимо экстренно дать знать хозяину – хозяин настигнет врага и убьет его. Таким образом, если не вдаваться в подробности, основное отличие Серегиной «домашней заготовки» от нормативной методики заключалось в том, что его собаки не бросались сломя голову на обнаруженного врага, а ложились, показывая направление, и ожидали дальнейших команд. Рудину стоило огромного труда, чтобы пересилить волчью натуру и приучить своих питомцев к столь нетипичному поведению. Коллеги-специалисты недоуменно качали головами и в растерянности разводили руками: любая нормальная псина «пастушьей» породы, почуявшая врага, позабыв обо всем, мчится, чтобы порвать его на части – это естественно, это не задавишь никакими тренировками! Рудинские же псы, если следовать общепринятым постулатам, вели себя как патологические уроды. Но благодаря именно этому образу действий они до сих пор оставались живы и успешно выполняли возложенные на них задачи…

Посылка пришла с Краснодара и, судя по всему, была безразмерной: когда, отработав полсектора, сели «побалакать», водила мимоходом обмолвился, что вчера, сразу по получению, «трохи присели с казаками», в результате чего двое из тех, что «присели», с ночи кукуют на гауптвахте – то есть в обычной яме под грядущий сортир, выкопанной экскаватором в расположении ОМОНа…

– Как пить научатся – сажать перестану, – отреагировал командир на проскользнувшую в речи домовитого водилы укоризну. – Они ж, гады, пошли к соседним артиллеристам и на форму хотели выменять осветительную мину. А те тоже были датые добре и вместо осветительной дали им фугас. Ты понял, нет? А мои тот фугас к нам притаранили и возле блиндажа пристроились с фонариком – разбирать. Хотели посмотреть, чего там такое светится – была у них, мать их, задумка – рассыпать на отъезд эту гадость буквами и поджечь – чтобы, значит, светилось издалека и с «вертушек» было видно. А я как раз посты проверил и покемарить шел. Ты понял, нет?! Если б не напоролся на них – оно бы им так засветило!!! Совсем одичали хлопцы – домой пора…

Спустя час с небольшим по рации сообщили, что отработка вроде бы закончена, посты на контрольные точки расставлены и вообще, пора закругляться, потому как минут через двадцать комиссия поедет – в Ханкале две вертолетные пары сели.

– Точно, видели «вертушки», – удовлетворенно кивнул раскрасневшийся от кубанского самогона командир, поднимая минный колпачок[2]. – Ну, за вертолетчиков!

– Чтоб пили в меру да по своим не стреляли, – подхватил Серега, чуть пригубливая свою порцию – до вечера еще предстояло поработать вокруг одной из застав полка, перебравшейся на новое место, и следовало быть в форме. – Ну, Михалыч, я, пожалуй, пойду. Вам я тут уже без надобности.

– Ага, до Старопромысловского – пешком, – хмыкнул командир. – А вроде пил через раз, терминатор! Сиди уж – проедут, пойдем колонной.

– Да тут через три квартала застава наша стоит – вчера переехали, – пояснил Рудин. – Мне до вечера еще полосу отработать.

– Ну, тогда на посошок, – встрепенулся кубанский водила. – И полную – не обижай братов…

Прогулявшись с псами через пустынный квартал, на перекрестках которого опасливо озирались по сторонам контрольные точки[3], поддерживающие друг с другом зрительную связь, Серега добрался до крылечка с расстрелянной вывеской «ЖЭУ № 7», сделал ручкой бойцам поста, торчавшим неподалеку, и… застыл на месте.

– Оп-па! – встревоженно воскликнул Рудин, натягивая собачьи поводки и крепко сжимая ягодицы.

– Ну чего ты там? – воскликнул старший поста, недовольно нахмурившись: на разводе между ним и Серегиными псами произошел инцидентик – парниша зачем-то пожелал потрепать Рэма по холке и чуть было не остался без детородного органа. – Проскакивай бегом! С Ханкалы комиссию везут, минут через пять колонна будет. Давай, давай!

– Свиной рулет! – помертвевшими губами прошептал Серега. – Точно, с запашком был… Обкормили кубанцы!!!

– Не понял? – начальственно подбоченился старший. – Ты или ближе подойди, или громче шепчи – не слышно ни хрена!

– Да кишку придавило! – Серега мотнул головой в сторону вывески: – Возьмите собак, я заскочу по-быстрому.

– Ну, конечно! Все бросили и пошли держать ему собак! – старший злорадно ухмыльнулся и жестом остановил подавшегося было к Сереге бойца. – Нет уж, браток, ты давай как-нибудь сам. Давай-давай, уматывай с дороги – ты в секторе!

– Чтобы вам всем вот так – да где-нибудь в центре Москвы! – стиснув зубы, пожелал Серега, беременным пингвином семеня к крылечку ЖЭУ и затылком ощущая гнуснейшие ухмылки бойцов. Пропал престиж! Теперь вся группировка будет судачить: а Пес-то, мать его так, вовсе не Безжалостный Ликвидатор, а просто – засранец…

За дальнейшее у особо чувствительных читателей прошу прощения – потому как собираюсь коротенько посвятить вас в некие пикантные подробности, которые старательно обходят стороной даже самые дотошные репортеры, со вкусом живописующие детали военного быта. Сие пояснение, разумеется, по большому счету можно было бы и опустить, но нам оно понадобится, дабы хорошенько понять состояние, в которое бравый парень Серега угодил благодаря кубанскому гостеприимству.

Обычно отхожие места в пунктах временных дислокаций войсковых подразделений оборудуют таким образом, чтобы обеспечить максимальную безопасность процесса дефекации. Как-то: располагают сортир в центре лагеря, защищают со всех сторон насыпными валами, плитами или просто зарывают в землю по самую крышу, или в большой яме выкапывают ямку поуже и поменьше и застилают досками. Вокруг посты наблюдения, на которых полубдительные соратники охраняют вас во время этого самого, вы находитесь вне поля зрения вражьих снайперов и чувствуете себя относительно комфортно. Каждый грамотный командир знает: если не соблюсти любое из вышеперечисленных условий, обязательно приключится какая-нибудь неурядица. Или «духи» бесштанного бойца утащат – если уборная на отшибе, или снайпер-извращенец в попу застрелит – ежели сортир торчит неприкрытый, как на обычной даче.

Вне пункта дислокации, если вы гуляете группой и вас есть кому прикрыть, это хоть и проблематично, но вполне терпимо. Забьетесь куда-нибудь в уголок – ложбинку – ямку, товарищи суровые встанут вокруг, ощетинятся «стволами» – и вперед!

А теперь представьте, что вы совсем один и вам приспичило. Собачки не в счет – они, конечно, хорошие бойцы, но стрелять, увы, не умеют, и, пока будут добираться до внезапно появившегося врага, вас, беззащитного, успеют продырявить минимум два раза. Почему вы беззащитны? Извольте: будь вы хоть трижды самым храбрым воином и отчаянным рубакой, но со спущенными до колен штанами вы беспомощны, как младенец. Лучше уж совсем без штанов, чем со спущенными. И пусть это постыдное состояние длится недолго, но оно имеет место, и никуда от этого не деться. В принципе вы можете сесть спиной к стене или к дереву и в процессе этого самого грозно пучить глаза и непрерывно водить «стволом» по сторонам, держа палец на спусковом крючке. Но! Настанет-таки минута, когда вам нужно будет вытирать задницу и надевать штаны (а вы не просто в одном трико на голое тело: даже если вы бывалый воин и броник[4] не носите – на вас тяжелая разгрузка с экипировкой[5], толстый бушлат, ватные штаны на лямках, простые штаны на лямках – мал-мал зима все-таки!). И в этот момент (из личного опыта!) вам обязательно понадобятся обе руки и оружие придется положить на землю, забросить за спину, повесить на шею или к чему-нибудь прислонить – хоть наизнанку вывернись, по-другому никак не получается…

Зайдя в разоренный войной ЖЭУ, Серега не бросился в первый попавшийся угол, а, испытывая танталовы муки, потратил пять секунд на обозревание окрестностей – без малого два десятка лет службы в «горячих точках» выработали устойчивый стереотип поведения, который вот так с ходу не в силах был победить даже безжалостно атакованный кубанским свиным рулетом пищевод.

В помещении ЖЭУ все было как в нормальном доме военной поры: в меру взорвано, в меру засрано, копченые стены и потолок, всюду валялись какие-то окровавленные тряпки и влажный картонный мусор, не годный для костров – годный давно уже спалили. В стене коридора зиял полутораметровый пролом, представляющий взору нашего страдальца развороченные внутренности располагавшегося по соседству подъезда некогда жилого дома – аналогичный пролом, только поменьше, красовался на несущей стене ЖЭУ. Обычное дело – следствие попадания танкового снаряда. Через входное отверстие, кстати, виднелся обугленный остов этого самого танка с погнутой башней – рембатовцы, избирательно подчищавшие улицы после январских сражений, судя по всему, не сочли целесообразным тратить силы и время на транспортировку железной рухляди на базу.

– Лежать! – хриплым от страдания голосом распорядился Серега, топнув ногой слева от пролома, выходящего в подъезд. – Охранять!

Псы послушно растянулись на влажном мусоре, а хозяин, доскакав до входного отверстия, в три приема разоружил свою задницу и присел справа в уголке, на автопилоте выбрав наиболее удобное место: и фрагмент улицы виден, и спина прикрыта, и подъезд через внутренний пролом отчасти просматривается. А в общем-то, можно было и не напрягаться: только что этот дом «чистили», если бы кого нашли, обязательно «зачистили» бы – наверняка[6] пол-ящика эргэдэшек[7] испоганили.

– Уохх-ха-ха! – сдержанным реготом огласил Серега закопченные своды ЖЭУ, испытывая глубокое единение с буйной радостью освобожденной кишки и невероятное душевное облегчение. Вот она – минута наивысшего счастья этой жизни, несправедливо обойденная вниманием и отчего-то не воспетая ни одним поэтом! Всего одна минута – и ты свободен и легок, как майский воздух в сосновом бору. Ты уже не озабоченный засранец, застывший на месте со скривившейся от напряжения физиономией и вынужденный терпеть унизительные насмешки товарищей, а снова гордый боевой пес, Безжалостный Терминатор, готовый рвать врага на части. Только прежде чем рвать, не забудь хорошенько вытереть задницу и надеть свои штаны на лямках. А для этого тебе нужно – что? Правильно! Ручки тебе нужны. Обе…

Поставив автомат к стене, Серега хорошенько помял страничку фронтовой газеты «Солдат правопорядка», изорвал ее на четыре равновеликих лоскутка, изогнулся буквой «зю» (жопа выше головы) и, ухватив левой рукой штаны, правую с газеткой поднес к нижней части спины…

И замер. Застыл в таком вот интересном положении. Псы ему не понравились. Носы повернуты к пролому, шерсть на загривке вздыблена, уши прижаты, показывают клыки и нетерпеливо косятся на хозяина – команды ждут. Рудин чуть сместил взгляд в сторону пролома и на секунду даже перестал дышать.

В подъезде стоял «дух». Нормальный такой «душара» – рыжий, бородатый, коренастый, обмотанный крест-накрест пулеметной лентой. «Дух» располагался к пролому в пол-оборота, держал в руках пулемет, ствол которого смотрел аккурат на Рудина, и, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы, недовольно морщил нос. Стоящего раком Серегу он не видел из-за яркого светового пятна, которым входное отверстие забивало темный угол, а запах влажных псов, лежавших буквально в метре от него, за порушенной стеной, не уловил из-за остро благоухавшего бывшего кубанского рулета.

– Чущкя, – пробормотал «дух», и чуть мотнув «стволом», по-чеченски что-то сказал, повернув голову вправо.

Тотчас же в подъезде возникли черт-те откуда еще несколько силуэтов и неслышной поступью двинулись по лестнице на второй этаж. А рыжий стоял и контролировал ситуацию, прислушиваясь к звукам с улицы: оживленному говору бойцов на посту и медленно приближавшемуся лязгу бээмпэшек, сопровождавших колонну с комиссией.

В эти секунды, растянувшиеся для Рудина в вечность, наш славный рубака млел в положении «а-ля краб» и делал сразу несколько полезных дел: держал руки за спиной, боясь шевельнуться, периферийным зрением фиксировал «духов» в подъезде и страшным напряжением воли «держал» взглядом Рэма и Ингрид, глаза которых были переполнены всепоглощающим желанием пообедать вкусно пахнущим свежей бараниной «духом», торчащим в подъезде.[8]

Ситуацию в полном смысле слова спасала нетрадиционная методика, используемая Рудиным в тренировке псов для работы в группе ликвидации. Любые другие нормальные собаки, даже отлично вышколенные и дисциплинированные, давно бы уже бросились на врага, имевшего наглость стоять так близко. А семейная пара застыла косматыми глыбами и пожирала взглядами хозяина, ожидая командного жеста. Иными словами, любое мимолетное движение рукой в данной ситуации могло быть истолковано как разрешение изменить положение – со всеми вытекающими последствиями.

Вот потому-то и превратился Серега в монумент всем серунам Вселенной: указательный палец «духа» на спусковом крючке, чуть дернешься – получишь полкоробки в живот и псов угробишь к известной матери.

Секунды тянулись, как резина, красная пелена застилала взор – отчаянными импульсами Рудин излучал немой посыл своим меньшим братьям: «Лежать! Молчать! Не рычать!!!»

И не рычали ведь – хотя на тренировках никто это специально не отрабатывал: три существа в загаженном помещении как будто слились в единую биоэнергетическую сущность, крепко связанную мощным волевым усилием вожака…

Пропустив мимо себя засадную группу, рыжий «дух» с пулеметом нюхнул на прощанье аромат бывшего рулета и мягко утопал на второй этаж – плита потолочного перекрытия сообщала Рудину еле слышную возню изготавливавшихся для короткого боя[9] «волков».

– Ле-жать! Ле-жать! Молчать!!! – свистящим шепотом подтвердил первоначальную команду Рудин, затем очень осторожно, не отпуская псов взглядом, вытер задницу вспотевшим от повлажневшей ладони клочком фронтовой газеты, натянул штаны на лямках, застегнул разгрузку и, взяв автомат, прислушался к звукам улицы.

Расслабляться пока что было рано. Судя по приближающемуся гусеничному лязгу и реву моторов, колонна на подходе, времени осталось меньше минуты. Самый простой вариант: выскочить на улицу и заорать бойцам на посту, что в доме «духи» – пришлось сразу же отринуть. Сразу ведь и не разберут – что к чему, хай подымут, суетиться начнут, и тотчас же будут искрошены в капусту засадной группой, разместившейся на втором этаже. Просто пересидеть, спасая три шкуры – тоже не выход: «духи» отстреляются за минуту, уйдут тем же путем, что и пришли – судя по всему, через подвал, а бойцы сопровождения с ходу начнут утюжить подъезд бээмпэшными пушками. Это будет еще обиднее – уж лучше пасть от чеченской пули!

– Лежать! – напомнил Серега семейной паре, вылущивая из «разгрузки» «Ф-1»[10] и разгибая усики предохранительной чеки. – Я щас – быстро…

И действительно – получилось быстро, как в образцовом учебном бою. Прокравшись на площадку между первым и вторым этажами, Серега запулил гранату в обугленный проем расположенной над ЖЭУ однокомнатной квартиры, переждал оглушительный взрыв и, на ватных подгибающихся ногах проскочив лестничный пролет, от входа выпустил магазин по бьющимся в страшных корчах телам, разметанным взрывом по комнате.

И, не слыша себя из-за металлического звона в ушах, метнулся к окну, размахивая автоматом и вопя что есть мочи:

– Не стрелять! Свои! Это я – Пес…

…Итак, перестраиваться в соответствии со скоростными новаторскими методиками никто не желал, а работать по старинке было просто нерентабельно. Рудин произвел элементарный подсчет: если в родном Белогорске с его почти двухмиллионным населением нашлось немногим более двух десятков приверженцев старой школы, то в Краснореченске их будет примерно в шесть раз меньше!

– Наша «Школа консервативной дрессуры» только на Грише держалась, – напомнил Рудин озабоченным соратникам, когда Соловей заикнулся было насчет дать объявления по существу вопроса в местные газеты. – Нет, не стоит даже и пытаться. А займемся-ка мы заводом, хлопцы! У нас для этого практически все есть. За небольшим исключе – нием…

Ну да, все у них было – желание, опыт, реконструированный питомник. А что за исключение? Да так, ничего особенного… Материала для завода у них не было, вот что. Самая малость! Даже если стартовать тремя породами, представленными в лице репатриированных из Белогорска собакенов: хромоногой ветеранши Ингрид, спаниеля Джека и Алисиных кобелей-людогрызов, то каждому представителю необходимо было иметь пару аналогичного вида. То есть как минимум где-то раздобыть еще одну спаниелиху, ризеншнауцериху и немецкого овчара. В противном случае, ежели скрещивать Ингрид со шнауцерами или, того паче, со спаниелем, тогда вообще получится совсем уж по Гашеку:

«…Швейк, после того как медицинская комиссия признала его идиотом, ушел с военной службы и теперь промышлял продажей собак, безобразных ублюдков, которым он сочинял фальшивые родословные… Это были гадкие страшилища, не имевшие абсолютно ничего общего ни с одной из чистокровных собак, за которых Швейк выдавал их Бретшнейдеру. Сенбернар был помесь нечистокровного пуделя с дворняжкой; фокстерьер, с ушами таксы, был величиной с волкодава, а ноги у него были выгнуты, словно он болел рахитом; леонберг своей мохнатой мордой напоминал овчарку, у него был обрубленный хвост, рост таксы и голый зад, как у павиана…»

В Краснореченске породистые собаки по улицам бесхозно не гуляли – провинциалы к благородной животине относились с большим уважением, а местные нувориши готовы были платить хорошие деньги за красивых псов с длинной родословной. Системно никто заводом не занимался. Какие-то потуги в этом направлении прослеживались: изучая газетные объявления, наши приятели отследили три многообещающих зазывных лозунга, типа: «…Реализую доставленных с Московской выставки щенков колли с хорошей родословной…» Во втором случае речь шла о пуделях трех разновидностей, в третьем – о ньюфаундлендах. Однако наряду с этими вполне миролюбивыми предложениями в тех же газетах имелись несколько десятков запросов такого примерно характера: «Куплю щенка питбуля – родословная желательна…» Помимо конкретно питбуля хотели еще какого угодно бультерьера вообще, бульдога, добермана, ротвейлера – на худой конец, немецкую овчарку или овчарку побольше – кавказскую. Как видите, краснореченские товарищи желали иметь нечто иное, нежели шерстяную игрушку для детей и общесемейного баловня.

– Хорошо, мы вам это дело мигом организуем, – решил Рудин и отправил Соловья потолковать с местными живодерами. А сам засел с Алисой набирать бланки «липовых» документов для будущих обитателей питомника.

Соловей арендовал у живодеров на трое суток грузовик с клетками, Алиса скинула на принтер бланки документов, наши парни плотно поужинали и укатили в столицу, до которой от Краснореченска было всего-то восемь часов езды..

Материал добыли сравнительно легко и быстро: в окрестностях Первопрестольной слонялись без дела множество чистопородных тварей, брошенных на произвол судьбы своими нерадивыми хозяевами, которых в последнее время системно разоряло государство либо пачками отстреливали более удачливые конкуренты. Голодное зверье, несмотря на врожденную гордость и хваленую повышенную злобность (есть в собачьем аттестате такая графа: «злобность» – ее по своему произволу определяют люди, порой весьма далекие от знаний песьей психологии), без боя сдавалось в опытные руки профессионалов. У наших парней, всю жизнь посвятивших воспитанию собак, слезы на глаза наворачивались при виде бойцового пса, с обреченностью во взоре ползущего за куском говядины в провонявшую бездомными котами клетку.

– Вас бы самих – вот так… – цедил сквозь зубы впечатлительный Ваня Соловей, недобро щурясь на новенькие трехэтажные особняки, невесть откуда повылезавшие из земли в административной зоне столичных окрестностей – подобно червям в теплый дождь, коих мы доселе не замечали в своем дворе. – …воспитать от слепых глаз в холе и неге, а потом, в зрелом возрасте, выкинуть к едреней матери – болтайтесь, как хотите…

Еще несколько месяцев ушло на работу с четвероногими производителями. Не думайте, что это так просто: разбили по парам в соответствии с породами, локализовали в вольерах – и гуляй, жди приплода. Необходимо было подлечить зверей, организовать психореабилитацию – каждый из этих несчастных получил глубокую душевную рану, будучи выкинут на улицу горячо любимым хозяином, – произвести частичную отбраковку, изучить характерные особенности и, вообще, наладить с псами нормальные доброхозяйские отношения – если повезет, не один год придется трудиться вместе.

Все это время жили, образно выражаясь, «на подсосе». Алисины переводы, приносившие весьма скромный заработок, и потуги рукодельного Соловья, подрабатывавшего в автосервисе, разве что не давали умереть нашим славным ребятам с голоду совместно с псами – ни о какой нормальной жизни речи быть не могло.

Выручал Кузя – тот самый, у которого заняли денег при покупке инвалидной коляски для Толхаева. Одноклассник Соловья, живший некогда с ним по соседству, Кузнецов Андрей Сергеевич, за то время, пока Ваня надрывал пупок в борьбе с разномастными экстремистами, сделал в родном городе карьеру. Никуда не ездил, не учился специально, просто сидел на месте и потихоньку греб под себя, проявляя при этом незаурядные организаторские навыки. В настоящее время Кузя имел в городе изрядный авторитет, собственную газету, ряд предприятий розничной торговли, заводец по производству пихтового масла, прогулочный катер, возивший желающих по реке Красной, а также состоял в президентах охотничьего клуба «Пардус».

Кузя не торопил с возвратом долга и неожиданно проявил интерес к реставрированному питомнику.

– А что… у вас может получиться, – как-то заметил он, приехав в очередной раз навестить одноклассника и немало удивившись идеальному порядку, царившему в песьем хозяйстве. – На этом же ведь можно очень даже неплохо забогатеть…

Так вот – Кузя выручал. С долгом не торопил, подбрасывал деньжат в трудный период (отдадите, когда заработаете – пусть это вас не волнует!), в этот же период, познакомившись поближе с Толхаевым и узнав, что тот в прошлом – опытный хирург с солидным военным стажем, неожиданно оказал инвалиду протекцию:

– Иногда такие дурацкие случаи случаются… – единственный недостаток краснореченского Форда – велеречивость и некоторая путаница в выражениях – следствие однобокой начитанности – не мешал ему жить в свое удовольствие и расти вширь и вглубь. – Попадает, к примеру, хороший человек в нехорошую историю… Ну и надо всемерно ему помочь. А ему пойти некуда в связи с обстоятельствами. Там его однозначно сдадут, куда его будут водворять при трагическом раскладе на предмет оказания медицинской помощи – там всякие сидят, докладывают кому положено. Вот в этом случае и может пригодиться твой опыт, знания, умения и навыки. И за это могут дать хорошие деньги. Если, конечно, договориться правильно – чтобы сразу не завалили огнестрельно, без соответствующего разбора. Кому попало ведь такие вещи не поручают, необходимо иметь определенный вотум доверия, рекомендацию…

Иными словами, Кузя намекнул, что на краснореченском рынке услуг иногда возникают такие щекотливые ситуации, когда позарез нужен опытный врач, способный держать язык за зубами. «Черный хирург», то бишь. Толхаев раздумывал недолго – не в той они ситуации были, чтобы отказываться от дополнительного источника дохода, пусть и связанного с определенным риском…

Первый же приплод оправдал все усилия, затраченные на реконструкцию питомника и кропотливую работу с производителями. Новоявленные заводчики, дав всего одно объявление в местных «Краснореченских ведомостях», выгодно распродали весь помет – даже троих отбракованных с пупочной грыжей забрали с небольшой скидкой.

Помимо сиюминутной выгоды, наша компания также поимела массу заявок на последующие приплоды и неожиданно для себя обзавелась четырьмя солидными клиентами, желающими дрессировать только что приобретенных питомцев по консервативной отечественной методике. Эти товарищи в возрасте изрядно впечатлились лекцией, спонтанно прочитанной Рудиным, и некоторыми трюками, которые безо всякого умысла – только чтобы позабавить покупателей – продемонстрировали Ваня с Сашей при помощи Ингрид, спаниеля Джека и Алисиных страхомордых ризенов.

– Не зря страдали, – лаконично высказался Рудин, получив деньги за последнего щенка и обводя соратников торжествующим взглядом. – Мы еще развернемся! Лиха беда – начало…

Стартовый успех нового предприятия привлек внимание не только краснореченских доголюбов. Увы, мы с вами прекрасно знаем: в нашей стране есть старая добрая традиция, кратко выраженная в меткой русской поговорке: «один с сошкой – семеро с ложкой». То есть к любому прибыльному делу сразу же пытаются присосаться разнообразные типы, которые наделены талантом умело паразитировать за счет работного люда, а сами трудиться не желают.

Начал все тот же пресловутый Кузя – владелец заводов, газет, пароходов.

– Хорошее дело получилось, – похвалил он, когда Рудин отдал треть долга, пообещав окончательно расплатиться после второго помета. – Теперь вам, дорогие мои друзья, нужен сильный покровитель. Без покровителя тут никак не получится. Мало ли могут какие проблемы возникнуть? В наше время предостаточно всяких недоброжелателей, желающих поживиться за счет всяких других людей и сорвать на этом хороший куш. Инспектора всякие, органы различные, опять же, отморозки разнообразные…

– Да ну, какие проблемы? – пожал крепкими плечами Ваня Соловей. – Меня тут все знают с пеленок, родной город, чай! А отморозков этих я знаю наперечет – они в горшок гадили, когда я на свою первую войну собирался.

– Ну – смотрите, – неопределенно кивнул Кузя. – Если что – не стесняйтесь обращаться по знакомому ад – ресу…

Ну и получилось все, как предрекал велеречивый Кузя. А скорее всего именно с его подачи и получилось. Сначала нагрянули инспектора: как сговорились, через день. Налоговая, пожарная, санэпидем и ветконтроль, регистрационная палата обнаружили кучу недостатков, всерьез пообещали закрыть, разорить, пустить по миру, посадить куда следует, а потом, застращав как положено, обобрали до нитки. Затем припожаловал участковый с двумя рубоповцами и пристально стали интересоваться: чем да чем занимались господа предприниматели с такого-то по такой период и каковы их планы на будущее. Обещали заходить регулярно. А в завершение питомник посетили крепкие молодые люди с короткими прическами либо без таковых вовсе, на иномарке, да при оттопыривающихся полах курточек кожаных.

– А кто у нас «крыша»? – без обиняков поинтересовались молодые люди, вежливо поздоровавшись с Соловьем за ручку и кивнув Рудину.

– Да вы что, пацаны? – страшно удивился Соловей. – Какая «крыша»? Да я с вашими отцами в один садик ходил, всех вас на руках держал в младенчестве…

– Нет, вы уж ответьте, как реально обстоит расклад, – уперлись «кожаные», угрюмо насупившись. – А то нехорошо может получиться – реально…

– А как насчет поиграться? – поинтересовался незаметно подкравшийся сзади Масло, притащивший из административного здания карабин. – Игра называется – «кто быстрее». Ставлю рубль против ста баксов, что я перебью вас всех, прежде чем вы успеете повытаскивать свои пукалки.

– Всех не перебьешь, реально, – возразил предводитель «кожаных», слегка побледнев, но сохранив похвальную монументальность морды лица (а возможно, это у него врожденное было – еще разобраться надо!). – Нас много. Сначала, реально, сгорит ваш питомник. Потом, конкретно, сгорят ваши дома. Потом вас завалят – реально… Кто у нас «крыша»?

– А «крыша» у нас – Кузя, – сообщил весьма своевременно подкативший Толхаев – он по обыкновению в дневное время разгуливал по питомнику, общаясь с собаками и заряжаясь от них животной энергией. – Мы думали, вы в курсе.

– А почему наш шеф не знает, что ваша «крыша» – Андрей Сергеевич? – удивился «кожаный». – Ну реально – о таких вещах все знают! А он не знает. Может, вы за словами не следите?

– Мы следим, следим, – поспешно заверил Толхаев, заметив, что Ваня с Рудиным синхронно нахмурились и сжали кулаки. – Вы можете быть спокойны – сегодня же Кузя позвонит вашему шефу… А кто у нас шеф?

– Никита, – солидно сообщил «кожаный» и кивнул на Соловья: – Иван Васильевич его знает.

– Вот и ладушки, – изобразил радость Толхаев. – Езжайте спокойно домой – сегодня же все порешаем…

– Ну и земляки у тебя, Иван Васильевич! – язвительно пробурчал Рудин, глядя вслед удаляющейся иномарке. – «На руках держал!» «С отцами в садик ходил!»

– Может, припугнуть разок как следует? – предложил Масло. – А потом не будут лезть – побоятся.

– Вы, хлопчики, не ерепеньтесь, – сурово погрозил пальцем многоопытный Толхаев. – Уж поверьте мне, я в свое время через все это прошел, хлебанул досыта. Езжайте к Кузе, договаривайтесь насчет «крыши». Он же сразу намекнул: можно было догадаться, чем дело кончится…

…Надо сказать, что Рудин со товарищи с пониманием относились к истерикам, которые периодически закатывал капризный инвалид. Если Толхаев когда-то принадлежал, фигурально выражаясь, к «сливкам общества», то Рудина и его верных друзей – Ваню Соловья и Сашу Маслова можно было смело отнести к самой обездоленной его части. В сравнении с периодом двухгодичной давности они мало что потеряли и потому переменой обстановки шибко не терзались.

– Было бы здоровье – остальное заработаем, – легкомысленно замечает Рудин, когда в его кругу заходит разговор о превратностях судьбы. – Руки-ноги есть, голова на месте, а все остальное – мелочи жизни…

Да, было бы здоровье… В отличие от молодых ветеранов локальных войн, Григорий Васильевич потерял все. Кануло в небытие состояние, отнятое лучшими, казалось бы, друзьями, туда же кануло здоровье, и нет никаких предпосылок для возврата прежних позиций – хоть разгоняйся на немецкой коляске да башкой об стену административного здания питомника.

С Толхаевым разобрались, не доезжая до пригородного круга. Методика была отработана: жалеть вредного отставного хирурга категорически не рекомендовалось – в этом случае истерика затягивалась на неопределенное время, перетекая во все более тяжкие формы. А рекомендовалось иметь равнодушное выражение лица и делать вид, что всем на глубокую скорбь инвалида так же глубоко плевать. Для вящего же эффекта следовало цинично подтрунить над болезным – что-нибудь простецкое, из серии: «Да не убивайся ты так – щас остановимся, купим тебе новые ботинки! В бюро ритуальных услуг. Без шнурков. Тебе же все равно по барабану…»

В этом случае Григорий Васильевич – по натуре боец и прагматик – быстро проскакивал две последовательные фазы выхода из кризиса и возвращался в статичное состояние. То есть сначала впадал в дикую озлобленность, желая порвать на части жестокосердных соратников, затем угрюмо замолкал, анализируя свое теперешнее положение и причины, его повлекшие, и в завершение погружался в состояние умиротворенной расслабленности. Разряжался, одним словом…

– А клиенты? – ворчливо поправил Толхаев Соловья, который на кругу привычно повернул на Комсомольскую – длиннющую улицу частного сектора, в конце которой проживали наши приятели. – С утра на Джесси должны приехать. Забыли?

– Черт! С твоими бандюками все из головы повылетало, – буркнул Рудин, посмотрев на часы. – Ваня – давай!

Действительно, лабрадориха Джесси на сносях, двое клиентов выражали давеча желание подъехать, познакомиться да зачитать липовую родословную. Нет, что родословная липовая, они, разумеется, не в курсе – зачем людей нервировать? Родословная искусно содрана с реальной медалистки – Алиса в Интернете откопала. Зато Джесси настоящая, породой прет за версту, уровень интеллекта не ниже, чем у иного профессора. И бойфренд под стать – хоть и дурак дураком, упругий мешок с гормонами, однако экстерьер вполне соответствующий.

Соловей, ни слова не говоря, резко сбросил скорость, ловко развернулся с опасностью для сзади идущих авто и, перескочив на встречную полосу, помчал в объезд на Бабаевского – там питомник. Тоже окраина, но несколько поодаль.

Издали заметив у ворот питомника четыре чужих автомобиля, Рудин с Соловьем синхронно воскликнули:

– Ага! – и, переглянувшись, подмигнули друг другу.

– У дураков мысли одинаковые, – реабилитировался Толхаев, с любопытством выглядывая из грузового отсека. – А если в помете будет всего трое?

– Аукцион устроим – кто больше даст, тот и возьмет… – беспечно бросил Рудин и, присмотревшись получше, внезапно поскучнел. – Кузя, что ли?

– Ага, его тачки, – подтвердил Соловей. – Принесла нелегкая…

Действительно, белый новенький седан «Daewoo Espero», возглавлявший немногочисленное столпотворение у ворот питомника, принадлежал Кузе. Рядом стояла черная «ГАЗ-31» – машина охраны. Большой парень Кузя никогда не ездил попросту, как говорят в низах – «в одно рыло», хотя в Краснореченске и окрестностях вряд ли кто осмелился бы посягнуть на его здоровье и жизнь. Таская с собой четверку охранников, местный олигарх просто соблюдал представительство.

– Началось… – мрачно буркнул Рудин, выходя из потрепанного «уазика» и с неудовольствием оглядывая иномарки, принадлежавшие клиентам. – Белогорский сценарий, повторный просмотр. Фильм называется – «Затянувшаяся расплата»…

У ворот ждала Ниночка – юная супруга Соловья, в обязанности которой входила ежеутренняя влажная уборка в административном корпусе питомника. Сейчас самодеятельная техничка озабоченно хмурила бровки на предмет собраться с мыслями, дабы объяснить мужикам, что же, собственно, здесь происходит.

– Вижу, – лаконично буркнул Рудин, входя в калитку. – Молчи, грусть, молчи…

Кузя и клиенты потенциальные – судя по всему, давние знакомые – пили пиво в беседке и общались. Двое «телков» владельца заводов, газет, пароходов, допущенные на территорию, прогуливались возле вольеров, с любопытством пялясь на производителей. Производители на чужих реагировали как положено: орали вовсю, скакали галопом и драли сетку когтями, обещая вырваться и коллективно отпробовать свежего мясца. Прогнать экскурсантов из служебного сектора никто не догадался – гости в беседке, похоже, на шум особого внимания не обращали.

– Хлопцы! В двенадцатом вольере буля видите? – перекрикивая гвалт, обратился Рудин к экскурсантам. – Там задвижка слабенькая, все никак руки не доходят починить!

«Хлопцы» как раз приблизились к упомянутому вольеру и с интересом наблюдали, как пегий комок мускулов, подвывая от переполнявшего его желания кого-нибудь погрызть, с разбегу бросался всей массой на хлипкую с виду сеточную дверь. Что собой представляет озабоченный желанием сразиться питбуль, они представляли – статус обязывал, – потому после предупреждения Рудина сразу же убрались подальше и занялись чем положено: встали у беседки, в непосредственной близости от охраняемого «объекта».

– А вот и мои специалисты, – с каким-то странным сарказмом заметил Кузя. – Вы чего опаздываете, господа хорошие? Если вы думаете, что у клиентов масса лишнего времени, то вы изначально заблуждаетесь. Впредь рекомендую соблюдать более серьезную пунктуальность! А сейчас займитесь наконец-то гостями!

Соловей, нехорошо засопев, сжал кулаки и подался было к беседке. Рудин вовремя отреагировал: оттеснил боевого брата, крепко хлопнул по плечу и жизнерадостно воскликнул:

– А действительно, Ваня, возьми-ка клиентов, прогуляйтесь к Джесси. Нам с Андреем Сергеевичем тут кое-что обсудить надо.

Соловей почесал ударенное плечо, смерил одноклассника суровым взглядом и, безмолвно развернувшись, направился к вольерам. Клиенты гуськом потянулись вслед.

– Рассказывай, – буркнул Рудин, дождавшись, когда клиенты утопали достаточно далеко.

– Я предупреждал. Время вышло, – Кузя старался держаться с достоинством, но чувствовал себя явно некомфортно – на телохранителей косился, ладошки потирал, в глаза старался не смотреть.

– Я же сказал – отдадим, – внушительно проговорил Рудин. – Ты не волнуйся, все будет в норме.

– А я не волнуюсь! – делано улыбнулся Кузя. – Я совершенно спокоен. Это вы теперь волнуйтесь, господа хорошие, на вас долг висит.

– Две недели, – пообещал Рудин. – Еще две недели потерпи…

– Да нет уж, господа хорошие, – натерпелся! Сколько можно? С сегодняшнего дня – я хозяин, – Кузя обвел вокруг себя широким взмахом, обозначая круг своего нового хозяйствования. – Надо будет к нотариусу заскочить – документы переоформить…

– Вот спасибо – хорошо! – криво ухмыльнулся Рудин. – Переоформить! А нас – как же? В расход?

– Не надо так трагикомично! – поморщился Кузя. – Вы все – на окладе. Я вас не гоню, упаси боже – я не кровопийца какой-нибудь. Ты директор – две тысячи рублей. Ваня с Сашей – по полторы. Для нашего региона очень даже неплохо, вполне приемлемая зарплата. Нине платить не буду – техничка штатом не предусмотрена. Кстати, ты уж будь любезен, скажи ей, пусть отдаст ключи от административного корпуса. А то уперлась – не дам, и все тут. Не брать же силой!

– Попробуй! – Рудин нехорошо прищурился. – Тебя Соловей в детстве частенько бивал?

– Плоская шутка юмора, – делано улыбнулся Кузя, передернув плечами. – Администратор – мой. Все вопросы административного характера решает он: купля-продажа, переговоры с клиентами, объявления, связи – все он. Вот что сейчас Соловей самостоятельно с клиентами пошел автономно – это таким образом в последний раз. Потом – только в присутствии администратора. Вам в административный корпус есть необходимость заходить только раз в месяц – за зарплатой. Вы специалисты. Собаковеды… эмм… собаководы. Да…

Сергей покрутил головой, стравливая воздух и стараясь смотреть в сторону. Ага, три минуты назад скорректировал Соловья, дабы тот не натворил глупостей – как лидер микрогруппы обязан был вмешаться. А сейчас сам почувствовал вдруг острое желание деструктивного свойства. Рудин мечтательно представил: свистнуть Соловью, чтобы подтянулся да с «бычатами» развлекся. А самому – к Кузе. За модельную прическу – цап! Сопротивление превозмочь, из беседки поволочь – прочь, в ночь! И пусть солнечный день завис над Краснореченском: надеть разок на колено переносицей, чтобы в глазах потемнело надолго, чтоб полноценная ночь получилась, да пинать в живот, пинать, пока гадина в туалет не запросится. Ух-х-х! Красота…

Рудин даже причмокнул от удовольствия. И огорченно вздохнул. Как собачий психолог, он терминологией владел в полном объеме и с таким понятием, как фрустрация, был знаком. По-русски это обзывается проще и нагляднее: видит око, да зуб неймет.

Нельзя этого засранца обижать. Иначе точно получится Белогорский сценарий, повторный просмотр. Только фильм будет называться не «Затянувшаяся расплата», а «Некуда бежать».

– Две недели, – примирительно пробубнил Рудин. – Я сказал – отдадим! Три месяца ждал, две недели что – никак?

– Нереально, – покачал головой Кузя. – Я вас, господа хорошие, за два года изучил как облупленных. Мошенничеством постыдным заниматься вы не способны. На лихое злодейство не пойдете. А по-хорошему у вас никак не выйдет. Вы мне за коляску полгода отдавали – каких-то паршивых три штуки… Ну и где вы денег возьмете?

– У нас Гриша зарабатывает неслабо, – бодро приосанился Рудин, похлопав себя по нагрудному карману – не хотелось вот так запросто выкладывать свои грандиозные планы, которые, кстати, как ни крути, более похожи на блеф, нежели на нечто реальное. – За раз по штуке притаскивает в клювике…

– Ага, спасибо! – дурашливо поклонился Кузя. – Такими темпами сроков как раз два года возвращать будете! Нет, хватит – не надо меня уламывать почем зря, я не барышня до замужества. Я тут все продумал и рассчитал. Вы – полные банкроты, господа хорошие. «Развести» вас не на чем – полный нуль у вас в активе. Сказать, чтоб умерщвили вас огнестрельно – нерентабельно. Толку все равно никакого, да и совесть будет мучить – не чужие чай! Ну и как мне свои кровные пятнадцать штучек вернуть? Правильно – остается питомник. Единственный вариант взаимоприемлемый, на котором мы можем взаимолюбезно разойтись. Ну скажи, в чем я не прав?

Рудин тоскливо посмотрел в сторону вольеров. Ах ты совестливый ты наш, мать Тереза краснореченская… Сволочь Кузя. Давно к питомнику подбирался. Сначала ловко втерся в качестве «крыши» – пришлось оформлять его соучредителем АОЗТ и регулярно отстегивать двадцать пять процентов от прибыли.

– Нас четверо, – внушительно заявил Кузя, когда хозяева возмутились затребованной им процентной ставкой. – Значит, все дифференцированно и заимообразно: весь совокупный доход делим на четыре равновеликие части. Да, признаю: я затрат не несу и не работаю физически-производственно. Но я обеспечиваю полную безопасность и решаю любые административно-правовые проблемы в данном конкретном случае, а также при всех могущих возникнуть обстоятельствах. А это, господа хорошие, очень и очень важная сторона аверса и реверса вашего предприятия. Или вы меня считаете на более низком уровне как личность?

Пришлось скрепя сердце согласиться – доводы были более чем убедительные, особенно после малоприятных встреч со всеми представителями тутошнего чиновничье-бандитского ареала. «Крыша», правда, была на все сто: власти предержащие и разнообразные крутые местного засола на ружейный выстрел не приближались – разве что в качестве клиентов.

В принципе Кузя не гонялся за «собаковедами» с деньгами по Краснореченску и никого не заставлял брать в долг под угрозой «огнестрельного умерщвления». Сами пришли, поклонились в пояс: дай. Взяли достаточно большую сумму, а как отдавать будут – не подумали почему-то. Не до того было: беда случилась, прижало так, что дальше некуда. И что характерно – когда Кузя дал, все радовались, как дети, нахваливали благодетеля: выручил, кормилец, не дал сгинуть! А теперь, как водится, кормилец стал чуть ли не врагом номер один. Потому что, воспользовавшись ситуацией, хочет отнять прекрасно отлаженное предприятие, дающее верный доход и имеющее очевидные перспективы. И попробуй возрази: все обставил так, Сократ доморощенный, что придраться совершенно не к чему. Собачьи деньги практически полностью уходят на производство и прожиточный минимум: не отнимал бы Кузя четверть, как раз можно было бы откладывать. Толхаевские «приработки» – дело рисковое и крайне нерегулярное. Это ведь только на заре перестройки товарищи бандосы держали на каждую группировку по «черному хирургу», у которого работы было – хоть одним местом кушай. А сейчас и стреляют не в пример меньше: утряслось все, облагообразилось, и в случае чего не стесняются прямо со «стрелки» в приемный покой горбольницы подтащить братана пострадавшего. Услуги конфиденциального плана требуются достаточно редко: когда вдруг случилась какая-то несуразица, что факт ранения необходимо держать в тайне – и не столько от правоохранительных органов, сколько от своих же собратьев по цеху. Так что, куда ни кинь – везде Кузя прав. Неоткуда им взять таких денег: по крайней мере в ближайшие пару лет…

– Это… Тут такое дело… – Рудин прокашлялся, волевым усилием качнул во взор изрядную порцию оптимизма. – Мы просто не хотели говорить преждевременно, но раз уж так вышло…

– Что такое? – Кузя заинтригованно приподнял бровь. – Я не в курсе каких-то экстренно важных событий?

– У Алисы недавно тетка умерла, – Рудин постарался изобразить мимолетную скорбь. – В Подмосковье. Оставила в наследство дом…

– Где конкретно умерла? Насколько недавно умерла? – живо заинтересовался Кузя, излучив своими хитрыми зеркалами души некоторую подозрительность.

– Да умерла-то уже полгода как, – поспешно уточнил Сергей: действительно, что-то уж очень кстати тетушка преставилась – как раз под отдачу долга! – Но все как-то недосуг было заняться… Короче, Алиса поедет, продаст дом – покупатели есть. А город… Ты извини, но пусть это будет наша маленькая тайна. Мало ли…

– Да пожалуйста – это ваше непреложное право, – милостиво согласился Кузя. – Я почему спрашиваю: Подмосковье-то большое. Если, допустим, в Одинцове дом – одна цена, а где-нибудь в Дмитрове – совсем другая. И какой дом – тоже суть важно знать.

– Домишко добротный, тысяч на… гхм-кхм… ну, на двадцать тысяч минимум потянет, – Рудин подмигнул собеседнику и опасливо покосился в сторону застывших неподалеку «бычат». – Информация – сам понимаешь…

– Да ну, что ты! – Кузя успокаивающе помахал на Рудина ладошками. – Что ты… От меня никуда не уйдет – контингент, понимаешь ли, не тот. Двадцать, говоришь?

– Ага, примерно так.

– А сколько времени ей понадобится, чтобы все эти мероприятия претворить в жизнь?

– Недели две – максимум. Я же говорю – покупатели есть, давно просят…

– Очень хорошо! – Кузя метнулся взглядом по двору, стремительно сделал в уме подсчеты и предложил: – Тогда будем поступать таким образом. Я на две недели о вас забываю. А по истечении этого срока времени вы со мной рассчитываетесь окончательно. Годится?

– Годится! – Рудин облегченно вздохнул и протянул Кузе руку. – Вот и слава богу. А то напридумывал тут черт-те что…

– Но в связи с вновь открывшимися финансовыми обстоятельствами я с вас буду брать процент. – Кузя торопливо высвободил свою ладошку из железной клешни Рудина и отодвинулся в глубь беседки. – По три процента в день от первоначальной суммы. Управитесь за десять дней – как раз будет девятнадцать с половиной штук баксов. Если две недели протянете, будете должны опять. Но тот остаток я вам разрешу в течение трех месяцев погасить. Годится?

– Не понял?! – возмутился Рудин. – Откуда что берется, корень ты мой волосистый?! Какие проценты?

– Я свои деньги вам дал, вы ими пользовались три месяца, – торопливо напомнил Кузя, с беспокойством покосившись в сторону телохранителей. – Я что-то с этого должен иметь, или как вам кажется? Не нравится, можете вообще ничего не отдавать – будем делать, как сразу сказал. Вы на окладе, питомник – мой. Ты подумай, выбор свободной альтернативы я всегда оставляю – я же не кровосос какой…

– Да, Кузя, – с безразмерной печалью в голосе проговорил Рудин после непродолжительного обдумывания ситуации. – Правильно ты все рассчитал. Куда мы денемся… Но позволь с тобой не согласиться – ты и в самом деле кровосос. Боясь показаться грубым, я бы даже сказал – ты еще кое-чего сос…

– Ну, это уже детали частностей, – не стал обижаться заимодавец. – Пока Соловей с клиентами возится, проскочим к моему нотариусу: переоформим расписочку. И не смотри на меня так – я вам, конечно, верю полномерно, но… хочу иметь хоть какую-то гарантию…