Божией милостью адмирал Михаил Лазарев. Купель героев (Л. А. Фоминцева, 2006)

Прощай, милая Тверь! Прощай, матушка родимая, Пелагея Федоровна! Обхватив руками сынишку, Анна Андреевна раздумывала над превратностями судьбы. Совсем недавно чувствовала она себя дома одиноко, хотя прямо никто не гнал ее, но она сама понимала, что пора, пора ей со двора. Но куда? Замуж никто не предлагал. Вернее, те, что нравились, предложений не делали. А те, что были не любы, пробовали увиваться, но смекнув, что без толку, поотстали. И уж готовилась Анна Андреевна сидеть всю жизнь за пяльцами, но… свершилась Божия воля по-другому.

…На том балу котильон она танцевала с рыжеусым гусаром. Он успевал делать фигуры весьма ловко и смешить ее, шепнув на ушко такое, отчего Анна вспыхнула и прикрылась перламутровым веером. Танец не доставил ей обычного удовольствия. Пристальный взгляд человека в штатском у колонны привлек ее внимание.

– Кто он? – спросила как бы между прочим своего кавалера.

– Петр Гаврилович Лазарев; дозвольте, представлю?

И тут же, едва получив согласие, не выпуская после танца руки Анны Андреевны, представил друга своей даме.

Петр Гаврилович был росту среднего, тонок в талии, лицом пригож. Серые проницательные глаза глядели с веселым прищуром. Многие барышни из дворянских семей имели на него виды, несмотря на то, что ранняя седина пробивалась в налобный вихор.

Предложение было сделано вскоре после того памятного бала. Невеста, судачили кумушки, не отличалась особой заметностью, но даже они вынуждены были признать, что синие глаза ее в обрамлении темных локонов производили приятное впечатление, а косичка венчиком на темени и милая улыбка завершали облик. Приданое ее было невелико, но это не остановило Петра Гавриловича – воистину по сердцу пришлись ему Анютины глазки.

Первенцу Петр Гаврилович был несказанно рад и имя дал сыну важное – Андрей, по-гречески – человек храбрый, мужественный. По Евангелию это имя – апостола Андрея, того самого, которого Христос первым к себе позвал, потому он и Первозванный. Царь Петр I имя это любил – недаром флаг военного флота России назвал «Андреевским», по имени апостола – покровителя Российского государства. Морской флаг – на белом полотнище две голубые полосы по диагонали – Петр Гаврилович хранил у себя в столе как бесценную реликвию отца своего Гавриила Лазарева, помогавшего царю строить первые корабли на воронежских верфях.

Назначение Петра Гавриловича правителем Владимирского наместничества Анна Андреевна восприняла с радостью: кого еще назначать, если не ее мужа! Его служебный формуляр как-то попался ей на глаза на письменном столе. В 1777 году был капитаном Преображенского полка. Далее прочла: «служил в канцелярии опекунства иностранцев». Что это, и представить не могла, но, пожалуй, дело важное, если ее мужу доверили. В 1780 году (прочитала ниже строчку Анна Андреевна) П.Г. Лазарев получил чин полковника, а через год был избран председателем Тверской гражданской палаты. С 29 ноября 1782 г. был исправляющим должность поручика правителя Тверского наместничества. Пять лет приходилось разбирать, он сказывал, дела упрямых тверичей, которые с самой Москвой воевали и из которых столетия не выветрили вольнолюбивый дух.

Теперь вот, когда многие ступеньки служебной лестницы позади, ее Петр Гаврилович – глава Владимирского наместничества. Что ждет их в новом краю, среди новых людей?

…Назначение было подписано 30 июля 1787 г., и Лазаревы, долго не мешкая, приступили к сборам. Подтянутого адъютанта Николая Николаевича Славского Петр Гаврилович послал во Владимир заранее уведомить о своем прибытии. Посуда, книги были собраны в кованые сундуки. Отдельную подводу заняла коричневая итальянская фисгармония из приданого жены – расстаться с инструментом Анна Андреевна никак не пожелала.

– Началось великое переселение народов, – оглядывал Петр Гаврилович подводы, – такой уж, видно, год: сначала царица Екатерина подалась в Новороссию со свитой, говорят, 14 карет да 120 саней, теперь вот и мы на колесах. Она-то, понятно, для чего двинулась: хочет Европу пышностью удивить, доказать послам, что берега Черного моря давно наши; а мы пошто, Аннушка, обжитое место меняем?

Павлыгин-сын, ямщик с володимерской стороны, был широкоплеч, оброс кудрявой бородой от уха до уха. В дорожной поддевке и при часах в чехольчике на кожаном поясе. Деловито проверил сбрую перед дальней дорогой, потрепал по крутой шее коренника Орлика:

– Чуешь, малыш, домой помчим!

Конь чутко повел ушами, покосил карим глазом, нетерпеливо тряхнул головой.

Глухой топот вдали заставил всех обернуться. Всадник что-то кричал. Наконец расслышали:

– Депеша из Петербурга! Объявлена война Турции! – крикнул он, спрыгивая с коня, пена с которого летела клочьями. – Каково, а? Спокойно не дают нам жить… – то ли спросил, то ли сам удивился он, направляясь к дому наместника.

Анна Андреевна с тревогой обернулась к мужу: раздор между государствами – не лучшее время для семейной жизни. Когда только это кончится? Дорожное серое платье подчеркивало изгиб спины, округлившуюся талию.

– Что, голуба, пригорюнилась? – обнял жену Петр Гаврилович. – Так и живем на Руси: умирать собирайся, а землю паши. Когда кончится, кто ведает…

– Трогай, Павлыгин! С Богом!

Лошади взяли резво, но ямщик придержал, припомнив наставление барина: «Потихоньку, хрупкий товар везешь», – и повел глазами на барыню.

Простоволосая крестьянская молодка истошно заголосила на всю улицу, цепляясь за рубаху высокого мужика, которому, видать, выпало в рекруты:

– На кого меня, родимый, покинул?

Долго стоял в воздухе крик с причитаниями, пока коляска не отдалилась вовсе. Сердце Петра Гавриловича екнуло: что-то ждет в неизвестности? Сорвались с обжитых мест – черная весть крылом зацепила…

Однако, глядя на свежее, будто спелое яблочко, лицо жены, на беззаботно-голубые глаза Андрейки, Петр Гаврилович отогнал мрачные мысли, поуспокоился.

Мало-помалу и Анна Андреевна под мерное колыхание коляски тоже вернулась к прежним мыслям. Видно, так угодно было Господу Богу: то не было долго событий в ее девичьей жизни, то так скоро все свершилось! Ребенок на руках, муж – государственный человек, и едут они, правда, неизвестно куда, но зато всей семьей. И это ощущение, что она не одинока, она мать, жена, необходимейший для жизни человек, придало ей уверенности, принесло успокоение. Что из того, что война? Зачем ей волноваться? Петр Гаврилович рядом, защитит; сынишка, тепленький, родненький, сопит у нее на руках, и, Господь милостив, никто не в силах отобрать его у нее…

Из Твери во Владимир путь недолог, ан на дорогу несколько дней ушло. Остановились как-то поразмяться у березнячка, окрапленного легкой осенней позолотой. И так воздушны и трепетны были на ветру косы березок, что Анна Андреевна молвила лишь одно слово «благодать» и молча стояла, любуясь спелым ржаным полем. Колосья подгибались от тяжести. Васильки будто подманивали, покачивая синими головками…

Когда выехали на большую дорогу, потянулась пыльная ухабистая стромынка. Березки-тонконожки доверчиво шептались о чем-то с ветром. Волнами колыхал он пшеничное поле и уносился в овраг, к лесу.

Путники вышли поразмять ноги. Анна Андреевна шагнула через канавку обочины и увидела неподалеку жницу. Она сидела, прислонясь к белоствольной березке, прикрыв глаза: юбка в пыли, волосы убраны белой косынкой, надвинутой на глаза, широкая кофта, сырая от пота. В подоле спал ребенок, почти как у нее, Анны, сын! Услышав голоса, жница повернула к ним усталое, запыленное лицо, где лишь глаза сияли свежими васильками. Оглядела барыню в дорожной накидке с малышом в кружевном капоте на руках. Анна Андреевна быстрыми шажками приблизилась к крестьянке и положила в подол ассигнацию.

– Спаси Господи тебя, барыня, – опустила глаза жница, – да поможет тебе Бог.

Путники вернулись к коляске, и экипаж побежал далее, увлекаемый тройкой. Мысль об увиденном не оставляла Анну Андреевну: если бы мне так пришлось?

Издалека показалась церквушка. Возница размашисто перекрестился: «Слава Богу, мы дома, уж Казанская видна, соборы проедем, а там уж дома».

Андрейку укачало, и он мирно посапывал на руках отца. Анна Андреевна созерцала золотые купола соборов, похожие на шлемы богатырей, поблескивающие на солнце луковки церквей, белоснежные паруса колоколенок… В густой августовской зелени они выплывали тут и там. «Господи, сколько же их здесь, что за город такой богоугодный, будто в сказку какую попали».

Яблочный дух стоял в воздухе. Спелые плоды краснели в зелени. «Вот и осень подкралась незаметно, – подумала Анна Андреевна, – четырнадцатого уж медовый Спас, девятнадцатого – яблочный Спас – праздник Преображения Господня, а там уж и конец Успенского поста. Как быстро лето пролетело!»

– Что примолкла, душенька? – тронул ее за руку Петр Гаврилович. – Столица здесь была всей Владимиро-Суздальской Руси, в 12–13 веках отсюда Русь пошла… Мастеровитый народ жил, белым камнем здесь работали, на века строили. Летописи говорили, что по каменному делу лучше их, почитай, и не было. Владения мерей – отсюда и пошло Володимерево, «володения меря», стало быть. А никакой не «владей миром», как иногда думают. Русский человек не стремился владеть миром, у него своей земли хватало.

– Уж Константина и Елены церковь проехали.

Ямщик остановил коляску, показал кнутовищем:

– Там, за Успенским далее… внизу…

Путешественники недоуменно кивнули, еще не вполне различая церкви города.

– Папашенька мой выстроил, на свои кровные. Наверху места не дали, зато к реке близко – церковь Николы Мокрого всем путешествующим благословение дает.

– Растопыристо живете, – согласился Петр Гаврилович, разглядывая с горы чудный вид на город.

– Ямщицкий промысел кормит, уж, почитай, два века людей возим; ну, трогай, сердечные, с Богом, – и возница широко перекрестился.

– Звон колокольный? Павлыгин, что за праздник?

– Не ведаю, – отвечал тот, не поворачиваясь, но крестясь широко на всякий случай. – Из Доброго-то села как славно собор видать! Эх ты, Господи! Благодать-то какая! Соборная площадь с Успенским… Дальше – снова гора, Студеною зовем…

– Вот мы и на месте, душа моя, – коляска остановилась близ Соборной площади.

Петр Гаврилович, держа сына на руке, подал другую жене. Она оперлась и осторожно оставила коляску. Деревянный дом? Анна Андреевна удивилась.

Как ни спешил Петр Гаврилович, а своего прямого предшественника на посту гражданского губернатора, Александра Борисовича Самойлова, родственника всемогущего фаворита Екатерины II – Григория Потемкина, он не поспел увидеть. Торопился Самойлов на новые хлеба, добытые ему богатым дядюшкой.

Губернское деление только-только состоялось, и даже каменного дома для губернатора в городе не нашлось. Самойлов жил в казенном деревянном доме, где на первых порах пришлось обитать и семейству Лазаревых. Неподалеку на Большой улице находилась Знаменская (Пятницкая) церковь.

– Голубонька, устала, чай, давай твоего робеночка, присмотрю, – поспешила к ним навстречу старушка с румянцем на щеках, полноватая, но весьма проворная, оставшаяся от прежних хозяев прислуга. Белый платок, под подбородок увязанный, сверкал чистотой. Анну Андреевну тронуло ласковое обращение, да и сам опрятный вид.

– Как кличут тебя, матушка? – спросил Петр Гаврилович, довольный ее приветливостью.

– Степанида Афанасьевна, милостивый государь, – отдала она поклон, – а попросту вся улица зовет Стешею.

– Не затруднит ли тебя, Степанида Афанасьевна, нянюшкой в наш дом поступить?

– Какое затруднение, сокол мой, с превеликим удовольствием! Уж я, чай, таких-то чадушек полсотни, не меньше, выбаюкала.

– Помощница тебе, Аннушка, быстро нашлась, и то ладно.

Петр Гаврилович передал сына старушке. Женщины, не торопясь, вошли в дом. Серый с зелеными глазами Барсик лежал на перилах крыльца, греясь на солнышке; при первых шагах ловко порскнул в сторону, освобождая дорогу.

Петр Гаврилович поманил адъютанта и быстро прошел в свой кабинет. Широкий стол у окна, кожаный диван и два кресла – вот и вся меблировка, лишнего наместник не любил.

– Отчего звонили? – спросил он адъютанта.

Тот, не зная, как отнесется к ответу Петр Гаврилович, хотел было сказаться «неведающим», но под пристальным взглядом сдался, одно ухо сделалось красным от желания угодить:

– Священник и дворянство порешили по случаю вашей встречи…

– Что за выдумки? – вздернул брови Петр Гаврилович. – Отменить. Сей же час. Али не ведомо? Война объявлена с Турцией. Назавтра подготовьте списки рекрутские.

– А как же встреча с отцами города? Гляди-ка, уж сюда идут, настоятель Успенского собора пожаловал, отец Виктор.

Черная ряса колыхалась в такт шагам. Крест на цепочке поблескивал на груди. Следом поспешал полный, при всем параде, несмотря на жару, предводитель местного дворянства, рядом с ним шествовал мужик с огромной бородищей, видом смирный, но из тех, про которых говорят «вола за хвост утянет», – купец Боровков.

– Батюшка, – подошел под благословение Петр Гаврилович к отцу Виктору, – опять на Руси беда.

– А когда ее не было? – грустно вторил священник. – Так и живем, из беды в беду перебиваясь. – Он перекрестил Петра Гавриловича и печально добавил: – Опять народ в беспокойство войдет. Война – попущение Божие по грехам нашим.

– Указ о рекрутчине вот-вот поступит, – добавил Петр Гаврилович, – вот он, царский-то колокол, на всю Россию – рекрутчина… Не время говорить – время делать.

Посетители удалились, причем Петр Гаврилович услышал скорое словцо бородатого: «Новая метла по-новому метет, кого-то выметет».

…Анна Андреевна, умывшись и отпив чаю, прилегла.

Спальня ее размещалась на втором этаже. Дом был ветхим, но зато старый, правда, запущенный сад составлял его главную привлекательность. Будет где поиграть детишкам.

Во сне ей привиделось, что идет она по белому, полному света дому. У входа направо – прихожая, гостиная. Здесь она встречает гостей: женщинам она предлагает чашку чая с дороги, мужчинам – лафетничек водки с огурчиком, как в батюшкином доме не раз видывала. Налево от входа – явственно виделась ей парадная комната с фисгармонией, иконами Христа Спасителя, Богоматери Владимирской в темном покрове. Ту икону, что принадлежала матери Петра Гавриловича, – Архистратига Михаила – она на самом видном месте расположит. Пусть хранит ее дом…

За парадной шла столовая с круглым столом посередине, с пузатым черным буфетом, начиненным столовыми и чайными сервизами. Из столовой – выход на кухню, а там рядом – людская с дощатым столом и скамьями вдоль стен. У окна – прялки для девушек, пяльца для вышивальщиц.

…Проснулась от чего-то непонятного. Ти-ши-на… Серебряный свет струится в комнату, продираясь сквозь непроглядную августовскую ночь. Наточенным ятаганом висит в темноте месяц (он-то ее и разбудил). Ощущение тревоги пронзило ее: сколько же горя принесет этот ятаган, рубя головы русских и турецких сыновей? Сколько матерей надорвут сердца, оплакивая свои утраты… Неужели нельзя договориться? Али земли, али моря мало людям? Одиноко выла собака в ночи – чуяла беду?

Думала, и не кончится этот длинный-предлинный день. А уж дорога позади. Как хорошо вояж обошелся… Легкая улыбка легла на ее уста, и она снова погрузилась в сон, чувствуя внутри себя биение новой жизни.

Сентябрь прошел для Петра Гавриловича в поездках по служебным надобностям, так что мужа Анна Андреевна почти не видела. Знала лишь, что побывал он в Муроме, отобрал рекрутов добрых.

Амуниции требовалось каждому много. Для рекрутов провиант, да версты парусины для черноморских кораблей, да все изготовить немедля!

– Не заметил, как и лето пролетело, – устало сказал Лазарев, проводив последних в солдаты, поглядывая из коляски на красные медальоны осин. – Кто-то из них вернется домой, а кто-то… На все воля Божия! – Он перекрестился.

В октябре, на самый праздник Покрова, выпал снег, освежив белизной серые крыши домов, черноту осиротевшей земли и как будто исцеляя раны в материнских сердцах.

– Снег в грязь упал, – показывала нянюшка Стеша Андрею из окна двор, рябины с алыми кистями, осыпанными словно сахарной пудрой, – суровую зиму жди.

– Оказия из Петербурга, душа моя, – вошел Петр Гаврилович к супруге со вскрытым пакетом, – велено молебны служить в честь Кинбургской виктории во всех городах России. Ай да славяне – древнее племя! И наша капля в этой победе есть. Суворов – орел! С отрядом в три тысячи отразил нападение пятитысячного десанта турок. Едва полтысячи из них спаслись на судах.

…Праздничный перезвон колоколов всех храмов Владимира плыл над городом, над Соборной площадью. Прохожие, останавливаясь, крестились: слава Тебе, Господи, даровал победу и одоление иноплеменников послал.

Лишь спустя две недели, с оказией, из Петербурга пришло письмо от друга, и узнал Петр Гаврилович, что Кинбургская победа едва не стоила Суворову жизни, если б… если б не гренадер Степан Новиков.

– Вот оно, победушки-то как достаются, – Петр Гаврилович в волнении свернул письмо.

Две лампы с сильно выкрученными фитилями освещали постель роженицы. Все трудное позади! Сын!

– Парень, матушка Анна Андреевна! – Степанида Афанасьевна пеленала живой комочек, нещадно орущий, красненький.

– Слышу, опять мужик, – слабо отвечала мать, – голос-то какой грубый. Поди к Петру Гавриловичу, то-то будет рад. Сама-то дочку хотела… Чепец из розовых кружев приготовила.

Она прикрыла глаза. Улыбка блаженства и отдохновения легла на ее лицо. Темные пышные волосы разметались по подушкам. Обессиленная, задремала.

Нянюшка Стеша в белом переднике ловко обмыла и запеленала младенца. Засеменила по коридору в кабинет хозяина.

– Сын? – угадал отец. – Какой тяжеленький, – взял, довольный, на руки, – богатырь. Пожалуй, с пуд будет. – Он покосился с улыбкой на няню.

– Уж вы скажете, – поняла она шутку, – так «пудасиком» и будут звать.

Петр Гаврилович неловко перемещал с руки на руку большой кулек с новорожденным и чувствовал под ладонью стук крохотного сердца: держись, Русь, подмога растет! Первый сын – Андрей, он и есть первозванный в мир, хранитель Отечества. Михаил в канун своего Архангела родился, в ноябре, – крепкие мосты наведет. А этого, как в святцах пишется, раз появился 17 марта – с-гор-вода сошла, – Алексеем теплым наречем. «Теперь у меня полная богатырская застава! Алексей-то человек Божий, помогай ему, Господи!» – благословил он заплакавшего младенца.

– Э, ты и вправду «с-гор-вода», – отец бережно передал ребенка няне – Храни пуще глаза. Без такого богатыря заставы нет.

– Вестимо, батюшка, Петр Гаврилович, чай, не первого ростить буду.

После кормления младенец, довольный, засопел. Стеша присела рядом с колыбелью. Мать в соседней комнате прислушалась: опять у няни новое, свое для каждого ее сынишки придуманное:

Анна, прислушиваясь к песне, творила молитву Пресвятой Богородице за благополучное разрешение от бремени и тихо радовалась.

Утром старшие, Андрюша и Мишенька, с любопытством вошли в нянину комнату. Андрей был уже на голову выше стола, а Миша как раз вровень со столом, где пеленали Алешу.

Интересно посмотреть на братика, которого вчера еще не было, а сегодня вот он… Андрей молча смотрел на красненькие ножки малыша. Ишь, дрыгунчик, так бы и побежал, а сам лежит на спине и ни шагу… Миша разглядывал тоненькие пальчики, сжатые в кулачки. Драться, что ли, собрался? Кулачишки-то легонькие…

…Золотые луковки церквей загорелись розовым восходом, когда вся семья Лазаревых собралась на крещение третьего сына. Впереди нянюшка Стеша в белом платке ведет за руки Андрея и Мишу в кафтанчиках из синего сукна. Малыши еле перебирают ногами, а любопытные глазенки цепляются за все необычное: папенька на руках несет братика в церковь, маменька в белых кружевах, такая веселая.

– Наша маменька – самая красивая, – шепчет Андрей брату за спиной нянюшки, чуть поотстав.

– Я – вам, я – вам, шалуны, – тянет их за собой Стеша, уговаривая идти побыстрее: их ждут.

Восприемники из купели – адъютант Петра Гавриловича Николай Николаевич и супруга предводителя дворянства Юлия Ивановна в новейшей, из Вены, шляпке с высокой тульей.

Отец Виктор благословил всех пришедших и начал читать молитву над купелью. Все притихли, вслушиваясь в слова, отлитые веками в молитву.

Святая вода трижды омыла младшенького, а он и пикнуть не успел, как был окутан пеленками. Юлия Ивановна держала младенца как священный сосуд. Николай Николаевич передал батюшке серебряный крестик для новорожденного.

…Священник закончил совершение Таинства. Виновник торжества получил первое в своей жизни причастие, а теперь тихонько посапывал в пышных одеяльцах. Можно и взрослым за трапезу сесть, а Андрей и Миша, довольные, уже уплетали просфорки, подаренные заботливой Стешей.

…Нежная апрельская листва, словно зеленая кисея, покрывала березки, и Анна Андреевна верила всем сердцем, что с этого дня и младшенький сыночек ее под защитой Бога. Материнская молитва, соединенная с помощью Божией, со дна моря подымет, не раз говаривала ее маменька. И Анна шептала свою молитву, отгоняя от деток милых своих дух прелести, дух лукавства, дух идолопоклонничества и всякого сребролюбия, лжи и нечистоты.

Задумчивый, вернулся из церкви и Петр Гаврилович: вот уж он отец трех сыновей, а вроде и жить-то только начинает. Помнил, по рассказам родной матушки, и о своем крещении, но сегодня по-новому осмыслил Таинство, как бы проникая в его глубину, первозданность и вечность.

Когда отца не было допоздна дома, а матушка была занята, Стеша охотно «усыпляла», как она говорила, деток, рассказывая сказки, но с непременным условием – не баловать.

– Нянюшка, пошли завтра в лес, – просит Алеша.

– Что ты, ангельчик, какой ноне лес? На Ерофея одни лешие в лесу бродят, ветры листья ощипали, холод в лесу.

– Как от лешего отвязаться, нянь? – Все Андрей хотел знать.

– Само собой, перекреститься надо и творить молитву «Отче наш»… Ну да хватит на сегодня, совсем я вас застращала. Давайте-ка напоследок загадку, отгадаете?

Это мальчики любили и тут же вынырнули из-под одеял:

– Шитовило-битовило, по-немецки говорило, спереди – шильце, сзади – вильце, сверху – серенько суконце, с исподу – бело полотенце. Что такое?

Думали-думали, никак.

– Скажи, нянюшка, – взмолился Миша.

– Да это собака, – подсказала Стеша.

– Эх, как же мы не догадались! – вздох в ответ.

– Слушайте еще: золот-хозяин на поле, серебрян-пастух с поля.

«Гм-гм», – опять в спальне тишина.

– Скажи, Стеша, – просит Алеша.

– Солнце и Луна! Тогда и еще одну, ладно? Голубое поле серебром усыпано.

– Знаю, знаю! – Андрей тут же отозвался. – Ночное небо.

– Правильно, помалу подумал и легонько отгадал.

– Стеша, а ты с нами всегда будешь? И когда вырастем? – пробормотал Алеша, уже засыпая.

– Само собой, ангельчик мой, разве что ненамного отлучуся – зеленым лучом пройдуся, на синее небо нагляжуся, алой зоренькой ворочуся.

– Алешке, когда родился, колыбельную придумала, а мне нет, обещала ведь, – пожаловался средний братик.

Стеша улыбнулась, ласково погладила вихрастую голову:

– Ну, слушай и тебе!

Она тихонько запела:

– Спите, Ангела Хранителя вам на ночь. – Няня перекрестила детей и, осторожно притворив дверь, поднялась к себе в полусветелку.

Проснулась Анна Андреевна от песни зяблика: рю-рю-рю… Вышла на балкон и залюбовалась картиной природы.

Жаркие лучи солнца играют на половине неба, а другую – затягивает серым пологом туча. Серенькая птичка попыталась мести дорожку в саду хвостиком-веником, но, махнув два раза, скрылась. У столетней березы замерли листочки от волнения – что-то сейчас будет? Серое полотнище тучи наползало грозно и уже цеплялось за макушки могучих ближних сосен. Предупреждающе каркнула ворона. Листья кустов сирени затрепетали в ожидании первого порыва… Пискнула пичужка, и как будто дирижерской палочкой постучали по доске: та… ту… та… Природа словно затаила дыхание в ожидании взмаха Творца. Т-с-с! Дождик подкрался на цыпочках, шелестящий, блестящий струями на солнце, зашептался с сердцевидными листьями сирени молитвенно и нежно. Посыпал прозрачными бисеринками сквозь горячие лучи, а они, искрясь, не давали затенять серостью небесный свод. Дождь потоптался на месте, рассыпая свое пшено, и отступил… Дымчато-серую завесу вновь пронзили солнечные лучи, да такие горячие – подставила ладонь.

– Всему-то у Господа хватает места, – вздохнула Анна Андреевна, – свет и тьма, радость и тревога, как сегодняшние дождь и солнце. Как будто Бог дает людям урок через природу – учитесь, человеки! Нет, не слышат… воюют наотмашь!

Длинные черные локоны лежали свободно по плечам… Анна Андреевна, как была в утреннем платье, так и села за столик, вернее, это было канцелярское бюро с множеством ящичков поверху и с выдвигаемой в случае надобности крышкой. Пышные пряди закрывали щеки, лицо светилось перламутровым лепестком. Любила она эти ранние мгновения, еще не спугнутые повседневными хлопотами, любила побыть наедине с собой.

Что написать подруге о детях? Растут. Старшему уже семь с половиной, Мишутке и Алеше – и того меньше. Самой до сих пор странно: жила одна-одинешенька, и вдруг за какие-то три года она, Анна – мать троих сыновей? В материнских бдениях не заметила, как пролетели первые годы замужества.

Сидя за столиком, придирчиво осмотрела себя в круглое, взятое в витую рамку зеркальце. И верно говорят, щеки впали, хоть и с остатками прежнего румянца, волосы поуменынились. Утекла краса ее девичья. В детей перелилась: Андрею достались ее пышные и густые кудри, Мишеньке – глаза – светлые звездочки, Алеша розовощеким бутузом растет.

– Маменька, изволите с нами в волан играть? – просунул голову в дверь старший сын.

– Непременно, Андрюша… переоденусь.

На майской лужайке сигналили весне желтые фонарики одуванчиков. Зелень, еще не запыленная летом, радовала глаз сочностью, чистотой цвета. Анна Андреевна играла в паре с Алешей, потому что братья не видели в нем достойного партнера.

– Держи, сынок! – Пушистый шар из перьев, специально изготовленный отцом для сыновей, ловко направляла к своему неуклюжему партнеру. Алеша бежал навстречу волану, взмахивая деревянной лопаточкой с длинной ручкой (тоже изобретение отца), и… – бац! успевал отбить точно и, довольный, вперевалочку возвращался на исходную позицию. Теперь подача была с его стороны.

Андрей и Миша, как заправские игроки, не давали друг другу спуску, и шар снежком метался от одного к другому. Лица мальчиков разгорячились, движения были спорыми, сноровистыми. Ни один не хотел уступать.

В какой-то миг волан зацепился Мише за хлястик курточки. Мальчик закрутился волчком, не понимая, куда девался шар. Алеша тут же повторил кружение брата (такой уж он был подражалка), держа свой волан в зубах. Мать и старший рассмеялись: потешно вертелись оба!

Смех матери зазвенел серебряным колокольчиком по голубому безоблачному небу, по зарослям орешника на краю поляны.

– Аннушка, душа моя, ты сама ребенок, – Петр Гаврилович, чуть сутуловатый, подошел незаметно, и радостно ему было глядеть на свою семью, эту веселую компанию, беззаботно играющую на лугу. Анна Андреевна смутилась присутствия мужа и остановила подачу, но звенящий возглас Мишутки: «Папенька с нами!» – все переменил.

Забыв игру, сыновья бросились к отцу, повисли на нем гроздью.

– А что, слабо – трое против одного? – раззадорил сыновей отец и, став на одну линию, успевал ловко отбивать их шары, летящие то с одной стороны, то с другой.

Анна Андреевна зарумянилась от воздуха и движения и теперь, еще не остыв, наблюдала за игрой, порывисто дыша и слушая, как счастливо бьется сердце.

После обеда в доме был заведен час тихих занятий. Братья могли читать, рисовать, клеить в своей комнате, где на столе у окна был огромный глобус на серебряной подставке. Морской вид с черным скалистым утесом посередине заполнял простенок между окнами. На стене была подвешена на шелковом шнуре карта России.

Каждый из мальчиков имел свой стол и небольшой стеллажик рядом. В середине комнаты за круглым темного дерева столом, обычно не покрытым скатертью – так было удобнее для шитья и других работ, – сидела нянюшка Стеша. Полноватая добрая старушка души не чаяла в сыночках, как она их называла. Своего сына не уберегла когда-то, доверив подкинуть вверх, на радостях, отцу. Поймать ребенка он не смог, промахнулся, хмельной был – так и не стало Ванечки. С горя сбежал ее муж в бурлаки, а сама она сделалась старушкой в одночасье. И жизнь свою до последнего денечка другим детям посвятила, не жалея себя.

Сейчас, занятая вечной женской работой – когда в доме трое мальчишек, всегда есть кому зашить брючата, заштопать дыру на рубашке, пришить пуговицу, – Стеша с любовью поглядывала, чем заняты ее непоседы. Приоткрыв тихонько дверь, заглянула Анна Андреевна, молча обменявшись взглядами с няней, мол, все в порядке.

Мать устроилась в своем кресле с любимым вышиванием бисером. Нынче она задумала изобразить вишневую веточку – уж и колер нежно-розовый подобрала.

Незаметно глянула – Алеша весь погружен в работу: пытается акварелью изобразить человека с надутыми щеками и изо всех сил выпускающего струю воздуха на зрителя…

– Что ты задумал, сынок?

– Это Норд, маменька. Когда он разозлится, дует на людей холодом. Папенька нам давеча говорил, что на дворе вьюжно – Норд рассвирепел!

Андрей и Михаил ползали в своем углу по полу – по голубым разводам портолана[2]. Все названия на английском – почему? Когда по-русски на картах писать будут? Андрей заглянул в толстенный словарь, отыскивая название мыса в Южной Америке. Миша сменил брата; они искали слова по очереди, и это «замедляло» их плавание по бумажному пока океану.

Няня Стеша, наклонив седую голову к светлому кругу абажура, вязала носок, считая петли и беззвучно шевеля губами. Выводишь пятку – не вздумай отвлечься.

Анна Андреевна нанизывала бисер, и перед ее мысленным взором вставала их первая с Петром Гавриловичем весна. Цветущие вишни заполняли тогда все окрестные овраги, и белое половодье счастья затопляло ее душу. Они шли с мужем по саду, он что-то говорил, будто не замечая, как бушевала весна. Человек не должен быть таким, подумалось ей тогда. Скован, любит умственные материи, рассказывает о новой книге. Наверное, она интересная, но разве можно в эти минуты говорить? Хочется тишины, хочется пить этот настоянный на ароматах воздух, любоваться изумрудом росистой травы и восхищаться этой акварелью, написанной Самим Творцом.

Погруженная в свои мысли, она не сразу услышала, что он замолчал и внимательно посмотрел на нее.

Они подошли к огромному кусту сирени, что разросся привольно, пышно и стал почти деревом. Сирень источала аромат, от которого кружилась голова. Петр Гаврилович остановился, осторожно нагнул голову, они шагнули под куст, он тронул ветку, и на песок полетели бледно-розовые звездочки цветков. Лепестки легли полукругом – настоящий сиреневый дождь!

Сердце ее наполнилось благодарностью. Он понял ее настроение, взял именно ту ноту, на которой звенела ее душа… Взявшись за руки, они продолжали путь по утреннему, полному свежести парку…

Причем здесь книги, мысли, проблемы, когда они идут по напоенному свежестью саду, когда солнечный луч робко прильнул к влажным блестящим листьям сирени… когда вся жизнь впереди?

Анна Андреевна улыбнулась – их взаимопонимание в тот сиреневый день было радостным началом их семейного счастья.

Покойно сидя в своем высоком кресле, она не торопясь нанизывала бисер, и уже розовато-белый лепесток вишни проклюнулся на холсте.

– Маменька, – прервал ход ее мыслей Андрей, – смотри, что мы нашли. Мы не ошиблись, на портолане указана дорога в рай?

– Что такое? – мать оставила рукоделие. – Куда-куда?

– В рай, мы правильно перевели?

Она склонилась над старинным фолиантом. Все верно, вместе с детьми удивилась надписи на карте.

– Ты перевел как есть, – в раздумье пояснила мать, – но… но такого не может быть… такого указателя, такой дороги. Понимаете, рай – это место для людей с добрыми поступками. Впрочем, спросим у отца. Где вы взяли эту книгу? Из его библиотеки… Сам дал? Я спрошу.

Занявшись другим делом, мальчики, кажется, отвлеклись и через минуту уже с интересом рассматривали план своего города в древности. Надписи были понятны: Иринины ворота, Серебряные ворота, Золотые ворота, вал окружает старый город. К северу от Золотых – озеро, на юг – река колесит. А где их дом? Где-то здесь, на бугре…

Прошло столько веков, а этот листок хранит старинный облик, названия, которые звучат, как сказка, как заклинание. Лыбедь, Рпень, Ярилова долина, Годова гора, Пловучее озеро… Клязьма-Колязьма. Колесящая, что ли, по лугам и лесам? Поди, спроси у пред ков…

На следующий день с утра Анна Андреевна уехала за покупками. Стеша, занявшись обедом (она же была и кухаркой), приглядывала за детьми через окно.

Она видела, что первым собрался и вышел на крыльцо Андрей. Он стоял, поджидая братьев, и от нечего делать принялся поддразнивать дворовую собаку, привязанную на веревке около будки. Бедный пес, не понимая, где же противник, рычал, поднимая шерсть дыбом.

– На, на! Кармешка, возьми косточки. – На крыльце появился Алеша и бросил в собаку горсть песку.

– Ой, не дело затеяли, – забеспокоилась Стеша, не имея возможности оторваться от печи, – пойти предупредить?

Появился Миша и, продолжая игру братьев, загавкал еще громче собаки. Кармешка в сильном рывке оборвала веревку и бросилась к обидчикам. Мгновенно они вскарабкались на забор и повисли на локтях, как воробышки. Стеша видела их макушки, круглые шапки с якорями на боку валялись в пыли. Собака злобно лаяла, не давая обидчикам пошевелиться.

– Няня! Маменька! – вопили они в три голоса, а жальче всех Алеша.

Стеша заспешила на крыльцо:

– Что, озорники? Сколько раз торочила – не беспокойте собаку, до добра не доведет… Просите у Кармешки прощения.

Няня видела, что Андрей и Миша еще держатся, перестав орать при ее появлении, а младший вот-вот свалится.

– Просите, просите, – повторила няня, – а то так и будете висеть на заборе…

– Прости, Кармешка, я больше не буду, – с ревом протянул Алеша и сполз по доскам, размазывая по пыльному лицу слезы.

– И меня прости-и-и, – Миша на вытянутых руках спустился на землю. Поднял шапку, отряхивая ее от пыли и утирая слезы.

– Я больше не буду, Кармешка, – спрыгнул последним Андрей.

Кармешка перестала лаять и затрусила к будке. Легла, окрутив себя пушистым хвостом, и, облизнувшись, прикрыл глаза. Стеша всплеснула руками: «Пес, а человеческий язык понимает – простила озорников».

Мальчики юркнули в калитку, за которой начинался сад. Собрались за сараем у старого дуба.

– Ну тебя, Алешка! – Андрей, отряхивая брата, подшлепнул сзади. – Тебе бы песок в лицо – понравилось бы?

– Я и не метился, – оправдывался братец.

– Давайте устроим палубу на дубу, вон там, на развилке, – показал наверх Миша, – и Кармешку с собой возьмем.

– Т-с-с! Чтобы никто не догадался, – предупредил Андрей.

Веревка крученая была признана вполне подходящей. Андрей вскарабкался первый и перекинул ее через сук. Миша и Алеша подтаскивали подходящие по размеру доски. Андрей втягивал их наверх, приколачивал молотком между крепких ветвей дуба, и настил продвигался. Наконец на нем вполне могли поместиться трое. Андрей втащил Алексея. Миша сбегал за Кармешкой. Окрутив собаку веревкой, махнул брату рукой. Собака затеребила по воздуху ногами, но не издала ни звука. Завершил подъем Миша, которого Андрей тоже подтянул до верхнего сучка. Дальше нога сама нащупала край дупла, а через него был проход на «палубу».

Когда Анна Андреевна вернулась из города, дома ее встретила подозрительная тишина. Приготовив обед, Стеша мирно дремала на кухне, положив голову на согнутые руки на подоконнике.

– Няня, где дети?

Старушка встрепенулась, крестясь, бросилась навстречу:

– Здесь были, матушка, во дворе играли. Сама видела.

Анна Андреевна поставила коробки с покупками и вышла во двор вместе со Стешей. Груша, яблоня, ветвистый тополь шелестели листвой. Кругом ни души. Няня торопилась в дом, оглядела комнаты – не притаились ли? Мать поспешила в сад, полагая, что где-то за кустами сирени или шиповника спрятались и сейчас выпрыгнут, закружатся подле нее, как бывало. Но нет, сирень не качнула веточкой, малиновоглазый шиповник тоже промолчал. Анна убыстрила шаги, вроде бы шорох в конце аллеи. Остановилась, прислушалась… Это стучало собственное сердце. Бегом (ленты на шляпке развевались) пустилась к дому. Навстречу двигалась Стеша, разводя руками: «Нетути», – и виновато кинулась за ворота: может, на улице загулялись?

Анна Андреевна присела на ступеньку крыльца.

Воспаленный глаз закатного солнца безмолвно следил за ее переживаниями. Ветвистый могучий дуб у дальнего сарая застыл, раскинул ветви, тоже словно раздвинул руки в большом недоумении. Волоча за собой шляпу, совершенно без сил, она решила обойти все сначала. Собачья будка была пуста. С чего бы? Кармешка – верный их друг. Куда она-то могла запропаститься?

Убыстряя шаги, мать снова пустилась по садовым дорожкам. Добежала до хозяйственных построек. Чу!

Детские всхлипывания послышались ей… Или уже мерещится?

– Гы-гы-гы, – неслось откуда-то сверху, – а мне маменьку жалко…

Голос Алеши несся с верхушки дуба! Анна Андреевна подняла глаза и ахнула – три вихрастые головы свесились с дерева! Целы! Здоровы! Как они туда попали?

– Дети, что с вами?

– Очень просто, – раздался разочарованный голос Андрея, недовольного, что их обнаружили, – все из-за тебя, Алешка! Хныкалка!

– Андрей, Миша, какие совестно, слезайте немедленно, сейчас отец подойдет!

– Ах, озорники, ужо будет вам на орехи, – запричитала Стеша, вернувшись после пустой беготни по кварталу. – Чего удумали, а? Уж и земли им мало, на небеса вознеслись.

– Гав, гав, – подала голос Кармешка.

– О, Господи! – присели от страха обе женщины. – И собака там! Чего теперь-то? Как назад?

Они беспомощно ходили вокруг дерева. Алеша плакал наверху. Пес радостно лаял…

– Что здесь происходит? – Петр Гаврилович появился со службы раньше обычного.

– Ах, друг мой! – Анна Андреевна чуть живая, кинулась к мужу. – Мы сами ничего не понимаем. Еле нашли.

Петр Гаврилович быстро оценил обстановку и порекомендовал сыновьям немедленно спуститься. Андрей свесил веревку, уцепился и съехал вниз, оставив две ссадины на ладонях. Спускаться-то оказалось труднее, чем подниматься. Но кто же знал! Миша последовал за братом – у него ссадины получились поглубже (был тяжелее), но он не ойкнул, а спрятав обожженные руки за спину, закусил губу от боли и скрылся с места происшествия.

Алеша и Кармешка остались наверху, они были не в состоянии слезть сами. Пришлось Петру Гавриловичу подставить лестницу и достать «героев».

Когда августовская ночь накинула звездный платок на город, в доме угомонились.

Петр Гаврилович долго ходил по кабинету в раздумье. Вспомнилось, что при рождении Андрея кто-то из родичей сказал ему: один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын. Так-то так, но растить троих – дело нелегкое. Первый сын – Богу, второй сын – царю, третий сын – себе на пропитание, – говорили в старину.

Богат сыновьями Петр Гаврилович, а будет ли славен?

Анна Андреевна сидела в «классе» у мальчиков за рукоделием и поглядывала, как занимаются дети. Андрей строил верхнюю палубу, прорубая чуть пониже ее маленькие отверстия.

– Зачем тебе столько дырочек в палубе? – тихонько подошла она к Андрею.

– Ах, маменька, это не дырочки вовсе, – отвечал, несколько досадуя, сын, – это люки, по-морскому называются, в каждом скрыта пушка, видите? Это будет 8 8-пушечный корабль.

– И ты все пушки отольешь? – мать представила этот нелегкий ювелирный труд, требующий большой выдержки, и, услышав утвердительный ответ, поцеловала вихрастую макушку сына: – Дай Бог тебе терпения, Андрейка.

Михаил, по обыкновению, был погружен в чтение толстой древней книги в кожаном переплете. Мать знала: он не любит, чтобы его отвлекали. Зато вечером, после чая, готов охотно поведать обо всем, что постиг за день, пристраиваясь на низенькой скамеечке у ее ног.

Дневные «изыскания» Миши с удовольствием слушали братья, потому что он умел ярко рассказать прочитанное.

«На Мишутку у меня большая надежда», – обычно думал Петр Гаврилович, но редко произносил это вслух. Разве с Анной Андреевной поделится.

Алеша в этот момент рисовал акварелью – мать считала, что без этого не может выработаться у мальчика вкус. На этот раз он копировал бабочку из домашней коллекции – желтые с черными разводами крылья.

Когда вошла Стеша, Анна Андреевна приложила палец к губам, поманила ее к себе и тихонько сказала на ухо:

– Ты ничего не знаешь, няня?

– Что, матушка?

– Приготовь мне крестьянский сарафан.

– Пошто, милушка Анна Андреевна? Зачем?

– С детьми в лес пойду за земляникой.

– Что за надобность? – всплеснула руками Стеша. – Прикажите девке Агашке, лукошко наберет свеженькой.

– Как ты не понимаешь, Стеша, что дело не в ягодах? Уж сколько наберем. Мне лес посмотреть хочется, и мальчикам полезно.

– Как велите, матушка.

– Погоди, и еще вели Гавриле экипаж заложить утром, рано, часа в четыре, чтоб отвез нас в бор за Клязьму к Гусевской повертке, там и сойдем, а он нас дождется.

– Ура! – раздался веселый голос Алеши, самый тонкий слух был у него. – Завтра с маменькой в лес по ягоды!

Братья кинулись к матушке – правда ли, о чем они с няней Стешей шептались?

– Чур! С вечера в постель пораньше, а то вас не разбудишь, – проговорила свое условие мать. И дети мгновенно согласились.

Петр Гаврилович, не дождавшись к вечернему благословению детей, которое обычно проходило часов в девять, был удивлен. Оказалось, уже час назад они легли спать и через матушку передали ему: «Спокойной ночи, папенька».

– Выдумщица ты у меня, душа моя, – оценил затею жены Петр Гаврилович, – а, вообще-то, права, не может вырасти настоящий русский человек без леса. Кривое деревце получится. А мы-то с тобой, друг мой, крепкие дубки должны вырастить. Молодец! Гавриле прикажи, однако, поближе быть, заступиться, коли что…

– Не беспокойся, отец, с нами Стеша, она все леса здешние ведает, – заверила Анна Андреевна.

– Стеша мужика не заменит, – заметил Петр Гаврилович, – а то грибочки наши раскатятся, растеряются. В добрый час!

Седой туман окутал город по самые купола Успенского собора.

– Почему такое все серое? – крутил головой Миша.

Андрей напряженно всматривался вдаль, но там, кроме белесой пелены, ничего не было видно. «Чернота кругом», – вздохнул Алеша и, закрыв глаза, положил голову на теплое плечо матери. Встал он охотно, но теперь из-за необычности обстановки и мерного покачивания вздремнул.

Копыта процокали по булыжной мостовой, мягко пророкотали по деревянному мосту через Клязьму, неслышно потонули в дорожной пыли проселка.

– Солнышко еще спит, – пояснила Стеша, – отчего и жизни нет. Зато кто, по дедовскому завету, рано встает, тому Бог подает. Кто первый встает, тот солнышко будит.

– Как будить-то? – встрепенулся спящий Алеша.

– Повторяй за мной:

Мальчики тихонько повторяли за няней слова, а Анна Андреевна слегка улыбалась, покачивая в такт головой:

– Нас в детстве по-другому учили, – развеселилась она, – послушайте-ка:

И Стешино, и маменькино зазыванье понравилось детям, и они торопливо затараторили их вслух, уверенные, что первыми пробуждают светило.

И розовая каемка в самом деле появилась на востоке. Золотистое полукружье обозначило место, где солнце вот-вот подойдет к оконцу. Первый луч брызнул в синеву золотым фонтаном. Они сегодня разбудили солнце!

– Чирк-чирк, тюк-тюк, – понеслось из леса, когда они достигли намеченного места.

Лес кипел птичьими голосами, и невозможно было понять, кому принадлежит тот или иной голос. Птичий хор, позолота небесного купола, покорно уплывший куда-то туман – все вдруг открылось им и засверкало в росе, в тишине, в благолепии.

– Денек-то какой красный, Стеша, – обернулась на лес Анна Андреевна, – будто нарочно для нас заказан. Серенькое утро – красненький денек.

Пошли по заросшей просеке, и тут же глазастый Алеша высмотрел:

– Вот они! Выстроились по краю. Как солдатики в красных шапочках.

Стеша вместе со всеми полюбовалась на ягодный строй на обочине заросшей травой колеи и велела следовать за ней, мол, это не то, только стража земляничная, а им надо вперед, в самое ягодное царство.

Чуть прошли, Андрей увидел красную россыпь ягод. Бросился к ним – влип лицом в паучью сетку:

– Ой, мама! Что это? – Анна Андреевна побежала на зов сына – лоб, щеки, нос были в обрывках паутины, даже на ресницах висели цепкие клочки. С уха свисала серьга в виде засохшей мухи.

Едва прошли через елочки, Миша наткнулся на птахино гнездо в нижних сухих ветках. Махнула пташечка мимо, а деток как прикрыть – не знает. «Пи-пи-пи», – пищали три желторотых пискуна.

– На вас похожи, – Анна Андреевна заторопила ребят, – не тревожьте их.

– Нет, – возразил Андрей, – мы большие, а эти крохотульки.

Мать улыбнулась:

– Это вам кажется, что вы большие, а на самом деле точно такие же. Идемте, пусть птичка успокоится. Гнездышко разорять нельзя. Это большой грех.

…Поляночка круглая открылась им, туманцем оторочена, золотистыми каплями росы оправлена. А по ней-то, по ней ступнуть негде – все красным-красно, как присядешь – ягод словно насыпал кто.

– Важная земляничка-ягодка, – опять то ли пропела, то ли проговорила Стеша, – знает про себя, что она первое земли ожерелье, поклона ниже всех требует.

Конец ознакомительного фрагмента.