Глава 2
Из отчего дома Полина уехала сразу после окончания школы. Была б ее воля – уехала бы на год раньше. А ведь когда-то она так любила свой дом…
Детство у Полины было замечательное. Ребенком в семье она была единственным, так что родительскую любовь ни с кем делить не приходилось. И игрушек было достаточно, и вниманием не обделяли. Да и кормили не как придется, а рационально, по науке, учитывая каждую калорию, благодаря чему теперь, пожалуй, до конца дней Полине не стоило переживать по поводу фигуры. Это уж мамина заслуга, ведь в наследство от папы дочери передались не очень хорошие в этом плане гены. Отец, Анатолий Петрович, был мужчиной дородным, рядом с которым мама выглядела Дюймовочкой.
Анастасия Григорьевна всю жизнь хлопотала вокруг своих любимых. Кажется, ухаживать за ними, баловать мужа и единственную дочь – вот ее истинное призвание. Полине она всегда казалась самой счастливой женщиной на свете. Даже и себе мечтала о таком счастье. Частенько говаривала, будучи уже подростком:
– Эх, мам, повезло тебе. А как же я буду жить, если самый лучший муж уже занят?
На что Анастасия Григорьевна отвечала обычно, грустно улыбаясь:
– Глупая ты у меня еще, Полинка! Многого не знаешь. Самый лучший муж еще не родился, детка. И папа твой, может, идеальный отец, а вот мужья бывают и получше.
Сникала на мгновение, а потом заливалась колокольчиком, давая понять дочери, что шутит, и непременно добавляла:
– Замуж надо выходить не за идеального, а за того, кто не будет откровенно плох и испорчен сумасшедшей мамашей. А уже потом, после свадьбы, потихоньку воспитывать его под себя. Поверь мне, детка – все лучшие мужья стали лучшими именно таким нехитрым способом. А в чистом виде они в природе не встречаются. Этот вид мужчин вообще разводится только в неволе!
Ах, как замечательно мама умела смеяться. Пожалуй, именно благодаря этому ее умению Полина и чувствовала себя такой счастливой и беззаботной. Потому что раз мама так замечательно смеется, значит, в мире все в порядке, жизнь прекрасна и удивительна, и судьба бесконечно милостива к семейству Градовых.
А потом, как снег на голову, пришла беда. Нет, не беда. Что такое беда? – так, мелкие неприятности, не более того. В их же дом пришло настоящее горе.
Полина в тот черный день пошла в кино с подружкой Ольгой на последний сеанс, и должна была вернуться ближе к полуночи. Но так случилось, что сеанс отменили: во всем районе отключили электроэнергию, это было в принципе обычным делом для их городка – почему-то в конце года, словно бы исчерпав лимит, то в одном, то в другом районе свет выключался на пару часов, а то и вовсе на целый вечер. Пришлось возвращаться домой в кромешной темноте. Отец еще не вернулся домой, а Анастасия Григорьевна почему-то не открывала дверь, и Полине пришлось воспользоваться своим ключом. Потом она звала маму, очень долго искала спички – вопреки обыкновению, их не оказалось на привычном месте рядом со свечой…
Кто знает, лучше ли было бы увидеть это при резком электрическом освещении или в рассеянном свете колеблющегося свечного пламени? Почему-то впоследствии именно этот вопрос терзал Полину больше всего. Как будто мозг, пытаясь избавиться от жутких воспоминаний, специально концентрировался на чем-то второстепенном. Но можно ли назвать второстепенным совершенно жуткое зрелище, представшее во мраке перед дочерью?!
Все прошедшие годы Полина пыталась простить мать, но ей это никак не удавалось. Став уже взрослым человеком, женщиной, прекрасно понимала причину этого маминого дикого поступка, а вот простить никак не получалось. Даже учитывая то, что по плану Анастасии Григорьевны дочка должна была застать не болтающуюся вместо люстры покойную мать с безобразно вывалившимся сизым языком, а безутешного вдовца, рыдающего над ее остывшим телом – все равно не могла простить, при всем желании, при всех оправданиях не получалось.
А еще предсмертное письмо, обращенное не к дочери. Анастасия Григорьевна не позаботилась о том, чтобы пусть хоть письменно попрощаться с Полиной. В последнюю минуту мать о ней даже не вспомнила. Другие мысли терзали ее раненную душу, другие воспоминания. А для любимой дочери в материнском сердце не осталось даже самого малого места…
Много лет прошло, но боль… Какие глупости говорят люди, чтобы утешить несчастного. «Ах, потерпи немножко, скоро станет легче. Время прекрасный доктор, время лечит!» Ничего оно не лечит, ничего. Время – это просто время, и к медицинским понятиям ни малейшего отношения не имеет. Может, иные телесные хвори ему и под силу, но вот душевные… Нет, время решительно не способно избавить человека от дурных воспоминаний, от переживаний. От потерь…
От потерь… Правильно, именно во множественном числе, ведь теперь их у Полины две. Отец… Папа… Нет, папа остался в далеком и безвозвратном детстве. Отец.
ЯК-40 приземлился на бетонную полосу, ощутимо тряхнув при этом пассажиров. Полина ужасно не любила летать на ЯКах. Мало того, что сиденья узенькие, какие-то заскорузленькие, никакого тебе комфорта, колени упираются в спинку переднего кресла, так еще и входить приходилось – неприлично сказать! – в зад самолета. Плюс ко всем радостям и багаж с собой таскать самостоятельно. Боинги, Аэробусы – вот настоящие самолеты, на них путешествие переносится куда легче. Пусть бы даже ИЛ – не тот фонтан, конечно, но все-таки не сравнить с ЯКами. ТУ-шки уже хуже. Летательные машины Туполева Полина не любила почти так же, как ЯКи. В самолетах Градова разбиралась отлично. Не в технических характеристиках, конечно, сугубо в вопросах комфортабельности того или иного воздушного судна, благо налетать за свою жизнь довелось столько часов, что можно было бы потягаться со стюардессами. Но для тяжелых ИЛов и тем более заморских лайнеров нужны были куда более серьезные посадочные полосы, потому-то в родной городишко, не умевший похвастать аэродромом международного класса, самолеты повышенной комфортности не летали.
Бортпроводница открыла люк с выдвижной лестницей в хвосте самолета, уже можно было покинуть, наконец, недра такого неуютного салона, и пассажиры с удовольствием повскакивали со своих тесных кресел, столпившись в узком проходе, но что-то мешало движению. Впрочем, и к этому Полина давно привыкла – всегда приходилось потолкаться в очереди, хоть при входе в салон, хоть при выходе из него. А тут ведь пассажирам еще нужно отыскать свои чемоданы, и собственными силами тащить багаж к выходу с летного поля. А потому она не спешила покидать кресло, расположенное во втором ряду. Решила дождаться, когда толпа немножечко рассосется.
И правда, минут через пять людей в проходе почти не осталось, только одна тетка замешкалась со своими необъятными баулами. Ох, как Полина не любила этих мешочниц. Это ж как нужно не уважать себя, чтобы таскаться с такими тяжестями. От одного вида дешевых клеенчатых сумок в синюю клетку ее организм начинало мутить. Из-за тетки Полина никак не могла добраться до своего чемодана, и в ее душе начала зарождаться брезгливость. Улучив момент, она пронырнула между теткой и стюардессой с приклеенной искусственной улыбкой на ухоженном лице, пытаясь ухватить свой багаж. Но, как назло, ручка чемодана зацепилась за веревки, которыми для надежности были перемотаны чужие баулы. Полина дернула, возможно, слишком резко, чужая огромная сумка угрожающе затрещала, зато чемодан тут же оказался в руках владелицы. Однако такое обхождение не очень понравилось тетке.
– Осторожнее! – недовольно прогудела она низким грудным голосом, и в Полининой душе что-то колыхнулось, царапнуло. – Какие прям все нетерпеливые!
Тетка резко повернулась и воззрилась гневным взглядом на обидчицу. На какое-то мгновение ее взгляд смягчился, даже уголки губ чуть дрогнули в полуулыбке. Но тут же светло-карие, с яркими рыжими вкраплениями глаза потемнели. Тетка отшатнулась, словно бы получив неожиданную оплеуху. Но потом вновь посветлел взгляд, поплыли в стороны уголки полных бесцветных губ:
– Наградова, ты? Ну надо же, какая встреча!
Что-то кольнуло в сердце. Наградова… К Полине миллион лет никто так не обращался. Вернее, чуть меньше, всего пятнадцать.
Классе в пятом, а может в шестом – Полина не помнила точно – когда они по литературе изучали бытие Тома Сойера и его тетушки Полли, с чьей-то легкой руки Полина Градова превратилась в Полли Наградову. Имя как-то не слишком прижилось – едва забыли о романе Марка Твена, нерусское имя тут же кануло в лету. А вот Наградовой Полину звали до последнего звонка все, кому не лень. Даже учителя иной раз забывались и вместо Градовой вызывали к доске Наградову. Ничего обидного для себя в этом Полина не находила, и привыкла настолько, что перестала замечать разницу между фамилией и кличкой.
Прежде, чем она успела прийти в себя и понять, кто же это зовет ее из детства, неопознанная тетка полезла обниматься:
– Полиииинка! Подрууужка!
Вот теперь она узнала. Если изначально голос показался лишь как будто бы знакомым, то теперь, услышав ласковые чуть растянутые нотки, Полина вспомнила. Все вспомнила: и долгую дружбу с задорной хохотушкой, и чужую смертельную обиду, из-за которой даже не попрощались перед отъездом. И брезгливости как не бывало:
– Светка? Жадобко, ты? Боже мой, Светка, я тебя даже не узнала!
Та отстранилась, помолчала несколько мгновений. Улыбалась широко, от души, но кто знает, действительно ли рада была встрече, или же размышляла, стоит ли поминать старое?
– Конечно, не узнала, – ответила приветливо, без тени прошлых обид. – Где меня, такую, узнать? Ты ж меня, поди, девчонкой помнишь, тонюсенькой, как сама. И, кстати, я уже давно не Жадобко. Избавилась наконец-то от любимой фамилии. Зато ты…
Светлана замолчала на миг, залюбовалась:
– Ой, ну ты просто такая же! Совсем не изменилась! Нет, вру. Еще лучше стала. Нет, правда, прям расцвела. Ну как ты? Я слышала, ты нынче в Москве обитаешь?
Стюардесса молча ждала, когда же, наконец, последние пассажирки покинут салон, и она сможет приступить к своим непосредственным обязанностям. Только улыбалась заученно, при этом глаза ее были такие уставшие, что, встретившись с нею взглядом, Полина все поняла:
– Пойдем уже. Хватай свои баулы – не видишь, задерживаем человека.
Света схватила одну сумку, вторая никак не соскакивала с багажной полки, видимо, еще за что-то зацепившись. Полина поставила чемодан и тоже схватилась за баул. Вдвоем стащили его на пол, поволокли к лестнице. Полина подивилась: надо же, и вдвоем не допрешь, как же Светка сама справлялась с таким багажом? И как они умудрились не встретиться в Москве при посадке?
До выхода с аэродрома идти было довольно далеко. Вечно так с этими Яками. А автобусы для пассажиров на местном аэродроме не были предусмотрены. Баулы оказались такими тяжелыми, что подругам пришлось несколько раз останавливаться, чтобы передохнуть. Естественно, времени зря не теряли, отдыхали с пользой для дела.
– Так ты чего к нам из столиц-то? – поинтересовалась Света, переводя дух и распрямляя спину. – Отца навестить? Или насовсем?
– Отца, – грустно отозвалась Полина, потирая поясницу. – Хоронить…
– Да ты что? Ой, я не знала, извини. А что случилось-то? Вроде здоровый мужик был, я его видела как-то не так давно – ничего, крепенький такой, бодрый. Надо же… Как же это…
Светка сокрушалась так искренне, но Полине почему-то было неприятно. Чего раскудахталась? Ведь в курсе тех событий, могла бы и промолчать.
– Я, Свет, сама пока ничего не знаю. С гастролей прилетела, а там телеграмма. Ничего пока не знаю. Может, и без меня уже схоронили, а может, в морге лежит. Не знаю…
Сама себе подивилась: так отстраненно не только говорила, но даже ощущала. И не наигранность это была, а истинное безразличие. Пока не получила страшную телеграмму, Полина была уверена, что будет раскаиваться, если с ним что-то случится, даже уговаривала себя смягчить позиции. А теперь… Словно и не родного человека потеряла, а едва знакомого. И кто знает: может, к малознакомому даже больше участия проявила бы…
– Тебя кто-то встречает? – Светка решила сменить больную тему.
Полина оживилась:
– Надеюсь. Ольга обещалась, я звонила ей перед вылетом. Помнишь мою Ольгу?
– Бирюкову? Конечно помню. Она на машине?
– Ну наверное, не знаю.
Светлана нахмурилась:
– Значит, опять так и не повидаемся по-человечески.
– Ну почему? Вот я только с делами своими разберусь…
– Ага, – перебила Светка. – Пока ты разберешься, я уеду. У нас поезд, второго числа в Алушту едем. Рановато, конечно, море еще не прогрелось. Да что поделаешь – мой Пашка только сейчас может с работы вырваться. А мы еще за всю жизнь все вместе не отдыхали ни разу. А пока вернемся – ты уже наверняка уедешь…
– Ну, это еще бабка надвое сказала, – бодрым голосом начала Полина, потом сникла. – А впрочем… Пожалуй, ты права. Ах, как жалко! Надо же, в кои веки встретились, и даже поболтать вволю не получится. Как ты, что ты?…
– Вот и я о том же, – грустно отозвалась Светлана. – Как ты, что ты. Я же только знаю, что ты в Москве, что танцуешь, а что, как… Слушай, а поехали с нами?
– Ты что? – опешила Полина. – Мне ж похоронами нужно заниматься! Какая может быть Алушта?!
Светка хихикнула, и тут же прикрыла пухлые губы ладошкой – человеку печальные хлопоты предстоят, такое горе, а она расхихикалась.
– Нет, Полин, ты не поняла. Сейчас! Ну, меня же муж встречает, на машине. Вот и поехали с нами. Ну ты же со своей Бирюковой еще успеешь наговориться, правда? А со мной хоть по дороге пообщаешься. Поехали, а?
Полина растерялась:
– Ольга обидится…
Света рассердилась:
– Ну вот, Ольга обидится, а я нет. Всегда у тебя Ольга на первом месте была! А мне не надо, да? Ну ты ж про меня тоже ничего не знаешь, как и я про тебя. Вот по дороге и поговорим. А лучше заедем к нам, хоть покушаешь с дороги, а потом уже к своим скорбным делам приступишь.
– Ну, скажем, покормить меня и Ольга додумалась бы. А вообще ты права. Давай. Я-то ведь тоже по тебе соскучилась. Считай, все детство вместе…
Едва последние пассажирки московского рейса покинули территорию аэродрома, решетчатые ворота за ними захлопнулись, и обе оказались в объятиях встречающих. Пока Света при помощи Полины дотащила свои необъятные баулы, на площадке из немалой толпы осталось всего три человека. К Светке тут же шагнул не слишком высокий излишне худоватый мужичок с не по-мужски длинными темными волосами, забранными в нелепый хвост, по-быстрому, как-то дежурно чмокнул в щеку и поволок баулы к машине.
Полина оказалась в Ольгиных объятиях. Рядом с нею радостно улыбался законный супруг. Сердечко почему-то забилось чуть быстрее. Сашку Ресниченко Полина знала, можно сказать, чисто символически, постольку, поскольку довелось присутствовать на их свадьбе в роли свидетельницы. Ну, еще немножко по письмам. Судя по ним, мужем Сашка оказался весьма недурственным, заботливым, неплохо зарабатывающим. В общем, отзывалась Ольга о своем сокровище сугубо в восторженных тонах.
Наверное, было за что. Забота и хорошие заработки – само по себе немаловажно, а в семейной жизни, наверное, самое основное. Полина, увы, могла только догадываться об этом, потому что собственным опытом семейной жизни похвастать не могла. Пока не могла – осаживала она саму себя каждый раз, лишь только подобные мысли лезли в голову. Но ведь и кроме этих основных (наверное) качеств, Ресниченко владел и второстепенными достоинствами.
Хотя, скорее всего, для очень многих женщин эти второстепенные мужские качества являются первостепенными. Потому что Ресниченко был на диво хорош собою. Это Полина отметила еще при первой с ним встрече, когда приезжала специально к ним на свадьбу. Еще тогда поразилась: ну до чего хорош! Почти блондин, хотя и не совсем – его короткие гладкие волосы скорее имели оттенок мокрого песка. Чуть нагловатый взгляд голубых, как утверждала Ольга, глаз, хотя Полина назвала бы их «глубоко серыми», в уголках чуть тонковатых губ пряталась усмешка, нос, можно сказать, какой-то хищный: точеный, почти прямой, если не считать небольшой горбинки посередине.
Вот разве что рост немного подкачал. Если и можно было его назвать высоким, то разве что рядом с маленькой женщиной. Но и коротышкой не был: если уж говорить честно и откровенно, рост его правильно было бы описать, как средний. Зато фигура… Нет, Ресниченко совсем не был атлетом. Но было при этом в нем что-то этакое, что не позволяло отнестись к нему с мелким презрением. За километр в нем чувствовалась какая-то несвойственная русскому мужику аристократичность: вроде тонок и звонок, возможно, даже худ, но о нем хотелось сказать не «тощий», а «изящный». Гордая посадка головы, самоуверенный разворот совсем нешироких, в принципе, плеч.
Одним словом – красавец. Помнится, в первую с ним встречу Полина подивилась – надо же, как это Ольге удалось отхватить такое сокровище? Потому что рядом с Сашкой невеста выглядела бедной родственницей: откровенно полная, с налитыми щеками, из-за чего каре-зеленые глазки выглядели несуразно маленькими и невыразительными. Единственным плюсом была лишь шикарная коса, но если честно и откровенно, она не столько украшала Ольгу, сколько делала ее похожей на дебелую деревенскую девку-переростка.
Теперь же Ольга переменилась кардинально. Пожалуй, среди толпы встречающих Полина вряд ли узнала бы ее. Но на площадке за воротами аэродрома остались лишь Ольга с Сашкой, и как было не узнать в этой роскошной женщине лучшую подругу? Вместо шикарной косы – коротенькая стрижка на грани неприличия, соломенный ежик волос со странной, словно бы выщипанной челкой. Вместо круглого блина с пухлыми щеками, какой все эти годы Полина помнила подругу – чуть вытянутый овал подтянутого лица без намека на второй подбородок, и глаза уже не казались маленькими и бесцветными. Черные брючки и легкий голубой кардиган совершенно скрадывали некоторые оставшиеся недостатки фигуры. Полина даже подивилась: надо же, до чего может любовь довести человека. Конечно, попробуй не похудеть рядом с таким-то красавцем – вмиг уведут.
Обнявшись с подружкой, «поцеловавшись» лишь щеками, дабы не испачкать друг друга помадой, Полина спросила с чуть виноватым выражением лица:
– Оль, Саш, вы не сильно на меня обидитесь, если я с вами не поеду? Меня Света довезет. Оль, помнишь мою Светку? Это ж она, узнаешь?
И Полина подтолкнула скромно стоящую в сторонке подругу пред светлые очи четы Ресниченко.
Ольга вглядывалась пристально, пытаясь в этой базарной тетке узнать Полинину одноклассницу.
– Светка? Жадобко? – неуверенно переспросила она.
Та дернулась, как от пощечины. Так настрадалась за свою жизнь от этой жлобской фамилии, так намучилась. Давным-давно замуж вышла, вздохнула спокойно, так все одно нет-нет, да и напомнит какая-нибудь сволочь все ее детские страдания.
– Уже давно не Жадобко! – возмутилась она. – Я теперь Тарасенко.
А Ольге не было никакого дела до чьей-то нынешней фамилии. Она смотрела на Полину так растерянно, словно оказалась вдруг заблудившейся в огромном мире пятилетней девочкой. Беспомощно оглянулась на мужа, ища поддержки. Сашка тоже как-то замялся, потом слишком бодро, даже немножко фальшиво, изрек:
– Еще чего! Это мы тебя встречаем! Не выдумывай.
И, словно поняв, что его слова прозвучали не вполне дружественно, добавил:
– Чего ты придумала? Мы так старались, обед приготовили…
В спор вступила бывшая Жадобко:
– Ну, я-то тоже найду, чем ее накормить.
– Нет, Оль, Саш, правда, – просительно вторила ей Полина. – Я вам так благодарна, что приехали, да еще и вместе, я думала, только Ольгу отрываю от дел, а она и тебя, Саш, притащила. Так неудобно получилось… Но я же с вами еще успею наговориться, я вам еще надоем. Мне, собственно, кроме вас и прийти-то будет не к кому. Честно-честно, я к вам каждый вечер приходить буду, вот увидите! А Светка скоро уезжает на месяц. Я ведь с ней даже не смогу встретиться. Так хоть по дороге поболтаем. А? Вы не сильно обидитесь?
Ольга насупилась, ухватившись за руку мужа. Сашка крякнул недовольно:
– Нет, подруга, так дело не пойдет. Посрывала всех с места, оторвала от дел. Я, между прочим, отменил прием, важную встречу отменил.
При упоминании о сорванных делах Полине стало совсем грустно. Ну разве она просила приезжать Сашку? А Ольга… Ну, на то она и подруга, чтоб можно было в любое время сорвать ее с места.
– Нет, братцы, вы не сердитесь, но я поеду со Светой, – Полина решительно отвергла доводы четы Ресниченко. – Ну в самом деле, чего вы такие непонятливые? Мы же с ней десять лет за одной партой сидели. Ну имейте же совесть! Сто лет не виделись, я же ничего про нее не знаю. И вообще про одноклассников ничего не в курсе. Знала бы, что ее в самолете встречу, разве я стала бы вас дергать, просить о помощи? Я бы сама прекрасно добралась до города. Ну не обижайся, Оль!
Полина просительно взглянула на подругу, улыбнулась обезоруживающе, и, кивнув Свете, пошла на стоянку, где незнакомый пока еще Павел Тарасенко не без труда впихивал баулы в потрепанную иномарку тусклого серебристого цвета. А супруги Ресниченко так и остались стоять на площадке перед чугунной витой оградой, растерянно взирая друг на друга.