Школа
В августе 1985 года нам дали квартиру на Семи ветрах. 1 сентября я первый раз пошел в первый класс в среднюю школу №2. Я еще никого не знал в этом районе, и в школе у меня совершенно не было друзей. Папа привел меня на линейку, мы нашли наш класс, он передал меня учительнице и стремглав побежал на работу. Я остался один среди незнакомых мне людей. Все были очень красивые и нарядные. Вокруг школы было чисто и ухожено. На небольшом зеленом склоне напротив парадного входа цвела клумба в виде надписи «Миру – мир». Я вглядывался в лица и пытался увидеть среди них хоть одно знакомое мне лицо. И вот в толпе учеников более старших классов я увидел Сережу. Месяца за три до этого я вместе с мамой был в гостях у его родителей. Он где-то гулял, но забегал домой перекусить, и нас познакомили. Он был старше меня на пару лет и очень прохладно отнесся ко мне. Но сейчас я увидел в нем единственного знакомого мне человека. Я стал ему подмигивать и улыбаться, но он почему-то поморщился.
После линейки мы все пошли в школу. Я так долго ждал этого момента. Вот я первый раз в жизни переступаю порог школы на правах ученика. В тамбуре передо мной нарисовался Сережа:
– Ты чего, шелупонь мелкая, глазки мне строил на линейке? Чего лыбишься! Я тебе что, клоун?
– Серый, отдай его мне, – откуда ни возьмись ко мне подлетел крупный, бритый наголо мальчишка моего возраста.
– Бери. Он твой, – великодушно ответил Серый. В следующую секунду у меня в глазах потемнело и поплыли цветные круги. Максим Арцебашев (так звали бритого первоклашку) стремительным ударом головы разбил мне нос. Из носа брызнула кровь, залив новую школьную форму, букет цветов, новые туфли. У меня кружилась голова. Глаза были переполнены слезами. Я задыхался от обиды. ЗА ЧТО? Ведь я ни в чем, абсолютно ни в чем не виноват!
Мои обидчики мгновенно испарились, а ко мне подбежали сердобольные девочки из старших классов. Они повели меня в помещение к техничкам, умыли, оттерли кровь, откуда смогли, и отвели в 1Б класс. Так началась история длиной в 10 лет.
До школы я прожил 7 лет в центре города на улице Советской, и у меня было много друзей. Мы жили в двухкомнатной хрущевке с мамой, папой, сестрой, бабушкой и дядей Сашей. Дядя все время был в море, но когда приходил из рейса, яблоку было некуда упасть. Я не сильно страдал из-за тесноты. В детстве совершенно не замечаешь всяких бытовых неудобств. А родители только и жили мыслями о своей собственной квартире. Папа работал в порту, и на 10-й год работы ему наконец-то дали квартиру. Если быть более точным, это были две комнаты в старом деревянном общежитии. Все удобства были на улице. Но мои родители были счастливы. Такой долгожданный свой собственный угол. Они накупили в кредит мебели и обставили обе комнаты. В одной была детская, а в другой гостиная и она же – родительская спальня. Часть гостиной отгородили фанерой и устроили там кухню, которая на ночь при помощи оцинкованного ведра превращалась в туалет. Папа называл наш дом «хрустальным замком», а нашу квартиру – апартаментами.
Мне очень нравился район Семь ветров. Больше всего мне нравилось его название. Он располагался на крутом, местами отвесном склоне, который огибала береговая линия. Внизу располагались порт, рыбоконсервный завод, Портофлот, инфраструктура Базы океанического рыболовства и еще много-много организаций, в которых работала основная часть корсаковского пролетариата. А наверху, на сопке, стояли дома этого самого пролетариата, школа и детские сады для их детей. Микрорайон был окружен морем и открыт всем ветрам круглый год. За это он и получил свое название.
Учиться в школе мне разонравилось в первые дни. Я с самого рождения тяготел к знаниям. В четыре года практически без посторонней помощи научился читать. В пять я уже писал письма бабушке Сусанне, которая жила в Казахстане. В шесть лет я вымолил у мамы, чтобы она отвела меня в школу. Мы обошли все школы города, но ни в одной не захотели брать шестилетку. К семи годам я прочитал всего Носова и Волкова, читал Гайдара и Зощенко. И тут меня вдруг сажают за парту и учат из букв складывать даже не слова, а слоги. Мне было очень скучно. Любовь к учебе прошла, не успев начаться. Класс у нас подобрался очень хороший. В большинстве своем ребята были умные и воспитанные. В первом классе нам достался второгодник – кореец по имени Сергей. Он проучился в школе год и не научился ни читать, ни писать. Даже на вопрос «сколько будет дважды два» он не мог дать однозначного ответа. К учебе он был непригоден, родители и учителя поняли это только к концу первого класса, когда стало понятно, что он остается на второй год. Сережу решили не забирать из школы, чтобы у него была возможность общаться со сверстниками. Он получил справку, благодаря которой с него больше не требовали знания школьной программы, а в конце 9-го класса вместо свидетельства о неполном среднем образовании выдали справку о том, что он прослушал курс средней школы.
В нашем же классе училась его сестра Наташа – очень умная, скромная и хрупкая девочка. Они всегда сидели рядом, и меня очень трогали их отношения. Наташа очень переживала за брата, а брат окружал ее заботой.
У Сережи было прозвище Очкундек. Получил он его в раннем детстве в честь какого-то киногероя. Он был очень веселым и общительным. Настолько общительным, что при первом знакомстве мало кто видел в нем безграмотного, умственно отсталого человека. И настолько веселым, что постоянно давал поводы для смеха всему классу. Более всего мне запомнилась его выходка на уроке природоведения в третьем классе. Катя Кадникова рассказала у доски заданный на дом параграф про круговорот воды в природе.
– Ребята, кто из вас может еще что-нибудь добавить про круговорот воды в природе? – громко спросила Ангелина Николаевна.
В ответ Очкундек, немного привстав со стула, так же громко, даже, я бы сказал, оглушительно пукнул. С классом случилась истерика. Мы смеялись до спазмов в животе. У Ангелины Николаевны от слез растеклась по всему лицу тушь, и она убежала в туалет приводить себя в порядок. Следующий урок тоже был сорван. Ангелина Николаевна вышла к доске, чтобы начать рассказывать новую тему, но посмотрев на невозмутимое лицо Сергея, прыснула и убежала из класса. Весь класс, как по команде, зашелся в истерике, но уже без всякого удовольствия, потому что больно было всем. Не смеялась только Наташа. Она была пунцового цвета. Готова была сквозь землю провалиться от стыда за брата. Животы у всего класса болели несколько дней.
В первом классе я стал октябренком, в четвертом меня приняли в пионеры. В первую партию пионеров я не попал из-за посредственной успеваемости. Круглых отличников принимали в пионеры на главной городской площади, у памятника Ленину. Было обидно смотреть, как повязывают галстуки твоим одноклассникам в то время, как у тебя на груди все еще горит звезда.
Нас – хорошистов и троечников – в пионеры приняли в детском кинотеатре «Моряк». Уже была поздняя осень, но домой я шел, широко распахнув куртку, чтобы все видели мой пионерский галстук. Как и все пионеры, мы собирали макулатуру и металлолом. Собранный нами металл еще много лет гнил на пустыре недалеко от нашей школы, а собранной нами макулатурой забили подвальное помещение школы, и сторож то и дело разводил из нее большой костер. Грамоты за сбор того и другого до сих пор хранятся в моем семейном архиве.
Комсомольцев мы боялись. Руководил нашей школьной комсомольской организацией учитель черчения и рисования Вадим Валерьевич. Он вел также фотокружок в школе, и в один прекрасный день решил совместить два этих направления своей работы. Из учеников старших классов был создан комсомольский отряд «Юный дзержинец». Они патрулировали школу и ближайшие окрестности, выявляя всевозможные правонарушения. Если кого-то ловили на хулиганстве, его фотографировали. Особо отличившихся доставляли к себе в штаб, где проводили воспитательные беседы. Фотографии нарушителей вывешивали на доску позора, висевшую прямо в фойе школы. На этой же доске вывешивались изъятые орудия преступления – рогатки, пистолеты-поджиги, дротики, ножи и прочие орудия.
Под надписью «Они позорят нашу школу» довелось повисеть и моей фотографии. Один раз я попал туда за то, что пришел без сменной обуви, другой – за мятый пионерский галстук.
В начале 90-х пионерская жизнь, как и комсомольская, мгновенно прекратилась, как будто ее никогда и не было. Напоминали о былой славе только горны, барабаны и знамена, пылившиеся в школьной библиотеке. Вадим Валерьевич на уроках рисования очень горячо клеймил «совок» и рассказывал нам о прелестях заграничной жизни.
– Вот вы возьмите наши советские «Жигули». Что в них изменилось за двадцать лет? Фары только изменились. А возьми любую «Тойоту». У них каждые три года обновляется модельный ряд. И «Тойота Королла» 89-го года выпуска – это уже совсем другой автомобиль, чем 86-го. А если ее поставить рядом с той же «Короллой» 79-го года, то вы ее и не узнаете. В Японии есть конкуренция, а у нас ее нет, и от этого все наши беды…
Мы слушали Вадима Валерьевича развесив уши и потом долго еще обсуждали лекции, прочитанные нам на уроке рисования. А потом он уволился из школы и устроился работать в таможню. Это было очень хлебное место. Мы очень по нему скучали, а он уже через несколько месяцев работы гонял по городу на самой свежей модели «Тойоты».
Младшие классы в нашей школе располагались на первом этаже. Это было самое тихое и спокойное место в школе. Переход в пятый класс был похож на выход в открытый космос. Какое-то время в туалет я ходил на первый этаж, пока технички и учителя младших классов не начали меня идентифицировать как ученика средней школы и гонять с первого этажа. На втором и третьем этаже в туалет можно было ходить только во время урока, потому что на перемене там было так накурено, что можно было вешать топор. К тому же можно было лишиться мелочи, полученной от родителей на пирожное, или даже получить пару увесистых подзатыльников ни за что.
Не знаю, по какому принципу набирали наш класс, но он сильно выделялся на фоне остальных классов параллели. Нельзя сказать, что все в нашем классе блистали умом. Взять хоть того же Очкундека. Средняя успеваемость была очень средней. Но нас любили все учителя. Мы были дисциплинированны, организованны и очень отзывчивы. Полным антиподом нашему классу был класс «А».
То и дело наши уроки и внеклассные занятия срывали «ашки», которые не учились сами и переживали из-за того, что другие учатся. Они забрасывали нам в окно дохлых крыс и самодельные бомбочки, просовывали под дверь класса дымовые шашки или распыляли слезоточивый газ «Черемуха».
С пятого класса их поселили в угловой кабинет. Сказать, что их классная комната была неуютной – все равно что не сказать ничего. Там царила полная разруха. Большая часть окон там была заколочена наглухо фанерой. Вставлять стекла было пустой тратой стекол. Их выбивали в тот же день. До пятого класса у «ашек» был умывальник. В середине пятого класса, после месячного отсутствия, во время урока в класс ввалился пьяный в хлам Максим Арцебашев. Он схватил крайнюю от входа парту, поднял ее высоко над головой и с размаху ударил ею об раковину. Раковина разлетелась в мелкие осколки, а Максим с чувством выполненного долга удалился. После этого он не появлялся в школе еще несколько месяцев.
Максим Арцебашев был тем самым мальчишкой, который расквасил мне нос в день, когда я первый раз в жизни переступил порог школы. Через три года после нашего переезда на Семь ветров нам дали квартиру в новом доме, отстроенном неподалеку от «хрустального замка», а наш «хрустальный замок» снесли. Максим Арцебашев жил в доме напротив нашего. Но мы так никогда и не стали с ним не только друзьями, но даже и приятелями. Впоследствии наши отношения только ухудшались. В день моего 16-летия у меня гостили друзья. Большая часть из них была старше меня на 3—4 года. Когда вся компания вышла на улицу покурить, у моих товарищей возник конфликт с местными ребятами. Откуда ни возьмись, появился пьяный Максим Арцебашев и кинулся бить понаехавших. Его остановил один из моих гостей – Дима Калинин. Он был из Тюмени и в Корсаков приехал в гости к дяде. Он схватил бутылку водки и с размаху огрел ею Максима. Удар оказался не смертельным, но после него у Максима на всю жизнь остался шрам на лице в виде огромного цветка на всю щеку. У меня и до этого хватало врагов во дворе, а после этого случая их стало еще больше. Однажды Максим с друзьями подкараулили меня и затащили в подъезд. Избить, правда, не успели. Они были пьяны, и я сумел вырваться и убежать. Через некоторое время Арцебашев ушел в армию и больше не вернулся. Он попал на подводную лодку и после окончания срока остался служить по контракту у берегов Камчатки, дослужившись до мичмана.
Из всей дворовой компании хорошие отношения у меня были только с Колей Завгородним. Он тоже учился в «А» -классе вместе с Максимом и был очень хорошим парнем – беззлобным, приветливым и простым в общении. В тот вечер, когда его провожали в армию, он вместе с друзьями вышел покурить на крыльцо подъезда. Когда все пошли назад в квартиру, он почему-то задержался. В этот момент к подъезду подъехала машина с кавказцами. Между ними и Колей произошла какая-то перебранка. Никто так и не узнал, из-за чего конкретно они повздорили. Ему выстрелили из обреза в лицо и уехали. Коли не стало, а кавказцев так никто и не нашел.
Я сильно забежал вперед. Вернемся в пятый класс.
Нашим классным руководителем стала вчерашняя студентка Виолетта Леонидовна. Она была очень стеснительной девушкой. Можно сказать, что ей повезло с нами. Попадись ей другой класс, она могла бы на всю жизнь лишиться желания работать в школе. Она не была выдающимся педагогом, но мы ее полюбили. А она полюбила нас, была внимательна к каждому и искренне за каждого переживала.
С ней было легко и просто. Не то чтобы мы были на равных, скорее, отношения можно было назвать доверительными. Она многое нам прощала. Однажды мы с моим товарищем Денисом Смирновым встретили ее в коридоре. Перед этим он прогуливал школу несколько дней подряд.
– Ты где пропадал? – строго спросила Виолетта Леонидовна.
– У меня горло болело. Простыл немного. Хотел в школу идти, а бабушка не пустила. Говорит: разболеешься, нужно дома побыть пару дней.
– Напомни-ка мне телефон твоей бабушки. Позвоню, спрошу у нее.
– 2—12-47, – отчеканил Денис, не моргнув глазом.
Мы вышли из школы и пошли в сторону наших домов. Через минуту распахнулось окно учительской, и на весь школьный двор раздался голос Виолетты Леонидовны:
– Смиииирнооооов! Это же номер автоответчика в кинотеатре, – Виолетта Леонидовна сотрясала воздух кулаком, при этом ее разбирал смех. Так прогулы и остались безнаказанными.
Одно из самых светлых моих воспоминаний о школе – учительница русского языка и литературы Лариса Михайловна Королева. Она очень любила наш класс. Помимо положенной нам школьной программы, она преподавала нам психологию. Она учила нас быть добрыми, честными и отзывчивыми. Она была первым человеком, от которого я услышал о Боге. В то время религии на Сахалине не было совсем. Ни одного храма на всю область, ни одного священника, ни книг, ни икон… Хотя нет, иконы в некоторых домах все же были. Я подолгу не мог оторвать взгляд от старинной иконы, которая стояла в доме у пожилой пары, с которой дружили мои родители. Меня очень интересовала эта тема, но никто не хотел разговаривать со мной о Боге. Мама отмахивалась, а папа говорил, что я еще пока мал, чтобы говорить на эту тему.
О Боге и о Христианстве, насколько я понимаю, Лариса Михайловна сама знала не очень много. Слишком сильно православие было вытравлено из нашей жизни. Но я видел, что она искала Бога, искала свой путь к Нему и делилась своими мыслями с нами. Она посвящала нашему классу очень много времени, в том числе и своего личного. Например, однажды она пришла и рассказала нам, что ей в руки попала очень интересная книга, которой она очень хотела бы поделиться с нами. Это была книга Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая». Она стала читать нам эту книгу вслух, выкраивая время на уроках русского и литературы и после уроков. Книга была довольно толстая, и мы потратили на нее не одну неделю. После уроков никого насильно не держали, но ни один человек не уходил. Мы слушали как завороженные в полной тишине. Местами плакали, не стесняясь слез. Книга была очень сильной и очень трагичной. Она сделала нас взрослее и добрее. После этой книги мы были уже другими.
Как я уже рассказал, в классе «А» было сплошь одно хулиганье. Но класс «В» был намного страшнее. Там было всего два хулигана, но это были самые отъявленные отморозки нашей параллели. Вокруг них вилась свита из нескольких приспешников. Сами по себе эти приспешники были нестрашными: встреча с любым из них не грозила абсолютно ничем. Но вместе они представляли собой страшную силу.
Самым грозным был Вася Кокурин. Это был человек настроения. Иногда он пребывал в благодушном расположении и мог даже заговорить с любым из нас. Но такое случалось редко. Чаще встреча с ним заканчивалась выпотрошенными карманами и парой-тройкой синяков. Вася был очень крепким. Он пил, курил, но при этом занимался спортом. Летом играл в футбол, а зимой пропадал на катке.
В каждом классе был свой король – самый сильный мальчишка, которому все подчинялись как неофициальному лидеру. Вася Кокурин был королем всей нашей параллели. Этот титул он добыл в тяжелом и кровопролитном бою с Димой Кожаровым. Это было не то в четвертом, не то в пятом классе. За битвой наблюдала чуть ли не вся школа. Наш класс был не исключением. Дима Кожаров до пятого класса учился вместе с нами, но потом его перевели в «Д» класс, в котором собрали всех отстающих. В 14 лет он отправился в колонию для несовершеннолетних.
Битва Кокурина и Кожарова до сих пор стоит у меня перед глазами. Это было жуткое и вместе с тем завораживающее зрелище. Старшеклассники следили, чтобы в руках у бойцов не было посторонних предметов. Чтобы все было по-честному. Парни дубасили друг друга нещадно. У обоих были в кровь разбиты лица и разодрана в клочья одежда. Бились не меньше часа. И все это время было совершенно непонятно, кто из них сильнее. То один валил и начинал забивать другого, то вдруг менялись местами. Они оба были страшными психопатами. Наконец Жорик (такое прозвище было у Димы Кожарова) упал и заплакал от бессилия. Он просто физически не мог больше двигаться. Устал. Вася Кокурин нанес ему еще несколько ударов, чтобы унизить и окончательно растоптать конкурента. После этого Вася стал еще агрессивнее и злее.
Был в классе «В» Рома по прозвищу Вонючий. Он страдал недержанием – постоянно сикал и какал в штаны. Кроме того, он обладал вздорным и скверным характером. Что было причиной, а что следствием – судить трудно. Но ему постоянно доставалось от Кокурина, а он никак не хотел смиряться с положением слабого и постоянно строил козни своим обидчикам, например, доносил на них учителям. Однажды в школу пришел папа Ромы, чтобы наказать обидчиков сына. В классе ему сказали, что Кокурин вместе со своей свитой в туалете курит. Папа пошел в туалет. Был он очень здоровым мужиком. Как минимум метр девяносто и косая сажень в плечах. Он раздвинул толпу курящих пятиклассников.
– Кто тут Кокурин? Ты, что ли? – он поднял за шиворот Васю.
В ту же самую секунду Вася схватил его за волосы и со всей силы двинул ему головой по носу. Били и пинали папу до тех пор, пока он не потерял сознание.
После этого случая ходить в школьный туалет стало еще страшнее.
В пятом классе у нас тоже появился свой хулиган – Саня Иншин. Он приехал из города Холмска, расположенного на западном побережье Сахалина. Он был отчаянным парнем. Попал в плохую компанию и вляпался в криминальную историю. Родители решили отправить его пожить к тетке в Корсаков в надежде, что вдали от неблагополучных дружков он возьмется за ум и станет хорошим, примерным мальчиком. Наивные. Дело было не в друзьях, а в самом Шурике. Лечиться от криминальных наклонностей его отправили в криминальную столицу Сахалина.
Саня Иншин был очень мал ростом. Видимо, это и повлияло на его характер. Он с детского сада занимался боксом. С ранних лет ему приходилось отстаивать свою честь, и делал он это с большим успехом. В этом мы убедились в первый же день его появления в нашем классе.
Виолетта Леонидовна привела новенького, представила его нам и удалилась по своим делам. К новичку сразу подошел Очкундек. Он был на две головы выше Санька.
– Ну что, коротышка, добро пожаловать в наш класс. Сбегай, принеси воды и протри доску. Будешь сегодня дежурить за меня, – вальяжно начал Очкундек, повелительно возложив руку на плечи новенькому.
Новенький ловким движением сбросил со своего плеча руку и нанес сильный удар в скулу. Продолжения не последовало. Всем все стало ясно. Буквально в тот же самый день Саня Иншин стал душой компании и негласным лидером.
Он разительно отличался от всех остальных хулиганов нашей школы. Саня был добр, весел и справедлив. Он никогда не обижал слабых, не отнимал мелочь у младших, не бравировал своей силой, не заставлял никого прислуживать ему. Он был настоящим мужиком в самом лучшем смысле этого слова. В 14 лет Саша Иншин стал фигурантом уголовного дела. Он был самым младшим членом преступной группировки, вскрывавшей на станции товарные вагоны. После суда родители забрали его в Холмск. После этого я много лет ничего не слышал о нем. Уже будучи взрослым, я случайно повстречал двоюродного брата Санька. Он рассказал мне, что братец стал вором-рецидивистом. В тот момент он отбывал очередной срок в колонии строгого режима.
В детстве у меня было много увлечений. В третьем классе я упросил отца устроить меня в музыкальную школу. Там был серьезный конкурс, но я с блеском прошел вступительные испытания. Папе сказали, что из меня выйдет толк, и зачислили на первый курс по классу фортепиано. Первым неприятным сюрпризом был дресс-код. Оказалось, что ходить в музыкальную школу нужно в брючках со стрелочками и белой рубашке. Я вел активный образ жизни. Настолько активный, что белые рубашки на мне недолго оставались белыми. Я с трудом смирился с этой необходимостью. Но в музыкалку я сходил всего раза три. Первые занятия на долгие годы отбили у меня увлечение музыкой. Я думал, что меня на первом же занятии посадят за рояль, и я начну играть, но меня посадили в маленький душный класс и заставили чертить какие-то палочки и писать какие-то непонятные и не интересные мне слова типа «сольфеджио»… что-то больше ни одного слова и вспомнить не могу.
***
В детстве я мечтал стать великим русским писателем, чтобы потомки поставили мне памятник и изучали в школах мои труды. Потом я услышал по радио программу «Пионерская Зорька». Ее вели юнкоры – юные корреспонденты. Мне было до слез обидно, что я живу не в Москве и не могу вместе с ними вести программу.
В пятом классе во время одного из уроков к нам в кабинет вошла женщина.
– Ребята, я набираю кружок юнкоров… – начала она.
Я поднял руку и закричал: «Я хочу быть юнкором!».
– Мальчик, подожди. Я хочу сначала объяснить, кто такие юнкоры.
– Я знаю, кто такие юнкоры, запишите меня!
– Ты знаешь, а другие, может быть, не знают. Подожди. Давай я расскажу.
После того как Светлана Ивановна рассказала, кто такие юнкоры, в кружок записался практически весь класс. Она не пошла в другие классы, потому что этого количества ей было более чем достаточно.
На первом занятии Светлана Ивановна предложила нам написать по заметке для районной газеты «Восход».
– Ребята, ну что у вас в школе интересного происходит?
– Да ничего. Что может интересного происходить в школе? Мы и в школу-то ходим третий день, а до этого в колхозе картошку собирали.
– Так напишите про картошку! Это же так интересно!
– Чего там интересного!? Все очень плохо организовано! Мука одна, а не работа!
11 ноября 1989 в «Восходе» появилась рубрика «Уголок юнкора», в которой вышли две заметки. Одна моя, другая – моей одноклассницы Жени Голубкиной. Это была моя первая публикация. В ней я критиковал руководителей колхоза – за то, что очень плохо организовывают труд школьников, и учителей – за то, что не делают поблажек в учебе героям сельскохозяйственного труда.
В школе у меня были неприятности. Состоялся разговор на повышенных тонах сначала с классным руководителем, затем с завучем и директором. Полученная взбучка не только не отбила у меня охоту заниматься журналистикой, но напротив – придала мне уверенности в том, что дело стоящее. Я стал важным человеком, мое имя узнал весь город. А на первый гонорар, составивший около трех рублей, я сводил родителей в кафе «Сладкоежка».
Темы для статей буквально валялись под ногами. В то время только-только начали входить в оборот одноразовые шприцы. Рядом с хирургическим отделением городской больницы, располагавшемся неподалеку от нашей школы, на помойке было много использованных шприцев. Мы их подбирали и брызгались друг в друга водой. Однажды мне брызнули в глаз. Было очень неприятно. Мало ли чем болел человек, которому делали укол этим шприцем. Я написал статью с очень провокационным названием «Нужны ли нам одноразовые шприцы?». В ней я развил мысль о том, что дети играют шприцами, которые могут быть заражены чаем угодно и даже СПИДом, про который тогда было очень много разговоров. Через несколько дней меня вместе со Светланой Ивановной вызвали в горком КПСС. Светлана Ивановна сильно волновалась. Я не боялся, потому что знал, что я ребенок, и меня не посадят. В горкоме нас направили к главному врачу Корсаковского района. Почему-то его кабинет был не в больнице, а в комитете партии.
Главный врач поблагодарил меня за бдительность и попросил написать в продолжение темы заметку о том, что партия приняла меры, и во всех медицинских учреждениях города и района налажен механизм сбора и утилизации использованных шприцев. С тех пор бесплатные «брызгалки» на больничной помойке закончились. Одноклассники спасибо мне за это не сказали.
Я очень благодарен Светлане Ивановне за то, что она заложила фундамент моей будущей профессии. Признаюсь, что писать статьи в газету поначалу мне было очень нелегко. Иногда она заставляла меня переписывать тексты по пять раз. Я не понимал, как лучше начать, о чем рассказать, а о чем промолчать. Я плакал и говорил: «Ну ее, эту заметку! Давайте я лучше напишу о чем-нибудь другом!». Но Светлана Ивановна была непреклонна. В такие минуты я ненавидел ее и боялся больше, чем всех корсаковских хулиганов вместе взятых. Она казалось мне злым проклятием, от которого невозможно избавиться. Я бросал кружок несколько раз. Это были радостные и беззаботные дни. Но после двух-трех прогулов подряд Светлана Ивановна приходила ко мне домой или в школу и я чувствовал то, что чувствует кролик, встретивший голодного удава. В такие минуты я начинал жалеть, что родился на свет.
– Ты не должен бросать журналистику! – твердила мне Светлана Ивановна. – Если ты бросишь, сильно об этом пожалеешь.
– А как же другие бросили кружок? Ведь из тех, кто начинал ходить с самого начала, кроме меня, никого не осталось. Все походят и бросают. Никто еще не пожалел.
– Ты – не все. У тебя есть талант, – стояла на своем Светлана Ивановна. – И я сделаю из тебя хорошего журналиста. Потом еще скажешь мне спасибо.
– Какой же у меня талант, если вы заставляете меня каждый текст переписывать по пять раз?
– А ты как хотел, дружок? Чтобы родиться сразу великим Достоевским? Нет, друг мой! Талант нужно развивать. Нужно учиться, учиться, учиться и еще тысячу раз учиться, и только тогда ты станешь настоящим мастером своего дела.
На следующий день после школы я обреченно плелся на кружок – постигать тайны журналистской профессии.
Светлана Ивановна, как и обещала, сделала из меня журналиста. Уже в 12 лет мои тексты выходили в районной газете без единой редакторской правки. Хотя грамматические ошибки у меня были, да и сейчас встречаются.
Когда мне исполнилось 12 лет, главный редактор районной газеты торжественно вручил мне удостоверение внештатного корреспондента. Я очень гордился этой красной корочкой, на которой золочеными буквами было написано «Пресса».
Мои учителя со временем не только перестали препятствовать моему увлечению журналистикой, но даже стали обращаться за помощью в освещении тех или иных тем. Однажды нас с Гришей Павловым пригласила к себе директор Дома пионеров. Она попросила написать заметку о том, что напротив здания очень не хватает знаков «Пешеходный переход» и «Осторожно! Дети!». Дети выбегают после занятий и прямиком попадают под колеса мчащихся автомобилей. На этом месте только за последний год произошло два наезда на подростков, и лишь чудом оба остались живы.
Статью мы написали в соавторстве с Гришей Павловым. На следующий день к нам в школу пришел майор милиции, сказал, что зимой знаки ставить проблематично, нужно копать мерзлую землю. Если у нас есть желание сделать это своими силами, он предложил прийти к ним в ГАИ, взять знаки и установить их самостоятельно. А если у нас такого желания нет, подождать весны и не бегать через дорогу в том месте, а переходить на ближайшем перекрестке.
Об этой встрече с майором я написал хлесткий фельетон. На следующий день после его выхода, несмотря на лютый мороз, знаки напротив Дома пионеров стояли.
Однажды я решил сходить в кино. Был у нас в Корсакове специализированный детский кинотеатр. Пришел я, а там фильм с пометкой «Дети до 16 лет не допускаются». Хотел прикинуться взрослым, но меня не пустили. Чем еще себя занять, кроме написания очередной заметки? Меня, конечно, после этого не начали пускать на взрослые фильмы, но и в детском кинотеатре их показывать перестали.
Женя Тимошенко был моим лучшим другом. Думаю, что как минимум половина пацанов в нашем классе считала его своим лучшим другом. Такой он человек – веселый, беззаботный, компанейский. Он был совершенно неконфликтным, я не помню, чтобы он хоть раз дрался или даже просто с кем-то ссорился. Но при этом его никогда не трогали хулиганы. Он мог пройти мимо самых отъявленных отморозков совершенно без последствий. Я всегда поражался этой способности Женьки и всегда отдавал ему на хранение деньги и ценные предметы, если мы куда-то отправлялись вместе.
В 1990 году на острове начала издаваться первая частная газета «Свободный Сахалин». Она разительно отличалась от привычных глазу рупоров Советской власти – фривольная верстка, подробные астрологические прогнозы, советы диетологов, астрологов, сексопатологов… В общем, полный набор того, что надо для счастья читателю, измученному отчетами об исполнении генеральной линии партии.
Смелым было не только наполнение газеты, но и способ ее распространения. Часть тиража, как и все остальные издания, конечно же, продавалась через единственную на то время сеть «Союзпечать». Большая же часть газеты реализовалась революционным для тех времен способом – через уличных распространителей. В Корсакове первыми уличными распространителями стали мы – юные корреспонденты корсаковского Дома пионеров. Светлана Ивановна была знакома с редактором новой газеты. Он знал, что у нее в подчинении есть активные и бойкие ребята, и предложил нам заработать.
Светлана Ивановна выдала нам по 50 газет и отправила нас на улицу. Газета стоила 30 копеек. Нам полагалось по пять копеек с каждой газеты. При успешной торговле можно было заработать за несколько часов два рубля с полтиной. Этого хватило бы на целый пир в кафе «Лакомка».
– Покупайте газету! Свежий номер! Удобная телепрограмма! Подробный гороскоп на неделю! Советы психолога! Только в этом номере о том, как похудеть, не отказывая себе в еде…
Мы с самого начала держались вместе с Женькой. Вдвоем как-то веселее было. Вскоре мы решили объединить наши усилия. У меня лучше получалось привлекать внимание и рекламировать газету, а он взял на себя расчет с покупателями. В его руках касса была в полной безопасности в случае встречи с хулиганами.
Дело шло, но не так быстро, как хотелось бы. Народу на улице в разгар рабочего дня было немного. К тому же мы, то и дело натыкались на людей, которых уже успели осчастливить наши конкуренты.
– Я кое-что придумал! – осенило вдруг моего напарника. – У меня тут тетка рядом работает. Пойдем к ней зарулим. Там еще человек десять сидит.
Мы зашли в контору, где скучало полтора десятка женщин. Каждая купила по газете. Такой поворот нам очень понравился. Уже не гоняясь за прохожими на улице, мы прямиком направились в ателье «Чародейка», где работало еще с десяток женщин. Оттуда – в жилконтору… Сотню газет мы реализовали часа за два.
На следующий день все явились к Светлане Ивановне сдавать выручку. Некоторые принесли назад добрую половину газет, не сумев продать даже 50 экземпляров. Мы с Женькой сдали выручку и пошли кутить на честно заработанную пятерку. По тем временам это был очень жирный куш.
На следующей неделе мы взяли по сотне газет и пошли по отработанному маршруту. Пройдя по всем конторам, лежавшим у нас на пути, мы начали заходить в пятиэтажки и звонить подряд во все квартиры. В каждой третьей газету покупали. Мы дошли до порта.
– Пойдем в мехмастерские, – предложил я. – У меня там папа работает. Там народу человек сто.
– Так они же там работают, а не сидят, – скуксился Женька. – Им разве до газет. Давай тогда лучше пойдем по пароходам. Вот там мужики сидят и бухают от нечего делать.
Мы прошли давно проторенными тропами на причал Базы океанического рыболовства. Это было крупнейшее предприятие Сахалинской области. Оно располагало флотом в несколько сотен единиц от небольших траулеров-морозильщиков до огромных плавбаз и плавзаводов, которые годами работали в Тихом океане в полностью автономном режиме. Если бы весь флот пришел разом в порт приписки, то он не только в Корсаковском порту бы не уместился, но и в заливе Анива ему было бы тесно. В БОРе работали люди со всего Советского Союза. Сотрудников на предприятии было много больше, чем жителей в Корсакове. Благо, что все они были разбросаны по тихоокеанским просторам и появлялись в порту не чаще, чем раз в 5—6 месяцев. Нам повезло. Только что пришвартовался БМРТ (большой морозильный рыболовный траулер). Часть команды уже успела сойти на берег, но на борту кипела жизнь. Мы проскользнули мимо вахтенного и пошли по каютам. У Женьки дед был моряком, а у меня на таких БМРТ-осах морячил дядя. Мы оба ориентировались там как рыбы в воде.
– Здравствуйте! С прибытием вас, – начинал я разговор с морячками. – Не желаете газетку купить? Самая интересная газета «Свободный Сахалин». Сенсационные материалы…
– Петрович, ты понял, куда мы попали! – перебил меня хозяин каюты, обращаясь к своему собутыльнику. – У нас теперь, как до революции, пацаны бегают и газеты продают. Как в кино! Ешкин кот! Ушли из одной страны, вернулись в другую. А ну, пацан, иди сюда. Расскажи-ка нам, от кого Сахалин ваш освободили? Куда Горбачева дели? Чего вы тут вообще без нас натворили?
Оказалось, что экипаж траулера провел в море более полугода. За это время в стране произошли большие изменения. Да и страны-то как таковой не стало. На промысле мужики были оторваны от новостей. Какая-то информация, конечно, поступала, но времени на то, чтобы ее обсуждать и переваривать, не было. Работали в поте лица. Все новости за полгода обрушились на них по приходу в порт.
– Да ведь у меня Лешка такой же, как ты, – трепал меня по голове пьяный моряк. – Сколько тебе годов-то?
– Двенадцать
– Во! И Лешке моему тоже двенадцать будет в феврале. Надо хоть написать ему. Чего он там делает? Тоже, что ли, газеты продает? «Свободный Саратов». Как тебе, Петрович?
– Главное, чтобы не ботинки чистил, – пробубнил в усы Петрович.
– Ты так даже не шути! – стукнул по столу кулаком хозяин каюты. – Мой сын ботинки чистить не будет никогда. Газеты продавать – это еще хрен с ним. Но не ботинки чистить…
– Так вы газету купите? – напомнил я о себе. – Нам еще уроки учить.
– Да, кинь там в гальюне штук пять. А то у нас как раз нечем задницу вытирать. Купите себе мороженого, – моряк протянул купюру в двадцать пять рублей.
– У меня столько сдачи нет, – растерялся Женька.
– Сдачи не надо! – махнул рукой добряк. – Мы сегодня с Петровичем гуляем. Можем себе позволить. У меня Лешка вот такой, как ты…
Быстро раскланявшись и поблагодарив за щедрость, мы с Женькой выскочили из каюты и, переглянувшись, пошли в следующую. Таких щедрых подарков в тот день мы больше не получали, но в целом торговля шла более чем шикарно. Газеты покупали в количестве и с одной целью – «штук пять в гальюне оставь». И давали без сдачи кто трешку, кто пятерку, а кто и червонец. В общей сложности улов составил порядка 180 рублей. Нас распирало от счастья. После того как мы обошли весь пароход, у нас еще оставалось несколько десятков газет.
– Что-то мне в лом идти с ними по квартирам, – процедил Женька.
– После таких доходов торговля в том виде, как мы занимались ею до сих пор, утратила всякую привлекательность, – поддержал я товарища.
– Давай их завтра отнесем назад Светлане Ивановне, – предложил Женька.
– Что-то даже лень таскаться с ними. Может, за борт их? Можем себе позволить такую роскошь. Мы остановились на трапе и перекинули через веревочный борт остатки газет.
– Можно было просто людям раздать на улице, – грустно проговорил Женька.
– Так красивше, – пробормотал я, глядя на то, как налетевшие чайки треплют наши газеты, приняв их за еду.
***
Последний раз я был в родной школе, когда мне было 20 лет. Перед этим я выпивал где-то на Семи ветрах с друзьями. Кто-то предложил пойти в школу на дискотеку, и все согласились. В актовом зале школы было полно народу. Играла какая-то модная дискотечная музыка, мерцал стробоскоп, бегали огоньки. Танцами происходящее назвать было трудно. Скорее это была тусовка: народ стоял кучками и что-то между собой обсуждал, слегка покачивая головами в такт музыке. Лишь кое-где девочки пытались танцевать. Лица были в основном незнакомые, хотя то и дело я угадывал вымахавших до реальных человеческих размеров некоторых маленьких отморозков, нападавших на меня толпой в то время, когда я еще не умел постоять за себя. Я потерял из виду своих друзей и слонялся по залу, пытаясь их отыскать. Продираясь через толпу, я, видимо, задел одного из теперешних школьных авторитетов по прозвищу Голова. Он предложил выйти на улицу и поговорить в тишине. Я вышел. На улице меня плотным кольцом окружила стая малолеток. Совсем мелких – они были мне примерно по грудь. Их было человек 50, а может быть, даже 100. Головы среди них не было. Я попытался выйти, но кольцо было очень плотным. Я слышал, как между собой они шептались, и смысл их шепота был в том, что я крепко влип и, наверное, живым мне отсюда не уйти. Вдруг по кругу пробежал возглас: «Чуня!», «Чуня идет!», «Смотрите, смотрите – Чуня! Теперь рыжему точно …ц!»
Толпа расступилась, впуская в центр маленького толстого корейца лет 17. Его рожа мне тоже была знакома. Ее я каждый раз видел в толпе нападавших на меня отморозков. А когда я встречал его одного, он менял траекторию и обходил как можно дальше. Все эти ребята были очень трусливы поодиночке. Чуня был толст, у него было абсолютно плоское, даже для корейца слишком плоское лицо – две щелки глаз, две круглые дырочки носа и прорезь рта. Он был очень дорого одет, к тому же выпячивал грудь и задирал нос, пытаясь казаться очень важным. Когда он появился, вся мелюзга замолчала. Чуня начал говорить. Он нес какую-то пургу про то, что всяким лошарам не место среди порядочных пацанов, что били меня в былые годы слишком мало, раз я этого не понял, и что теперь моя судьба в его руках.
– А ты кто такой? – спросил я.
Сзади раздался подобострастный шепот: «Он Чуню не знает!», «Во дурак, Чуне такие вопросы задает!», «Чуня – это же двоюродный брат Чукчи!».
– Ах, брат Чукчи! Ну тогда передай от меня брату! – с этими словами я одним ударом вырубил Чуню.
Он упал на руки своим почитателям. Я повернулся и спросил, нет ли здесь еще родственников Чукчи. Повисла гробовая тишина. Я повернулся, толпа отступила, но не расступилась. Я попытался раздвинуть цепь, но сзади на меня прыгнули сразу несколько человек. Они повалили меня на асфальт и стали бить. Вскоре я потерял сознание.
Очнулся утром в хирургическом отделении больницы. Один глаз не открывался, второй открывался совсем чуть-чуть. Мое лицо превратилось в одну сплошную гематому. Я стал немного похож на Чуню, только еще страшнее. У меня было сильное сотрясение мозга. Кости, к счастью, были все целы. Вскоре пришел Голова с кем-то из своих друзей. Они принесли фруктов и, как мне показалось, искренне интересовались моим здоровьем. На самом деле они, конечно, боялись, что я заявлю на них в милицию, ведь из актового зала школы вывели меня именно они. Голова делал вид, что совершенно непричастен к моему избиению, что ждал меня за углом и лишь потом узнал о том, что произошло.
– А ты помнишь, что Чуне по рылу двинул? – восторженно спросил Голова. – Он вообще в шоке. Лежит дома с сотрясением, бланш на пол-лица. Ты – отчаянный чувак! Вот уж никто от тебя такого героизма не ожидал.
– Да! А Чуне полезно, кстати, – встрял в разговор друг Головы. – Он никогда по роже не получал. Только и умеет что лохов беззащитных бить.
С тех пор я ни разу не посещал школу, и мое последнее впечатление о ней оказалось еще хуже первого.