Глава 4
Нулевой километр
– Эй, как там тебя, Дэв… Пожрать что-нибудь есть?
Старший Рябой – рожа как дробью мелкой стрельнули, Молодой еще, тот самый, который мне руки сковал. Двух остальных я не знал как зовут, но негодяи и сущая дрянь, это понятно. Еще был Плешак. Плешак сидел неподалеку от того места, где взяли меня. Прикованный к высокой железной рогатке. Меня тоже приковали рядом с ним, руками к ферме, причем руки задрали так высоко, что я висел как на дыбе, плечи выворачивало, Плешаку было гораздо лучше, он просто сидел на земле.
Некоторое время мы молчали, потом Плешак завелся и уже не затыкался.
Болтал, болтал, болтал. В основном про то, что нас тут не просто так приковали. Во-первых, мы можем быть приманкой. Тут неподалеку болото, а это много о чем говорит. Там могут водиться коркодилы, а коркодилья желчь – ценнейший продукт, особенно от суставных немочей. Во-вторых, тут опять же неподалеку болото, и не исключено, что там водится Демон Вод, Ульху, которого как раз пришло время задобрить свеженькой человеческой жертвой…
При этом Плешак с поганеньким радостным сочувствием поглядывал своими хитренькими глазками, видимо, на эту жертву я как раз и предназначался. Во всяком случае, по его мнению.
Где-то через час Плешак проговорился. Оказывается, Демон Вод Ульху был очень брезгливым демоном – поскольку в водах обитал, а в водах не то что на суше, чисто. И вот, когда Демон покажется из своей трясины и приблизится с плотоядными намерениями, следует немедленно обгадиться. Чудовище почует вонь и побрезгует засранцем. Так что он, Плешак, чувствует в этом отношении себя вполне уверенно.
Плешак с превосходством улыбнулся.
Дело в том, что он дальновидно не ходил по нужде уже три дня, создав тем самым необходимые для отражения посягательств демона припасы.
Конечно, рассуждал Плешак вслух, тут возникают определенные сложности – чтобы таким образом отпугивать Демона, нужно что-то употреблять в пищу, вот он и спрашивает, нет ли чего пожрать…
Даже если у меня и было что пожрать, то все равно достать я бы не смог – руки-то задраны. Но Плешак на это никакого внимания не обращал.
Банда явилась часа через три, к этому моменту у меня уже затекли запястья и плечи. Но я терпел, вернее, почти не чувствовал боли, потому что Плешак болтал, никак не унимался, это действовало крепче белены, еще чуть – и у меня из глаз потекла бы кровь.
– Лучше с ними не разговаривай, – советовал Плешак, пока они приближались. – Это рейдеры, они всех убивают. Нас тоже наверняка убьют, завтра или послезавтра. Или через три дня…
– Зачем?
– Зачем убьют? Да мало ли… Человека можно много для чего использовать, кожа, например, очень хорошая…
Я хотел напомнить – совсем недавно Плешак утверждал, что нас припасли для Демона Вод и надо этому всеми силами желудочных отделов организма противостоять, но не стал. К тому же Плешак убеждал, что лично он охотников за кожей не опасается – он уже загодя повсеместно испещрил свое туловище язвами, шрамами, кратерами от фурункулов и прочими кожными напастями, так что с этой стороны у него тоже все в порядке, гораздо хуже будет, если…
– Если туда продадут, – продолжал Плешак. – Там, – он кивнул на запад, за Кольцо, – там много охочих до человечинки…
И вообще к вечеру этого дня я немного пожалел, что падшие меня не пристрелили. Пух – и все, я уже поднимаюсь по хрустальной лестнице в сияющие чертоги Облачной Канцелярии. А тут…
Плешак оказался настоящим чудовищем, хуже волкера. Он все время болтал, то есть рассказывал о своей прошлой жизни и немного о будущем, в прошлом ему жилось весьма хорошо, в обозримом будущем он должен был сдохнуть, но это ладно, плохо, что пожрать ничего нет.
– Я говорю – мы точно сдохнем. У тебя есть что пожрать? Если есть, то этим не говори…
– Нет, – ответил я.
– Я так и знал. Я так и знал, а я уже совсем немолод, чтобы голодать… Слушай, дружочек, ну, может, в карманах, у тебя так много карманов… Уже подходят, это рейдеры, они всех убивают…
Появились рейдеры. Избили немного, затем нагрузили добром и повели на юг. Я отметил, что карабин, и рюкзак, и спальник, все мои вещи они не выкинули, сохранили. Даже Папу оставили.
Плешак тоже это отметил.
– Это правильно, что они кошака твоего не выкинули, – сказал он. – Смотри, какой он жирный, мы потом его сожрем…
Плешак был уже совсем стар, лет, наверное, около сорока, удивительно, как он до такого возраста дожил. Вот Гомер, он тоже немолодым умер, но Гомер от этого Плешака здорово отличался. Худой такой, твердый, как из веревок железных скрученный. А у этого брюшко, щеки, колени распухшие, как он так протянул?
Плешак сам рассказал как.
Как счастливо он жил на юге, в какой-то очень удачной трубе. Труба была забрана мелкой решеткой, и никакая крупная дрянь сквозь решетку не проникала, сама же труба находилась рядом со старицей, чрезвычайно богатой лягушками. Как за много лет такого житья Плешак приобрел прочные навыки охоты на этих самых лягушек и никогда не голодал. Он чрезвычайно точно метал камни, ловил лягушек сетью и накалывал на особую пику, связанную из острых спиц. На зиму он вялил лягушек, с запасом вялил, и нанизывал на проволоку такими стогами, и всю зиму питался ими с большим удовольствием, жир нагуливал. Никуда особо не ходил, предпочитая прятаться в трубе. И так бы и продолжалось, но весна выдалась морозной и в старице вымерзла вся икра.
Некоторое время Плешак держался на старых запасах, но потом ему пришлось вылезти. Он совершенно не умел охотиться, не умел ловить рыбу, не умел искать грибы, но ему повезло – забрел на заросли мышиного гороха, обожрался и уснул. А проснулся уже в наручниках. Ничего, в наручниках тоже жить можно, особенно такому полезному человеку, как он. Вот они вчера проходили мимо канав, в них наверняка есть лягушки, отличные, упитанные, он может набить лягушек и зажарить их на решетке, он умеет подманивать лягушек особым звуком. Плешак тут же стал изображать горлом, как он этих лягушек подманивал, и заквакал довольно мерзко и тошнотворно. Меня точно затошнило, однако на помощь пришел Молодой и избил Плешака, после этого он совсем плохо стал ходить.
Но не заткнулся. Вспоминал свое детство да свою молодость, как там все по-другому было, и все время тыкал мне в спину.
Увидит что-нибудь, и тычет.
– Это Медведково. Северное. Тут медведки жили, во множестве, ги-иблое место. Мне папа рассказывал, они на медведок ходили. Лютые звери. Лютые.
Медведково меня не особо удивило, от другой местности оно не очень отличалось – разрушенные дома, вот и все Медведково.
– А это Большая Размычка. Тут раньше китайцы жили, они со стороны Ярославля бежали, говорят, все дороги от них чернели, вон там…
Большая Размычка больше всего походила на огромную кучу мусора, на муравейник такой, метров двадцать в высоту. Но не из иголок и не из песка, а из разной дряни, даже машины кое-где торчали. Дороги вообще никакой, прямиком простиралась растительность. А про Ярославль я вообще плохо знал, Гомер рассказывал, что там народ жил особенно яростный, и когда из Китая рванули беженцы, они держали оборону до последнего человека.
– Тогда еще через МКАД можно было перебраться, – рассказывал Плешак. – Вот все внутрь и перли, думали, что жизнь там самая хорошая сохранилась. Рвались, рвались как ненормальные. Ну, чтобы они не рвались, дорогу ядом и залили. ВиЭксЗет, самый страшный. До сих пор к дороге нельзя подойти.
Это точно, к дороге подойти нельзя, правильно Гомер говорил, огорожено зло ядовитым кольцом, и нет ни входа туда, ни выхода. Зато вдоль можно. И тропки протоптаны, видно, что народ туда-сюда шастает. Хорошие такие – легко идти, мне совсем не нравились эти тропки. Из-за погани – она всегда в таких местах подкарауливает. Кенга вот, зароется в мусор, глаза выставит – и ждет. Хоть неделю может ждать, ей что. А как ты появишься – она сразу раз – и все. Из-за жнецов. Жнецы по всяким таким тропкам с большим удовольствием передвигаются. Я вот представлял – идем мы, идем, а тут из-за поворота жнец. Новенький, оранжевый, блестящий. И что делать? Куда я с этим пузатым прицепом побегу? Не получится. А рейдерам все равно и даже очень удобно – нас бросят – и врассыпную, успеют оторваться, пока он нас будет в лапшу переделывать.
– А это Синие Корчи. Тут землю корчило, прямо изнутри…
Похоже. Будто под землей взбесилось сразу много гигантских червей, и все они тут извивались. Поломанные дома, дорога сама скорченная, извивается горбом, сразу видно, нехорошее место, непонятно, почему Синие?
И воняет. Какой-то горечью.
Нет, не нравилось мне это путешествие. Гнали нас, как баранов, подгоняли, и так два дня уже. Шли извилисто, я следил за Вышкой. Сначала она приближалась, так что иногда даже без трубы можно было разглядеть свисающие с нее тросы, похожие на щупальца. На второй день она стала смещаться и оказалась по правую руку, затем Рябой – вожак рейдеров свернул к востоку, и Вышка осталась за спиной и вскоре исчезла. А еще она все время меняла цвет, от синего до фиолетового, много разных.
После Синих Корч, через километр, началось горячее болото, которое случается на месте большой свалки, к небу курились дымы, стало жарче, и Рябой повел свою банду в обход.
Мы оказались в лесу, сквозь который немного просвечивала старая жизнь, и блуждали в нем сложной тропинкой. Лес был явно мреческий, я такие хорошо отличаю, на деревьях там поломанных веток много и клоки свисают – оттого, что мрецы приходят спины расчесывать – у них из хребтов щетина лезет, от этого чесотка. Я бы в такой лес и не совался, но этим падшим все нипочем. И все кончилось, как и должно было кончиться, – откуда-то, я даже заметить не успел, выскочили три здоровенных мреца и, растопырившись, кинулись на нас.
Папа завыл, а Плешак завизжал еще больше и потащил меня к ближайшей сосне.
– Карабин! – крикнул я. – Карабин дайте!
Но никто мне, конечно, ничего не вернул, ни карабина, ни топора. Мрецы перли на нас, ускоряясь в своей манере, как это у них водится, вприпрыжку. Зубами уже прищелкивая, чавкая и хрумкая.
Плешак визжал уже совсем неприлично, а я сделать ничего не мог, руки за спиной. Рейдеров же не очень мрецы испугали, способ общения с мречью у них был свой, особый.
Автоматические винтовки. Облезлые. Когда-то черные, теперь все протертые, пегие. Однажды Яков нашел такую, снял с трупа, и вот тоже такая же ситуация случилась. Правда, не мрецы, кикимора выскочила, понеслась, Як вскинул винтовку, давай стрелять, а она не стреляет. И все, нет Яка.
Но эти с винтовками обращаться кое-как умели, едва мрецы приблизились на расстояние поражения, открыли огонь. Широко, патроны не экономили, хотя стреляли все-таки не очень. Грому много, толку мало – мрецов отбрасывало назад, но они не останавливались.
А мрецу надо бить в шею. В туловище бесполезно, ну или, по крайней мере, зарядов двадцать выпустить, чтобы позвоночник разбить. В голову тоже толку попадать особого нет – там вместо мозга пузыри зеленые, если только картечью с короткого расстояния. В шею надо. Чтобы снести позвонки. Тогда мрец останавливается. А эти били по корпусу в основном, на каждого мреца почти по магазину потратили. Мрецы в хлам рассыпались, а я сделал выводы. Что у рейдеров есть базы. Вдоль Птичьего Пути. Потому что таскать с собой столько патронов нельзя.
Эти справились. Количеством пуль. Хохотали потом, видимо, героями себя чувствовали, до вечера рассказывали истории про то, как они в одиночку расправлялись с целыми мертвечиными стаями.
В ночь мы остановились в каком-то безымянном поселении, кирпичные домики с проваленными крышами, вокруг черепица, и колотая и целая, полезли в погреб. Хитрый такой погреб, скрытный, с виду и не скажешь, что есть. Внутри нары, запасы в ящиках, большие баки с водой. Для нас никаких спальных мест не нашлось, пришлось на полу. Ночью я собирался найти какую-нибудь проволоку и вскрыть наручники, но Молодой замкнул на браслетах навесной замок. Карту еще у меня отобрал, сжег, гад.
Следующий день минул без особых происшествий. С утра зарядил дождь, причем, судя по всему, кислый, во всяком случае, из погреба мы вылезать не стали. Рейдеры валялись на нарах, а мы на полу, очень скоро по стенкам потекла вонючая вода, и нам с Плешаком пришлось сидеть на корточках.
Рейдеры от скуки играли в кости. Конечно же, они играли на нас. На меня и на Плешака. Ставки делали и пробивали ушники. Иногда мне, но чаще Плешаку, он, видимо, был неудачником, через час такой игры я почти ничего уже не слышал, а у него из правого уха потекла кровь. Наверное, если бы еще час играли, я оглох бы, но тут Рябой что-то почуял и погнал меня наружу, прицепил на трос и выгнал. Проверить степень кислотности. То есть, если я расплавлюсь, кожа сползет, волосы выпадут, то выходить нельзя.
А там, снаружи, красиво было. Над головой тучи, жирные, но не желтые, как при кислоте, а вполне себе сизые, нормальные. И дождь нормальный, я это сразу почувствовал, языком лизнул на проверку. А над городом, там, за Дорогой Птиц, никаких туч, небо светлое, и солнышко сверху течет, а на границе тучи смешиваются со светом и клубится бешеная радуга.
Красиво. Я стоял, смотрел и смотрел, как ведьмой сглаженный. Мне хотелось еще, даже несмотря на дождь, нагло сбегавший мне за воротник, но из погреба дернули, и я вернулся.
Игра там разворачивалась уже серьезная, Рябой ставил зуб Плешака, я появился, и Молодой поглядел на меня с интересом.
Но не повезло Плешаку. Рябой направился к нему, Плешак стал упрашивать не вырывать коренные, вот тут спереди у него есть подходящий…
Рябой его не послушал.
Он был вроде как главным, но в кости ему не везло, к вечеру Плешак лишился еще нескольких зубов, причем заглавных, для жевания. Так что ночью к вою погани снаружи добавлялись жалобные всхлипывания Плешака, у которого болели десны. Он даже причитал немного. О том, что теперь у него зубов мало и по этому случаю надо искать мясорубку, потому что лягушки как назло сейчас пошли жесткие, не то что раньше.
Утром нас разбудили пинками и дали завтрак. Жилы. Сушеные, скрученные в жгуты, желтые и по виду подозрительные, одну мне, другую Плешаку. Я принялся жевать, но Плешак тут же заныл, что вчера он лишился многого, и прямо-таки выхватил кушанье, заявив, что я еще молодой, а ему требуется питание для восстановления.
Это меня на некоторое время разозлило, но я быстро взял себя в руки, успокоился и стал наблюдать, как этот лягушатник обедает. Жевал, чавкал, не забывая напоминать о том, что лягушки не в пример вкусней. Особенно коричневые, зеленые все-таки горчат, а коричневые – в самый раз, и даже самые что ни на есть.
После завтрака нас вытолкали на поверхность и погнали вдоль дороги, к югу. В этом месте дорога шла невысоко, и можно было видеть, что случается с теми, кто пытается пробраться поверху. Несколько волкеров, кенга, мрецы, много других тварей, которые сгнили до степени полной неопределяемости. Птиц. Птиц больше всего валялось. Самых разных, от маленьких, вроде как рыжих воробьев, до совсем непомерных, которые могли, наверное, ребенка утащить. Сила Дороги распространялась вверх, птицы пролетали и падали. А другие подлетали, привлеченные видом гнили, и тоже дохли, умножая количество смерти. Много птиц, понятно, почему Дорогой Птиц называется.
Мы пробежали, наверное, километра три, и Рябой скомандовал остановку.
– Ну вот, – радостно сказал он. – Все, пришли.
Он указал пальцем.
Раньше я никогда такого не видел, Дорога Птиц расходилась в разные стороны, вздымалась вверх и закручивалась в плоский узел, так что в воздухе пересекалось сразу несколько дорожных лент, вокруг валялось много машин, ну, тут везде машины были. Дорога под этим узлом выглядела вполне проходимо.
– Нулевой километр! – с каким-то восторгом прошептал мне Плешак. – Здесь можно пройти, я слышал! Это Горькое шоссе!
– Почему Горькое? – спросил я.
– Много народу передохло, – ответил вместо Плешака Молодой. – Самое гиблое место. Развязка.
Молодой провел рукой по шее.
Мне все сразу стало понятно. Развязка. Нехорошее слово, на самом деле.
Рейдеры оживились, все эти конченые души пришли в возбуждение, зашевелили губами и стали на нас поглядывать с повышенным вниманием.
Я стоял спокойно, даже расслабленно. Падшие закурили, Папа закашлялся, и тогда один из тех, что был мне незнаком именем, выпустил в клетку густую струю. Они заржали, и этот Плешак тоже захихикал, мне и его стало жаль. Садисты, так вроде. Садисты будут строго наказаны, очень строго. Так учил Гомер.
И я в этом не сомневался. Добро да возвысится над злом. Непременно.
– Туда пойдем? – трусливо спросил Плешак и кивнул на дорогу, ведущую под эту развязку.
Я бы не пошел. Вроде чисто, но не пошел бы. И эти не пошли, Рябой повел вправо, вдоль насыпи, и это мне совсем уже не понравилось. Плешак начал вонять, самым настоящим образом, мне показалось, он все-таки обделался. Отпугивал своего Ульху. А может, это от дороги воняло так, там падаль много лет собиралась.
От развязки совсем недалеко оказалось, метров сто, и увидели лаз. Дыру в земле, прокопанную довольно неаккуратно. Знак еще рядом. Не старый знак, какие встречались еще кое-где, не облезлый кирпич, не белая стрелка и не паровоз с рельсами, а улитка.
Улитка, обычная улитка в перевернутом треугольнике.
– Мама… – прошептал Плешак.
Не знаю, чего уж он там испугался, то ли лаза, то ли улитки, но задрожал так отчетливо, что я почувствовал. И завоняло сильнее.
Солнце светило совсем сверху, я сощурился и увидел. Лаз выходил в тоннель. В небольшой такой туннель, который вел на ту сторону дороги. Удобно. А вокруг лаза цветы разрослись, какие-то незнакомые совсем, непонятного цвета – ярко-ярко-зеленого.
– Вот мы и дома, – сказал Рябой с удовольствием.
Плешак дернулся. Рябой наставил обрез.
– Что? – спросил я.
– Туда.
Он указал стволами в сторону туннеля.
– Зачем?
Молодой не ответил, ткнул в зубы стволами, передний выбил, тут я все окончательно и уяснил. Что им надо было, почему они меня не прикончили сразу.
Огляделся, но тут и все остальные на меня оружие наставили. Отобрали карабин. Я все равно не мог им воспользоваться – из-за наручников, рюкзак и спальник тоже отняли. Про Плешака они забыли, и если у него сохранилось бы хотя бы с горошину ума, он бы побежал. Но он смотрел на это с подобострастной и одновременно сочувствующей улыбкой.
– Вперед, – Рябой подмигнул мне. – Иди, не бойся.
Я понюхал. Из дыры ничем не пахло. Но что-то там явно было. Что-то вроде зверобоя. Только хуже. Явно хуже.
– Может, скажете все-таки?
Видимо, шанса никакого.
– Шагай.
Молодой прицелился мне в голову.
В таких случаях полагается молиться. Просить отвести беду, отвести зло. Но в голове почему-то ничего не всплывало. И ничего, никаких чувств. Еще несколько минут назад я чувствовал страх, сейчас ничего. Ничего.
Я не умру в этой дыре. Совершенно точно. Я знал почему-то.
Молодой прищелкнул языком, и я шагнул в сторону прохода. Идея возникла – рвануть через этот туннель. Пока эти спохватятся, я уже с той стороны. Конечно, без оружия, без припасов, без Папы…
– Погоди-ка, – сказал Рябой. – Погоди, у меня тут мысль. Давайте плешивого…
– Зачем рисковать? – спросил Молодой. – Пусть идет один щенок, лысый нам все равно потом понадобится.
– С лысым проблем меньше, – подтвердил один из рейдеров. – Он покладистый.
Плешак согласно покивал.
– Он всегда забирает лишь одного, – спокойно произнес Рябой. – Всегда. А мы не доиграли. Давай так – ты ставишь. Все. И я все. Если он заберет щенка, то ты выиграл. И наоборот. Все по-честному.
– Давай.
– Нет… – прошептал Плешак. – Не надо… Не надо!
Тут он окончательно обделался. Меня затошнило. Рябой ударил его прикладом винтовки в колено, так, чтобы чашечку подцепить, а затем еще в живот.
Падшие негодяи. Все верно, все, как говорил Гомер. Чем ближе к Кольцу, тем страшней люди. Ничего святого, ничего. Готовы толкнуть ближнего в пасть. Но не страшно.
Совсем. Почему-то. Я был безоружен и на шаг от возможной смерти, но при этом я чувствовал, что они все в моей власти. И я сделаю с ними все, что захочу. Наверное, это и была Правда. Сила – в Правде, так всегда Гомер говорил. Кто прав – тот и сильнее, тот и побеждает.
– Двигайте! – Рябой тряс своей винтовкой. – Двигайте, зря мы, что ли, сюда вас тащили?! Лезьте, один все равно останется!
Плешак упал на колени. Тоже понял. Понял, что пробил урочный час, что стрелки сошлись.
Негодяи принялись хохотать. Плешак ползал на коленях, обещал показать тайные места, обещал научить на лягушек охотиться…
– Вперед! – заорал Молодой.
Плешак трясся и первым идти не хотел, падшие принялись щелкать затворами, и первым полез я.
Через лаз пробрался легко, протиснулся в расковырянный бетон и оказался в проходе. Небольшой туннель. Низкий потолок, две лестницы, направо-налево, света много. И с той стороны, и из пролома.
– Поторапливайтесь! – крикнули снаружи.
Тут же мне в шею задышал Плешак.
– Давай направо! – зашептал он. – По лестнице…
– Бесполезно. Сунемся туда – пристрелят сразу.
– И что же?! – плаксиво спросил Плешак.
– Надо вперед. Это единственный шанс.
– Знаю, – Плешак всхлипнул. – Это единственный… Знаю, знаю. Я слышал про такие места, еще раньше. Тут живет кто-то…
Погань тут живет, я был в этом больше чем уверен.
– Она всегда только одного жрет, – сообщил Плешак. – Такие повадки… Давай, шагай.
Лягушечник кивнул в сторону света.
– Почему я?
– А почему я?! Я старый, у меня нога болит…
Ладно. Он старый. И нога. И еще.
Я вспомнил тропарь, защищающий от зла. Обычно я его ночью читал, ну, если вдруг что-то пойдет не так, закопаться не успеешь, то можно его почитать. Помогает.
Прочитал и сейчас. Вслух, но негромко. Плешак смотрел сначала с удивлением, потом стал слова повторять.
Я закончил и двинулся по переходу. Обычными шагами, спокойными. Плешак за мной. Не отставал, прилип, стучал за спиной зубами, привизгивал. Как крысеныш. А еще меня щенком называли.
Переход. На стене красная стрелка. Тихо. Обычно я неплохо чую опасность, не как Папа, конечно, но все-таки. А здесь…
Ничего. Просто туннель. Чистый, никакой травы. Пол…
Под ботинками захрустело. Как горох сухой. Я остановился и поглядел вниз. Сначала так и подумал – горох, потом пригляделся.
Зубы. Человеческие. И передние, и коренные. Много, весь пол усыпан. Блестят. И не пройти никак, только по зубам.
Плешак всхлипнул.
– Эй, Дэв, – позвал он. – Дэв, оглянись!
Я не оглянулся. Оглядываться в таких местах нельзя, это же известно.
– Кто тебе имя такое придумал, а? Дурацкое… Знаешь, что оно означает? Злой дух, вот что. Повелитель огня. Ты вот взял бы…
Я шагал дальше, зубы продолжали хрустеть. Смотрел вперед. До выхода оставалось совсем недолго, ко мне по полу уже тянулись солнечные лучи. Плешак дышал хрипло.
Перестал.
И зубами хрустеть перестал.
Очень, очень захотелось оглянуться, но я знал, что оглядываться не стоит. Я спокойно дошел до конца перехода, порадовался свету и все-таки оглянулся.
Никого. Пусто.
Лягушатник исчез. Вот только что дышал за спиной, и нет больше. Тихо совсем.
А я остался. Я не боялся, и это меня, наверное, спасло, вот я как думаю. Вся погань чувствует страх, они его любят, они его жрут. Гомер ничего про это не говорил, но я думаю, что страх – это тоже грех. Страх открывает двери. Бесам. Лягушатник боялся – и стал пищей нечистого.
Тварь насытилась и закрыла глаза на всех остальных.
Я оказался по другую сторону Пути Птиц. Ничего тут не было, то же самое, что и с другой стороны. Такой же лес, такие же дома, только, пожалуй, выше. А так… никаких различий. Пока не видно различий. Отродий сатанинских тоже не видать, хотя нет, видать – из прохода показались рейдеры. Четверо. Все целые. С оружием.
Мои вещи тоже были с ними, у одного на плечах мой рюкзак, у другого на боку клетка с Папой. Папа жив, сидит, шерстью взъершился.
– Знал, что ты не убежишь, – ухмыльнулся Рябой. – Куда бежать? Без оружия, без жратвы. Молодец. Держись нас.
Ну да, подумал я, держись. Вам ведь еще назад возвращаться. Тварь в переходе проголодается.
– Так уж получается, – Рябой кивнул на переход. – Пытались собак запускать, так оно собак не жрет. А ты ничего, смелый. Держишься.
Похвалил меня Рябой, тошно мне стало от этой похвалы.
– Тут народ тоже встречается, – сказал он. – Ты какого-нибудь захвати. И его вместо себя в дыру сунь. Слышь, щенок?
– Слышу, – ответил я. – Вполне.