Колян
Содеянное мной этим утром не вписывалось ни в какие рамки. Порой мне становилось настолько страшно от того, что я натворил, что меня буквально бросало в дрожь. Сидел в кресле и трясся всем телом. И, кажется, не от холода. Пожалуй, подобный страх до тех пор я ощущал только во сне, когда совершал там что-то настолько отвратительное, мерзкое и необратимое, что спасало лишь пробуждение. Теперь я не просыпался, хотя старался и очень желал. От этого становилось еще страшнее, и я совершенно откровенно молился, чтобы всё это было сном. Ужасным, диким, но всё же сном.
Пока Гурам развлекался на кухне, я сидел и думал об этом всем. Было ясно, что сразу после моей фразы «Я не поеду» буду пристрелен, как собака. Так что придется ехать.
Наконец, взял себя в руки, немного оклемался. Поднялся и принялся ходить по комнате из-за невозможности усидеть на месте, но после пары-тройки кругов в ногах образовалась такая слабость, что пришлось вновь опуститься в кресло. Вид Генчика с простреленной головой преследовал меня. Я понял, что нужно срочно переключаться с этих мыслей, иначе совсем соскочу с катушек, если уже не соскочил. Сделав несколько глубоких вздохов, как когда-то нас учил школьный физрук, вроде немного успокоился. Чему быть, того не миновать. За границей я еще не бывал.
Появился Гурам. Морда довольная. Подмигнул мне и направился в туалет.
…Оказалось, он форсировал события. Специально, конечно, чтобы не дать мне опомниться. Уезжать мне нужно было лишь завтра. Он перевез меня на другую квартиру. Сфотографировал, отправил по имейлу мое фото и велел сидеть тут, ждать дальнейших распоряжений.
Спустя четыре часа после его отъезда приехал лысый, мрачный мужик лет сорока, затянутый в кожаную куртку. Он скупо поздоровался, достал из портфеля российский и загранпаспорт, и попросил расписаться в них. В обоих паспортах были вклеены те самые мои фотографии,
Я чиркнул невнятный автограф.
Лысый засунул паспорт обратно к себе в сумку.
– Паспорт и деньги получишь завтра утром. Наличкой получишь только на карманные расходы. Остальное лежит на карточке. Так что не пугайся. Ее тоже завтра получишь.
– Я и не пугаюсь.
– Ну и молодец. Вот твой новый мобильник. Свой сюда давай.
– У меня Гурам забрал.
– Гурам умница, – он улыбнулся. – Тут, в записной книжке, уже есть все необходимые тебе номера. Своим старым знакомым не звони. Вопросы есть? Если нет, то давай, дружище, успехов тебе. Может, встретимся…
Вопросов я ему никаких задавать не стал, хоть и очень хотелось. Мне казалось, я так солиднее и более загадочно выгляжу. Пусть думают, что я и сам всё знаю не хуже других, а то решат, что я тут всего лишь пешка, и станут относиться соответственно. Всё равно уже всё решено и придется ехать, даже если тут ловушка и пропасть.
После оперативности с паспортом стало окончательно ясно, что люди за этим стоят действительно серьезные и при желании легко перемелют меня в труху. Куда-то Гурам не туда меня тащит.
Только я принял всё происходящее как неизбежную данность, тут же ощутил почти спортивный интерес к тому, куда всё это заведет. Жажда приключений, несмотря на бурный день и его катастрофические последствия, вновь начала просыпаться. Алкоголь и анаша делали свое дело. Я сам себе удивлялся и, принимая решения, всё чаще применял фразу, вычитанную в какой-то книге: «Еще Наполеон говорил: „Сначала ввяжемся в драку, а уж там посмотрим, что делать дальше“». Эта фраза очень мне нравилась. Более того, мне ничего другого не оставалось. Особенно теперь, когда я уже ввязался в драку и теперь просто искал способ из нее выбраться. К той обычной обывательской и мирной жизни, которой я жил совсем недавно, мосты были полностью сожжены. Еще утром.
– Мне осталось только рваться вперед, – говорил я сам себе, взрывая очередной косяк или выпивая очередные 50 грамм.
Больше всего впечатлило то, с какой оперативностью работали эти ребята. Всего лишь днем Гурам сфотографировал меня, и вот я уже расписался в паспорте с той самой фоткой. Фамилию, конечно, эти типы нашли самую идиотскую. Тюльпанов Николай! Специально, наверно, прикалывались надо мной. Причем, насколько я мог судить, паспорт самый обычный – настоящий.
Было понятно, что меня заманили в это грязное и мерзкое дело, пользуясь тем, что сейчас я совсем один и мне даже довериться некому. Там, куда я приеду, со мной могут сделать всё что захотят, и об этом не узнает ни одна живая душа. Элементарно на органы, гады, могут разобрать.
Временами становилось очень страшно, но другого выхода я не видел, и приходилось только надеяться. Главное, они на самом деле сделали то, в чем я на тот момент больше всего нуждался. Мне ведь действительно нужно было оттуда сбежать.
К тому времени, когда я остался в квартире один и ждал дальнейших распоряжений, прошло всего-то час или два после того, как я сам, лично, ударил человека палкой по голове и когда сам же получил пулю в голову. Естественно, ход моих мыслей был не вполне адекватным. И даже алкоголь, от которого я сначала будто бы стал соображать более остро, теперь только затенял или, наоборот, делал чересчур выпуклыми некоторые нюансы. Я был всё еще сильно потрясен тем, что случилось в банке, хотя уже тогда порой мне казалось это очень далеким. Вчера вечером, когда я думал об ограблении, все мои мысли крутились лишь вокруг двух вариантов – меня либо застрелят прямо на месте, либо там же арестуют. О том, что я после ограбления смогу скрыться и что мне после этого делать, я почему-то не думал. Я только теперь понял, что шел туда как на заклание.
В те времена, когда ограбление банка еще было моей мечтой, мне казалось, что после ограбления я буду чувствовать себя отчасти героем. Ведь я совершил хоть и плохой, но отчаянный поступок. К таким вещам народ еще со времен Робина Гуда и Дубровского относится хоть и с грустью, но уважительно. Человек, который шел на ограбление банка, ступал на опасную дорогу, неизменно ведущую к гибели. Тем не менее, про таких людей говорят: «Они, по крайней мере, попробовали». Как в книжке Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки».
Да, ограбление банка нельзя назвать благородным деянием, но всё же к человеку, совершившему подобное, относятся с симпатией – ведь он хоть на мгновение, но вырвался из этого скучного мира и что-то доказал этим поступком, что-то сделал. Пошел против системы. Против государства. А государство и официальные власти никто не любит.
Однако сейчас я не чувствовал ничего подобного. Более того, я ясно видел, что никакой я не герой, а дурак, за которого взялись некие таинственные ловкачи. Теперь они используют меня на все сто. Я совершенно ясно видел, какое ужасное и непростительное это было мальчишество. Надо было послать этого Гурама вместе с его банком. А еще лучше морду набить.
Сунулся банк грабить. Ограбил, а деньги достались другим. Я не понимал, как такое могло произойти? Как я повелся на всё это? Так по-лоховски позволил себя использовать!
Теперь для меня было очевидно, что никакой романтики в том, чтобы оказаться вне закона, когда на тебя охотится милиция всего города, нету.
Прежняя жизнь рухнула, а новая началась с гигантских проблем и не сулила ничего хорошего. Я вдруг осознал, что у меня совсем нет никакого плана, как выбираться из сложившихся обстоятельств.
Моя воля отчасти была парализована и дезорганизована последними событиями.
Еще когда я бежал по коридору там, в банке, я уже понимал, что это конец. Хотя в тот момент всё еще шло благополучно. Это были довольно странные ощущения, возникшие из-за того, что я перешагнул через некую опасную черту. Но тогда я не осознавал до конца, что это за чувство. Теперь же, спустя несколько часов, мне было понятно, что нормальная жизнь закончена и теперь я обречен. Это как в шахматах, когда ты теряешь по глупости ферзя и уже знаешь, что тебе не выкарабкаться и партия проиграна, но всё же продолжаешь играть лишь из-за того, чтобы просто играть. Тянешь время, играешь ради удовольствия играть. Игра – ради игры. Жизнь – ради жизни. Теперь уже известно, что жизнь проиграна, и можно творить всё что угодно: я ведь всё равно проиграл. И тут единственное удовольствие, которое может быть, это удовольствие лишь от того, как именно ты будешь дальше жить. Прятаться и скрываться – не самое интересное времяпрепровождение, особенно когда тебе остается жить всего несколько часов, или дней, или недель. Или, если вдруг повезет, и тогда, может быть, лет. Но всё равно не больше. Сил не хватит, бдительность нарушится, глаз замылится… Всё равно повяжут.
Остается рваться и жить на полную, какую только возможно, катушку.
Другого выхода я не видел.
Весь оставшийся день и почти всю ночь так и не смог заснуть. Бродил по квартире из угла в угол и думал о том, что сотворил со своей жизнью. Насколько ее всю перевернуло, и насколько я сам вывалился из нее. Теперь было ясно, какой большой глупостью было то, что я вытворил. Более того, я понимал, что и теперь вновь ввязываюсь в еще большую глупость. Однако другого выхода не видел. В тюрьму не хотелось.
В попытке хоть как-то успокоить себя я вновь и вновь говорил себе, что, может, не всё так плохо. В конце концов, быть может, менты и не узнают, что вторым участником ограбления был именно я. Генчик же не был моим дружбаном. Отсижусь на вилле, пока всё утихнет, а затем посмотрим, что делать.
А потом на меня опять накатывала измена, и тогда я был уверен, что уже обречен. Не раз за то время, пока я был в одиночестве, мне приходили такие мысли. Я боялся, что в противном случае, даже если мне удастся скрыться от правосудия, муки совести всё равно не дадут жить полноценно. Понимая также, что шансов скрыться почти нет, я надеялся, что явка с повинной, может, послужила бы смягчающим обстоятельством и мне дали бы поменьше. Опять же на Генчика можно было свалить всё, что только можно. Ему теперь всё равно.
Однако, вновь и вновь взвешивая все за и против, понимал, что сдаваться – это не для меня. Я не раз пытался представить свою жизнь в тюрьме и каждый раз понимал, что такие лишения выше моих сил. Всё больше я склонялся к тому, что скорее наложу на себя руки, чем сяду в тюрьму. Хотя и это было невыносимо страшно, и у меня были опасения, что в нужный момент испугаюсь и не сделаю решающего шага.
И всё же, несмотря на все думы, я знал, что глубоко в душе всё уже решил для себя.
Позвонил Гурам.
– Включи быстрее телевизор. «Сводку происшествий» на втором канале, там сейчас про твои дела показывать будут.
– …один преступник убит. Двум другим удалось скрыться. Личности их устанавливаются. Всего от рук грабителей погибли двое инкассаторов, еще один милиционер ранен. Он находится без сознания, но врачи говорят, что его жизнь вне опасности.
На экране возникло тело человека в зеленоватой инкассаторской форме, лежащее на бетонном полу вестибюля банка. От головы растеклась лужица крови.
Как? Двое инкассаторов? Неужели тот парень с мешками денег умер от удара палки? От нескольких ударов кастета? Черт побери! Неужели удар был настолько сильным? Зачем я вообще взял этот кастет?
Я был шокирован. Оказывается, всё получилось даже гораздо хуже, чем я предполагал. Осознание того, что я стал убийцей, не только соучастником, но лично убийцей, вызвало новую, еще более мощную вспышку злости на самого себя. Как я вообще мог сунуться во всё это?
Позвонили в дверь. Столь поздний визит кого бы то ни было сильно напугал меня. Даже более – просто поверг в панику. Естественно, первой мыслью было, что это менты. Но даже если это не так, а просто какой-нибудь мудак, тоже приятного было мало. Я ругнул себя, что не подумал вовремя о конспирации – расхаживал у окна при включенном свете. Меня уже могли видеть. Хотя вряд ли, это же шестой этаж. Но если это менты, то они всё равно сделают то, зачем пришли. Что ж, раз это конец, то пусть будет конец. Как только я решил это для себя, сразу будто огромный груз рухнул с плеч. Терять мне теперь нечего и остается просто жить ради интереса – смотреть, куда же меня еще жизнь занесет. Ведь даже Ленин в тюрьмах сидел, а стал вождем пролетариата и главой государства. А ведь наверняка, скажи кому-нибудь хотя бы в 1910 году, кем он станет, – никто не поверил бы. Да и Гитлер тоже. Капрал вонючий…
Оказалось, опять Гурам приперся. Рассказал, как мне добраться до виллы, у кого взять ключи и прочую ерунду.
А утром я уехал.