Силы воды
Обязательное соблюдение всех правил поведения на воде – залог сохранения здоровья и спасения жизни многих людей.
Над лесом, над полями летело озеро. Озеро было тяжёлое. Поэтому вода из него расплёскивалась на землю. Рыба в озере не удерживалась и тоже выпадала вниз, плюхалась на пашню, на огород или застревала в ветках деревьев. Народ много рыбы в тот день собрал.
Не верите?
Ну и зря.
Мне про это рассказывал директор Шарангского краеведческого музея Пётр Павлович Осокин. Серьёзнейший человек, старый марийский учитель.
Только история эта давно была. Уже неясно точно когда. Но зато хорошо известно где. Если ехать от Нижнего Новгорода в Шарангу, проезжаешь Тонкино, там остаются уже какие-то 25 километров. И вот на полпути примерно, в Большом Устинском, надо повернуть голову влево. И увидишь широкую такую и довольно глубокую ложбину. По ней течёт речка Уста, ещё совсем небольшая в своих верховьях. Вот на дне этой ложбины озеро и находилось. Но сейчас его нет – улетело.
Озеро пронеслось над Шарангой и другими разными замечательными местами километров сорок, после чего опустилось уже на вятскую землю. Сейчас оно цело, и его можно видеть около деревни Сатаево Санчурского района. Оно такое же примерно, как было, и тоже в ложбинке. Правда, поменьше – часть воды порастряслась.
Машину нашу кидало на ухабах, пока мы ездили по бывшему дну озера. Антон Белоусов, молодой фотожурналист, с которым мы в те дни мотались по таёжным деревням и смотрели старые марийские священные рощи и деревья, крепко держал свою камеру – иначе бы она просто летала по салону «Оки». А Пётр Павлович назидательно говорил:
– Вот оно что бывает, если люди перестают любить воду. Старики как рассказывают?… Женщина тут одна жила, марийка. Но – неряха. Вот у неё скопилось всяко грязного белья, и она пошла на озеро стирать. Ведь знала же – нельзя. Ты возьми воды, постирай в колоде – и хорошо. Так нет!.. Ну, вот такое и приключилось. Из-за неё теперь тут все и страдают… А рыбы-то, говорят, уж столько было… Вот как.
Честно сказать, про озёра, которые из-за неопрятности, из-за нарушения старых запретов «пропадали», «уходили», я слышал в очень многих марийских сёлах и деревнях. Но говорилось об этом всё больше как-то неопределённо – «в одной деревне», «где-то в той стороне, за тайгой». А здесь мне неопровержимо и конкретно показывают: вот тут оно, это озеро плескалось!
Я украдкой бросаю взгляд на Петра Павловича: сам-то он верит во всю эту жуть? Но на его лице ни тени улыбки, он очень серьёзен. А ещё от него, похоже, ничего не скроешь. Он словно читает мою мысль и продолжает:
– Было. Старики говорили, показывали мне всё, что и как. Старики не говорят зря.
Про не говорящих зря стариков – это я и сам знаю. Тем живём.
Пётр Павлович выучил в сёлах районе сотни людей: вёл он русский язык, литературу, физкультуру, военное дело, труд и всё, что находило нужным вменять ему в нагрузку школьное начальство за отсутствием других учителей. В школу он попал в дни войны – прямо из госпиталя. Был тяжело ранен в ногу под Сталинградом, стал инвалидом – и вот так вернулся с фронта в свою Шарангу. После войны учился в институте, работал учителем на целине. В родные края приехал снова уже пенсионером: не захотел жить в суверенном Казахстане, не вписался в него.
Мы ездим второй день в «Оке»: возить нас подрядился местный водитель. Машина тесна и проигрывает в скорости любому транспорту, кроме трактора «Беларусь». Зато мы сегодня переезжали на ней овраг, отделяющий Шарангский район от Тонкинского.
Грязь была неимоверная. На дне, опираясь на несколько кирпичей, лежала створка от ворот, переброшенная через ручей. Мы на неё заехали, остановились, и она как доска качелей опустилась другим концом на тонкинский берег ручья. Ещё мы ехали по пашне, огибали по околице одного из сёл ферму.
Собственно на общество Петра Павловича я как-то в то лето и не рассчитывал, собираясь в этот край, чтобы поглядеть снова на все найденные нами священные рощи и деревья, выяснить, в каком они состоянии через несколько лет после первой с ними встречи, не пилит ли кто деревья, не принимается ли что-то строить возле них. Наконец, просто сфотографировать рощи. Осокину предложение поездить с нами я сделал скорее из вежливости: это самый уважаемый в районе краевед, и мне казалось, раз уж мы знакомы и многое обсуждали, он должен быть в курсе наших здешних дел и перемещений. Хватит ли сил и здоровья у человека почтенного возраста несколько дней подряд в жару с утра до вечера колесить по просёлкам? Но Пётр Павлович сказал, что конкретной работы в музее у него сейчас нет, и решительно направился к машине.
22-летний Антон, сказать честно, бывал к вечеру уже никакой: тут же засыпал, стоило ему приземлиться на сидение, а когда тормозила машина в сотне-двух метрах от очередной рощи – он уже не бегал с фотоаппаратом, выбирая точку, а небыстро брёл. Уездили мы его.
А вот Пётр Павлович выскакивал из машины и шёл впереди нас двоих бодро, легко. Это в его 80 лет, после ранения в ногу!
– А я вот так думаю: когда у меня ещё случай будет всё самому объехать и посмотреть? Только с вами!
То, что Пётр Павлович к концу дня слегка начинает уставать от езды, от жары, я обнаружил, когда мы остановились возле села Кушнур. С трудом поспевая за ним, я вошёл в местную священную рощу и увидел, как он уже прислонился к дубу.
– Ай, какой дуб!.. Вот сколько ему лет?… Сейчас я за него держусь – и силы возвращаются… Нет, это очень хорошо, что мы объехали наши священные рощи. Здоровье прибавляется, душа играет, когда их вижу. И вода в рощах целебная. Тут же родники есть. Надо её пить. Это же счастье – сегодня я столько воды попробовал. Воду надо любить! Всякую воду…
Отношения человека с водой не могут быть простыми. Если её много, культ воды суров. Вода – сила карающая, убивающая: моря поглощают людей и их жалкие по сравнению с силой стихии творения. Да, что там моря! Этнографы прошлого рассказывают: мордва весной топила в Волге (её эти люди называли Ра) или в Оке лошадь. Это был подарок. Он демонстрировал уважение к воде и позволял надеяться, что больше огромная река не позарится ни на людей, ни на скотину. Воды надо бояться. А без неё не обойтись – она и даёт пищу, и служит дорогой.
Мало воды – опять страх. Иссякающая влага весьма определённо означает скорую смерть, а в лучшем случае – необходимость сниматься с места, забрасывать обжитое жилище, искать долю в других краях.
В Лесном Заволжье воды, пожалуй, небольшой избыток: где-то тайга заболочена. Но где-то воды маловато: ручей мелок, люди сетуют на засуху.
Водой здесь любуются – хотят, чтобы у воды было красиво, чтобы она была прозрачна – до дна. Наверное, такое отношение появляется именно тогда, когда чего-то в меру. Если этого чего-то много, то любоваться им нечего – надоело, куда ни посмотришь – одно и то же. Если мало – тоже не полюбуешься. Это просто вкрапление в пейзаж, какая уж тут красота – надо успеть попользоваться, пока оно цело… А вот здесь есть мера.
Конец ознакомительного фрагмента.