11
Почему-то все документы, которые читал Таскат, содержали невероятное количество информации о полезных ископаемых, сколько-то сведений о животном мире, техническом развитии общества, устройстве армии и некоторых смешных правилах, которые нужно было обязательно соблюсти – к примеру, здесь здоровались за руку и ели все вместе за одним столом. Психологи тоже оставили свой след, отметив бросающиеся в глаза большие отличия. Но чаще всего, если речь идет о выгоде, два умных человека всегда поймут друг друга – конечно, если говорить только о делах.
Но обычная жизнь в мелочах!.. На какую сторону надевать накидку – ладно, обычную, но что он сначала сотворил с парадным костюмом!.. Ну, хотя бы – как собирать за собой посуду, не рискуя обидеть хозяев… Почему нельзя пытаться войти в дом к низкорожденному… Как отказаться курить жженку или есть ненужное… Хотя, с другой стороны, дома низкорожденных для него закрыты, и ему совсем не нужно собирать посуду, на то есть слуги… Ох уж эта обычная жизнь.
Это было странно. Неужели никто до сих пор не изучал, как живут эти люди на самом деле? Я, конечно, не специалист, чтобы влиять на жизнь общества так, как это ему необходимо, что ему необходимо – не знаю, а далеко меня эти каменные морды не отпустят, но…
Он уже посылал запрос непосредственному начальству, но получил какие-то обрывки информации. Это было ужасно. Нет, понятно, что ни один хэлианец никогда не попадал сюда, не жил в этих городах, не танцевал на праздниках, не работал в мастерских и не заводил друзей… Но хотя бы земляне, тонкие психологи и любители путешествовать под чужой личиной, устраивая между делом перевороты! Но хотя бы арданцы, любопытные шовинисты, ищущие все новые способы доказать свое превосходство! Но хотя бы – умелые наемники-скаральды!..
Горя желанием составить хоть какое-нибудь описание не без пользы, хоть и сокращенное, и передать его другим, он поспешил связаться через Ро-мени с небольшим, но уважаемым издательством, обещая ему книгу о впечатлениях первопроходца при аар-дехском дворе. Предложение было принято. С тех пор дневник Таската пополнялся наблюдениями, и приводить их в порядок, добавляя новые и новые детали, было истинным удовольствием. Конечно же, он понимал, что его взгляд несколько однобок. Или – одноног.
Нет, ну как же так можно? Кто же так страшно изменил всю фауну этого бедного мира? Те самые сказочные маги?
Сидя на краешке мягкого пуфа в тени декоративной решетки и стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, он развернул экран на одну треть, чтобы перечитать сегодняшние заметки.
Сегодня действительно было о чем подумать, потому что жрецы устроили настоящее представление, на котором обязали быть всех, кто собирался по-прежнему оставаться в тени, не зарабатывая хозяйской ласки. О да, этих различиях он разбирался, не то что в обыденной жизни большого незнакомого государства… «Тень» была разнообразна и разноцветна, но в основном это было отсутствие немилости. Не «милость», а «отсутствие немилости». По крайней мере, это ему хорошо знакомо. Надо идти.
Гости собрались в той части дворцового сада, где по велению какого-то предка нынешнего священного величества была оставлена огромная квадратная площадка, посыпанная песком, на котором слуги день за днем выводили извилистые линии, слагаемые сложнейшего рисунка. Рисунок был всегда одноцветным – песок и песок – но если подняться на небольшой балкон, можно было увидеть, какая получилась картина: Таскат иногда думал, что бы он мог начертить, если бы ему позволили.
Сейчас песок был просто песком. На нем ничего не было написано.
– Что это? – ахнули несколько дам. До того он слышал, как они увлеченно обсуждали превосходную работу какого-то новоявленного рисовальщика. Иногда эти люди творили узоры неслыханной сложности и красоты.
Таскат почуял резкий, кислый запах, похожий на тот, который издает голодная змея, лежавшая в клетке несколько дней, только в сотню раз сильнее.
Человек в простом черном жилете, одетый по моде, подчеркивающей происхождение – чем меньше вычурности, тем древнее род – горестно вздохнул и закрыл лицо рукой. Его товарищ незаметно оглянулся и потянул расстроенного под ближайшие лианы, петлями свисающие с огромной ветки. Дерево было достаточно большим, чтобы укрыться под ним и не привлекать лишнего внимания.
По краям площадки выстроились солдаты, слуги держали двух огромных панта, а в самой середине лежал большой железный шар. Судя по всему, он был пуст внутри – попробуйте притащите что-нибудь такое без подъемного крана! И где тут возьмешь…
Запела труба, и на дорожке, вымощенной камнем, показался сам император, сопровождаемый свитой из двенадцати человек – десяти советников и двух особых доверенных лиц. Он опустился в кресло, отгороженное от площадки прозрачной ширмой, и махнул рукой. Слуга прикрыл старческие ноги краем драгоценной мантии.
Вперед вышел жрец в синей накидке, развел руки, требуя тишины, и начал говорить.
– Ваше священное величество и вы, благородные господа и дамы! Известно ли вам, что такое воздух?
Ответа он не дождался, но император кивнул, позволяя ему продолжать.
– Воздух суть та самая основа, из которой мы все были созданы. Воздухом питается любая тварь, которой он нужен, кроме всякой еды. Воздух есть и в воде, будучи в ней растворен, он питает рыб, о чем писали древние ученые. Даже в камне воздух есть, и нет такого места, где бы не было воздуха.
Он немного помолчал и стал похож на лектора, ждущего ответа от аудитории. Аудитория молчала.
– Применив знание об истинной магии, не требующую владения незаконным… владения незаконным… незаконной силой… Мы сумели удалить воздух из этого шара! К огромному нашему сожалению, мы не смогли бы допустить вас в святая святых, чтобы вы видели сам процесс, но свидетель этому – его священное величество!
Император кивнул и прикрыл сморщенные веки: продолжай. Не тяни. Я устал.
Жрец все понял правильно и заговорил быстрее.
– Благородные господа и дамы, цвет королевства! Этот шар совершенно пуст и воздуха в нем нет. Но разъять его половины невозможно! Отсутствие воздуха скрепляет их прочнее, чем если бы они были… были сплавлены молнией!
Толстые кожаные ремни, отходящие от упряжи панта, прикрепили к ручкам железных полушарий. После этого слуги щелкнули кнутами, и панта принялись тянуть.
Они тянули, тянули, тянули, взрыхляя песок… Если бы это были привычные ему теплокровные со слабым сердцем, они пали бы на месте. Но это были ящерицы.
Высокородные окаменели. Они смотрели не на то, как проходит эта давно известная Таскату демонстрация законов физики, а на то, как лапы роют песок, доходя до каменной основы. Дама, стоящая рядом, наклонилась и собрала горсть песка на память.
Когда отлетела одна из ручек, его священное величество нахмурился и повел рукой. Все немедленно засуетились. Слуга подбежал к панта, упавшей набок, и освободил ее от упряжи, оставив грудной ремень. Четыре гвардейца без натуги подняли шар и унесли его на плечах куда-то за стену высоких кустарников, блиставшую зеленым и голубым.
– Так власть его священного величества соединяет нас и наши устремления… в отсутствие… отсутствие необходимого рвения… дабы врагам не удалось нас побороть – льстиво произнес жрец, сворачивая эксперимент.
Император поднялся. Снова пропела труба. Приглушенные шаги свиты удалялись по дорожке: ш-шорх… ш-шорх… ш-шорх…
Гости расходились медленно, бледные, как после укуса ахи. Многие выглядели подавленными и рискнули уйти, не дожидаясь обеда. Причин столь вызывающего по меркам двора поведения Таскат так и не понял, но ему было очень жаль, что рисунков больше не будет.
В помещении было очень душно.
Танцующие пары в зале спотыкались, и пришлось извиниться и уйти на прежнее место. От кого-то несло страхом, а то и голодом. Сегодня вечером никто не обращает на него особого внимания, и можно продолжать писать. Вопиющее событие он решил оставить на потом, а пока продолжил.
«…Поклонение электрическим силам и использование всего, что только можно потереть или намагнитить, вполне объяснимо – здесь все пахнет озоном, если можно так выразиться. Местные животные, особенно реликты, охотятся со слабым электрическим разрядом. Мне говорили, что в море есть много таких хищников, которые этим разрядом убивают. Даже на рогах пустынных гадюк пляшут маленькие молнии.
Да… почему бы здешнему жречеству не торговать электрическими лампочками? Каждый бы ощутил себя богом или магом, и проблема была бы решена».
Он потер запястье, раздумывая. Хорошо, что аппетит пропал напрочь. Сырой едой невозможно было перекусывать на лету, и здешние зубастые птицы неаппетитны.
Проходящая мимо служанка засмотрелась на него, отставив в сторону свою ношу, но грубый окрик вернул ее к работе. Он в очередной раз заметил, как красивы молодые и как уродливы старые во дворце. Впрочем, не его это дело.
Ха. Кувшин она несла бы на голове, а кинжал почему-то несет на подносе, накрытом платком. Хорошо, что не красный шнурок всем напоказ, чтобы без слов объявить всем о скорой смерти неугодного.
Что они чувствуют, когда им приказывают…
Вот еще… да, о низшем классе:
«Слуги здесь – уже не рабы и пользуются большей свободой, чем можно было бы ожидать, но есть слуги, которые поколениями, родами и семьями служат кланам – что, собственно, не ново. Слуга имеет очень мало прав, и любого можно прижать как угодно (я недавно наблюдал несколько безобразных сцен).
Горожане редко говорят друг с другом запросто, если они не родня. По большей части в столице хорошо жить ремесленнику и даже знахарю – они составляют отдельную общность. Крестьяне живут гораздо хуже городских обитателей, а на окраинах царит обычный феодальный произвол. Возможно, я неправ, но я не вижу тому никаких препятствий.
На этом мрачном, почти средневековом фоне меня радует всего один закон, но он, несмотря на всю свою справедливость, губит многих талантливых людей: человек, проявивший хоть какой-то талант – никому не слуга, вольная птица. Он освобождается ото всех обязанностей и должен жить отдельно, зарабатывая себе на жизнь своими руками.
Не знаю, как художники, певцы, собиратели фигур (здесь конструктор из тонких металлических пластин – настоящий вид искусства), резчики, посредники и прочие талантливые люди зарабатывают себе на жизнь там, где нет городов – в городах есть хоть какие-то школы, общины, артели этих необычных ремесел, не дающие людям пропасть».
Он хотел написать о государственных школах, где получают бесплатное питание и трудятся все вместе, а воспитанники ходят в форме, о том, как любой, кто обладает нужным талантом, может теперь прийти туда и поступить на бесплатное обучение – особенно последнее время ценятся художники и механики – но пришлось прерваться.
Перерыв закончился, и распорядитель вышел в зал, стукнув об пол здоровенным жезлом выше его макушки. Всех снова пригласили танцевать, кроме тех, кто был на сегодняшнем представлении.
Таскат лавировал между резко пахнущими людьми, направляющимися в бальный зал, и колоннами. Течение толпы неумолимо смещало его влево, туда, где располагалась большая гостиная. Нужно было подождать, пока все не выйдут, или пристроиться в хвост самому блестящему собеседнику, который будет говорить, не слушая. Сегодня рефлексы его подвели.
За обедом было тяжело. Он любил рыбу, но не с таким количеством соуса и специй. Стол был очень длинный, протянувшийся от стены до стены, и очертаниями напоминал небольшой корабль-иглокол. Таскат уже привык, что здесь едят не в дружеской компании, а просто все вместе, как рота солдат, и садятся по списку, но это его по-прежнему не радовало.
Обязанность посещать приемы и заводить новые знакомства его не так тяготила, как, должно быть, тяготила она многих коммерсантов за этим столом… Его дело было надежно прикрыто со всех сторон – и двором, и советом. Оставалось только хранить секреты. Но разве это само по себе не ловушка для хэлианца? Подумайте, каково это – просидеть в ловушке несколько лет…
Сегодня пришло новое известие: Варта сошел с ума. Два с лишним года спустя после отъезда. Все, что он говорил, сводится к тому, что из Аре придут его убивать. Ро-мени печально сообщал; он так подробно расписывал план возможного захвата убийцами грузового корабля, что производителю были выставлены рекламации.
Как это понимать, Таскат не знал.
Занятый этими мыслями, он направился в угол зала, отгороженный неким подобием пальм, широко раскинувших листья. По ним прыгали какие-то одноножки. Хорошо, что одноножки, а ведь где-то и однокрылки есть… Летают по принципу экраноплана…
Здесь-то его и настигло неожиданное возмездие: нельзя, нельзя задумываться надолго.
Навстречу ему поднялась незнакомая рассерженная, изумительной красоты дама. Он не ожидал ничего подобного и поэтому благоразумно сделал шаг назад.
Благоразумие его подвело.
Он даже не успел задать обычный глупый вопрос. Это было даже к лучшему. Спроси он «кто вы», могло быть и хуже.
– Как вы смеете! – прошипела высокородная. Глаза ее сверкали не хуже драгоценностей.
– Я? Позвольте, я…
– Да, именно вы! Как вы смеете не отвечать мне! Я писала вам целых три раза!
Таскат лихорадочно припоминал, не было ли какой-нибудь корреспонденции, на которую он не ответил бы. Все важные дела в империи решались устно, а потом уже скреплялись письменно. Приглашения… Конверты с жалобами – был какой-то скандал между его слугами и солдатами, охранявшими груз… Еще приглашения… Отчеты… Нет, это он отсылал свои отчеты и соображения советнику по торговым вопросам… Вежливое извещение о казни вора, пытавшегося ограбить чье-то родовое имение, доставлено по ошибке… Личное письмо от смутно знакомого господина, пригласившего его отдохнуть от столицы и приехать поохотиться… Несколько писем якобы от экзальтированных девиц, которые он счел провокацией… И три письма на бумаге, которая распадалась в руках.
Тогда он тщательно вымыл руки, принял противоядие и даже несколько испугался, но решил разобраться с этим делом сам. Ведь его письма, несомненно, просматривали.
Если пропустили именно эти – значит, проверяли, как он к этому отнесется. Тогда он был здорово зол.
– Простите… – попробовал он отшутиться, как только картина составилась в уме полностью. Если начнут убивать, то не при всех. И почему дама пахнет кислым и так рассержена? – Я думал, меня разыграли! Это все дурацкая бумага…
– Что?!
Дама сверкнула глазами.
– Я три раза посылала вам письмо! – отчаянно прошептала она, хватая его за воротник. – Три раза! Я позабыла гордость в стремлении завладеть вами! Я поставила на кон все, что было мне дорого! Неужели вы не могли проявить хотя бы немного милосердия!
Если бы Таскат мог покраснеть, как прочие, он бы покраснел. Но за этими пальмами было так темно… И смущение в таких случаях не помогает.
У нее были длинные черные волосы, уложенные в высокую прическу, достававшую ему аж до плеча. Такая маленькая убийца?.. Соблазнительница? Вызов на дуэль?
Дама гневно уставилась на него, тяжело дыша.
Ну почему же здесь нет ни одного свидетеля? Все благополучно исчезают, старательно проявляя деликатность? Что, так принято? Сейчас из меня получится неплохой деликатес… А какой замечательный повод для сплетен…
– Видите ли… – начал Таскат и неожиданно понял, что дама падает в обморок.
Странно. Убийцы не теряют сознание на глазах у жертв.
Он подхватил на руки пострадавшую, опустил ее в кресло и тут же почувствовал на плече чью-то каменную ладонь.
– Как вы вовремя… – проворчал он и обернулся. Его глаза были на уровне чьей-то макушки. – Можете позвать врача? Даме нехорошо…
Посмотрев вниз, он обнаружил, что к макушке прилагается высокий лоб, густые брови, ничего не выражающие глаза, похожие на осколки гранита или воду озера Ре, а еще ниже располагаются округлый подбородок, шея вроде колонны и около ста килограмм мышц. Разнообразно устроенных. Упаковано в синюю форму. Взвешено и найдено слишком ле…
– Следуйте за нами – ответил ему гвардеец.
Через десять минут в комнате верхнего яруса с альковом и стенами, занавешенными драпировками, начался напряженный разговор. Судя по всему, здесь был кабинет начальника стражи.
Эти жуткие комнаты уже начинали сердить господина посланника. То кабинет, похожий на спальню, то спальня с дырой вместо окна…
Пока он предавался неподходящим мыслям, начальник стражи вынул какой-то синий металлический диск с гравировкой, провел им на уровне груди Таската и предложил сказать что-нибудь.
– А что мне говорить? – возмутился посланник. – С каких это пор вас касаются отношения между дамой и кавалером?
– С тех пор, как дам лишают сознания при помощи недостойных способов – сухо отозвался охранитель. – Я сожалею, но нам придется проветрить… эээ… проверить…
Он казался слегка озадаченным, а диск быстро сунул в сумку, как будто Таскат мог его в чем-то уличить.
– Проветрить тоже не помешает – встрял Таскат. – Тут довольно душно… Давайте, я окно открою. А какие еще недостойные способы вы имеете в виду?
– Я прошу вас молчать! – рассердился начальник стражи. – Окон тут нет. Это фикция. Что случилось, госпожа Арада?
– Мне стало плохо… – простонала очнувшаяся дама. – Умоляю вас, отпустите этого… недостойного…
– Так он не виноват?
– Нет… Нет. Но он разбил мне сердце. Это хуже укуса ахи. И принесите мне воды, прошу вас. Именно вы.
К ней возвращался обычный железный тон. Начальник стражи поморщился, проворчал «с вашего позволения, это буду не я» и отрядил подчиненного за стаканом воды. Дама села на кушетке и начала приводить себя в порядок. Все двенадцать покрывал на ее плечах, верхняя пелерина и тщательно подобранные цвета ее узора напоминали посланнику пирожное из дорогой многослойной глазури. Ну, не самый старший род, ну, хоть в этом повезло…
Его собственная голова тоже слегка кружилась – не иначе, как от духоты.
– Есть это невозможно… – слетело у него с языка. Начальник стражи немедленно пришел в ярость.
– Что именно невозможно есть?! Что?!
– Пирожное – честно ответил Таскат и попробовал выкрутиться. – Может быть, дама съела не то пирожное? Там были, знаете ли, такие экземпляры…
Начальник только покачал головой. Но не рявкнул. Видимо, тоже пробовал за обедом рыбные пирожные. Он попытался честно продолжить.
– Скажите мне сразу, высокородный посланник! Не чувствовали ли вы в воздухе посторонних запахов?
Таскат поморщился.
– Нет. После обеда мне очень мешала рыба…
– И я – нет! – поспешила вмешаться дама.
– Высокородная Арада, прошу вас не вмешиваться в ход допроса! – опять рассердился начальник. – А не было ли у вас головокружения?
– Нет. Я только протирал глаза…
– У него глаза – опять встряла высокородная Арада. – У него зрачки в темноте светятся.
И опять обмякла на своей кушетке.
Начальник насторожился:
– Какие глаза?
– Мои, – сказал посланник и внимательно посмотрел на доблестного стража. Где-то с минуту они смотрели друг на друга, потом начальник моргнул, отвернулся и отдал солдату какой-то приказ. Солдат немедленно испарился.
– Учтите, высокородный! За применение незаконной магии во дворце полагается смертная казнь без суда и следствия! Я лично должен буду привести приговор в исполнение!
– Что именно вы забыли обо мне прочитать? Я с другой стороны неба. У меня от рождения такие глаза – отбивался Таскат со всей возможной вежливостью. – Вы забыли, что я на вас непохож? Это такой необычный цвет глаз. Если вы погасите свет, вы убедитесь, как именно на них действует полумрак. Или вы тоже впечатлительны, как дама?
Начальник стражи промолчал. Он сердился.
– Все, кто думает и говорит – люди – наставительно заметил Таскат. – Люди делают выводы. Может быть, мне продемонстрировать всем присутствующим во дворце свои прекрасные глаза? Чтобы все убедились, что в них нет ничего страшного?
– Не надо… – полузадушенно попросила высокородная Арада. – Вы испортите прием…
Через несколько дней об этом случае будут знать все и вся – подумал Таскат и перешел в наступление.
– Милая дама, неужели вы не знали, что я издалека? И зачем же было проверять, насколько издалека?.. Или вам было так интересно?
– А откуда вы? – спросил начальник стражи. – На самом деле?
Таскат загадочно улыбнулся.
– Как вы знаете, все сведения о моей личности и моем происхождении засекречены специальным императорским указом. Добыча нейдара чрезвычайно важна для Империи, планы Империи – важнейшая вещь, а я – в сердце этого плана. Так что обращаться нужно не ко мне…
– Так я и думал, что россказни о другой стороне неба – горячечный бред! – фыркнул начальник.
Вернулся солдат с плотно закрытой коробочкой, в которой что-то шуршало. Он поставил ее на стол и достал оттуда сердитую толстую ящерицу с белым брюхом и хитрой мордой.
Таскат, как ему было сказано, подошел к ящерице, взял ее в руки и некоторое время гладил. Стража насторожилась. Ящерица не проявила никаких признаков беспокойства, наоборот, довольно зафыркала.
Начальник скривился, как будто увидел что-то на редкость противное. Например, себя, плюнувшего в суп императору.
– Ну, не россказни – заключил он. – Ладно. А теперь несколько вопросов…
Отболтавшись наконец, Таскат вышел из комнаты – рассерженный, растрепанный и растроенный. Для поднятия пульса, а также – для поправки самочувствия ему срочно необходимо было выпить местного вина. Хотя бы там, в восхитительной комнате, где обычно собирались только мужчины и не было ни одной драпировки – говорили, что раньше в таких комнатах проводились дуэли, поэтому и так! – и ни единого окна. Интересно, как на дуэлях сражались женщины? Непорядок какой-то.
Как по заказу, сейчас там не было ни души – все ушли танцевать, и посланника никто не хватился бы. Официальная часть как раз подходила к концу, а его роль сегодня была невелика. Мог бы уйти и пораньше, если бы не ввязался в занимательную историю.
Посланник решил немного развлечься после утомительной беседы, разогнался за два шага и неслышно проскользил по натертому полу на коленях, стараясь не издавать ни одного лишнего звука. Шелест вышел на диво хорош. Из стакана не пролилось ни капли.
Курительную часть комнаты отделяла стена, похожая на длиннющий стеллаж из широких деревянных планок, заставленный цветами. Под ним была скамеечка. Таскат сел на пол и вытянул ноги, беззвучно поставив рядом высоченный стакан.
Сейчас сюда ввалится толпа – подумал он. Отдохну и спрячусь туда… Хотя нюхать этот сладкий дым невыносимо…
Он уже начал подумывать о том, не спрятаться ли сейчас, когда его наконец-то развернутые уши уловили подозрительный звук. В курительной кто-то был. Посланник замер и насторожился.
Сначала он понял, что за стеной переминается с ноги на ногу человек, испытывающий сильное неудобство. Второй человек, похоже, сидел за столом для курения, куда пристрастившиеся к дыму высокородные обычно ставили свои плошки, и считал деньги. Тяжелый шелест и звон наводил на мысль, что денег много – плоских монет, а не круглых тяжелых бус. Не будут же высокородные расплачиваться медяками.
– И это все? – раздался шепот.
– Все – обессиленно ответил второй тихий голос. – Остальное будет через три дня. Я дал слово.
– Ваше слово не так много весит, Ольмитт – отозвался первый. – Если бы вы заплатили в прошлый раз, я бы поверил вам на слово. Но теперь вы должны заплатить втрое и прекрасно это знаете. Моя репутация мне поможет, если вы меня продадите. А ваша уже никуда не годится.
– Вы об этом пожалеете!
– Не пожалею. Я никогда и ни о чем не жалею. Все оплачено. Сметено. Забыто. А если вы захотите прийти еще, вы знаете, что вам достаточно меня попросить. И вы попросите. Вы попросите, Ольмитт.
Второй голос не отвечал. Таскат представил себе молодого, запутавшегося в долгах знатного юношу, униженного и разъяренного до такой степени, что не может и слова сказать…
Лучше отсюда уйти, пока не поздно. Но как?
Неужели меня не было слышно?
Или они выйдут отсюда в обнимку, как лучшие друзья?
Он с ужасом понял, что человек за столом видит вторую половину зала, как на ладони, и только поэтому не выглянул посмотреть, кто ходит – и съежился в комок. Потом аккуратно протянул руку за стаканом и неслышно выпил за собственное везение.
– Колдовство дорого стоит, но не дороже жизни – прошипел Ольмитт. – Я вас уничтожу.
– Не уничтожите. И не соберетесь. Ваша жизнь зависит только от меня. Я не намерен убивать вас. Вы платите деньги, я – ищу способы. Но с тех пор, как вы решили меня обмануть, я перестал относиться к вам хорошо.
Ольмитт ничего не ответил, только шипел сквозь зубы, как рассерженная птица. Наконец раздался глухой звон – такой бывает, когда мешочек с золотыми бусами шлепается на стол.
– Возьмите… Это все.
Несколько секунд тишины. Потом опять звон и шелест. Неизвестный вымогатель действительно не привык верить на слово, тем более – второй раз.
– Хорошо. Благодарю вас, Ольмитт. Не выходите сразу, слуга сейчас возился у входа со своей тряпкой. Сейчас все вернутся развлекаться… в чистую комнату… Вы же привыкли к чистоте, Ольмитт?
В коридоре раздался звук приближающихся шагов. «Сейчас будет толпа» – сообразил Таскат. «Пора уходить. А дверь не так уж и далеко. Если постараться, меня не услышат».
Со всей доступной ему скоростью он поспешно покинул поле дипломатических действий, стараясь красться, как разведчик, и не издавать ни единого звука, слышного несовершенным ушам. На коленях остались ничем не примечательные следы.
Если бы кто-то выглянул из курительной, он мог бы увидеть со спины высокого человека в черном калли и со стаканом в руке, развинченной походкой удаляющегося по коридору в направлении уборной.
Таската радовало, что здесь все-таки есть мужские и женские уборные – меньше хлопот. Мужская была рядом, и это радовало еще больше.
В большом зале было полно народу. Слава богам, прямо здесь не было еды или выпивки: при дворе строго разделяли такие понятия, как «еда» и «танцы». Наверное, из-за рыбы.
Пара проплыла мимо посланника, и он услышал тихий обрывок разговора. «Вы знаете, сколько тогда стоили услуги умельцев старого ремесла?! А теперь их не найти просто так… – и, громко: – И хорошую швею, и хорошего составителя курений… Кстати, как вам мое новое платье?»
Вот как всегда, все об этом – подумал он и вышел из зала, поднявшись по ступеням без перил на галерею. Интересно, как здесь с наркотиками? Вино вином, курево – куревом… Ну, курево, наверное, не вызывает наркотического привыкания…
Он решил припомнить еще какую-нибудь подробность и добавил: а женятся здесь по указке, знатных подростков сочетают родители, а крестьян и горожан – старейшины и городской голова.
Ох, да!… Я вспомнил, зачем я это вспомнил!.. Мужчины должны молчать, пока дама не сделает первый ход, так как мужчина высокого рода не должен быть покорен страстям. Он вообще, кажется, не должен быть.
Это ужас.
Имеет ли он сам шансы на выживание после скандала с дамой? Имеет ли проплывшая мимо дама шансы на выживание при дворе и на новое платье?
На уровне земли, наверху, был выход в сад, где уже сгущались сумерки. В ожидании отъезда Таскат стоял, прижавшись плечом к стене, и гладил пальцами запястье, успокаивался, сочиняя новое письмо.
Ливрейный слуга, наблюдавший за ним с галереи, отвернулся и что-то сказал такому же слуге, похожему на него, как две капли воды. Тот выслушал, кивнул, прошел в белую арку и исчез в синей темноте.
Белое и синее одолевали вечерний сад.
Наступал очередной вечер, в который можно было нырнуть и утонуть в нем, будучи проглоченным какой-нибудь скользкой рыбой.
Он опять помянул проклятые рыбные блюда. Таскат желал советнику по торговым вопросам никогда не подавиться костью – у того был покладистый характер. Редкость при такой должности.
Да, кстати… Надо кое-что перекопировать из заметок и отправить Ро-мени. Он интересовался.
«Уважаемый Ро-мени!
Вы просили меня описать некоторые подробности.
Я долго не мог разобраться, кто здесь правит – матери или отцы. Верхушка аристократии и советники императора – сплошь мужчины, но в совете есть один-единственный влиятельный человек, заправляющий делами столицы и строительством – Эрини, властная женщина в возрасте. Она у всех на устах, но за все время пребывания здесь я не слышал ни одного оскорбительного комментария или шутки на тему женщин, занимающихся не своим делом.
Среди Сахала, похоже, тоже есть женщины, но я об этом ничего не знаю. Никто не произносит вслух имен жрецов. Я даже не могу понять, кто из них главный.
Здесь один язык, но так много разных способов жить по-своему… Как они не ссорятся и не воюют? Тем не менее, каждый город обязан поставлять в армию обученных солдат.
Войны, если так можно их назвать, есть только на границах, там, где живут племена макенгу, не признающие империю. Об этих людях (племенах, может быть, другом государстве) я почти ничего не знаю, только это название. На нашей карте эта территория обозначена как принадлежащая аар или Исху. Об этих людях уже несколько лет запрещено говорить: я опять не знаю того, что знают все, и это отвратительно. «Была стычка», «отвоеван такой-то город»…
Все знают. Все все знают, кроме меня.
Что это такое?
Зачем им, диким варварам, якобы нападать на огромную империю? Может быть, это империя расширяет границы? Как они еще живы?
Очевидно, пояс дождевых лесов таит в себе много секретов.
Новости, приходящие с этих размытых границ, обсуждаются то в одном, то в другом ключе. Я мог бы тысячу раз попасть впросак, поэтому при всех подобных разговорах делаю вид, что мне неинтересно. Проще слушать.
Лучше опять о женщинах.
Любопытно, что в захолустье, где часто, вроде бы – патриархат, есть женщины-постоянные исключения. Старшая дочь в семье – особенно дочь главы племени или главы самого влиятельного рода – это большая сила. Ей дают самое большое приданое: ей, по традиции, поручают поиск родников: она может советовать отцу; выходя замуж, она получает все, что захочет забрать с собой, и может изменить судьбу семьи мужа, если род, в который она выходит замуж, не велик и ничем не славен. Род получает новое имя или начинает считаться ветвью рода девушки.
Выйти замуж в своем городе или деревне она не может и обязательно должна уехать туда, где живет ее муж. Все провожают ее с великим плачем, как будто умирает солнце.
Можно сказать, что принцессы здесь – настоящие принцессы, хотя называют их иначе – и все, что в сказках полагается принцессам, им непременно достается.
Объясняется это тем, что в старину, когда во время набега убивали всех, род начинался заново с любой его представительницы, выжившей после набега. Если это и патриархат, то установился он не так давно.
Юная девушка имеет большее влияние, чем юноша, несмотря на подчиненное положение всех молодых людей – а самой большой удачей в юности считается удачная женитьба. Это хороший задел на будущее.
Зрелый, деятельный человек пользуется самым большим влиянием. Детей здесь за людей не считают: часто им даже не дают имен, пока они не войдут в пору юности (к счастью, в больших городах этот обычай отмирает). Часто даже образованные и богатые люди не знают, сколько лет их ребенку, отданному на воспитание (есть и такая практика). Видимо, они даже не отмечают дату его рождения.
Наследников выбирают из тех, кто благополучно пережил пору детства.
Все в жизни ребенка, подростка, юноши зависит от принадлежности к роду, а не к той или иной семье. Родство может считаться и по мужской, или по женской линии – это зависит от того, кого, по легендам, рождалось больше в роду, богов или богинь. (Что они будут делать теперь? Ведь легенды о богах тесно соседствуют с рассказами о магах)…
Боги в здешней традиции не существуют без людей: возможно, они в них воплощаются?
В одних племенах все решают мужчины, в других – женщины, но я не заметил особой разницы в положении тех или других в пределах Исха и Аре. Хотя, конечно, нужно там жить, чтобы понять.
Исключение составляют «неприкасаемые» – деревенские колдуньи-сахри или «схени», законницы – тоже безымянные женщины, положение которых мне пока непонятно. У них нет имен, что само по себе странно, но объяснимо с точки зрения местных жителей: поступающий на важную должность или государственную службу человек тоже теряет собственное имя. Как я понял, они гадают и решают какие-то споры.
Возможно, здесь горе молодым, тем, кто еще не вошел в пору зрелости и не может постоять за себя – но горе и старикам, за которыми не стоит большой, влиятельный клан, старикам, которых все меньше. Я почти не вижу на улицах стариков».