Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады. Казацкая игра в дудки 1648–1654 годов (А. Р. Андреев, 2013)

“Славные рыцари-молодцы, сыны могучих героев! Пришли враги завоевать нас огнем и мечем в прах, и дома наши в пепел сотворить, и всех казнить и славу нашу уничтожить. Братья знаменитые! Встаньте сердцем и оружием, покажите свою саблю врагу и добудьте свободу родной Украине. Устоит ли кто перед вами, витязями Отчизны! Кто за Бога, за того Бог.”

Богдан Хмельницкий договорил, развернул боевого коня и встал перед громадным войском. Уже рассвело и жаркое летнее украинское солнце осветило две армии, точно великаны, стоявшие друг против друга на поле будущей битвы. С той стороны коронный гетман выступал перед своим войском и, казалось, вездесущий ветер легко доносил до казаков его зловещие слова: “Позор нам рубиться с никчемной шайкой хлопов. Мы их разгоним одними плетями. Не помогай, Боже, ни нам, ни казакам, а смотри, как мы разделаемся с этим мужичьем”.

Богдан Великий знал, что впереди стоят сто пятьдесят тысяч грозных воинов и совсем не все из них так изнежены, что воюют на прекрасных конях с серебряными и позолоченными седлами, саблями с серебряными вставками, в бархатных одеждах и дорогих мехах, в шапках с драгоценными камнями, сапогах с позолоченными шпорами, празднуя победу дорогим вином в кубках из золота и смывая гарь битвы в серебряных ваннах обоза. Сзади казацкого гетмана ревело выстроившееся войско: “Веди на панов, кончай панов!” Богдан положил руку на гетманскую булаву и сзади высверкнула пятидесятитысячная сталь яростных клинков, и отразилось солнце от железа тридцати тысяч мушкетов великолепной казацкой пехоты. Оцепенение перед смертным боем первой не хотела прерывать ни та, ни другая сторона, хотя все полки уже полностью развернулись в боевой порядок.

Зловещая минута перед боем, наконец, закончилась. Панское войско сдвинулось с места и, убыстряя и убыстряя ход, покатилось на казаков на всем трехкилометровом фронте. Впереди, и справа и слева, вырвались конные хоругви и полетели на противника. Богдан Хмельницкий поднял гетманскую булаву, и вперед своим грозным монолитным четырехугольником двинулась великолепная казацкая пехота. С обеих сторон загремели мушкеты и орудия, и пороховой дым стал затягивать солнце. Прикрывавшие пехоту справа и слева казацкие полки ударили в летевшие на них панские хоругви, и вдруг пехота налетела на пехоту. Зазвенела ужасающая битва, в которой с обеих сторон рубились триста тысяч бойцов. Очевидцы сражения рассказывали, что земля дрожала весь световой день, и воздух смертного поля к концу битвы совсем пропитался кровью.

Двенадцать панских хоругвей косым ударом врезались в казацкий четырехугольник и стали вырубать в нем вылом. Неимоверным усилием вдавливались и вдавливались они в него, и в скрежете ломающейся стали и реве орудий разорвали казацкие ряды. Ждавший этого железный полк Михаила Кричевского по приказу гетмана разом остановил прорыв, резко вогнав в него походные возы. Казалось, целый век шла эта резня, какой давно не видели опытные воины. Коронный гетман двинул вперед и в центр левое и правое крылья своего колоссального войска, но хоругви не доскакали до отчаянно дравшихся казацких полков и со всего своего размаха врезались во встречавших их витязей Ивана Богуна и Максима Кривоноса.

Коронный гетман ввел в бой вторую линию хоругвей, и железный ураган накрыл все поле еще не решившей ничего для себя победы. Уже почти час отсекали охваты и обходы панов отчаянные бойцы Данилы и Ивана Нечаев, почти в полном кольце рубились суровые воины Ивана Гири и Мартына Пушкаренко, а отчаянные хлопцы Максима Гамалеи пробивались к казакам Ивана Черныша, которые погибали и падали, но падали только вперед и никак паны не могли сквозь них пройти. Богдан Хмельницкий перекрыл своим гетманским рыком неперекрываемый грохот битвы: ”Что, браты-казаки, есть ли еще казацкая сила, и порох в пороховницах, и рубят ли еще казацкие сабли?“ “Есть еще, батька, есть все, и рубимся мы уже в полном окружении”, – отвечали гетману его непобедимые витязи. Богдан двинул вперед резервные полки Мартына Небабы, Ивана Золотаренко и Луки Мозыри, и грозные всадники в стальной круговерти выдавили панов из казацкого пехотного четырехугольника и восстановили казацкий фронт.

Коронный гетман спешил как можно быстрее прорвать непрорываемых хлопов и двинул вперед знаменитые панцирные хоругви. Широким и мощным скоком полетели вперед сбереженные до самого нужного момента непобедимые крылатые гусары, от удара которых не было защиты. Рванул им навстречу своего боевого коня Богдан Хмельницкий, и уже обгоняли его ужасные клубки казацких полков Федора Якубовского и Максима Гладкого. Опять сшиблись все и вся, и от своего гетмана не отставали его верные джуры с запасным оружием, знавшие его яростную удаль. Лучшие панские воины прорубились, наконец, к казацкому гетману и вцепились в него. Горестно закричали бившиеся из последних сил казаки, увидев, как панцырные крылья накрыли их батьку-гетмана. Возник вдруг опять великий гетман, разорвал застежку гетманского плаща, в который вцепились трое гусар, стряхнул их с себя и страшен в громе ужасающей битвы оказался его лик. Богдан вырубился из кровавой круговерти и полк Иосифа Глуха уже стоял и бился вокруг него. Сражение, наконец, сделалось всеобщим, и у коронного гетмана больше не осталось резервных хоругвей. Все шло так, как хотел Богдан Хмельницкий, как мечтал он все последние годы.

Богдан сменил изломанное оружие и израненного коня, встал на стременах, грозно глянул на стрелявших в него панов, и их пули пролетели мимо гетмана. Хмельницкий все увидел и все понял и подал, наконец, долгожданный знак. Рванулись с левого фланга вперед непобедимые воины Ивана Богуна, сдвинули назад несдвигаемые вражеские хоругви, и в образовавшуюся щель с самого конского скока влетел полк Филона Джеджалия. Вздрогнули коронные воины, ибо увидели его знаменитых обоеруких воинов. С двумя саблями в руках, управляя верными конями с помощью колен, обоерукие размахнулись в полный размах, и одна панская стена перед ними упала, а вторая исчезла. Разворачивал против страшного врага своих гвардейцев коронный гетман и никак не мог развернуть, потому что бил и бил его в лоб ужасный Богдан с яростными казаками. Наступил момент, когда весы битвы уже начали сходить с ума от непонимания происходящего.

В урагане сражения Богдан Хмельницкий потерял всех своих ближних казаков. Он должен был подать последний знак к победе, но не было вокруг никого из гетманской сотни. Справа рубился какой-то знакомый хлопец, кажется, из уманских, которого не раз присылал к нему с поручениями полковник Богун. Богдан выхватил уманца из круговерти боя и что-то дважды прокричал ему на ухо. Казак сделал жест, что все понял и сгинул в сторону. Гетман так волновался, что сломал саблю, подставив ее плашмя под вражеский удар, и с трудом отбился перначом. Через несколько минут он понял, что его посланец дошел и передал все, что ему приказали, хотя это было почти невозможно.

С правого фланга воины Максима Кривоноса внезапно ударили на противника и опрокинули его назад. Тут же в образовавшуюся брешь ворвался полк Федора Лободы, казаки которого сидели на лошадях по двое. Успел пошутить коронный гетман, что у бедных хлопов даже коней на всех не хватило, а значит, это скачут не казаки, потому что нет казака без верного коня. Не договорил коронный, поперхнулся, и угрюмо сомкнулись вокруг него панцирные гусары, сразу узнавшие своих отчаянных и всегда непобедимых врагов. Запорожцы и мастера боевого гопака слетели с коней и вдруг появились везде и били и с низу, и с верху, и отовсюду ногами и руками по панским шлемам, и не было от этих ударов никакой защиты, потому что ответные удары подали туда, где казаки были и уже не были. Всеобщая битва превратилась в грандиозную резню, в которой полегло множество панов из знатнейших родов.

Возликовали измученные и израненные казаки и закричали врагам: ”Эй, панове, хорошая у вас была музыка в начале, а теперь вам так славно сыграли в дудки казаки”. Кинулись вставшие из крови казаки и ворвались в самую середину панского войска. Валили полки за полками и справа и слева и в центре и везде, и катилась вперед волна народного гнева. Сломался коронный гетман и закричал, чтобы скорей ему подавали лошадь, хотя и сидел он уже на боевом коне. Спрятался коронный, но нашли и зарубили его казаки.

В панском войске началась паника. Повсюду бежали неведомо куда паны, но везде догоняли и рубили их те, кого они называли хлопами. Целое панское войско превратилось в трупы и лежали они, выщерив зубы, и ели их волки. Казаки пели, что высыпался Хмель из мешка и наделал беды панам, которые кидались всюду, и везде вырастали как из-под земли казаки и рубили их как снопы, и не было никому спасения. А Богдан Великий гремел всем панам, что не надо больше лезть на благословенную Украину, не то вывернет он их всех вверх ногами и потопчет в щент и выбьет из неволи весь украинский народ. Сидите и молчите, паны, ибо время ваше кончилось, звенел по степи голос Богдана Великого. И гремели вырвавшиеся из тысяч казацких грудей величественные слова от Чигирина и Чернигова и Волыни и Львова и Винницы до самого Киева, и повторял их грозный Днепр, и катилось эхо по Киеву от Золотых Ворот из XVII века в век XXI по улице Богдана Хмельницкого, мимо памятника княгини Ольги, Андреевской церкви, к площади Независимости и к покровителю Киева Архангелу Михаилу и к самой украинской Матери, вознесенной на необыкновенную высоту, и слышали и повторяли их многие, и многие, и многие, и радовался сверху от Софии великий гетман, видевший завершение своей исполнившейся мечты и высекал их в народной памяти навсегда, и были они совсем простыми и грозными и добрыми и раскатывались неостановимо везде и всюду:

“С-л-а-а-а-в-а-а У-к-р-а-а-а-и-и-н-е-е-е!”

1595–1620 годы: «Украина никогда не будет польским захолустьем»

Чеканная латынь завораживала чигиринского хлопца так же, как завораживал его фантастически старинный город Льва. Уже несколько лет Богдан Хмельницкий жил и учился в этом чудо-Львове, где каждую ночь на улицы выходила сама госпожа европейская история. Его не раздражало огромное десятитысячное городское население, ежедневно увеличивавшееся пятью тысячами жителей предградий и еще неизвестно каким количеством приезжих купцов и путешественников, казалось, стремившихся во Львов со всего мира. Его не раздражала многолетняя оторванность от родного дома, потому что он с жаром учился в Львовском коллегиуме Общества Иисуса, уже более полувека дававшего лучшее образование и воспитание в Европе тысячам и десяткам тысяч юношей в сотнях своих учебных заведений. Богдан познавал культуру мира и восхищался мудростью гениев человечества, собранной в этой новопостроенной каменице ордена иезуитов. Учеба занимала все дни и забирала почти все, казавшиеся неисчерпаемыми, силы юного хлопца. Он уже закончил первые три грамматические классы среднего коллегиального пятилетнего курса. Чигиринский новиций совершенствовался в умении читать и писать, изучал начала греческого языка по Эзопу и Иоанну Златоусту, катехизис и основные правила латинского синтаксиса по трудам Цицерона, Овидия, Катулла, Вергилия. В четвертом, филологическом и пятом, риторическом, ему предстояло изучать иностранные языки, совершенствовать латынь, греческий, риторику по Цицерону, Цезарю, Титу Ливию, Саллюстию, Квинту Курцию, Платону, Горацию, Вергилию и Плутарху, заниматься географией, историей, христианской религией, добиваться мастерства в красноречии и ораторском искусстве по работам Аристотеля, Демосфена, Цицерона, Гомера, Фукидида.

Окончившие коллегиальный курс студенты могли продолжить учебу на семилетнем университетском философско-богословском курсе, готовившем, в основном, теологов и ученых. В коллегиях ордена иезуитов учеба велась сто девяносто дней в году, почти ежедневно, кроме воскресенья, по три двухчасовых лекций в день с двадцатиминутными перерывами между ними. Иезуиты запрещали игры в карты и кости, но в студенческом общежитии и самой коллегии были прекрасные биллиардные комнаты, где юноши охотно играли в любимое развлечение Игнатия Лойолы, основателя Общества Иисуса. Новиции на лето выезжали на прекрасно оборудованные дачи ордена с всегда изысканной кухней и великолепными садами, учились верховой езде, фехтованию, плаванию, катанию на коньках и лыжах, музыке и танцам. Мест в только что открытой в 1608 году Львовской коллегии Общества Иисуса было немного и пятьсот студентов из Галичины и Надднепрянщины в возрасте от тринадцати до двадцати лет не теряли времени даром. Perpetio est mater studiorum. Повторение – мать учения. Знаменитый иезуит, доктор богословия Андрей Мокрский, преподававший в коллегии ораторское искусство, риторику и поэтику, был доволен Богданом из Чигирина, первым учеником, оратором и теологом, к тому же лучшим фехтовальщиком среди студентов, овладевшим очень трудным искусством боя с двумя боевыми рапирами в руках.

Много лет небогатый украинский шляхтич герба Абданк Михаил из Хмельника служил великому коронному гетману Речи Посполитой Станиславу Жолкевскому, имевшему имение в Жолкве, местечке в нескольких километрах севернее Львова. Дочь гетмана вышла замуж за магната Яна Даниловича и принесла ему в приданое украинские земли у Чигирина, городка юго-восточнее Киева и Черкасс. В 1592 году староста чигиринский Ян Данилович послал туда Михаила Хмельницкого «для заселения и освоения пустынных мест на границе Диких Полей, для устраивания чигиринских земель и основания на них новых сел».

Если Хмельницкие за что-то брались, то делали это очень хорошо. Земля полнилась получившими льготы переселенцами и процветала, а Михаил был назначен чигиринским подстаростой. Он построил дом в Чигирине над Тясьмином и в Переяславе, у реки Трубеж. За многолетние труды Жолкевский и Данилович дали ему землю в нескольких километрах западнее Чигирина, и Михаил Хмельницкий основал там свое новое родовое гнездо-хутор Субботов. 27 декабря 1595 года, в самую Рождественскую неделю, у Хмельницких родился сын Зиновий – Теодор Богдан, «от бога Зевса и богом данный!»

Множество украинских исторических документов погибло во время Украинской революции и Руины XVII века, а дошедшие до нашего времени казацкие летописи Самовидца, Григория Грабянки, Самойла Величко, «История руссов» Георгия Конисского написаны много позже создания Украинской державы Богданом Великим и его героями. В этих летописях немало исторических неточностей, а в «Истории руссов» множество фактических ошибок, вроде такой, как утверждение о том, что крестным Зиновия – Богдана был знаменитый герой – полководец Великого княжества Литовского Роман Сангушко, в действительности умерший задолго до рождения Богдана Хмельницкого. Украинские казацкие летописи написаны с большим стремлением восстановить и сохранить историческую правду о Хмельниччине, но их авторам, конечно, не хватало исторических документов, часто заменяемых свидетельствами очевидцев, потомков очевидцев, тех, кто слышал очевидцев или говорил, что слышал.

Что касается польских исторических источников, то относительно официальные документы об Украинской революции XVII столетия несусветно тенденциозны или абсолютно ангажированы, а частные свидетельства незатейливы и насквозь лживы. Верить вороху этого исторического хлама, безусловно, нельзя, а опровергать очевидное, бессмысленно. Мы, oczewishcze, ne mamy nic przechivko любой исторической правды о Хмельниччине и о родоначальнике героев украинского народа, но в детстве родители всегда должны учить своих детей тому, что лгать нехорошо. Тем, кто называет белое черным, а зло добром, конечно, трудно измениться, но принимать всерьез их бумажный мусор за документы эпохи не годится. Впрочем, никто находясь в трезвом уме и твердой памяти, не будет спорить хотя бы с тем, что Богдан Великий родился в третий день Рождества для того, чтобы родить украинскую державность.

27 декабря 1595 года в Чигирине advenit tempus – пробил час и начала вершиться судьба Украины, самой лучшей страны на земле для тех, кто ее любит.

Поступить в новую иезуитскую коллегию во Львове, особенно в год ее открытия, сыну небогатого украинского шляхтича из почти пограничного Чигирина, было совсем непросто. Знаменитая братская школа в Киеве была открыта позже и Богдан Хмельницкий получил первые основы знаний стараниями своего отца. По просьбе Михаила Хмельницкого рекомендательное письмо в коллегиум написал великий коронный гетман Станислав Жолкевский, и его ректор Иов Борецкий, знаменитый теолог и автор трактата «О воспитании чад» зачислил в 1608 году тринадцатилетнего Зиновия – Богдана в действительные студенты.

Семь лет проучился в полюбившемся ему городе Льва будущий создатель Украинской державы. В 1612 году в Львовскую братскую школу поступил его одногодок, сын и племянник молдавских господарей, ставший выдающимся митрополитом Петром Могилой. В тысяче львовских студентов всех возрастов, все знали друг друга, и два вершителя истории пронесли юношескую дружбу всю свою жизнь.

За длинные львовские годы Богдан Хмельницкий впитал в себя многочисленные достижения европейской культуры и мудрость гениев человечества, и в познании для него не было преград. После окончания коллегиального курса Богдан два года проучился на университетском, изучил логику, философию, физику, богословие, великолепно овладел казуистикой, познакомившись с ней не только на истории Древней Греции и Рима, но и на конкретных примерах истории современной ему Европы. Юный герой хотел всего и потому мог все. Орден иезуитов давал великолепное образование и воспитание и чигиринский двадцатилетний хлопец навсегда понял, что в мире существуют две силы – сабля и ум, но в борьбе между ними всегда побеждает ум. Гений Богдана неостановимо совершенствовал его разум, но на прикроватной тумбочке будущего офицера и ученика победителя в битве при Рокруа Конде Великого всегда лежали книги по истории военного искусства. Будущий полководец внимательно изучал победы Александра Македонского, Ганнибала, Юлия Цезаря, готовил собственные описания и анализ удивительных битв военных гениев античности, изучал приемы создания и снабжения войск, тактику, технику рукопашного боя. Богдан отдавал предпочтение тому страшному оружию, которое через века назовут приемами информационно-психологического противодействия, контрпровокации и искусства политической интриги.

В львовской ночной тиши, в своей маленькой комнатке чигиринский хлопец вслушивался в железную поступь фаланг Александра Македонского и легионов Юлия Цезаря, летел в атаку с панцирной конницей и легкими нумидийцами Ганнибала. Он знал все о вызывающей оторопь даже у военных теоретиков битве при Каннах. Знал ли тогда будущий Богдан Великий о существовании недалекой от его комнаты горы Батог? Богдан легко научился проваливаться в прошлое, даже на тысячелетия и черпать из сумрака времени неисчислимые знания и силы, так нужные ему в будущей гетманской деятельности. Архивы гения Украины почти погибли в ужасную Руину конца XVII столетия, но кто в веке XXI не знает, что рукописи не горят.

«В ночь на 1 октября 331 года до Рождества Христова, вся Нифратская долина до самых Гордийских гор была залита ярким светом костров и факелов нескончаемой персидской армии, рокотавшей как океанский прибой. Неприятеля было втрое больше и македонские военачальники предложили Александру атаковать Дария ночью, чтобы воины не увидели, что их фаланги хватает только на центр огромного войска царя царей.

«Я не ворую своих побед, – ответил Александр, помолчал и, улыбнувшись, добавил, – видите, они ждут нашей атаки и находятся в тяжелом вооружении в боевых порядках, даже не выпрягают лошадей из колесниц, пусть выдыхаются и слабеют».

Македонский лагерь затих. После битвы при Гранике все воины фаланги, средней пехоты, тяжелой и легкой конницы знали, что их гений предусматривает все и тщательно готовит победу. Завтра будет битва при Гавгамелах и армия Александра к ней готова до самого последнего воина. Огромная, а потому рыхлая масса персидской пехоты, управляемая только гвардией Дария, атакует македонскую фалангу, которая должна выдержать первый страшный удар. Конница бьется с вражескими всадниками, не давая им зайти в тыл гоплитам, а Александр со своими гетайрами и ударной группой на правом фланге определяет слабое место во фронте противника. Своим стремительным косым ударом, всегда под углом к линии врага, он врубается в первую линию атакующих и разрывает ее. В это же время его фаланга тараном идет на персов, не давая Дарию перебрасывать резервы к месту прорыва. В неприятельском войске, разорванном и истребляемом с разных сторон, начинается хаос, пехота бежит и гибнет под ударами македонских всадников.

Утром первого октябрьского жаркого дня сто пятьдесят тысяч персов стояли против пятидесяти тысяч македонцев. Железный прямоугольник тридцатитысячной фаланги в шестнадцать шеренг на протяжении всего двухкилометрового фронта был ощетинен овальными щитами в человеческий рост. Воины, не вытаскивавшие заранее длинные колюще-рубящие мечи, стояли в сомкнутом для обороны строе. Вот первые шесть шеренг взяли семиметровые копья под руки, а остальные десять положили свои сариссы на плечи впередистоящих товарищей. Теперь через этот железный частокол не могли жалить и бить македонский непрорываемый строй ни стрелы, ни пращные камни персидских лучников. Фланги фаланги прикрывала конница, сзади стоял резерв из средней пехоты, располагавшийся в самых опасных для прорыва противника местах четкими правильными квадратами.

Александр, как обычно, во главе восьми эскадронов – илов своих товарищей hetairoi, находился на правом фланге. Македонские рыцари в железных шлемах и длинных кожаных кирасах в металлической чешуе, были вооружены прямыми обоюдоострыми мечами, полуметровыми кинжалами и двухметровыми копьями из неперерубаемого кизила. Они не имели ни щитов, ни седел и управляли своими боевыми конями только ногами в высоких крепких сапогах. Решающий удар тысячи шестисот гетайров восемью илами был страшен и это хорошо знали все вокруг Средиземного и Красного морей.

Дарий дал сигнал к бою и на македонскую фалангу пошла персидская пехота. Одновременно царь царей послал свою знаменитую бактрийскую конницу в обход правого крыла, втрое меньшего, чем персидская армия, войска этого зарвавшегося в пределы чужой для него Азии непонятно дерзкого грека. Две лавы сошлись в бешеной рукопашной рубке и бактрийцы медленно продвигались в тыл Александра, который спокойно стоял на месте. Вслед за пехотой Дарий послал в бой сотни боевых колесниц со страшными серпами по бокам и косами в колесах. Из фаланги выскочили копьеносцы и начали бросать копья в коней, другие воины бесстрашно хватали их под уздцы и висли на них, не допуская сотни таранов до своих товарищей. Несколько колесниц прорвались к фаланге, македонцы сжались, расступились, пропустили их в образовавшиеся проходы и стерли.

Александр тут же увидел, что слева от Дария нет сильного прикрытия. Он с гетайрами и тяжелой конницей бросился на прорыв, а, отбившаяся от пехоты и колесниц фаланга сразу же полуразомкнулась для нападения и мерно двинулась вперед по всему фронту. Гетайры снесли первую линию персидских войск и Александр сбил копьем возницу Дария, прикрывшего собой господина. С фронта на врага накатилась фаланга, закрывшая гетайрам тыл, и в минуты левый фланг и центр огромного войска шахиншаха под номером три, был смят. Недоколотые остатки первой линии своим быстрым откатом расстроили вторую, левая половина бесконечного войска начала все быстрее и быстрее отползать назад. Увидевший это, царь царей, к которому с великолепно-ужасающим криком: «Дария мне!» рвался Александр, сломался, бросил управление войском и побежал. Отступление почти ста тысяч персов превратилось у убойное бегство.

Бактрийская конница, почти зашедшая в тыл фаланги, целиком была перехвачена резервами средней пехоты, поддержанной конницей. Бактрийцы завязли в рубке и в этот момент их сзади ударил Александр с гетайрами, вернувшийся из боязни удара по его армии с тыла. В ожесточенно-скоротечном кавалерийском бою у Дария не стало бактрийской конницы, а у Александра – двух эскадронов гетайров.

Бежало все, что осталось от стопятидесятитысячного войска Дария III. Македонцы преследовали недавно грозно-превосходящего врага и страшная пыль бесконечным высоким столбом затянула Нифратскую долину, из которой доносились только топот копыт, лязг оружия и крики ужаса. Наступившая ночь сжалилась над побежденными и прекратила многочасовую то ли бойню, то ли резню.

Военный гений Александра Македонского и его героев в течение нескольких лет разбил иллирийцев и фракийцев в их родных горах, выдержал бешеный натиск на равнинах Фив, устоял перед страшной атакой персидской конницы при Гранике, взял неприступные Тир и Газу, развеял в пыль войско Дария при Гавгамелах. Александру Великому всего было мало и он атаковал сильнейшую армию индийских ариев, прекрасно организованных, беспрекословно подчинявшихся своему могучему радже и имевших большой боевой опыт, доблесть и храбрость.

Армия Порра была уверена, что ни при каких условиях не допустит переправы через свой широкий Гидасп войск Александра Македонского. Могущественный раджа, решительный и опытный полководец во главе непобедимой колоссальной силы, еще не знал, что ему предстоит небывалая и совсем непредсказуемая битва от рассвета до заката длинного индийского дня.

Почти сорок тысяч индийских воинов заняли удобную и непрорываемую без колоссальных потерь позицию на южном берегу Гидаспа. Триста боевых слонов-башен в одну линию стояли вдоль реки и никогда не видевшие их македонские лошади, шарахались только от их трубного рева даже на северном берегу реки. У македонцев не было шансов пробиться в Индию, не потеряв армию, и обе стороны знали это. Александр стоял и молча смотрел на водную гладь.

Внезапно над Гидаспом разразилась гроза и пошел затяжной проливной дождь. Уже через несколько часов, на закате, тринадцать тысяч македонцев во главе с Александром в десяти километрах выше лагеря Порра начали грозовую переправу через непереправляемый Гидасп. К рассвету эти невозможные воины уже стояли двумя, прикрытыми с флангов конницей, боевыми линиями прямо против правого фланга войск Порра, стоявших фронтом к реке.

Могущественный раджа не понял, что его из невозможного положения атакует сам Александр и послал своего сына со ста колесницами и двумя тысячами всадников перенять этот странный, непонятно откуда взявшийся отряд.

Жарким летом 327 года до Рождества Христова царь Порр уже должен был знать, что победитель Александр Великий не принимает сражения, навязанного ему врагом, а всегда реализует свой военный гений. До битвы при Гидаспе армии всегда бились фронт о фронт, и для своей индийской победы тридцатилетнему македонцу пришлось ввести в мировое военное искусство фланговый маневр войск.

Отряд Александра снес почти не заметив колесницы и всадников царского сына, и гарантированная победа могущественного раджи вдруг закачалась на весах судьбы. Македонский сам выбрал удобную ему позицию, и Порру быстро пришлось приспосабливаться к тому, к чему приспособиться невозможно.

За Гидаспом замерли для броска двадцать тысяч македонцев, и Порр побоялся оставить реку без сильного прикрытия. Медленно он начал разворачивать десятки тысяч своих воинов к отряду Александра, не зная, что перед ним его главный враг. Грозовая ночная переправа через бурлящую реку была практически невозможна и раджа не верил, что Александр станет так рисковать своей жизнью. Македонский, как всегда, рискнул и теперь его гетайры и тяжелая конница могла атаковать там и тогда, где и когда это захочет гениальный полководец.

Армия Порра стала к македонцам в две линии, фронтом почти в десять километров, образовав вдоль Гидаспа длинный тупой угол. В центре новой позиции стояли двести слонов на расстоянии двадцати метров друг от друга и на самом могучем раззолоченно восседал Порр. Медленно, с кавалерией и колесницами на правом фланге, индийские воины пошли на короткую македонскую фалангу, стоявшую трехкилометровой линией. Порр видел, что у него втрое больше воинов и хотел окружить и уничтожить нагло переправившийся отряд. Раджа приказал части колесниц и коннице с правого перейти на левый фланг и в предвкушении верной победы разорвал фронт и оторвался от ста слонов и боевой линии у реки.

Александр Великий тут же увидел невидимое и победный орел, казалось, опустился на его плечо. Атаковать сильнейший центр Порра с невозможными слонами ему, конечно, придти в голову не могло, и он незаметно начал свой страшный косой удар, убедившись, что его остальная армия за рекой будет атаковать туда и когда надо.

Тысяча легких конников полетели справа налево от македонской фаланги к индийским воинам. Залив их стрелами, они бросились в мечи и тут же Александр с гетайрами страшно ударил левее центра Порра там, где кончались слоны. Македонский со всего ужасного конского скока врезался во вражеский строй, не забыв перед этим послать большой отряд конницы за правый фланг войск раджи, для блокирования переброски подкреплений к месту прорыва и угрозы удара в тыл индийцам.

Колоссальный боевой порыв Александра сбил левый фланг Порра к центру и тут же быструю переправу через Гидасп начали двадцать тысяч македонцев с северного берега. Раджа развернул слонов на гетайров и их боевые кони впервые за много лет шарахнулись от невиданного врага. Александр яростно оттянул на себя все двести индийских великанов и тут же в ослабленный центр Порра ударила, стоявшая напротив десятитысячная фаланга, напряженно ждавшая этого предусмотренного гением момента. Особый отряд мгновенно вырвался из фаланги, догнал слонов сзади и перебил их вожаков. Великаны заметались и начали давить своих и чужих без разбора. Александр и его удивительные гетайры уже рубились во главе фаланги, и левый фланг и центр Порра не могли перебросить с атакуемого сзади македонской конницей, своего правого фланга ни одного воина себе на помощь.

В этот момент двадцать тысяч свежих воинов Александра переправились через Гидасп и ударили встык, между береговой линией обороны и войском Порра, дравшегося с фалангой. С правого фланга и с тыла индийцев атаковала македонская конница, в лоб таранила фаланга, слева ужасно бил Александр с гетайрами, а переправившиеся македонцы блокировали береговую линию, воины которой даже не успели развернуть на атакующих сотню своих слонов, и заходили в тыл индийцам уже с левого фланга от Гидаспа. Особый отряд македонцев давно перебил возниц на боевых колесницах и вожаков слонов, и в окруженном войске Порра, сбитого копьем со своего индийского великана, начался предсмертный хаос. В кровавом закате на залитой кровью земле мертво лежали двадцать тысяч индийских воинов. Раненый Порр и его восемьдесят слонов были взяты в плен, погибли два царских сына и к ночи этого бесконечно-ужасного дня, от блистательной армии могущественного и непобедимого раджи, не осталось ничего”.

Впоследствии военные теоретики назовут убийственную битву при Гидаспе – шедевром Александра Великого, а Богдан Великий будет вести свои сражения так, чтобы всегда использовать в свою пользу пересеченную местность и водные преграды.

Раз за разом он будет громить армии Польской Короны, стирая десятки тысяч ее солдат в пыль…

«Великолепный смолоду Ганнибал прекрасно знал, что для его очаровательно богатой военно-торговой республики не составит труда выставить для войны хоть стотысячную армию. Он видел, что Карфаген специально щадит жизни собственных граждан и предпочитает нанимать в войско иноплеменников, заодно устанавливая через них торговые отношения с близкими и далекими народами.

Африканских и европейских наемников, желавших служить в войсках богатого Карфагена, всегда было множество. Совет ста сенаторов любил набирать именно разноплеменных воинов, говоривших на непохожих наречиях, чтобы не давать им объединиться, чем предупреждал военные заговоры и возмущения.

Ганнибал прекрасно знал, почему герусия, верховный совет Карфагена, в котором неостановимо боролись за власть несусветные политические партии, приставила к нему для надзора своих сановников-комиссаров. Совет ста всегда очень беспокоился за продолжение своего золотого существования и не хотел, чтобы, якобы избираемые всем карфагенским народом, но на самом деле по прихоти герусии, полководцы не подняли свою армию на такое удобное для сенаторов-олигархов государство. Двадцатилетнего изобретательного и прозорливого главнокомандующего бесило, что герусия могла даже во время войны отказать своим войскам в деньгах и подкреплениях и вообще сменить полководцев, поставив на место подготовившего успех талантливого и заслуженного командующего богато-знатную бездарь, чтобы та, в угоду своей господствующей в тот момент партии, могла присвоить результаты очередной победы во славу отечества. Сенаторы со всей своей высокоплеменной дури писали и утверждали планы войн и строго наказывали высших командиров за малейшее отступление от них. Многие военачальники, на которых хотели свалить не их просчеты и разгромы, совсем не хотели рисковать и воевать смело и решительно, а часто действовали вяло и слабо, что, конечно, не всегда приводило к ожидаемой победе.

Ганнибал понимал, что Карфаген обязан своему несомненному близко-далекому могуществу совсем не военному устройству, а только торговому золоту и грубому невежеству врагов олигархической республики. Впрочем, после первой Пунической войны с Римом, торговая республика потеряла свой великолепный военный флот из двухсот отличных трирем, но на золотом аппетите герусии это не очень отразилось.

Ганнибал прекрасно знал цену своему военному и административному гению, справедливо оценивал математическую гибкость собственного разума, страшную силу воли и настойчивость, знание человеческой природы, умение находить выход из любого трудного положения. Он, Баркид, никогда не будет игрушкой в руках обнаглевшей от бесконтрольности и безнаказанности герусии. Он не потеряет точку опоры, а всегда найдет другую, построит новый успех на основе предыдущего, черпая свои силы только из собственного опыта. Он сумеет использовать случай для победы там, где любой другой обратит его себе на погибель. Ганнибал знал, что ему помогает счастье, но лишь потому, что он умеет его не упустить.

Двадцатилетний главнокомандующий карфагенской армией ее основой считал кавалерию сухопутных войск. Его отец, знаменитый Гамилькар Барка, обучил войско по образцу фаланги Александра Македонского. Это была надежная, но не быстрая смертельная машина, а Ганнибалу требовалась на постоянно меняющейся войне часто менять место действия и тактику. Основой армии молодой гений считал кавалерию. В ее войске карфагеняне служили только в избранной Священной пехотной дружине и тяжелой гвардейской коннице. Ганнибал понимал, что у наемной армии нет патриотизма и ее с Карфагеном связывает только денежное жалование и доля в военной добыче. Он, великолепный Ганнибал Барка – Молниеносный, даст своим разноплеменным воинам особый боевой дух, основанный на его стратегическом гении и великолепных победах. Герусия хочет его контролировать, чтобы присваивать чужой политический капитал? Она хочет забрать себе не свою славу и превратить ее в тяжелое и так нужное всем золото? Пусть тогда попробует протянуть свои загребущие руки через Альпы. Он, Ганнибал, десятилетия будет воевать далеко от Карфагена и вернется к Совету ста только тогда, когда сможет с ним поспорить на равных. Он родился в этой стране и значит должен сделать ее счастливой. Если Ганнибал разобьет римскую республику и возьмет их священный город, олигархическая герусия станет всесильной и тут же снимет его с должности главнокомандующего, обвинив в чем-нибудь, чего не было.

В 218 году до Рождества Христова Ганнибал Молниеносный выступил не только против Рима. Он шел один на сто очумелых от жадности и безнаказанности карфагенских сенаторов и сами Альпы и Аппенины задрожали под поступью его великолепных бойцов и страшным воинским мастерством гения.

Ганнибал создал превосходную и многочисленную нумидийскую конницу, собрав ее из африканских кочевников. Он прекрасно знал, что именно стремительная конница является главным оружием гениальных полководцев и наносит врагу решительный удар, перед которым не может устоять никто. Полунагие африканские всадники в львиных и тигровых шкурах, с навернутыми на левые руки плащами вместо щитов, вооруженные длинными мечами и десятком дротиков, росли на конях, которые были необыкновенно выносливы, неутомимы и быстры на скаку. Нумидийцы и тяжелая конница Ганнибала по примеру гетайров Александра Великого не пользовались седлами и даже уздечками, а управляли боевыми конями голосом, коленями и хлыстом. Уздечки задерживали ход лошадей и мешали стремительно врываться в ряды неприятелей.

Нумидийцы не наносили, как тяжелая кавалерия, ураганного удара в сомкнутом строю. Легкие всадники превосходно охраняли армию Ганнибала от внезапных нападений, могли непрерывно тревожить неприятеля частыми налетами со всех сторон, вели партизанскую войну небольшими отрядами и неутомимо преследовали отступавшего неприятеля. Пылкие и стремительные, они не боялись бегства, потому что бежали только для того, чтобы вернуться и напасть снова. Нумидийская конница Ганнибала Молниеносного стала лучшей в древнем мире. Неожиданные нападения, засады, набеги, введение врага в заблуждение, маскировка атаки полководца – это был ее арсенал, и военный гений знал и владел им превосходно.

Ганнибал провел смотр карфагенского войска. Тяжелая пехота и конница из своих африканских граждан и испанцев, ливийская, финикийская и галльская средняя пехота и конница в центре, перед ним, впереди, слоны и боевые колесницы, прикрытые болеарскими пращниками, на флангах многочисленная нумидийская конница – его армия была великолепна.

Прощай надолго герусия и здравствуй великий Рим. Давай посмотрим, так ли хороши твои легионы. Ты гордишься, что имеешь народную армию и лучшую в мире тактику когорт и манипул. Я, Ганнибал Молниеносный, иду проверить это.

Через два года он дождался, наконец, этого дня!

Много месяцев и километров Ганнибал заслуженно гонял римлян по их родной земле, и вот римская армия встала перед ним на широкой равнине. Недалеко виднелись на холмах домики маленького городка с типичным аппенинским названием Канны. Римских воинов вдвое больше карфагенских, а значит их спесивые консулы, командующие войсками через день, как обычно не отступят. Ганнибалу сегодня не нужна его обычная победа. Великому полководцу надо совсем уничтожить эти самоуверенные шестнадцать легионов.

У Эмилия Павла 64000 легионеров – 50000 тяжеловооруженных пехотинцев, 8000 средневооруженных солдат и 6000 всадников. Еще 10000 воинов охраняют римский лагерь.

У него, Ганнибала, менее 50000 бойцов – 20000 испанцев и галлов, 12000 карфагенских тяжеловооруженных пехотинцев, пращники, тяжелая конница брата Гасдрубала и 10000 нумидийских конников. Ширина Каннской долины четыре километра, по краям густой кустарник и река. Он, Молниеносный, окружит и перебьет римские легионы. Целиком. Совсем. Эти совершенные машины для убийств с никчемными военачальниками должны стать добычей его военного гения.

Почти семьдесят тысяч легионеров густой массой стояли глубокой двойной фалангой из тридцати четырех шеренг. Фронт длиной почти в две тысячи солдат справа и слева прикрывали по три тысячи конников. Эмилий Павел хотел получить максимальный удар своих легионов на этих двух километрах линии боя.

Ганнибал вывел свою армию в шести колоннах. Две средних колонны, по десять тысяч испанских и галльских тяжеловооруженных пехотинцев, гений растянул широкой выгнутой к римлянам дугой и сравнял с двухкилометровым глубоким фронтом легионов. Справа и слева от своего центра на оставшихся двух километрах он уступами назад выставил две шеститысячных неразвернутых колонны карфагенских опытнейших бойцов. Перед ними слева, рядом с испанцами и галлами, выстроилась тяжелая кавалерия Гасдрубала, справа – десять тысяч нумидийских всадников.

Двадцать тысяч европейских воинов должны были выдержать страшный удар чуть ли не втрое большего количества железных римских легионеров. Чтобы его бойцы понимали, что никто не посылает их на убой, держали неудерживаемый фронт и верили в почти невозможную победу, Ганнибал со своим штабом встал в самом центре испанцев и галлов. Молодые бойцы, ненавидевшие наглый и чванливый Рим, понимали, что будут драться прямо на глазах своего любимого полководца – героя, который не бросит их и никогда не даст на растерзание страшному врагу.

Ганнибал спрятал своих ветеранов за конными крыльями, чтобы Эмилий Павел не увидел своей гибели. Великому полководцу было нужно затянуть римлян в жесткий рукопашный бой и его болеарские пращники так раздразнили легионы, что они стремительно пошли в атаку по всей линии фронта. На флангах шесть тысяч конников сорвались с места и понеслись на нумидийцев и всадников Гасдрубала, хорошо помнивших приказ командующего ни в коем случае не громить римлян до начала рукопашной схватки римской и карфагенской пехоты. Только в этом случае консул уже не сможет вывести свои легионы из боя. Африканские всадники в полмеча рубились с римлянами, и в этот момент железные когорты врезались в испанцев и галлов Ганнибала на всем двухкилометровом фронте.

Страшный удар легионов был ужасающ, и только личное присутствие и командование Молниеносного удержало его центр от разрыва линии фронта и гибели. Яростно обороняясь в сумашедше-бешеной кровавой круговерти, две средние колонны гения пятились, сквозь зубы удерживая боевой строй. Воины твердо держались на флангах, где их прикрывала конница, но несущие большие потери цепи центра, неотвратимо прогибались. Ганнибал видел, что ряды римлян, невольно применяясь к линии фронта, стали сжиматься к центру и, наконец, успокоился. Римлянам конец, если он удержит центр от прорыва. Он удержит.

Чтобы полностью затуманить Эмилию Павлу картину этого кошмарного стотысячного боя, Ганнибал отдал приказ и тут же Гасдрубал и нумидийцы опрокинули все шесть тысяч римских всадников, которые начали быстро откатываться в тыл для перестроения. Карфагеняне пошли вдогон, а на освободившихся местах по команде Молниеносного, мгновенно стали разворачиваться две колонны африканских ветеранов, справа и слева растянувшиеся до задних рядов этой бесконечной фаланги. Выпуклая дуга карфагенских войск неотвратимо для римлян стала превращаться в вогнутую.

Карфагенян было слишком мало, чтобы полностью окружить римлян, которые, тем не менее, из-за большой плотности строя, тесноты и недостатка пространства, не могли развернуть манипулы на новые фронты на флангах. Эмилий Павел понимал, что его сдавленные легионы просто перебьют пращники и копьеносцы противника. Он еще мог отступить с большими потерями, но это был позор для превосходящих римских легионов. Консул отдал приказ разорвать фронт Ганнибала пополам, и колоссальный удар сдвоенных когорт потряс центр карфагенских войск.

Военный гений вместе с испанцами и галлами выдержал невыдерживаемый удар. Карфагенские цепи держались, несмотря ни на что, откатываясь на метры, и делали это все медленнее и медленнее. Ганнибал должен был остановить эту ужасающую поступь неостановимых когорт, потому что остановка легионов означала их гибель. В самый нужный момент хаоса яростно-отчаянной резни, Молниеносный отдал приказ и тяжелая конница Гасдрубала слева, и нумидийские всадники справа снесли остатки римского кавалерийского прикрытия и ударили в тыл римской фаланге.

Эмилий Павел попытался перебросить в атакуемые задние шеренги опытных воинов-триариев, но удар карфагенской конницы сзади был так силен, что удержать его было невозможно. Римская фаланга остановилась и Ганнибал издал победный клич. Сбитые в огромный ком легионы стали огромной мишенью, в которую без промаха тяжелым проливным дождем хлынули камни, дротики и стрелы.

Рубились только крайние шеренги римлян со всех четырех сторон и воины центра были бессильны им помочь. Под бесконечным убийственным камнепадом легионеры тщетно пытались закопаться в землю или хотя бы в ужасе скрючиться в позе эмбриона внизу, в собственной крови. Над римским войском расползался удушливый запах смерти и, почуявшие его, воины Ганнибала надавили еще, отодвинув неотодвигаемый предел этого кошмара. Положение избиваемых со всех четырех сторон легионов стало безвыходным. Ганнибал мертво держал центр своего войска и непобедимые когорты стали превращаться в беспорядочную толпу охваченных смертным страхом людей, в которую летели и летели копья, дротики, камни и стрелы. Ночь обрушилась на землю каннской равнины, на которую навсегда упали консул Эмилий Павел, проконсулы, легаты, трибуны, центурионы, восемьдесят сенаторов и еще пятьдесят тысяч римлян. Разгоряченные небывалой победой воины Ганнибала, потерявшего шесть тысяч бойцов, казалось, не заметив этого, перерезали и десятитысячную охрану римского лагеря.

Римская бойня при Каннах навсегда вошла в историю войн как пример гениально проведенного полководцем сражения, в котором одна сторона полностью уничтожила другую».

Богдан Великий, прекрасно знавший внешнюю и внутреннюю стратегию Ганнибала в его борьбе с Римом, всегда очень проницательно использовал все бесчисленные слабости польского сената, так похожего на карфагенскую герусию, и очень хорошо понимал психологию наемных войск, которых Речь Посполитая постоянно нанимала для борьбы с восставшим украинским народом. У горы Батог Богдан Хмельницкий устроил Польской Короне собственные Канны, в яростной и кровавой битве стерев десятки тысяч панов и жолнеров гетмана Мартина Калиновского дотла.

«Юлий Цезарь был великолепен всегда, особенно при решении стратегических задач. С помощью политики и экономики он разъединял силы своих противников и громил их по частям. Он мгновенно создавал необходимый военный перевес сил над врагом в нужном этому гению месте, недостаток сил компенсировал стремительностью, искусным маневром и военными хитростями, легко вводя неприятеля в заблуждение. Он всегда преследовал разбитого врага до его полного уничтожения, первым среди военных теоретиков стал создавать стратегический резерв, всегда владел инициативой и внезапностью. Цезарь собирал подробные сведения о противнике, изучал психологию и боевые таланты полководцев врага, тщательно разрабатывал план сражения и реализовывал его, всегда с учетом особенностей местности.

Юлий Цезарь, военный стратег и тактик, прекрасно знал подробности страшной для Рима битвы при Каннах, в которой беспомощные легионеры от ужаса неминуемой смерти пытались закопаться в землю там, где стояли. Он внес множество изменений в римское военное искусство.

До середины I века до нашей эры в римском легионе служили 4000 солдат. Они разделялись на тридцать манипул, которые перед боем строились в три линии, сначала молодые воины – гастаты, затем опытные бойцы – принципы и мастера рукопашного боя – триарии. Три манипулы, одна за одной, составляли условную когорту. Линии разделяли пятьдесят шагов, манпулы в линиях – двадцать. Манипул строился колонной в шесть шеренг и с двадцатью воинами по фронту. Третья линия триариев была резервной, а легион спереди прикрывали легкие стрелки, велиты. Все пешие легионеры в панцирях, шлемах, поножах, наручах, со щитами – были вооружены короткими мечами и дротиками.

Легион прикрывала конница, разделенная на десять турм, по тридцать воинов в каждой. Всадники турмы, на лошадях без седел, в легких панцирях, шлемах, с круглыми щитами, вооруженные копьями, мечами и кинжалами, строились свободно – по десять по фронту, в три шеренги. Все десять турм всегда строились по сто пятьдесят воинов на флангах легиона, в одну линию с интервалами в пятьдесят шагов. Римская конница атаковала рассыпным строем, сильный концентрированный удар не наносился.

В каждой линии легиона было по двадцать совершенных бойцов, центурионов, с особыми гребнями на шлемах и изображением виноградной лозы на плече. Самым почетным и страшным был первый манипул третьей линией триариев. Его центурион был старшим и нес знамя легиона, которое считалось священным.

На знаменах, длинных копьях с перекладиной наверху, были привязаны маленькие прапорцы и подвешены золотые и серебряные щитки. Знамена имели и все манипулы, а затем когорты. На штандарте легиона кроме надписи и номера были различные изображения – вепрь символизировал силу и натиск, конь – быстроту, волк – скрытность полководца и его хитрость.

Поочередно каждым легионом командовали шесть военных трибунов из патрициев, каждый по два месяца. Половину трибунов избирал народ по трибам, половину назначали консулы, высшие должностные лица Римской республики.

Юлий Цезарь и его военный гений реформировал римскую армию. Он разрешил принимать на службу представителей всех сословий, что резко повысило ее национальный дух. Его легион из 3333 воинов состоял из десяти когорт, по 333 легионера в каждой. Когорта делилась на три манипула на 111 воинов, в манипулах было два взвода по 55 солдат. У Юлия Цезаря триарии, мастера боя, сражались в первой линии. Младшему командному составу было необходимо пройти 59 ступеней, чтобы дослужиться до главного центуриона первой когорты.

Штаб легиона состоял из командира, легата сенатского звания, нескольких квесторов, отвечавших за оружие, военное снаряжение и казну, двадцати четырех военных трибунов, которые избирались народом и назначались консулами, а также из разведчиков-лазутчиков, ликторов, писцов, ординарцев. При главнокомандующем была преторианская когорта, в которой добровольцами служили представители многих римских благородных фамилий, из патрициев и всадников. Все легионеры у Юлия Цезаря служили по двадцать лет.

Новая римская армия состояла из центра и двух флангов и строилась тремя линиями, из которых последняя была слабейшей. Четыреста всадников легиона в двенадцати турмах атаковали или двумя линиями, или глубокими колоннами. Для Юлия Цезаря главным оружием была не конница, а отборный стратегический резерв, производивший главный удар. Римский военный гений всегда строил десять когорт легиона в шахматном порядке. Для его армии не было равных противников за границами Римской республики, но в битве при Форсале он столкнулся с такой же армией, которая была и у него. В ужасном сражении Юлий Цезарь показал, что гений сильнее таланта и раздавил Гнея Помпея, своего политического и военного конкурента.

Утром 1 августа 48 года до нашей эры 40000 пехотинцев и 3000 всадников Помпея на Форсальской равнине стояли монолитной стеной. Справа легионы упирались в большой ручей, бежавший в глубоком овраге, и с этой стороны Гней Помпей мог не опасаться флангового удара. Он собрал всю конницу и велитов на левый фланг, рассчитывая резким ударом смять правое крыло армии Юлия Цезаря, у которого было 30000 пехотинцев и тысяча всадников, зайти ей в тыл и разгромить. Помпей построил свои легионы в три линии сомкнутым строем фаланги и приказал им не двигаться с места до удара войск Цезаря. Помпей считал, что запыхавшиеся и полуразомкнутые линии врага встретят железные когорты, которые опрокинут его, а конница довершит разгром. При этом он понимал, что его армия будет сражаться в обороне, а значит, будет лишена возможности маневрировать. Гней Помпей заранее соглашался на оборону и эта была его стратегическая ошибка.

Две римские армии строились к бою в трехстах метрах друг от друга и Цезарь видел, что на левом фланге Помпея готовится таран для прорыва его правого крыла. Цезарь усилил его, собрав там всех своих всадников, велитов и тренированных в быстром беге легионеров. Он скрытно перевел шесть когорт триариев в стратегический резерв и незаметно поставил их чуть сзади своего правого фланга, перпендикулярно к месту ожидавшегося прорыва.

Цезарь приказал своей коннице при ударе вражеской кавалерии отступать, затянуть за собой атакующих, а затем контратаковать, и тогда таран Помпея был бы раздавлен тройным ударом. Подобный отчаянный приказ могли выполнить только великолепно дисциплинированные и обученные воины, беззаветно верившие в своего полководца. Остановить тысячи легионеров во время отступления, развернуть их и бросить в контратаку на атакующего с численным перевесом противника, обученного так же, как и твои воины, мог только военный гений, доведший до предела взаимодействие всех трех родов войск легиона и спаявший их железной дисциплиной.

Юлий Цезарь встал, разумеется, на опасном правом фланге и приказал двум своим линиям атаковать противника. Тут же Гней Помпей бросил на Цезаря свой таран слева, пытаясь опрокинуть конницу прикрытия и зайти врагу в тыл. Конница и велиты Цезаря начали мнимое отступление, преследуемые воодушевленным противником. В этот момент атакующие линии Цезаря сшиблись с сомкнутыми рядами Помпея и началась страшная рукопашная резня двух равных противников. Почти семьдесят тысяч бойцов сцепились в неразрывном бое, Цезарь отдал приказ, и его отступавшая конница остановилась, развернулась и начала контратаку, поддержанная триариями и третьей линией легионеров. В прорывающийся таран ударили сразу слева, справа и в лоб и у Гнея Помпея не стало его конницы, которую никак не могли спасти завязшие в оборонительной рубке пешие легионы, находившиеся всего в нескольких сотнях метрах.

Стерев таран, контратака Цезаря ударила в непрекрытый левый фланг Помпея, начав рукопашную и в этот момент шесть когорт триариев зашли в тыл фаланги противника, теперь яростно атакуемого сразу с трех сторон.

В минуты все было кончено. 15000 легионеров Помпея были убиты, 25000 захвачены в плен, сам неудачный конкурент Цезаря бежал переодетым простым солдатом и вскоре был зарезан. Вечером жаркого августовского дня перед первым вечным римским императором лежали все девять священных знамен легионов его, теперь уже бывшего, противника».

Богдан Хмельницкий прекрасно знал историю Древнего Рима и военное искусство Гая Юлия Цезаря.

Спланированная великим гетманом Украинская революция была продумана до мельчайших подробностей и победить в борьбе с ней у недалекой в своем чванстве Польской Короны не было никаких шансов, только если погибнуть всем вместе в ее ужасающем адском пожаре.

Шляхта попыталась сделать именно так, но не смогла пройти сквозь гения украинского народа даже к общей погибели. Польские сенаторы-лицемеры говорили и писали на всю Речь Посполитую, что Украинская революция губит такую дорогую и добрую для всех ее граждан «Отчизну», что «согласием даже малые дела возвышаются, а несогласием и большие разрушаются», что «если лишить государство доходов, то оно сделается беззащитным перед множеством врагов», что «человеческая природа несовершенна и все мы бродим в темноте, обуреваемые страстями и заблуждениями», что «своеволие и самоуправство – это вовсе не глашатаи свободы, а наоборот, прорицатели ее падения и гибели». Богдан Великий вежливо отвечал, что: «подобные мысли достойны великой похвалы, если бы все их питали, то крепость государства была бы незыблема». Гетман расстраивался, говоря, что: «как хорош этот мир, и как мало в нем счастья, и не может быть такого зла и насилия на этой дивной Земле». Хмельницкий заявлял сейму, что установленные им законы – насильственны, а потому бессмысленны. Сейм гордо отвечал: “Victor dat leges – законы диктует победитель!» Богдан Великий вежливо возражал: «Errate humanum est – человеку свойственно ошибаться». Украина никогда не будет польским захолустьем.

На Польскую Корону неотвратимо накатывалась абсолютно заслуженная ею страшная многолетняя война.

1620–1622 годы: «Привет тебе, Черное море, да не с того конца»

На Польскую Корону неотвратимо накатывалась заслуженная ею страшная многолетняя война, закончившаяся Потопом, из которого страна выплыла с колоссальными потерями, и это было только начало государственных бед.

На огромной территории между Одрой и Вислой, с размаху упирающихся в Балтийское море, в самом начале XI столетия короли династий Пястов Мешко I и Болеслав Храбрый объединили все польские племена в новое государство. В столице Polski Гнезно папа Сильвестр II открыл польскую метрополию римско-католической церкви, поставив в главе ее первого архиепископа, примаса.

В обширной и обильной природными богатствами стране, объявленной в 1024 году королевством, для защиты от бесконечных нападений Тевтонского ордена, была создана разветвленная система замков и крепостей польских магнатов, благородных nobiles, любивших в виде королевских наместников, комасов и каштелянов, управлять Краковом, Гданьском, Колобжегом, Вроцлавом и Познанью. Рыцари-дружинники короля и магнатов – нобилей получили усадьбы в городах и поместья в польских землях, по рыцарскому праву jure militari, не в собственность, а на время военной службы своего рода. Короли династии Пястов были могущественными самодержавными монархами, пользовавшимися полной поддержкой вельмож – nobiles и рыцарством – milites, но продолжалось это совсем не долго.

Триста лет XI, XII и XIII веков в Польше шли бесконечные войны, междоусобицы и нашествия, в которых в 1241, 1259 и 1287 году кроваво отличились татаро-монголы Золотой Орды Бату-хана. Польские рыцари и нобили, столетиями защищавшие свои земли, ставшие в бесконечном военном огне наследственными, за века боев превратились в мощную дворянскую корпорацию с особым кодексом чести. Образовавшееся дворянское сословие наконец захотело отдыха и благоденствия.

После нашествий Чингизхана и Батыя к XIV веку торговые пути из Киевской Руси переместились к Балтийскому и Северному морям. Из Польши стали в огромных количествах вывозить зерно, лес, соль, мед, мясо, рыбу. Финансовое благополучие позволило брестско-куявскому князю Владиславу Локетку вновь объединить страну. В 1320 году новой столицей Polski стал Краков на Висле, удобно расположившийся в плодородной долине у подножия Карпат. Этот сказочный город быстро превратился в стратегический и торговый центр на перекрестке дорог между Польшей, Чехией, Словакией и Силезией. Владислав Локетек заложил традицию короноваться в Вавельском замке Кракова, в окружении родового дворянства, теперь уже наследственно владевшего своей землей и поместьями.

С этого момента дворянское сословие в Польше стали называть shlahta, что по-древнегермански означало «род». Сами польские рыцари переводили это слово, как «люди боя». Первые шляхтичи на всю Европу славились своими подвигами, а широта и роскошь жизни магнатов-нобилей поражали традиционно спокойное европейское воображение своим блеском. В десятках польских замков и крепостей с тысячными гарнизонами шляхтичи объединялись не только аристократией крови, но и аристократией духа. Само собой, родовитое дворянство не забывало любыми путями превращать лично свободных крестьян в крепостных. Положение восточного соседа Польской Короны Великого княжества Литовского было очень сходным и это в конечном итоге привело к объединению этих двух государств в огромную Речь Посполитую.

Созданное в середине XIII века королем Миндовгом на литовских и белорусских землях Великое княжество Литовское, уже через сто лет, при государях Гедимине и Ольгерде, почти бескровно присоединило к себе разгромленные татаро-монголами земли распавшейся великой Киевской Руси, лежавшие вдоль седого Днепра.

Тогда же, в 1370 году, польский король Казимир III Великий завоевал знаменитое Галицкое королевство, прикрывавшее до этого Польшу от Золотой Орды. Он присоединил к Польской Короне великолепный Львов, через который с древнейших времен проходили торгово-стратегические пути из Кракова, Бреславля и Гданьска-Данцига к Черному морю, в Малую Азию, Венгрию и на Балканы.

Казимир Великий, последний король из династии Пястов, составил первый польский сборник законов «Вислицкий статут», в 1374 году дополненный Кошицким привилеем. В Польше было создано регулярное войско, города обрели привилегии Магдебургского права, магнаты-нобили и высшее духовенство получили верховный иммунитет и большие права, которым, казалось, не было конца. Шляхта полностью освободилась от всех налогов, кроме обязательной воной службы, а крестьянство попало в полную крепостную зависимость к дворянству.

К концу XIV столетия интересы польской и литовской шляхты совпали настолько, что Польская Корона и Великое княжество Литовское объединились персональной Кревской унией 1386 года, посадив на польский трон великого князя литовского, женив его на королевне из рода Пястов. В 1410 году объединенная Польша и Литва с Украиной и Белорусью остановили двухвековой «Натиск на Восток» Тевтонского ордена и тут же занялись расширением своих территорий. Польская Корона вернула балтийское Поморье с Данцигом-Гданьском и опять стала хлебным амбаром Европы, поставляя туда и морем и сушей множество продуктов и сырья.

С начала XVI столетия Польша и Великое княжество Литовское активно занялись войнами с сочувственно к этому относившемуся Московским царством. Украинские, белорусские и смоленские земли переходили из рук в руки, само собой, вместе с налогами и контролем за балтийскими и черноморскими торговыми путями. Воевать пришлось века, в которые в итоге рухнуло и все польское государство, но если бы шляхте в 1500 году об этом сказали, то она бы просто не обратила на подобное пророчество внимания, занятая удовольствиями и бессистемной тратой присвоенных чужих крестьянских денег. Стремясь в конце концов по собственной воле рухнуть в историческое небытие, в 1505 году Польша приняла Радомскую конституцию.

“Nihil novi” – «Никаких нововведений». В начале XVI столетия законодательная власть в государстве перешла к нобилям и дворянству, тут же ограничивших права своего любимого короля. В Польской Короне началась эпоха шляхетских привилегий, по которым короли обязывались «не вступать в пределы отданных ими государственных свобод», первое время бывших только именными и персональными, не распространяясь на все благородное сословие.

Шляхетские поместья и имения были освобождены от власти королевских чиновников, сами дворяне получили личные и родовые гербы. У благородного сословия за век перехода шляхетских привилегий на все шановное панство страны создалось и окрепло корпоративное сознание своих общих прав, привилегий и родовой солидарности. Уже к середине XVI века Польша превратилась в ограниченную сословную монархию, во главе с сеймом, высшим государственным законодательным органом. Решениям этого всеобщего съезда магнатов, высшего духовенства и шляхетских депутатов, подчинялись король, правительство, духовенство, дворянство, мещане, казаки и крепостные крестьяне.

Шляхтичи получили законное право собирать пошлины с товаров и купцов, проезжавших по их землям, и их размер зависел от дворянской жадности и тупости. Благородные могли держать корчмы, гнать самогон и варить пиво, устраивать в своих поместьях ярмарки и торги, строить замки и даже издавать собственные законы на своей земле. Шляхта, приглашаемая на сеймы личными королевскими письмами, полностью прониклась сильным корпоративным духом, дружно и энергично отстаивала свои интересы, как правило, резко не совпадавшие с интересами других сословий государства, что блокировало развитие страны. В XV веке мелкопоместная шляхта могла присутствовать на общегосударственных сеймах только в качестве зрителей без права голоса и относилась к этому совершенно спокойно. Шляхтичи стали быстро политизироваться в XVI столетии, когда получили исключительные права на занятие государственных должностей воевод, каштелянов, судей, подкомориев.

Начался золотой век польской шляхты, с середины XVI века уже представлявшей собой такую силу, от которой зависела судьба страны.

В 1528 году в Польской Короне прошел «Военный попис». В государственные списки были внесены все, кто должен был нести конную военную службу. Через двадцать лет состав шляхетского сословия был определен окончательно, решены все спорные случаи, часто, само собой, очень субъективно, а значит несправедливо. Единственным законным доказательством шляхетства стала королевская грамота на землю за военную службу и свидетельства нескольких значительных дворян. Украинское и белорусское шляхетство понесло значительные потери. Многие дворяне, у которых были только магнатские земельные документы, не всегда подтвержденные королевскими грамотами, из-за жадности к хабарам от просителей, не запрашиваемыми управляющими старостами нобилями, стали казаками.

Шляхетские привилегии были полностью оформлены юридически и многочисленные дворянские группы слились в одно сословие с теоретически равными правами. На деле вельможи – вожди разных магнатских политических партий всегда в интересах государства преследовали свои, обычно корыстные интересы. Нобили собирали на местные сеймики поветовую шляхту и покупали ее военную силу деньгами и привилегиями. Польшей правили не король, а аристократия. В разгар Ливонской войны середины XVI века Польша стала избирательной монархией, а затем шляхетской республикой.

В 1557 году Московское царство и балтийский Ливонский орден на много лет сцепились в войне за контроль над колоссально богатыми военно-торговыми портами Прибалтики. По просьбе орденских рыцарей и по привычке к захватам в войну вмешалась Польша, приняв в свой состав ливонское побережье Балтийского моря, которое в Кракове стали называть Инфлянты. Ливонская война Польши и Литвы против патологического садиста на московском троне Ивана IV Ужасного, грозила затянуться на десятилетия, и противостоять бросавшему в топку сражений десятки тысяч воинов царю можно было только с помощью объединенных войск и экономических ресурсов. В 1569 году в Люблине Польская Корона и Великое княжество Литовское соединились в государственный союз и образовали республику Речь Посполитую, в состав которой вошли обширные польские, литовские, украинские и белорусские земли. Воспользовавшись кровавой бесконечной войной, Польша забрала у атакуемой Москвой Литвы украинские Киевщину, Волынь и Полесье и тут же начала их несусветную колонизацию, естественно закончившуюся для нового государства плачевно.

Через три года после создания Речи Посполитой умер король Сигизмунд II Август, закончив двухвековое правление в Польше династии Ягеллонов. Шляхта с удовольствием стала избирать своих королей, делая это своевольно и бессистемно. Местное дворянство выбирало депутатов на местные сеймики, которые назначали делегатов на общегосударственный сейм, с 1595 года собиравшийся в новой столице Варшаве, и обладавшей не только законодательной, но и исполнительной властью. Украинцы, не имевшие в Речи Посполитой никакой автономии, на сейм не избирались, за исключением нескольких оставленных для республиканского примера магнатов, чьи «украинские кости давно обросли ляшским мясом».

Для удобства любившего все контролировать польского дворянства, которого было в три раза больше чем литовского, в короли Речи Посполитой стали избирать иностранцев. Француз Генрих Валуа задержался в Варшаве на один 1573 год. За ним в Вавельском замке Кракова короновались венгр Стефан Баторий, успешно правивший в 1576–1586 годах, шведы Сигизмунд III Ваза (1587–1632) и его сын Владислав IV (1632–1648).

Новые польские короли приняли на себя жесткие «Генриховы артикулы»: беспрекословное подчинение всем постановлениям сейма, созыв посполитого рушения – шляхетского ополчения только с согласия сейма, изъятие судебных дел шляхты из ведения королевского суда и передача их в шляхетские трибуналы Польши и Литвы. В 1573 году все крестьяне на розданных шляхте землях Речи Посполитой стали официальными крепостными, полностью подчиненными дворянству.

Любой новый закон, новый налог принимался только сеймом. Шляхтичи получили абсолютную личную и имущественную неприкосновенность. Арест дворянина мог быть произведен только по королевскому указу, согласованному с сеймом, который никогда согласия не давал. Шляхтичи могли совершенно свободно распоряжаться своим имуществом, землей, личностью, служить у кого угодно, уезжать за границу. Они были лично свободны от налогов. Даже товары и сырье, вывозимые из их поместий за границу, не облагались таможенными сборами, что приводило к колоссальным злоупотреблениям в общенациональном масштабе.

Во главе Речи Посполитой встали «Паны-рада», Советы господ, в который входили магнаты, нобили, высшее духовенство во главе с примасом, король и несколько его главных советников. Правительство составляли представители Польской Короны и Великого княжества Литовского – два великих канцлера, два подканцлера, два великих гетмана-полководца, два польных гетмана-заместителя, два надворных маршалка, руководивших сеймом, два подскарбия – министры финансов, воеводы, старосты, каштеляны, епископы. В Совете господ председательствовал великий коронный канцлер от Польши, руководивший правительством, контрольно-правовой службой, хранивший большую государственную печать, возглавлявший дипломатическую службу и организовывавший с маршалками государственный сейм. Все правительственные должности были несменяемыми и почти наследственными, шляхтича нельзя было уволить, только повысить.

Общий, вальный сейм состоял из шляхетских послов-депутатов от провинциальных сеймиков, входивших в посольскую избу, нижнюю палату сейма. В Сенат, верхнюю палату сейма, входили члены Совета господ. На сейме всегда присутствовал король и его советники. Городские жители, жившие по Магдебургскому праву, как и казаки, в сеймах представлены не были, могли только передавать туда петиции и обращения.

На сеймах определялась внутренняя и внешняя политика государства, принимались законы и новые налоги. Непосредственно Речью Посполитой руководили постоянно выделявшиеся из Совета господ бесконечные тайные и ближние рады, имевшие непонятный официально-неофициальный статус. Постановления сейма, называвшиеся конституциями, издавались с формального согласия короля, советовавшегося с Сенатом. Самого короля страны избирали не по закону, а по обычаю, поголовным голосованием вального, элекционного сейма, созывавшегося на большом поле под Варшавой. В периоды частого и никого не расстраивавшего бескоролевья, созывались конвокационные сеймы, с помощью рад правившие страной.

Речь Посполитая была разделена на воеводства, староства – области и поветы-районы, которые стали центрами шляхетской административной, общественной жизни. Поветовая шляхта представляла особый полк под своей хоругвью, разного цвета и с гербом в центре. На поветовые сеймики, ставшие не только избирательными органами, но и структурой местного управления, собиралось все дворянство округи – паны, земские урядники, князья, каштеляны, воеводы. В периоды бескоролевья канцелярии сеймиков были основными государственными местными органами Речи Посполитой.

Поветовые шляхтичи жили в усадьбах, поместьях, имениях, которые назывались панскими дворами. В их границы могли входить деревни, села, местечки, города. Основное население Речи Посполитой составляли крепостные крестьяне и вольные люди, свободные арендаторы земли, по чиншевому праву отдававшие помещику-шляхтичу четверть урожая.

Шляхтичи, каждый десятый, а в некоторых поветах каждый пятый житель, могли иметь очень мало земли или не иметь ее совсем, как и крепостных крестьян, и шли служить в магнатерии к крупным нобилям.

Многие шляхтичи выжимали все соки из крепостных и в Польской Короне им это обычно сходило с рук. Совершенно другая ситуация складывалась на Украине, имевшей Запорожскую Сечь. Когда одичалого шляхтича-садиста убивали доведенные до истерики обычно спокойные крестьяне, им автоматически полагалась смертная казнь. Правда, чтобы Украина не обезлюдела, казнить больше трех простолюдинов за одного убитого шляхтича не полагалось, но законы в Польше не соблюдались никогда по молчаливому согласию деградирующего благородного сословия. Магнаты и бесконечная шляхта были всевластные, они законодательствовали, управляли, судили, избирали королей, вели войны, заключали мир и старались делать все что хотели, не считая при этом получавшихся трупов.

С начала XVII века бесконтрольное и безнаказанное шляхетское сознание безраздельно господствовало в политической, социальной и общественной жизни Речи Посполитой. Особенно панский гонор усилился после того, как Польская Корона использовала Русскую Смуту и начала вооруженную интервенцию в Московское царство, в 1605 году стараниями нобилей Мнишков, Вишневецких и Рожинских усадив на российский трон Лжедмитрия I. Вся Речь Посполитая знала, что Москва присягнула польскому королевичу Владиславу, претендовавшему на ее трон до 1632 года и отказавшегося от него за Смоленск. По всем панским дворам рассказывали о приключениях польского гарнизона в Кремле в 1609–1612 годах, о его грандиозных попойках, во время одной из которых были спьяну утоплены знаменитые царские регалии – держава, скипетр, бармы и даже шапка Мономаха. Дело шляхетское: «век наш круткий – выпьем вудки, он не длугий – выпьем по другий».

Различные магнатские партии созывали свои конфедерации и сеймы, добиваясь принятия нужных им для обогащения и гонора результатов. Нобили ввели почти поголовную грандиозную коррупцию наоборот, покупая голоса мелкой шляхты. Принятое из-за Украинской революции, благодаря Богдану Хмельницкому, невменяемое право liberum veto – «запрещаю» привело в итоге к гибели Речи Посполитой, особенно, впрочем, шляхты не расстроившей. Шляхетское своеволие приучило многих поляков не к законности, а к культивированию бесправия. В хаосе государственности нобили, само собой, монополизировали внешнюю торговлю сырьем и сельскохозяйственными продуктами, а простые шляхтичи от патологической жадности стали заставлять крепостных крестьян бесконечно работать только на себя, ведя чудовищные поборы и панщину.

Почти никто из благородного сословия уже не обращал внимания на то, что гражданская доблесть повсеместно заменялась продажностью, останавливающую естественный ход общественного развития. Шляхта с безалаберным удовольствием обращала себе во вред даже то, что сама судьба давала ей на пользу и не слышала предупреждений талантливых и умных представителей польской нации: «Полоумный хозяин не тушит огня, пока он тлеет, а начинает его заливать, когда уже разгорелся пожар».

Шляхта позорила себя жадностью, эгоизмом и зверствами. Произвол в Речи Посполитой достиг колоссальных размеров. Иезуит и талантливый общественный деятель Петр Скарга тщетно обращался к благородному сословию: «Несогласие приведет на нас неволю, в которой утонут наши свободы. Вы будете лишены не только государя, избранного из вашего народа, но и родины и королевства. Всюду вы станете жалкими и презираемыми, убогими изгнанниками, которых будут топтать ногами».

За семь лет учебы в Львове Богдан Хмельницкий не раз побывал и в Киеве, и в Кракове, и в Варшаве. Двадцатилетний хлопец прекрасно видел, что Речь Посполита битком набита всевозможными королятами, которые, никогда ни за что и никому не дадут жить спокойно. Они будут постоянно торчать в народном кармане, не забывая при этом традиционно издеваться над людьми. Юный Богдан, получивший лучшее европейское образование, почти физически чувствовал, что Украине, не имевшей никакой автономии в составе Речи Посполитой, остается быть только несколько десятилетий до окончательной колонизации всего народа. Тех, кто покорится скотской доле, Польская Корона превратит в бесправное быдло, а тех, кто не покорится – убьет, освободившиеся земли заселит польскими и литовскими колонистами уже привыкшими к рабству. Хмельницкий слышал рассказы о варшавском сейме, на котором королята заявили на всю Речь Посполитую, что никогда и никому не отдадут Украину, потому что она «плодоносная обетованная земля, текущая молоком и медом, всем изобильная и из века слывущая золотым облаком».

Юный чигиринский казак умом понимал, что Киевской Руси больше нет, она разбита и навсегда сошла с арены истории, но сердцем смириться с этим не мог, как и любой человек хоть раз побывавший в изумительном Киеве, в этом чудо-городе, жителям которого должны завидовать другие смертные.

В библиотеке Львовского коллегиума Хмельницкий читал книги о Киеве, «знаменитым во всех землях», «озаренным праздничным сиянием». Полустертые и потрескавшиеся страницы рассказывали о разнообразных многовековых связях Киевской Руси с Византией и Западной Европой, о ее довольстве и роскоши, о всеобщей разноплеменной книжной учености, непринужденности и свободе ее жителей, людей различных званий и сословий, о внутреннем единстве их жизни.

Татаро-монгольское нашествие Чингизхана и Батыя обескровило Украину – «там, где жили десятки тысяч, там робко копошились отдельные семьи обездоленных людей, ежегодно ждущие набега и, не имея возможности найти защиту в городе или у князя». Само историческое самоназвание «Украина» впервые упоминалось в исторических источниках XII века – так называли Переяславскую и Галицкую земли. Это древнее, еще дославянское слово быстро распространилось на всю территорию дивной страны, рубежа на границе Европы и Славении.

За обладание «млеком и медом» Киевской Руси сцепились захватившая Закарпатье Венгрия, Литва, Московия и Польша.

Многонациональная погибшая империя стала колыбелью не только украинцев, белорусов и русских, но и многих других народов Европы и была лакомым куском для многих государственных хищников, веками бродивших по странам и континентам в поисках добычи или наживы.

Вошедшие при государях Гедимине и Ольгерде в Великое княжество Литовское киевские, черниговские, переяславские, подольские, волынские земли сохранили свое административное устройство, язык и религию, получив только нового верховного суверена. Совсем по-другому было в захваченной Галичине, где Польская Корона хозяйничала с 1349 года. Магнаты и шановное панство любили заниматься уничтожением культуры народа, находившегося от них в зависимости.

Различные области Украины в составе Польши, Литвы и Венгрии стали обособляться, но этому смогли помешать вера и экономика. Киев, Волынь, Галич, Подолия сами собой неостановимо сливались в единое целое экономическое пространство, дополняя друг друга. Восстановлению государственности задолго до Украинской революции XVII века помещало взятие турками в 1453 году Константинополя. Оттоманская Порта и ее вассал Крымское ханство начали постоянные походы – нашествия на украинские земли, разоряя даже Киев. Плохо защищаемое чужими властями, население Южной Украины, уводимое и увозимое в рабство, значительно поредело.

К турецко-татарской постоянной угрозе в конце XV века добавилась и новая, восточная, разом изменившая историческую судьбу Украины. В 1503 году, после десятилетней войны Москвы и Литвы, к будущей России отошла Черниговщина, но это было только начало векового конфликта. Занятое постоянной защитой белорусских земель от московских атак, Великое княжество Литовское уступило колоссальному давлению Польской Короны, тут же почувствовавшей государственную слабость родной братской державы. После Люблинской унии 1569 года, обескровленная Литва под угрозой войны передала украинские земли довольной Польше. Украина, которая была и не была, оказалась намертво зажата между Великим княжеством Литовским, Московией, Польшей, Турцией и Крымским ханством и ничего в этом хорошего не было.

После религиозной Брестской унии 1596 года, когда православная церковь Галичины перешла в подчинение к Ватикану, польские магнаты и шляхта начали смотреть на неподчинившихся этому восточных украинцев, как на еретиков-схизматов. С начала XVII века жители Восточной Украины считались рабами Польской Короны, а их язык, традиция, культура и право – помехой в колонизации гордого и непокорного народа.

Население Польши в несколько раз превышало украинское и шляхтичем в Короне был каждый десятый псевдогражданин. Украинское дворянство составляло три процента жителей, казаками были семеро из ста человек. Активная и массовая колонизация угрожала быстрым уничтожением всего украинского народа. Магнаты и нобили, поддерживаемые шляхтой, гордо заявляли, что республиканская Польша, стирающая самосознание украинцев, сама себе выбирает короля, пишет законы и поэтому имеет полную власть над крестьянами-схизматами. По всей Европ крепостничество исчезало, а на Украине культивировалось. Паны со звериной наглостью ограничивали оружием личную свободу украинских посполитов, для которых слова «шляхтич» и «поляк» слились воедино. Это в совсем недалеком будущем грозило бедой Речи Посполитой, по статусам и законам которой недорогая охотничья собака оценивалась в два украинских хлопца.

В начале XVII столетия польская коса налетела на украинский камень. Шляхтичи, среди которых было множество патологических извергов, столкнулись с гордым и вольнолюбивым народом. Хамско-убийственный панский лозунг «Сильный всегда прав» – вдруг оказался вывернут против Польши. Ожидаемо неожиданно в огромном восточноевропейском кровавом шахматном сражении середины XVII века главными боевыми фигурами стали украинские казаки, которым в 1633 году великий коронный канцлер Речи Посполитой Ежи Оссолинский гонорово заявил на варшавском сейме: «Католическая вера – хозяйка в нашем доме, а ваша религия – у нас пришелец. Получите у нас то, что мы даем вам из милости. Мы умрем, но не допустим вас, казаков, что-либо решать в Польской Короне».

Благодаря массовому панскому хамству и садизму, на Украине скопилось столько горючего материала, расколыхавшего народ, что недоставало только искры во всеобщий украинский пороховой костер, чтобы зажечь пожар революции. Вместо искры в Чигирине родилась великолепная молния и звали ее – Богдан Великий.

С благословения сейма польский король с размахом раздавал и раздавал украинские земли бесчисленным Заславским, Вишневецким, Потоцким, Каменовским, Збаражским, Конецпольским, Замойским, Любомирским, Корецким, Казановским. Польские шляхтичи с подачи своих нобилей заявляли украинцам: «Вам, холопам, ум не нужен, потому что вы должны кормить нас, панов не умом, а хлебом». Из львовского коллегиума беззвучно вылетел и пронесся по всей Украине уверенный ответ будущего героя: «Мудростью всегда засеешь больше, чем зерном. Ждите, панове, богатый урожай».

В 1615 году двадцатилетний Богдан из Чигирина получил диплом об окончании Львовского коллегиума Общества Иисуса и вернулся в родной дом. Михаил Хмельницкий записал сына в Черкасский полк украинского казацкого реестрового войска, в его Чигиринскую сотню. Богдан рубился в пограничных стычках, служил сотенным писарем, помогая отцу обустраивать ставший родовым гнездом хутор Субботов. Молодой, образованный казак сразу заметил, что документы на владение землей Михаила Хмельницкого не оформлены по статутам Речи Посполоитой. Он тут же сказал об этом отцу, но тот не поторопился попросить своего покровителя великого коронного гетмана Станислава Жолкевского ходатайствовать о внесении необходимых записей о владельцах Субботова в польские государственные земельные реестры. Михаил Хмельницкий так и не закончил оформлять бумаги на свою чигиринскую землю. В 1618 году Чигиринская сотня в составе войск реестрового казацкого гетмана Петра Сагайдачного, вместе с хоругвями жолнеров участвовала в походе королевича Владислава на Москву. Занимать царский трон сын старого Сигизмунда не очень стремился, понимая, что поляку после 1612 года на русском престоле не усидеть. Цель похода у его организатора Сената была совершенно другая и польская Корона в нее успешно попала. 1 декабря 1618 года в селе Деулино был подписан русско-польский мирный договор, по которому Польша получала Смоленск и Чернигов с землями за эфемерный отказ от притязаний на московский трон королевича Владислава. Это был фантастически выгодный для Речи Посполитой обмен – отдать то, что тебе не принадлежит и взять за это то, что почти никак нельзя получить – два больших и богатых великих княжества.

Неизвестно, участвовал ли Богдан Хмельницкий в Московском походе 1618 года, но совершенно точно известно, что он знал все подробности этой странной полувойны, впервые познакомившись с удивительной тупостью, невероятным чванством и запредельной грубостью московских бояр – дипломатов допетровской эпохи, умевших любой государственный успех превратить в поражение страны, как правило, позорное. Позднее подобным позором закончилась и попытка царя Михаила Федоровича в 1632 году забрать Смоленск у Польши. Войска, разучившиеся воевать под началом очумелых от необоснованной гордости и назначенных по протекции, а не по уму и воинскому мастерству, бояр – псевдополководцев, бесполезно легли под древним русским городом не от вражеских ядер, а больше от болезней, вызванных отвратительной, как обычно у тогдашнего Кремля, подготовкой и организацией смоленского похода. Король Владислав IV отказался от уже ненужного ему московского трона, получив за это официальное царское признание передачи Смоленской и Черниговской земли в состав Речи Посполитой.

В русско-польской войне 1632–1634 годов Богдан Хмельницкий участвовал, за героизм был замечен своим королем и получил из его рук золотую саблю. Окружение Владислава IV увидело, что у казаков появился умный, талантливый и очень образованный вождь, и вскоре попыталось использовать эту непроходную пешку в своей шахматной партии против сейма, пытаясь вернуть венценосцу реальную королевскую власть. Придворные советники гонорово забыли, что гениальная пешка вдруг может стать ферзем, затмив неповоротливого короля, но, ни в 1634, ни тем более в 1618 году, украинская звезда Богдана Великого еще не взошла.

В 1620 году сотенный писарь Черкасского реестрового полка Зиновий – Богдан Хмельницкий участвовал в коротком походе полков Петра Сагайдачного на Крымское ханство, впервые попав за Перекопский перешеек. Сагайдачный разграбил Северный Крым и вернулся домой. Богдан с интересом смотрел, как реестровая старшина, помимо обычного государственного жалования от Польской Короны, пытается получить называемое «денежным пособием» вознаграждение и от Московского царства. Сагайдачный послал в Москву посольство Петра Одинца и чигиринский писарь и мастер боя с двумя саблями в руках был знаком с текстом казацкого письма – листа к Михаилу Федоровичу: «Как предки наши прежним великим государям служили и за свои службы царское милостивое жалованье имели, так и теперь готовы царскому величеству служить против великих неприятелей его царского величества».

Бояре, впрочем, легко добились от молоденького Михаила Федоровича выделения вознаграждения казакам за крымский погром. По вековой кремлевской привычке червонцы традиционно застряли в бездонных карманах царевых ближников-советников, которых за бесконечную наглость, хамство и традиционную безнаказанность огромное царство-государство называло «сильными людьми», на которых некому жаловаться. Вместо золота гетман Сагайдачный получил веселый боярско-царский московский привет: «Мы за этот поход тебя, гетмана Петра и все войско похваляем». В 1620 году Богдан Хмельницкий на конкретном примере увидел, как действует московская вертикаль власти.

За три года до этого армия Станислава Жолкевского была побита войсками главного турецкого полководца Искандера-паши. Поражение 1617 года закончилось подписанием Бушевского мирного договора, по которому Речь Посполитая обязалась срыть свои пограничные крепости у Дикого Поля, как называли тогда Северное Причерноморье, запретить казацкие походы в Крым и на Черное море, выплатить большую контрибуцию и больше не вмешиваться в венгерские и молдавские дела.

После крымского налета Петра Сагайдачного, сделанного, разумеется, с ведома Сената, шестидесятитысячная турецкая армия в апреле 1620 года вошла в Молдавию готовить плацдарм для дальнейшей атаки Австро-Венгерской империи. В Европе уже два года полыхала Тридцатилетняя война и Польская Корона, терзаясь сомнениями, решила все же поддержать Вену в войне с Османской Портой за будущее разрешение Австрии торговать своим зерном и лесом на Балканах, что сулило огромные прибыли магнатам-нобилям, давно монополизировавшим внешнюю торговлю Речи Посколитой.

15 июня 1620 года в Варшаве на Совете господ великий коронный гетман Станислав Жолкевский предложил позвать в поход кроме регулярного войска казацкие реестровые полки. На его пожизненную гетманскую булаву было много желающих, не очень желавших коронной победы и участник будущего похода влиятельный магнат Кароль Корецкий, хорошо знавший казацкую силу, гонорово заявил: «С грицками воевать не стану, пусть пасут свиней». В Молдавию с войском Жолкевского пошли только казаки-добровольцы и служилые люди гетмана, среди которых был Михаил Хмельницкий и его сын Богдан.

В начале сентября 1620 года у небольшой крепости Цецоры, недалеко от Ясс на реке Прут, великий коронный гетман Станислав Жолкевский, польный гетман Станислав Конецпольский, князь Корецкий и прославленный рубака полковник Струсь разворачивали пятидесятитысячную польскую армию. Силы полков и турок были примерно равны, и магнаты рассчитывали на победу, надеясь на неотразимый удар своей тяжелой конницы. Рядом с Жолкевским всегда находились оба Хмельницких и Богдан подробно следил за тем, как готовится эта первая для него большая битва.

Станислава Жолкевского называли «самым опытным воином Европы» и это была почти правда. Великий коронный гетман спокойно ждал, как из Ясс на него накатывается пятидесятитысячная армия Искандер-паши, широко раскинув в стороны десятки тысяч татарских всадников хана Девлет Гирея. Кроме надворных команд, своевольных и нестойких, за его спиной стояли четкие хоругви панцирных гусар с почти десятикилограммовыми палашами в руках. Посеребренные крылья за их спинами не давали накинуть на них ловкий татарский аркан. Польский лагерь, сделанный по образцу римских легионеров Юлия Цезаря, надежно прикрывали артиллерийские батареи Жомберга и наемные рейтары немца Денгофа. На фланге у Жолкевского встали молдавские отряды господаря Каспара Грациани, обещавшего драться за свою землю до конца, а в нескольких переходах от Цецоры находились спешившие к гетману хоругви Николая Потоцкого.

Ранним утром 9 сентября 1620 года региментар шляхетской вольницы полковник Струсь сообщил Жолкевскому то, что вскоре стало видно и невооруженным глазом. Цецорская равнина, вся в облаках пыли, была забита войсками Искандера-паши, который сразу приказал атаковать поляков.

В течение очень жаркого сентябрьского дня, армия Жолкевского твердо отбила три ожесточенных турецких штурма и расстроенный Искандер-паша увидел, что гири на весах еще ничего не решившей для себя победы вдруг стали клониться совсем не на сторону османов.

Вечером из польского лагеря тихо ушли молдаване Грациани, магнатские отряды каменецкого старосты Калиновского и хоругви князя Корецкого и это было совершенно очевидное предательство, поразившее Богдана Хмельницкого. Бежавшим не повезло, их с удовольствием встретили и взяли в плен носившиеся по степи татарские чамбулы Девлет Гирея. Не заарканенные крымцами поляки бросились переправляться через совсем не маленький Прут, в котором благополучно и утонуло большинство убегавших.

Значительно уменьшившееся войско Жолкевского восемь дней отбивалось от атак Искандер-паши в осажденном лагере. В ночь на 20 сентября в квадрате из скованных цепями возов польские хоругви начали отступать вдоль реки Прут к границе Молдавии и Речи Посполитой. 24 сентября под сплошными турецкими атаками полки Жолкевского пробились к Днестру, но ночью у Могилев-Подольского янычары опять атаковали измученных жолнеров, для которых все было кончено. Великий коронный гетман и окружавшие его офицеры, среди которых был и Михаил Хмельницкий, погибли в страшной ночной резне, а Станислава Конецпольского с сыном Александром, Богдана и еще многих офицеров взяли в плен турки.

Конецпольских и других знатных поляков, конечно, вскоре выкупили. Вместо погибшего Станислава Жолкевского новым великим коронным гетманом стал Станислав Конецпольский, получивший и богатое ранговое Чигиринское староство. Казак Богдан Хмельницкий с ходу попал в страшное рабство на турецкие боевые галеры, и шансов выжить у галерного гребца почти не было.

Почти год Богдан греб в Черном море, когда летом 1621 года турецкая армия во главе с султаном Османом II опять пошла на Речь Посполитую. У Хотина во главе польско-литовских войск, поддерживаемых казацкими полками Петра Сагайдачного, султана встретил великий литовский гетман и полководец Кароль Ходкевич. 28 сентября объединенное польско-литовско-белорусско-украинское войско отбило страшный генеральный штурм османов и, несмотря ни на что, удержало фронт до конца октября. Сильно поредевшее войско султана без победы ушло в Стамбул, радуясь смерти раненых отравленными стрелами Кароля Ходкевича и Петра Сагайдачного.

По заключенному миру граница Турции и Польши стала проходить по Днестру. В турецкой армии и флоте ощущалась сильная нехватка кадров, и сам адмирал неведомыми господними путями вдруг обратил свое внимание на образованного украинского гребца. Знаток европейских языков и уже выучивший турецкий Богдан Хмельницкий стал переводчиком у капудана-паши турецкого флота. За два своих пленных года чигиринский казак в совершенстве изучил не только устройство османской армии и флота, в котором для него больше не было военных тайн. Двадцатипятилетнего Богдана поразили подробности борьбы Турции и Византии, о которых ему не рассказывали во Львове. Он смог, наконец, дать знать матери в Чигирин, что остался жив и друзья его отца стали собирать для него выкуп.

Поздними стамбульскими вечерами Богдан записывал и систематизировал свои знания об искусстве политической интриги на примере двух колоссальных восточно-западных империй, разложившихся на границе Европы и Азии.

«Как ни странно, императорская власть в существовавшей тысячу лет династической Византии, не передавалась по наследству. Базилевсов провозглашали армия, сенат и народ, и это считалось официальным демократическим избранием, правда, чересчур частым, поскольку желающих посидеть в кресле императора Восточной Римской империи хватало всегда. Армия получала деньги и выкрикивала нового базилевса, сенат – это бессловесное собрание бесправных сановников, одобрял выбор, народу давалось гора угощения и алкоголя и избирательное государственное право в империи было лицемерно реализовано.

Монархическая самодержавная демократия закончилась в середине VI столетия апогеем правления Юстиниана, считавшегося самым великим базилевсом потому, что будучи избран на законном основании, он беззаконно убил больше всех своих подданных.

Наличие горы трупов своих и чужих жителей стало эталоном измерения величия Византийского государства. По «Кодексу Юстиниана» самым страшным преступлением в империи стало словесное «оскорбление величества». За это ужасающее поношение верховной власти предполагалась четвертование, обезглавливание, распятие, травля дикими зверями и порка до смерти. Провозглашенное равенство всех имперских граждан перед законом, естественно, никогда не соблюдалось ни базилевсами, ни их бесчисленными приближенными. Император, находившийся в трезвом уме и твердой памяти, см объявил свою власть божественной, что с восторгом было поддержано сановниками, почему-то не подумавшими, что скоро их начнут божественно убивать по собственному хотению и императорскому велению. Верные советники даже сделали Юстиниану двойной трон и он объявил, что теперь справа от него незримо сидит Господь. Лицемерие намного усиливало властное самодурство, которым все больше и больше правили тупость и желание безнаказанно издеваться над людьми.

Кровопролитные и никогда не прекращающиеся войны стали нормальным состоянием Византии, опять сделавшей Средиземное море «Римским озером». Казна государства почему-то была пуста всегда, лучшие люди гибли в бесконечных сражениях, экономика постоянно подрывалась, а население, по-прежнему называвшееся народом, за попытку инакомыслия объявлялось восставшим врагом любимой отчизны, за что жестоко каралось, всегда и обязательно с конфискацией имущества. Чтобы было, что конфисковывать, любивший убивать Юстиниан даже ввел в имперское право институт частной собственности.

Века имперских захватов закончились двойным сокращением населения и территории Византии. Во всем мире это государство-убийца стало образцом процветания политических интриг, казнокрадства и безнаказанного грабежа. Базилевсы столетиями коварно, жестоко и цинично резались за власть, активно сокращая количество своих подданных. В узком кругу они глубокомысленно-лицемерно заявляли, что в борьбе за власть не могут позволить себе роскошь соблюдать законы. Постоянно развращаемая подкупами византийская армия традиционно возводила на имперский трон недостойных претендентов, любивших подлость, коварство и убийство. Редко кто из императоров успевал умереть своей смертью.

Существованию империи очень помогала внешняя торговля между Западом и Востоком. Константинополь, центр торговых путей между Европой и Азией, превратился в богатейший город жестокого средневекового времени. Богатство империи зла не помогло – страна, называвшая государства-соседей варварскими, сама была отъявленным варваром в политике, экономике, обществе.

Эталоном мерзкой византийской политической интриги в Европе считался захват трона Андроником Комнином в 1182 году.

После смерти отца-базилевса Мануила Комнина, новым правителем Византии стал его десятилетний сын Алексей. Его дядя Андроник, как теоретический претендент на престол, сам тут же присягнул не покушаться на власть своего племянника-императора. Родственников Комнинов и без него было много, но не таких подлых, и в разгоревшейся междоусобице Андроник выступил на стороне матери Алексея, официальной регентши Марии Антиохийской, правившей за своего сына. Подавив мятежи, Андроник сам себе устроил триумфальный въезд в Константинополь, объявив себя освободителем народа, прекратившим смуту в государстве.

Андроник заявил разгоряченному народу, только что дравшемуся на улицах столицы, что ему, рядовому сыну отечества, власть не нужна, однако для обязательного благоденствия народа необходимо прекратить влияние, очень, конечно, вредное на маленького императора его матери-регентши. Народ, сгоряча не подумал и согласился с явной ложью, и недавняя союзница прожженного интригана отошла от государственных дел.

Андроник чрезвычайно подло устранил всех оставшихся конкурентов на византийский трон, использовав, в качестве отвлекающего маневра, временную отмену двух самых непосильных налогов и перемещение с места на место самых одиозных сановников.

Влиятельных родственников маленького императора внезапно арестовывали по фальсифицированным обвинениям и они также неожиданно быстро умирали в тюрьмах, само собой, от свои старых болезней. Если родственники сразу не умирали, их тут же приговаривали к смерти на однодневной судебной пародии и, не мешкая, казнили.

Когда вокруг вожделенного трона возникла подготавливаемая пустота, Андроник заявил, что мать императора расстроилась из-за потери влияния на имперские дела и поэтому хочет убить сына-базилевса, и даже уже, кажется, пыталась это сделать. Но надежный дядя мужественно спас божественного племянника. Подставные свидетели в разных слоях общества рассказывали, что Мария Антиохийская уже почему-то не божественная, шпионка многих европейских государств, особенно этого страшного католического Ватикана. Сформированное общественное мнение потребовало судить императорскую мать, и суд мгновенно, исследовав никакие доказательства, приговорил бывшую регентшу к смертной казни, милосердно не разрешив проливать при этом ее недавнюю божественную кровь. Мальчик-базилевс испуганно утвердил приговор своей невиновной маме. Когда Марию Антиохийскую душили в тюрьме, садист Андроник с наслаждением до самого смертного конца держал перед глазами задыхающейся матери приговор с подписью ее сына.

Не успело смениться даже время года после казни Марии Антиохийской, как несколько счастливых от резко наступившего народного благоденствия подданных обратились к регенту Андронику Комнину с предложением принять божественный венец базилевса Византии, который вдруг, кто бы мог подумать, оказалась слишком тяжел для его маленького племянника, совсем утомленного царствованием. Само собой, Андроник публично отказался, но по столице Византийской империи прошла даже маленькая демонстрация, просившая регента не отрекаться от императорского венца.

Просьбы народа всегда священны и Андроник с усилием согласился на коронацию. Во время торжественного акта Андроник так заотказывался от мантии и короны, что приближенным пришлось буквально подталкивать его с подиума на престол. На троне новый базилевс, конечно, расплакался на всю империю и наконец заявил, что покоряется народной воле, выраженной так явно и настойчиво. Прямо на троне Андроник поклялся, что день и ночь будет помогать править маленькому племяннику до его совершеннолетия.

Через три дня после клятвы и вступления в должность соправителя, по его приказу десятилетнего мальчишку зарезали. Его голову Андроник поставил на главный императорский стол и почти месяц любовался ею, приговаривая: «Отец твой был лжецом, мать – развратницей, а ты – трусом».

Для того, чтобы жизнь не проходила обыденно и тускло, базилевс Византии Андроник Комнин, избранный вопреки своему желанию волей народа, не уставал совершать преступление за преступлением, за которые по действующим законам полагалась смертная казнь на костре. Когда через несколько лет крестоносцы из Европы атаковали Константинополь армией на порядок меньше даже столичного гарнизона, они легко взяли Великий город, который никто не хотел защищать и на месте Византии создали собственную Латинскую империю.

Сотни византийских базилевсов за тысячу лет совершили море ужасных и кошмарных преступлений против человечности, но девятый вал заговоров часто накрывал их совсем не за это. Унимать божественных не очень пытались, больше стараясь подражать с наслаждением несусветной жизни. Когда в 1261 году Михаил Палеолог опять восстановил Византию, он не смог подобрать из своих сановников министров, которые согласились вставать по утрам, хотя бы к девяти часам и начинать рабочий день, хотя бы в двенадцать. Само собой, новый базилевс сказал народу, что на высшие должности в государстве назначил только самых достойных людей. Лицемерная паутина лжи висела над этой отвратительной империей зла всегда.

Осаду Константинополя 1453 года огромной турецкой армией султана Мехмеда II ожидали в империи давно. Из казны заранее были выделены колоссальные средства на усиление армии, флота и крепостей. Деньги, по обыкновению, тут же разворовали государственные сановники во главе, естественно, с первым министром. За несколько дней до полной блокады Константинополя, его правители ухитрялись продавать неприятелю военные корабли целиком. В армии по императорскому отчету все было усилено, но солдат в ней не было вообще, поскольку их жалованье украли и за вчера и за завтра. Крепостные стены великой столицы тысячелетней империи так и остались в запущенном состоянии со времен Крестовых походов.

Император знал все, но ему было все равно, потому что он никого не наказывал. Свои услуги по обороне Константинополя ему предложил самый талантливый артиллерист XV века венгр Урбан, но его жалованье украли, а последнему Палеологу сказали, что он продался туркам. Разъяренный Урбан сумел уйти к Мехмеду II, который тут же дал ему втрое больше от византийцев и совсем скоро полутонные ядра урбановских пушек разнесли так и не отремонтированные стены Константинополя, в проломе которых был зарублен и сам император Константин Палеолог».

Богдан Хмельницкий прекрасно понимал причины гибели Византийской империи, в которой ангажированный весь без исключения суд день и ночь увеличивал и без того сумасшедший разрыв между островком богатых и морем бедных, чиновники полностью продажны, а власть хамски пренебрежительна к подданным, особенно на окраинах государства. Пленный чигиринский казак писал: «Нельзя, чтобы благо несусветной империи выдавалось за всеобщее благо всех подданных. Нельзя, чтобы империя определяла право на жизнь всех подданных. Нельзя, чтобы народ был для власти как пыль на ветру». Хмельницкому пока нравился шляхетский лозунг: «Государство – это все» и он пока осуждал девизы окружавших Речь Посполитую деспотий: «Государство – это все». Совсем скоро ему пришлось выбирать между плохим и очень плохим государственным благом и другого пути для спасения родины у Богдана Великого не было.

Богдан из Чигирина досконально изучил историю Турции, поражаясь, как из маленького княжеского бейлика в северо-западной Анатолии выросла и достигла огромного могущества «Высокая Порта». Гениальный казак, конечно, не знал, что через несколько десятилетий эту зверскую империю будут называть «больным ребенком Европы», но ясно предвидел неизбежный и быстрый могущественный закат государства, построенного на том, на чем строить нельзя совсем.

«На тридцатом году государственной независимости султаната Османа, его сыновья Алаэддин и Орхан создали новое войско ени чери, собрав в него обращенных в ислам христианских детей и юношей. Это пехота без родины и семьи стала страшным оружием в руках османов, давшим своим янычарам знамя цвета крови, в середине которого серебрился полумесяц и меч первого султана. Когда первый пятидесятитысячный янычарский корпус с кавалерией из спагов на одном фланге, и нерегулярной конницей асинджи на другом, шел в свою неостановимую атаку, его удар был почти неотразим.

В 1354 году султан Орхан и его первый визирь Алаэддин из Малой Азии шагнули в Европу, захватив на ее берегу у Дарданелльского пролива стратегический город Галлиополи. Ключ к Балканскому полуострову был получен, через тридцать лет османы взяли столицу Болгарии Софию и нанесли сокрушительное поражение Сербии на Косовом поле.

Янычары помогли османам в 1396 году отбить мощное франко-венгерское контрнаступление и скелет будущей Турецкой империи был создан. Почти на полвека османов остановил сокрушительный разгром войск султана Баязида I армией великолепного Тамерлана 28 июля 1402 года под Агорой, но после распада его собственной империи, натиск Османской Порты на Европу возобновился.

Султаны заявляли европейским государям: «Наши права – оружие османской армии – посчитайте его. Мы повлечем ваших императоров и королей за своими победными колесницами и накормим наших коней на алтаре святого Петра в Риме».

Взятие в 1453 году византийского Константинополя сделало Турцию могущественной державой, способной выставить войско в четверть миллиона человек. Султаны, столетие проливавшие людскую кровь как воду, никогда не соблюдали собственные законы. Когда византийскому завоевателю Мехмеду II на гарантиях государственной неприкосновенности для спасения окруженного войска сдался храбрейший полководец Венеции, султан приказал распилить его надвое живым, заявив: «Я обещал пощадить его голову, а не туловище».

Ополоумевшие от вседозволенности и безнаказанности турецкие государи сами передали свою власть великим визирям, не мешавшим им активно наслаждаться жизнью. Первых министров стали называть «истолкователями закона, начальниками войска и распорядителями султанских милостей». Визири тут же набрали тысячные штаты чиновников, что стало началом конца кровавой империи. Очень сложная административная система начала диктовать и очень сложный характер жизни для привилегированного сословия, исправно пополнявшегося представителями покоренных народов, из тех, кто легко жертвовал религией ради приобретения жизненных благ.

Вместе с Малой Азией в Турецкую империю бесправно вошли Византия, Греция, Сербия, Болгария, Македония, Босния, Герцеговина, Албания, вассальные Молдавия, Валахия и Крымское ханство. Султанскую экспансию в Европе и Азии легко оправдывали великие визири: «Наш закон требует, чтобы любое место, на которое ступала лошадь повелителя османов, вечно принадлежало к его владениям. Государство дает не корона, не золото, не алмазы и только железо обеспечивает повиновение. Меч всегда охранит то, что мечом приобретено».

Турецкая империя беззастенчиво декларировала миру право силы вместо закона. Сами султаны при захвате власти стали казнить всех своих братьев и их сыновей и, стамбульская резня продолжалась полтора столетия, до начала XVII века, когда султанских родственников стали содержать в особых тюремных клетках. Визири и янычары стали резать своих государей, уже по своему праву силы, а не закона, чтобы заменить их совершенно неопытными в государственных делах братьями, которыми легко было манипулировать. Веками Стамбул заливали варварская жестокость и необузданное сластолюбие, воспитывавшие у множества подданных кровожадность и лень, приправленные лицемерной подлостью. Великие визири составили свод государственного права, который содержал иерархию вельмож, церемонии, обряды и наказания за несоблюдение законов. Султаны, объявлявшие смертный приговор за любое сопротивление их необузданным желаниям, грозно возвещали Азии и Европе: «Чтобы властвовать над народами, надо быть свирепым».

Доходы Турецкой империи складывались из грабежа покоренных народов и наложенной на них дани, из захвата земель, из пошлин, которыми неуемно облагались внутренняя и внешняя торговля. Кажущееся могущество Оттоманской Порты закладывало причины его будущего упадка.

Многие воинственные турки в результате внешних захватов получили большие земли и поместья и не захотели гибнуть в войнах, предпочитая откупаться от смертельной службы. Войска империи быстро теряли свои боевые качества. Новые землевладельцы стали обирать своих крепостных и в стране начались смуты и крестьянские восстания. Султанам приходилось посылать на их подавление янычар и всесильные, казалось, государи стали зависеть от своей новой преторианской гвардии, чуть что начинавшей бить в котлы мятежа. Уже в конце XVI столетия военная мощь Турции значительно снизилась.

Европейцы совершили великие географические открытия, чтобы создать новые торговые пути, и контроль за Средиземным и Черным морями уже не приносил Турции таких колоссальных доходов. Из-за нехватки денег, которые приносила внешняя и транзитная торговля, экономика государства обвалилась в застой, обеспечивая хозяйственную и культурную отсталость османов.

Присущие деспотизму пороки расцвели пышным цветом. Султаны считались всемогущими только в стамбульских дворцах, а в визирском Диване и в десятках провинций паши и беглербеи едва обращали на них свое внимание. Произвол и продажность судов достигли ужасающих размеров, а налоги разворовывались чуть ли не до их поступления во всегда дырявую казну. Султаны, затерявшиеся в сералях и гаремах, тупостью и кровожадностью поощряли государственный разбой, теряя при этом лицо. Подданные десятилетиями следили за однообразным зрелищем повелительных пороков и кровавых и бесплодных заговоров, и перевороты без конца сменяли друг друга. Турецкая империя катилась к своей гибели среди невнятных интриг визирей и султанш».

Богдан Хмельницкий не успел увидеть разгром Оттоманской Порты в 1683 году под Веной, но он своим гением чувствовал, что начался ее распад, сопровождаемый множеством предшественников страшного разложения. Турецкие султаны входили в историю уже не с титулами «Великолепный», а только «Пьяница» и в Стамбуле вовсю резвились надменность, хамство и корыстолюбие. Принимать всерьез когда-то Высокую Порту, как вершительницу судеб государств в Европе, с начала XVII века больше не стоило. Будущий великий гетман с горечью читал книги великих арабских мыслителей и философов, поражаясь их всеобъемлющей мудрости и культуре: «Если ты защитишь меня мечом – я спасу тебя разумом». Ни того, ни другого у Турецкой империи почти не было.

Приближался срок выкупа Богдана Хмельницкого из плена, и ему удалось путем сложной интриги из Стамбула перебраться в Крымское ханство поближе к дорогой Украине. Молодой казак овладел не только турецким, но и татарским языком и теперь, уже поздними крымскими вечерами в Карасубазаре изучал устройство и боевые качества когда-то непобедимой армии, построенной еще Чингизханом и Бату-ханом, создателем и первым грозным владыкой, вечной, казалось ему тогда, Золотой Орды.

«Объединитель монголов Тэмуджин всегда любил войну, которая кончается только с разгромом врага. «Потрясатель вселенной» Чингизхан разгромил государства в Монголии, Китае, Иране и Половецкой степи, и новые хозяева Центральной Азии кровавым нашествием прокатились от родного сибирского Забайкалья, до далеких Карпатских гор. В середине XIII столетия внук Чингизхана Бату получил в управление провинцию от урало-каспийских гор и степей, до земель бывшего Хорезмийского султаната, которую сделал наследственным владением и увеличил захваченными половецкими и русскими степями и лесами. Так на карте Европы и Азии появился огромный нарыв под названием Золотая Орда, жившая только грабежом и разбоем.

Возвращавшиеся из похода на Польшу и Венгрию монголо-татары прочно осели и в Крыму, который с 1242 года стал улусом Золотой Орды, управлявшимся наместником великого Бату-хана. Крымский полуостров находился на очень выгодном стратегическом перекрестке и через него проходили важнейшие торговые пути из Европы в Азию, благодаря которым древнейшие морские порты Судак и Феодосия-Кафа круглый год были забиты сотнями кораблей со всех концов света. Колоссальную прибыль от транзитной торговли серые кречеты Чингизхана упустить, конечно, не могли, и тяжелая монгольская рука опустилась на Крым, издавна считавшийся жемчужиной Европы.

Монголо-татарская знать получила земли в черноморском улусе и быстро перемешалась с местными древними родами половцев, готов, аланов, гуннов и эмигрировавших в Крым из Малой Азии турок-сельджуков. Крымские татары представляли собой мощную военную силу, благодаря которой внук Бату-хана и наместник в Крымском улусе Менгу-Тимур сумел объявить Северное Причерноморье независимым от Золотой Орды. Между Чингизидами начались нескончаемые междоусобные войны за контроль над важнейшими торговыми путями и, поднимавшиеся и падавшие ханства Ногая, Мамая, Тохтамыша и Эдигея десятилетиями дрались с итальянскими Венецией и Генуей за право контроля крымского побережья.

Безучастное к крови Черное море, как и тысячелетия назад соединяло Азию, Африку и Европу, и тысячи судов бесконечно бороздили то спокойные, то штормовые морские воды между Турцией, Ираном, Китаем, Сирией, Египтом, Италией, Францией, Испанией и даже далекими Англией, Польшей и Московией. Итальянские транзитные корабли-навы под белоснежными громадами парусов были очень надежны и прочны, и легко брали на борт до пятисот тонн всевозможных грузов, перевозя соль, зерно, лес, сукно, ткани, холсты, ювелирные изделия, драгоценные камни, оружие, меха, кожи, пряности, мед, воск, пеньку, рыбу, икру, вино, оливковое масло и, конечно, множество рабов со всех стран и народов.

Основатель новой крымской династии Хаджи Гирей, потомок Чингизхана в двадцатом колене, был провозглашен ханом Крыма, Таманского полуострова и Северного Причерноморья в 1443 году. На берегах реки Чурук-Су Хаджи Гирей основал «Дворец в садах» Бахчисарай, ставший при его сыне Менгли Гирее столицей Крымского ханства. Крымско-татарская знать получила земельные бейлики по ханским тарханным ярлыкам вместе с множеством привилегий и вскоре богатейшими землевладельцами стали роды Ширин в Карасубазаре, Барын в Судаке и Кафе, Седжут, Мангит, Яшлау, Кипчак и Мансур в центральном и западном Крыму. Беки этих родов носили титулы «карачи» и играли главную роль в крымской политике, часто решая даже ханские судьбы. Бекам подчинялись многочисленные племена-аймаки крымских татар, во главе с военными дворянами, мурзами. Во главе ханства стоял чингизид и его государственный совет, Диван, в составе хана, его первого наследника калги-султана, второго наследника нураддин-султана, ханши-валиде, матери и старшей жены хана, возглавлявшего мусульманское духовенство муфтия, мулл-священников, улемов-богословов, беков и военачальников-огланов.

Крымские ханы не содержали большого регулярного войска, только гвардию и для ежегодных походов на север собирали обязанных им военной службой землевладельцев и добровольцев, которых всегда было очень много. С беками, мурзами и огланами обычно шли двадцать тысяч татар, с ханом – сто тысяч. Каждый воин имел по четыре сменных лошади, что позволяло проходить до ста километров в день. Татарские воины, одетые в легкие рубахи, шаровары, кожаные шапки, сафьяновые сапоги и овчинные тулупы, вооруженные саблями, ножами, луками, огнестрельным оружием, питавшиеся в походе кониной и изделиями из теста, для быстроты набега артиллерию и обоз с собой не брали. Свои походы «беш-баш», «за одеждой», крымские татары проводили зимой по замерзшим реками или весной, когда подсыхала и покрывалась травой степь Дикого Поля.

Орды ходили в набеги всегда разными дорогами. В укромном месте ставился крепкий лагерь-обоз, орда разделялась на четыре отряда-чамбула и разъезжалась в разные стороны крестом. Через тридцать километров все четыре отряда опять делились крестом и шестнадцать чамбулов в течение суток накрывали всю округу. Главным для татар было незамеченными подойти к назначенному для грабежа и разбоя району. Это удавалось совсем не часто – от пограничных казацких вышек, от всей южной границы бежали клубы черного смоляного дыма и население с криками «татары» пряталось по лесам, болотам и оврагам, а молодые хлопцы стремглав летели в Запорожскую Сечь.

Шляхта первой бежала в укрепленные замки, бросая посполитых на произвол судьбы, хутора и села быстро пустели, крестьяне с женами, детьми, стариками, лошадьми, коровами, овцами уходили в топи и лесные дебри или куда глаза глядят. Этих ловили первыми и вели на арканах в Крым. Вдоль и вокруг пробитой тысячами татарских коней тропы-саквы полыхали пожары, стоял рыдающий гвалт и только в опустевших селянских дворах выли собаки, которых не успели отвязать спасавшиеся от ужасной пленной судьбы селяне.

Татарский боевой клич «Алла-илляла – Мой бог!» потрясал пограничные украинские земли. Если казаков было хотя бы столько же, сколько татар, их отряды разъезжались в разные стороны и сходились большой дугой, ища тропы-саквы к главному вражескому лагерю, в который свозили захваченных людей. Если татар было больше, они атаковали казаков и редкую польскую пограничную стражу, если меньше – они уносились домой, вместе с пленными и награбленным добром. Ослабевших всегда прирезывали и бросали на дороге, обычно стариков и детей.

Если казаков по польским требованиям было мало, они заранее разъездами контролировали Дикое Поле и предупреждали пограничных жителей о налете. Если казакам удавалось в степи найти главный лагерь орды, они атаковали его с тыла и флангов, выманивали татар на фронтальный удар, где их ждали главные силы и уничтожали их.

Крымское ханство стало вассалом Турции в 1475 году, не устояв перед высадившейся в Кафе и Судаке ее огромной армией. Оттоманская Порта жаждала новых завоеваний и в 1482 году объединенное турецко-татарское войско сожгло принадлежавший Литве Киев, а через два года атаковало Польшу. По мирному польско-турецкому договору 1489 года Турция и Крымское ханство завладели всем черноморским побережьем от Дуная до Днепра, отрезав польскую Корону от Черного моря. Для охраны новой границы хан создал особую Буджакскую орду. С 1491 года начались ежегодные ханские налеты за пленными и добычей на украинские, польские, литовские, белорусские и русские земли. Через Дикое Поле вереницами шли на арканах измученные люди, для которых жизнь уже кончилась.

Татарские орды не раз доходили до Киева, Львова и Кракова, трижды дотла сжигали Москву. Только окровавленная Украина, прикрывавшая Польшу, Литву и Москву, за первую треть XVII столетия потеряла почти каждого десятого жителя, вдвое больше, чем ее защищенные соседи».

Богдан Хмельницкий правел в Турции и Крыму два пленных года. Он и после освобождения следил за агрессивными южными соседями своей родины. Уже через год крымский хан Мухаммед II Гирей и его брат Шагин взбунтовались против султана, сделавшего Судак и Кафу до Карасубазара своим личным бейликом.

Янычарский экспедиционный корпус высадился в восточном Крыму, но задолго до этого Гиреи впервые обратились за помощью в Запорожскую Сечь и получили ее. В полевом кровопролитном сражении объединенное татарско-запорожское войско разгромило янычар и заперло их остатки в Кафе. Султан послал на взбунтовавшегося хана еще одну десантную армию, и в этот момент бывший Константинополь атаковала армада боевых чаек Войска Запорожского, несколько дней разносившего столичную округу и до смерти напугавшего всесильного султана. Он вернул эскадры из Кафы и сквозь зубы признал Мухаммеда II Гирея законным крымским ханом.

24 декабря 1624 года в урочище Карайтебен Крымское ханство и Войско Запорожское заключили союзный договор, по которому они успешно отбились от неуспокоившегося султана в 1625 и 1629 году, права, потеряв в последнем кровопролитном сражении самого хана Мухаммеда Гирея и запорожского гетмана Михаила Дорошенко.

Следующий крымский хан Инайет Гирей ходил громить восставших ногайцев вместе с запорожцами Карпа Павлюка. После его захвата и казни в Стамбуле, новый хан Ислан II Гирей уже с 1644 года стал готовить мятеж против Оттоманской Порты. Богдан Великий знал что делал, когда в январе 1648 года мчался от польской погони в Бахчисарай получать перекопскую орду в помощь разгоравшейся Украинской революции.

В 1622 году мать и друзья отца молодого Богдана собрали и заплатили за него большой выкуп, и прошедший огонь, воду и плен двадцатисемилетний казак вернулся в родной Чигирин, где опять стал служить в родном полку. Когда его мать вышла замуж за белорусского шляхтича Василия Ставицкого и уехала к нему на родину, Богдан Хмельницкий стал полноправным хозяином любимого Субботова. Это были те страшные годы, когда над Украиной повисла темная, почти черная ночь.

1622–1638 годы: «Стереть казаков до десятого колена»

Над всей Украиной висела темная, почти черная ночь. По бесконечному Дикому Полю призрачным хороводом кружились тени всадников, погибших на нем за эти два лихих столетия в мгновенных молчаливых схватках, и казалось, что на земле навсегда наступил черный час привидений. От Днепра дул все усиливавшийся ветер, слышавший, как прорывавшаяся в запороги вода пронзительно ревела, словно стая голодных волков, над которой у самых скал носились тени злых духов. Четырнадцать казаков Корсунского реестрового полка, вторую неделю находившихся в пограничном дозоре, видели, что совсем не скоро на них накатит великолепный степной рассвет, заставив побледнеть, наконец, эту опасно-волшебную ночь. Полковой писарь Богдан Хмельницкий, недавно вернувшийся из крымского плена и не пропускавший полевых выездов, слушал громкую тишину, как всегда наполненную живыми и мертвыми звуками природы, боясь пропустить звук очередной общей смерти.

Вдруг, как всегда внезапно, послышался пронзительно-резкий хищный клекот сторожевого, предупреждавшего о летевшей опасности. Через минуту чигиринцы, уже лежавшие с изготовленными к стрельбе самопалами по гребню невысокого половецкого кургана, услышали с крымской стороны нарастающий топот копыт. Как будто из-под земли перед дозорными выросли полтора десятка всадников в бараньих шапках. По молчаливой команде казаки залпом ахнули из рушниц и через секунды все было кончено. Татарский разведывательный отряд, с разбегу напоровшийся на поставленную в нужном месте казацкую охрану, лег на месте весь. Маленьких крымских лошадей опытные хлопцы быстро сгребли в горсть, а связанный пленный уже лежал поперек писарского седла, и ему почему-то уже не хотелось говорить всегдашнюю «якши».

Только что потревоженное выстрелами Дикое Поле опять охватила обманчиво-зловещая гулкая тишина, чутко слышавшая, как вечный Славутич неотвратимо катил и катил в ночную мглу свои бесконечные воды. Рыбы в Днепре было так много, что ей не хватало воды и казалось, что по всему течению великой реки висела молчаливая ругань ее подводных обитателей. В тростниках неслышно шумел ветер, с сырой земли незаметно поднимался бело-молочный безбрежный туман, и сочная трава лежала под ночным небом роскошным бархатом.

Неожиданно поднялся «москаль», резкий и пронзительный северо-восточный ветер, начавший свою холодную пляску. Тут же мрачное, затянутое тучами низкое небо захотело присесть на стылую землю, но его вдруг вспугнул стук копыт десятков боевых коней, резко взорвавший степную тишину.

По бесконечному Дикому Полю к Чигирину летели украинские казаки, вольные, как ветер, неостановимые, как буря и бесстрашные, как зубры, не боящиеся ни железа, ни урагана, ни самой смерти, а только одной неволи. Рядом с ними летела их боевая слава, и буйный ветер не успевал подхватить лихой казацкий порыв. Вперед и вперед летели казаки, не ведая страха в отважном сердце и храброй душе, и летела вместе с ними изумительная украинская ночь, а полный месяц, казацкое солнце, с самой вершины неба все усыпал и усыпал ее ажурным звездным серебром.

Многие средневековые европейские путешественники и среди них Михаил Литвин удивлялись красоте, обилию украинской земли, описывая ее в своих сочинениях.

«Земля Киевщины до такой степени плодородна и удобна для обработки, что вспаханная только раз парой волов, дает большой урожай. Даже необработанное поле дает растения, которые кормят людей своими кореньями и стеблями. Тут растут деревья, на которых во множестве находятся разнообразные фрукты и ягоды, вьется во множестве виноград, дающий много гроздей. В старых дубах и буках, в которых сделались дупла, обильно водятся рои пчел, дающие множество меда, который отличается чудесным цветом и вкусом. Диких зверей, зубров, коней и оленей такое количество в лесах и полях, что на них охотятся только ради шкуры, а мясо из-за его большого количества выкидывают, кроме спинной части. Ланей и диких кабанов, кажется, совсем не используют. Дикие козы в таком большом количестве перебегают зимой из степей в леса, а летом назад, что каждый селянин забивает их до тысячи в год.

По берегам рек во множестве встречаются селения бобров. Птиц такое удивительное количество, что весной ребятишки собирают целые лодки яиц диких уток, гусей, журавлей и лебедей, а позднее наполняют ими курятники ради их перьев, которые прикрепляют к стрелам. Собак кормят мясом диких зверей и рыбой, потому что реки переполнены неимоверным количеством осетров и другими большими рыбами. Поэтому много рек называют «золотыми», особенно те, которые в начале марта наполняются таким количеством рыбы, что кинутое в воду копье стоит отвесно, как вбитое в землю, – так густо сбивается там рыба. Трава в степи такая густая, что ехать по ней на возу невозможно, потому что она заплетает и останавливает колеса.

Днепр – самая большая и богатая река этой удивительной страны. По ней отправляют в Киев безмерное количество рыбы, мяса, меда, соли, мехов. Эту реку называют текущую медом и молоком, потому что она в своих верховьях течет между лесов со множеством пчел, а ниже сквозь степи с выпасами, что приносит множество меда и молока для всего населения.

Славноизвестный Киев, старинные стены которого окружают его на восемь миль, переполнен чужеземным товаром, потому что нет дороги более известной, чем старинный и хорошо известный путь, который ведет от черноморского порта Кафы на Днепр, а по нему до Киева. По этому пути из Азии, Персии, Индии, Арабии и Сирии везут на север в Московию, Швецию и Данию драгоценные камни, шелк, дорогие материи, ладан, душистые масла, шафран, перец и другие пряности целыми караванами. В Киеве такое большое количество дорогих шелковых одежд, что шелк здесь стоит дешевле, чем в Вильно лен.

В этой стране много городов и сел, в которых живет множество народу. Жители отличаются храбростью и умениями, поэтому здесь много хороших воинов. Эта страна очень хорошая, плодородная и очень заселенная, и была бы еще больше заселена, если бы не набеги татар».

Намного хуже набегов крымских татар для Украины стало нашествие магнатов и шляхтичей Речи Посполитой, случившееся после Люблинской и Брестской уний 1596 годов. На украинские земли, называвшиеся южными и восточными крессами-районами Польской Короны, быстро переносились невменяемые польские порядки, щедро сдобренные наглой колонизацией и неудержимым католицизмом, сходу вступившим в непримиримый конфликт с православием. Крестьян силой принуждали менять веру, лишали прав, называли скотом – «быдлом». Начиная с конца XVI века зарвавшаяся до предела польская шляхта успешно приближала заслуженные ею три раздела Речи Посполитой, из-за своего сословия неграмотных садистов, потерявшая право на национальную государственность. Выдающийся общественный деятель из Общества Иисуса Петр Скарга почти безнадежно кричал в своих выступлениях и проповедях: «Польское право предоставляет шляхте безусловное и произвольное право казнить крестьян смертью, никому не давая отчета. Шляхтич не только отнимает у бедного хлопа все, что у него есть, но и самого убьет, когда захочет и как захочет и ни от кого за это не потерпит укоризны. Украинский хлоп чужд польскому пану и по языку и по вере».

Умные и образованные поляки, по обыкновению находившиеся в шляхетном меньшинстве, понимали, что алчное панство стало несмываемым позором Польской Короны и пытались словами правды унять неунимаемое, понимая, впрочем, что не в коня корм:

«В Турции ни один паша не может того сделать последнему мужику, иначе поплатится жизнью. Даже у московитян первейший боярин, а у татар мурза, не смеют так оскорблять простого хлопа, хотя бы и иновера. Только у нас в Польше вольно все делать в местечках и селениях. Азиатские деспоты во всю жизнь не замучат столько людей, сколько их закатуют в свободной Речи Посполитой».

Шляхетная саранча черной тучей налетела на украинские черноземы и с ходу насилиями закрепостила посполитых. Шановное панство стало выбивать из своих новых поместий такие деньги, что даже не могло их полностью растратить и разбрасывало золото, как солому в конюшне. Многие шляхтичи всю свою жизнь проводили в пирах и гомерических попойках, и в раззолоченных залах панских замков почти еженощно гремела музыка и бочками лилось дорогущее венгерское вино. Вся Европа читала сочинения немногих польских просветителей о жестоких сумасбродствах шляхты, пытавшихся спасти уже на века неспасаемую часть своей страны, которая заслуженно с размаху летела вверх тормашками на задворки мировой истории:

«От сенатора до ремесленника, все пропивают свое состояние, а потом входят в неоплатные долги. Никто не хочет жить своим трудом, всяк норовит ухватить чужое. Легко достается оно, легко и спускается. Всяк только о том и думает, чтобы поразмашистее покутить. Хороший тон в доме, когда лакеи вытирают грязные тарелки рукавами господских кунтушей и жупанов, вышитых золотом по драгоценному бархату. Все паны хотят промотать заработки бедных крестьян и сдирают их со шкурой и слезами, как гарпии и саранча и не мучаются от стыда. Крестьяне Речи Посполитой страдают как в чистилище, а их господа блаженствуют как в раю. Крестьянин с ног до головы обложен поборами – панщиной, бесплатной дворовой работой детей, осыпом из зерна, кур, гусей, быков, лошадей, коров, свиней, овец, меда, огорода, сада, пасеки, поборами за право ловить рыбу, пасти скот, собирать желуди, охотиться, молоть муку, поборами на панские праздники, богомолье, вино, пиво и горилку, на рождение, свадьбы, похороны. Если крестьянин не может заплатить за крещение, то дите остается некрещеным и несколько лет и часто так и умирает, а молодых не венчают годами. Вся Европа смеется над поляками, что у них, наверно пух в перинах и подушках имеет такое свойство, что они на нем могут спать спокойно, не мучаясь совестью.

Даже если пана обвинят, он будет всегда прав. Все канцелярии, судьи, асессоры, войты, бурмистры Речи Посполитой на подкупе. Даже богатого запугают, засадят в тюрьму и тянут над ним следствие и сосут с него подарки и взятки. Собиратели налогов в городах и поместьях – просто грабители.

Паны и их арендаторы запрещают хлопам брать где-то кроме них горилку и пиво, а задорого заставляют брать только панскую, которую и скот пить не станет. Арендаторы получают землю и поместья в аренду и тут же измышляют новые поборы, которые только могут придти в голову корыстолюбивой расчетливости и требуют с хлопа еще больше того, что было ему назначено.

У нас в Речи Посполитой такая свобода, что любому пану можно делать все, что захочется. Беднейший и слабейший делается невольником богатого и сильного, который безнаказанно наносит слабому всякие несправедливости. Только у нас в Речи Посполитой вольно все делать».

Казак-шляхтич Богдан Хмельницкий в своем чигиринском Субботове был одной из немногих белых ворон среди почти черной шляхты. Вся Польская Корона обсуждала бесконечные преступления коронного стражника Станислава Лаща, который совсем не боялся беззубого закона и уж тем более не стыдился людей, которых легко грабил, насиловал и убивал. За несколько своих кровавых лет Лащ получил двести тридцать судебных обвинительных приговоров, сделал из них бумажный жупан и устраивал в нем попойки, надсмехаясь над польским правосудием. Шляхтичи пытались предлагать Богдану Хмельницкому грязные имущественные дела со лжесвидетельствами, приговаривая при этом: «но цу ж, панове, ведь рука руку моет». Весь Чигирин знал ответ своего полкового писаря: «И моет – и пачкает».

Вся Речь Посполитая жила своеволием, которое на Украине приняло колоссальные размеры. Шляхтичи попытались для собственных безмерных нужд кроваво стереть целый народ и, скорее всего, у них бы все получилось.

Если бы на украинской земле не было казаков.

Из гордого и смелого народа сделать скотов нельзя. Первые казаки появились в Среднем Поднепровье уже в конце XV века, как протест против захвата Украины Польшей и Литвой. Степь манила отважных людей прелестью вольной жизни, и казаковать в Дикое Поле выходили и крестьяне, и мещане, и дворяне. Для своей защиты от Крыма и панов хлопцы объединялись в военные братства с выборным атаманом, общей казной и складом оружия, которым владели отменно, выучившись великолепному казацкому сабельному бою и стрельбе. Они запахивали дикую степь, где не было невменяемых панов, с оружием в руках, опасаясь татарских набегов.

Впервые слово «казак» было упомянуто в древнейшей рукописи «Codex cumanicus» в конце XIII века в значении «передовой сторож, страж» и его часто переводили с монгольского языка, как «ко» – «броня» и «зах» – «рубеж». Совсем скоро казаки превратились в большое сословие и стали стражами своей любимой Украины. Витязи в казацких седлах, вольные и независимые, могли целыми днями не слезать с коня и переплывать непереплываемые днепровские пороги. Уже за полвека до рождения Богдана Великого их количество измерялось тысячами.

Нападения турецких и татарских орд на территорию Польской Короны и Великого княжества Литовского, в которые входили и украинские земли, делались все грознее и опустошительнее, а вражеские войска продвигались все дальше и дальше вглубь страны. В 1511 году на совместном польско-литовском сейме в Пиотрокове, обсуждавшем ежегодные турецко-татарские набеги на южные границы, воевода Остап Дашкович предложил создать в низовьях Днепра пограничную укрепленную линию, которую будут охранять украинские казаки. Дашкович собрал четырехтысячное войско, разделил его на полки и сотни, назначил старшин, полковников, есаулов, сотников, организовал казацкий суд. Он разделил войско на две части, служивших на границе и живущих в пограничных местечках, и ежегодно менял их местами. Деньги на содержание казаков начали разворовывать и в Варшаве, и в Черкассах. Новое дело полузаглохло.

Казакам, начавшим походы в 1516 году, иногда помогали полки великого литовского гетмана Константина Острожского, но против больших орд новые степные воины выстоять, конечно, не могли. Казаки никогда не теряли времени даром. Они стали непревзойденными мастерами боя, и враги запрещали своим воинам выходить с ними на одиночные поединки, исход которых был почти всегда очевиден. Казаки изучили до мелочей и переняли все татарские степные повадки, знали их дороги и переправы, извещали пограничное население о передвижении крымских чамбулов на север. В высокой траве подкрадывались казаки к татарскому отряду, остановившемуся на отдых, мгновенно отгоняли подальше пасущихся коней и вырубали татарских воинов, непривычных к пешему рукопашному бою. Смерть, постоянно присматривавшая за казаками в нескончаемой пограничной войне, сделала их отважными до полубеззаботности, а привычка во всем полагаться на себя выработала у них независимый характер.

Зимой казаки устраивали на каком-нибудь неприступном днепровском острове шалаши из тростника и веток, покрытые лошадиными шкурами, оставляли там сторожевую варту и возвращались в свои сели и местечки. На ярмарках они продавали отбитых лошадей и скот, боевую добычу: меха, шкуры, мед, засоленную золой рыбу. Казацкие рассказы о подвигах и привольной степной жизни побуждали их слушателей попытать казацкого счастья в поле. Один раз сходив в боевой поход, оставшиеся в живых мещане и посполитые уже ни за что не возвращались к прежней жизни и становились казаками, число которых все росло и росло.

Главными сборными казацкими центрами стали почти пограничные Канев и Черкассы, из-за чего в Московском царстве степных витязей именовали черкасами, часто путая с кавказскими черкесами. Казачество быстро распространилось по Киевщине, Полтавщине, Черниговщине и Подолии. Кроме полугосударственных пограничных и городских казаков, до которых жалованье доходило в лучшем случае через раз, появилось множество ни от кого независимых казацких ватаг со своими выборными атаманами, что по-тюрски означало военного командира. Прояви польские магнаты разум, справедливость и установив маломальский контроль над расходованием военного бюджета, они получили бы самое сильное войско в мире и полностью изменили бы полу-позорную историю Речи Посполитой, без крови и сражений добившись того, что в XXI веке в процветающей Славянской федерации миллиард человек говорил бы по-польски. Кичившиеся своим образованием, полученным в лучших европейских университетах, шляхетные нобили забыли, что вслед за любимым их латинским изречением «Divide et impeta» – «Разделяй и властвуй» всегда следует еще одно: «De mortius aut bene, aut nihil» – «О мертвых или хорошо, или ничего».

По своему духу украинские казаки стали прямыми продолжателями геройских подвигов удивительных богатырей Киевской Руси. Совсем скоро дипломаты и разведчики многих европейских государств докладывали своим правителям из столичного Кракова: «Украина – страна казаков, всегда желающая свободы, а сами казаки – ветвь европейского рыцарства, горячо хотящие возродить свою державу на просторах древне-славной страны Ярослава Мудрого».

Казачество Украины начало формировать идеологию вооруженного отпора у всего народа и некоторые умные политики Речи Посполитой решили, что это великолепное народное движение необходимо возглавить, а не подавлять. Они понимали, что казаки уже стали защитниками интересов украинского народа и это очень хорошо для справедливого развития Речи Посполитой, как конфедерации многих славянских народов. Неумные сенаторы Польской Короны, которых было значительно больше умных политиков, в узком магнатском кругу стали говорить, что не изнеженной и разленившейся шляхте тягаться с новыми степными богатырями, а значит, казаки – угроза государственной безопасности. Фемида закачала весы судьбы Речи Посполитой в горестном недоумении, и разлет их гирь увеличивался все больше и больше.

Украинские казаки прекрасно ощущали свою нарождающуюся страшную военную силу. Им нужен был свой защищенный национальный центр и они создали потрясающую Запорожскую Сечь уже в середине XVI столетия.

Запорожьем или Низом называли степи, лежавшие ниже порогов Днепра до самого Черного моря. Особенно красивы они были весной, эти великолепные безграничные шелковистые зеленые скатерти, пересекаемые многоводными реками с отвесными береговыми скалами, глубокими балками, логами, оврагами, с морем величественных густых дремучих лесов из лип, кленов, грабов, дубов, вязов, ясеней и даже чинар. Степи был плодородны и давали изобильные урожаи пшеницы, ржи, ячменя, овса, проса, гречихи, льна, конопли, картофеля, овощей, арбузов, дынь, винограда.

По обеим сторонам среднего и нижнего течения Днепра, особенно на левобережье, широко развалились плавни, низменные долины, покрытые сочной травой, высоким густым камышом и купами самых разных деревьев и кустарников. В дождливую осень плавни сплошь затоплялись водой и даже в самое жаркое лето, когда Дикое Поле, земли от притока Буга Синюхи до приморского юга и правобережного Днепра, представляло собой выжженное солнцем безжизненное пространство, они давали воду множеству животных и растений.

Запорожье XVI еще не шляхетского века, было забито кабанами, медведями, волками, лисицами, выдрами, дикими лошадьми, буйволами, оленями, ланями, козами, громадными гадюками, дикими курами, тетеревами, куропатками, которые тучами охотились и паслись в высокой степной траве, плавали и ныряли на виду парящих в вышине орлов, ястребов и соколов, удовлетворенно смотревших на реки, забитые сомами, линями, щуками, чабаками, окунями, ершами, судаками, язями, плотвой, таранью и даже осетрами, севрюгами, стерлядями и белугами, длиной до трех метров и более.

Казаков, живших за днепровскими порогами, на Низу, стали называть запорожцами, которым охота и рыбная ловля давала почти все. Палящее солнце летом и лютая стужа зимой выдерживались только очень крепкими телом и духом натурами, не забывавшими налетать на Оттоманскую Порту и Крымское ханство за оружием и одеждой.

Запорожцы не боялись мести османов и гиреев. В нижнем течении Днепра были сотни и сотни островов, покрытых такой густой травой, неприглядным камышом и купами раскидистых деревьев, что найти там сечи, не зная, что они там точно есть, было почти невозможно. С севера от загребущей Польской Короны казаков прикрывал седой Днепр – Славутич, его величественные и ужасные пороги, поражавшие путешественников странно-опасным шумом, от которого «леденела в жилах кровь, смыкались уста и переставало биться сердце».

На Запорожье не было никаких дорог, кроме Днепра, на мириадах островах которого, высящихся над грозно пенившейся водой своими отвесными гранитными боками, всегда находили приют панские беглецы из разных стран. Регулярным войскам всегда было трудно пройти по Дикому Полю и, особенно, по Запорожью. С начала лета от страшной жары пересыхали речки, ручьи и выгорала трава, что вызывало степные пожары, иногда охватывающие местность в десятки километров. Жарким днем двухсантиметровые мухи с удовольствием закусывали лошадей до кровавой смерти, а вечерами из плавней поднимались устрашающие тучи комаров, жадно накидывавшихся на все живое, и спасением от них были только круги дымных костров. Саранча летела по степи до самых плавней, где встречалась с заразительной лихорадкой, защитить от которой не могли ни сабли, ни стрелы.

Зимой по Дикому Полю гуляла лютая стужа и метель, подгонявшая стаи озлобленных от голода волков, перекрикивалась с неутомимым ветром, с ревом перегонявшим огромные сугробы снега с места на место. После того, как несколько польских карательных отрядов без боя пропали за порогами, Речь Посполитая вынужденно смирилась с существованием неподконтрольной ей казацкой силы, копившейся и копившейся в условиях суровых лишений, которые могли выдержать только личности с крепкой натурой.

В 1565 году черкасский и каневский староста, Дмитрий Вишневецкий, православный потомок Рюриковичей и Гедиминовичей, на днепровском острове Малая Хортица построил первую казацкую крепость, ставшую колыбелью украинского казачества. Сами степные воины назвали его гетманом, использовав чешское heitman, немецкое hauptman и польское слово hetman. Во многих европейских странах так называли главнокомандующих и, начиная с Дмитрия Вишневецкого, украинцы так именовали своих казацких военачальников. Польская Корона, имевшая своих великих гетманов, казацких полководцев объявляла «старшими».

Вишневецкий с казаками взяли турецкую крепость Ислам-кермен, закрывавшую им выход в Черное море и бывшие османские пушки встали на хортицких утесах, охраняя запорожский кош. Дважды турки и татары пытались взять Малую Хортицу, но казаки сами ушли с острова только тогда, когда у них кончились свинец, порох и еда. Вишневецкий еще после взятия Ислам кермена попросил военной помощи у Варшавы и Вильно, но ему ответили, что не следует без приказа трогать Османскую Порту и Крымское ханство.

Вишневецкий перешел на земли Московского царства и Иван IV Ужасный дал ему в кормление город Белев с округой. Быстро поняв, что служить убийце и садисту на троне нельзя, первый казачий гетман вернулся на Украину и король тут же отправил его на Ливонскую войну с московским царем. Вишневецкий усилился настолько, что Краков в 1562 году устроил ему молдавскую ловушку, предложив без обещанной помощи занять трон молдавского господаря. Волохи тут же выдали Вишневецкого туркам, и через год султан со своим тупым удовольствием приказал ужасно казнить «молниеносный метеор, пролетевший через украинскую историю».

Народ запомнил Дмитрия Вишневецкого в былинах, как казака-героя Байду, а количество степных витязей резко возросло после унии 1569 года, когда на Низ пошли все украинцы, поляки, литовцы, русские, ненавидевшие смертельную шляхту и ее убийственное крепостное право. Новый командующий пограничными войсками юга Речи Посполитой Богдан Ружинский сумел сформировать большое казацкое войско, разделил его на двухтысячные полки, которым дал название тех украинских городов, где они стояли. Ружинский переписал полковых казаков и составил их первый именной список, реестр. Половина казаков пошла в кавалерию, действующую в Диком Поле, половина стала гарнизонами в пограничных городах и местечках. Реестровое казачество было освобождено от налогов и быстро превратилось в очень влиятельное сословие.

В 1574 году казаки Ружинского не смогли остановить огромное турецко-татарское войско, но на следующий год они прямо в Крыму отбили множество христианских рабов и сумели довести их домой. В 1576 году казаки сожгли на Черном море турецкие города Синоп и Трапезунд. Кроме реестровых казаков, которые подчинялись великому коронному гетману Речи Посполитой, часто собирались от пяти до двадцати полков казаков-добровольцев на собственных конях со своим оружием, называвшихся по именам назначаемых польским гетманом полковников. В конце XVI века итальянский разведчик-путешественник рассказывал удивленной Европе:

«Из казаков можно легко набрать пятнадцать тысяч отборного, хорошо вооруженного войска, желающего больше славы, чем наживы, готового к любым опасностям. Их оружие – сабли и ружья, которых им всегда хватает. Эти хорошие воины в войне пешей и конной, прекрасно воюют и на море, имеют разные лодки и на них ходят в походы в черноморские земли.

Казаки отважны, даже если их меньше чем врагов, и намного превосходят любое из европейских войск. Во всем мире не найти людей, которые бы меньше думали о своей жизни или меньше бы боялись смерти. Уменьем и храбростью они превосходят в битвах другие народы».

Иван Подкова, выборный атаман запорожцев и охочекомонных, ломавший подкову двумя пальцами одной руки, совершил с казаками несколько походов на Черное море, набрал авторитет и силу и тут же был загнан Краковом в очередную молдавскую ловушку. В 1577 году казаки Подковы разгромили большое турецкое войско на реке Прут и даже заняли Яссы, столицу Молдавии, турецкого вассала. Казачье войско также понесло потери, и новоизбранный король Речи Посполитой Стефан Баторий заявил султану, что Подкова действовал самовольно. Баторий по приказу магнатов и нобилей Речи Посполитой должен был воевать в Ливонии с Московским царством и ему нужен был спокойный юг. Турцкий султан милостиво пообещал не нападать на Польшу, если король накажет казаков. Баторий приказал Подкове вывести казачьи полки из Молдавии, обманом под свое честное слово заманил его в Немиров, арестовал, провел обычную в Польской Короне имитацию суда и быстро казнил во Львове, со всего размаха вбив первый кровавый клин между шляхтой и казаками, не ожидавшего подобного вероломства. Украина все же услышала последние слова бесстрашного Ивана Подковы перед казнью, долетевшие до нее только через Европу:

«Панове, я приведен на казнь и не знаю за что, потому что не знаю за собой никакой вины, которая бы заслуживала такой кары. Знаю только, что я всегда боролся против врагов христианства и всегда воевал за пользу для нашей Отчизны. Теперь я должен умереть, потому что так приказал поганый пес турок вашему королю, своему слуге, а ваш король палачу».

Казаки поняли, что их пытаются использовать как пушечное мясо на самом высоком королевском уровне и, конечно, не захотели таскать каштаны из огня для нобилей и магнатов ценой своей жизни. Количество уходивших на Низ удальцов резко возросло, и совсем скоро Речь Посполитая впервые услышала слова о славном Войске Запорожском.

Стефан Баторий, правивший в 1576–1586 годах, попытался опять возглавить казачество и составил новый реестр, в котором разделил казаков на шесть полков, более тысячи воинов в каждом. Король дал казакам свою старшину и свой суд, утвердил их старшого-гетмана, которого они выбирали на войсковом кругу. В 1578 году казачьей столицей стал городок Трахтемиров под Каневом, где был построен госпиталь и хранился арсенал. Реестровые полки встали в Киеве, Белой Церкви, Корсуни, Баре, Черкассах, Константинове, Чигирине, Ямполе, Брацлеве, Виннице, Умани, Фастове, Лубнах, Переяславле, Чернигове.

Король Речи Посполитой выиграл долгую Ливонскую войну у московского царя и тут же резко сократил казачий реестр, попытавшись перевести тысячи бойцов в крепостных крестьян. Баторий почему-то забыл, как магнаты любили повторять, что нельзя заставить волка пахать пашню, потому что он не для этого предназначен. Выписанные из реестра казаки не пошли, естественно, в рабы к ополоумевшей от жадности шляхте, а двинулись на Запорожскую Сечь, где выбрали себе кошевого атамана, под началом которого собралось около двадцати тысяч доблестных воинов. Королевских посланцев, приезжавших за казацкой свободой, без долгих разговоров топили в Днепре. Скоро вся Речь Посполитая хорошо знала, что Сечь – это неприступное место, на котором казаки вырубали, секли лес, из которого ставили просмоленный и заостренный частокол на высоком земляном волу, периметром до одного километра.

Казацкий лагерь-кош на днепровском острове уничтожать было бесполезно: казаки легко бросали тростниковые курени и дерновые землянки и строили Сечь в другом месте. Новый кош быстро окружался валами с частоколами и пушками. На островной пристани устанавливался паром и всегда находилось множество лодок, дымили кузницы и мастерские, шумели торговые палатки, сновали причудливо одетые запорожцы в лихо заломленных шапках с красным верхом, знаком казацкого достоинства, уходили сторожевые разъезды в степь и новые хлопцы распределялись по большим длинным сараям-куреньям на двести человек.

С восходом солнца на Запорожской Сечи уже кипела работа. Казаки учились стрелять и рубиться, охотились, ловили рыбу, чинили лодки, объезжали коней. На кострах в огромных котлах куренные кухари варили уху, борщ, кашу, галушки; на колоссальных вертелах жарили целиком кабанов, баранов, сайгаков, громадных туров, пекли груды хлеба. Обедали запорожцы поздно, прямо на траве, покрытой конскими шкурами, рассаживаясь по-турецки вокруг громадной мисы. За обедом они никогда не торопились и всегда доедали все до остатка, сколько бы варенного, печеного и жареного на шкурах не ставилось. После обеда вся Сечь спала, а вечером слушала рассказы бывалых товарищей о морских походах и степных схватках. Половина запорожцев в очередь всегда находилась в полевых и морских дозорах, где в рукопашных боях обучалась настоящему искусству владения оружием.

Запорожцы знали множество военных хитростей, днем и ночью легко ориентировались в бескрайней степи по солнцу и звездам. Они подражали всем звукам и голосам дикой степи и плавней, могли выть по-волчьи, шипеть по-змеиному, реветь как туры, кричать перепелом и куковать лучше самой кукушки. Условным криком-паролем у запорожцев была «пугу-пугу», и запорожцы могли далеко переговариваться по-звериному и по-птичьи, вводя в заблуждение врагов.

В Сечи уважали не знатное происхождение, а ум и храбрость людей всех национальностей и вероисповеданий. Вход и выход за пороги всегда был свободен. Поступивший в запорожцы принимал новое имя и прозвище, смотря по своим заслугам и начинал новую жизнь, уже как Коваль, Бондаренко, Вус, Рудой, Нечеса, Зачхай-Нос, Задери-Нога, Полтора-Кожуха, Закрути-Губа, Задери-Хвост-Пистолетом, Догорыпыка, Нетудыхата, Дуля, Гонивитер, Чертопхай, Телепень, Хмара, Дуроляп, Рубайголова.

Ежегодно запорожцы совершали походы в Крым или на Черное море. За пятнадцать дней шестьдесят казаков строили морскую чайку, боевое судно для экипажа в полсотни воинов, длиной двадцать метров, шириной пять и высотой три метра. Корпус чайки делался из вековой липы или вербы, с внешней стороны к нему привязывали связки камыша, которые смягчали удар о вражеское судно при абордаже и защищали казаков от обстрела. У чайки было два руля на носу и корме, что обеспечивало ее скорость и маневренность. На чайке было сорок весел с обеих сторон, при попутном ветре ставились мачта и парус, с разных бортов, впереди и сзади устанавливались маленькие орудия-фальконеты. Уже в начале XVII века в Черное море могли выйти двадцать тысяч казаков на трехстах чаек.

Польские нобили постоянно меняли организацию казацкого реестрового войска, принимали и отменяли свои собственные универсалы и постановления, пытаясь взять под полный контроль степных витязей. Получалось не очень. Войсковая реестровая старшина выбиралась и утверждалась пожизненно, если, конечно, не решалась бунтовать против Польской Короны, и находилась в казацких столицах Каневе, Черкассах, в полковых городах и сотенных местечках.

Реестровые казаки, имевшие ружья, пистоли, копья, сабли и лошадей должны были получать ежегодное жалованье и одежду, но старшина быстро научилась задерживать, половинить или вообще присваивать их деньги. Старшина с ходу додумалась записывать в войсковой реестр мертвые души, за которых заставляла служить вдвое действовавших казаков, которые не очень этому радовались. В мирное время года реестровики, которых обычно было менее десяти тысяч, жили за счет недодаваемого жалованья, охотой и рыбной ловли, в походах получали продовольствие, фураж для лошадей, часть взятых трофеев и казенные деньги – те, кто оставался жив.

Казацкая одежда была удобна и проста: рубаха, шаровары, юфтевые сапоги, пояс, кафтан, свита и шапка из овечьего меха с суконным верхом. Сборными местами для войска перед походами обычно назначались Черкассы, Переяслав, Конотоп, Нежин, куда реестровики приходили в своей одежде, с оружием и лошадьми, готовые к бою.

Украинские казаки волосы на голове подбривали чуть выше ушей, подстригая их в кружок. Казацким отличием были и обычно огромные усы. Запорожцы всю голову брили, оставляя на макушке одну прядь, оселедец по-украински или хохол по-русски, который заплетали как косу и завертывали за левое ухо. По преданию, идущие в набег крымские татары хвалились, что вернутся домой с мешками запорожских голов и казаки специально сделали оселедцы для удобства людоловов – «приди и возьми». Многие захватчики приходили за казацкой смертью, но чаще получали свою погибель.

В походах казаки шли очень тихо и незаметно длинной колонной по три в ряд, едва видные в высокой траве, ели саламату, пшенную кашу с сухарями, реки переплывали сходу на связках камыша, держась за коня. При погоне за собой рассыпали «чеснок» – металлические шарики с четырьмя шипами, которые калечили вражеских лошадей, приводили их хозяев в ярость, заставляя делать ошибки. Все казаки предпочитали рабству смерть, говоря: «сегодня пан, а завтра пропал», поэтому враги их боялись всегда, атакуя только при большом перевесе сил.

По всему южному пограничью казаки на высоких местах в шахматном порядке расставляли «фигуры» – десяток и больше просмоленных бочек одна на другой, которые при приближении орды или большого татарского чамбула поджигались и горели с черным дымом, предупреждая население о приходе людоловов.

В атаку казаки ходили боевым четырехугольником или треугольником в несколько шеренг, имея по углам пушки, всегда оставляя за спиной укрепленный лагерь-обоз, о котором восхищенно писали средневековые европейские газеты: «Можно только удивляться, глядя на казацкие валы, шанцы, батареи и преграды. Даже если бы коронное войско прошло все их ямы, перекопы, рвы и валы, то им бы еще понадобилась очень большая отвага для того, чтобы одолеть казаков внутри».

Украинский табор делали по образцу лагерей римских легионеров Юлия Цезаря. За рвами и валами делались шанцы, редуты, ретраншементы, за ними во много рядов устанавливались возы, скованные цепями. Позднее Богдан Великий, хорошо зная гуситские войны и их героя Яна Жижку, приказывал делать возы-броневики, со всех сторон закрытые железом, на которые устанавливались не только легкие фальконеты, но даже средние орудия. Это огнестрельные возы легко меняли позиции, создавая гетману перевес на нужном ему участке сражения.

Полковые реестровые города также были превращены в укрепленные лагеря. Вокруг них делались высокие валы с палисадами и пушками, глубокие рвы, внутри города на холме строился еще один укрепленный замок с орудиями. Все города-полки имели, конечно, тайные входы – выходы и подземный ход к воде. В руках полковников была вся округа с городами, местечками, селами, хуторами и вся военная сила, поэтому именно от них зависело избрание генеральной, полковой и сотенной старшины, а позднее и гетманов. В подчинении полковников была полковая и сотенная старшина – есаулы, обозные, писари, хорунжии, сотники, поветовые и сельские атаманы. В разное время на Украине было несколько десятков городов – полков, включая Киев, Чернигов, Переяслав, Полтаву, Миргород, Гадяч, Лубны, Нежин, Брацлав, Умань, Прилуки, Винницу, Стародуб, Харьков, Сумы, Ахтырку, Изюм.

Вся казацкая старшина выбиралась на радах войсковых советов, кругах большинством, утверждавшем и планы военных походов. Выборный гетман имел личные булаву, печать, бунчук и хоругвь, имел ранговые земли и наказного гетмана-заместителя в походе. Позднее, при Богдане Великом, Ясновельможный пан гетман имел все права государя, верховного судьи, утверждал старшину, раздавал земли и полки, чеканил свою монету, занимался иностранными делами, объявлял войну, заключал мир и не давал никому отчета. Гетмана могли сместить, заключить в тюрьму и казнить только по решению общевойсковой рады и этот механизм снятия был очень сложен. При Богдане Великом казаки стали почти дворянами, имели свои законы и суд, выбирали всю старшину, владели переходившей по наследству землей, делали и торговали горилкой, пивом и всем, чем хотели. Только суд мог исключить казака из своего сословия. После Хмельницкого гетманская власть, а значит и казацкие права, постоянно ограничивались московскими боярами, но только потому, что на это из корыстных и шкурных побуждений соглашались другие гетманы, которым до создателя Украинской державы было как до Луны.

С конца XV столетия героическое украинское казачество имело свои драгоценные войсковые знаки, клейноды и регалии – бунчук, булаву, хоругвь, печать, позднее перначи, палицы и литавры-барабаны.

Главный казачий бунчук был сделан из множества конских хвостов, сплетенных вместе и окрашенных красной, белой и черной краской. Его верх украшала искусно сплетенная из тонких волосков головка с позолоченной маковкой. Бунчук означал власть и победы, использовался в торжественных случаях и хранился у генерального войскового бунчужного и его товарищей, адъютантов гетмана. Наказному гетману в поход давался малый бунчук.

Большая и малая булава являлась главным жезлом правления. На вершине полуметровой ореховой трости в серебре вделывался серебряный позолоченный шар, покрытый бирюзой, жемчугом и изумрудами, иногда с гравировкой текстов из Священного Писания. Полковники и старшина носили за поясами жупы – перначи и шестоперы.

Знамена – хоругви делались ярко-красного, малинового, червонного цвета. На одной стороне хоругви изображался лик Богородицы или святые, а на другой – вышивался крест и названия войска. На полковых знаменах и сотенных значках изображались орлы, львы, мечи.

С конца XVI века на печати Войска Запорожского нанесли украинский войсковой герб – казак с мушкетом на плечах, с саблей на боку и рогом с порохом и пулями. Главная печать хранилась у генерального войскового судьи, полковничьи печати находились у их есаулов.

Украинским казачеством руководила Генеральная старшина, окончательно сложившаяся при Богдане Великом. Обычно вельможные паны работали в Генеральной войсковой канцелярии, подчинявшейся гетману. Руководивший канцелярией Генеральный войсковой писарь исполнял повеления гетмана и заведовал общими войсковыми делами. Генеральный войсковой обозный руководил артиллерией и снабжением войск оружием, боеприпасами, лошадьми, продовольствием. Ему, как и своим полковникам, подчинялись полковые и сотенные обозные. Генеральный войсковой есаул управлял полками, Генеральный войсковой судья заведовал судом и соблюдением законов, Генеральные войсковые хорунжий и бунчужный хранили казну и знамена, с есаулом управляли войсками. Им также подчинялась полковая старшина по принадлежности.

Запорожцы называли себя храбрыми рыцарями Войска Запорожского. Высшая власть на Сечи принадлежала всеобщей войсковой раде, которая большинством выбирала кошевого атамана и старшину, объявляла военный поход и выносила приговоры, распределяла трофеи, занималась дипломатией, действуя через сечевую канцелярию. У Войска были свои бунчук, булава, хоругвь и печать. Кошевому подчинялась запорожская старшина: судья-заместитель, писарь, составлявший и заверявший документы, есаул, отвечавший за дисциплину, учебу и сторожевую службу, обозный, ведавший артиллерий, снабжением и инженерными работами.

Куренные атаманы на Сечи были очень влиятельны. В курень, которых было несколько десятков, входили около пятисот казаков, кроме походов и сторожевой службы, занимавшихся охотой и рыбной ловлей на собственных землях в Кодакском, Самарском, Орельском, Ингульском, Кальмиусском округах, которые назывались вольностями Войска Запорожского. Запорожцы обычно одевались в черкески с разрезанными рукавами-вылетами, суконные шаровары с очень широким шелковым поясом, козьи куртки, сафьяновые сапоги, шапки-кабардинки с галуном, были вооружены ружьем, перевязью с порохом и пулями, четырьмя пистолями, саблей, копьем и двумя кинжалами. Это было великолепное войско, которое основатель коммунизма Карл Маркс назвал Казацкой Христианской республикой, опередившей европейскую демократию.

На Запорожье и в реестровом войске преобладала пехота. Во время походов и войны дисциплина в полках была железной, самым страшным преступлением считалась измена. За порогами постоянно действовала общеукраинская и даже славянская школа рыцарского искусства и именно из Сечи великолепный казацкий дух кругами расходился по окружающим землям:

Знаменитый строитель угрюмого Кодака французский военный инженер Гийом Боплан выпустил в 1650 году в Европе в собственном замке бестселлер «Описание Украины», в котором увлеченно рассказывал главному мировому континенту:

«Казаки в Стране Запорожской вообще способны ко всем искусствам, хотя некоторые из них опытнее в одном, чем в другом. Встречаются между ними и люди с высокими познаниями. Казаки имеют довольно ума, но заботятся только о полезном и необходимом.

Соединяя с умом острым и хитрым щедрость и бескорыстие, казаки страстно любят свободу, а смерть предпочитают рабству и для защиты независимости часто восстают против своих притеснителей-поляков. На Украине не происходит и семи лет без бунта. В войне казаки неутомимы, отважны, храбры и дерзки и мало дорожат своей жизнью. Метко стреляя из ружей, казаки более всего показывают храбрость и ловкость при обороне табора и крепостей. Немногие из них умирают на постели, большая часть оставляет свои головы на поле чести».

Польская шляхта со своей невменяемой жаждой наживы, перемешанной с садистским хамством, постоянно вызывала восстания украинского казачества. Хлопцы с оселедцами и чупринами никогда не позволяли оскорблять свою честь и достоинство, и шли в бой, спрашивая, не сколько врагов, а где они. До поры до времени Речь Посполитая подавляла украинское свободолюбие силой, которой у нее было вчетверо больше, и дождалась, наконец, Украинскую революцию Богдана Великого.

Первый антипольский мятеж поднял уже в декабре 1591 года командующий пограничными войсками Речи Посполитой, избранный казацкий гетман, православный шляхтич Кшиштоф Косинский на Киевщине, Брацлавщине и Волыни. Двадцать тысяч казаков взяли Белую Церковь с пушками и всем арсеналом, где устроили штаб-квартиру бунта и целый год гоняли шляхту по Украине. Польская Корона собрала войско и в январе 1593 года у Житомира разбила повстанцев. Казаки попытались укрепиться в Черкассах, но в мае 1593 года при их штурме погиб Косинский и восстание было жестоко подавлено. Нобили уничтожили все документы о мятеже и делали так и впредь, но историю уничтожить нельзя.

Казаки после двух уний 1569 и 1596 годов стали говорить, что украинский народ не будет приймаком в чужой плотью и верой семье. Через год после мятежа Косинского новый бунт подняли Северин Наливайко и поддержавший его казацкий гетман Григорий Лобода. Наливайковцы разбили высланные против них польские карательные войска и отряды великого литовского гетмана Короля Радзивилла, взяли Бобруйск, Слуцк и Могилев и два года били шляхту на Волыни, Брацлавщине, Киевщине и Беларуси. Весной 1595 года казаки Наливайко и Лободы ходили в поход на турецкую Молдавию и Венгрию, после чего против шляхты восстала и Галичина, соперничая в этом с поднявшейся Беларусью. Через год казацкие полки под Белой Церковью разнесли большое польское карательное войско. Речь Посполитая напряглась и ее регулярная армия летом 1596 года на Полтавщине разбила казаков, которые заперлись в укрепленных Лубнах. Великий коронный гетман Станислав Жолкевский осадил город и пообещал всем повстанцам амнистию. Лобода, понимая, что казакам не победить вчетверо большего врага, начал переговоры, но наливайковцы заявили, что поляки обманут. У казаков начался хаос и в результате возникшего конфликта Лобода был убит. Жолкевский воспользовался разладом и устроил вошедшую в украинскую историю Лубенскую бойню, перебив тысячи восставших. Наливайко взяли живьем и казнили в Варшаве, с этого момента, взяв в моду захваченных казацких вождей короновать раскаленной железной короной, четвертовать или заживо запекать в пустых медных быках. На предупреждения умных и честных поляков о том, что посеешь, то и пожнешь, магнаты и нобили Речи Посполитой, естественно, не реагировали. Паны стали требовать у Варшавы унять казачество, мешавшее им пить посполитую кровь, и сейм во главе с сенатом благосклонно в 1601, 1603, 1611, 1613 годах выпускали новые и новые конституции-постановления, усугублявшие казацкую проблему.

В 1600 году новым реестровым казацким гетманом был избран Самойло Кошка, четверть века проплававший пленным гребцом на турецких галерах. Он сумел опять восстановить казачество, которое отвечало на походы турок и татар, атаками Крыма и турецких берегов и сам султан в своих дворцах видел зарево пожаров, в которых горели пригороды Стамбула. Казаки воевали с турками в Молдавии, со шведами в Ливонии, где Кошка и сложил свою голову. Шляхта, увидев, что казаки в боях за Речь Посполитую понесли значительные потери, стали говорить, что надо, наконец, «крепко захватить в свои руки прекрасную Украину».

Новым казацким гетманом в 1606 году на общей раде был избран тридцатилетний православный шляхтич Петр Конашевич-Сагайдачный. Уроженец львовского Самбора учился в знаменитой Острожской Греко-славяно-латинской академии, с 1596 года участвовал в запорожских походах, воевал в Молдавии и Ливонии, атаманствовал в дальних набегах, штурмом брал турецкие портовые города Варну, Кафу, Синон, Трапезунд и всегда освобождал тысячи христианских невольников. Ликующий народ встречал своего атамана в Киеве и слава о его победах эхом раскатывалась по всей Украине, опять увидевшей и получившей символ свободы и надежную точку опоры.

Во время Московского похода королевича Владислава 1618 года казаки Сагайдачного спасли наследника от неминуемого плена. Казачий гетман сумел получить от старого Сигизмунда привилеи для реестрового войска, которое было значительно увеличено и король-отец, наконец, смог обнять своего казацким чудом спасенного сына-короленка.

После русско-польского Деулинского перемирия 1618 года магнаты, само собой, тут же попыталась отменить казацкие привилеи, но вспыхнувшая очередная польско-турецкая война укоротила их длинные загребущие руки. Сагайдачный официально учредил Запорожский кош и десять казацких полков, после чего посполитые стали сотнями переходить в казачество, появившееся на тех украинских землях, где его до этого не было. Польская Корона попыталась унять Сагайдачного и вдруг с удивлением увидела, как за его спиной сверкнули сорок тысяч казацких сабель великолепных, закаленных в боях бойцов, невероятно храбрых, бесшабашно удалых и сумевших перенять от своих противников всю новейшую боевую тактику, оружие, хитрости.

Петр Сагайдачный отправил посольство к юному московскому царю, предлагая ему казацкую службу, но слабая после Смуты Москва усилиями бояр ничего не ответила, боясь Речи Посполитой. В 1620 году Сагайдачный и Киево-Печерский монастырь, при полной поддержке народа и иерусалимского патриарха Феофана, тайно восстановили в Киеве украинскую православную митрополию во главе с Иовом Борецким. Королю, конечно, об этом донесли, но Сигизмунд, приказавший захватить новопоставленных украинских епископов, с размаху уткнулся в охранявшие их казацкие полки, остыл, успокоился и унялся. В 1633 году новый король Речи Посполитой Владислав II вынужденно признал существование Украинской православной церкви, никогда не склонявшей своей головы и, несмотря на католические гонения, всегда спасавшей народ, находивший в ней надежную духовную опору.

В 1621 году двести тысяч турецких воинов во главе с султаном и стотысячная крымская орда во главе с ханом осадили пограничный Хотин, чье падение фактически гарантировало захват всего юга Речи Посполитой. Шестьдесят тысяч польских жолнеров, выступивших навстречу врагу, тут же поддержали сорок тысяч украинских казаков Петра Сагайдачного. Огромная турецкая армия, потеряв за два месяца штурмов десятки тысяч воинов, была вынуждена вернуться назад, к Стамбулу. Петр Сагайдачный, как и возглавлявший польское войско Кароль Ходкевич, был ранен отравленной стрелой, но его все же успели довести до Киева, где прославленный гетман и умер. Благодаря Сагайдачному в Киеве, вновь ставшем центром Украины, объединились казаки, мещане, посполитые, духовенство, заговорившие о своей национальной судьбе.

За спасение Отчизны от огромной турецкой беды магнатский сейм, само собой, не мог оставить казачество без заслуженной награды, и во всеуслышание глубокомысленно заявил: ‘То, к чему принуждает необходимость, необязательно после минования опасности”. В награду за Хотин нобили потребовали сократить сорокатысячный казацкий реестр в десять раз, а оставшихся вне его воинов отправить в панские хлопы.

Регулярная польская армия великого коронного гетмана Станислава Конецпольскго после боев у реки Цибульник и в урочище Медвежьи Лозы нависла над обескровленными после Хотина казацкими полками у Курукова озера и на свет появилась «Ординация» 1625 года. Реестр был сокращен до шести тысяч казаков в Киевском, Переяславском, Белоцерковском, Корсунского, Каневском и Черкасском полках, которым без польского приказа запрещалось выходить в Черное море и Крым, а их боевые чайки сожгли. Гетман был переименован в «старшого», а в полковые города вошли польские гарнизоны, ведшие себя в своей манере, то есть как оккупанты в завоеванной колонии, «уничтожая веру православную и губя народ».

Не попавшие в реестр казаки назывались «выписчиками» и должны были вернуться к панам рабами. Боевые хлопцы, конечно, пошли не на север, а на юг и пополнили славное Войско Запорожское. Недавно вернувшийся из турецкого плена Богдан Хмельницкий остался служить в Черкасском реестровом полку, в который входила Чигиринская сотня, участвуя, конечно, во всех «общеказатских затеях».

«Куруковские статьи» подписал дед будущего украинского гетмана Правобережья и Гетманщины, Петра Дорошенко. После 1625 года казацкого старшого утверждал король по рекомендации великого коронного гетмана. Михаил Дорошенко, старшой реестрового войска, дал присягу венценосцу Речи Посполитой: «Никаких полчищ не созывать и не собирать без соизволения Его королевского Величества, а появятся – их преследовать». В 1628 году не очень послушный королевской воли Михаил Дорошенко погиб в Крыму вместе со своим новым союзником Гиреем, пытаясь отбиться от турецкой армии, десантировавшейся на полуостров свергать хотевшего независимости хана.

Казацкая жизнь переместилась за пороги, где в 1628 году выписчики избрали себе нового гетмана, корсунского полковника Тараса Трясило. Через два года он потряс Речь Посполитую, подняв против шляхты Полесье и Левобережье. Двадцать тысяч казаков Тараса под Переяславом стерли тридцать тысяч панов великого коронного гетмана Конецпольского, уничтожив цвет польского войска. Великий коронный, само собой, сумел убежать с поля боя, не забыв прокричать трупам своих брошенных солдат и офицеров, что зальет восстание хлопской кровью. Трусы любят убивать безнаказанно, но в Переяславле Конецпольский был вынужден подписать новые статьи, увеличив казацкий реестр до восьми тысяч воинов, о «Тарасовой ночи» которых через два столетия напомнил Украине ее гений:

В 1632 году вечный король Речи Посполитой Сигизмунд, наконец, умер, и на элекционный сейм в Варшаву приехало казацкое посольство с петицией предоставить десяткам тысяч воинов право выбирать следующего польского венценосца. Петицию готовил будущий Генеральный писарь реестрового войска Богдан Хмельницкий, повышенный из Черкасского полка после участия в русско-польской войне за Смоленск, и сам новый король подарил ему драгоценную саблю за храбрость. Владислав IV был очень амбициозен, но его волей водил Сенат нобилей, на всю Речь Посполитую ответивший украинскому посольству: «Казаки – это как волосы или ногти в теле человека. Когда они слишком вырастают, то их стригут. Так поступают и с казаками: когда их немного, то они могут служить защитой Речи Посполитой, а когда они размножаются, то становятся вредными для Польши».

Паны стали вести разговоры о признании казаков «врагами Отечества». Украинцы в Речи Посполитой были не гражданами, а бесправными подданными, а их вековые земли Киевской Руси превратились в колонию Польской Короны. Украина замерла и ждала, как на это решение магнатов ответит славное Войско Запорожское. Время Богдана Великого еще не пришло и гетманом запорожцев и нереестровых казаков был избран геройский Иван Сулима и он не терял рыцарского времени даром.

Перед смертью Сигизмунд III назначил реестровым старшим гетманом Ивана Кулагу, который в Каневе поклялся королю уничтожить Запорожскую Сечь. Поход у королевского ставленника с четырьмя тысячами реестровиков не получился, и в том же 1632 году на войсковой раде у каневского Маслова Става казаки свергли Кулагу с гетманства и убили его.

Православный шляхтич с Черниговщины Иван Сулима пятнадцать лет проплавал рабом на турецком военном флоте. В 1620 году он с товарищами на Средиземном море смог, наконец, захватить свою боевую галеру и прорвался на ней сквозь частокол османских кораблей прямо в Рим, где сам папа Павел V наградил украинского отчаянного казака золотой медалью. Сулима благополучно вернулся на Запорожскую Сечь, возглавил несколько больших походов и целый год осаждал грозный турецкий Азов, проложив дорогу для его удачного штурма донским казакам, через несколько лет взявших этот город на Дону.

Новый казацкий гетман сделал из запорожского походного табора укрепления из возов, идеальную передвижную крепость. Табор представлял из себя, огромный четырехугольник, по сторонам которого стояли или ехали в три плотных ряда возы, четвертым рядом шли пушки. Внутри табора везли продовольствие, воду, военное снаряжение, вели запасных лошадей, гнали скот. По всему внутреннему периметру четырехугольника шла пехота, впереди и по бокам табора густыми шеренгами двигалась конница.

Если казацкий табор в походе атаковали большие силы противника, то он никогда не останавливался и отбивался на ходу до тех пор, пока не добирался до реки или озера. У воды казаки быстро выпрягали из возов лошадей, ставили их оглоблями внутрь табора, сцепляли колеса, а возы сковывали цепями. Сразу за возами, впоследствии бронированными, строилась пехота, в специальных лагерных воротах устанавливались орудия, а конница выстраивалась по бокам и сзади табора. При вражеской атаке казацкая конница сразу же вылетала навстречу, заманивала противника к табору, перед ним быстро разъезжалась в стороны и из орудийных ворот залпами били пушки. На ошарашенного и расстроенного врага из лагеря тут же выходила казацкая пехота, бившая ружейными залпами, а с флангов на него налетала отчаянная конница, после чего казаки поднимали неприятеля на копья.

Если врагов было очень много, то вокруг четырехугольника выкапывался глубокий ров и насыпался высокий вал, устраивались шанцы, редуты и рентраншементы. На валу делались особые горки, площадки для пушек, в валу прорезались деревянные ворота для контратак, также прикрытые казацкими гарматами. В самом центре табора делался земляной сруб, на все стороны которого устанавливались орудия для ликвидации возможных прорывов внутрь лагеря. Поле перед фронтом утыкалось поломанным оружием и страшным для лошадей и людей железным «чесноком», ночью вырывались невидимые противнику глубокие волчьи ямы, аккуратно закрытые ветками и дерном с травой. Казацкий табор мог даже ходить в атаку, прижимая, например, врага к болоту, реке, горам и уничтожая его в страшной рукопашной битве.

Два года казаки во главе с Сулимой ходили в дальний турецкий поход, а при возвращении в 1635 году на Запорожскую Сечь с ходу взяли недавно построенный грозный Кодак и стерли в нем весь гарнизон из опытнейших немецких наемников, опять открыв Украине прямую дорогу за пороги.

Навстречу усталым полкам Сулимы вышло втрое большее польское войско во главе с великим коронным гетманом Станиславом Конецпольским, который сразу же пообещал всем амнистию за разгром Кодака, если ему выдадут Сулиму. Половина казацкой старшины, понимая, что в сражении поляки просто перебьют своего врага, даже потеряв половину своих хоругвей, сумела захватить своего гетмана и выдала его шляхте. Управляться со своенравной и совсем не глупой казацкой верхушкой было совсем не просто и первым, кто овладел этим искусством в совершенстве, стал Богдан Великий, до взрыва которого в 1636 году оставалось еще двенадцать лет.

Ивана Сулиму, при обычном огромном стечении любопытных к пролитию крови, четвертовали в Варшаве, а кобзари и бандуристы запели по Украине новую думу:

Кодак тут же стали восстанавливать, усилив его опять наемный гарнизон. Казаки понимая, что Черное море снова для них закроют, переждали всегда морозную и снежную украинскую зиму и весной, когда появилась трава для лошадей, восстали вновь во главе с кошевым атаманом Запорожской Сечи Карпом Павлюком. Впервые на Украине Павлюк обратился ко всему народу с воззванием-универсалом: «Любой человек, кто пожелает быть казаком, не должен быть принуждаем к подданству панами».

Весной 1637 года Левобережье Днепра запылало пожаром восстания. Уже несколько лет Польская Корона держала под Киевом антиказацкое карательное войско во главе с польным гетманом и специалистом по крепкой старке Николаем Потоцким. Хорунжие гетмана сумели собрать надворные команды поместной шляхты, что усилило карателей вдвое, а с казаками начали неспешные переговоры, чтобы протянуть время до верной победы силой. Павлюк со всего казацкого размаха влетел в панскую ловушку и потребовал, чтобы король Речи Посполитой официально признал его гетманом Войска Запорожского реестровых казаков. В декабре польское войско страшной тройной атакой крылатых гусар через шесть рядов возов разгромило полки Павлюка вблизи Корсуни у села Кумейки. Казаки закрылись в неукрепленных по-настоящему Боровицах и обложивший местечко Потоцкий потребовал у них выдать своего гетмана и четырех старшин, само собой, дав честное слово, что казнить их не будет. Конечно, выданных Павлюка с полковниками тут же отвезли в Варшаву и в апреле 1638 года казнили чуть ли не на заседании сейма. Через неделю после, как обычно садистской казни, началось новое антипольское восстание.

Полки Якова Остряницы и Дмитрия Гуни заняли Хорол и Кременчуг, а в мае 1638 года разбили польское карательное войско под местечком Голтва. Восставшие встали у Черкасс, куда к ним со всей Украины пошли завзятые хлопцы. Восставшие никогда не должны останавливаться в своем движении к победе, потому что топтание на месте всегда смерть любого мятежа. Остряница, как и многие атаманы до него, совершил традиционную стратегическую ошибку – остановил восстание, не дав ему окрепнуть и, конечно, дождался усиленной польской атаки.

В боях под Лубнами и Черкассами казацкие полки были атакованы, но не разгромлены, а только отброшены к московской границе. История говорит, что восставших от полного краха и гибели спасли военные хитрости невидимого врагу Богдана Хмельницкого, сумевшего ввести карателей в заблуждение и другим путем вывести братьев по оружию из-под убийственного вражеского удара. Хлопцы с Остряницей ушли на Слободскую Украину, где основали город Чугуев, а парубки Гуни спустились на Низ, запороги. Бандуристы запели по селам и местечкам:

Пока еще безнаказанный польный садист-гетман Николай Потоцкий, больше не имея перед собой казаков, устроил массовые жестокие казни посполитых по обеим сторонам Днепра, называя их карой за мятеж. Особенно старколюбцу нравилось отрубать правую руку и левую ногу тем хлопам, кто смотрел на панов исподлобья, говоря, что эти акции устрашат украинское быдло. Потоцкий с карателями попытался атаковать Запорожскую Сечь, но осенью 1638 года ему не было туда дороги, потому что страшный степной ветер и сильнейший мороз не выдали на расправу своих отчаянных хлопцев. Садистский гетман всю дорогу от Днепра до Нежина уставил сотнями кольев с посаженными на них посполитыми. Прекрасно понимая что делает, Потоцкий писал в Варшаву: «Зимой я уничтожил Павлюка, а весной, несмотря на такой большой разгром, ожил Острянин. Я разгромил Острянина – сразу же был выбран руководителем Гуня, и я двадцать недель воевал с ним и с трудом принудил к послушанию оружием и немалым пролитием крови. Кто же удержит народ, если у него так закрутились колеса самоволия, что их никак нельзя удержать!»

Ни разу не сразившийся в битве с внешним врагом, польный гетман казнил и казнил всех, кто держал руки не по швам, занимаясь самоуничтожением Речи Посполитой и самозабвенно орал измученным людям: – Я вас восковыми сделаю! Страх вам! Пусть казненный десяток сотне, а казненная сотня тысяче показывает пример!

Гордые хлопцы отвечали Потоцкому: Тогда разом посади на кол всю Украину.

У погибших отцов и матерей остались дети, которые копили в душе ненависть к злобным гонителям своего народа и эта яростно-молчаливая удушающая ненависть заглушала потоцкий страх перед карательными муками и даже смертью. Украинская земля заколебалась, словно в окрестностях огромного вулкана перед его извержением, видя, как шляхетская плотина перехватывает русло седого Славутича и останавливает его историческое течение. Вдруг грозно загудел вылетевший из-за днепровских порогов ветер: «Поднимайтесь и омойте землю шляхетской кровью, ибо паны сами не остановятся в своих преступлениях». Приближалась хмельницкая развязка панско-казацкой смертельной дуэли, грозная и страшная.

В 1638 году по всем юго-восточным крессам Речи Посполитой пьяные шляхтичи орали никак до конца не дорубаемым казакам: “ Мы вас будем резать, как добрый повар цыплят!” Нf жаль не слышали они своими залитыми водкой и заросшими волчьей шерстью благородными ушами, как от пограничного Чигирина поднимается неостановимая гроза, посверкивая пока еще дальними и, кажется, нестрашными молниями:

– Вы, панове, кулинары известные. Облопаетесь скоро нашего добра.

1638–1645 годы: «Гей, браты-мушкетеры, приймайте гостинец Парижу из Чигирина»

– Вы, панове, кулинары известные. Облопаетесь скоро нашего добра.

Грозные пророческие слова докатились до магнатской Варшавы, но ей было привычно все равно. В Европе два десятилетия шла бесконечная Тридцатилетняя война, вызывая ежегодное подорожание хлеба и долгохранимого продовольствия Шляхта торопилась высосать из Украины все соки, превратить их в деньги, пропить и пустить на ветер и во многих ее староствах панщина посполитых на господ выросла чуть ли не до семи дней в неделю, выжимая из селян все что можно и что нельзя. Украинский народ не имел никаких политических прав, а православная казацкая шляхта – никаких карьерных шансов. Вся Украина, ее казаки, посполитые, городские мещане, духовенство, дворяне были напрочь оскорблены польским засильем. Петр Скарга безнадежно кричал на всю Речь Посполитую о начале такого близкого государственного конца Польской Короны: «Шляхта ничего знать не хочет, только криком все решает. Те же, кого они выбирают, служат не с желанием добра отчизне, а с дурными желаниями – руководятся ненавистью к своим противникам, ищут своих выгод и повышений, угождают панам, которым служат. Наши королята от имени шляхтичей говорят то, о чем шляхта никогда не думала, но она бессмысленным криком на все соглашается, сама не замечая большого вреда себе».

Благородные и честные поляки в тысячный раз предупреждали, что «во всякой стране совершаются злодеяния, но нигде они так часто не остаются безнаказанными как в Польше, где садист и убийца будет цел и невредим, если у него есть сильные покровители». В 1638 году нобилям, не интересовавшимися количеством собственных преступлений против народа, был нужен монопольный хлеб на экспорт, а не своенравный казак с мушкетом и четырьмя пистолями за поясом. В соответствии с традиционной государственной политикой Речи Посполитой, из Варшавы под Киев к Николаю Потоцкому привезли новую «Ординацию» казацкого войска, упразднявшую куруковские статьи 1625 года, казацкие выборы, суд, старшину до сотников и даже браки казаков с посполитыми. Дорога за пороги закрывалась для всех, у кого не было особого разрешения от польских властей. Во главе реестрового войска вместо гетмана-старшого ставились назначенные великим коренным гетманом и утверждаемые королем польские комиссары, генеральная старшина, полковники и даже их есаулы:

«Поскольку казацкое своеволие так разнуздалось, что пришлось разгромить его, – поэтому на вечные времена мы избавляем казаков от старшинства, всяких старинных судов, права, доходов и других отличий, полученных ими за верные услуги от наших предков и теперь из-за мятежей утраченных, и желаем их иметь в положении простого народа, превращенного в хлопов.

Реестровым казакам, смирившимся перед Речью Посполитой, число которых мы обозначили только в шесть тысяч, мы на место их выборного старшого будем ставить комиссара, человека, рожденного в шляхетском состоянии. Все полки по очереди должны ходить на Запорожье для охраны этих мест от татарских нападений и следить, чтобы казацкая вольница не пряталась по островам и не чинила бы походов на море. Пойманный без паспорта комиссара казак подлежит смертной казни».

Через двести лет украинский гений писал о 1638 украинском годе:

В 1638 году голова Богдана Хмельницкого, к счастью, осталась на могучих плечах грозного обоерукого воина, а значит Польской Короне не удалось на вечные времена разгромить казацкое своеволие. Последний раз Богдан Хмельницкий подписал как генеральный писарь реестрового войска казацкую капитуляцию в лагере Павлюка в черкасской Боровице, чудом не попав на казнь в Варшаву: «Писано в полной раде под Боровицей, в канун Рождества Христова, року божьего 1637; Богдан Хмельницкий, именем всего Войска Его королевской милости Запорожского, как войсковой писарь, при печати рукою властной».

Весь 1638 год Богдан Хмельницкий провел в дороге между Чигирином и Варшавой, по несколько раз проезжая через Смелу, Корсунь, Белую Церковь, Паволочь, Любар, Острог, Дубно, Львов, Замостье и Люблин на прямую дорогу до новой столицы Польской Короны. Владислав IV делал королевский вид, что сочувствует казакам, но прямо говорил, что сенат в политических делах заставляет держать его руки по швам. В Чигирин вернулся не генеральный писарь реестрового казацкого войска, а только чигиринский сотник Черкасского полка и это было чудо, что Богдан Хмельницкий вообще остался живой после своего участия в восстаниях трех последних лет. Он еще будет два 1639 и 1640 года пытался спасти казацкую силу и в Вильно, и в Варшаве и ему это удастся, несмотря на то, что нобили в один голос заявляли, что «украинское быдло с его черноземом должны обеспечивать только роскошную шляхетско-магнатскую жизнь, но никак не свою собственную».

К середине XVII века на Украине проживало пять миллионов человек, в несколько раз меньше, чем во всей Речи Посполитой, что делало ее намного сильнее и в военном, и в экономическом отношении.

Из этих пяти миллионов казаками были только несколько десятков тысяч воинов, сосредоточившихся на юго-востоке спасаемой ими благословенно-богатейшей страны в Полтавском, Черкасском и Чигиринском пограничных староствах. Жадная до отвращения шляхта даже этот один-единственный процент свободных украинских хлопцев любыми невменяемыми путями стремилась превратить в крепостных хлопов и заставить работать на себя, само собой даром, только за собственную жизнь, и это у панов получалось плохо. Новый комиссар реестрового войска ротмистр Мелецкий в 1638 году рапортовал в сенат исторические слова: «Казаков трудно использовать против их народа – все равно, что волком пахать землю». Казаки прекрасно понимали, что Украина живет только благодаря их силе и отваге, и их гибель будет означать и гибель родины.

Против шляхты был резко настроен и миллион мещан, живших в семистах украинских городах и местечках. Бурмистры, советники, ювелиры, цеховые мастера и подмастерья, каменщики, кузнецы, сапожники, оружейники, плотники, горшечники, портные, ткачи, кожевенники, скорняки, шорники, печники, пекари, мясники, винокуры, пивовары, садоводы и огородники были раздражены польской администрацией, запрещавшей православным занимать городские должности, но назначая все же их за колоссальные взятки. Мещане объединялись вокруг церквей в братства, открывали свои православные школы и сохраняли украинскую культуру, подвергавшуюся сильнейшему польскому давлению.

Украинцам в Речи Посполитой хода не было почти никуда. Казацкий летописец Григорий Грабянка писал вслед за Богдановой эпохой: «Ляхи наложили на украинских крестьян и казаков великие тяжести, творили насилия и обиды божьим церквям, отнимали имения и предавали смерти. Суды не действовали, а всячески озлобляли казаков, забирали со всего десятину, кожу от зверя, рыбу, мед, военную добычу».

Богдан Хмельницкий давно не строил иллюзий о судьбе Украины в составе Речи Посполитой. Сорокатрехлетний сотник прекрасно понимал, что польские магнаты и нобили не дадут власти королю никогда и ни за что, и поэтому венценосец и жалует их все новыми и новыми привилегиями. Бывший писарь говорил на тайных казацких радах в Чигирине, Каневе и Черкассах, что вельможная шляхта назвала свою Речь Посполитую республикой, но положила в ее фундамент захват земель и порабощение людей и на огромной территории, где хватало места под солнцем для всех, стала всеобщим мучителем и грабителем.

Было жаркое лето 1638 года. Богдан Хмельницкий взял лист бумаги и записал: «Горе вам, шляхта, ибо я иду на вас, и победа летит впереди меня. Не говорите, что наш век жестокий, люди всегда живут только в жестокие века. Вы, панове шляхта, были рыцарями, пока защищали от внешнего врага свои вольности, а когда стали наседать на вольности чужие, превратились в простых грабителей и разбойников. Уже давно в ваших душах героизм и смелость сменились алчностью и ненасытностью. Теперь вы считаете, что в битвах за вас должны сражаться другие. Вы ласкаете нас, когда нужно идти на войну, чтобы выставить на убой. Когда же опасности нет, то мы у вас – собачья кровь и последние из людей. Вы пытаетесь скрыть свою звериную сущность за пышным блеском, но забываете, что если посадить свинью за стол, она и ноги на стол. Тут и там, всегда и везде прут из вас тупость, чванство, дикость, алчность, злоба и мучительство. Мы повергнем в прах всю вашу призрачную силу. Ждите моего удара, как вол обуха!»

На юге-востоке Украины властвовали отец и сын Конецпольские, братья Потоцкие и Иеремия Вишневецкий, заявлявший, что «с наслаждением вырубит казаков под корень». Теоретически это было вполне возможно, с заменой побитых наемниками из Европы, которых легко могла прикормить богатая и обильная украинская земля. В сентябре 1638 года Богдан Хмельницкий, Роман Половец, Иван Боярин и Яцко Волченко в очередной раз съездили в Варшаву с петицией к королю, и Владислав IV в очередной раз сказал, что безвластен, но казаков не забудет.

Новому чигиринскому сотнику повезло. Командиром его полка стал корсунский достойный воин, полковник Михаил Кричевский. Богдан был женат на дочери своего боевого товарища Якима Сомко Анне и, когда у них в 1632 году родился первенец Тимош, есаул Кричевский стал его крестным отцом. Придет день и Михаил нарушит приказ высокого начальства, сохранит жизнь будущей славе Украины и станет геройским полковником Богдана Великого, который всегда умел подбирать себе товарищей по оружию.

Хмельницкий всеми своими силами стремился предотвратить грядущий разгром казацкой организации или хотя бы смягчить этот страшный удар по Украине. Более полувека верховной властью в Речи Посполитой были сеймы – обычные, с участием короля; учредительные конвокационные, на которых после смерти монарха делался обзор пришедшего правления и обсуждались предложения о его изменении; и выборные элекционные. Много лет генеральный писарь казацкого реестрового войска готовил документы о привилегиях, королевских жалованных грамотах, устанавливавших право и обязанности украинских казаков и как никто другой знал и понимал, что происходило в сенате, когда обсуждались украинские проблемы. Еще в 1632 году, сразу после смерти старого короля Сигизмунда, Хмельницкий писал в Варшаву великому коронному канцлеру от имени всего боевого товарищества: «Казаки надеются возвращения и умножения наших нарушенных прав и вольностей. Хорошо известно и до всех народов дошли слухи о том, что в царствование покойного короля мы терпели большие несправедливости и неслыханные оскорбления и находились в великом огорчении от того, что униаты нарушают наши права и вольности, пользуясь покровительством некоторых знатных особ, и причиняют много утеснений нам, казакам, и всему народу. Если эти своеволия не будут уничтожены сейчас же, до коронации нового короля, то мы будем принуждены искать другие меры удовлетворения, хотя этого не желаем».

Тогда, в 1632 году, казацкое письмо в Варшаву повезли Герасим Козка, Федор Пух, Дорош Кузкевич и Лаврентий Пашковский и получили глумливый сеймовый ответ о казаках-ногтях, которые нужно постоянно отстригать На королевский трон претендовали два сигизмудовых сына, Владислав и Ян-Казимир и было совсем не ясно, кто из них взойдет на престол Речи Посполитой. Новое письмо о казачьей поддержке Владислава на сейм повез Богдан Хмельницкий, недавно получивший от него наградную саблю за Смоленск. Сейм и примас ответили на письмо: «Казаки должны знать свое место. У них в Речи Посполитой только одно право – повиноваться избранному шляхтой королю». Гоноровые магнаты, однако, вынуждены были учесть мнение десятков тысяч отчаянных сабель и новым королем стал Владислав IV, оценивший поддержку казачества.

Осенью 1638 года опытный Богдан Хмельницкий видел, что удар по казакам отразить нельзя. Он давно вел всю войсковую канцелярию, списки личного состава, выполнял ответственные дипломатические поручения и часто писал считавшемуся с ним королю Владиславу: «Шляхта чинит преступления на Украине. Казаки неоднократно старались решить вражду миром, но это нам не помогло. При сухом дереве и мокрому досталось, виноват или не виноват, огнем и мечом все равно уничтожено. Сколько на свете жили и на чужой стороне не видели такого пролития крови басурманской, как теперь нашей христианской, и уничтожения невинных детей. Самому Богу жаль этого, и неизвестно, сколько этот плач невинных душ будет длиться! Кто и живой остался, не жить ему – так побит и гол».

Хмельницкий не раз слышал в сейме, как в присутствии монарха орала при голосовании возбужденная шляхта: «Згода! Нет згоды! Плевали мы на королей!» Он понимал, что сенат, а значит и сейм, никогда не дадут казакам, а значит и Украине не то что автономии, но даже самой малой свободы и видел, знал, что многих войсковых старшин, променявших честь на доходы, это полностью устраивает. Когда в мае 1637 года черный гетман Карп Павлюк повел восставших казаков на Переяслав, где его ждал реестровый старшой Василий Томиленко, старшина свергла его и поставила своего начальника переяславского полковника Савву Кононовича, попытавшись блокировать народный мятеж. В начале августа хлопцы Павлюка во главе с Карпом Скиданном и Семеном Быховцем прорвались в Переяслав, взяли Кононовича и часть старшины и по решению черной рады казнили в Чигирине, но дорогое летнее время было упущено.

Поляки собрали жолнеров, обложили Павлюка с казаками и в конце августа великий коронный гетман и любитель-душегуб Станислав Конецпольский позорно писал в приказе своим чиновникам: «Тех, кто в две недели не покается, казаками не считать, лишить всех реестровых прав и арестовать. Если их нельзя арестовать, то вы должны карать их жен и детей, а дома их уничтожать, ибо лучше, чтобы на тех местах росла крапива, чем там размножались изменники Речи Посполитой».

В феврале 1638 года на сейме в Варшаве шляхта потребовала «стереть казаков до десятого колена» и поэтому взлетело восстание Остряницы и Гуни. После его разгрома в Корсунь из Варшавы прибыл грозный декрет Войску Запорожскому от его доброжелателя короля Владислава IV:

«Долго Речь Посполитая смотрела сквозь пальцы на все ваши своевольства, но больше сносить их не станет. Она и сильным монархам давала отпор и чужеземные народны подчиняла своей власти. Если вы не останетесь в послушании королю и Речи Посполитой, то она прекратит все ваши своевольства и навсегда истребит и имя казацкое.

Вы сами лишили себя всех своих прав и преимуществ и навсегда потеряли право избирать себе старшину. Вместо Трахтемирова войсковым городом вам назначается Корсунь. Дети погибших в битвах никогда не получат наследия отцов и не будут вписаны в реестр. Сейм решит, что делать с вашими землями и грунтом. Если вы вздумаете бунтовать – мы сотрем вас с лица земли!»

Богдан Хмельницкий прекрасно понимал, что в начале декабря 1638 года под Каневом произойдет не просто торжественная порка казаков новой «Ординацией» Речи Посполитой. На Масловом Ставу готовился последний накат Польской Короны на Украину, которой больше не будет. Реестр погибнет в ежегодных боях на южных крессах, а новых казаков просто запишут в польские жолнеры, драгунские полки, с помощью которых шляхта убьет Запорожскую Сечь. Дети погибших степных рыцарей не получат свою отцовскую казацкую землю, а значит, превратятся в крепостных рабов, а новых детей уже не будет, потому что казакам теперь разрешено жениться только на казачках, а их мало. Ну почему, почему Речь Посполитая без ума так рвется подписать себе и еще миллионам ни в чем не повинных людей кровавый смертный приговор? Хороша народная республика! Зачем она яростно пытается до дыр стереть Украину с карты Европы, прекрасно понимая, что это невозможно?

4 декабря 1638 года на Масловом Ставу, в урочище к юго-западу от Канева на торжественном смотре реестрового войска, окруженного регулярной армией Польской Короны, была зачитана «Ординация Войска Запорожского реестрового, состоящего на службе Речи Посполитой», написанная сенатом и подписанная королем Владиславом IV:

«Казацкое своеволие оказалось столь разнузданным, что для его усмирения пришлось двинуть войска Речи Посполитой и вести с ним войну. Разгромив и победив казаков, мы отнимаем на вечные времена все их древние юрисдикции, прерогативы и прочие блага, которыми они пользовались в награду за услуги, оказанные нашим предкам, и которых они лишаются из-за своего бунта. Мы постановляем, что число реестровых казаков уменьшается до шести тысяч, а все те, другие, которым судьба сохранила жизнь, были обращены в хлопов. Мещане наших городов не должны записываться в казаки, не должны выдавать за них замуж своих дочерей под страхом конфискации имущества. Казаки, во главе с коронной старшиной, могут жить только в пограничных городах – Чигирине, Черкассах и Корсуни».

Ясным и очень морозным днем украинские казаки сложили на прозрачный каневский лед свои знамена, бунчуки, булавы и перначи, но это были не те люди, которые бы молча легли в южных боях под турецкими ятагами и татарскими саблями. Началась их новая затяжная игра со смертью, в которой Богдан Великий сумел превратить этот ординационный приговор казацкому сословию в приговор Речи Посполитой, не сумевшей остаться даже Польской Короной.

Хмельницкий с товарищами завалили короля, канцлера, видных сенаторов и нобилей письмами и петициями, и в этой бумажной круговерти о смягчении «Ординации» сумели перетянуть на свою сторону даже нового польского комиссара над казаками Петра Комаровского. Владислав IV, номинальный верховный главнокомандующий Войска Запорожского под давлением магнатов, имевших украинские земли, ответил на петиции: «Казаки своими последними поступками заслужили, чтобы их совершенно уничтожить, но король, по своему благоволению, оставляет их существование. Но чтобы не возникли впредь своевольства и бунты, необходимо дать Войску Запорожскому еще более жестокие и устрашающие ограничения. Мы будем огнем и мечом укрощать своеволие хлопов, когда потребуется».

Королевские грозные слова не спешили превращаться в реальные карательные дела, потому что у казаков были свои союзники в сейме, сенате, правительстве, понимавшие, что запорожский разгром колоссально ослабит Речь Посполитую. Хмельницкого предупредили из Варшавы, чтобы его товарищи по оружию ни в коем случае не давали повода для своего окончательного уничтожения.

Спасению казачества помогла шляхетская алчность. Назначенная польская старшина быстро сообразила, как превратить Войско Запорожское в механизм по получению черных денег. Уродзонные полковники, есаулы, хорунжии записали в шеститысячный реестр только четыре тысячи настоящих казаков и, само собой, без долгих затей добавили в него две тысячи мертвых душ, успешно получая за них совершенно живое и совсем не малое жалованье. Дошло до того, что новая старшина стала задерживать денежное содержание всему реестровому войску, пуская его в банковский оборот за хорошие проценты.

За места в казацкой старшине в Варшаве началась упорная борьба, в которой король и правительство стали за большие деньги продавать должности в Войске Запорожском, и их вместо польских почти рыцарей-патриотов занимали никчемные, бездарные и беспринципные панята, позорящие Польскую Корону. Тем польским шляхтичам, которые возмущались недворянскими поступками собратьев по сословию, державные ворюги-нобили надменно угрожающе заявляли: – держитесь старых коронных обычаев – для вас будет лучше.

Поляновский мир скоротечной русско-польской войны 1632–1634 годов развязал руки Польской Короне, получившей навечно по договору Смоленск, Чернигов и Новгород – Северский с землями, за никчемный и даже тупому московскому боярству ненужный отказ Владислава IV от, само собой, не принадлежащих ему прав на царский трон.

Войска Речи Посполитой освободились от внешней войны, а значит, магнаты и нобили могли использовать их в войне внутренней. Вооруженные силы псевдо-республики были внушительны и состояли из профессиональных кварцяных полков, получавших жалованье из кварты, четвертой части доходов с королевских земель-доменов, и из надворных полков, содержавшихся магнатами Потоцким, Вишневецким, Корецким, Ландскоронским, Калиновским и многими другими королятами. В случае войны или внутренней угрозы сенат и король объявляли посполитое ружение, шляхетское ополчение, собиравшееся по всей стране из панов и их вооруженных слуг, всегда неохотно и под угрозой отбирания поместий-маентков.

После 1638 года постоянно усиливалось и нарастало шляхетное давление на казаков, которых просто хотели стереть, и на посполитых, окончательно закрепощенных. У них отбирали переселенческие льготы, безжалостно собирали старые и вводили новые налоги на все и вся. Только в утвержденные регламентом сейма подати на посполитых входили лановое, плата за пользование землей, несусветная панщина для всех членов селянских семей, сноповое, каждый четвертый сноп с урожая и больше, огромный налог на содержание жолнеров, покопытное с каждой скотины, рыбное, пташное и звериное, за право рыбной ловли и охоты, налоги на строительство и за пользование мельниц и пасек, за рубку леса и даже тростника по берегам рек и озер, за право проводить торги, рынки, базары и ярмарки, весовое за пользование весами, за строительство и пользование переправами и дорогами-шляхами, и еще море других постоянных и разовых налогов.

Шляхта, по своему вековому благородству, традиционно оставляла украинским, белорусским и польским хлопам ровно столько жизни, чтобы они не умерли с голоду, правда, от своей несусветной алчности, старательно нарушая и это, казалось бы незыблемо-очевидное правило. В каждом селе и местечке, само собой за народный счет, встала усиленная надворная команда, занимавшаяся сбором неподъемных налогов и обиранием посполитых. Сами уродзонные паны, за редкими исключениями, дорого и бесшабашно тупо гуляли и веселились круглосуточно по праву рождения, теряя остатки небогатого разума от разухабистой шляхетской вседозволенности и постоянно выдумывая, каким бы еще способом содрать шкуру с собственных крепостных. Думать и тем более работать за непрекращающейся гульней шляхтичам, которым давно уже были чужды декларируемые ими христианские заповеди, было лень или невмочь с постоянного похмелья, и паны начали передавать свои права на сбор налогов и управление землями и поместьями в аренду не самым лучшим выходцам из Польши и Литвы, без передыху сбегавшимся на запах не ими жаренного. Само собой, многие арендаторы от бесконечной жадности не удовлетворялись положенной им панской платой и самовольно увеличивали собираемые ими налоги, которые росли как снежный ком. Совсем упившееся шановное панство додумалось передать в аренду даже православные сельские и местечковые храмы вместе с правами на совершение церковных служб и таинств. Некоторые арендари, среди которых были и шинкари-евреи, стали брать три шкуры с посполитых за их крещение, брак и отпевание, а делать этого, безусловно, было нельзя.

Посполитые стали обращаться за помощью к казакам, которые нарушив вынужденный обет мятежного молчания, сквозь зубы заявили, что «за такое вопиющее дело будет над хапугами-арендарями расправа и лучше им тогда и на свет не родиться, ибо полетят головы винные и невинные». Умные и культурные поляки в Варшаве молча говорили, что сдача в жадную аренду православных храмов – это верх панской наглости и идиотизма и за тупость и алчность сотен ответят, как обычно бывает в угаре мятежа, ни в чем не повинные десятки тысяч людей. Треск за ушами во время бесконечных панских гулянок не давал расслышать веселившейся шляхте нарастающий грохот накатывающейся на нее и страну ужасной беды. Зеленый змий кусал и кусал их благородные тела, то поднимаясь на хвост и падая, то атакуя с земли, но шляхтичам почему-то было совсем не больно, а только щекотно. Паны как-то быстро безумели и сатанели и в пьяно-кровавом безнаказанном угаре рвались в Украинскую революцию.

Иностранные путешественники писали в газетах о своих поездках по Украине и во многих европейских столицах, культурные и образованные читатели горестно качали головами, видя, как Речь Посполитая, их совсем близкий сосед, ураганом летит в тартарары, и выводили из обреченной на бунт кошмарной страны свои финансовые активы:

“Утром престольного праздника красиво убранная сельская церковь стояла запертой на три замка, и на майдане вокруг нее шумел и толпился народ. У входа в храм уныло стояли батюшка и псаломщик, а перед ними возвышался невысокий арендарь с высокомерно поднятой головой, весело, в предвкушении хабара, помахивая связкой ключей в руках. Сельская толпа сдержанно негодовала и арендарь, прекрасно понимая, что за свое гнусное дело может лишиться головы, неразборчиво возглашал:

– Земля панская, панове, и все, что на ней панское, а значит и церковь панская. Пан отдал мне всю землю в аренду за плату. Пан в своем маентку сам себе круль.

– В храм божий за деньги пускать, – гвалт, угрожающе загудела толпа.

И в ответ усталый от неудовлетворенной жадности арендарь не выдержал:

– Разве это храм? Идите в наш костел. А хотите идти в вашу схизматскую халупу, платите за это деньги.

Майдан мгновенно взорвался негодующими криками:

– Не смей так про нашу веру говорить! Неслыханное дело творишь. У нас такого кощунства еще не было. Отвори храм, собака, не то издохнешь!

Арендарь мужественно боролся с охватывающим его страхом смерти, но жажда наживы быстро вышла победителем из этой короткой борьбы:

Конец ознакомительного фрагмента.