Богатыри не мы. Новеллы (сборник). Людмила и Александр Белаш. Призрак над волнами (С. С. Аваков, 2017)

1. Боец

– Мне нужны полудюймовые патроны к пулемету Бреда – зажигательные, в лентах по полтораста штук. И еще – триста литров горючего, пара стофунтовых бомб, – требовательным тоном заявил парень в летном комбинезоне, стоящий перед Раде Гуланом.

Такой ответ на слова «Чем я могу вам помочь?» слегка ошарашил плотного, кряжистого югославского офицера. Выдерживая паузу, чтобы собраться с мыслями, он напустил на себя строгий вид.

– Лейтенант Григор… Данцевич? – переспросил Раде с растяжкой, словно попервоначалу не расслышал.

– Так точно.

«Чертовски знакомая фамилия… и манера посадки на воду. Не тот ли малый, который…»

Впрочем, «того малого» он вблизи не видел. Только в полете.

Его визави был высок и жилист, лет двадцати пяти. Молодое, но жесткое, угловатое лицо. Из-под шлема выбилась прядь прямых черных волос. Взгляд серых глаз – решительный, чуть скептичный, исподлобья. Губы в линию, напряжены.

Порой его правая рука сжималась в кулак, будто парень сминал кистевой эспандер – так туго и сильно, что чудился скрип стиснутой пружины. Словно кисть пыталась ощутить ручку управления – и гашетку на ней. Если б не перчатка, ногти впились бы в ладонь.

Молчание затянулось, и Раде негромко заговорил:

– Из Белграда пришло распоряжение – если кто-то приплывет или перелетит на нашу сторону, этих людей мы обязаны интернировать.

– Я должен вернуться, – твердо сказал Григор. За его спиной, у причала, едва заметно покачивался на воде поплавковый истребитель «южный» Ro.44 с эмблемой морейских ВВС на фюзеляже. Красный круг, в нем синий с белым крестом и герцогской короной. Над кожухом перегретого мотора прозрачно струился горячий воздух.

– Вы серьезно? – вырвалось у серба.

– У меня там дела. – Колючие глаза морейца смотрели упрямо и холодно.

Похоже, он считал, что пилота, выжившего в воздушном бою, должны снарядить и заправить на любом берегу Адриатики. Даже во вражеской Италии. Просто обязаны – пока он не сдался.

Странным образом эта уверенность исподволь передавалась Раде.

Но – приказ!..

Чтобы выиграть время, он протянул пилоту открытый портсигар:

– Угощайтесь.

Тот сдернул перчатки, взял сигарету:

– Спасибо.

Кругом все млело в знойной тишине – мелкие волны вяло плескались о галечный берег, крыши ангаров были накалены солнцем, будто противни. Доски причала потели смолой, источая терпкий дух живицы. И – безлюдье, если забыть о персонале базы гидропланов, вежливо державшемся в сторонке. Видневшаяся поодаль деревушка Дивулье, давшая авиабазе название, как вымерла – черепичные красные кровли, пустые улочки, недвижные кроны акаций, заросли маслин и олеандров, виноградники.

Жарким выдался август 1940 года в Далмации. Раньше – до войны, – на пляже пестрели бы фигуры отдыхающих, а ныне – как вымело. Ни высокомерных англичан, ни чинных немцев, ни спокойных чехов – всех расшвыряла военная буря.

В этом сонном покое впору забыться, как в сиесту, и вдруг!.. В небе над проливом зажужжал мотор, возник силуэт «южного». Вскоре поплавки вспенили гладь бухты. Привет, я вырвался из пекла!

Судя по пробитым там-сям крыльям биплана, Григору солоно пришлось. Надо полагать, он в долгу не остался. Машину, считай, сберег – ход и управление в порядке. Вел истребитель ровно, приводнился искусно. Короткая посадка – как подпись мастера, одним росчерком.

– А я вас помню. Вы взяли «серебро» на гонках Кларитан. Тогда я приезжал в Морею…

Григор нервно улыбнулся, дернув углом рта. Сигарета тлела рывками в такт его затяжкам.

– Да, было дело. Все-таки – у вас найдется то, что я назвал?

Из Дивулье в сильный бинокль были порой заметны быстрые черные тире в синеве над островами Великого Герцогства. Соколы Муссолини вьются. Сколько же их налетело?.. Гораздо больше, чем нужно, чтобы подавить малочисленные ВВС Мореи и сбить с рельсов узкоколейные бронепоезда, формально игравшие роль береговых батарей. Рим уже объявил: «Veni, vidi, vici», вся кампания уложилась в считаные часы. Морея вновь – после пяти веков разлуки, – утонула в жарких грудастых объятиях мамы-Италии.

Они даже не стали гнаться за одиноким бипланом, упорхнувшим в Югославию. Пусть его драпает! Беглец – не враг.

Раде продолжал делать прозрачные намеки:

– Передают, что герцог и канцлер уже прибыли самолетом в Загреб.

Однако Григор лишь коротко пожал плечами:

– Значит, теперь они – правительство в изгнании. У них традиция – переждать трудную пору на Мальте. Как при Бонапарте.

Путешествия высокопоставленных персон его не волновали. Перелетели проливы? Прекрасно. Как бы не с итальянским воздушным эскортом. Макаронники играют по правилам – первым лицам государства позволяют достойно покинуть страну. А тех, кто продолжает защищать родину несмотря ни на что – убивают.

Но серб все гнул свою линию:

– Герцог объявил по радио: «Во избежание ненужных жертв», и так далее. Поверьте, возвращаться незачем. Никто не упрекнет.

Григор растер окурок каблуком. Отрывисто сплюнул.

– Нас было двое, я и Шпиро. Он не успел набрать высоту, фашистская «цапля» изрешетила его на встречном курсе. Бортовой номер я запомнил.

«Ах, вот как!.. – На душе у Раде потемнело, стоило ему представить – трехмоторный Z.506 во встречной атаке поймал «южного» на взлете, прошил ему центральный поплавок. Потом взял вниз и добил подранка полудюймовым с верхней турели. – А ты, выходит, взлетел быстрее и смог уйти из-под огня?»

Чувства Григора были ему понятны. Уйти, не отомстив, – это хуже, чем боль.

«Ну, и что мне с тобой делать?»

– Если у нас не нравится, летите в Грецию. Даже до Мальты дотянете. Только будьте осторожны у албанских берегов.

Хотя недоверие в серых глазах осталось, взгляд морейца стал более открытым, заинтересованным. До Мальты?.. Значит, серб согласен поделиться бензином?

– Скомандуйте, чтоб заправляли. И насчет всего остального…

Гулан решился. Эх, пропади земля и небо!.. Сказавши «А», говори и «Б», чего уж на середине запинаться.

– Авиатехники! – рявкнул он, повернувшись к своим. – Живо – залить бак по горловину, патроны грузить, бомбы подвесить! Шевелись, бегом!.. Ивич, ко мне!.. Внуши-ка всем, что этого парня здесь не было.

Напрасная предосторожность. Все равно до начальства дойдет – мол, командир эскадрильи дал боезапас и топливо пилоту воюющей страны. Или не воюющей? Таки морейцам велено сложить оружие… Тогда совсем худо – значит, вооружил партизана. Взыскания не миновать, а то и трибунала.

Тем не менее Раде дышалось легко, неловкости как не бывало. Словно птицу отпустил на волю.

Странно смотрелось то, как радостный Григор хлопочет возле «южного», собираясь на верную гибель. Глядя на него, Раде иной раз подавлял безрассудное желание поднять эскадрилью в воздух и проводить парня до дома… Он подозревал, что добровольцы найдутся. Но, увы, на тихоходных отечественных «рогожарских» за Данцевичем не угонишься. И с «цаплями» драться тяжко будет.

Те, кто оставался на мирной земле, не лезли к Григору с сочувствием – как ободрить человека, если его страна захвачена, а он – последний боевой летчик? Однако старались показать, что они – на его стороне. Пожимали руки, хлопали по плечам. Наперебой желали: «Пусть повезет!», «Счастливого пути!», «Удачи!». Наконец, каптенармус принес две бутылки ракии – желтой сливовицы и белой виноградной, – а на закуску сыр, инжир и копченый пршут из откормленной фруктами свинки.

Стыдно как-то перед чужаком – никому из пилотов и техников Дивулье воевать не доводилось, а у этого парня уже была своя настоящая война – вон она, в бинокль видна, совсем рядом. Хотя он улыбался, благодарил за подарки, но чувствовалось – на уме у него тот остров за проливом, где он схватился с итальянцами и потерял друга.

Всего семь-восемь минут лета отделяло тишь югославской базы от смерти.

Небо на западе мало-помалу очистилось от самолетов. Судя по всему, экспедиционный корпус подавил сопротивление. Морпехи захватили порты и плацдармы для десанта, теперь с транспортов выгружались пехотинцы, берсальеры и бронемашины. Большинство пилотов возвращалось на базы в Италии, а редкие гидропланы, оставленные здесь для патрульной службы, слетались к удобным бухтам – отдохнуть, отметить успех блицкрига. Бессильная Лига наций в Женеве готовилась осудить агрессию, а из Рима вовсю телеграфировали о своих давних правах на Морею: «Королевство Италия, как законный преемник Венецианской республики, вернуло себе острова!»

Все было решено, и никто не принимал во внимание, что Григор Данцевич в захолустной Дивулье вот-вот займет место в своем поплавковом биплане.

– Если уцелеете, – сказал Раде ему на прощание, – имейте в виду – мы вас примем. Где вы побывали, где что взяли – пусть догадаются, если сумеют.

– Этикетки на бутылках, – напомнил Григор. – Ракию ни с чем не спутаешь. И пршут…

– Скажете, что это пармская ветчина.

Они рассмеялись, обменявшись рукопожатием, после чего мореец натянул перчатки и добавил:

– Готовьтесь. С вами будет то же самое. Я имею представление о вашей морской авиации.

Раде хотел было обидеться, но подумал: «В общем-то, он прав». Да и грех обижаться на смертника. Когда подсудимым дают последнее слово, надо его стерпеть.

Заклокотал мотор. «Южный» отрулил от причала, заскользил к устью бухты. Не прошел он и тридцати метров, как двигатель взревел, из-под поплавков вздулись буруны, и гидроплан пошел на разгон.

– Полоумный! – зашумели позади Раде. – Сейчас зароется и капотирует!..

– Тихо, – одернул, не оглядываясь, командир эскадрильи. – Смотрите молча. Я раньше видел, как он…

В ста метрах от берега боковые поплавки оторвались от воды, центральный поднялся почти до киля. Миг, другой – истребитель уже парил над зеркалом бухты, а потом взмыл, набирая высоту. Дружные крики восторга провожали его, пока шум мотора не стих вдали, а силуэт Ro.44 не стал меньше мухи.

Оказавшись в воздухе, Григор забыл про Дивулье и гостеприимных югославов. Он был в родной стихии. Ветер гудел под плоскостями машины, мощь винта гнала ее вперед – скорее, скорее. Над обрывистыми берегами, над горами – туда, к заливу Глян, где сегодня началась его война и где, быть может, она закончится.

С высоты Морея – два больших острова, вытянутых вдоль далматинского берега, и россыпь мелких клочков суши. Длинный северный остров справа от Григора терялся в дымке у горизонта, зато широкий южный был как ладони. Солнце клонилось к закату. Вдоль невысоких горных хребтов, поросших зелеными лесами, и в долинах начинала сгущаться матовая белесая пелена. Самолетов вблизи не заметно – наскоро отвоевавшись и легко победив, итальянцы больше не думали о контроле с воздуха.

В сердце Григора медленно вскипали горечь и ярость. Страна проплывала под ним – открытая, многоцветная, – но ему она больше не принадлежала. За каких-то полдня враг раздавил ее свободу. Тысячелетнее герцогство стало чужой провинцией.

Чего стоят договоры и Лига наций, если напыщенный дуче заявляет: «Вы принадлежите нам!» – и некому ответить: «Нет!»

Если сейчас приводниться в Гляне, то лишь затем, чтобы сдаться. Герцог ясно приказал: «Во избежание ненужных жертв». Сложить оружие…

«Я слышал это только от Гулана. Меня вообще не было в Далмации! Я продолжаю войну. В одиночку».

Чтобы даже случайно не поймать передачу со словами Его Королевского Высочества – наверняка ее повторяют час за часом! – Григор перевел рацию на родные ей частоты итальянцев. В эфире царила неразбериха. Из сумятицы переговоров стало ясно, что в паре мест на севере агрессорам не дали высадиться. Альпийские гренадеры пытались взять эти плацдармы обходным маневром с суши.

Давал жару и один бронепоезд, скрывшись в узком заросшем ущелье, как в тоннеле из скал и деревьев. Его зенитные пушки пригодились – «летучая мышь» 33-го полка из Гротталье загорелась и врезалась в гору. Призывая в свидетели Мадонну, бомберы яростно клялись разбить поезд в щепу, но тот был еще жив и уходил из-под ударов.

«Ладно, – унял Григор невольный порыв, – пролечу над Гляном. Если там никого – курс на норд. Подойти незаметно, «летучих мышей» угостить… можно!»

Сейчас он старался не вспоминать о доме, о близких. Дома знают, что сын – офицер, его место – бой. Пусть страна мала, армия слаба – пока есть воля и оружие, надо сражаться. Что потом – видно будет. Приказ, озвученный Раде, – просто слова, законной силы не имеют.

Подлетая к заливу с востока, со стороны суши, он сначала увидел дымы, поднимавшиеся над городишком. В закатном свете они выглядели как ленты траурного шелкового крепа; солнце просвечивало сквозь них кровавым багрянцем.

«Ах, вы город бомбить!..»

Широким разворотом Григор пошел на снижение, быстро и пристально озирая знакомые места. В гавани – транспорты; похоже, высадка окончена. Вот бухточка – гидроаэродром, откуда взлетели они со Шпиро. Там звено «цапель» на якорях, носы поплавков выдвинуты на песчаный берег. Тут тоже вьется дымок – но легкий, веселый, прозрачно-сизый. Стряпают праздничный ужин.

«Buon appetito, cari signori! La pasta calda con salsa rossa!»[1]

На бреющем полете, низко над водой, налетел он – как ястреб на стаю уток, – и прошил очередями ближайший Z.506. Крыльевые баки вспыхнули, следом грянул взрыв. В облаке огня и клубящемся черном дыму взлетели обломки «цапли». Итальянцы на берегу суматошно засуетились, забегали как тараканы, врасплох застигнутые хозяйкой ночью на кухне.

А «южный» уже взмывал ввысь в красивом и торжественном изгибе мертвой петли. Перегрузка вдавила Григора в сиденье, он думал одно: «Лишь бы крылья не сломать». Перевернувшись – небо снизу, море сверху! – спикировал, уменьшил угол падения, сбросил бомбы.

«…и себе в винт не попасть!»

Теперь – выйти из пикирования. Казалось, Ro.44 вот-вот развалится. Григор телом слышал натужную дрожь фюзеляжа, почти скрежет на грани разлома.

Но – машина выдержала. Центральный поплавок пронесся у самой воды – это сближение со смертельной синей гладью было как поцелуй ангела. За ним накатило неистово-злое блаженство – позади грянули разрывы бомб. Второй «цапле» каюк!

Теперь – на боевой разворот. Третья мишень ждет.

«А потом мы поиграем в кошки-мышки. Я буду кошкой».

В эфир неслось паническое:

– Нас атаковали!.. Здешний истребитель! Мы потеряли две машины!.. Одному черту известно, откуда он взялся! Выводим на воду последнюю «цаплю»…

– К верхней турели! – кричал пулеметчику встрепанный командир звена, садясь за штурвал. – Отгони его, не дай подойти!..

Полудюймовка развернулась вместе с прозрачным колпаком, в прицеле возник контур «южного» – за туманным кругом винта замерцали бледные вспышки.

Со своей стороны Григор четко различал бортовой номер «цапли». Тот самый.

«Радуйся, Шпиро!»

– A stronzo! Figlio di una mignotta![2] – успел выругаться стрелок.

В полупустых баках машины почти мгновенно взорвались пары бензина.

Описывая восьмерку над гидроаэродромом, жирно дымящим как погребальный костер, Григор позволил себе жестокую потеху. Отследил мечущихся итальянцев и подсек их короткими очередями. «Отбомбились по беззащитным? Так получите!» Заход, второй… Потом опомнился: «Хватит. Береги патроны». Пора на север, а после… может, и впрямь в Дивулье? Горючего хватит. Даже до Мальты…

Расправа над звеном Z.506 дала вдохнуть победы, расслабила. Упоение длилось минуты – то самое упущенное время, которое потом не наверстаешь. Морские бомбардировщики, летевшие на базу в Бриндизи, к самому каблуку итальянского «сапога», услышали призыв о помощи, и часть машин повернули назад.

Он заметил их, когда они были уже близко. У «цапель» превосходство в скорости, пусть небольшое, но достаточное, чтобы настичь и уничтожить.

Осталось отвернуть к суше, снизиться и уходить, петляя по долинам между гор, как тот бронепоезд. На острова после жаркого дня наползала прохлада. Ущелья и котловины горных озер затягивало призрачным туманным маревом.

Оглядываясь, Григор видел, как надвигается широкий строй «цапель» – узкие черные тени на фоне заката, будто прорези мрака в чистом небе. Крайние в строю гидропланы расходились в стороны, медленно и неотвратимо захватывая «южного» в клещи. Им известно, что Ro.44 стреляет лишь вперед, можно спокойно подойти на дистанцию прицельного огня. Скрыться от целой стаи он не сможет. Или тщетно попытается бежать, или примет бой. Неравный бой. Последний.

Исполнив долг и отомстив, Григор словно истратил горючее в душе. Теперь он стремился спрятаться в тумане, прижаться к родной земле, слиться с ней, растаять в ее меркнущих вечерних красках. А в затылок дышала смерть.

«Давай. На разворот – и стреляй, – убеждал он себя, злясь на собственную слабость. – Заряды есть. Еще одного-двух свалишь. Ну же!..»

Пустые уговоры. Ладонь сама наклоняла ручку управления, посылая «южного» в тень ущелья, где зыбилась млечная муть, поднимались древесные кроны. О, дьявол, хребет впереди!.. Горкой на подъем, теряя скорость – ага, слева двое, теперь к Дивулье не свернуть, лишь к югу. Бурыми недобрыми высотами встали перед ним горы Водины – диковатый край глухих озер и каменистых троп.

«Что, если попробовать…»

Пока он выбирал путь к спасению, выбор сделали за него – «цапля» из середины строя включила форсаж и ринулась в атаку. Как свою боль, Григор ощутил трескучие толчки попаданий в биплан; пули ударили в гаргрот за спиной. Не дожидаясь, что очередь достанет и его, он взял резко вниз – от смерти к смерти, от свинцовых струй в возникший впереди озерный провал. Прорвав туман, увидел синее зеркало воды – крохотное, едва ли сто метров длиной, в окружении крутых лесистых склонов. Как западня! Ни сесть, ни вверх вырулить!

«Я сяду!» – страстно подумал он, что есть сил выравнивая «южного» – тот еле слушался руки! – и уменьшив обороты двигателя. Над головой прошипела очередь. Следом с ревом пронеслась «цапля», под предельным углом выбираясь из котловины-ловушки – ее поплавки едва не чиркнули по верхушкам деревьев.

Удар о воду, фонтаны брызг.

Бросив взгляд через плечо, первый пилот «цапли» недовольно фыркнул:

– Ему крышка. Жаль, не от моей руки!

– Верно, синьор тененте, – согласился второй, сам не свой от лихого маневра командира, – из такой ямы не выбраться, будь ты хоть трижды ас. Могила!

2. Озеро

«Вроде цел», – подумал Григор, машинально проводя ладонью по груди.

После рева мотора тишь озерного кратера казалась ему ватной глухотой. Слышался лишь стук крови в ушах. Наверное, здесь покой воды не нарушался неделями – вот и сейчас, после его приводнения, волны быстро гасли. Взволнованная гладь возвращалась к ровному состоянию стекла. Еще чуть – и последняя рябь уляжется. Только всплески рыб будут порою тревожить холодную синь.

Его «южный» замер вблизи от каменистого берега. По мере того как стихало на сердце, становились слышны малейшие шумы – далекое журчание, птичьи голоса в кронах грабинника, какие-то слабые смутные шорохи. Гул улетавших «цапель» растаял за горами, смолк.

Даже никто второй заход на озеро не сделал – проверить, что стало с врагом.

Ясно же – что.

«А я – жив!»

Выбираясь из кабины на нижнее крыло, обмерил озеро на глаз. Милый боже, великое чудо!..

«Надо совсем с ума сойти, чтобы садиться на такую лужу. Кому рассказать – не поверят. Как отсюда взлетать?..»

Чутье нашептывало Григору, что «южный» на ходу, хотя чинить его придется. Кое-какие инструменты и запчасти у хорошего летчика всегда с собой. Вроде топливный бак цел – радуга бензина по воде не расплывается… Но короткий старт – не посадка. Для набора высоты нужен хоть малый простор, а тут со всех сторон – горные склоны стеной.

«Хоть бы ущелье где-нибудь светилось, шириной чуть больше крыльев! Я бы пролетел…»

Но теснина, по которой воды озера стекали в голубой Ядран, на глаза не попадалась. Только пара седловин внушала слабую надежду, но полагаться на такие седловины – как играть в «русскую рулетку».

«Ну, Водина же!.. Озеро – карстовое, сток – подземный. Эх, жаль «южного» бросать… словно коня врагу оставить. А выбираться надо – мне что, от войны тут прятаться? Выйти к людям, добыть штатское платье, осмотреться».

Под пробитым гаргротом – бутылки целы! – сыскался и моток веревки. Раздевшись, Григор опустился с поплавка в воду (брр, холодна! глубина до подмышек), с натугой подтащил гидроплан поближе к берегу и закрепил конец на обломке скалы.

Пока он возился, пока заботливо облазил «южного» – где что попорчено? – над озером смерклось. Плотная тень и сиреневая дымка наполнили прозрачный воздух. Вот, солнце напоследок озарило вершины, закатный пламень разгорелся на них – и угас. С уходом солнца смолкли дневные птахи; где-то в зарослях держидерева гукнула сова.

– Ничего, – бормотал он себе под нос, подрубая охотничьим ножом сухие ветви дуба-медунаца. – И так посплю. Еда есть, спасибо сербам. Даже выпивка! Глоток не помешает.

Затеплился костерок, трепетом оранжевого света раздвигая тьму вокруг себя. Откупорив ракию, Григор нюхнул – хороша! – поглядел в огонь на просвет бутылки.

– За победу.

Кто разуверился – пропал. Всякое бывало – нападала Венеция, крестоносцы – нормандцы. Наполеон являлся, турки за проливами чернели тучей… те же сербы с хорватами зубы точили, а Морея выжила. Отступи, затаись до поры, а сдаваться не смей.

«Или все-таки на Мальту? Воевать вместе с англичанами?..» – исподволь донимали думы, ночным холодом вползая в душу.

Ни согревающий огонь, ни хмельная сливовица, ни сытный пршут не могли избавить его от мыслей о том, как тошно будет возвращаться домой крадучись, ночью, с оглядкой – кругом чужая речь, чужая власть, а ты изгой в своей стране.

Повторный глоток ракии и сигарета оптимизма не прибавили. Только сильнее стала горькая досада от проигранной войны. Что выбрать – чужбину? жизнь под игом и страхом ареста?..

«Так вот чехи и стрелялись, когда их немчуре сдали, – мелькнуло в уме. – Было же в газетах – офицер солдат распустил, вышел один против колонны вермахта и палил из пистолета до последнего патрона. То есть до предпоследнего. Чести ради. Иначе – зачем жить?»

Страна вокруг Григора сжалась до скальной воронки с озером на дне, где он, сидя на камне, одиноко ворошил сучком мерцающие угольки костра.

«Пистолет с собой, как нарочно. Неужели я… ну да – под крики сов, в неведомой дыре…»

Полупьяная легкость вкупе с изнеможением души, выгоревшей за день, словно этот костер, могли подвигнуть Григора на что угодно. В этот миг девичий голос из темноты встряхнул его, заставил насторожиться и напрячься:

– Добрый вечер, юнак!

«Черт, почему я деревни не заметил?.. Но ведь по берегу – ни дымка, ни огонька, ни хижины!..»

И второе подумалось, пока он, впившись глазами в близящийся силуэт, вел его как на прицеле:

«Что за деревня, откуда к самолету молодки выходят?.. К таким гостям положено идти мужчинам».

Между тем гостья – одна-одинешенька, высокая и стройная, в цветочном венке и украшенной кружевами белой рубахе до земли, – шла к угасавшему костру бесшумной плывущей походкой. Ее золотистые светлые волосы лились по плечам, стекали на грудь, спускались до бедер, слабо развевались подобно крыльям – сперва Григор принял их за покрывало вроде фаты, закрепленное венком. Так горянки ходят по сию пору. Водина – край уединенный, тут реликтовые нравы и прадедовские моды. Глушь!

Из вежливости Григор встал и отдал гостье короткий поклон:

– Добро пожаловать, барышня, к моему огню. Могу угостить мясом и ракией – больше ничем не богат. Меня зовут Григор.

– А меня – Дайра, – назвалась она, подойдя к меркнущему кругу света.

«Матерь божья, вот так волосы!.. – озирая молодую водинку, Григор забыл о пистолете, о тяжком выборе, даже об оккупации. – Да это надо в семь гребней, всемером с песнями расчесывать!.. В такой роскоши не то что запутаться – утонуть недолго, как спьяна в реке…»

Лицо ее не просто восхищало – поражало наповал. Вроде не было оно точеным, совершенным, как у светских львиц, но что-то притягательное, милое и свежее лучилось в каждой его черточке, а васильковые глаза со смелым любопытством изучали Григора, будто просвечивая насквозь.

– Я видела, как ты спустился с неба, – сказала гостья. – Кто те вороги, которые гнались за тобой?

– Италья… – начал он, но поправился, бессознательно поняв, что говорить надо иначе: – Веницы. Венецианцы.

Дыхание холодных вод, повеявшее с озера, отрезвило его – за очарованием девичьей прелести Григор почуял нечто, словно под поверхностью воды угадал глубину без дна.

«Что я, сплю?.. Или – ракия ум мутит?.. Кто передо мной? Человек или…»

Помимо воли взгляд скользнул вниз в попытке распознать, какие ножки скрывает стелящийся по земле подол широкой рубахи. Тут его лица коснулся леденящий порыв ветерка – будто безмолвный гневный окрик. Вскинув глаза, он увидел, что лицо Дайры омрачилось – черты стали суровы, брови нахмурились, очи потемнели. Про себя Григор решил впредь не допускать подобных вольностей. Чтобы погасить раздражение девушки, он дружелюбно улыбнулся, как бы извиняясь. Она внешне смягчилась и медленно поплыла вокруг костра по ходу солнца, поглядывая то на парня, то на гидроплан.

– Сможешь снова биться с ними? Твой летун жив?

– Я… – Вновь слова замерли на языке. Что сказать? О перелете к англичанам? О том, как с темнотой подкралось малодушие?.. Огласить такое перед ней – постыдно, хоть сейчас срывай погоны с плеч. Хорош юнак – унесся и девицу бросил без защиты!..

Она смотрела выжидающе, пытливо, с какой-то скрытой надеждой. Этот синий взор возвращал Григору душевную силу, заставлял перебороть себя.

– …починю машину. Если сумею взлететь – найду, где взять боеприпасы и бензин. Здесь можно базироваться, озеро укромное, но мало места для разгона. Кроме того, веницы начнут искать… вас потревожат.

– Навряд ли, – чуть заносчиво улыбнулась Дайра. – Тебе нравится мое озеро?

– Некогда было любоваться. Еле сел на воду.

– Я боялась, что ты разобьешься.

Хотя Григор чувствовал себя натянуто, он не сдержался от бравады – словно после гонок, когда красотки осаждают смельчака-пилота. Щегольнешь под женский крик лихой фигурой пилотажа над трибунами – потом сбегутся щебетать и строить глазки: «Автограф! И мне, пожалуйста! Signor Tenente, voi un eccellente aviatore![3] Пригласите нас в кафану! Oui, oui, je veux boire avec vous votre vin local «Sang du Dragon»![4] Ясенка, сфотографируй нас! Ajmo zajedno![5]»

«Она боялась за меня? Хм!..»

– Был риск, – с небрежностью проронил он. – Но риск – мое ремесло.

– Значит, взлетишь, – кивнула Дайра убежденно.

– С катапультой было бы верней.

– Это… чем штурмуют крепости?

«Водина!.. Не зря говорят – водинцы живут в древности».

– Катапульта укороченного старта, – мягко, терпеливо заговорил Григор, пытаясь руками нарисовать в воздухе палубный разгонный механизм. – Такое устройство на сжатом воздухе…

– Потом, – отмахнулась она. – Полночь близится. Будь моим гостем, юнак. Я рада видеть тебя в своих владениях.

– Право, мне неловко… – Григор замялся, колеблясь между наслаждением видеть златовласую прелестницу и опасением переступить какую-то грань, лежащую прямо у его ног. Шаг ступишь, кивнешь – и где окажешься? Как бы не дальше, чем на Мальте…

Казалось, она удивлена, почти обижена:

– Отчего же неловко?

– Мы с вами едва знакомы. Такое приглашение – большая честь, но… надо ли давать повод для молвы?

– Ты воин, ты честен и смел, – открыто и твердо сказала она. – Тот, кто отважился сразиться с множеством врагов – желанный гость. Я принимаю тебя с чистым сердцем. Какие могут быть сомнения?

– Никаких. – Он шагнул к ней, протягивая руку и понимая, что выбор сделан.

Ее ладонь была удивительно нежной, теплой и сильной.

С приходом осени на Адриатике настал мертвый сезон. Участились дожди и шторма, рыбаки все реже выходили на лов сардины. То и дело голубое небо застилали плотные клубящиеся тучи – словно дым войны, ушедшей на юг. Там, вдали, войска ползали по лику земли как живые лишайники цвета хаки, слепо сталкиваясь между собой со вспышками и треском пальбы. Итальянцы увязли в Египте, а в Албании их теснили греки.

Те веницы, которым выпало служить на оккупированных островах Мореи – которой тотчас вернули «историческое» имя Трансдалмация, – считали, что оказались у Христа за пазухой. От фронта далеко, бомбы не падают, народ молчаливый и покорный. В новой провинции велено было соблюдать либерализм, так что месяц-два стояла тишина. То есть копилась злость. Цены при веницах выросли, а урожай скупали за гроши и увозили за Ядран, кормить прожорливых веницких баб и их грязный горластый приплод.

Тут выяснилось, что угроза расстрелом от саботажа не удерживает, а указ «Сдать оружие!» отнюдь не выполнен.

То один, то другой состав с продовольствием сходил с рельсов, не дойдя до порта. «Что вы хотите, синьоры? Узкоколейки ветхие, полвека как австрияками проложены!» – разводили руками путейцы, хоть у них перед носом водили дулом «беретты».

«Патрулировать на дрезинах!» – телефонировал штаб из провинциальной столицы, ныне именуемой Фортеза ди Дуче. Но даже перегон в десяток километров мог стать роковым. Ждешь-пождешь на разъезде, ан дрезина давно под откосом, а экипаж рапортует святому Петру: «Так и так, мол, доездились».

Расследуя происшествия, веницы узнали о завоеванной стране немало нового. Например, что партизан нет и быть не может.

– Да разве ж мы посмеем? Это все сенки пакостят.

– Perbacco, quello che è – «senki»?[6]

– Тени, синьор маджиоре, злые тени в подземельях. Солнце на зиму – сенки наружу. От них только крестом и молитвой…

Зато на море царило спокойствие. Англичане не рисковали проникать на Адриатику, югославы стерегли свой берег – можно заниматься каботажем без помех и без воздушного прикрытия. Для облета Трансдалмации оставили два звена «цапель». Z.506 по очереди с ленцой поднимались с воды и барражировали вдоль побережья, озирая воды и земли. Стоило «цапле» блеснуть в небесах, как с востока взлетал «рогожарский» или старенький «дорнье» – будто чичисбей, без которого синьоре грех выйти на люди.

Впрочем, кроме слежки друг за другом, у веницких и югославских пилотов была общая забота – столь же древняя, как сам Ядран.

Контрабандисты!

Они появились тут вместе с государствами и их таможнями. Пережили всех – римлян, византийцев, дожей и османов. Ими кишат бухты от Истрии до Черногории. Теперь, когда вместе с войной в Италию пришла дороговизна, для них пришла пора большой наживы. Сахар, табак, выпивка тайными путями потекли с Балкан на полуостров-сапог. Ночь страха – и куча лир в твоих руках!

В новом веке они обзавелись новым снаряжением. Что за огоньки перемигиваются по ночам на берегах Кадорского пролива? Это фонари моргают шторками жалюзи, беседуют азбукой Морзе, своим тайным кодом – назначают встречи, говорят, какой товар придет. У самых ушлых жохов имеются ламповые передатчики, даже армейские рации. Между ними идут в эфире загадочные разговоры:

– Две бутылки ракии и пршут в подарок вызывают толстого сербина. Две бутылки ракии и пршут…

Такая нелепица звучит день за днем, пока не прилетает отзыв:

– Эй, это мясо зовется иначе! Как?

– Пармская ветчина, приятель.

– Исправно. А цвет твоего приза?

– Серебристый.

– Чудо небесное! Ты жив?

– И невредим. Дело есть, встретиться бы…

Тут оба переходят на язык контрабандистов, в котором каждый остров и пролив имеют свое длинное имя-шараду. Сущая абракадабра!

– Что-нибудь нужно?

– То же, что в прошлый раз.

– Эге!

– Неужто не довезешь?

– Конь крепкий, выдюжит. Твой бы хребет не сломал.

Три ночи спустя – погода была безветренная, – «рогожарский» приводнился в Кадорском проливе, сообщив на базу в Дивулье:

– Правый мотор барахлит. Починимся сами.

Через час, ориентируясь по его огням, рядом опустился «южный» Ro.44, подрулил вплотную. К этому времени югославский экипаж уже погрузил в надувную лодку бомбы и патронные ленты.

– Ну, черт! – заорал Раде, приветствуя Григора. – Как уцелел, машину спас?

– Сам удивляюсь.

– Где базируешься?

– Извини, промолчу. Место заветное, такое лишь раз найти можно. Давай-ка поспешим, у меня вскоре работа намечается.

– Надеюсь, не у наших берегов.

– В открытом море. Веницкий транспорт везет снаряды. Им самое место на дне.

– Ясно, в Албанию идет. – Гулан сплюнул в черную воду. – Если удастся… греки за тебя свечу должны поставить. С ногу толщиной.

– Пойдет ли она мне, католику, на пользу?

– Брось!.. Станет бог разбирать, чей ты? Там по делам судят… Да, харчи возьмешь?

– Ракия есть?

– А то ж!

– Давай. У нас еще с полчаса времени.

Тревожно колебалось море; покачивались на поплавках гидропланы, тихо сносимые течением к северо-западу. На горизонте звездами мерцали редкие береговые огни.

Подвешивать бомбы с лодки, на плаву – дело не из простых, но Григор с умельцами из Дивулье управился быстро. Раде, сопя от натуги, поднимал в кабину и закреплял позади сиденья скатанные ленты.

– Смотрю, ты нашел себе гнездо что надо, – бросил он, спускаясь с крыла в лодку.

– С чего так решил?

– Нюхом, приятель. От тебя не только смазкой и бензином – бабой пахнет. Очагом, стряпней домашней… и еще чем-то, не разберу – вроде, духами, а может, цветами.

В ответ Григор лишь усмехнулся:

– Спасибо, напомнил – другой раз прихвати мне моторного масла.

Вскоре «южный» понесся прочь, взметая пенные гребни, и – во тьме еле видно было, – после короткого разгона поднялся в воздух.

В полдень пароход «Марина Фьоре», приняв на борт военный груз, отбыл из Анконы во Влеру. Погода стояла тихая, спокойное море лежало впереди, рейс не сулил неожиданностей. Всего триста миль прямого пути! Знай себе держи курс на зюйд-ост и для бодрости напевай вполголоса – пока не слышит старпом, правоверный фашист, – старую неаполитанскую на новый лад:

Где она, война?.. За морем, за горами. Говорят, там сильные бои. Глядишь, назад придется раненых везти. Держитесь, рагацци[7], мы тащим заряды для ваших орудий! Будет, чем греков попотчевать.

Поспешая не торопясь со своими девятью узлами хода, к часу ночи транспорт имел на траверзе правого борта мыс Гаргано, а слева – морейский остров Стрич. Вахтенный офицер на ходовом мостике ясно различал, как с обеих сторон ему дружелюбно подмигивают маяки – счастливого пути! Раньше эта узость Адриатики была излюбленным местом пиратских засад. Но теперь здешние воды – и впрямь Mare Nostrum, Наше Море, как говорит дуче. Флот крепко держит на замке пролив Отранто, греки нос высунуть бояться с Корфу. Плавай без опаски!

Вахтенный – второй помощник, – машинально взглянул на хронометр, когда по левому борту послышался шум самолета. «Как-то он низко идет, – всмотрелся второй в темень. – Топовых огней не видит, что ли?..»

Тут в черноте неба вспыхнул яркий свет, лучом выхватив бак, палубу за фок-мачтой и среднюю надстройку. Летящий прожектор быстро надвигался – и снижался, будто хотел расшибиться о борт парохода.

– Пресвятая дева!.. – крикнул рулевой, невольно пригибаясь и сжимая плечи.

– Отставить панику! – Сам не свой от неожиданности, второй не утратил офицерской выдержки. – Какого черта?.. Вверх! – гаркнул он, словно пилот мог его услышать. – Ручку на себя!.. Что они, перепились в Морее? Игруны собачьи!..

Урррраххх! – самолет взмыл и пронесся над самой мачтой. Отблески огней сверкнули на поплавках и плоскостях – Ro.44!

Выдохнув, второй дал волю гневу:

– Ракалия! Свинья с пропеллером!.. Чтоб ты сдох, ублюдок! Лети на фронт, там найдется дело для тебя! Хватит в тылу отсиживаться!

– Синьор суперкарго, – залопотал рулевой, – на нем знаки не наши.

– А чьи?

– Да эти, герцогские – в синем круге белый крест.

– Не мели чушь! Они давно отлетались. – Отметая версию матросика, второй волей-неволей признал про себя – эмблема в самом деле странная.

Лишний стаканчик граппы перед вахтой – и вот, соображение вязнет, будто на мели! Глаза видят, а ум тормозит.

«Где знак с фасциями? Где белая «бандероль» на фюзеляже? Похоже, это не Регия Аэронавтика… Тогда – кто?»

Удалившийся было гул мотора вновь надвигался, теперь спереди. Внезапное наитие шепнуло вахтенному, что замысловатые маневры гидроплана – неспроста и не к добру. Пьяный летчик?.. С чего б одиночке взлетать за полночь и шнырять над морем в поисках судов?

Он, снова включив курсовой прожектор, летел точно навстречу, на уровне заднего топового огня.

Суперкарго схватил микрофон корабельной трансляции и заговорил, четко произнося слова:

– Боевая тревога! Расчетам зенитных автоматов и прожекторной группе – занять места по боевому расписанию. Вахтенному радисту – сообщить о нападении неизвестного самолета на корабль.

Вдобавок он нажал кнопку звонка, огласив пароход пронзительным сигналом. Долго звонить не пришлось – очередь полудюймовых пуль прошила ходовую рубку, на чем закончилась служба суперкарго в Регия Марина. А вот рулевой с его привычкой пригибаться чуть что – выжил. Потом, распрямившись и судорожно держась за рукоятки штурвала, он видел сквозь выбитые лобовые окна рубки, как расчет опрометью бежит к баковой зенитке, а «светляки» – на прожекторный мостик. Гидроплан ушел ввысь.

«Не надо было «Тиритомбу» петь. Накаркал!»

С первого захода Григор прочел название и убедился, что перед ним действительно «Морской цветок». Глупо тратить боезапас по пустякам. Если цель, то стоящая.

Вторым заходом накрыл главный пост управления. Пара минут суматохи – хватит набрать высоту и атаковать с пикирования. Всего две бомбы, нельзя промахнуться. Благо «воздушную тревогу» на пароходе не объявили. Чего уж гасить ходовые огни, если враг над головой кружит, пора ловить его на прицел. Иллюминация была как раз, чтоб наводиться точней.

Веницкие морячки не зря ели свои макароны, а командиры не напрасно жучили их учебными тревогами. На снижении «южного» встретили мечущиеся лучи прожекторов и частые вспышки зенитных орудий. Где-то высоко за облаками гремел салют войне – рвались снаряды с самоликвидаторами.

Не думая – некогда! – о летящей навстречу смерти, Григор сосредоточился, представляя путь бомбы от гидроплана до верхней палубы позади грот-мачты.

Одним ударом – трюм и, если повезет, котельное отделение.

Первая – пошла!

Высотомер не поможет. Когда выходишь из пике низко над невидимым ночным морем, можно полагаться лишь на интуицию и опыт.

Сзади донесся грохот взрыва. Полыхнула багровая вспышка, отбросив длинную тень гидроплана на волны. Бомба сорвала и разметала в клочья трюмные люки, смела с юта старый сорокамиллиметровый «пом-пом» вместе с расчетом – но груз в трюме не детонировал. Передние прожекторы остались целы, а расчет на баке, как пить дать, менял второпях цилиндрические магазины.

«Милая, – мысленно погладил он круглобокую бомбу, висящую под крылом, – не подведи. И ты, старик, – словно провел он нежными руками вдоль фюзеляжа по плоскостям «южного», – мы ж одно целое, мы вытянем. Добьем их».

– Говорит «Марина Фьоре». Мы атакованы неопознанным военным самолетом! Ведем бой. На борту пожар. Наши координаты…

Огонь на палубе был отличным ориентиром. Набрав высоту, Григор восторженно и злобно полюбовался результатами своей работы. Неплохо. Осталось сделать последний штрих, чтоб завершить картину. Душа его пела, нервы звенели будто струны; он ощущал себя невесомым и быстрым, как ангел мести. Пикировать под большим углом? Лишнее. Сейчас он мог осязать ветер крыльями, дышать в унисон мотору, скользить стрижом между пронизывающими воздух снарядами. Послать бомбу так, чтобы она легла прямиком в разверстый трюм, и слышать ее воющий полет до последнего мгновения. Разворотом уйти в сторону. Уклониться от гигантского снопа осколков, поднявшегося над «Морским цветком» вместе с адским заревом и клубами дыма.

– Ну, я была права? – лукаво улыбалась Дайра, ероша его волосы. – Теперь будешь верить моим предсказаниям?

От Гри пахло всеми вытяжками земляного масла, какие есть в железном чреве летуна. Еще бойцовским по́том и сладким, крепким хорватским дингачем. Как прилетел, так и не снял комбинезон, куска не съел, только хватски осушил стакан красного – не разбавляя. Слабую беванду он не уважал. Занялся мотором:

– Самолет без ухода – никчемный макет!

Она слышала, как в его жилистом теле волнами ходит мышечная дрожь. Остывает после боя. Тронешь сейчас – искра ударит!

– Я сделал его, Дайринка. Он раскололся пополам – калоша ржавая! Затонул в две-три минуты. Но они смело дрались, хоть я застал их врасплох. Если на том свете встречу наводчика с бака – пожму руку. Пара снарядов свистнула у меня между крыльями. Чуть в сторону – стойка долой.

Так же, не раздеваясь, свалился на застланное шкурами ложе, уставив серые глаза в пещерный свод. Вслух мечтал о битвах.

– …да, милая кудесница моя, ты была кругом права! Название, скорость… что он будет без охранения. Понадеялись на свою власть над морем. Как ты смогла увидеть их заранее?

– По вдохновению. Умею. Когда во сне, когда наяву. – Она смеялась, любуясь им. Волны ее светлых волос накрывали изголовье ложа. Григор играл ими и вдыхал их тонкий аромат – вместе с цветочным запахом в сердце его проникала весна. Дым и пламень боя уходили прочь.

– Ты моя золотая награда. Чем же я заслужил твое сердце?

– Сам догадайся.

– С каждым днем ты все прекраснее.

– Это твоя сила отражается во мне. Как в озере. Чем лучше ты, тем лучше я, разве не просто?.. Будешь есть?

– Ни есть, ни пить, пока ты меня ласкаешь.

– Тогда останешься без ужина! – вскочила она легко, как лань.

Григор потянулся, пытаясь удержать ее за белую рубаху и хоть мельком увидеть запретные ноги Дайринки. Куда там – вмиг одернула подол, нахмурилась и пригрозила:

– Ни-ни. Берегись – удачу отниму.

Такая она, Дайра. Казалось бы, до волоска на коже знакома, целована, но всегда в ней остается секрет – да если б один!.. Словно Эрот, вся при свете не покажется. Но – если такова воля милой, это нерушимо.

Лампу она гасила сама.

– Что тебе покажет вещий сон?

– Кто знает?

– Вот бы – новый корабль!..

«Глупый. Хочу – тебя, чтоб и во сне не разлучаться…»

Но приснились корабли – старые, тяжелые венецианские галеры. Мерно взмахивая рядами весел, под гулкие удары барабанов шли они в виду кадорских берегов, издавая медный трубный рев и сизо дымя фитилями орудийных пальников.

Плыла война.

3. Авет

Вилла, где обосновались командиры звена «Кадори», принадлежала местному потомственному дворянину.

В Морее уйма лиц благородного звания, почти как в Италии, и столь же гордых. Одни опоясались мечами еще в эпоху Каролингов, другие возводят род к рыцарям Нормандской Роты, застрявшей тут при Четвертом крестовом походе, третьи – к венецианским нобилям, сумевшим ужиться с островными славянами.

Обеш (читай – барон), владевший виллой и участком, терпел постой оккупантов ровно три недели, пока веселые лейтенанты не предложили деньги за право пользоваться его винным погребом. Оскорбился! «Разве я трактирщик, чтоб торговать хлебом-солью?» Велел сложить вещи в старомодный экипаж и высокомерно отбыл в порт, а оттуда в Испанию. У средиземноморской знати по всем берегам родня и замшелые особняки с пыльными портретами и потертой мебелью.

Теперь лейтенанты курили у высокого окна, забрызганного снаружи нескончаемым зимним дождем, и поминали обеша добрым словом:

– Скукота без старикашки.

– Ворчлив был черт, но подпоить вечерком – заслушаться можно.

– Да, говорун… Сказочник! – посмеивался силач Франко Де Лука, старший в звене. – Как Франц Иосиф ему руку жал, шпагу вручал, как он с императрицей Сисси[8] прогуливался – верю, но что он сочинял про Морею – басни.

За окном вечерело. Погода была нелетная – на море волнение пять баллов, восточный ветер-леванат гнал низкие тучи. Тускло, серо, промозгло… Волку в пасть эту гнилую зиму Адриатики! В темнеющем саду перистые листья серебристых акаций тряслись под частыми каплями дождя. Пора цвести пушистым желтым шарикам на их ветвях, да холода не дают. Что за свинство!

– Франко, а если я вместо тебя возьму отпуск? Давай поменяемся – сначала я…

– На родину, к девчонкам? С местными не ладится?

– Дикарки, гайдуцкое семя… – с деланым презрением цедил младший. – Все язык понимают хоть сколько-то, а заговоришь, сразу: «Не разумием веницки!» При чем тут «веницки»? Я миланец!

– Мы все для них – веницы. Тебе ж дали разговорник? Учи!

– Еще чего. Пусть привыкают к хозяевам. По разговорнику только партизан допрашивать – «Кто твой командир?», «Сколько вас в отряде?», «Где англичане?».

– Где, где… в Греции высаживаются. А мы тут, как на цепи.

В прихожей слабо затренькал звонок.

– К нам гости, – заметил третий, приблизив лицо к окну и протирая запотевшее стекло. За акациями, у старинной чугунной калитки, маячила черная фигура в шляпе и плаще с поднятым воротником.

– Луиджи!.. – зычно позвал Франко денщика. – Иди, открой. Кого там на ночь глядя черти принесли…

– Барон вернулся! С испанским вином! Видишь – портфель у него.

– Старый обеш говорил – в темень, зимой, приходят лишь сенки…

– Типун тебе на язык, – ласково посулил Де Лука. – Гость в дом – Бог в дом!

Ну, хоть какое-то разнообразие в унылой жизни летчиков, прикованных к земле дождями и приказами! Где-то жизнь кипит, войска сражаются. Там дают награды и звания, а тут впору скиснуть от тоски. Пропащее место!

– Заодно расскажет, как оно в «невоюющей стране», – выступит каудильо за нас или струсит.

Оставив денщика заботиться о промокших шляпе и плаще, гость прошел прямиком к офицерам. Невысокий, тонкий и изящный, искусно причесанный, он в своем строгом партикулярном костюме словно вышел из витрины ателье. Такой лощеный синьор лет под шестьдесят, с платиновой проседью, тщательно выбритый и благоухающий вежеталем. Сухое лицо. Перстень с печаткой. Холеные ногти.

Его выправка и шаг смутили Франко. На душе заскребли кошки. «Это не шаркун паркетный. Как бы не ниже майора. В штатском!.. Из какой же он римской конторы?»

– Честь имею, господа. Граф Пьетро Меана делла Строцци.

– Добро пожаловать, граф. Отужинаете с нами?

– Благодарю, я хорошо закусил в местной кафане. Лейтенант, у меня к вам приватный разговор…

Ужинать Франко не пришлось. После беседы тет-а-тет ему кусок в горло не лез, только вино.

Начал граф с того, что предъявил Франко свое удостоверение сотрудника SIA[9]. Оказалось, он не майор, а подполковник.

– Как вам служится в Трансдалмации?

Де Лука сидел будто на иголках:

– Синьор тенетне колонельо, нельзя ли сразу к делу?

– Извольте. Вам известно, что с некоторых пор происходят… скажем так, странные дела? Ночные налеты. Одиночный самолет атакует наши военные склады, гарнизоны… Радио и пресса не афишируют такие происшествия, но Воздушная информационная служба в курсе. Уж вы-то, находясь здесь, должны знать об этом.

– М-м-м… да, слухи доносятся. Я не склонен доверять им. У страха, известно, глаза велики… Миномет на скрытой позиции – возможно, но самолет!.. Откуда? Сербы не решатся, англичанам далеко лететь, а грекам – не на чем и некогда, у них без того забот хватает. И размах не государственный. Булавочные уколы по мелким тыловым частям… Это сенки. Их работа.

– Вы поверили в сенков?.. – снисходительно улыбнулся граф.

– Как не поверить. Дюжину этих «теней» чрезвычайный суд приговорил к расстрелу. Не такие уж они бесплотные, как в сказках.

– …но вы их не встречали, – задумчиво закруглил подполковник, всматриваясь в лицо лейтенанта.

– А вы? – дерзко спросил Франко.

– Я побывал на всех местах происшествий, – словно не слыша его, заговорил граф неожиданно полицейским тоном. – И еще – я умею бомбить с тех пор, когда вы сморкались в мамин фартук. Умею различать воронки авиабомб и мин. Вы внимательно слушаете меня?

– Так точно, синьор тенетне колонельо.

– Итак, началось с гибели транспорта «Марина Фьоре» – в ноябре прошлого года, неподалеку отсюда. Трем бедолагам с парохода повезло – шлюпка при крене вывалилась из кильблоков, они доплыли до нее и спаслись. Рулевой смог подробно, насколько запомнил, описать напавший самолет. Морейский Ro.44, борт Ноль-Три – знакомо?..

Франко молчал.

– …а до того, в августе, вы рапортовали, что заставили Ro.44 снизиться в горах, и он разбился. Вы видели взрыв? Или обломки?

Не дождавшись ответа, граф продолжил:

– Мы продали Морее четыре «южных». Ноль-Один и Ноль-Два захвачены без боя, на стоянке. Ноль-Четыре сбит над морем возле Гляна. Ноль-Три… из-за него мы понесли в тот день самые тяжелые потери – он уничтожил трех «цапель», потом вы настигли его. Но теперь достоверность вашего рапорта вызывает сомнения. Что я должен сообщить в Рим? Что над островами кружит призрак гидроплана?

– Он не мог уцелеть, – глухо отозвался Де Лука, стараясь не встречаться взглядом с подполковником из SIA. – Угол снижения, скорость… в таком месте любой обречен. Я сам еле вырулил из этого провала.

– Любой… – притворно соглашаясь, покивал граф. – Личностью пилота Ноль-Три интересовались?

– К чему? В моих глазах он – труп. Какой-то мореец…

– Некоторые опасны даже после смерти. Григор Данцевич, двукратный победитель гонок Кларитан. Почерк – предельно короткий взлет и посадка.

– Все равно – невозможно!

– У погибших с «Марина Фьоре» иное мнение. Они уверены, что он живехонек. Знаете, что – пока я придержу доклад для Рима. Хочется приложить к нему фото обломков Ноль-Третьего.

Впервые за время тягостной беседы Франко посмотрел на графа с надеждой.

– Репутация каждого пилота Регия Аэронавтика дорога мне как собственная, – строго молвил тот. – Я даю вам шанс загладить промах. Ошибиться может любой… Кстати, где он снизился тогда? Покажите на карте.

Со времен авиационного училища Франко не разворачивал карты так быстро.

– Здесь. На этом участке. Там сильно изрезанный рельеф с перепадами высот, лесистые горы и ущелья.

– Водина… – В голосе графа ему послышалась… растерянность, досада? Пожевав губами, подполковник едва слышно добавил: – Мне следовало догадаться сразу.

– Малодоступный район. Я шел низко, туман затруднял обзор. Вряд ли точно скажу, куда упал Ноль-Третий. Там множество озер.

– Двадцать. Двадцать дев.

– Кого?..

– Это мифы. Вы же небылицы отвергаете, не так ли?

– Водинки – вполне натуральные девки, встречал. В допотопных платьях, а глаза… как у бодливых коз. Сроду к таким не подступлюсь.

– Упаси бог. Особенно к тем, у кого платье до земли и кудри до колен. Даже если к ним потянет до самозабвения.

– Местные дворянки? Нечто из ряда вон?

– В оперу ходите? – внезапно спросил граф.

– Сейчас редко, – ответил Франко, чуть оторопев, – а раньше бывал. Из училища ездили в Неаполь, в театр Сан-Карло. В Ла Скала выбирались только на премьеры…

Пьетро слегка умилился, оттаял:

– Любите Пуччини?

– О, да! «Манон Леско», «Вилии», «Богема»…

– Вспомните «Вилий».

– Как же – особенно «Не забывай меня!» в первом акте, или «Назад к счастливым дням» во втором…

– Речь о сюжете.

– Но… граф, разве в опере важен сюжет? Музыка, вокал… а либретто – бумажка.

– Боже, во что превратились театралы, – сокрушенно вздохнул граф. – Упадок!.. Раньше мы все знали досконально – первоисточник, перевод…

– Извините, но у гидроплана и Пуччини нет ничего общего.

– Вилии. Славяне зовут их – вилы. Ну-с, испытаем вашу память. Второй акт, ария «Святая душа моей дочери» – «Se la leggenda…»

– «Если легенда о вилиях истинна…» Так то легенда! Духи девиц, умерших от разбитого сердца…

Граф готов был выругаться, но сдержался:

– Духи!.. Ваш разум недоступен. Ваши познания малы. Вы живете здесь полгода и уяснили только то, что сенки – это партизаны. А если вам предстанет сенк?

– Надеюсь, успею достать пистолет.

– Успеть бы понять, что штаны замарали. В отличие от вас я видел сенка. Но я был готов и защищен.

– На спиритическом сеансе? – Франко позволил себе пошутить. Видимо, граф склонен помочь ему, но пока дает понять, насколько он неизмеримо опытнее.

– Километрах в сорока отсюда. В тринадцатом году. Нас, любознательных, много кружилось возле балканских войн. Наука, этнография, обряды – всякое бывало.

«Ты уже тогда шпионил?» – Де Лука проникся невольным уважением к подполковнику.

– И вилы являлись?

– Бог миловал. Это вовсе не то, что на сцене Сан-Карло. Впрочем… – граф поднял глаза к бронзовому канделябру на каминной полке. Подставка его была отлита в виде юной крылатой девы, поднявшей в руке рожки для свечей.

– …в те годы надо было рискнуть. Теперь поздно. Седина не для вил. Они – сама молодость, вечная весна…

– Сомневаюсь, что горные феи играют какую-то роль в этом деле, – заговорил Франко, перекрыв гаснущий голос подполковника. – Граф, я признателен вам за поддержку… и сведения о пилоте. Если он в самом деле жив и скрывается на одном из озер, то я найду его. И доведу работу до конца.

– Удачи, синьор тененте. Хоть вы маловер – причаститесь, исповедуйтесь, носите крест, данный матерью. Советую выйти один на один. Они ценят доблесть.

– Маневренный бой на скорости, на пулеметах – не рыцарский турнир. Там, на прошлой войне, разве вы бились по правилам Средних веков?

– У нас были принципы, – тихо и жестко ответил граф. – Были рыцари – д’Аннунцио, Красный барон фон Рихтгофен. Были традиции – целовать любимую перед полетом, щадить врага, истратившего патроны. Мы знали, что небо – не поле брани, а вся жизнь. Если вам повезет состариться, вы осознаете, каково жить без неба…

– Славные были времена! – прищелкнул языком Франко. – Но сегодня важнее моторы и плотность огня. А вилы… в английской сказке феи умирают, когда в них не верят. Прошел их век! Теперь вилии только на сцене.

– Там, где люди не тревожат старину, много что сохраняется.

– Два захода в ясную погоду, – открыл Франко свои планы. – Первый – рекогносцировка, второй – прицельное бомбометание. Скоро март, небо расчистится, вот тогда…

– Вижу, я не убедил вас. Жаль. Вы не спешите ужинать? Тогда будьте любезны проводить меня на оружейный склад. И вызовите каптенармуса, пусть принесет документацию по ГСМ, боеприпасам и инвентарю.

– Будет исполнено, – недоуменно ответил Франко. – Вы намерены провести ревизию?

– Дознание, сынок. Почему-то призрак никогда не появлялся над базами звеньев «Кадори» и «Бари», а других воздушных баз в Трансдалмации нет. На его месте я бы тоже избегал бомбить места, где можно разжиться авиационным бензином. Логично?

Как на грех, в портфеле графа Меана делла Строцци было не испанское вино, а бумаги о том, сколько и чего отгружено базам «цапель». Душераздирающий разговор с каптенармусом тянулся допоздна – с криками, божбой и призванием всех святых в свидетели. После чего унтер-офицера пришлось взять под стражу и отправить в тюрьму комендатуры, а Франко совсем потерял аппетит.

Зацвел нежно-розовый миндаль, над Далмацией простерлась чистая синева небес. По всем берегам пели модную песню из «Багдадского вора»:

– Теперь ни черта не достать, – печалился Раде, – каждый патрон на счету. И с горючкой стало туго…

– У нас то же самое. Был у меня родник бензина – пересох, – в тон ему хмуро отвечал Григор.

Оба в штатском, они сидели за скалой, пока контрабандисты грузили в лодку канистры. Когда плыть, еще не решили – выжидали, пока «цапля» сделает облет, а итальянские береговые патрули устанут озирать пролив. Под покровом ночи проворачивать дела куда сподручнее, да вот беда – ночи все короче!

Чтобы развеять уныние, Раде подмигнул и вытащил из-за пазухи сложенный, помятый номер белградской «Политики»:

– Ты у нас – сенсация! Держи, на островах такого не прочтешь…

«Страшан авет лети изнад Јадран?»[11] – с усилием вчитался Григор в кириллицу броского заголовка.

«Заслуживающий доверия источник сообщает: войска в Морее несут потери из-за нападений неизвестного гидроплана, носящего знаки герцогских ВВС. Среди морейцев этот таинственный боевой самолет получил имя Призрак…»

Григор слегка возгордился.

«Все-таки слухи просачиваются наружу… Значит, «Политика» рискнула своим реноме, чтобы уязвить Муссолини. Вопрос, кто поверит?.. Много ли свободной прессы осталось в Европе? Тут фашисты, там нацисты… Нет, пусть все знают, кто может».

– Пожалуй, и греки перепечатают, – вернул он газету.

– Со смаком! Еще отсебятины прибавят. А там и Би-Би-Си озвучит. Прошумишь!

– Хм. Я на это не рассчитывал, но мысль занятная. Хотя, от пары бомб шуму немного…

– Как себя подать и куда бомбы приложить! Но ты особо не гусарь, чтоб тебя не выследили. Итальяшки не такие беззаботные тетери, какими порой кажутся. Наши удальцы, – Раде повел круглой головой в сторону моря, намекая на контрабандистов, – поговаривают, что итальяно ходят вдоль берега на катерах, каждую бухту проверяют. Ты ведь «южного» в пещере держишь?.. Будь осторожен.

– Постараюсь. А ты… – замялся Григор, прикидывая, как говорить дальше, – …скоро не сможешь видеться со мной.

– Что так? – насторожился серб.

– У вас будут большие события. Откуда известно – не суть важно. Просто поверь. В конце марта случится военный переворот. Если тебе кто-то дорог… спрячь их в горах, в самой глуши.

– Погоди… переворот… а прятаться зачем? – опешил Раде.

– Немцы захватят Югославию. Хорваты вас предадут, станут убивать. Бежать будет некуда. Только драться.

Словно громом пришибленный, Раде оцепенело смотрел на печального морейца, пытаясь понять – откуда, с чего эти пророчества?

– Я спрашивал о вас, – ответил Григор на его немой вопрос. – Все плохо. Кругом враги. Про тебя было сказано, что сможешь перелететь в Египет.

– Нет уж, – набычившись, выдавил Раде сквозь зубы, – если судьба выжить, я останусь. Но тебе – спасибо. Значит, пора собирать боеприпасы в скрытни…

– И побольше. Пригодятся. – Григор встал. – Пойду с удальцами потолкую.

Судя по тому, как контрабандисты поглядывали на него, морейские подельники успели кое-что рассказать им о заказчике. Усатый вожак местных теперь держался предупредительно, если не опасливо, и уже называл Григора не «приятель», а «господин».

– Все спроворим, как договорились. Но дельце опасное…

– За смелость прибавлю. Держи задаток. – При всех, чтоб не осталось сомнений, Григор зачерпнул из кармана горсть монет и протянул ему. – Остальное выдам на Кадоре.

Прежде, чем взять, усач осенил себя крестным знамением и перекрестил деньги в ладони морейца.

– Боишься, в листья обратятся? – с прищуром тихо молвил Григор.

«Боже милый, сплошь золото старой чеканки! Цехины, дукаты!.. И не пробитые, не с ожерелий сняты! Словно в песне о сокровищах царя Неманя… Лучше не знать, где это взято, от кого».

Принимая, усатый невольно отвесил поклон. Остальные тоже поклонились.

Назад на материк плыли под утро, взбудораженные и веселые. Кой там багдадский вор!.. Озолотились без боя, без крови! Ждите, женщины, обновок, а девушки – подарков!

Один молодой, ставя парус, от полноты чувств затянул на гуслярский лад:

– Сегодня мы танцуем, славим цветение земли, – важно объявила Дайра поутру. – Погода будет славная. Ты занимайся летуном и к нам не ходи.

– Кто будет в гости? – только и спросил Григор, поднимаясь с ложа. Выпроставшись из-под покрывала, он сладко потянулся в колеблющемся свете – зеркально отраженное от озера, мягкое сияние зари вливалось во вход пещеры, играло бликами на стенах. Дайра, натянув покрывало повыше, молча любовалась его ладной фигурой, казавшейся сейчас статуей молодого бога.

Он привык к тому, что водить хоровод с Двадцатью Девами – даже с двумя! – нельзя. Это Дайра ему запретила с самого начала: «Только со мной, иначе из гор не уйдешь». А выходить в мир приходилось – и с ней в том числе. Она давно не покидала озера, но когда сблизилась с ним, ей вдруг захотелось: «Пойдем!» Что возразишь на женское желание?.. Сам заплетал в косы ее золотые волосы, сам под платок укладывал.

Даже в кинематограф напросилась. «Что это?» – «Милая, там сенков на белой простыне показывают». – «Сенков?.. И не боятся, что вдруг с простыни сойдут?» Поняла ли кино про багдадского вора, неизвестно, но много смеялась: «Какие ж это сенки? Просто тени!»

Для выхода к людям она превозмогла себя – надела сапожки со шнуровкой и платье по щиколотку. На них безмолвно, вежливо косились, расступались перед ними. Только веницы, солдаты в увольнительной, позволили себе воскликнуть «Il mio Dio, che bellezza![12]», но от взгляда Григора попятились и смолкли.

– Придут Тиха и Янира.

– Стоит ли танцевать? Побереглась бы.

Дайра зашевелилась под тканью, нащупывая ладонью живот.

– Он еще совсем маленький. Как желудь. Ну, иди! Я буду одеваться.

Как был, нагой, он легко побежал к озеру и без всплеска прыгнул рыбкой в синюю глубину. У-уххх! После тепла постельного гнезда – холод хрустальной воды! Свежий, будто прозрачный, Григор вынырнул, фыркнул, словно тюлень-монах, и поплыл саженками.

Девы, девы – вон они, на другом берегу, машут цветущими ветвями, кричат по-птичьи звонко, зовут Дайру на пляски. Развеваются их волосы и рубахи – манящее кружение, не одного юнака сгубило, не одного парня отняло у отца-матери. Над ними – нимб летящих лепестков или бабочек…

Чтобы не заглядеться, лучше сосредоточиться у рации.

Хотя из рации льется одно расстройство. Похвальба германцев – бьют англичан на Крите, в Датском проливе потопили крейсер «Худ». От Греции и Югославии одни названия остались, и те с черным клеймом «Оккупация». Где теперь крепыш Раде?.. В плену? В партизанах?

Отвлекись, юнак! «Южный» – как женщина, ему тоже нужна ласка и забота. Поверни рукой винт, проверь компрессию. Убедись, что провода надежно присоединены к свечам. Открой бензиновый кран, масляный.

«Запущу – а девы сразу в крик, – думал он, заливая масло в коробку распределения. – Майский танец им нарушил!.. Да что это я? – замер Григор, поняв, что руки сами, спешно, уверенно и безотчетно готовят «южного» к старту. – Зачем?..»

Здесь, на озере, чутье впятеро сильнее, оно раньше ума подскажет, что делать.

Значит…

Что-то будет?

Сектор дросселя – на шестьсот оборотов в минуту. Залить мотор. Винт на компрессию.

И – вот оно! Самолет над горами! Пока не виден, звук летит впереди него.

– Дайра!.. Уходите! – закричал он что есть сил, махая руками, чтобы привлечь внимание дев. – В лес! В тень!

Не слышат! Затанцевались, закружились – уже не три девы, а вихрь золотистых волос, плещущих рубах.

Мотор зарокотал. Режим малого газа. Скорей, скорей же!..

«Цапля» появилась из-за гребня горы – плавно скользящая крестообразная тень. Славная погода, призванная девами, была бомберу словно подарок – озеро как на ладони, «южный» ясно виден на воде. Но вениц летел по линии от гидроплана к танцу.

Когда он сбросил бомбы, Григор уже шел на подъем на полном газу, яростно молясь: «Только не Дайра! Только мимо!» Взлетая – круче угол подъема никогда не брал! – он услышал за спиной, внизу, глухие гулкие разрывы.

Не оглянулся.

– Говорит Кадори-Первый, – ликуя, радировал Франко. – Найдена база сенков в районе Водина. Нанесен бомбовый удар. Координаты противника…

– Ты покойник! – ответили ему, а стрелок верхней турели завопил:

– Синьор тененте, он сзади!

Загремел пулемет, выбрасывая струю полудюймовых пуль. Ro.44, не открывая огня, отклонился, ушел с линии прицела. Франко прибавил обороты:

– Кадори, меня атакуют. Второму и Третьему – подняться в воздух!

– Кадори-Первый, кто атакует? Ваши координаты?

Иметь врага на хвосте – гиблое дело. Теперь преимущество в скорости мало помогало Де Луке. Хотя можно оторваться от Призрака, выйти на боевой разворот и встретить его курсовыми пулеметами.

Он начал набор высоты. Вот-вот мореец отстанет…

Тут короткая очередь «южного» пробила ему мотор правого крыла. «Цапля» задымила, кренясь. С проклятиями Франко выровнял машину – а чертов Призрак шел по стелящемуся дымному следу то выше, то ниже, будто примеряясь, как вернее нанести удар.

– Кадори, я подбит! Направляюсь к базе.

Взахлеб тарахтела турель, тщетно пытаясь поймать очередью неуловимый Ro.44 – тот словно танцевал в воздухе. Так оса вьется над вареньем, уклоняясь от неуклюжих взмахов человеческой руки…

…и жалит!

Летящая пара вырвалась за пределы гор. «Южный» и «цапля» неслись над долиной. Люди замирали, задирали головы – большой трехмоторный самолет постепенно снижался, прочерчивая небо полосой черного дыма, а мелкий серебристый биплан преследовал его.

– Что творится, сосед, а?

– Да никак Авет гонит веница!

– Авет! Авет!

– Лупи окаянного!

Скорости сравнялись, потом издыхающая «цапля» поползла на последнем моторе. Методично, экономными очередями Призрак добивал врага. Поравнялся с Франко – холодное, свирепое лицо над краем открытой кабины. Показал рукой – большой палец вниз. Недвусмысленный жест: «Смерть!» Ответить, кроме отборных проклятий, Франко было нечем.

«Зря я графа не послушал».

Сделав разворот, Григор прикончил его десятком пуль в фонарь и, оставив веница гореть на земле, поспешил к Водине. Долина вопила и рукоплескала ему вслед, даже не догадываясь, какая боль сжигает сердце Призрака.

– Кадори, слушайте меня. Я – Авет, я ваш страх. Если хоть волос упал с ее головы, я буду убивать вас днем и ночью. Я доберусь до вонючего вашего дуче и размажу его. Вы сдохнете на моей земле!

При заходе на озеро даже смотреть было страшно – вдруг найдешь тела возле взрывной воронки, недвижимые, застывшие. Над котловиной сгустился знакомый туман, скрывавший базу от чужих глаз, но он видел сквозь эту завесу – очертанья берегов, ровная синяя вода…

И три фигуры у кромки воды, приветственно машущие ему ветвями в цвету.

«Жива. Жива! Что еще надо?»

Но приводнившись и подруливая к месту стоянки, он уже знал, что нужно сделать.

Исполнить сказанные слова.

Бомбить Рим.

4. Рим

Вечный город встретил графа Пьетро уличным шумом, жарким солнцем и броскими заголовками газет – Гитлер атаковал Россию! Мировая заваруха развернулась во всю мощь. Только Штаты остались «над схваткой», пользуясь этим, чтобы наторговаться пожирней.

«До сих пор ефрейтору везло как наглецу, – думал Пьетро, читая берлинские новости в «Ла Стампа». – По зубам ли ему такой кусок?.. О, уже готов приказ – отправить на подмогу наш экспедиционный корпус! Будто у нас мало фронтов, а людей и ресурсов – не счесть».

Пришлось надеть форму, от которой он отвык в долгой командировке. Дело даже не в воинской дисциплине – если ты осознанно собрался совершить безумство, надо выглядеть подобающим образом. Осанка, вид, орлиный взор, чеканный слог. Безупречный стиль доклада, заготовленного для вышестоящего начальства: «Строго секретно. В единственном экземпляре. Копировать запрещено». Была в этом некая театральность, которую Пьетро любил давно и нежно.

И тайный диалог – глаза в глаза, – с главой SIA, безмолвно идущий поверх пустых дежурных фраз.

– С возвращением, граф.

«Надо было в Ливию тебя, следить за Роммелем. Дружен с немцами, масса знакомых – прижился бы в победном штабе и сюда носа не казал. Давал бы им полезные советы времен прошлой войны…»

– Благодарю вас.

«Читай, читай. Там все по рубрикам – как немцы расположились в Сербии, что в Греции поделывают. Спасибо за паспорта, какие мне выдали. Сработаны отлично. Судя по топорной слежке с перебоями, следили дежурные пентюхи из военной администрации – просто для порядка. Не абвер и уж точно не гестапо».

– Как погода на Балканах?

«Миссия была специально для тебя – в теплых краях, где веет ласковый ветер. Остаток дней надо проводить с комфортом, верно? Герцогини, маркизы и другие побитые молью чучела предков могут быть довольны – мы заботливо храним тебя, чтобы ты целеньким присоединился к ним в кунсткамере. Если такие люди просят, как им откажешь!..»

– Становится жарко.

«В тексте ты встретишь фамилию Броз и кличку Тито. Запомни. Названия «сенки», «четники» – тоже. Пока все «дранг нах остен», они будут в тылу. Как бы вам не вспомнить про удар в спину из «Нибелунгов». Но ведь ты в оперу не ходишь?.. Или не знаешь либретто?»

Читая доклад, глава SIA кивал, одобрительно мычал, делал пометки и – вот он, заветный миг, – добрался до раздела «О потерях ВВС в Трансдалмации».

Начал вскидывать глаза на Пьетро. Раз, другой. Третий. Вздохнул.

«Наконец-то. Теперь тебе никакие связи не помогут оставаться на службе. Потому что, милый граф, психиатрия – это серьезно!»

– Насчет гидроплана… то есть гидропланов… – начал шеф авиационной разведки, не зная, как бы поделикатнее объяснить его сиятельству, что у того нелады с головой.

– Мне следовало написать подробнее?

– И этого довольно. Граф, я… не смогу подать эти сведения наверх. Ни в какой смягченной форме.

– Я отдаю себе отчет в том, что мои выводы…

– Дорогой Пьетро, – заговорил глава так мягко, убаюкивающее, словно уже нажал потайную кнопку и ждал, когда вбегут дюжие санитары, – мы ценим ваш огромный опыт, знание языков и ученость. Ваши заслуги…

Начал вслух перелистывать на память личное дело Меана делла Строцци. Особо остановился на Абиссинии. Расточал такие похвалы, словно граф лежал в гробу, в белых кружевах, засыпанный цветами.

– …полностью располагая своим временем, вы сможете прославить империю новыми успехами на научном поприще.

– Уверяю вас – во всем, касающемся вил, мой доклад предельно точен.

Пьетро говорил чистую правду. Столь же чистая правда была на листах доклада, но именно этого никто знать не хотел. Чем громче ты гласишь об истине, тем шире круг пустоты возле тебя. Пойдешь в газету – осмеют. Предложишь в академический журнал – попрощайся с добрым именем, запишут в мистики. Франко Де Лука с экипажем поплатились за неверие – кто будет следующим?

– Я позабочусь, чтобы отставку вам оформили без проволочек. И похлопочу о награждении. Вы плодотворно служили Италии – но годы, годы!.. Пора на покой, верно?

– Вы приглашены на день рождения дуче? – обернувшись, спросил Пьетро уже в дверях.

– Да, но какое отношение…

– Попробуйте повторить эти слова ему – насчет прожитых лет и «пора на покой». Он мой ровесник.

«А вдруг граф – нормальный?» – мелькнуло у шефа SIA.

Потом вспомнился доклад о горных вилах.

«Из немецких знакомств тебе недостает одного – с доктором Альцгеймером. Арриведерчи, дедушка».

Пару дней Пьетро отсиживался в римской квартире, писал письма. Сыну – в Триполи, откуда тот летал на «стреле» G.50 драться с британскими «харрикейнами». Дочке – в Малагу, где она песталась с двойняшками. Всем одно, хотя разными словами: «Под нелепым предлогом меня отправляют в отставку». Пожалуйста, перлюстрируйте!

Дав коллегам время ознакомиться с его перепиской, вышел прогуляться – надо же им и квартиру обшарить, вдруг там копия доклада под паркетом спрятана. Вышел – и пропал. Человеку, который мог исчезнуть посреди лысой глинобитной Аддис-Абебы, потеряться в лабиринте узких улочек Трастевере – раз плюнуть. А там через Тибр и в гетто, к Изакко-антикварию.

Прожженного Изакко трудно удивить, но даже он зашевелил бровями, когда гость надел резиновые перчатки и достал кропило – серебряный дырчатый шарик на ручке.

– Хочешь меня окрестить? Я староват для таких штучек.

– Для гешефта ты вечно молод, старина. И не настолько слеп, как притворяешься. Дай-ка блюдо.

На мейсенский фарфор посыпались цехины из мешочка. Очарованный золотым звоном Изакко заметил, что гость избегает касаться монет. Зная увлечения синьора делла Строцци и то, что он не шутит с древностью, антикварий на всякий случай попятился:

– Сомнительные деньги?

– Вот сейчас и проверим. Experimentum crucis[13] никогда не помешает. Конфисковал у одной продажной бестии, но вот чье это золото – вопрос…

Пока Пьетро совершал обряд, Изакко жался в углу, бурча под нос:

– Ну, если до сих пор не рассыпалось… Ты слишком осторожен!

– Порядок. Дело за тобой – обменять на доллары.

– Доллары!.. Кто знает, какой теперь курс у цехинов?..

– Музейный. К тебе ходят нумизматы, верно?

Жалобно кряхтя, Изакко выкладывал пачки зеленых купюр, а Пьетро, покуривая, считал их глазами.

– Хочешь купить дом? – допытывался антикварий.

– Поместье.

– Принеси еще три раза по столько – купишь виллу в Риме. Я помогу скинуть цену.

– Мне нужна усадьба там, где не будут бомбить.

– А что…

– Ничего. Слишком много побед. По закону луны и звезд это означает, что близко время поражений.

Плакат «Выявляй бандитов! За точные сведения о сенках награда 1000 дукатов» был надежно приклеен к столбу террасы и вдобавок покрыт лаком, чтобы не отодрали.

– Можно соскоблить, – посоветовал Григор владельцу кафаны. Тот, безмерно довольный, что к нему в знойный полдень пришла парочка (а раньше приезжие с пляжей ручьями текли!), суетился возле столика молодых супругов, что есть сил стараясь угодить.

– Неловко будет, господин. Зайдут веницы, увидят, начнутся неприятности…

– Я могу помочь, – предложила Дайра. – Принеси воды.

– Ох, госпожа моя, чем тут поможешь!.. – вздохнул хозяин, утирая пот.

Стоя рядом с золотоволосой молодкой, пузатый кафанщик чувствовал себя легко и бодро, как в парнях. Словно ни лысины на голове, ни брюха под фартуком, а ноги сами движутся, будто готовы в пляс.

Казалось бы, краше дня не придумать – море бирюзовое играет, блещет галечный пляж под изжелта-белым каменистым склоном, сосны у кромки бухты слегка колышутся… благодать! Но едва вошла в кафану синеокая – влилась волна ароматов, словно ветерок летел следом за нею, нес запахи розмарина и лаванды. Дышать не надышишься.

– Непочатой воды, – уточнила красавица.

– А?.. – Толстяк заморгал, потом встряхнулся. Тут не зевай, раз везенье само в руки идет! – Катица!.. Кайя, ты куда запропастилась?.. Непочатой воды госпоже! – Громко так; наверное, все в кафане слышали.

С кухоньки выглянула круглобокая – в отца, – сердитая девица, конопатое лицо, как воробьиное яйцо:

– Тата, да разве я вила, чтоб среди дня такую воду… Ай! – встретив синий взгляд гостьи, она в испуге сжалась, закусив край фартука.

– В подвале, где со стены каплет, – со знанием дела намекнула Дайра.

Григор зашептал ей, пока хозяйское семейство суетилось, с ног сбиваясь:

– Воздержалась бы.

– Внутри они хорошие и добрые. Живут без ласки, потому и хмурые. Пусть им посветлеет, как нам.

– Пусть. А вдруг опять всю деревню скличут?

Вспомнив, Дайра рассмеялась, прикрыла рот ладонью. Да, вот была сутолока!.. Гри едва пистолет не достал – в потолок стрелять, чтобы выход расчистили. А то вплотную встали на колени, малышей протягивая: «Госпожа золотая, окропи чадо! И моего! И мою!» Детки такие славные, разве кого-то можно обделить, если в тебе счастья через край?

Но Гри прав, в каждой кафане шум устраивать – не дело.

– И кто нас тут ждет? – искоса посматривал он по сторонам, управляясь с жареной на вертеле бараньей требухой.

Что Дайринка – мастерица наперед угадывать, он теперь твердо знал. Пусть не каждый шаг предвидела, но важное – могла. Но с зари идти по козьим тропам, чтобы к полудню сесть за стол в полупустом трактире и ждать какого-то свидания… это было внове.

Зато горного ветра хлебнули вдосталь и аппетит нагуляли! Вышли по холодку, в синей предрассветной тени, когда между деревьями и за камнями еще шуршат, шевелятся и тают ночные тени. Босая, Дайра скользила впереди, порою вспархивая над тропой, своим звонким пением пробуждая цветы – те раскрывали ей навстречу сонные глаза, распрямлялись и посылали госпоже воздушные поцелуи, полные запахом нектара. Тонкие ручьи журчали, сплетая для нее мелодию, их брызги старались долететь и увлажнить край ее платья. Шагавший следом Григор с ее сапогами, перекинутыми через плечо, старался ступать как можно тише, чтобы не нарушить музыку расцветающего утра. Наконец, на перевале Дайра воспарила, раскинув руки – и солнечный свет подхватил ее, понес над скалами, сияющую и поющую. Впору было перестать дышать, зажать сердце в горсти, чтоб беззвучно упиваться видом милой, реющей над землей – белая птица с золотыми крыльями на фоне лазурного пролива…

– Не знаю кто, – ответила она беспечно, отщипнув от лепешки с сардинами. – Не ждет – просто зайдет перекусить. Он объявится. Может, сидит внутри, где темно?

Терраса считалась местом для господ, отсюда открывалась восхитительная панорама моря и далеких солнечно-желтых берегов Далмации, а Дайра всегда безошибочно занимала лучшее место, как хозяйка. В результате они тут сидели одни, а редкие – по пальцам сосчитаешь, – полуденные посетители привычно гнездились в низкой тенистой комнате, именуемой «вульгарно зало». Их Григор походя осмотрел, бегло и цепко – ни одного сельского стражника. Единственный, кто одет по-городскому – похоже, местный лекарь или учитель, уткнувшийся в газету.

– Вот, – запыхавшаяся Катица в поклоне подала обеими руками чашу, налитую едва на треть. – Больше не накапало, бог мне свидетель…

– Веснушки мешают? – спросила Дайра, царским жестом омочив пальцы в чаше.

– Ага, – затрясла та головой. – Даже парень смеется. Рябунькой кличет…

– Избавляю от них. – Дайра провела рукой по ее лицу, потному от страха и волнения. – Теперь ступай и молчи. Эй! Куда? Оставь мне чашу!..

Посмеиваясь, она повернулась к Григору:

– Теперь ты.

– Мажь, – подставился он.

– Зачем тебе?.. Ты в озере омыт! Протри бумажку на столбе и напиши, что хочешь. Веницы и подлецы будут видеть свое, наши – свое.

– Ах, вон что… Хозяин! Карандаш мне.

Очистив плакат от призыва к предательству, он крупно, с нажимом, начертал из баллады:

– Еще чего-нибудь желаете? – вился вокруг ликующий кафанщик. – Все за счет заведения! Хоть барана целиком зажарю. Не собрать ли винца, мясца в дорогу?.. Да, вам господин из зала кланяться велел, – подал он визитку.

Григор принял, прочел – «Петар Меански, властель Меаны». Хм, герб и графская корона с девятью жемчужинами… Провел визиткой у носа – свежая, печатной краской пахнет.

– Что-то я таких не помню – из Меаны. Где это?

– Холм такой, там старые развалины, дубами поросли. Но вот – приехал один, вроде вениц, не то француз, велел ограду ставить… Крыши у него нет, живет на постое у синих монахов, в странноприимном доме. По-нашенски говорит верно, а все равно слышно – чужак.

– Я помню, – вмешалась Дайра. – Давно их тут не видела… Зови.

– Давно – с каких пор? – Григор привык, что годы Дайринка считала по-своему, без чисел, по герцогам и войнам.

– Ой, не помню! Когда из аркебуз стреляли.

Господин, напросившийся к ним за стол, пришел не сразу. Сперва счастливая Катица подала поднос с дарами – лепешки, атласные ленты, свежие махровые левкои. То же самое деревенские, подданные Дайры, оставляли ей у заветных камней. Затем тот, принятый Григором за провинциального доктора, приблизился, остановился за три шага и отвесил поклон по-старинному, коснувшись пола рукой. Его сухощавое лицо, казалось, застыло в напряжении, а глаза, окруженные лучиками морщин, блестели от сдерживаемых слез.

– Златая госпожа, примите мое восхищение… – Голос его сбивался. Подойдя ближе, он опустился на колено и с трепетом взял протянутую ладонь Дайры, чтобы запечатлеть на ней поцелуй.

– Встань, властель Меаны. Долго же вы скитались по чужбине.

– Пять веков, златая госпожа, как один день.

– Здесь твой дом. Вези сюда детей, вам будет благо. Раздели с нами трапезу.

– Но сначала прочти, что написано, – указал на плакат недоверчивый Григор.

– «Псы венецианские…»

– Простите, граф, что усомнился в вас. Позвольте в знак примирения звать вас дядюшкой.

– Пожалуйста, Григор.

– Вот как – вы меня знаете?..

– …или Авет, да?.. Я не обычный странник. – Граф впервые улыбнулся. – Надеюсь, ваши родные в безопасности?

– О, да, они живут в горах на Баре! – заговорила Дайра уже свойски. – Пишут нам. Хотят посмотреть, кого выбрал Гри, но море…

– Можно пересекать и соленые воды, – в Пьетро проснулся знаток обычаев.

– Я просила его – навестим свекров на летуне, а он – поплавки, поплавки…

Милостью Дайры всякое отчуждение между ними исчезло, едва возникнув. Подавая на стол новые блюда, хозяин дивился тому, как живо и свободно златая дева беседует с немолодым приезжим чужаком. Да и тот, даже соблюдая почтительность, ведет разговор вполне непринужденно. А уж какие между ними речи!.. Иных слов лучше б и не слышать.

– …будет тебе отнекиваться. Меанские издревле были пастырями теней. За что вас герцог Васа Драгутин и выгнал! Чем отпираться, шел бы к могилам и звал…

– Мои способности так малы, что говорить о них не стоит. Опять-таки, годы…

– Святые горы, мать-вода!.. Тебе новую жену брать впору, а ты годами прикрываешься. У моих вод старуха Илияна, в чем душа держится, но как песню заведет – надгробные камни шатаются.

Заглянув в вульгарно зало, кафанщик доверительно шепнул кому следует:

– Нанимайся к властелю смело, плотничай. Не прогадаешь.

– Да какой он властель? Из-за моря…

– Тебе говорю, а ты слушай, башка ослиная.

Григор же, вежливо уняв разговор милой и графа о запредельных предметах, перевел речь на свое:

– Дядюшка Петар, у вас по случаю нет карты Рима?

– Нет. Но я ее нарисую. День рождения Бенито, верно?..

– И два подарка, по сто фунтов каждый.

С утра вокруг виллы Торлония кипела суета. По периметру все было оцеплено агентами охраны, на въездах в парк машины тщательно досматривали – такой день, такие люди съедутся, безопасность должна быть на высочайшем уровне! На Муссолини покушались то с пистолетом, то с бомбой – последнее время все реже, но чем черт не шутит?

И вот, кольцо сплошной охраны замкнуто. Можно запускать внутрь высокопоставленных персон. Они подъезжали по списку, на лимузинах и брогамах, длинных, сверкающих и мощных, словно сухопутные линкоры. Князь Отто фон Бисмарк, внук «железного канцлера», с подарками от фюрера. Японский посол, румынский, венгерский, болгарский, представители королевских домов… чем дольше тянулась вереница гостей, тем персоны становились мельче и плюгавее – кто-то от маршала Петена, что-то от поглавника хорватских усташей, а дальше всякий политический мусор, приглашенный больше для массовки.

Король Виктор Эммануил, генералитет, высшее чиновничество и иные удостоенные лица прибывали через отдельный въезд с триумфальной аркой.

Праздник разгорался строго по сценарию, расписанному присяжными церемониймейстерами. Вдоль аллей, на фронтонах – знаки имперского величия. Гром оркестров, пение детских хоров и поздравление от папы римского, с благословением. За речами, тостами и подношениями время уходило незаметно, и вот уже солнце, снижаясь, коснулось креста на куполе базилики святого Петра. Как ни долог июльский день, но уже август на пороге, светлое время суток сжимается, с востока подступает ночь.

Там, за морем, готовился к полету Григор.

– Помните, что дворцы виллы Торлония ни в чем не виноваты, – тактично внушал ему Пьетро. – Их выстроили полтора века назад. Там даже бомбоубежище – памятник, это катакомбы времен Константина Великого… И не стремитесь убить, если сможете. Если дуче умрет, найдутся другие – тот же маршал Грациани; я служил с ним, этот будет пострашнее.

– Дядя Петар, скажите сейчас – почему вы пришли к нам?.. К Морее?

– Когда все маршируют, важно вовремя понять – не в пропасть ли. А я привык доверять интуиции; она не раз меня спасала. И еще… умирать красиво надо раньше, лет в сорок, крайний срок, в пятьдесят. Позже это похоже на выброс хлама из окон в новогоднюю ночь. Или прирежут, словно Полония, – как крысу за ковром. Не героическая смерть; это не смотрится. Те, что собрались на вилле Торлония, имеют один недостаток – они не умеют остановиться… Ну-с, позволите вам помочь?

Конец ознакомительного фрагмента.