«Блуждающий Огонь», или «Крыло-и-Крыло». Глава VI (Джеймс Фенимор Купер)

Глава VI

Невозможно было узнать, как отнеслись к хитрости Итуэля на фрегате; но так как, по-видимому, доброе согласие царило между обоими судами, то и у жителей Порто-Феррайо исчезла всякая тень недоверия к люгеру. Было так мало вероятности в предположении, что французский корсар отвечает на сигналы английского фрегата, что даже сам Вито Вити шепнул вице-губернатору, что, по крайней мере, это обстоятельство говорит в пользу искренности капитана люгера. Спокойный вид Рауля, не торопившегося к тому же уходить при приближении фрегата, также немало способствовал общему успокоению.

– На нашу долю выпала честь принимать двух представителей вашей национальности, синьор Смит, – обратился к нему Баррофальди. – Я надеюсь, что вы не откажетесь сопровождать ко мне вашего соотечественника, так как, по-видимому, фрегат намеревается бросить якорь в нашей гавани, и капитан обязательно нанесет мне визит. Но можете ли вы разобрать название этого фрегата?

– Если не ошибаюсь, это «Прозерпина», синьор, – беззаботно отвечал Рауль. – Он был построен во Франции, почему я и принял его за французский, когда они выкинули флаг этой нации.

– Вы, вероятно, также знаете и благородного капитана этого корабля?

– О, прекрасно. Это сын одного старого адмирала, под начальством которого я служил одно время, хотя ни разу не встречался с его сыном. Его зовут сэр Броун.

– Это настоящее английское имя, я встречал его много раз и у Шекспира и у Мильтона, если не ошибаюсь.

– Во многих литературных произведениях, синьор, – поддержал его Рауль без малейшего колебания, – Мильтон, Шекспир, Цицерон – все наши лучшие писатели пользуются этим именем.

– Цицерон? – повторил совершенно озадаченный Андреа. – Но это древний римлянин, и он умер задолго до появления цивилизации в Англии.

Рауль увидел, что хватил через край, однако не растерялся и обнаружил замечательную находчивость.

– Вы совершенно правы относительно вашего Цицерона, синьор, но дело в том, что я говорю о нашем Цицероне, моем соотечественнике, умершем меньше чем каких-нибудь сто лет тому назад. Он родом из Девоншира (место, где проживал Рауль все время своего ареста), а умер он в Дублине.

На это Андреа не нашел никакого возражения. Его только неприятно поразило такое присвоение англичанами знаменитого итальянского имени, но он объяснил это историческими условиями и поспешил включить в свою объемистую коллекцию заметок это новое сведение, собираясь при первой возможности навести более обстоятельные справки об этом неведомом ему до сих пор светиле. Затем он отправился к себе, еще раз выразив Раулю уверенность видеть его у себя вместе с сэром Броуном через какие-нибудь два часа.

Толпа понемногу разошлась, и Рауль остался один в далеко не веселом раздумье.

Городок Порто-Феррайо так основательно скрывается за скалой, у подножия которой он расположен, так защищен своими укреплениями и самим расположением своей маленькой гавани, что приближение судна совершенно незаметно населению, если любопытствующие не поднимутся на высокий мыс, о котором было говорено. На этом-то возвышении еще блуждали наиболее жадные до зрелищ, и Рауль в своей изящной морской форме, не без рисовки, так как он прекрасно знал все внешние преимущества, которыми его наделила природа, пробирался среди этой парадной толпы, зорко присматриваясь к каждому хорошенькому женскому личику, нетерпеливо отыскивая Джиту, которую одну ему надо было видеть, ради которой одной он рискнул на свое опасное предприятие.

Он прошел уже из конца в конец все обычное место прогулок и колебался, вернуться ли и опять поискать ее здесь или спуститься в город, когда его нежно окликнул знакомый голос; он быстро обернулся и увидел Джиту.

– Поклонитесь мне холодно и как посторонний, – шепнула она ему торопливо, тяжело дыша, – и сделайте вид, что вы спрашиваете меня о расположении улиц, как бы не зная, как вам пройти. Здесь мы виделись прошлой ночью, но теперь ясный день, не забудьте этого.

Рауль сделал все по ее указанию, и каждый видевший, но не слышавший их разговора, не мог не принять их встречи за совершенно случайную. Между тем он говорил ей слова любви и восхищения.

– Довольно, Рауль, перестаньте, – останавливала она его, невольно краснея и опуская глаза, хотя уж никак нельзя было прочесть неудовольствие в ее нежных и ясных чертах. – Не время теперь, в другой раз вы мне повторите все это. Знаете вы, что ваше положение значительно ухудшилось со вчерашнего вечера? Вчера опасность можно было ожидать только со стороны нашего города, а теперь прибытие этого фрегата, английского, как мне сказали, ухудшает дело.

– Несомненно! Это «Прозерпина», как мне сказал Итуэль, а он в этом уверен. Помните вы Итуэля, дорогая Джита? Того американца, что сидел вместе со мной в заключении? Он служил раньше на этом фрегате, и капитан на нем сэр Броун.

При этом Рауль расхохотался, к крайнему удивлению Джиты.

– Не понимаю, Рауль, что вы можете находить забавного во всем этом? Этот сэр Броун упрячет вас в одну из тех плавучих тюрем, о которых вы мне столько говорили, а эта перспектива далеко не из приятных.

– Полно, полно, дорогая! Сэр Броун, или там сэр Блэк, или сэр Грин (то есть сэр коричневый, черный или зеленый) еще не поймали меня. Я не ребенок, чтобы полезть в огонь, раз меня не водят больше на помочах. «Блуждающий Огонь» светится или гаснет, смотря по обстоятельствам. Десять шансов против одного, что этот фрегат войдет в гавань, чтобы ближе познакомиться с городом, а затем отправится в Ливорно, где уже, конечно, офицерам будет повеселее, чем в Порто-Феррайо. У этого сэра Броуна, наверное, есть также своя Джита, как и у Рауля Ивара.

– Нет, у него нет Джиты, Рауль, – отвечала она, невольно улыбаясь, тогда как румянец еще гуще залил ее щеки, – в Ливорно мало таких простушек, как я, которые выросли в уединенной башне на морском берегу.

– Джита, – возразил Рауль с глубоким чувством, – многие из благородных римлянок и неаполитанок могли бы позавидовать этой одинокой башне, которая помогла вам сохранить вашу чистоту и невинность. Такая жемчужина редко встречается в больших городах, а если и бывает, то скоро теряет свою первоначальную красоту, потому что ее грязнят.

– Что вы знаете о Риме, Неаполе, благородных дамах и жемчужинах, Рауль! – улыбаясь против воли, заметила Джита, и вся нежность, переполнявшая ее сердце, вылилась в эту минуту в том взгляде, который она бросила на него.

– Мне ли не знать, Джита! Я был в обоих этих городах и хорошо знаю то, о чем говорю. Я был в Риме, чтобы повидать святого отца, чтобы самому увериться в справедливости составившегося у нас во Франции понятия о нем самом и его непогрешимости, прежде чем остановиться на какой-нибудь религии для меня самого.

– И разве вы не нашли его святым и достойным почтения человеком, Рауль? – горячо спросила она его, так как религиозный вопрос был их вечным камнем преткновения. – Я уверена, что вы признали его таковым и достойным стоять во главе древнейшей и единой истинной церкви. Я его никогда не видела, но я не сомневаюсь, что это так.

Рауль знал, что его взгляд на религию представлял единственную преграду, мешавшую ей порвать со всеми остальными связями и согласиться разделить с ним его судьбу, счастливую или несчастную. Но в нем было слишком много прямоты и благородства, чтобы решиться обмануть ее; даже более, он постоянно щадил и оберегал ее собственную твердую и успокоительную для нее веру. Сама эта слабость ее, потому что он считал признаком слабости ее глубокую религиозность, – сама эта слабость имела особую прелесть в его глазах. И теперь он с более чем когда-либо глубокой нежностью смотрел на милое, хотя и встревоженное личико Джиты. Он ответил ей правдивым, хотя несколько снисходительным тоном:

– Ты моя вера, Джита, в тебе я поклоняюсь чистоте, святости и…

– Не говори больше, Рауль, если ты меня любишь! Это страшное богохульство! Скажи лучше, что ты нашел святого отца таким, как я тебе говорю.

– Я увидел в нем кроткого, почтенного и, в чем я твердо убежден, добродетельного старца; но это не более как человек, и я не мог в нем подметить никаких признаков непогрешимости. Его окружали вечно интригующие между собой кардиналы и прочие интриганы, способные скорее привести христианина в отчаяние, чем укрепить в нем веру.

– Довольно, Рауль, я не могу слышать таких речей. Вы не знаете этих святых людей, и ваш язык враг ваш, иначе… Слышите? Что это значит?

– Выстрел с фрегата! Я должен узнать, в чем дело. Когда и где мы увидимся?

– Не знаю. Но теперь мы слишком долго были вместе, нам давно пора разойтись. Доверьтесь мне, я найду средство увидеться. Во всяком случае, мы не замедлим вернуться в нашу башню.

Джита легко убежала, договаривая последние слова, и скоро Рауль потерял ее из виду, она скрылась в городских улицах. С минуту молодой моряк колебался – не последовать ли ему за нею, но раздумал и поспешил на террасу, представлявшую наилучшую смотровую площадку, чтобы по возможности узнать о причине выстрела. Туда же успела вновь набраться толпа, в которую он и вмешался.

«Прозерпина», как совершенно верно признал Итуэль Больт, находилась уже на расстоянии одной мили от входа в бухту и, видимо не удовлетворенная малопонятными ответами люгера на свои сигналы, желала дознаться чего-нибудь более определенного. Это было совершенно ясно для Рауля, внимательно и с пониманием дела следившего за всеми действиями фрегата. У Рауля захватывало дыхание, и он напряженно следил за тем, что собирался теперь предпринять его люгер.

Итуэль, видимо, не торопился. Прошло несколько минут, прежде чем с люгера ответили условными знаками на сигнальные вопросы фрегата. Ответ Итуэля был совершенно непонятен Раулю, который получил от французского правительства лист сигнальных знаков для сношения с военными судами своей родной страны, но не знал, конечно, тех, при помощи которых можно было переговариваться с неприятелем. И тут его выручил Итуэль; еще в бытность свою на службе на этом самом фрегате Итуэль присутствовал как-то при встрече «Прозерпины» с одним английским люгером-корсаром и, благодаря свойственной ему в высшей степени наблюдательности, заметил и запомнил те флаги, которыми люгер отвечал фрегату. Теперь ему пришлось применить к делу свои знания, а в случае каких-нибудь ошибок он рассчитывал на то, что с корсара не станут требовать больших знаний и точности в употреблении сигналов.

Так и случилось: сбивчивость ответов отнесена была к невежеству, а не к дурным намерениям.

Между тем фрегат все шел вперед, и нельзя было решить, хочет ли он бросить якорь в бухте или собирается ближе осмотреть люгер.

Теперь Рауль Ивар решил, что наступила пора самому позаботиться о безопасности «Блуждающего Огня». Он, конечно, сделал распоряжения на случай допроса фрегата, уезжая на берег; но теперь дело начинало принимать слишком серьезный оборот, и Рауль поспешил спуститься с горы. Широко шагая, он наткнулся на Вито Вити, отдававшего надлежащие приказания относительно встречи гостей.

– Вам должна немало улыбаться перспектива встречи с вашим достойным соотечественником, капитаном Броуном, так как, по всей видимости, фрегат собирается бросить якорь в нашей бухте! – обратился к нему подеста, еще не успевший отдышаться после крутого спуска с горы.

– Говоря откровенно, синьор подеста, я и вполовину теперь не так уверен, что это «Прозерпина» с капитаном Броуном. Наоборот, я замечаю некоторые признаки, заставляющие меня предполагать, что это крейсер французской республики, в конце концов, и я считаю себя обязанным поспешить на мой маленький люгер.

– К черту бы провалиться всем этим республиканцам! Вот та скромная молитва, с которой я постоянно обращаюсь к Богу, капитан. Но трудно поверить, чтобы такое прекрасное судно принадлежало этим негодным.

– О, что до этого, – засмеялся Рауль, – то вам ничего не стоит перещеголять их в этом отношении. Лучшие суда Великобритании – это призы, взятые нами у французов. Сама «Прозерпина», если это она, того же происхождения. Но я нахожу, что вице-губернатор слишком поторопился успокоиться, – это судно не отвечает на наши сигналы, оно их не понимает.

Рауль был ближе к истине, чем он сам думал, так как действительно капитан Куф не мог разобрать ответов Итуэля. Наружная искренность Рауля возбудила доверие Вито Вити, и он к нему обратился за советом, как поступить при настоящих затруднительных обстоятельствах.

– Нам надо сделать единственное возможное, – отвечал Рауль с полным самообладанием. – На моей ответственности лежит безопасность моего люгера, вы обязаны позаботиться о спокойствии города. Поэтому я должен поспешить на свое судно, и, может быть, мне даже удастся оказать вам некоторое содействие в том случае, если неприятельский фрегат действительно войдет в вашу гавань.

Все это было сказано самым искренним тоном, совершенно покорившим подесту. Он немедленно отправил человека к вице-губернатору, а сам вместе с Раулем спустился к пристани.

Подеста был человеком несдержанным. Он громко высказал все свои сомнения относительно фрегата, и чем менее оставалось в нем доверия к благонамеренности этого последнего, тем сильнее и крепче росла в нем вера в капитана маленького люгера. Он почти мгновенно проникся совершенно противоположными убеждениями и, как это всегда бывает при таком внутреннем перевороте, усиленно старался загладить свое прежнее недоверие. Подчиняясь его настроению, и общее мнение также склонилось в пользу Рауля, что было как нельзя более на руку «Блуждающему Огню» с его экипажем, так как перед этим люгер Рауля Ивара начинал уже не на шутку тревожить население, заподозрившее в нем его английское происхождение. Одним словом, не подоспей подеста со своими горячими заявлениями полного доверия и расположения, Томазо со своими друзьями уже совсем готов был признать четверых гребцов Ивара за волков в овечьей шкуре, то есть за французов.

– Нет, нет, друзья мои, – говорил Вито Вити, переходя от одной группы к другой, – не все то золото, что блестит, и всего скорее этот фрегат и есть наш самый опасный враг, а люгер за нас: синьор Смит показал нам свои бумаги, он много рассказывал нам об обычаях и нравах своей родины, о ее литературе; синьору Смиту мы вполне верим и даже, как увидите, будем ему, может быть, обязаны за поддержку в минуту опасности.

– Совершенно верно, синьор подеста, – отозвался Рауль, уже сидя в своей шлюпке, – а потому я и должен поспешить к своим, чтобы быть наготове в случае какой-либо для вас опасности.

Посылая рукой прощальное приветствие городу, Рауль быстро удалялся от него при восторженных криках «Эввива!».

Войдя на палубу люгера, он лично убедился, что все его распоряжения были в точности исполнены. Тонкая бечева привязывала люгер к кольцу на берегу, и в то же время якорь сидел только слегка, готовый уступить малейшему усилию. Едва капитан ступил на палубу своего люгера, как последний снялся с якоря и подрезал бечеву, что дало ему сильный толчок и заставило его почти врезаться в береговую насыпь. Обманув этим движением собравшуюся на пристани толпу, уже кричавшую ему радостное приветствие, «Блуждающий Огонь» быстро понесся в открытое море. Эта перемена направления движения была так неожиданна, что жители Порто-Феррайо вместе с подестой приняли его в первое мгновение за неудачу, за ошибку, и раздались уже горестные соболезнования по поводу опасности, грозившей теперь маленькому люгеру со стороны фрегата.

Между тем фрегат, в первое мгновение также введенный в обман хитростью «Блуждающего Огня», понял теперь его настоящее намерение. Стрелять в него уже не было возможности, так как при поразительной легкости и быстроте своего хода он уже прошел расстояние, доступное для успешной стрельбы; предстояла так называемая длинная охота, то есть погоня на воде.

Все это продолжалось не более каких-нибудь десяти минут, но тем не менее Андреа Баррофальди и его советники успели подняться на верхнюю террасу мыса как раз в ту минуту, когда люгер его обходил. Рауль стоял на палубе с рупором в руках. Но ветер был не сильный, и он, не прибегая к трубе, громко и ясно произнес:

– Синьоры, я увожу далеко от вашего порта этого негодного республиканца, пусть он за мной погоняется. Это лучший способ оказать вам услугу.

Эти слова были услышаны и поняты. Часть публики ответила на них рукоплесканиями, другая отнеслась недоверчиво, находя дело темным.

Между тем люгер, встретив более крепкий ветер, понесся с неимоверной быстротой и скоро совершенно скрылся из виду, повернув в одну из следующих бухт.

«Прозерпина» также не оставалась в бездействии. Едва стало очевидным бегство маленького люгера, как на фрегате все пришло в движение: паруса, как белые облака, окутали его мачты сверху донизу, и он также понесся вслед за удалявшимся «Блуждающим Огнем».

Двадцать минут спустя после того, как люгер пронесся под высоким мысом в виду еще не успевшей разойтись толпы, показался близехонько фрегат. Возникло сомнение, не следует ли наказать выстрелами дерзость осмелившегося подойти так близко неприятеля; но на фрегате снова развевался английский флаг, внушавший страх и почтение, и бедные горожане не знали, за кого же им принять в конце концов это военное судно. Ничто на палубе фрегата не давало ключа к разгадке этой задачи, и, однако, очевидно было для всех, что это судно погналось за люгером, который, выходя из тосканского порта, скорее, должен был ожидать встретить здесь покровительство, а не враждебность. Одним словом, мнения разделились, и, как всегда в таких случаях, было очень трудно на каком-нибудь остановиться. Одно было ясно, что в случае если даже это был французский фрегат, в его намерения не входило причинить какой-нибудь вред городу, а потому большинством голосов решено было не начинать перестрелки.

Через десять минут скрылась из виду и «Прозерпина», которая, завернув в ту же бухту, куда направился «Блуждающий Огонь», увидела его перед собой на расстоянии доброй мили, так что удача преследования становилась более чем сомнительной. Тем не менее фрегат не оставлял своего намерения, и одно время ему удалось даже немного сократить расстояние, хотя вслед за тем пришлось, несомненно, убедиться в недостижимости цели; люгер, точно пользуясь случаем выказать все свои достоинства, прямо кокетничал и рисовался своей легкостью, грацией и быстротой; он подвигался на шесть саженей, в то время как фрегат уходил на пять.

Капитан Куф сознавал всю тщету погони; к тому же он не был уверен, неприятельское ли это судно, хотя его ответы на сигналы с фрегата были очень подозрительны; но между тем он уходил из дружеского порта.

Но вот люгер подошел всего на несколько часов расстояния от восточного берега Корсики, изобилующего бухточками, в которых ничего не стоило скрыться такому маленькому судну. Тогда опытный капитан направился к северу, как бы пробираясь к Ливорно или к Генуэзскому заливу. Заметив перемену направления фрегата, люгер, прикрытый западным выступом острова Эльбы, совершенно скрылся из виду, собираясь, по-видимому, обогнуть этот остров.

Эта погоня двух судов, естественно, сильно заинтересовала население городка Порто-Феррайо, являясь событием в их монотонной жизни. Несколько любопытных верхом на лошадях, перебираясь с одной возвышенности на другую, проследили это занимательное состязание и привезли в город известие о его результате. Теперь, хотя были еще сомневающиеся люди, но большинство примкнуло к мнению подесты – горячего защитника Рауля. Он не поскупился на яркие краски, а заключил свою речь выражением полнейшей уверенности, что на острове Гернсее, население которого было смешанного происхождения, именно и должны были строиться суда такого рода, для того чтобы им было удобнее и безопаснее крейсировать в виду своих соседей – французов.

Посреди всеобщих предположений, догадок, сомнений и опасений одно только лицо молча переживало самые разнообразные, быстро сменявшие одно другое впечатления. Джита то радовалась, то испытывала чувство смертельной тоски и страха, то благодарила небо, то впадала в полное отчаяние. Ей незачем было высказывать какие-нибудь догадки, поддерживать чьи-нибудь мнения, делать предположения. Она внимательно прислушивалась ко всему, что говорилось около нее, и радовалась тому, что ее свидания с молодым и красивым корсаром прошли никем не замеченными. Наконец все ее тревоги миновали, и осталось одно лишь чувство нежного сожаления, когда вернувшиеся всадники сообщили, что фрегат направился к северу, а люгер, по-видимому, желал пристать к корсиканскому берегу, очевидно, с целью повредить торговле этого враждебного острова.