Серебряные сны
Я оглядела себя. Судя по костюму, я, кажется, попала в прошлое. Видимо, после – Стоп – случайно нажала – Прошлое. Вместо – Настоящего.
Мало того, я оказалась в зашнурованном корсете под бархатным черным платьем в пол. Это было ужасающе. Все тело сдавливало, нельзя было дышать. Корсет доходил до середины бедра. Платье и сверху короткая шубка были вполне приемлемого фасона. Но и это еще не все. На голове я нащупала шляпку с вуалью.
– «Прошлое вместо настоящего. Где же я?»
Мост. Мороз. Холод пронизывал до костей. От мороза повисла слегка серовато-розовая дымка. Экипажи скользили. От лошадей валил пар. Ну, конечно, Санкт-Петербург и Аничков мост. Вон, и «Кони» П. Клодта. Да, все как в тумане или в коротком сне. Ноги точно приросли от мороза. Точно так же, когда во сне не можешь сдвинуться с места.
Так. Но какой, же год? Надо у кого-то спросить.
Увидев впереди полицейского на посту, я окликнула его.
– Послушайте, любезный!
– Что изволите, сударыня? – Подбежал он, прикладывая руку к козырьку.
Вот, этот с усами в длинной шинели, пожалуй, сойдет. Да еще сабля болтается на боку так смешно.
– Помогите мне взять извозчика.
– Мое почтение, мадам. Вы, верно, приезжая? Что изволите?
– Да. Плохо ориентируюсь в этом городе. – Сказала я, невольно озираясь по сторонам.
– Один момент, сударыня. Не извольте беспокоиться.
– Эй, кучер! – Полицейский зычно свистнул.
Подъехал кучер тоже с усищами и коляской с полуопущенным верхом. И встал как вкопанный.
– Куда изволите ехать?
– На Гороховую.
– Там небезопасно.
– Что такое?
– Воры, притоны всякие. Без провожатого, не советую…
– У меня есть провожатый. Там, позади, – я неопределенно махнула рукой.
– Ну, садитесь. – Помог мне взобраться в коляску полицейский. – Эй, кучер, трогай. Два целковых, смотри у меня.
Сурово пригрозив кучеру плеткой, круто развернулся и проговорил:
– Счастливо оставаться, сударыня! И взял под козырек.
Как же я была поражена, когда откинувшись на спинку коляски, я обнаружила рядом с собой маленького человечка в цилиндре. И в черном плаще с пелериной, закрывавшей пол-лица.
У меня пропал дар речи.
– Кто вы?
– Мадемуазель, – он опирался руками на трость с набалдашником. – Меня прислали по распоряжению для вашего сопровождения, предваряя недоразумения…
– Подождите, откуда вы?…
«Какой странный человечек, подумала я, кинув на него беглый взгляд. Он очень похож на какого-то гофмановского персонажа. Не помню точно какого».
– Меня зовут Троумель, – он представился, как бы предваряя мой вопрос.
«Пожалуй, он похож… на песочного человечка, не важно. Но я его не боюсь. Он добрый»
– А что такое Троумель? – Спросила я, как-то немного уже успокоившись и придя в себя.
– Как вам сказать?.. Он немного поерзал. – Считайте, что я ваш «Утешитель». Как вам угодно, «Сопровождающий»… Можно и так.
– Значит, вы постоянно будете при мне? – Это меня уже напрягло.
Он ехал со мной в коляске, прямой как палка, не считая маленького горбика, глядя прямо перед собой.
– Да, пока не кончится наш контракт или соглашение, как вам угодно, мадемуазель.
Он подсунул мне под нос какую-то бумагу. – Читайте, читайте, мадемуазель… И подпись ваша, Мелания Брискина?
– Да, подпись моя, но как она здесь очутилась? Какое-то агентство экскурсий «Блуждание по Яви». Мистика какая-то.
– Так и есть, сударыня. Все за ваш счет, – перемещение в прошлое и будущее, не считая настоящего.
– Немыслимо. Я ничего не подписывала. – Сказала я человечку, отдавая бумагу назад.
– А это обращайтесь к д-ру Вернону, не ко мне.
«Ага, доктор Вернон на этой фабрике Снов все-таки сумел всучить мне этот проспект».
– Так он действительно существует?
– А как же иначе? Стал бы я тут с вами разговаривать? – Он недовольно опять заерзал на сиденье коляски.
Я тут же вспомнила про браслет, он все так был надет на левой руке. И как я случайно нажала на нем не то время.
А мы действительно ехали по Невскому проспекту, сгущались сумерки.
– Ну, не обижайтесь, Троумель…А куда мы едем?
– Это неважно. Вы, кажется, хотели посмотреть Петербург Достоевского.
– Да, хотела. Посмотрите, какая красивая дама мимо нас проезжает в коляске. Она настоящая?
Дама сидела, откинувшись на подушки, казалось, ничего не замечая вокруг.
– Фантом. Каждый вечер с 3 до 5 вечера, она движется по Невскому проспекту, пересекает Аничков мост и исчезает. С ней связана какая-то любовная история.
– А если с ней заговорить?
– Иллюзия реальна. Попробуйте.
Пошел густой снег. Она, т. е. дама, остановила коляску. Вышла из нее, подошла на мосту к самому парапету.
– Что она делает? Хочет спрыгнуть? – Я с тревогой быстро посмотрела на Троумеля. – Я остановлю ее.
Я быстро выбежала из коляски и помчалась навстречу Даме.
– Мадам, – сказала я, запыхавшись, – я могу вам чем-нибудь помочь? – И встала рядом.
Она курила папироску в длинном мундштуке.
– Думаю, что нет, – ответила она, повернувшись к реке.
Снег сыпал густой на нас обеих. Ни народу, ни экипажей, как будто не осталось никого в городе. Лишь фонари мерцали в снежной дымке.
Незнакомка, т. е. эта дама, как с картины «Незнакомка» подошла к краю парапета и наклонилась вниз над Невой. Я тоже последовала ее примеру.
– Как вас величать, мадам?
– Прасковья. Нет, лучше Матильда.
– Послушайте, мне кажется, вам совсем не идет имя Матильда.
– Я знаю, – она укоризненно на меня посмотрела. – Это я так сказала, чтобы не называть свое имя.
– А вы знаете, с каким восхищением на вас смотрят мужчины?
– Да, я знаю, только совсем не так как вы подумали.
– Простите меня, Прасковья, я понимаю, вас наверно, когда-то обидели…и вы теперь так смотрите на мир…
– А зачем что-то менять? – Она в упор посмотрела на меня. – Это моя судьба. Теперь поздно говорить. Я собой довольна. Вы разве не видите? – Она еще раз с вызовом посмотрела на меня.
– Вижу, – подтвердила я.
– И прошу, не надо меня – жалеть. – Она загасила папироску. Медленно поправила шляпку с пером и вуалью.
На ее левой руке я заметила почти такой же золотой браслет, как и у меня. Какое-то мистическое совпадение, не более, подумала я.
– Хорошо, Матильда. Извините, не буду вас больше задерживать. Вы, наверное, куда-то торопитесь?
– Да, на свидание. С костромским князем, он так себя называет. Кто он на самом деле, я не знаю. И не желаю знать…. А вот уже и коляска князя. – Она махнула муфтой куда-то вдаль. – Мне пора. Прощайте.
– Прощайте.
Она подошла плавной походкой к своей коляске. Через минуту коляска растаяла в снежной мгле.
– «О. голова кругом. Матильда, Матильда или Прасковья? Какая разница? Пусть сама разбирается. Нет, пусть уж лучше она останется «неизвестной». Миражем. Погоней за мечтой на берегах Невы, вечно ускользающей, как легкий бриз».
Я тоже вернулась к своему экипажу с приспущенным верхом. И он покатился дальше под цокот копыт по улице.
– Вы спрашивали, какой год? – Вновь послышался скрипучий голос Троумеля из глубины экипажа. – Ну, теперь вам понятно, какой?
– Смутно.
– Посмотрите, что писали газеты. – Он разворачивал на коленях какие-то старые пожелтевшие газеты. – Поинтересуйтесь.
– Что это такое? – Я пыталась заглянуть в этот ворох бумаг.
– Хотите знать, что там написано? «Кокотка в коляске», «Дама в коляске», «…муфта и золотой браслет – все это модные детали женского костюма 1880-х». «Появляется на 11-й выставке ТПХВ».
Сумерки сгущались, небо заволокло серой сырой дымкой, человечек все так же сидел в скрюченной позе, словно просил его не трогать и не беспокоить. Я оказалась заложницей, пленницей в своем перемещении блуждании во времени.
– Вы зря беспокоитесь, – откликнулся Троумель. Все включено в стоимость экскурсии. Вы погружены в реальность.
– Вот, смотрите, что я нашла, – я тоже заглянула в старую газету: «А сын того Клодта, Михаил Петрович Клодт, фон Юренсбург живописец, сын скульптора, явился одним из членов и учредителей «Товарищества» (художников). Вот забавно, только что проезжали мимо «Коней» его отца здесь, на мосту.
– «Нива»?»Отечественные записки? «Русские ведомости»? «Изящная литература»? – Троумель продолжал шелестеть старыми газетами. – А где же молодой литератор Чехов? Вот, «Стрекоза», «Осколки», «Петербургская газета». Вы знаете, что его пьесу не приняла сама Ермолова?
– Нет.
– Мало того, и первый его сборник закрыла цензура. По политическим соображениям.
– Не может быть.
– Однако, написано, что он «подрывал устои или основы».
– Это просто смешно, – пыталась я как-то от него отделаться, глядя в окно экипажа.
– Книга под заглавием «Шелопаи и благодушные» или «Шалость», Альманах Антоши Чехонте с рисунками Николая Чехова, была запрещена цензурой.
Что-то опять начало смещаться, из затемненной улицы с редкими фонарями и прохожими снова въехали в полосу тумана. Вдруг послышались какие-то крики людей и хлопок то ли взрыва, то ли выстрела.
– Это бомбисты, – едва успел сказать Троумель.
Тут же, как взрывной волной, меня вынесло из коляски, и я покатилась на мостовую, повредив нечаянно руку.