Глава 2
Совсем близко звякнули колокольчики, заблеяли испуганные овцы, пахнуло овечьей шерстью, кислым молоком и сеном.
Хватаясь руками за короткую траву, Владимир, словно зверь, взбежал на вершину холма. Перед ним стояла небольшая, срубленная из сосны, хижина пастуха. Рядом располагался плетеный загон, полный тучных, кудрявых овец.
Почти на цыпочках он подкрался к крыльцу. Откуда не возьмись выскочила огромная черная собака и, уставившись на Махнева, зарычала, ощерив клыкастую пасть. Шерсть на собаке вздыбилась, глаза налились кровью. Собака залаяла, потом остановилась, снова зарычала и протяжно взвыла. Леденящий вой взвился в темное небо. В домике послышались приглушенные стуки, возня, метнулось пламя свечи. К маленькому окну прилип чей-то красный, расплющенный нос и два маленьких тревожных глаза.
– Marius, tu as entendu le bruit?[9] – спросила испуганная женщина в белом чепце и льняной ночной рубашке. Она поджала полные ноги и отодвинулась к бревенчатой стене. Заспанные глаза округлились. Белое, одутловатое лицо приобрело совиные черты. Она выжидающе смотрела на маленького коренастого мужа, лежащего на спине.
– Non, je n'ai pas entendu[10], – хрипло отозвался он и перевернулся на бок. Но сон сняло, словно рукой.
– Donc, pourquoi le chien aboyait?[11]
– Je ne sais pas. On va voir, Francoise[12]
Пастух Мариус поднялся и прислушался: за окном подул ветер. «Надо бы проверить овец. Вдруг волк забрался в загон?» – озаботился он. И стал нехотя натягивать овечью безрукавку и шарить под ногами стоптанные башмаки. Собака снова залаяла и странно зарычала, а после взвыла так, что у пастуха и его жены стало нехорошо на сердце. Деревянными негнущимися ногами Мариус подошел к входной двери. Он снова напряг слух и, постояв в нерешительности, вернулся. Рука нащупала в углу длинный топорик и старый охотничий карабин. Толстая Франсуаза с трудом слезла с кровати, одернула длинную рубаху, охнула и засеменила за мужем.
Мариус распахнул дверь, ночной воздух ворвался в дом вместе с ярким столбом холодного лунного света. Он увидел следующую картину: верный пес Патрик щерился, скулил и лаял, глядя на пустое место.
– Le chien est en fureur?[13] – раздался испуганный голос жены.
– Non, je ne pense pas…[14]
«Какое счастье, они говорят по-французски», – обрадовался Владимир.
– Messieurs, aidez-moi, s'il vous plait,[15] – жалобно молвил Махнев.
Затем он повторил свою просьбу, но гораздо громче, почти выкрикнул ее. Но, ни пожилой низкорослый мужчина в овечьей безрукавке, ни его толстая жена никак не отреагировали. Они стояли в трех шагах и смотрели сквозь него. Прижав морщинистую, грубую от работы руку ко лбу, пастух тревожным, зорким взглядом всматривался в темноту ночного луга. Он не видел Владимира…
Мариус цыкнул на собаку, потрепал по острой, слюнявой морде, успокаивая. Шаркающей походкой пошел проверять загон с овцами. Он прошел мимо Владимира, всего в нескольких дюймах от его руки, но так и не отреагировал на его присутствие. Лишь верный пес Патрик продолжал щериться и скулить, глядя на то место, где стоял Владимир Махнев. Пока пастух проверял загон с овцами, пес бегал рядом, настороженно поглядывая на непрошеного гостя. Но после он рванул в сторону и, сев в нескольких метрах от дома, задрал черную морду прямо на луну. Сонная альпийская долина вздрогнула от тоскливого, холодящего душу, собачьего воя.
«Они не видят меня. Я – призрак! Я – мертвец!» – от этой мысли Владимиру стало столь же тоскливо, как и псу Патрику. Он упал на колени и взвыл, подобно собаке.
– Смотри, Полин, сколь волка не корми и не ласкай, он все равно в лес бежит. В нашем случае все также, только пристрастия другие, да и волк слишком жалок, – раздался хриплый голос Мегиллы.
Владимир лежал ничком, уткнувшись в росистую траву, когда почувствовал на плече чью-то прохладную руку.
– Что, дурачок, не увидели тебя пастух и его глупая женушка? А может, они слепые? Так ты бы рванул сразу до русского посольства. Глядишь, там бы тебя и разглядели, – хохотнула Месс. – В посольствах господа – важные, все в очках, да с моноклями сидят, им-то, поди, лучше видно.
Владимир поднял голову и медленно встал с колен. Его взгляд был полон тоски, ненависти и какой-то вызывающей обреченности. Три обнаженные ведьмы, напротив, выглядели довольно спокойно, лишь насмешливые улыбки слегка кривили их пухлые губы. Они стояли недалеко от дома пастуха и, судя по всему, были тоже невидимы.
Патрик взвыл еще громче. Мегилла подошла к псу, наклонилась, узкая ладонь, увенчанная длинными, темно-вишневыми ногтями потрепала пса по голове, острый пальчик почесал за ушком. Патрик перестал выть, поперхнулся, закашлял по-собачьи, а после заскулил и, поджав хвост, убежал в сторону дома.
– Вот, что нам теперь с тобой делать? Во-первых, ты нас обидел, ибо сбежал не только от любезно предоставленного тебе роскошного ужина, во-вторых, и это – самое главное – ты хотел оставить двоих из нас неудовлетворенными. Знаешь дружок, возбуждение наше остыло, но таких обид мы не прощаем. Мы отправим тебя на все пять часов в один из нижних пределов. Да, да, именно на пять, не менее. Ты знаешь, как мы умеем играть со временем. – Черные глаза Мегиллы полыхнули злобным огоньком. – Дамы, я предлагаю: котел с кипящей смолой, а после публичную порку на городской площади какого-нибудь европейского городишки, века этак 14? Пойдет?
– А я предлагаю бросить его на все пять часов в застенки инквизиторов. Я знаю одного, его зовут отец Руперт. Он ловко умеет снять кожу с живого человека так, что тот будет ровно десять минут бегать и думать, чем бы прикрыть наготу, – хохотнула Месс. – Смею заметить, что хоть вы, господин Махнев, нынче являетесь, по сути, бесплотным духом, однако, сие обстоятельство не избавит вас от полноты всех ощущений физической плоти. Ибо, как вас, наверное, уже предупредили: этот мир непредсказуем и коварен сверх меры. Особенно это касается новичков, ибо глас плоти в них звучит еще очень долго. К чему я все это вам говорю? Да лишь к тому, что все прелести инквизиторских пыток вы испытаете так, словно обычный человек. Я вам это обещаю.
– Дамы, смотрите, наш беглец сейчас упадет в обморок. Он и так уже бледен, словно византийское полотно. Я предлагаю его простить на первый раз. Он же у нас еще такой несмышленый глупыш, – возразила Полин с плохо скрываемой тревогой. – Да и потом, какое же нам в этом удовольствие?
– Ну, не скажи, работу отца Руперта я всегда наблюдала с удовольствием, – возразила кровожадная Месс.
Она подошла к Владимиру. Ее ладонь так крепко ухватилась за руку Махнева, что ему показалось, будто в кожу воткнулись тысячи острых игл. Она взлетела над землей и приподняла его также легко, как если бы Владимир не весил более одного фунта. К ней подлетела Мегилла. Вид обеих ведьм говорил о том, что они настроены крайне решительно.
– Месс, Мегилла, я сама люблю бывать на сессиях отца Руперта… Но настоятельно прошу: давайте его простим на первый раз. Я предлагаю всем вернуться домой, в тот предел, где мы недавно были, в шатер. И… – Полин лихорадочно соображала, что предложить двум, не на шутку разозлившимся подружкам. – И заставить его ублажать нас до потери сознания. Это и будет для него приличным наказанием. А? Каково? Зачем же доставлять удовольствие отцу Руперту, ежели мы сами можем его получить?
Месс и Мегилла висели в воздухе. На лицах обеих обозначились следы легкого раздумья. В дьявольских душах шла короткая, но напряженная борьба. Но женская неутоленная страсть на сей раз оказалась намного сильнее.
– Ладно, Поленька. Черт с тобой, уговорила! Полетели назад, к тому же здесь скоро наступит утро, я уже чую паленый запах лучей восходящего солнца.
– Ого-го, черт всегда со мной! – радостно отозвалась Полин.
Все трое взмыли над альпийским холмом, облетели его неполным кругом. Владимир почувствовал, что на лицо легли чьи-то прохладные ладони.
– Закрой глаза, красавчик, – одна из дьяволиц крепко обняла его сзади и прижала к себе.
Через минуту ему показалось, что он попал в середину огненного вихря. Уши заложило от резкого ветра, послышался громоподобный гул. Полетели искры, комья земли, полыхнуло жаром. И среди этих звуков в голову влился отчетливый шепот Полин: «Владимир, ты играл с огнем. Никогда не шути с ведьмами. На сей раз, я спасла тебя. Ты – мой должник…»
Спустя несколько мгновений движение успокоилось, и Махнев почувствовал спиной, что снова лежит на мягком ковре, в знакомом шатре.
– Полин, дай ему лошадиную дозу шпанской мушки или другого зелья, – хриплым голосом приказала Мегилла. – Теперь я взнуздаю нашего жеребчика. У меня мало времени. Хочу успеть к концу наказания Екатерины Дмитриевны.
– Ах, коварная, – посмеиваясь, отозвалась Полин, – с нашими полетами ты не забыла о своей худосочной мещаночке?
– Полин, я пока не жалуюсь на память. Твой дворянчик будет моим аперитивом. А Катька, если я сочту ее достойной, пойдет на основное блюдо.
– Да-да, она как следует рассмотрит ее щиколотки, ступни, пальчики… Посмотрит, хороши ли волосы и достаточно ли она худа, – съехидничала Месс. – А ежели ей хоть что-нибудь будет не по вкусу, она от злости изведет несчастную или откусит ей несовершенные, по ее мнению, лодыжки. А сама полетит искать новые жертвы среди бедных юных монашек какого-нибудь монастыря, или наивных прихожанок церкви, или утомленных буйством зрелой плоти, гимназисток.
– Ах, Месс, ты даже сама не ведаешь, как ненароком возбудила мое естество своими, на первый взгляд, шутливыми речами. Вы и представить не можете, как приятно заниматься любовью с неискушенными молодыми дурочками, удивлять их, распаляя желание, мучить отказами, сломить волю… Assez[16], не могу! Вы накормили нашего дворянчика шпанской мушкой?
– Нет, я дам ему кое-что покрепче. Я дам ему выпить крови огненного марала с одной морской водорослью и измельченными яйцами африканского тура, – с готовностью отозвалась Полин.
Она поднесла к губам Владимира чащу, пахнущую острым, неприятным запахом.
– Пей, ибо тебе будет трудно…
Владимир покорно выпил содержимое и этой чаши.
А дальше началось такое, о чем он помнил с большим трудом и сам поражался тому, что с ним произошло. Сначала он уловил едва заметный аромат ночной фиалки и черной розы. Пред ним предстала обнаженная Мег. Она не стала медлить. Черноволосая ведьма резко, словно мужчина, раздвинула его ноги и уселась верхом на горячий член. Но Владимир готов был поклясться, что в этот самый момент его анус тоже ощутил некое холодное и скользкое вторжение. Владимир попытался пошевелиться и скинуть непрошеного гостя, но не смог – он снова был обездвижен. Тысячи невидимых пут намертво приковали его руки, торс и унизительно раздвинутые ноги.
– Что, не ожидал? – прохрипела Мег в самое ухо. – Это то, о чем я намекала тебе ранее… Мне некогда играть с тобою в игрушки фараона. Я тороплюсь. Ничего, насладись моим главным подарком, – после этих слов невидимый глазу вторженец раздвинул еще шире его плотные ягодицы и заработал в нем во всю силу. Владимир сжал зубы и застонал.
– Я отправила в этот поход одну из своих верных подружек, – сообщила Мег.
Сквозь туман Владимир уловил глянец чешуйчатой змеиной кожи. О, боги! В сжатое кольцо ануса вкручивалась огромная черная змея.
Страсть сводила судорогой худое лицо Мег. Черные волосы то взлетали дымными клубами, заполняя собой все пространство шатра, то подобно тысячами шелковых струн, гудящих на ветру, пронзали узорчатые стены. Владимир зажмуривался, но даже сквозь веки он наблюдал новые метаморфозы с внешностью и волосами Мег. Струны укорачивались, таяли и растекались по белоснежным, худеньким плечам ведьмы смоляными струйками. Смола застывала липкими, блестящими шариками, стягивая нежную кожу вокруг ореолов острых сосков. Менялось и лицо ведьмы: ее, вполне женский образ вдруг превращался в образ прекрасного юноши. И Владимир с удивлением замечал то, что он занимается однополой любовью. То место юноши занимал довольно высокий мужчина средних лет с острой, черной бородой и очень толстым членом… И Владимир не мог отчетливо понять, он или этот мужчина находится в пассивной роли… То человеческие черты и вовсе таяли, уступая место химерам – появлялась огромная, черная птица с человеческим лицом, то хищная черная пантера… Так длилось довольно долго. Менялись позы и, наконец, Мегилла задышала учащенно. Словно в калейдоскопе, раскрученном в обратную сторону, пронеслась череда ее образов, пока не явился родной, женский облик. Она судорожно вздохнула и разрядилась так бурно, что потемнела лицом и превратилась в густой черный дым, пахнущий болотной тиной. Дым оторвался от тела Владимира, завис под потолком шатра, затем опал и вытек тонкой струйкой в дверной проем. Последнее, что вышло из тела Владимира, была-таки черная змея. Она с шипением шмякнулась об пол и ускользнула вслед за своей хозяйкой…
– Улетела, утекла наша Мег, – улыбнулась Месс.
– Она торопится, боится опоздать. Полетела снимать Катьку с позорного столба.
– Ну как, Владимир Иванович, вы еще в силе? – подмигнула пышнотелая Месс.
Владимир судорожно сглотнул и кивнул головой.
– Ха, попробовал бы ты отказаться…
Формы последней дьяволицы выглядели намного полнее и аппетитнее чем у предыдущей любовницы. Она, как не странно, проявила больше тактичности, чем обе ее подруги. Все движения Месс отличались плавностью и женской грациозностью. Она выбрала ту позу, которая позволила Владимиру почувствовать себя настоящим мужчиной. Месс в полной мере отдалась его воле. Это взбодрило Владимира, и он почувствовал необыкновенный прилив сил. Наконец-то он обрел свою привычную роль. Он доминировал! Месс стонала, покусывая полные губки. Соитие с третьей дьяволицей было похоже на вполне обычное и земное… Если бы она, войдя в раж, тоже не начала менять свой облик. Перед удивленным лицом Владимира Месс становилась другой – менялось лицо, фигура. Она превращалась то в одну, то в другую женщину. Перед ним извивалась плотная блондинка с голубыми глазами, то ее место занимала огненно-рыжая бестия, то лицо рыжей растекалось, словно кондитерский сливочный крем, и под руками Владимира оказывалась худенькая брюнетка. Брюнетка, поохав, трансформировалась в роскошную мулатку. Все эти превращения были удивительны и крайне забавны. Владимиру казалось, что перед ним промелькнуло не менее пятнадцати различных женщин. Это еще сильнее возбудило его страсть. Но самым поразительным оказался последний миг. Дыхание Месс стало нервным и немного порывистым, и вдруг ее лицо и фигура приобрело соблазнительный облик… Глафиры Сергеевны, его обожаемой кузины. Кузина открыла красноватый пухлый рот и содрогнулась от страсти. Владимир сжал в объятиях Глашу и упал на ее грудь.
А когда поднялся и открыл глаза, то под ним лежала растрепанная и удовлетворенная Месс.
– Ну, вот и все, мой дорогой. Вы сегодня держались молодцом. Поверьте, что удовлетворить трех ведьм столь же трудно, как и выполнить тринадцатый подвиг Геракла, – проворковала Полин. – А теперь ступайте вон. Я думаю, дорогу вы найдете. Позднее вы оцените то обстоятельство, что как бы то ни было, я спасла вас от более тяжелой участи. До свидания, мой друг! Надеюсь, что скоро свидимся.
Полин потянула Владимира за руку. Он встал на шатающиеся от слабости ноги и пошел к выходу.
Он снова был одет. Лакированный, скукоженный, потрескавшийся ботинок с обгоревшими кнопками увяз в глубоком и горячем песке. Он сделал шаг. Увяз и второй. Владимир беспомощно обернулся. Шатер с дьяволицами исчез. Он растаял, словно легкое облако.
Вокруг без конца и краю простиралась сухая, желтая, безмолвная пустыня. Волны барханов слежались плотной рябью. Не было и признака ветра.
– А куда мне идти?! – отчаянно крикнул Владимир.
Ответом была гнетущая, пустая тишина.
– Дряни! Мерзкие бесовки! Черти, вы измотали меня! – он упал на колени, дрожащие ладони обхватили лохматую голову.
«Куда идти? В какую сторону? Как я устал! Они использовали меня, словно уличную девку, и бросили подыхать без воды и пищи», – сокрушался он.
Время шло, а Владимир лежал на песке, закрыв серые глаза. Идти не было сил. Казалось, ведьмы высосали из него все жизненные соки. Да и куда идти? Ни дорог, ни тропок – повсюду лежала однообразная песчаная пустыня. Он задремал.
Чей-то истошный крик прервал короткий сон. Он оторвал тяжелую голову и посмотрел в ту сторону, откуда шли эти звуки. Впереди мелькнула темная точка. – «Там кто-то есть».
Владимир вскочил на ноги, голова пошла кругом, к влажной щеке прилип горячий песок. Он отряхнулся и попытался выпрямить спину, к горлу подкатил противный комок. Его вытошнило горячей вязкой слюной. Шатаясь словно пьяный, он побежал к источнику звука. Ноги заплетались, он дважды упал, с трудом поднялся и снова побежал.
Через несколько саженей он увидел странного человека. Вернее, это был не целый человек, а лишь обнаженный торс, нижняя часть туловища скрывалась под толщей песка. Это был молодой мужчина со светлыми, всклоченными волосами и круглыми глазами, полными немого ужаса. Все лицо и голые плечи несчастного покрывали красные пятна. Мужчина был вкопан почти по грудь.
– Месье, прошу вас, помогите мне! – отчаянно голосил блондин. – Меня засасывает эта проклятая пустыня. Очевидно, я попал в воронку. Помогите, прошу вас!
– Да, да! Сейчас, – с готовностью отозвался Махнев и бросился на помощь. – Давайте руки, я попробую вас вытащить.
Несчастный, судя по всему, и вправду тонул в глубоком песке, голая грудь почти скрылась. Наружу торчала одна лишь шея, голова и руки с тонкими растопыренными пальцами. Владимир ухватился за судорожно сжимаемые кисти рук и потянул на себя. Мужчина не сдвинулся с места.
«То ли я настолько ослаб, то ли несчастного держит какая-то неведомая сила?» – лихорадочно думал Махнев и тянул что есть силы. Мужчина пытался шевелить торсом, его руки, словно руки утопающего, вцепились в запястья Владимира, голубые глаза налились кровью. Чем больше сил прилагал Махнев, тем сильнее пустыня тянула несчастного к себе. От чувства безысходности и острого осознания тщетности всех попыток выбраться, мужчина всхлипнул и тоненько заскулил:
– Мамочка, меня кто-то тянет вниз! Кто-то ухватился за мои ноги. Я погибаю, я сейчас задохнусь. Помогите, прошу вас! Вы можете сильнее меня тянуть?
Владимир упирался ногами и тянул, что есть силы. Откуда-то из глубины раздался приглушенный гул. Махнев почувствовал, что руки несчастного внезапно обмякли: под ладонями появилась странная пустота. Было такое ощущение, что рука утратила костяную человеческую твердость, превратившись во что-то резиновое или тряпичное. Владимир посмотрел на лицо несчастного. На него смотрели круглые, голубые глаза, полные слез. Но глаза эти были мертвы, рот странно дернулся и окривел, струйка крови текла по подбородку. В глубине песочной воронки что-то чавкнуло и с силой засосало несчастного блондина. Владимир едва успел отскочить. В сжатых кулаках остались чулки человеческой кожи. Они, словно кожа змеи, ловко и свободно снялись с рук мужчины. С ровно обрезанных краев стекала алая кровь.
Владимир пялился на эти «перчатки», оставшиеся в его собственных руках. На месте блондина уныло красовалось жирное кровавое пятно, просочившееся в рыхлый песок – мужчину засосала пустыня.
Владимир вышел из кратковременного оцепенения, из горла прорвался приглушенный крик, кулаки разжались – человеческие перчатки с легким резиновым шелестом шмякнулись на песок. Осипшее горло скрутила сухая судорога, в голову ударила кровь. Он снова выкрикнул, будто выплюнул что-то нечленораздельное и бросился бежать.
Владимир не отдавал себе отчета, куда и зачем он бежит – ему хотелось одного: покинуть то ужасное место, где на песке распласталась свежеснятая человеческая кожа.
«Господи, кто был этот мужчина? Как он здесь оказался? Отчего этого несчастного затянуло в глубину песков? Отчего так легко снялась эта странная, будто резиновая кожа? Ведь снять с человека кожу не так-то, наверное, и просто? Где я об этом слышал? А! Это проклятая ведьма пугала меня инквизиторскими пытками. Там тоже шла речь о коже… Господи! А руки? Там даже остались остренькие, аккуратно остриженные ногти», – он остановился, его снова вытошнило.
Впереди мелькнул еще чей-то силуэт. О, боже! На этот раз в песке утопала женщина. Она, то плакала, беспомощно озираясь вокруг, то кричала истошным голосом: «Помогите, хоть кто-нибудь, я умоляю! Спасите меня!»
Владимир видел со стороны, что из песка выступают полные руки и покатые плечи несчастной. Женщина барахталась спиной к Владимиру. Это была шатенка, с уложенными в высокую прическу, волосами.
«Может уйти, пока не поздно?» – малодушно рассудил Владимир. Он настолько устал и выбился из сил, что ему казалось, он ничем не сможет ей помочь. Но женщина снова вскрикнула. То был вопль безрассудного отчаяния. Песчаная воронка засосала ее по самую грудь. Шатенка голосила, что есть мочи.
– Мадам, не кричите, я попробую вам помочь, – голос звучал хрипло и неуверенно.
Женщина повернула голову. Владимир бегло рассмотрел лицо несчастной. Она была немолода и скорее годилась ему в матери. Лицо дамы скривилось от плача. По густо напудренным и нарумяненным щекам пролегли влажные бороздки от слез. В мутных карих глазах стояла такая мольба, что Владимир упал на живот и по-пластунски подполз к несчастной. Ухоженные руки с двумя массивными перстнями на пальцах вцепились в запястья Владимира.
– Молодой человек, не бросайте меня, пожалуйста! Спасите, и я щедро отблагодарю вас!
Едва он ухватился за кончики ее полных, чуть красноватых пальцев, как женщина вся содрогнулась, округлились бессмысленные, полные ужаса глаза, тонкие, чуть сизоватые губы со следами яркой губной помады судорожно вдохнули глоток воздуха – секунда, и дама исчезла в зыбучем песке. Владимир отпрянул, не удержал равновесия и упал на спину. Он лихорадочно перевернулся на живот и пополз прочь от зыбкой впадины. Какой-то чавкающий, хлюпающий звук заставил его резко обернуться – на том месте, где мгновение назад барахталась пожилая незнакомка, появилась ее оболочка, а вернее сдернутая кожа. Точно такая же, как и у первой жертвы этой коварной пустыни. На песке лежало снятое лицо, волосы и руки несчастной. Рядом извилистой черной змейкой струилась кровь. Владимир старался не смотреть на эту ужаснейшую метаморфозу, но глаза предательски фиксировали отдельные элементы этой липкой картины. Кожа выглядела так, словно была резиновой.
«Надо бежать, иначе и меня засосет в такую же воронку. Вот только в какую сторону?» – рассуждал Владимир. Он крутил головой, искал хоть какие-то приметы человеческого жилья.
И о счастье! На расстоянии примерно двухсот саженей, он едва различил зыбкие контуры белого домика, от крыши которого отлетал легкий дымок.
«Может, это мираж? Или ведьмы снова надо мной куражатся?»
Как бы то ни было, Владимир вскочил на ноги и двинулся прямиком к этому дому – а впрочем, у него не было иного выхода.
По мере приближения дом приобретал все более четкие очертания. А песок под ногами становился тверже, превратившись в довольно устойчивую почву, покрытую редкими кустиками травы. Потемнел и сам песок. Теперь его вид напоминал обычный чернозем. Ближе к дому пустынная местность чудесным образом трансформировалась в среднерусский или малоросский пейзаж. Изменился и сам воздух – он стал чуть прохладнее. Горячее лицо освежил легкий ветерок, напоенный ароматом полыни и лебеды. Словно из-под земли выросло несколько пирамидальных тополей, уходящих своими верхушками в синеющее небо, кусты акации и еще с десяток неизвестных кустарников. На одном из них красными продолговатыми бусинами пестрели ягоды колючего шиповника. Владимир невольно засмотрелся на купол неба – странное дело: он не выглядел таким уж серым, как раньше. Появился даже легкий лучик яркого света, но тут же исчез за чередой неестественных ватных облаков, похожих на взбитые в крепкую пену сливки.
Вокруг довольно просторного двора шла невысокая изгородь, похожая на малоросский плетень, и сам дом напоминал украинскую беленую хату или придорожную корчму. А может, это был постоялый двор или австерия[17]. Рядом с домом росло несколько, довольно ухоженных яблоней – мазанных снизу известняком, а также кусты смородины и бузины. Над плетнем красовались лопастые, черноглазые головы желтоволосых подсолнухов. Бледно лиловый незатейливый вьюнок и колючий шишковидный хмель увивали толстые прутья плетня. На прямом штакетнике сушились глиняные горшки всевозможных форм и расцветок, тут же сушилось стираное белье – расшитые петухами полотенца и домотканые простыни.
В глубине двора виднелся темный от воды колодец с журавлем, курятник со щербатыми стенами, около которого расположилось корыто с мутной водой и плавающими птичьими перьями, рядом стояла глиняная миска с зерном. Из курятника слышалось негромкое, сонное кудахтанье.
Объемный двор приютил и несколько хозяйственных построек: сарайчики, амбар, и холодный погреб. Слева от дома высился стог сена, подоткнутый вилами. Подле него торчали рогатые оглобли двух распряженных телег и крашеный серой краской, облупленный и скособоченный дорожный тарантас. Послышалось лошадиное ржание – недалеко от дома располагался крытый загон для лошадей. Словом, все выглядело так, будто это обычное среднерусское или малоросское подворье.
«Прямо оазис… Как давно я не видел таких домов. Откуда это все в пустыне? Полно, а настоящая ли вокруг пустыня, и настоящий ли это дом? На простой дом не совсем похоже.
Может, это корчма или все-таки постоялый двор?» – Владимир остановился и решил посмотреть, что будет дальше: не растает ли этот дом, словно мираж.
Из – за прикрытых дверей послышалась заунывная мужицкая песня и слабый перебор гармоники. Дубовая дверь распахнулась, на крыльцо с шумом вывалился пьяный мужичок в стоптанных сапогах, в синем, засаленном на рукавах кафтане, и светлой полинялой рубашке.
– Про-оо-шка, под-аа-вай лошадей. Ехать пора! – невнятно, заплетающимся языком, крикнул он.
Ответом была полная тишина. Мужик присел на лавку и опустил пьяную голову. Картуз упал, засаленные черные волосы полностью скрывали красное, помятое лицо. Он качнулся пару раз из стороны в сторону, не удержал равновесия и шмякнулся прямо на землю, подле лавки.
– Про-оо-шш-шка, сукин сын, где ты шляешься, каналья? Запрягай… Ехай… – он не договорил. Чернявая голова обессилено упала, обнажив острый, сухой кадык на тощей шее. Короткие ноги дернулись, словно от судороги, левая рука описала в воздухе круг и повисла, словно плеть. Мужичок попытался сфокусировать мутный, почти безумный взгляд карих глаз, но у него ничего не вышло. Наконец, он завалился на бок, чмокнул сизыми губами, свернулся калачиком и захрапел прямо возле лавки. Игнорируя зов хозяина, невидимый Прошка так и не появился.
«А что я, собственно, стою? – рассуждал Владимир. – Поди, не убьют. Зайду-ка и я в этот дом. Похоже, и в правду это – постоялый двор или кабак», – Владимир решительно устремился к входу.
Рука толкнула сухую калитку, ноги вели прямиком к крыльцу. Он аккуратно обошел спящего возле лавки мужичка и поднялся по деревянным некрашеным ступенькам.
В нос ударили знакомые запахи – кислых щей, горячего хлеба, лука, жареной свинины, человеческого пота, браги, табака, воска, сажи. Тут же стояли крепко сбитые столы с деревянными стульями и лавками. Из-за сильного чада Владимир не сразу разглядел всех посетителей. Несколько человек сидели в одиночестве – кто-то пил водку из пузатого лафитника и закусывал ее круглыми, желтыми малосольными огурцами; кто-то, приняв на грудь, прикорнул прямо за столом. Несколько человек спали на широких скамьях, расставленных возле бревенчатых стен. Слышался смех девиц, их радостное повизгивание – это в дальнем углу кабака расположилась целая компания подвыпивших мужичков. По виду это были зажиточные мужики, либо купцы. Их было человек пять. Рядом с ними сидели две молодые, дородные и разбитные девахи, одетые ярко и безвкусно, словно ярмарочные куклы. Компания резалась в карты на какой-то интерес.
Владимир придирчиво оглядел себя с головы до ног – лакированные туфли чуть потрескались, но темно-вишневый сюртук и черные брюки выглядели довольно прилично и почти не помялись, хотя казалось, что с тех пор, как он ушел из дому, прошла целая уйма времени. Будто из воздуха, прямо перед Владимиром материализовался востроносый лакей с маленькими бесцветными глазами, в красной рубашке и в черной еврейской жилетке. В одной его руке поблескивал пустой медный поднос, на согнутом локте другой висело несвежее, в масленых пятнах, льняное полотенце. Он бегло оглядел фигуру Владимира, косой взгляд зацепился на модном покрое сюртука, лизнул и лаковые штиблеты. Лакей многозначительно крякнул.
– Милости просим, господин хороший! – подобострастно проговорил он и поклонился. Перед лицом Махнева мелькнул ровный пробор черных, обильно смазанных маслом, волос.
– Что прикажете-с? – лакей шаркнул маленькой ножкой.
«А что же мне заказать? Полно, а есть ли у меня деньги? А то хорош гусь! Пришел в трактир, а про деньги и забыл…» – ладони стали шарить по карманам. На счастье, в боковом кармане сюртука он нащупал увесистый кошелек. Пальцы лихорадочно развязали кожаные тесемки – на стол вывалились царские червонцы и серебро.
– Ого, барин! Да вы у нас богач, – противно захихикал востроносый и шмыгнул носом. Его маленькие светлые глазки отчего-то сошлись на тонкой переносице.
– Голубчик, принеси-ка мне, – и тут Владимир запнулся. Он и представить не мог, что эта простейшая просьба может вызвать в его душе замешательство, граничащее с чувством полного отчаяния. Он вспомнил о том, как его кормили все последние дни, вспомнил пустую кашу и репку, вспомнил он и обильный обед у Клариссы и Осипа, вспомнил «простую, но велию» трапезу у Горохова, вспомнил и те минуты, когда ему и вовсе было не до еды. К горлу снова подкатила липкая тошнота, он судорожно сглотнул и решил собраться с мыслями. – А что у вас есть из закусок?
– По правде говоря, господин хороший, мы у себя не подаем столько блюд и разносолов, сколь бывает представлено к удовольствию знатных едоков в московских трактирах и ресторациях. Контингент, как говорится, не тот-с… А по приходу, так сказать, и расход свой имеем, – гнусаво затараторил лакей, наклонившись к самому уху Владимира. – Но кухарка у нас добрая – хохлушечка чистая и расторопная. Готовит исправно, и мухи в ее щах не плавают. – Лакей немного выпрямился, сладкая, чуть мечтательная улыбка растянула его тонкие, бледные губы. Но он спохватился, чуть приосанился и выпалил более зычным и официальным тоном: – Не прикажете ли подать блинов с кислыми вершками? Есть расстегайчики с грибками. Окорок холодный имеется. Поросенок с хреном. Каша. А на горячее щей могу принести или галушек со шкварками.
– Да, да. Вот это все и подай, – слабым голосом отозвался Владимир. Только сейчас он почувствовал, как устал и как сильно голоден. – А еще принеси, пожалуйста, водки.
– Сию минуту, – радостно отозвался лакей и скрылся в серых парах дыма.
– Давайте знакомиться, – раздался чей-то густой бас за спиной. Владимир вздрогнул, на плечо легла тяжелая ладонь.
Он обернулся. Возле стола стоял рослый малый с кустистой рыжей бородой, в рубахе пошитой из синей ксандрейки[18], подпоясанной красным кушаком.
Владимир привстал.
– Махнев Владимир Иванович, – чуть растеряно ответствовал он, памятуя о том, что не в его интересах высказывать и малейшие признаки сословной субординации.
– А меня Григорием Пустохваловым величают, – басом отозвался рыжий. – Не желаете ли сыграть в картишки на червовый интерес?
– Спасибо за приглашение, Григорий, но, по правде говоря, я сильно устал и голоден. Я, пожалуй, воздержусь от карточной игры, – он снова тревожно оглядел обеденный зал. – Может, чуть позже…
– Ну, как желаете, господин хороший. Я не советовал бы вам мешкать – весь интерес профукаете, – чуть развязано процедил он. – С нас взятки гладки, а вы к обеду получите остатки, – и он раскатисто рассмеялся, словно ярмарочный зазывала.
– Так и остатки дюже сладки, – встрял кто-то из мужиков. – Оставь его, Гришенька. Чай, не разумеешь, хто пред тобой? Это ж барин. Ему же только вершки жирные подавай. А наш брат и остатками не брезгует с ихнего стола-то, господского. Пущай волокитится – а нам своя профитроля сахарная от евонной волокиты выгорит. Была бы честь предложена. Посмотрим потом, как он локти-то свои холенные покусает, ежели увидит, в чем обремизился.
Мужики развязано и хамовато загоготали – Владимир невольно поежился.
– Спасибо, я подумаю, – обронил он.
Его настораживала бесцеремонность этой разудалой компании.
«Как они смеют так нагло со мной разговаривать?» – рассуждал Махнев. Но оглядев внушительную фигуру и огромные кулачищи рыжебородого и его товарищей, он лишь натянуто улыбнулся. – И о каком червовом интересе они говорят? Зачем мне их альковные страсти? Какие-то глупости… Про какие такие остатки?»
Рыжебородый вернулся к своим товарищам.
Меж тем серая льняная скатерть, взметнувшись в руках лакея тугим парусом, ровно легла на поверхность некрашеного стола. Тарелка с гречневыми блинами, миска со сметаной, блюдо с кусками свинины и рассыпчатой кашей, горячие щи с укропом – все это было расставлено в живописном порядке, прямо на столе. От аппетитных запахов у Владимира закружилась голова, рот наполнился слюной. Дрожащая рука потянулась к запотевшему графину с анисовой водкой. Водка обожгла горячее горло. Вслед за первой рюмкой была выпита и вторая, и тоже залпом. По телу разлилось приятное тепло. Владимир стал быстро закусывать. Но еда не лезла в горло, его все также немного мутило.
Он едва лишь сумел проглотить несколько ложек горячих щей. Все остальные закуски остались нетронутыми. Казалось, что пересохшее, сузившееся горло, не может протолкнуть в себя никакую пищу. Он отложил в сторону ложку. От пережитых потрясений и выпитой водки у него выступили слезы. Он еле сдержался, чтобы не пустить слезу.
Сонливость накатила столь внезапно, что в следующий момент в щеку впечатался грубый узор льняной скатерти, а в нос ударил кислый и жирный запах застиранной ткани. «Неплохо было бы расспросить лакея о том, есть ли тут комната, где можно отдохнуть часок, другой».
Резкий звук заставил вздрогнуть – это востроносый лакей уронил поднос. Сон тотчас пропал.
Он стал медленно разглядывать посетителей этого странного заведения. За спиной шла оживленная игра на интерес. Владимир прислушался к разговору. И он понял, на что играли эти разухабистые, подвыпившие мужики… Они играли на… очередность в любовном сношении с одной из сидящих за столом дамочек – той, что выглядела смазливее и моложе своей товарки.
Дамочка знала, что ее ожидает любовная скачка с пятью или шестью мужчинами. Но, видимо, это обстоятельство ничуть не смущало румяную жрицу любви. Она была пьяна и сидела на коленях у черноволосого джентльмена казацких кровей. Ее мощный зад, обтянутый пестрым ситцем ерзал на месте. Она живо отзывалась на вульгарные выкрики, краснела, обмахивала себя широкими, растопыренными ладошками, словно воображаемым веером, неловко кокетничала и принимала обольстительные позы.
Один из мужиков потянулся к ней, волосатая лапища ухватилась за торчащую грудь и вывалила ее из ворота блузки прямо на стол. Компания одобрительно засвистела.
– Мужики, мужики, хорош озоровать! – крикнул рыжебородый. – Окститесь! Сейчас доиграем, и с Груней пойдет первым тот, чей интерес выпадет.
Игра не продолжалась слишком долго. По развязанным крикам подвыпивших мужиков Владимир понял, что первая ходка досталась какому-то Петруше.
«Сейчас они потащат свой трофей на сеновал, – рассуждал Владимир. – Девица пьяна и не дает себе отчета, что компания мужиков не так уж и мала. Опять я пекусь о том, что меня не касается, – Махнев нервничал. – Может, вступиться за честь дамы? – Болван! Какая честь у шлюхи? А может, она сама об этом мечтает. – Он старался не смотреть в их сторону. – Скорее бы они все свалили в номера или на сеновал».
Но как он ошибся! Компания и не собиралась никуда уходить. Послышался звон падающей посуды. Это кто-то из мужиков одним махом расчистил стол. Черноволосый казак поднял Груню высоко на руки – она взвизгнула от страху и засмеялась. Он покружил ее словно ребенка – женщина рассмеялась еще звонче от внезапного, головокружительного удовольствия.
– Ох ты, баловница-бабочка, тяжёленькая, да мягонькая какая. Украсть тебя, что ли? Нет, братцы, дайте отыграться. Жалко ведь… Не по-людски оно как-то – одну, да всем гуртом. С души воротит.
– Жальце у пчелки. Положь Груню на место. Без жвавых обойдемся. Ежели воротит, то проваливай. Нашелся цыган. Я те уворую…
Протяжный вздох вырвался из горла чернявого, смуглое лицо исказила болезненная усмешка. Было видно, что в его душе идет напряженная борьба. В какую-то секунду Махневу показалось, что этот казак готов броситься из трактира, прихватив с собой увесистую Груню.
– Сидай. Не балуй. Далёко не убежишь.
Чернявый замер, глянул исподлобья на подпивших и разгоряченных мужиков.
– Черт с вами. Забавляйтесь, грешнички.
Он возвратился и посадил девицу круглым задом на расчищенный стол. Двое других мужиков, нажав на полные плечи, повалили Груню на спину. Та беспомощно взмахнула руками и снова принялась деланно и нарочито громко смеяться, будто ее щекотали. Потом замолчала, смутилась, широкие ладошки закрыли алое, как маков цвет лицо. Один из мужиков, рябой, с широким, мясистым носом, недолго думая, задрал женщине подол цветастой юбки так, что обнажились полные ляжки, одетые в серые шерстяные чулки, круглый живот, темнеющий треугольником русых волос, и белоснежные шары полных грудей.
– Господа, господа! Так не пойдет. Прошу вас, покиньте наше заведение! У нас не дом свиданий! Здесь благородные люди трапезничают, – подлетел рассерженный востроносый лакей.
– Пшёл вон, пархатый! Не твое собачье дело, – огрызнулся рябой, сверкнув налитыми кровью глазами. – Не подходи лучше, мы пьяные, лихие. Долбанем кулачищем – от тебя мокрое место останется.
Рыжебородый знакомец, представившийся Григорием Пустохваловым, полез в карман полосатых штанов, выудил оттуда пару ассигнаций и бросил их на поднос обескураженного лакея.
– Иди милай, погуляй малость. У тебя что, на кухне дел нету?
– Есть… – растерянно пробормотал лакей и попятился задом. Гаденькая улыбочка растянула его узкие масляные губы. – Мы люди маленькие-с, и дела хозяйственные у нас завсегда-с найдутся. Мне и самоварчик надо нагреть, и стаканчики протереть… Вы только уж недолго, а то не ровен час хозяин вернется, али староста заглянет.
– Ступай, не мельтеши.
Как только лакей исчез за боковой дверью, прикрытой ситцевой, застиранный занавеской, честная компания шумно задышала, свирепо разглядывая беспомощную Груню.
Она поерзала, молочной белизны ноги разъехались в стороны. Дрогнули тугие икры. Раздался стук каблуков упавших красных ботиков. С маленьких ступней слетели шерстяные чулки – два серых комочка бесшумно приземлились на грязный и заплеванный деревянный пол. Хорошенькое лицо сделалось растерянным, русые волосы разметались по столу, красотка зажмурила глаза, потная ладошка прикрыла довольно крупный лобок.
– Ай! – вскрикнула она жалобно. – Чего вылупились, ироды окаянные? – голос был пьяный, но вместе с тем испуганный. Похоже, что до несчастной стал доходить истинный смысл происходящего.
Она сделала попытку приподняться, сжатые кулачки ухватились за край подола в надежде одернуть юбку. Но чернявый и его товарищ перехватили ее руки. После недолгой возни и злого смеха, подол юбки был задран еще выше – девушке закрыли им лицо.
– Не айкай. Не то юбку в узел завяжем, вообще не пикнешь.
В харчевне повисла тишина. Как не странно, теперь проснулись даже те посетители, кто спал мертвецким, пьяным сном. Плотная толпа бесцеремонно обступила деревянный стол.
Владимиру казалось, что теперь любопытствующих зрителей стало гораздо больше. Человек двадцать или тридцать в немом восхищении пялились на обнаженное тело пьяной девахи.
– Петро, ты что забыл о своем выигрыше? – крикнул кто-то. – Сымай портки, лядащий. Пихай ей дышло, раз твоя фарта вышла… Чего томишь бабу?
Владимир крепко зажмурил глаза. В уши вливался похотливый стон распутницы, одобрительные крики мужиков, всеобщая возня. Он услышал треск рвущейся ткани – кто-то из мужиков сорвал с женщины последние остатки одежды.
– Вы пошто, черти, сарафан изорвали?! Он же новехонек ешо! – визжала обиженная Груня.
– Рубликов дадим, десять таких купишь! Молчи лучше, дура, не то и рот сейчас заткнем…
– Вертай ее задом. Теперь ты, Родя, наподдай. Да не шевелись ты, сучка, и так мало не покажется.
Странное дело – Владимир зажмурил глаза у своего стола, а когда открыл, то обнаружил себя в толпе ликующих зрителей. Он сделал пару шагов назад, но кто-то невидимый толкал его кулаком в спину, заставляя как можно пристальней рассматривать детали этой кабацкой оргии. В какой-то момент ему показалось, что он даже чувствует запах женского пота – аромат возбужденной самки. Все его сознание сосредоточилось в фокусе выпуклых волосатых подмышек полных белых рук, запрокинутых за голову, сжатых в замок пальцев, колыхающихся овалов мягких, распущенных грудей с тугими сосками, круглого живота, влажного от семени лобка и опухшей, сочной вульвы бесстыжей развратницы.
«Да что же это за наваждение, – едва подумал он, и тут же почувствовал сильное желание. – Может, и мне пристроиться? – от этой мысли он чуть не задохнулся. – Полно, не с ума ли я сошел? Давно ли, еле живой остался после любви трех ведьм? Что со мной? Я всегда был охоч до любовных утех. Но что бы так-то вот…»
– Владимир Иванович, иди и ты, – доброжелательно шепнул на ухо Григорий.
– Да, неудобно. Я же не играл с вами на интерес, – неуверенно промямлил Махнев.
– Да ладно, уж. Груню лишним удом не испортишь. Она от скоромного только краше становиться. А барский уд он слаще других. Правда, Груня? – подмигнул ей рыжебородый. – А барин тебе рубликов сверх уговора накинет.
Груня только кивнула, горячечно разевая красный от поцелуев рот, мохнатые ресницы прикрыли влажные глаза.
Владимир и сам не заметил, как вошел в сладкое и горячее лоно женщины. Она отдавалась ему так жарко, что кто-то из мужиков присвистнул:
– Вот они бабы, как под барчуками-то прогибаются. Это тебе не с нашим братом, чернорылым, любовь крутить. Али уд у него золоченый? А, Груня?
– У нашего барина хрен до самых колен! – крикнул кто-то из толпы мужиков. Раздался дружный хохот.
Возбуждение Владимира все возрастало. Он вспомнил то ощущение, испытываемое им в годы студенческой юности – похоть, застилающую глаза. Тогда, в молодые годы, ему нравилось лицезреть групповые оргии, когда одна женщина вынуждена была ублажать нескольких мужчин по очереди, словно течная сучка всех дворовых кобелей.
Прошло несколько минут, и он испытал мощнейший оргазм. Не успел он отойти от распластанной, мокрой Груни, как на его место встал кто-то другой. Дрожащей рукой Владимир отсчитал несколько золотых монет и отдал их в руки Григорию.
– Передайте Аграфене… Не знаю, как ее по батюшке.
– Груне-то? Не переживай, передадим.
Владимиру не хватало воздуха, он поспешно рассчитался и с лакеем, возникшим, словно из-под земли, заплатил щедрые чаевые и вознамерился покинуть это странное заведение. Лишь на минуту он помедлил и кинул прощальный взгляд на почти бесчувственную Груню, залюбленную до одури безудержными насильниками.
О, ужас! Ему показалось, что с румяным лицом кабацкой девицы произошли странные метаморфозы. Теперь на Владимира смотрели до боли знакомые, синие глаза. На столе, извиваясь от похоти, истекая белой влагой, лежала чуть живая… Глаша. Она смотрела на него молящими глазами.
– Стойте! Не трогайте ее! – едва крикнул Владимир.
Бревенчатые стены кабака странно вздрогнули и побежали в разные стороны, стал таять и растекаться бурой древесной жижей потолок, в быстрой карусели замелькали довольные мужицкие рожи, и он тут же потерял сознание.
Очнулся Владимир от того, что занемевшая, почти деревянная кожа лица ощутила немыслимый холод – востроносый лакей щедро вылил ему на голову ковш колодезной воды.
– Чтой-то, вы барин, так пугаете нас? Вам на воздух надобно. Тут душно – накурено сильно. Покушали-с и идите своей дорогой.
Владимир огляделся – вокруг было совсем тихо – слышалось даже жужжание сонной мухи возле закопченного оконца. Посетителей в кабаке почти не осталось. Все было чисто и прибрано. На столах одиноко красовались стеклянные стаканы с полевыми цветочками, обернутые в папиросную бумагу. О прошедшей оргии ничто не напоминало.
«Полно, а была ли эта оргия?» – тяжелые мысли едва ворочались в горячей голове.
– Глаша! А где моя Глашенька? – вскинулся Владимир, голова ударилась о ножку обеденного стола.
– Какая, такая Глаша? Не было у нас здесь таких девиц. Отродясь не было. Шли бы вы, барин, во двор, на свежий воздух. Мы закрываться скоро будем. Поздно уже… – ворчал лакей, выпроваживая Владимира за дверь.
Владимир поднялся и, слегка пошатываясь, пошел к выходу. Рука толкнула дубовую дверь. Дверь со скрипом распахнулась, потянуло вечерней свежестью. Он сделал несколько шагов и тяжело опустился на лавку. Голове стало немного легче. Послышалось до боли знакомое стрекотание сверчка. Он поднял глаза – на посиневшем куполе высокого и довольно обычного, южного неба, проступили яркие, лохматые звезды…
«Ого, какие декорации-то пошли», – устало подумал он и закрыл глаза.
– Охо-хо, денек-то к ночи катиться, а торговля моя никак не ладится, – раздался сиплый мужской голос справа от Владимира.
Скрипнула деревянная лавка – кто-то тяжело ухнулся рядом. Владимир открыл глаза и посмотрел на внезапно появившегося соседа. Это был мужчина средних лет, одетый в темный долгополый кафтан из казинета[19], шерстяные, не по погоде теплые штаны и низенькие, довольно разношенные сапоги из свиной кожи. Узкое, потертое плечо этого мужичка оттягивал широкий, плетеный ремень. К ремню крепился массивный деревянный короб, расписанный аляповатыми красными маками и зелеными горошинами.
– Коробейник я, барин, – пояснил мужичок в ответ на пристальный и вопросительный взгляд Владимира. – Вот, хожу по деревням и селам, торгую мало-помалу суровским[20], да халантерейным товаром.
Он распахнул деревянный ящик, склонился над ним и извлек мотки разноцветных атласных лент, сноп ситцевых платков и холщовый мешочек с какими-то звенящими побрякушками.
– Господин хороший, барин, а не угодно ли глянуть, какой у меня товар-то знатный? Товарец первой руки – хоть полсвета обойди, лучше не сыщешь. Авось и себе присмотрите что-нибудь из халантереи на одёжу – для форсу, али для хозяйственной нужды. Ваши деньги – наш товар, вам покупка – мне навар!
Владимир сухо кивнул.
– Спасибо, милейший. Не доставайте ничего. Я не собираюсь ничего покупать. Мне, право, ничего не нужно.
– Ну, как так, ничаво? – затараторил торговец, не обращая внимания на решительный отказ Махнева. – Вы только посмотрите – авось что-то и глянется. Вот нитки разноцветные – и миткальные имеются и шелковы. Есть ремни опойковые и матерчатые, галштуки разные, в цветок и в горошину, расцветок затейных. Есть пуговицы костяные, есть и деревянные. А вот и лезвия для бритья. Не надо? А может, вашей даме подарок – есть кружево вологодское, на коклюшках плетеное – не плоше аглицкого; веера с каменьями; булавки с бисером. Платков много, шаль ажурная имеется. Подошвы есть…
– Вы не трудитесь, пожалуйста, я же сказал вам – мне решительно ничего не надобно-с.
– Охо-хо, плохо, что ненадобно вам ничегошеньки, – разочарованно процедил коробейник. – Но есть у меня пару вещиц, которые, как мне думкается, именно у вас спрос сыщут. Товар полюбится – ум расступится.
Темная спина согнулась в три погибели, послышался шорох и натужное кряхтение – мужичок рылся на самом дне тяжелого короба.
– Вот! – торжественно произнес он. – Перчатки опойковые, последней Парижской моды. Шик модерн! И цена невысокая – чай, сторгуемся, голуба.
И он шлепнул на колени изумленного Владимира нечто совершенно странное – мягкое и одновременно шелестящее на ощупь.
Как только Владимир присмотрелся к тем странным предметам, оказавшимся на его коленях, из его груди вырвался глухой крик.
– Нет! Уберите это сейчас же.
Он узнал снятую с рук кожу двух несчастных, погибших в зыбучей пустыне. Он уже почти забыл о том страшном случае, который произошел с ним чуть ранее. А теперь перед глазами красовались эти странные остатки человеческих рук с настоящими ногтями и тончайшей сеточкой замерших линий на мертвых ладонях.
– А неча морду-то воротить от моего товара, – взвизгнул коробейник. – Худого не держим. Пошто вам перчатки-то мои не ндравятся? Кожа настоящая, не тряпица чай какая-то.
– Прочь! Уйди! – Махнев зажмурил глаза. Но услыхал какой-то булькающий, ехидный смешок прямо возле своего уха.
Владимир отмахнулся – смешок перекатился к другому уху.
Он вскочил на ноги, и недолго думая, бросился назад в харчевню. Рука с силой толкнула широкую, дубовую дверь.