Глава 14
Снаружи стояла жаркая, влажная ночь. А вот в библиотеке Виктора Гелиоса кондиционер охлаждал воздух до такой низкой температуры, что веселое пламя горящих в камине дров было очень даже кстати.
Огонь вызывал у него и менее приятные воспоминания. Та большущая мельница. Бомбардировка Дрездена авиацией союзников. Атака «Моссад» на секретный научно-исследовательский комплекс в Венесуэле, где он экспериментировал на пару с Менгеле после Второй мировой войны. Тем не менее ему нравилось читать под уютное потрескивание горящих поленьев.
А когда он просматривал медицинские журналы вроде «Ланцета», «Журнала американской ассоциации врачей» или «Новые инфекционные заболевания», огонь служил не только для уюта, но и становился критерием его мнения как ученого. Он часто вырывал из журналов статьи и бросал их в камин. Иногда туда отправлялся журнал целиком.
Как и прежде, научное сообщество ничему не могло его научить. Он ушел далеко вперед. Однако полагал необходимым быть в курсе достижений в генетике, молекулярной биологии и смежных областях.
Ему также хотелось вина, которое лучше сочеталось с жареными грецкими орехами, чем «Каберне», которое подала к ним Эрика. Слишком терпкое. Конечно же, ей следовало остановить выбор на «Мерло».
Она сидела в кресле напротив него и читала поэзию. В последнее время не могла оторваться от Эмили Дикинсон, которая раздражала Виктора.
Разумеется, поэтессой Дикинсон была прекрасной, но уж очень преклонялась перед Богом. А потому ее стихи дурили голову наивным. Служили интеллектуальным ядом.
Вот Эрика для поисков Бога могла не выходить из этой комнаты. Ее создатель, в конце концов, был ее мужем.
Если говорить о теле, то он добился великолепного результата. Он видел перед собой прекрасную, грациозную, элегантную женщину. Выглядела она на двадцать пять лет, хотя прожила на этом свете только шесть недель.
Сам Виктор, чей возраст перевалил за двести сорок, мог сойти за сорокапятилетнего. И поддержание его моложавости требовало куда больше усилий, чем сотворение ее молодости.
Красота и грациозность не были единственными требованиями, которые он предъявлял к идеальной жене. Ему также хотелось видеть в ней светский лоск и высокий интеллект.
А вот тут Эрика, пусть и по мелочам, не дотягивала до желаемого уровня и, как выяснилось, училась медленно, несмотря на прямую информационную загрузку мозга, посредством которой ей в голову вводились энциклопедии этикета, кулинарные рецепты, характеристики различных вин и их сочетаний с подаваемыми на стол блюдами, приправы и многое другое.
Знание предмета, естественно, не означало способность применять эти знания на практике, но Эрика, похоже, не так уж и старалась. «Каберне» вместо «Мерло», Дикинсон…
Виктор, однако, не мог не признать, что она – более симпатичное и милое существо, чем Эрика Третья, ее непосредственная предшественница. Возможно, и эта версия не была окончательной, но при всех ее недостатках Эрику Четвертую он не мог считать полным провалом.
Ерунда, которой предоставляли свои страницы медицинские журналы, и Эрика, читающая Дикинсон, на пару заставили его подняться с кресла.
– У меня сегодня творческое настроение. Думаю, какое-то время я поработаю в кабинете.
– Тебе потребуется моя помощь, дорогой?
– Нет. Оставайся здесь, проводи время в свое удовольствие.
– Ты только послушай, – радовалась она, как ребенок. И, прежде чем Виктор успел остановить ее, продекламировала короткое четверостишие.
– Очаровательно, – кивнул он. – Почему бы тебе для разнообразия не почитать Тома Ганна[10] или Фредерика Сайдела[11].
Он мог бы сказать ей, что именно нужно читать, и она повиновалась бы. Но ему не хотелось получить вместо жены запрограммированный автомат. Он предпочитал предоставлять ей свободу выбора. И только в вопросах секса требовал полного повиновения.
Миновав огромную кухню, в которой без труда могли приготовить обед на сто человек, Виктор вошел в кладовую. Полки у дальней стены, уставленные консервами, сдвинулись, как только он нажал потайную кнопку.
За полками, в самой середине здания, находилась его домашняя лаборатория, помещение без единого окна.
Официально он возглавлял «Гелиос биовижн», компанию, благодаря достижениям которой имя его стало известно всему миру. Компания эта приносила ему немалые доходы, добавлявшиеся к деньгам, накопленным за прошлые столетия.
А в «Руках милосердия», заброшенной больнице, которую он перестроил для собственных нужд и укомплектовал созданными им людьми, велась главная работа его жизни: создание новой расы, призванной заменить страдающее множеством недостатков человечество.
Здесь же, за кладовой, комната размером двадцать на пятнадцать футов предоставляла ему возможность проводить мелкие эксперименты, которые, однако, часто вели к большим открытиям.
А возиться в лаборатории Виктор любил. И дел там у него всегда хватало, совсем как у Санта-Клауса в магазине игрушек.
Когда Мэри Шелли взяла народную легенду, основанную на реальных событиях, и написала книгу-выдумку, она изобразила Виктора трагической фигурой и убила его. Он понимал ее замысел: драматическая сцена его смерти украсила книгу, но ему решительно не понравилось, что писательница представила его неудачником, для которого все закончилось столь ужасно.
А уж ее оценка его работы не лезла ни в какие ворота. Как вообще она посмела такое написать? С учетом того, кто из них двоих умер, а кто нет?
Хотя в ее романе указывалось, что его лаборатория – фантасмагория каких-то устройств и механизмов, зловещих как по внешнему виду, так и по предназначению, в детали она старалась не вдаваться. И только первая экранизация ее фильма превратила фамилию Франкенштейн в синоним термина «безумный ученый». В фильме в его лаборатории все жужжало, гремело, сверкало и бухало, устрашая зрителей.
Что удивительно, голливудская декорация в значительной степени соответствовала реальности, если говорить не о конкретных машинах, а об атмосфере. Даже в лаборатории, расположенной за кладовой, создавалось ощущение, что оборудование поступило туда прямиком из преисподней.
Середину комнаты занимал рабочий стол, на котором стоял резервуар с антибиотическим, цвета молока раствором. В этом резервуаре находилась отрезанная человеческая голова.
Фактически голову не отрезали. Она никогда не соединялась с телом.
Виктор создал ее лишь с одной целью – как контейнер для мозга. Волос не было, формирование черт лица он не довел до конца.
Системы жизнеобеспечения подавали в голову питательные вещества, поддерживали баланс ферментов, обогащали кровь кислородом, выводили отходы через многочисленные трубки, проходившие через шею.
Дышать голове не требовалось, поэтому она напоминала мраморное изваяние. Но глаза подергивались под веками, указывая на то, что голове снится сон.
Мозг в голове обладал только зачатками личности, необходимыми для проведения эксперимента.
Подойдя к столу, Виктор обратился к резиденту открытого резервуара: «Пора работать, Карлофф»[12].
Никто не мог сказать, что у Виктора Гелиоса, или Франкенштейна, отсутствовало чувство юмора.
Глаза головы открылись. Синие, с налитыми кровью белками.
Карлофф также получил образование методом прямой информационной загрузки мозга. И говорил на английском.
– Готов, – низкий, хриплый голос.
– Где твоя кисть? – спросил Виктор.
Налитые кровью глаза сместились в сторону маленького столика, который стоял в дальнем углу лаборатории.
Там живая кисть лежала в неглубокой чаше с антибиотическим, цвета молока раствором. Как и в случае головы, это пятипалое чудо обслуживалось многочисленными трубочками и электрическим генератором низкого напряжения, насосом, который стимулировал нервы, а следовательно, и мышцы.
Системы жизнеобеспечения головы и кисти были совершенно автономными, не имели ни одного общего проводка или трубки. Посмотрев на показания приборов на пульте управления и подрегулировав некоторые параметры, Виктор приказал: «Карлофф, шевельни большим пальцем».
В чаше кисть оставалась неподвижной. Неподвижной. А потом… большой палец дернулся, согнулся, разогнулся.
Виктор давно уже искал гены, отвечающие за сверхъестественные психические способности, которые иногда проявлялись в людях, но не поддавались контролю. Недавно ему удалось добиться в этой области определенных успехов.
Карлофф, голова без тела, только что продемонстрировал психомоторный телекинез: движение пальца осуществилось исключительно за счет психоэнергии.
– Выдай мне арпеджио[13], – приказал Виктор.
В чаше кисть приподнялась, пальцы начали перебирать струны невидимой арфы.
Довольный увиденным, Виктор продолжил: «Карлофф, сожми пальцы в кулак».
Пальцы медленно сжались и продолжали сжиматься все сильнее и сильнее, костяшки заострились и побелели.
Никаких эмоций не отражалось на лице Карлоффа, но в кисти чувствовалась злость и желание убивать.