Глава 3
Египет: от диктатуры к демократии и обратно
«Господин президент, – обратились к египетскому президенту Хосни Мубараку корреспонденты. – Говорят, вы собираетесь выступить с прощальным посланием к народу?» – «А что, мой народ куда-то уходит?» – с удивлением отвечает им Мубарак.
Долгое время этот популярный в египетском обществе анекдот символизировал твердую уверенность египтян в том, что Хосни Мубарак, находящийся у власти в стране почти 30 лет, покинет свой пост, лишь уйдя на тот свет по примеру своих предшественников – Гамаля Абдель Насера и Анвара Садата. Египет позиционировался как самая сильная страна арабского мира, его политический лидер, посредник в самых серьезных региональных конфликтах. Однако в начале 2011 года анекдот потерял актуальность – мубараковский Египет стал второй после Туниса жертвой «Арабской весны». И более того – он стал восприниматься как основное достижение всего революционного процесса. Успешная демократизация 85-миллионной страны должна была стимулировать демократические преобразования во всех странах арабского мира. Именно поэтому в уходе Мубарака столь важную роль сыграли внешние силы – спонсоры «Весны»: государства, правозащитники, СМИ. Не случайно уже упоминавшийся египетский анекдот о беседе Насера, Сабада и Мубарака после свержения последнего стал таким популярным. Однако, как показала практика, все старания спонсоров «Весны» по свержению Хосни Мубарака, вся кровь, пролитая ради этого свержения, оказались бессмысленными. Через 2,5 года после ухода египетского президента власть в стране взяла его реинкарнация, а весь мир увидел, к какой именно демократизации ведет регион «Арабская весна».
Старые болячки
Причиной подверженности вирусу стал крайне слабый к нему иммунитет. Ветер «Арабской весны» сдул пыль со стольких египетских проблем, что Мубарак был попросту обречен.
И дело не только в идеологической деградации арабского национализма, который не мог дать населению ни свободы, ни перспективы, ни веры в то, что эта перспектива появится. Дело еще и в проблемах социально-экономического характера. Страна уже давно серьезно перенаселена. Египет обладает большой территорией, однако лишь 5 % земель пригодны для хозяйственной деятельности – остальное занимает пустыня. В итоге на пресловутых 5 % земли в дельте Нила (примерно 50 тыс. кв. км) проживает абсолютное большинство 85-миллионного населения страны. Банальная нехватка территории и скученность населения на фоне скудных ресурсов стали причиной высокого уровня бедности, поэтому египтяне крайне болезненно реагируют даже на самое незначительное ухудшение условий жизни. В итоге повышение цен на продовольствие (по некоторым данным, только в конце 2010 – начале 2011 года стоимость хлеба в стране выросла на 20 %, а овощей – на 25 %) спровоцировало в Египте социально-политические потрясения.
На острие протеста оказалась египетская молодежь. Свободного времени для митингов у нее было много – на фоне общего снижения уровня безработицы (с 11 % в 2005 году до 9 % в 2010-м) ситуация с рабочими местами в городах продолжала ухудшаться, и в 2010–2011 годах 43 % молодых горожан слонялись без дела. Естественно, после тунисских событий (когда впервые за долгое время арабский народ сумел свергнуть диктатора) они загорелись «Весной» и почувствовали себя наконец-то сопричастными к великой Идее, которую можно воплощать в жизнь. И взялись за это воплощение со всей присущей молодым людям страстью и энергией, а также с применением современных цифровых технологий. Организация проходила стихийно – протестующие просто создавали в социальных сетях группы и назначили на 25 января 2011 года общий сбор. Спецслужбы к такой форме организации оказались не готовы, поэтому просто прозевали ситуацию. Следствием их ошибки стал выход в назначенный день на улицы десятков тысяч египтян, загнать которых в их дома уже не получилось. Силовые методы спецслужб не работали – они отстреливали демонстрантов, однако их похороны приводили к еще более масштабным акциям протеста. Центром демонстраций стала каирская площадь Тахрир (по ее имени и названы революционные события).
Да, вошедшая в города армия могла массово расстрелять и разогнать демонстрантов, однако поступила по-иному, начав отстреливать лишь мародеров, которые, пользуясь отсутствием порядка, грабили все подряд. Причиной умеренности военных стал серьезный конфликт египетского генералитета с президентом Мубараком. Глава государства для них стал «фараоном» – вопреки сложившейся в Египте традиции, он хотел передать власть своему сыну Гамалю и активно расчищал для него политическое пространство (в частности, продвигал друзей сына на посты министров и депутатов парламента). При этом у Гамаля Мубарака даже не было военного образования – еще один серьезный недостаток в глазах генералитета (Насер и Садат закончили Королевскую военную академию и служили в пехоте, а Хосни Мубарак был военным летчиком). Гамаль понимал свои недостатки и решил продемонстрировать военным свои лидерские качества, причем в самый неподходящий момент – когда ситуация начала успокаиваться и люди, поверив обещаниям Мубарака-старшего о скорых и неизбежных реформах, стали расходиться с улиц. 2 февраля группа сторонников Мубарака-младшего на лошадях и верблюдах (отсюда и название события – «Битва на верблюдах») врезалась в толпу оставшихся демонстрантов и попыталась ее разогнать. Однако в конечном итоге численное преимущество протестующих заставило сторонников Насера ретироваться. Народ снова вышел на улицы, а армия, увидев все, что хотела, перешла на сторону народа.
Возможно, Мубараку удалось бы обуздать военных, если бы в его поддержку выступили давние друзья – американцы. Мнение американцев для генералов фактически сродни приказу – без американской финансовой и военной помощи армии пришлось бы непросто. И египетский президент имел все основания верить в лояльность Вашингтона – за время своего правления Мубарак зарекомендовал себя как верный и надежный союзник. Пользуясь своим авторитетом в арабском мире, он являлся проводником американской политики на Ближнем Востоке (особенно в палестинских делах). Кроме того, Хосни Мубарак гарантировал США сохранение Кэмп-Дэвидских соглашений, обеспечение безопасности судоходства по Суэцкому каналу, недопущение гражданской войны и прихода к власти в этой крупнейшей арабской стране террористов. Однако Обама своего коллегу сдал и фактически призвал его уйти в отставку [93]. «Я заявил президенту Мубараку, что переход власти должен быть мирным и должен начаться сейчас», – заявил американский лидер. После чего Хосни Мубараку не оставалось ничего иного, кроме как 11 февраля объявить об уходе с поста президента, передав власть в руки хунты – Высшего совета вооруженных сил во главе с генералом Хусейном Тантауи.
Президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский объясняет сдачу Мубарака Обамой «генетической привычкой американских президентов продавать и сдавать единственных потенциальных союзников, которые у них вообще есть, и ставить на некую теоретическую демократию, которую к власти приводят самые радикальные, самые антиамериканские силы». Его мнение разделяли и в Израиле – все ведущие израильские СМИ (кроме совсем уж ультралевых) называли американскую позицию не иначе как «безответственной», «нерациональной», «слепой» и «предательской». А все потому, что если в Белом доме лелеяли мысль о новом демократическом Египте, в Израиле прекрасно знали, кто придет на смену египетскому диктатору. Парни с айфонами могли лишь протестовать на улицах. А власть бы перешла в руки парней с бородами и с Кораном. Так оно, собственно, и произошло.
Братья из подполья
Для того чтобы понять настроения египтян, достаточно было просто хотя бы чуть-чуть понимать состояние исламского мира на тот момент. «К кому обращаться разочарованным в зажравшихся диктаторах арабам? К несуществующему и рухнувшему Советскому Союзу? К Штатам с их чуждой западной культурой? К Китаю, который старается не вмешиваться во внутренние дела режимов, с которыми сотрудничает? В итоге остается идти к самому близкому, понятному и дающему простые решения – к своей религии, исламу, – говорит член научного совета Московского центра Карнеги Алексей Малашенко. – Ислам – это не христианство. Это в Европе религию отделяют от политики, а в мусульманских странах она всегда была заточена на регулирование мирских дел. Пророк Мухаммед был прежде всего политиком, и прав был аятолла Хомейни, когда говорил, что «лишить ислам политики – это кастрировать его».
Тем же, кто не понимал, нужно было лишь снять розовые очки и научиться читать и считать. Да, западные СМИ, а также «Аль-Джазира» с радостью снимали на Тахрире англоязычные транспаранты с надписями о свободе и правах человека (о том, как соблюдались права женщин, имевших несчастье попасть внутрь этой толпы, мир узнал лишь потом), однако надписи на арабском содержали в основном исламистские воззвания. Идеалистам стоило бы также ознакомиться с данными египетской социологии. Согласно опросам общественного мнения, проведенным Pew в июне 2010 года, идеи исламистов разделяли 59 % египтян, а модернизаторов лишь 27 %. В целом более 95 % всех респондентов заявили, что поддерживают усиление влияния исламских идей на политический процесс в стране. По всей видимости, большинство из опрошенных подразумевали введение норм шариата. Так, 82 % египтян приветствуют введение казни за адюльтер через побитие камнями, 77 % – порки и отрубания рук за воровство, а 84 % – казни любого мусульманина, который решится переменить религию. Что касается внешнеполитических предпочтений, то более половины всех респондентов открыто заявили, что поддерживают ХАМАС, 30 % – «Хезболлу», а 20 % – «Аль-Каиду» [94]. Столь высокая идеологическая сопричастность египтян к исламистским группировкам очевидна, если учесть, что к началу «Арабской весны» лишь половина жителей Египта самоидентифицировала себя в первую очередь как «египтяне». Остальные считали себя прежде всего мусульманами [95].
Они стали идеальным электоратом для получивших после свержения Мубарака полную свободу исламистских течений страны. Самым сильным из них были «Братья-мусульмане» (в арабском мире их называют «Ихван»). В отличие от многих других группировок они не просто занимались коллективными молитвами и изречением синхронных проклятий в адрес Америки/Израиля/неправильных мусульман, а представляли собой мощнейшую социально-экономическую организацию. «Ихван» строил и спонсировал школы, больницы (особенно в сельской местности), помогал нуждающимся и занимался иными формами гуманитарной деятельности. При этом действовал он всегда крайне осторожно и не пытался лезть на рожон. В частности, именно поэтому «Братья-мусульмане» изначально не подключились к протестным движениям. Они не были уверены, как все в итоге обернется, а кроме того, не желали, чтобы возможная египетская революция воспринималась в «зеленом» цвете (это могло бы лишить ее поддержки светской молодежи, а также скорректировать позицию Запада).
Однако после революции «Братья», используя свои разветвленные ячейки на местах, очень быстро вышли на свет, превратились в ведущую гражданскую силу страны. Уже в конце апреля 2011 года они создали свое политическое крыло – Партию свободы и справедливости (ассоциация с турецкой Партией справедливости и развития показывает, какое именно государство хотели создавать лидеры «Ихвана»). Партия стала готовиться к назначенным на конец 2011 – начало 2012 года выборам, в частности постепенно менять традиционную для «Ихвана» рестриктивную риторику (осуждающую западный греховный образ жизни) на более умеренные и спокойные заявления. В частности, пытались убедить западные власти в том, что не станут вводить никаких ограничений для прибывающих в страну туристов. Так, если раньше Генеральный секретарь Партии свободы и справедливости Мухаммед Саад аль-Кататни возмущался тем, что туристы, приехавшие на курорты Египта, ходят в слишком откровенных нарядах и чересчур налегают на алкоголь, то теперь он принялся уверять в отсутствии у «Ихвана» намерения «говорить туристам, как им следует одеваться, в чем находиться на пляжах, что есть и пить» [96]. Более того, по его словам, партия не намерена указывать это и самим жителям Египта. «Мы не будем заставлять мусульманок и всех остальных женщин носить хиджабы, – заявил Саад аль-Кататни. – Мы имеем право пропагандировать, но вводить это законодательно считаем неприемлемым и немыслимым шагом… Употребление алкоголя дома, а также в отелях рассматривается нами как личная свобода граждан, и, следовательно, не может быть запрещено» [97].
Аналогичным образом самоорганизовалась и другая исламистская сила Египта – радикалы-салафиты, Они назвали свою партию просто «Аль-Нур» («Свет») и также внушали избирателям мысль о том, что в случае прихода к власти займутся прежде всего не принятием различного вида антисекулярных проектов, а решением социально-экономических проблем страны. «Из 80 миллионов египтян алкоголь употребляют примерно 20 тысяч человек. А доступа к чистой воде нет у 40 миллионов. Как вы думаете, какой из этих двух проблем я буду занят в парламенте?» – задавал риторический вопрос представитель салафитов Мухаммад Нур [98].
Вся власть «Ихвану»
Теоретически, конечно, у светских либеральных сил был шанс дать бой исламистам. За либералами стоял Запад. Годами США и ЕС тратили миллионы долларов на программы по демократизации Египта и обучение египетской молодежи в надежде на создание в этой стране прозападного либерального среднего класса, который должен будет перехватить выпавшую из рук диктаторов власть. Вложились они и в информационное обеспечение Тахрира. По некоторым данным, во время революции «египетских» твитов было лишь 30 %, все остальное писалось из-за границы [99]. После свержения Мубарака Запад резко усилил финансирование египетских НПО: с февраля по ноябрь 2011 года США перечислили этим организациям 105 миллионов долларов, тогда как за весь период с 2005 по 2010 год было выделено лишь 70 миллионов долларов [100]. Кроме того, этот средний класс и его политических представителей активно раскручивали мировые СМИ (бывший глава МАГАТЭ Мохаммед эль-Барадеи вообще позиционировался как символ и лидер революции, хотя никакого участия в ней не принимал). Кроме того, светские либералы могли надеяться на как минимум понимание управлявшей хунты – генералы прекрасно понимали, чем им грозит приход к власти исламистов, которых они в свое время ловили и отстреливали.
Но свои шансы светские силы не использовали. Слишком рано произошла революция, в результате чего им хватило гнева для того, чтобы свергнуть Мубарака, но при этом не хватило организации для того, чтобы отбить лежащую власть у конкурентов, к борьбе за нее они не были готовы.
Средний класс в Египте был хоть и пассионарным, но достаточно малочисленным, и победить он мог только через единство. Однако секулярные либерально-демократические партии представляли из себя, по сути, фрагментированные идеологизированные группировки вождистского или кланового типа, в которых зашкаливали личные амбиции. Поэтому вместо того, чтобы объединить усилия партии «Аль-Гад», «Новый Вафд», «Свободная египетская партия», «Либеральные демократы» и другие силы, имевшие, в общем, одинаковые политические взгляды, цели и принципы, погрязли в выяснениях отношений друг с другом, спорах о дальнейшей судьбе Мубарака и его сыновей, о легитимности нахождения у власти Высшего совета вооруженных сил, причастности тех или иных сил к «диктатуре Мубарака» и т.д. В итоге на выборы они пошли раздельно, а кое-кто (например, «Аль-Гад») даже вошел в возглавляемый «Ихваном» избирательный блок «Демократический Альянс для Египта».
Неудивительно, что прошедшие в два этапа (28 ноября и 11 января) выборы закончились полным триумфом «Братьев». Из 498 избираемых мандатов в парламент (еще 10 депутатов назначаются исполнительной властью) «Демократический Альянс» получил 127 мандатов, 116 из которых ушло в «Ихван». Плюс к этому представители «Ихвана» взяли 101 мандат из 168 выделенных для «независимых кандидатов». Итого «Братья-мусульмане» получили 217 (а с союзниками – 228) мандатов в парламенте. Это не полное большинство (порядка 45 %), однако «Братьям» удалось назначить либо своих членов, либо аффилированных с ними депутатов главами 14 из 19 парламентских комитетов.
Конец ознакомительного фрагмента.