Глава 6
Саньяса – это для львов
Первый вопрос:
Ошо,
Можешь ли ты объяснить нам разницу между опустошением себя и стиранием себя? И какова роль индивидуальности в растворении?
Процесс опустошения себя и процесс стирания себя не имеют ничего общего. Они не только различаются, они диаметрально противоположны.
Опустошение себя приносит индивидуальность, все больше и больше индивидуальности. Опустошение себя означает выбрасывание всего того, что присуще личности.
Личность – это фарс, личность – это фальшивка, личность – это то, что дано вам обществом. Личность навязана вам извне; это маска. Индивидуальность же – это само ваше существо. Индивидуальность – это то, что вы принесли в мир, индивидуальность – это божий дар.
Личность уродлива, потому что фальшива. И чем больше у вас личности, тем меньше возможности для роста у вашей индивидуальности. Личность начинает оккупировать все ваше пространство. Это похоже на рост раковой опухоли. Она продолжает расти, она полностью овладевает вами. Она не оставляет места для индивидуальности, не позволяет той иметь хотя бы небольшой уголок для себя. Чтобы индивидуальность могла существовать, личность должна быть отброшена.
Индивидуальность – это неэгоистичное явление; это чистое присутствие, в котором нет «Я». Личность – это одно лишь «Я»: в ней нет присутствия. Личность агрессивна, насильственна, склонна к доминированию и политике. Индивидуальность тиха, сострадательна и полна любви; индивидуальность религиозна.
Опустошение себя означает освобождение от всего содержания – точно так же, как вы освобождаете комнату от всего того барахла, что накапливалось в ней годами. Освободив помещение от всей мебели и всех вещей, вы не уничтожили его, вовсе нет; вы придали ему больше вместительности, больше пространства. С исчезновением мебели комната заявляет о себе, она проявляется как комната.
Стирание себя означает разрушение самой комнаты – разрушение самого пространства вашего существа, уничтожение самой уникальности вашего существования, уничтожение божьего дара. Стирание себя означает, что вы становитесь рабом.
Индивидуальность делает вас хозяином; она позволяет вам стать очень подлинным, заземленным, укорененным. Она придает вам материальность; вы больше не иллюзия. Индивидуальность придает вам прочность; она дает вам ясность, прозрачность, ви «дение. Она дает вам способность ощущать красоту Существования, осознавать красоту всего. Стирание себя разрушает вас; оно самоубийственно. Вы отбрасываете не личность, вы отбрасываете саму свою уникальность. Вместо того, чтобы становиться все более и более осязаемыми, вы становитесь все больше и больше похожими на призрак. Вы становитесь рабом.
И вся ирония заключается в том, что, если вы сотрете себя, эго останется. В этом случае эго станет очень тонким, настолько тонким, что его будет почти невозможно обнаружить. Теперь эго будет притязать на кротость, скромность, смирение. Однако притязание останется. Оно скажет: «Посмотрите, я стерло себя. Меня больше нет».
Но если вы говорите: «Меня больше нет», то вы есть – в противном случае, кто именно заявляет: «Меня больше нет»?
Некоего так называемого святого однажды спросили:
– Вы Бог?
Тот ответил:
– Нет, – но тут же добавил: – Утром восходит солнце, однако оно не заявляет: «Я солнце».
Непрямым способом он говорит: «Я Бог. Но я подобен солнцу, которое восходит каждое утро, но не заявляет: „Я солнце“».
Я предложил человеку, рассказавшему мне об этом случае: «Вернитесь к этому так называемому святому и скажите ему, что солнце также не говорит: „Я не солнце“». Солнце не заявляет ни: «Я солнце», ни: «Я не солнце» – не потому, что солнце просветленное, но просто потому, что оно не умеет разговаривать! Если бы солнце умело разговаривать, оно заявляло бы о себе на тысячу и один лад. На самом деле, оно и так на тысячу и один лад заявляет: «Я здесь!» Оно заявляет это через цветы, через птиц; оно повсюду провозглашает: «Я здесь!»
Однажды у Кришнамурти спросили:
– Почему вы продолжаете говорить?
Он ответил:
– Просто такова моя природа – говорить. Я говорю точно так же, как цветок испускает свой аромат.
Цветок не может говорить, но у него есть свой собственный язык; его язык – аромат. Солнце не может говорить, но свет, который оно испускает, – это его способ сообщить: «Я здесь, я пришло».
В Японии существует пословица: «Цветы не разговаривают». Эта пословица абсолютно ошибочна – они разговаривают. Конечно, они разговаривают на своем языке. Тибетцы говорят на своем языке; скажете ли вы, что они не разговаривают? Китайцы говорят на своем языке; скажете ли вы, что они не разговаривают? Скажете ли вы, что они не разговаривают, только потому, что вы их не понимаете? У китайцев свой язык, так же, как и у солнца, цветов, животных, птиц, камней. Мир заявляет о себе на миллионах языков.
Кроткий человек начинает говорить: «Меня нет. Я не эго, я стер себя». Но тогда кто говорит все эти вещи? Человек, который опустошил себя, не будет произносить таких вещей. Он скажет: «Я существую, впервые в жизни я существую. Но теперь в моих словах „я существую“ слово „я“ имеет лишь лингвистический смысл, как оборот речи. В экзистенциальном смысле есть только существование».
И пусть это станет критерием того, опустошаете вы себя или стираете. Если вы опустошаете себя, то будете становиться все более и более блаженными, потому что будете становиться все более и более просторными. Вы будете становиться все более и более доступными для Бога и божественного празднования. Вы станете открытыми для Существования, для всех его радостей и благословений.
Но если вы стираете себя, то будете становиться все более и более грустными и обремененными, вы будете становиться все более и более безжизненными и омертвелыми, потому что стирание себя – это не что иное, как медленное самоубийство. Опасайтесь этого. И вы должны быть очень, очень осознанными, потому что эти две вещи выглядят похоже.
Реальная опасность в процессе духовного роста исходит от вещей, которые, являясь диаметрально противоположными, выглядят очень похоже. Настоящая проблема создается не теми вещами, противоположность которых несомненна. Настоящая проблема создается вещами, противоположность которых не так очевидна, но которые все же являются противоположными.
Настоящая противоположность ненависти – не любовь, настоящая противоположность любви – не ненависть. Ненависть настолько заметна – разве она кого-то обманет? Настоящая противоположность любви – псевдолюбовь: любовь, которая притворяется любовью, но ею не является. Здесь нужно быть бдительным.
Настоящая противоположность сострадания – не гнев. Настоящая противоположность сострадания – воспитанное сострадание, сострадание, которое присутствует не внутри вас, а лишь в вашем характере; сострадание, которое вы нарисовали у себя на периферии.
Настоящая противоположность ваших улыбок – не слезы, а улыбки, которые были нарисованы, улыбки, затрагивающие только губы и представляющие собой лишь физическое упражнение для губ. В этих улыбках не участвует сердце; за ними не стоят чувства. За такой улыбкой нет никого, она – лишь заученный трюк. Слезы не противоположны улыбкам; они только дополняют их. Настоящая же противоположность – фальшивая улыбка.
Всегда помните о том, что фальшивое – враг истинного. Если ваша улыбка подлинна и ваши слезы подлинны, то они – друзья, они будут помогать друг другу, поскольку вместе будут усиливать истинность вашего существа. Если ваши слезы фальшивы и ваши улыбки фальшивы, то они – также друзья; они будут усиливать вашу ложность, вашу личность, вашу маску.
Конфликт существует между настоящим и ненастоящим или притворным. Опустошение себя имеет огромную ценность, в то время как стирание себя опасно. Стирание себя – это тонкий маневр эго, которое возвращается с черного хода.
И естественно, что это будет делать вас все более и более серьезными. Вот почему ваши так называемые святые выглядят такими серьезными. Для их серьезности имеется причина. Эта причина в том, что они постоянно поддерживают кротость, которой на самом деле нет. А поддерживать что-то, чего на самом деле нет, трудно, тяжело. Нужно постоянно быть настороже. Небольшой промах тут или там, и реальность заявит о себе и разрушит все, что вы так долго поддерживали. Она разрушит вашу респектабельность.
Все, что необходимо постоянно поддерживать, будет делать вас серьезными и грустными, опасающимися глубоко внутри, что вас застанут с поличным, застанут в вашей фальшивости. Если вы несете в себе что-то фальшивое, то вы будете избегать людей. Вы никому не позволите стать вам другом, стать близким человеком, поскольку близость опасна тем, что другой человек, возможно, увидит что-то такое, чего не видят посторонние. Вы будете удерживать людей на расстоянии, будете шарахаться от них. У вас будут лишь формальные взаимоотношения, потому что быть в настоящих отношениях означает раскрывать себя.
Поэтому ваши так называемые святые укрылись в монастырях. Это произошло из-за страха. Если бы они оставались на рыночной площади, их бы уличили; тогда открылось бы, что они обманывают, жульничают, лицемерят. В монастырях они могут сохранять свое притворство, и никто не сможет его обнаружить. Более того, там есть и другие лицемеры; вместе им легче поддерживать соблюдение своей тайны, чем каждому лицемеру по отдельности.
Монастыри возникли для эскапистов. Но даже в миру вы можете жить по-монашески, всегда держа людей на расстоянии, никогда никому не позволяя проникнуть в ваше внутреннее существо, никогда не открываясь, никогда никому не позволяя мельком заглянуть к вам внутрь, чтобы посмотреть, кто вы есть, никогда не глядя людям в глаза, избегая людских взглядов, отводя глаза в сторону. И всегда торопясь, чтобы все знали, что вы так заняты, что у вас нет времени даже на то, чтобы сказать: «Привет!», пожать чью-то руку, посидеть с кем-нибудь запросто. Вы всегда так заняты, у вас так много дел.
Вы не допустите близости даже с теми, кто вам близок: с мужьями, женами, детьми, – и с ними у вас тоже будут формальные, официальные взаимоотношения.
Поэтому брак превратился в официальное учреждение. Поистине отвратительно наблюдать, как нечто невообразимо прекрасное превращается в учреждение. Не удивительно, что люди выглядят такими несчастными. Если вы живете в учреждениях, вы будете несчастными.
Ты спрашиваешь меня: «Можешь ли ты объяснить нам разницу между опустошением себя и стиранием себя?»
Стирание себя – это путь эго; опустошение себя – это путь понимания. Опустошая себя, вы просто понимаете пути эго, – и с этим пониманием эго исчезает само по себе. Вы не отбрасываете его, вам не нужно его отбрасывать. Вы не боретесь с ним. Оно просто не обнаруживается.
Если вы посмотрите внутрь со вниманием, используя свет осознания, то не сможете найти там никакого эго. Поэтому даже не возникает вопроса о том, зачем и как следует себя стирать. Стирать нечего! То, что есть, есть и не может быть стерто. А того, чего нет, нет, и потому нет необходимости это стирать.
Опустошение себя означает просто ви´дение себя. И тогда многие вещи начинают отпадать, поскольку вы несли их без всякой на то необходимости. Прежде всего, они не существуют. Это призраки, кошмары; на свету они рассеиваются. Опустошение себя – это медитативный процесс. Просто смотрите внутрь, глубоко, без предубеждения, без заранее заготовленной стандартной идеологии, не будьте ни за, ни против; просто смотрите внутрь, и опустошение начнет происходить.
И когда вы опустошите себя от всего содержимого – от мыслей, желаний, воспоминаний, проекций, надежд, – когда все это уйдет, вы впервые обнаружите себя, потому что вы – не что иное, как это чистое пространство, это девственное пространство внутри. Это ничем не обремененное сознание без содержимого – именно оно и есть вы! Увидев это, осознав это, вы освободитесь. Вы станете свободой, радостью, блаженством.
Стирание себя опасно. Оно означает, что вы уже согласились с тем, что эго существует и что оно должно быть стерто. Вы согласились с иллюзией и теперь хотите ее уничтожить. Вы упустили самую суть. Вы согласились, что веревка – это змея, и теперь пытаетесь убить эту змею. Вы окажетесь в большом затруднении. Вы никогда не сможете убить змею, прежде всего потому, что ее нет. Вы можете продолжать колошматить по веревке, но как насчет змеи? Змея останется.
Змея существует в вашей иллюзии и не существует вовне, иначе вы бы давно ее убили. Но как можно убить змею, которой нет? Вы сражаетесь с тенью и потому обречены на поражение.
Пусть этот основной принцип навсегда останется у вас в памяти: если вы сражаетесь с чем-то ложным, вы потерпите поражение. Ложное невозможно победить, потому что оно ложно. Как можно победить то, что не существует? Это невозможно. Единственное средство – принести свет и посмотреть.
Ихи пассико, придите и посмотрите! Посмотрите, и вы не сможете обнаружить змею. Веревка есть, а змея исчезла. И теперь нет необходимости стирать себя, нет необходимости сражаться.
Есть миллионы людей, которые стараются стать кроткими, но все их усилия бессмысленны и представляют собой полнейшую глупость.
Однажды кто-то спросил меня:
– Вы эгоист или кроткий человек?
Я ответил:
– Ни тот, ни другой. Нети, нети. Я не могу быть ни тем, ни другим.
Он воскликнул:
– О чем вы говорите? Человек непременно должен быть либо эгоистом, либо кроткой личностью.
Я сказал:
– Вы не понимаете. Вы ничего не знаете; вы никогда не заглядывали внутрь себя. Если вы человек кроткий, то вы эгоист, вставший на голову. Кротость – это проявление эго. Я ни то, ни другое. Я просто тот, кто я есть, ни кроткий, ни эгоистичный, потому что я увидел, что эго не существует. Откуда тогда возьмется кротость?
Кротость – это разбавленное эго. Но если эго не существует, как его можно разбавить? Если змеи не существует, как можно вырвать у нее ядовитые зубы? Именно это и есть кротость. У змеи были вырваны ядовитые зубы; теперь змея не может ранить, не может укусить, не может причинить никакого вреда – но эта змея здесь.
Эти зубы были ложью, потому что сама змея – ложь.
Будда ни эгоистичен, ни скромен. Ни то, ни другое невозможно для человека понимания. Невежественный человек может быть эгоистичным, может быть кротким – и то, и другое представляют собой аспекты невежества. И невежественный человек может попытаться стереть эго, потому что это так респектабельно – не иметь эго. Посредством стирания эго человек становится святым, добивается большого престижа и влияния. Однако это та же самая игра; она не изменилась.
Вот мое послание к вам: пожалуйста, не стирайте себя. Будьте самими собой, смотрите внутрь себя, и в процессе самого этого наблюдения эго исчезнет. Неправильно даже само слово «исчезнет»: эго не обнаружится, его никогда там не было. Его существование определялось тем, что вы не смотрели внутрь себя. Если посмотреть, то его больше там не окажется, – его никогда там не было.
И тогда вы становитесь индивидуальностью, уникальностью, уникальным выражением божественного. И тогда приходит невообразимое наслаждение. Вы начинаете цвести, потому что наступила весна. Вы начинаете танцевать, петь. Внутри вас возникает огромная благодарность за то, что Бог создал вас как уникальную индивидуальность.
Такого человека, как вы, никогда не было прежде, нет во всем мире сейчас и никогда не будет в будущем. Просто посмотрите, сколько уважения проявил к вам Бог. Вы являетесь шедевром – неповторимым, несравнимым, совершенно уникальным. Даже самое твердое в мире сердце, сердце, подобное камню, начнет таять от благодарности. Польются слезы – слезы блаженства и радости, слезы, выступающие от смеха.
Но, пожалуйста, помните: опустошайте себя, не стирайте себя.
Второй вопрос:
Ошо,
Как насчет тех, кто принимает саньясу в Пуне лишь для того, чтобы, вернувшись домой, ее отбросить?
Они – задницы. И задницы не потому, что отбросили саньясу, а потому, что ее приняли. Они решили, что, приняв здесь саньясу, они что-то выиграют, а затем, вернувшись домой, смогут ее отбросить.
Но если у вас с самого начала присутствует мысль: «Я отброшу ее, когда вернусь домой», – то саньяса не станет для вас благословением. Она не может быть благословением для такого хитрого ума. Вы станете саньясином, и все же вы им не станете.
Я знаю, что такие люди есть; их, по меньшей мере, десять процентов… Я сразу же узнаю их, когда они приходят принимать саньясу, – об этом говорят их глаза, их вибрация; все их существо смердит хитростью. Но я уважаю людей, я не могу сказать «нет». А потом я думаю: «Какой от этого вред? Пускай они поиграют в саньясинов». И кто знает? Время от времени некоторые попадаются в ловушку. Поначалу, принимая саньясу, они делают это, чтобы посмотреть, что это такое. Но в какой-то момент они оказываются пойманными в нее, как в капкан.
Пробыв здесь саньясинами три или четыре месяца, эти люди могут обнаружить, что отбросить саньясу, вернувшись домой, почти невозможно. Но даже если они и отбросят ее, это их дело. Они просто глупцы. Они пытаются достичь близости со мной, потому что эта близость может вас трансформировать, может дать вам новое рождение. Но такая близость возможна только тогда, когда между вами и мною нет стены хитрости. А эта стена существует.
Я даю им саньясу, видя эту стену, Великую Китайскую стену между мною и ими. Я знаю, что они не входят в саньясу по-настоящему; они просто умничают. Они не умные, они просто умничают, потому что по-настоящему умный человек не станет сам себя обманывать. И существуют такие вещи, которые могут принести вам огромную пользу, но только если вы не играете в игры.
К примеру, любовь может стать в вашей жизни трансформирующей силой. Но если вы лишь играете роль, актерствуете, она не обогатит вас. В действительности, она может, наоборот, сделать вас еще более бедными. Если вы любите мужчину или женщину без подлинной любви, просто притворяясь, то вы кое-что узнаете, а именно – что любовь тщетна. Это может отравить всю вашу жизнь. Всякий раз, когда вы влюбитесь, ваша хитрость окажется с вами; она будет циркулировать у вас в крови, в вашем существе. И вы с самого начала будете знать, что все это игра. Вы никогда не достигнете близости ни с одним человеком; а близость – это раскрытие себя. Саньяса – это предельная близость. Вы не можете быть хитрыми. Продолжая хитрить, вы обманываете лишь себя.
Но почему, Ананд Лайонел, этот вопрос возник у тебя? Ты принял саньясу лишь несколько дней назад. Должно быть, это прячется где-то в твоем подсознании. Это твой вопрос, возможно, это твоя мысль; возможно, ты не совсем осознаешь ее. Возможно, ты думаешь, что задаешь вопрос для других людей, но другие могут задавать вопросы самостоятельно; тебе нет необходимости о них беспокоиться. Кто ты такой, чтобы о них беспокоиться? У тебя что, нет собственных забот? Но этот вопрос, должно быть, существует где-то глубоко в твоем подсознании; несомненно, что это твоя стратегия. И я повторяю: ты можешь этого не осознавать, но в этом вопросе бессознательное прорвалось наружу.
Но в этом нет ничего необыкновенного. Мир полон задниц – поэтому, если нескольким задницам удалось оказаться здесь, это неудивительно. Это естественно. Я ввожу для них десятипроцентный коэффициент запаса; десять процентов людей неизбежно окажутся обманщиками. На самом деле, это чудо, что их только десять процентов.
Люди забыли язык сопричастности, вовлеченности. Люди не знают прелести сопричастности, им не знакомы радости преданности. Они не знают, что означает быть всецело чему-то преданными. Быть всецело чему-то преданным означает позволить родиться душе у себя внутри. Это делает вас целостными, дает вам внутренний стержень. В противном же случае люди, у которых отсутствует какой-либо опыт сопричастности – в любви, в доверии, – живут жизнью без внутренней опоры; они бесхребетны, они похожи на прокисший кисель. По сути, они не люди; они еще не заслужили этого почетного звания – «человек».
Быть человеком означает быть сопричастным, быть вовлеченным, быть готовым идти в своем опыте до самого предела. Если этот опыт вас привлекает, убеждает, преобразует, то вы должны быть готовы следовать за ним, куда бы он вас ни вел, – в неизвестное, в непознанное. Да, существует множество страхов, и придется встретиться со многими проблемами, принять множество вызовов, но именно так человек растет, именно так он становится зрелым.
Миллионы людей в мире остаются незрелыми, инфантильными по той простой причине, что не знают, как им вовлечься. Они просто остаются лишенными корней. Вы можете догадаться, что произойдет с деревом, у которого нет корней. Постепенно, постепенно дерево потеряет весь сок, поскольку оно больше не соединено ни с каким его источником. Оно будет засыхать, потеряет свою зеленую листву, оно больше не будет молодым и полным жизни. Оно утратит свои блеск, пышность, великолепие, потеряет всю яркость, перестанет цвести. Весна за весной будут приходить и уходить, а оно просто останется стоять, сухое и мертвое.
Именно это произошло с миллионами людей. Они потеряли почву. Посредством саньясы я пытаюсь дать вам почву, которая сможет питать вас, с тем чтобы ваша система снова наполнилась соком, чтобы сок снова начал свое движение внутри вас, чтобы вы снова стали сочными, молодыми, энергичными, свежими.
Человечество утратило одно качество – качество вкуса к жизни. А что такое жизнь без этого вкуса? Простое ожидание смерти? Ничто другое невозможно. Лишь тогда, когда этот вкус есть, вы живете; в противном случае вы прозябаете.
Саньяса – это не самоотречение, это способ проживать жизнь во всей ее полноте и интенсивности. Это искусство проживать жизнь во всех ее измерениях, это способ проживать жизнь во всем ее богатстве. Это не прежнее представление о саньясе. Я не создаю монахов и монахинь – вовсе нет. Я создаю живых людей, вибрирующих, пульсирующих людей, обладающих вкусом к жизни, молодых и свежих, готовых отправиться в любое приключение в поисках истины, любви, Бога.
Как можно отбросить саньясу? Вот почему я называю этих людей задницами – не потому, что они отбросили саньясу. Они – задницы, потому что ее приняли. Они не понимают, что делают. Они не осознают, куда движутся. Эти люди не в сознании; они просто сомнамбулы, роботы, зомби. Когда они видят, что так много людей приняли саньясу, их стадная психология, их массовый овечий ум немедленно подает им мысль: «Значит, и мне тоже нужно стать саньясином».
Зачем? К чему беспокоиться, если это решение не возникло у вас в самой сокровенной сердцевине? К чему беспокоиться, если у вас не началась любовная связь со мной? Зачем беспокоиться, если я не затронул в вашем сердце какую-то струнку, если внутри вас не зазвучала благодаря мне какая-то музыка?
Но эти люди получают саньясу не у меня; они получают ее у вас, других саньясинов. Видя так много людей в оранжевом и видя так много людей, которые веселы и счастливы, они начинают завидовать. Ими овладевает чувство соперничества; они начинают ощущать, что упускают что-то. У них возникает мысль: «Я тоже должен узнать, что такое саньяса». Конечно, эти люди знают, что они не смогут следовать ей во всем, но внутри они рассуждают, убеждают себя: «По крайней мере, пока я здесь, почему бы мне не побыть саньясином и не ощутить вкус этого? А затем, когда я вернусь домой, я просто полностью забуду об этом, так что никто ничего не узнает, а я смогу снова стать частью моего прежнего привычного порядка».
Именно так функционирует стадный ум. А саньяса – не для стадного ума, не для овечьего ума. Она – для львов.
На самом деле, я удивлен, Ананд Лайонел… Похоже, я дал тебе неправильное имя[5]. Лев, задающий подобный вопрос? Этот вопрос возник из очень трусливого, очень хитрого ума. И я повторяю, что ты, тем не менее, можешь не осознавать этого – но тогда это еще опаснее. Если ты это осознаешь, то есть возможность что-нибудь предпринять.
Именно поэтому я отвечаю тебе – чтобы ты смог это осознать. Это один из трансформирующих процессов жизни: если вы что-то осознали, то очень легко можете от этого избавиться. Если вы чего-то не осознаете, то нет и вопроса о том, чтобы от этого избавиться.
Поэтому иногда мне приходится даже проявлять по отношению к вам жесткость, временами мне приходится быть с вами по-настоящему жестоким, поскольку это очень непростое дело – выдергивать истины из подсознания. Это хирургия, это причиняет боль. И эти свои хирургические операции я провожу без наркоза, потому что бессознательное должно быть сделано осознаваемым. Поэтому у меня нет возможности усыпить вас на то время, пока я говорю с вами и вывожу некую подсознательную правду к вам в сознание. Если вы будете спать, бессознательное никогда не станет осознаваемым.
Так что эта психологическая хирургия должна проводиться без какой-либо анестезии. Боль приходится принимать. И те, кто понимают, будут ее приветствовать. Они не только будут ее приветствовать, но и почувствуют благодарность, признательность за то, что я вывел в сознательную часть их ума нечто, скрывавшееся в темной глубине. Теперь это может быть отброшено.
Это чудо осознания. Все, что становится осознаваемым, очень легко может быть отброшено. В этом заключен весь секрет психоанализа и всех других развившихся из него видов психотерапии: выведение разных вещей из подсознания в сознание. Вся функция психоаналитика состоит именно в этом. Осознав эти вещи, вы сами оказываетесь в состоянии их отбросить – кому захочется тащить эти уродливые вещи, когда он знает, что они здесь? Но эти же уродливые вещи можно нести с собой многие жизни, если вы их не осознаете.
И помните, что подсознание само хочет избавиться от многих вещей, но вы не позволяете ему высказаться. Поэтому ему приходится искать непрямые способы. Например, оно может сообщить вам что-то во сне, однако утром вы, скорее всего, это забудете.
Лишь очень немногие люди запоминают свои сны. Почему? Это такое красочное переживание, к тому же сны снятся вам всю ночь. Сны снятся вам, по меньшей мере, шесть часов из восьми. Я говорю это об обычных людях, которых не существует. Что уж говорить о ненормальных? Они как-то ухитряются видеть сны шестнадцать часов из восьми! Они могут видеть множество снов одновременно; один сон накладывается на другой, сон в другом сне, а тот – в третьем. У них могут быть такие сны… например, вам может присниться, что вы идете в кино, а в кино вы видите на экране себя, которого клонит в сон, затем он засыпает, и ему начинает сниться, что он идет в кино! Это может все продолжаться, продолжаться и продолжаться – сны внутри снов внутри снов.
Я не говорю о ненормальных людях; даже нормальные, очень нормальные люди видят сны в течение шести часов за ночь. На самом деле, это самая интенсивная деятельность из всего, чем вы занимаетесь. Нет больше ничего такого, что бы вы делали по шесть часов каждые сутки. Шесть часов непрерывных сновидений! И утром все забывается; или же, проснувшись, вы помните некоторые вещи, немногие фрагменты, но лишь в течение нескольких секунд, в течение четырех или пяти секунд. Очень скоро, к тому времени, как вы выпиваете свой чай в постели, они тоже исчезают.
По шесть часов каждую ночь подсознание изо всех сил старается рассказать вам, что вы делаете со своей жизнью. Но вы не слушаете. Оно пытается сделать это и другими способами.
Например, этот вопрос представляет собой попытку подсознания сообщить вам то, что существует в виде семени. Подсознание всегда стремится установить связь с сознанием. Почему? Потому что подсознание настолько обременено, настолько перегружено, что хочет облегчить свою ношу. А как оно может сбросить эту тяжесть? Есть только один способ – связаться с сознанием.
Поэтому Фрейд разработал метод свободных ассоциаций. Ему пришлось изобрести кушетку, потому что, когда пациент сидит, ему трудно связаться с подсознанием. Наш привычный способ контакта с подсознанием – лежать в постели; это стало привычкой, вы должны принять горизонтальное положение. Кушетка Фрейда имеет важное значение: она помогает вашему подсознанию установить связь с сознанием.
Кроме того, Фрейд прятался позади кушетки, за занавеской – потому что в чьем-либо присутствии подсознание может начать стесняться, смущаться, а сознание может начать искажать сообщения, подвергать их цензуре. Поэтому Фрейд скрывался за ширмой. Пациент, расслабившись, лежал на кушетке, а Фрейд говорил: «Просто начните говорить все, что приходит вам на ум. Не редактируйте ваши слова, не исправляйте, не пытайтесь придать им красоту, сложность, логику, смысл. Просто позвольте им быть такими, как есть, необработанными. Просто позвольте им выходить такими, как есть».
Первые несколько сеансов не имеют особого значения. Но постепенно, постепенно пациент расслабляется, начинает свободно ассоциировать, и подсознание получает возможность высказать все, что накопилось.
Психоанализ не делает ничего, кроме этого; он просто позволяет вам разгрузить свое подсознание. Он позволяет осознать вещи, которые долгое время оставались неосознаваемыми. И в самом этом процессе вещи эти начинают меняться. Один или два года психоанализа, и человек претерпевает огромные изменения, становится совершенно другим – более расслабленным; он больше чувствует себя как дома. Что произошло? Ведь психоаналитик ничего не делал; он не давал никаких лекарств, не проводил психиатрического лечения.
На самом деле, психоаналитик даже не комментирует, потому что комментарии могут нарушить процесс. Он просто слушает, он – это одни лишь уши и ничего больше. Это пассивный безмолвный слушатель, и поэтому вы можете высказаться полностью, без помех.
У подсознания есть свой собственный язык. Оно говорит метафорами, образами. Его язык не понятийный, а иллюстративный. И он полностью отличается от того языка, который вы знаете.
Вот таким способом действует подсознание. Лайонел спрашивает так, как будто этот вопрос о ком-то другом, – но это не так.
Я слышал… Друг приходит в гости к негритянской паре. Отец очень гордится своим единственным ребенком, полуторагодовалой девочкой. Он так ею хвастается, что друг проявляет интерес и хочет посмотреть на младенца. Девочку приносят, и отец начинает рассказывать о том, какая она умная, одаренная, то да се… В этот момент девочка говорит: «Mother…» В полном восторге отец говорит другу: «Ты слышишь? Она уже говорит половину слова!»[6]
Дошло до вас?..
…Вот, теперь дошло – потребовалось некоторое время! Видите, ребенок просто говорит: «Мама», но у отца свои собственные представления, он интерпретирует по-своему.
Отбросьте интерпретации. По крайней мере, со мной; выражайтесь предельно ясно. Почему бы тебе не спросить: «Ошо, если я поеду домой и там отброшу саньясу, что тогда?..» Это было бы так прекрасно, так искренне. Но ты изменил вопрос.
Ты спрашиваешь: «Как насчет тех, кто принимает саньясу в Пуне лишь для того, чтобы, вернувшись домой, ее отбросить?»
Они никогда не принимали саньясу. Если вы приняли саньясу, ее невозможно отбросить. Это не то, что может быть отброшено. Это пространство, в котором вы существуете, переживание, проникающее к вам внутрь так глубоко, что оно становится самим вашим сердцем. Оно пропитывает вас насквозь.
Саньяса – это не одна лишь оранжевая одежда и ма´ла; все это лишь символы. Саньяса – это нечто совершенно другое, проникающее гораздо глубже. Она заключается не в одежде. Если вы приняли саньясу, ее невозможно отбросить – но на самом деле вопрос состоит в том, действительно ли вы ее приняли. Если вы можете отбросить саньясу, это просто показывает, что вы, прежде всего, никогда ее не принимали. А если вы ее не принимали, то она не принесет вам пользы. И тогда, естественно, ум скажет: «Какой смысл? Три месяца ты был саньясином, и ничего не произошло. Почему бы не бросить это дело?»
А ничего не произошло потому, что вы с самого начала не участвовали в этом. Вы не были участниками, вы ловчили, вы вели себя дипломатично.
Пожалуйста, не ведите себя здесь как дипломаты. Это близкие взаимоотношения; пожалуйста, не привносите в них никакую хитрость, не ставьте ее между нами. Будьте со мною простыми, невинными, и тогда чудеса станут возможными. Вы имеете право на чудеса. Но без вашего позволения они не произойдут. Они смогут произойти только при вашем содействии.
Третий вопрос:
Ошо,
Почему несаньясины должны сидеть за зеленой линией? Мне было очень трудно разглядеть тебя, а тому, кто только начинает узнавать тебя, это совсем не помогает тебя почувствовать. Фактически, у меня возникает легкое чувство, что я гражданин второго сорта.
Правда заключается в том, что ты и есть гражданин второго сорта. Я ничего не могу с этим поделать; я не могу тебе лгать. Саньясины находятся в совершенно других взаимоотношениях со мной; они пользуются всеми возможными привилегиями. Несаньясины должны быть благодарны уже за то, что их допускают до этой зеленой линии.
Если ты хочешь стать гражданином первого сорта, стань саньясином. Ты не можешь стать гражданином первого сорта, ничего за это не заплатив. В жизни за все приходится платить. Даже если ты сможешь получить что-то бесплатно, оно не будет иметь для тебя никакой ценности. Ценность возникает лишь тогда, когда ты за это платишь: чем больше ты платишь, тем более ценным оно становится. Чтобы приблизиться ко мне, тебе придется кое-что сделать.
И в таком размещении – когда саньясины сидят поблизости от меня, а несаньясины располагаются немного дальше – есть и еще кое-что. Если передо мной будут сидеть несаньясины, я не смогу говорить так, как я говорю, потому что мои беседы – это не что-то, заготовленное заранее, это отклик. Если я вижу своих людей, безмолвно сидящих, внимательных, впитывающих каждое слово, сосредоточенных, медитативных, то я могу говорить о гораздо более высоких вещах; им можно объяснить гораздо более сложные вещи.
Но если передо мной сидят несаньясины, мне всякий раз приходится начинать с азбуки. В этом случае самолет никогда не сможет взлететь; в этом случае самолету приходится функционировать в качестве автобуса. Самолет можно использовать как автобус. Он может взлететь только тогда, когда наберет скорость; для того, чтобы он набрал скорость, необходима определенная ситуация.
В Индии я разговаривал с миллионами людей; затем мне пришлось прекратить это. Я разговаривал с тысячами людей – с пятьюдесятью тысячами людей за одну встречу. За пятнадцать лет я исколесил всю страну, от края до края. Я просто устал от всего этого, потому что каждый день мне приходилось начинать с азбуки. Это всегда была азбука, азбука, азбука, и стало абсолютно ясно, что я никогда не доберусь до высшей математики. Мне пришлось прекратить поездки.
Теперь я не выхожу даже за ворота этого ашрама, потому что там я опять встречу людей, которые живут азбукой. Они меня больше не интересуют. Если я интересую их, им придется прийти сюда, придется преодолеть преграды, и тогда постепенно, постепенно они должны будут стать участниками. Им придется стать саньясинами.
Я не разговариваю со студентами, я беседую только с учениками. Студентам пока позволено приходить, но довольно скоро это будет прекращено. Так что, Сантош, пока не поздно, пересеки зеленую линию! Потому что мне бы хотелось разговаривать только с моими людьми, – тогда я смог бы рассказать все, что мне хочется рассказать; тогда я смог бы положиться на них и быть уверенным, что все сказанное будет воспринято с доверием и с любовью; тогда я бы с самого начала знал, что перед ними можно раскрывать все, и что все будет понято правильно.
Как раз на днях я читал статью в «Индиан Экспресс». Журналист из этой газеты приезжал сюда всего лишь на два или три дня. В своей статье он пишет, что тысячи людей сидели так тихо, что было слышно, как на деревьях щебечут птицы. Люди были так безмолвны, как будто их вообще нет.
И какой же он делает вывод? Журналист решил, что это все было подстроено, что это был спектакль. Он подумал, что это было представление с целью произвести впечатление на несчастного журналиста из «Индиан Экспресс»! Он не смог в это поверить, потому что знает индийцев и знает, что такое индийские собрания.
Я тоже их знаю. Однажды на каком-то собрании я рассказывал о Кришне, а люди сидели, повернувшись ко мне спиной, и разговаривали друг с другом, сплетничали – спиной ко мне! Это был последний день. Я оборвал выступление на полуслове и ушел. Председатель собрания спросил: «Что вы делаете?» Я ответил: «Я ухожу навсегда! Я покончил с этими глупцами. Я говорю о Кришне, они пригласили меня, чтобы я побеседовал с ними, но, похоже, никто не слушает».
Этот индийский журналист, конечно же, наблюдал множество таких собраний. Поэтому, когда он увидел, что три тысячи человек сидят здесь в безмолвии, никто не шевелится, никто не разговаривает друг с другом, для него естественно было заключить, что это было сделано лишь для того, чтобы произвести на него впечатление.
Прощаясь с вами вчера, я заметил среди вас двоих человек, которые были здесь абсолютно не к месту. Когда я поклонился вам, они не отреагировали. И если вокруг меня окажется много подобных людей, от которых нет отклика, то я буду не в состоянии излить свое сердце; это будет невозможно.
Поэтому существует эта зеленая линия. Если ты хочешь ее пересечь, двери не заперты. Но не проси чего-то, пока ты действительно будешь не готов за это заплатить. А по мере того, как будут прибывать все больше и больше новых саньясинов, сидеть поблизости от меня смогут лишь те, кто по-настоящему устремлен и предан.
Я понимаю твою проблему. В том, чтобы сидеть поблизости, рядом со мной, есть особое благо. Контакт становится глубже, вибрация пронизывает вас полнее, потому что дело заключается не только в вопросах, на которые я отвечаю, или в словах, которые я использую. Самое главное – мое присутствие; вы должны испить его, и вы должны его переварить.
Но, к сожалению, я ничего не могу здесь поделать. Несаньясины обречены оставаться гражданами второго сорта.
Последний вопрос:
Ошо,
Еще одна беседа, а значит, еще один глупый вопрос. Почему ты говоришь о своих саньясинах как о «немногих избранных», когда каждая заблудшая душа, которая в состоянии добраться до Пуны и готова принять участие в каких-нибудь модных гештальт-ориентированных психотерапевтических группах и немного помедитировать, очевидно, может принять саньясу? Было ли кому-то отказано в саньясе и на каких основаниях?
P. S.: Боб Дилан говорит: «Я никогда не попадался на удочку всяких там гуру. Я никогда не чувствовал себя настолько потерянным!»
Дик Блэкберн, никому никогда не было отказано, ни Тому, ни Гарри, ни Дику[7]. Но это не означает, что всех принимают. Никому не отказывают, это правда, но это не означает, что всех принимают. Принимают лишь тех, кто сдается. Принимают лишь тех, кто полностью устремлен, кто влюбился в меня, кто может доверять, и чье доверие безусловно и абсолютно. Их принимают.
Саньяса не запретна ни для кого, потому что саньяса – это благоприятная возможность. Некоторые люди сдаются даже до того, как принимают саньясу, некоторые сдаются после ее принятия, а некоторые – после того, как пробыли саньясинами несколько месяцев или лет. Поэтому саньяса не запретна; она создает пространство, ситуацию для сдачи.
Но что касается тех, кто действительно принят, то с ними дело обстоит совершенно по-другому. Это не объявляется открыто; это остается тайной. Знаю один лишь я. И постепенно, постепенно человек, который был принят, начинает об этом узнавать – но очень медленно. Иногда человеку требуются годы, чтобы понять, что он был принят. Это никогда не говорится вслух; даже самому этому человеку не говорится, что он был принят. Человек должен сам это понять; в этом заключается вся красота. Лишь тогда это становится чем-то существенным.
Но это начинает происходить. Если я принимаю человека, то постепенно, постепенно его энергия начинает посылать ему сообщения о том, что он был принят. Однажды это превращается в такую абсолютную уверенность, становится настолько очевидным, что отпадает всякая необходимость в каком бы то ни было объявлении, подтверждении или сертификате.
Саньясу я даю всем. Но принимаются лишь те, кто действительно принимает саньясу. Именно поэтому я называю саньясинов «немногими избранными». Мое сострадание не позволяет мне отвергать кого бы то ни было. Самые недостойные тоже нуждаются в уважении, любви, приятии, радушии. И кто знает? Эти недостойные могут измениться. Человек непредсказуем; неблагородный металл в любой момент может превратиться в золото.
И насчет этого постскриптума: «Боб Дилан говорит: „Я никогда не попадался на удочку всяких там гуру. Я никогда не чувствовал себя настолько потерянным!“»
Поиск мастера не для тех, кто чувствует себя потерянным. Он для тех, кто начинает чувствовать, что есть какой-то путь и какой-то проблеск, что они не потерялись, что они могут найти человека, способного им помочь, способного сделать все более ясным и прозрачным.
На сегодня достаточно.