Жития
Величие духовного подвига
Мы не имеем возможности обстоятельно поведать о жизни и деяниях блаженной Ксении. В одиночестве она совершала свой жизненный путь, и потому многие ее подвиги неизвестны миру. «Аки пустынница в суете града великого жила еси, молитвы Богу вознося непрестанно», – говорится в сокращенном житии блаженной. Не было около нее спутников, которые могли в назидание потомкам подробно описать ее путь.
Обычному человеку не понять, как в течение 45 лет беспрестанно, одетая в лохмотья и почти босая Ксения выдерживала непогоду и морозы, не имея крыши над головой, жила мелким подаянием (никогда Ксения не брала более 1 копейки, а большие суммы тут же отдавала бедным). При этом Ксения всегда была в добром расположении духа и благожелательна, преподавая своим примером христианское отношение к жизни. Около Ксении на Петербургской стороне казалось сам воздух очищался. Рынок, где она просила подаяние, со временем стал называться Сытным – а все потому, что у продавцов, обвешивающих покупателей, жестоко обращающихся с прислугой и бедняками, Ксения денег не брала, что считалось плохой приметой. И постепенно все продавцы на рынке стали вести себя примерно: кормить бедняков, раздавать милостыню, следить за качеством товара. Во время пребывания блаженной Ксении на Петербургской стороне, эта часть славилась нравственными жителями, которым легче жилось «около Ксении». Около нее образовался небольшой круг последователей, посвятивших себя подвигам человеколюбия. И купцы, и мещане, и бедняки – все были наслышаны о прозорливости и молитвенности Ксении, все были рады принять ее у себя дома. Тем более, что стали замечать: в том доме, где побывает юродивая, беспримерно водворялись мир и счастье.
– Я так счастлива, как только можно быть счастливой, – говорила блаженная Ксения, встречая непонимание окружающих.
Блаженная Ксения совершенно забыла о себе, живя для ближних, в своем подвиге соединив мученичество и исповедничество, бесповоротно следуя за Христом. Она стала доброй помощницей нуждающихся, судьей жестокосердных, покровительницей ростков всего светлого и доброго, что видела в людях.
Во время своего жизненного пути Ксения явила множество подвигов и чудес, помогая истинно нуждающимся. И вот около 1803 года не стало рабы Божией Ксении. С первого же дня погребения блаженной ее могила стала посещаться многими людьми, приходившими помолиться об ее упокоении в райских обителях. И на молитвенную память о себе святая Ксении откликалась делами милосердия. Не знавшие ее при жизни стали прибегать к ходатайству блаженной, к ее заступничеству перед Богом.
Раба Божия Ксения[1]
Как небо Господь украсил лучезарными звездами, которые освещают в ночное время землю, так церковь наша православная украшена богоизбранными мужами и женами, угодившими Богу своею святою жизнью.
Ярче звезд лучезарных угодники и угодницы Божии сияют на небе, освещая нам путь в загробную жизнь. Своею благочестивою жизнью на земле они поучают нас, как угождать Богу, а своими молитвами на небе пред престолом Божиим помогают нам пройти этот тяжелый путь. Воздвигая в благопотребное время избранных мужей и жен, Господь являет чрез них многоразличные знамения и чудеса для вразумления заблудших.
В числе многих подвижников в нашем отечестве нередко появлялись так называемые Христа ради юродивые. Таковою была, например, раба Божия Ксения, о которой мы и поведем нашу речь.
Из какого звания происходила Ксения – неизвестно. Можно полагать, что отец ее, Григорий, был не из простого звания, так как Ксения Григорьевна по достижении совершеннолетия вышла замуж за полковника Андрея Феодоровича Петрова, состоявшего в придворном хоре певчим. Недолго суждено было молодой чете наслаждаться супружеским счастием; скоро Андрей Феодорович умер, оставив Ксению Григорьевну вдовою, когда ей было всего лишь 26 лет от роду. Удар был так силен, что молодая вдова едва не лишилась рассудка. Но, возложив на Господа печаль свою, Ксения Григорьевна вся отдалась молитве. В молитве искала отрады и утешения.
Раздав все свое имущество бедным, она стала юродствовать. При этом уверяла всех, что она не Ксения Григорьевна, а Андрей Феодорович, и что Андрей Феодорович не умер, а только обратился в нее, Ксению, но в существе остался Андрей Феодорович, а Ксении Григорьевны нет на свете – она умерла. Поэтому на свое прежнее имя она уже не откликалась и даже очень сердилась, когда называли ее Ксенией, говоря: «да не троньте покойницу, что она вам сделала, прости, Господи!..». А когда ей говорили: «Андрей Феодорович!», она охотно отвечала: «Ась!». Любимым местом ее сделалась Петербургская сторона, а любимыми домами, куда она чаще всего заходила, – это дома Евдокии Дионисьевны Гайдуковой, умершей в 1827 году, имея от роду 91 год (на Смоленском кладбище, неподалеку от часовни, в которой покоится тело Ксении Григорьевны, находится могила Е. Д. Гайдуковой с надписью, сохранившеюся до сего времени) и ее родной сестры Пелагии Дионисьевны, урожденной Беляевой, бывшей замужем за художником Николаем Гаврииловичем Черепановым, который состоял в чине надворного советника.
Вот что было написано о Ксении Григорьевне в 1847 году в одной официальной петербургской газете: «Лет сорок или, быть может, несколько более назад скончалась здесь в Петербурге вдова придворного певчего Андрея Феодоровича, Ксения Григорьевна, известная в свое время под именем Андрея Феодоровича. Имея множество знакомых, большею частию из купеческого сословия, она часто приходила к ним за милостынею и ничего более не брала, как «царя на коне»: так называла она старинные копейки, на которых, как известно, было изображение всадника на лошади. – Дайте мне «царя на коне», – говорила она всегда умилостивительным голосом, брала копейку и уходила. Одни называли ее «сумасшедшею», другие «прокаженною» или юродивою, третьи «предсказательницею», потому что она предсказывала счастие или несчастие тому дому, в который приходила, хотя очень редко и неохотно произносила свои пророческие слова. По ночам она уходила в поле молиться Богу и молилась по нескольку часов, кланяясь в землю на все четыре стороны. Ночные отсутствия ее сначала возбуждали сомнения в недоверчивых людях, и даже полиция стала следить за нею, но скоро удостоверилась, что она точно ходила в поле молиться Богу. Предсказания ее не всегда заключали в себе какой-нибудь апокрифический, сокровенный смысл, а иногда они служили как бы только удостоверением в том, что эта странная женщина точно наделена даром прорицания. Так, например, приходя куда-нибудь, она вдруг требовала, чтоб дали ей пирога с рыбою, и когда ей нарочно отвечали, что такого пирога в тот день не пекли, то она с уверенностью говорила: «Нет, пекли, а не хотите мне дать». Тогда подавали ей такой пирог, потому что он точно был испечен. А иногда она предсказывала что-нибудь худое, но не прямо, а косвенно, намеками, как бы не желая смущать того, с кем говорила. Так, например, посетив один раз дом купчихи Крапивиной и выходя из него, она взглянула на окна дома и сказала: «Зелена крапива, а скоро завянет». Крапивина вскоре после того умерла.
Блаженная Ксения на похоронах мужа
В той же газете за тот же год («Ведомости С.-Петербургской Городской полиции», 1847 г.,? 272) мы нашли еще воспоминание о Ксении Григорьевне.
«После смерти мужа, – рассказывается в газете, – Ксения Григорьевна надела его белье, камзол, кафтан и вообще все платье покойника и, бросив дом, расхаживала по грязным улицам тогда совершенно убогой Петербургской стороны, уверяя всех и каждого, что она Андрей Феодорович. Долго носила она это платье, пока не истлело и не развалилось на ее теле. Будучи известна всему околотку как юродивая, но честная женщина, она сначала возбуждала к себе жалость, а потом особое уважение. «Кто не принадлежит Mиpy, тот принадлежит Богу», – говорили ее современники и кормили и одевали своего бедного Андрея Феодоровича. Она не брала теплой одежды и прикрывала грудь остатком камзола своего мужа, носила только самое необходимое женское платье. Зимою в жестокие морозы она расхаживала по улицам и Рыночной площади в какомто оборванном балахоне и изношенных башмаках, надетых на босые ноги, распухшие и покрасневшие от мороза.
Она не имела своего угла и, будучи доброю, кроткою и чрезвычайно набожною, в тех домах, где ее знали, всегда находила себе приют и кусок хлеба; ее принимали ласково и даже с глубоким уважением бедные жители крошечных домиков, какими в то время была усеяна Петербургская сторона. Матери семейств радовались, если Андрей Феодорович покачает в люльке или поцелует ребенка, в том убеждении, что поцелуй несчастной принесет им счастье.
«Когда Андрей Феодорович являлась на площади Сытного рынка, все торгаши пряниками, булками, пирогами и проч. мгновенно открывали свои лотки и корзинки, умоляя Андрея Феодоровича взять у них что-нибудь без денег, хоть один пирожок, хоть отломить кусочек пряника. И счастливец, у которого полакомится Андрей Феодорович, не успевал припасать товару, так успешно после того шла торговля. Народ стремился к его лотку и с восторгом поедал пироги, обратившие на себя внимание “добровольной страдалицы”, как называли ее некоторые».
Я сказал, что Ксения была кротка и ласкова и только однажды, в 45 лет своего странствия, жители Петербургской стороны увидели ее в полном разгаре гнева: с палкою в руке, с развевающимися седыми волосами, с восклицанием: «Окаянные! Жиденяты!..» быстрее вихря неслась она по улице вслед за толпою раздразнивших ее мальчишек. Вся Петербургская сторона содрогнулась от такого преступления ребят своих!.. Начались розыски, дюжина преступников, обвиненных в преследовании Андрея Феодоровича словами и грязью, подвергалась пред лицом ее очистительным розгам. И с той поры, гласит предание, дети боялись Андрея Феодоровича.
Где она ночи проводила – никто не знал. Раз только ночью удалось заметить Ксению Григорьевну. Когда на Смоленском кладбище строили вместо пришедшей в ветхость деревянной церкви каменную (в 1890 году, октября 1-го дня, праздновали столетний юбилей этой церкви, со времени построения ее), то рабочие, приходя утром на работу, замечали, что кто-то на стены церкви приносит ночью кирпичи. Стали наблюдать и увидели юродивую Ксению, или Андрея Феодоровича, которая всю ночь, пока не занялась утренняя заря, носила кирпичи на верх строившейся церкви.
Впоследствии она одевалась обыкновенно и летом и зимою в неизменные зеленую кофточку и красную юбку, или зеленую юбку и красную кофточку. Все, что давали ей, она раздавала бедным. Замечали, что если она сама что-либо у кого попросит, то плохо с тем бывало, как говорится, из рук шло с тех пор; если же кому сама что давала – медную ли монету или кусочек хлеба, тому шла прибыль во всем. Извозчики, завидя ее, наперебой старались провезти ее, в том убеждении, что если кому удастся услужить ей, тому повезет счастье. Ходила она иногда и в баню. Все мытье однако состояло в том, что, бывало, не снимая с себя рубашки, взлезет на полок, намочит себе голову и в мокрой же рубашке одевалась и выходила, несмотря на время – в холодную ли то было осень, или зимою.
Как раньше мы сказали, Ксения весьма любила двух сестер – Евдокию Дионисьевну Гайдукову и Пелагию Дионисьевну Черепанову. Однажды, зайдя к первой из них, юродивая попросила пообедать. Охотно покормила ее Евдокия Дионисьевна. Ксения, благодаря за хлеб-соль и улыбаясь, сказала: «А уточки-то пожалела дать; да ты, ведь, мужа своего боишься». Сильно сконфузилась Евдокия Дионисьевна, так как действительно в печи у нее находилась жареная утка.
Торговцы пряниками и булками наперебой предлагали Ксении свой товар
Многих поражала Ксения своим предсказанием. Вот, что рассказала мне про нее одна старица, ныне имеющая от роду 84 года, М. И. Беляева, женщина, отличающаяся высоким благочестием, которая слышала от своей тетки, умершей, как мы уже сказали, в 1827 году 91 года от роду. «У тетушки моей, – передавала мне М. И. Беляева, – иногда ночевала Ксеньюшка». Однажды, встретив на улице Евдокию Дионисьевну, Ксения остановила ее и, подавая медный пятак, сказала: «Возьми, возьми пятак, тут царь на коне, пожар потухнет». И что же? Только что вошла на свою улицу Евдокия Дионисьевна, как увидела, что дом ее загорелся, но не успела она еще добежать до дома, пламя было потушено.
Раз Ксения навестила одну свою знакомую, жившую на Петербургской стороне. Та пила с дочерью своею кофе. Дочь уже была невеста. Ксения, обратившись к девушке, сказала:
– Ты вот кофе распиваешь, а твой муж на Охте жену хоронит.
Мать с дочерью, конечно, не могли понять этих слов. Ксения ушла. «Чтобы это такое значило, дитя мое? Пойдем на Охту, посмотрим, не случилось ли там чего особенного», – говорит мать дочери. Приходят на Охту и, к величайшему своему изумленно, видят, что действительно провожают на кладбище какую-то покойницу. Они присоединились к толпе, сопровождавшей гроб. Спустя короткое время, этот вдовец действительно сделался мужем этой девушки, женившись на ней.
Однажды Ксения пришла в дом купца Разживина и, подойдя к зеркалу, сказала: «Вот зеркало-то хорошо, а поглядеться не во что». Только что она проговорила это, как зеркало падает со стены и разбивается вдребезги. Все домашние ужаснулись, видя, как сбылись слова юродивой.
Она предсказала кончину императрицы Елисаветы Петровны. Накануне ее смерти, именно 24 декабря 1761 года, Ксения, переходя с улицы на улицу, кричала: «Пеките блины, пеките блины, вся Россия будет печь блины». На другой день, 25 декабря, императрица скоропостижно скончалась.
За три недели до смерти Иоанна Антоновича Ульриха, сидевшего в Шлиссельбургской крепости и казненного при императрице Екатерине II, Ксения каждый день плакала. Встречавшие ее спрашивали: «Что ты плачешь, Андрей Феодорович? Не обидел ли кто тебя?» – «Там речки налились кровью, там каналы кровавые, там кровь, кровь, кровь!» – отвечала Ксения.
Весьма много ходит по Петербургу рассказов о тех чудесах, какие совершились на могиле Ксении. Мы расскажем лишь то, что слышали из уст 84-летней старицы, о которой уже имели случай упоминать. Она слышала про юродивую от своей матери, а равно от родной тетки, знавших ее лично.
Некая полковница привезла однажды в Петербург двух сыновей для определения в кадетский корпус. Как она ни старалась, детей ее не приняли. Вот она, потеряв всякую надежду, в день отъезда своего домой идет по мосту и горько плачет. Вдруг видит, что подходит к ней какая-то женщина, в простой юбке и кофточке, и спрашивает: «О чем ты так плачешь? Вернись и отслужи панихиду на могиле Ксении, и все будет хорошо тебе». – «Кто же это Ксения? Я ведь не знаю, где ее могила?» – со слезами спросила полковница. «Язык до Киева доведет», – в ответ сказала незнакомая женщина. Полковница узнала, где могила Ксении. Отслужила панихиду и, когда возвратилась на свою квартиру, то ее уже ожидал сторож с известием, чтобы она явилась в корпус. Каково же было ее изумление и радость, когда ей объявили, что дети ее приняты.
Одна вдова, из почетного звания, благоговея пред памятью Ксении, соорудила на ее могиле часовню на собственные средства и весьма часто посещала ее, время от времени совершая панихиды за упокой ее души. У этой вдовы была дочь невеста. Посватался какой-то полковник, и было дано согласие на брак. Уже был назначен день свадьбы. Многие говорили, что это по молитвам Ксении Бог дал такого выгодного жениха генеральской дочери за то, что мать поставила на могиле ее часовню. Действительно, не напрасно было усердие матери и дочери к Ксении. Она им помогла. Жених-полковник был казнен, и брак не состоялся. Он был каторжник. Дело обнаружилось таким образом. Накануне бракосочетания полковник отправился в казначейство, чтобы получить по документу деньги. А генеральша с дочерью в этот же день отправились на могилу Ксении. «Я сама видела, – рассказывала мне М. И. Беляева, – как невеста, припав к могиле Ксении, горько-горько плакала, знать чуяло ее сердце недоброе, просто жаль было смотреть». Когда полковник вошел в казначейство, то часовой быстро подошел к казначею и что-то шепнул ему. По окончании занятий здесь, часовой попросил казначея запереть казначейство и, подойдя к полковнику, спросил: «А ты как сюда попал?». Тот побледнел. «Ваше благородие, – продолжал часовой, обращаясь к казначею, – арестуйте его, это беглый каторжник; я был в конвое, когда его сослали в Сибирь».
Полковник тотчас же сознался во всем. Он рассказал, что действительно два месяца тому назад бежал из каторги, но это еще не все. «Когда я шел пешком, в одном месте в лесу нагнал меня полковник и, верно сжалившись надо мною, так как я едва передвигал ноги, позволил мне присесть. Улучив удобную минуту, я зарезал его и кучера. Снял с полковника одежду, отобрал его документы, взял деньги и, сбросив трупы с экипажа, сам ускакал. Одел я форму его, явился в Петербург и выдал себя, как видите, за полковника. А познакомившись с генеральскою дочерью, сделал ей предложение, получил согласие, и на завтра назначен брак мой с нею. Но видно Бог услышал молитву сироты невесты и не судил мне каторжнику быть ее мужем». На другой же день, когда узнали генеральша и дочь ее об аресте полковника, отправились опять на Смоленское кладбище и пламенно молились на могиле Ксении, веря, что по ее молитвам Бог избавил от несчастного брака.
В «Русской Старине» описывается, что к одной помещице Псковской губернии приехала гостить ее близкая родственница, жившая в Петербурге и слышавшая про Ксению. Вечером гостья долго про нее рассказывала, и хозяйка, ложась спать, помолилась о ней. Во сне увидела, что Ксения ходит вокруг ее дома и поливает его водою. На другой день, утром, в 20-ти саженях от дома, загорелся сарай, в котором находилось около 4000 пудов сена. Дому угрожала большая опасность, но он остался цел.
В котором году раба Божия Ксения окончила свое земное странствование, достоверно неизвестно. Более других знающая о ней М. И. Беляева утверждает, что Ксения умерла около 90 лет тому назад, а это она рассказывала мне в 1890 году, значит, Ксения Григорьевна скончалась приблизительно в 1800 году.
Часовня, в которой покоится тело юродивой, вся уставлена, по усердию посещающих и благодарных верующих, разными иконами. На могиле ее ежедневно совершаются панихиды. Здесь лежит надгробная плита, на которой имеется следующая надпись:
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
На сем месте положено тело рабы Божией
Ксении Григорьевны, жены придворнаго певчаго,
в ранге полковника Андрея Феодоровича.
Осталась после мужа 26 лет, странствовала 45 л.
А всего жития 71 год, звалась именем Андрей Феодорович.
Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения души своей.
Аминь.
Сто лет скоро минет с тех пор, как скончалась раба Божия Ксения, погребенная на Смоленском кладбище, и, казалось бы, давно она позабыта всеми, подобно тому, как все на свете с течением времени забывается. Между тем Ксения Григорьевна доселе живет в памяти многих петербургских жителей, доселе переходят из уст в уста воспоминания о ее замечательной жизни. Время от времени напоминает о ней и печатное слово.
Блаженная Ксения поливала дом водой, спасая его от грядущего пожара
Могила ее с давних лет привлекает набожных людей, особенно в последнее время народ тысячами идет сюда, чтобы помолиться об усопшей.
И не одни православные преклоняют колена на месте вечного упокоения ее, но и иноверцы приходят сюда, прося священника помолиться об упокоении рабы Божией Ксении. И не одни жители столицы благоговейно чтут память ее, но и приезжие из разных мест России нередко приходят на могилу ее.
Сотни свеч и множество лампад с раннего утра до позднего вечера теплятся на могиле Ксении, и ежедневно совершается поминовение о ней по просьбе посетителей. Были примеры, что на могиле ее, при громадном стечении народа, служили панихиды архиереи.
От разных лиц и из разных мест идут сюда приношения. Жертвуют деньгами, жертвуют деревянным маслом для неугасаемых лампад на могиле ее, возлагают покровы на ее надгробную плиту, вешают лампады, украшают часовню иконами.
Из Москвы, Ярославля, Киева, Твери и других отдаленных мест присылают разные пожертвования для благолепия часовни с просьбами отслужить панихиду на могиле Ксении.
Что же служит основанием к сохранению в народе, во всех его слоях, в течение почти ста лет, благоговейной памяти о Ксении и к поддержанию того молитвенного настроения, какое с неудержимой силой проявляется на могиле ее?
Память о рабе Божией Ксении, неизгладимая временем, и благоговейное чувство, переходящее в молитву о ней, зиждется, конечно, не на тех основаниях, в силу которых часто распространяется слава людей в Mиpe. Нет, здесь лежит более глубокое основание, освящаемое верою. Ксения снискала себе народную любовь набожною жизнью, какою она отличалась в свое время. Рассказы о ее юродстве и особенно подвижнической деятельности живут до сих пор и будут, вероятно, долго еще жить в народе. Многие глубоко верят, что могила ее имеет какие-то сверхъестественные свойства. Рассказывают, например, что горсть земли, взятая с могилы Ксении, приносит счастье, панихида, здесь отслуженная, избавляет от несчастья и т. п. Мы не повторяем всех рассказов, какие переходят из уст в уста о чудесной помощи, получаемой на могиле Ксении, так как не имели возможности проверить их. Но мы считаем долгом справедливости передать то, что стало известно нам от тех самых лиц, о которых будет рассказ, воздерживаясь при этом сообщаемые случаи возводить на степень чудесного. Было ли в этих случаях простое совпадение обстоятельств, или действительно по молитве и вере страждущих проявилась милость Божия, судить об этом предоставляем каждому по своему разумению и чувству.
Вот что нам передали люди, приходившие на могилу Ксении помолиться об упокоении ее.
«Мне было двадцать лет, когда умер мой отец, – так начала свой рассказ дочь надворного советника, девица Б. А. Св-ая. – Нужды и житейские невзгоды вскоре после смерти его постучались в нашу дверь. Я жила с моею матерью. Еще печальнее стало мое положение, когда она умерла. Бывало, хоть ласковое слово услышишь от нее, а со смертью ее лишилась и этой единственной отрады. Все стало для меня чуждо, как была и я чужда для всех. Но свет не без добрых людей. Нашелся добрый, честный и бескорыстный человек, который посоветовал мне подать прошение о прибавке пенсии, выслуженной моим отцом. Время шло, нужды мои не уменьшались. Часто я ходила справляться на счет поданного прошения, но каждый раз получала один ответ: “еще ничего неизвестно”. Наконец, потеряв всякую надежду, я перестала ходить справляться. На могиле матери искала себе утешения, но могила была безмолвна. Однажды внезапно осенила меня мысль помолиться в часовне Ксении. Со слезами припав к ее могиле, я сетовала на свою обездоленную судьбу, дав при этом обещание отслужить панихиду по ней, если только Господь увенчает успехом мои ожидания. Это было в прошлом, 1891 году, накануне праздника Введения во храм Пресвятыя Богородицы. И что же? Когда я возвратилась домой, не прошло кажется и часа, как курьер привез мне объявление, что просьба моя удовлетворена – к пенсии сделана прибавка».
Осенью прошлого, 1891 года, у жены петербургского купца Х-ва, по-видимому, без всякой причины показалась опухоль на ногах. В эту пору А. Н. была беременна вторым ребенком. Спустя недели две, при отеке ног, у нее появились припадки нервного свойства и столь острые, что больная по временам впадала в какое-то умоисступление. При потере сознания 18 ноября, сверх всякого ожидания у А. Н. Х-вой наступили преждевременные роды (за два месяца до срока), и того же дня она разрешилась от бремени рождением сына. Врачи полагали, что с родами пройдут и нервные припадки. На самом же деле к припадкам присоединилась новая болезнь – эклампсия. Судороги всего тела – шеи, рук, ног – были ужасные. Страшный крик, какой-то дикий, раздиравший душу, доходил до последних пределов. Лучшие врачи столицы не находили средств к спасению больной, потому что наука еще бессильна в борьбе с этою болезнию. Сны наяву – галлюцинация зрения и слуха, кажется, переходили свои границы. Х-ва походила на умопомешанную. Новорожденного ребенка не признавала своим. Надежды на выздоровление не было никакой. Эклампсия развивалась. Больная таяла на глазах любимого мужа, который, кажется, отдал бы жизнь свою, чтобы спасти любимую жену-красавицу. Но напрасно. Консилиум вынес слово о смерти.
При больной неотлучно находилась родная ее тетка С. П. Ж-ева, безгранично любящая ее. Кто-то из родных напомнил ей о могиле Ксении. Стрелой полетела набожная и сердобольная женщина на Смоленское кладбище. Был поздний вечер. Часовня на заветной могиле была уже закрыта, но по просьбе приехавшей ее немедленно открыли. Входит Ж-ева взволнованная; безутешное горе сильно отражалось на ее утомленном бессонными ночами лице, ноги подкашивались; но в глазах ее отражался какой-то необыкновенный блеск, в них просвечивался луч надежды, боровшейся с наступавшим отчаянием; по ним можно было прочитать, что душа ее была переполнена томящею тоской и пламенной верой, которая как бы говорила: «Я выплачу, я вымолю, она не умрет». Началась панихида по Ксении. Верующая женщина, преклонив колена пред могилою, словно замерла, она не молилась, не видно было ни поклонов, ни крестного знамения, нет, лишь сердце ее горело молитвенным огнем. Только отрывистые слова вырывались из уст ее: имена Ксения и А-а сменялись одно другим. Но вот слеза за слезой орошают могилу, поклон за поклоном идут до земли.
Долго рыдала в ночной тишине тетка, молясь за свою любимицу-племянницу.
Возвратившись домой, она приложила к больной горсть земли, взятой с могилы Ксении. Больная пришла в себя. С каждым часом припадки ее делались реже и слабее, а на другой день совершенно прекратились. Молодая женщина быстро стала поправляться, а через две недели встала с постели вполне здоровою.
Когда один из врачей, бывших на консилиуме, узнал, что Х-ва поправилась, не поверил этому и зашел к ней, чтобы воочию убедиться, так как он вместе с товарищами по профессии полагал, что она уже умерла.
Генеральша А. В. Гр-о, богобоязненная старица, проживающая на Петербургской стороне, сообщила следующее.
«В жизни моей много было скорбей, – говорит почтенная старица, – но какое бы горе со мной ни случилось, я каждый раз спешу на Смоленское кладбище и здесь, в часовне на могиле Ксении, отвожу душу. Облегчает Господь и недуги грешного моего тела. Так, с давних лет я страдаю головною болью, которая иногда бывает до того мучительна, что не находишь места от нее. Неоднократно обращалась я за советами к врачам, но никто из них не помог мне. Кажется, тысячи домашних средств мною испробованы, но все было напрасно. Однажды, будучи в часовне Ксении, я почувствовала страшную боль в голове. Как бы по чьему внушению и словно движимая посторонней силой, я помазала себе голову деревянным маслом из лампадки, теплившейся на могиле ее. Боль мгновенно утихла. Теперь я всегда, когда появляется головная боль, мажу голову маслом, конечно, с молитвою об упокоении рабы Божией Ксении, и боль тотчас же утихает.
Мать подносит больного ребенка блаженной Ксении
Эта дивная помощь вселила в моей душе такое чувство благоговения к блаженной Ксении, что, посещая Смоленское кладбище, я за грех считаю пройти мимо ее могилы и не зайти помолиться за ее душу».
Юродивый Андрей Феодорович, или раба Божия Ксения1
Приступая к характеристике рабы Божией Ксении, считаю не лишним сказать несколько слов о кладбище, на котором она похоронена.
Смоленское православное кладбище находится на Васильевском острове: оно называлось до построения Петербурга Лосиным островом.
Название это, по преданию, произошло по следующему случаю. В начале построения Петербурга на Лосином острове поселилась артель рабочих, пришедшая
Печатается по изданию: Ф. Белорус. «Юродивый Андрей Феодорович, или раба Божия Ксения, погребенная на Смоленском кладбище в Петербурге». СПб., 1903 г. из Смоленской губернии на работы. Непривычный образ жизни, тяжелый труд, климат, а вследствие этого последнего – различные заболевания скоро всех свели в могилу, их свезли на берег Черной речки и там похоронили. Вот с того-то, будто бы, времени поле на южной стороне этой речки и прозвали Смоленским. До 1709 года в Петербурге не было настоящего кладбища и умерших хоронили, где придется. Только жители Васильевского острова погребались исключительно на южном берегу Черной речки. Впрочем, хоронили и на других местах громадного острова, но эти кладбища, вследствие наносов с моря, сравнивались песком и после них не оставалось даже следов. Например, на плане Петербурга 1738 года кладбище значится между Большим и Средним проспектами за 23-й линией острова; теперь об этом кладбище нет и помину. В царствование Анны Иоанновны существовала особая комиссия для построения Петербурга. Ввиду неудобства хоронить людей на заносных местах, Св. Синод решил исследовать в указанных им местах грунт земли и высоту грунтовой воды. Архитекторы принялись за дело, и когда представили в комиссию для построения Петербурга свое мнение, последняя обратилась к Синоду, который 23 октября 1738 года постановил: «В С.-Петербурге погребению быть надлежит на Васильевском острове у Черной речки, между 18-й и 23-й линиями, к каковому месту дорогу расчистить от вновь наросшего кустарника и поделать канальцы».
Так как и это место оказалось чрезвычайно низким, то Св. Синод предписал «для возвышения кладбищенских мест прорывать канавы и пруды и вынутую землю насыпать в низкие места».
Когда все это устроилось и кладбище было огорожено, то Св. Синод повелел содержать «в добром порядке из церковных доходов». Но так как при кладбищах не полагалось церквей и покойников отпевали при домашних и приходских, то комиссия предложила Св. Синоду «прислать людей и приписать кладбище в духовное ведомство», что и было исполнено в 1739 году.
Таким образом, Смоленское кладбище официально существует с помянутого года, но до 1755 года при нем не было ни одной церкви, и лишь благодаря заботам императрицы Елисаветы, построена деревянная, в честь Смоленской иконы Божией Матери. Церковь была построена на казенный кошт губернии, а вследствие этого губерния и подчинила себе кладбищенскую церковь с ее доходами. Но в 1770 году кладбище и церковь были переданы в ведение епархиального ведомства. После этого, ровно через десять лет церковь и кладбище перешли в ведомство епархиального архиерея. В 1772 году церковь была перестроена и к ней прибавлен придел во имя Архистратига Михаила.
Ввиду того, что церковь сильно обветшала, а для починки ее не было средств, то Консистория, указом от 11 августа 1785 года, разрешила сборы пожертвований на построение нового храма.
Через четыре года церковь уже была построена, и постройка ее обошлась в 18 010 р. 22 к. Теперь на кладбище было две церкви: одна каменная, во имя Смоленской иконы Божией Матери, и другая, придельная, деревянная, в честь святого Архистратига Михаила.
Вслед за этим, когда кладбищенские доходы увеличились, построены были четыре каменных дома, приобретено много земли для расширения кладбища и улучшено содержание богаделенок, которые находились в богадельне, построенной почти вместе с деревянной церковью.
Все шло хорошо до 1824 года; но в этот достопамятный год, а именно 7 ноября, не только Смоленское кладбище, но и весь Петербург постигло большое несчастье. Случилось наводнение, и вода поднялась над кладбищем почти на 10 футов. Все кладбищенские заборы, мосты и мостики были снесены, а кресты с могил унесены на Выборгскую сторону, земляные насыпи смыты, каменные и металлические кресты и плиты сдвинуты и занесены землею. Большая часть памятников свалены напором воды и поломаны упавшими на них деревьями, деревянная церковь Архистратига Михаила была до того размыта, что в ней нельзя было служить: в богадельне утонуло три старушки, остальные спаслись на чердаке. Словом, наводнение произвело страшные беды и нанесло много убытка. А так как во время этого наводнения в Петербурге погибло много людей, то потребовалось много места для захоронений, между тем, и прежде уже чувствовался недостаток и кладбищенское начальство не знало, что предпринять, но 11 ноября кладбище это посетил Император Александр I, который повелел немедленно расширить его прибавкою пустопорожней земли.
Таким образом, пришлось восстанавливать все, что разрушила стихия, и много пришлось поработать, в особенности над подмокшим имуществом и документами; последние, однако, трудно было исправить, потому что их совсем размыло; тем не менее, сведения о погребенных на этом кладбище, приблизительно, собраны отцом Стефаном Опатовичем, из которых видно, что за восемьдесят лет, то есть, с 1799 по 1879 год, на этом кладбище погребено 350,000 человек, хотя, как можно предположить, их было гораздо больше.
Среди всех этих лиц есть много замечательных, о которых память и поныне сохранилась в народе. Вот вам пример: бывая на этом кладбище, я всегда видел у одной маленькой часовни много молящегося народу. Предполагая сначала, что эта часовня предназначена специально для панихид по усопшим, я не обращал особенного внимания, но как-то раз пришлось услышать от одной престарелой женщины весьма странный, чтоб не сказать резче, анекдот или предание о петербургской жительнице, Ксении Григорьевне Петровой, юродствовавшей чуть ли не весь свой век и похороненной на Смоленском кладбище.
Блаженная Ксения на фоне Смоленской церкви
Заинтересовавшись ее рассказом, – из которого я узнал, что именно по ней служатся эти панихиды и что с этою целью и устроена часовенка, – я специально отправился туда проверить слышанное. Обратив внимание на надпись, приведенную в заголовке этого очерка, я начал расспрашивать о ней лиц, молившихся над ее могилой, думая, что они ее родственники или знакомые. Но отнюдь не бывало: это были люди, которые много слыхали о ней, но столько же знали, сколько и я. Некоторые из них однако говорили многое такое, чему поверить трудно, и я решился обратиться к более сведущим людям, которые указали на сведения, помещенные в «Русской Старине» и в «Историко-статистическом описании Петербургской епархии» и в «Ведомостях Петербургской Городской Полиции». С этими сведениями я и хочу познакомить читателей, интересующихся личностью Ксении.
Вот как пишут о ней: Около ста лет тому назад жила в Петербурге некая Ксения или, точнее, Аксиния Григорьевна: но никто не знал, что это была за Аксиния и из какого звания происходила. Одно лишь известно, что она сама себя называла не Аксиньей, а Андреем Феодоровичем. Имя это, как оказывается, принадлежало ее мужу Петрову, в ранге полковника, служившего в придворном хоре певчих. Молодая девушка Ксения, влюбившись в такого же молодого воинапевца, вышла за него замуж; но не долго пришлось ей наслаждаться супружеским счастьем: через несколько лет она осталась вдовою на двадцать шестом году своей жизни. Ксения Григорьевна сильно любила своего мужа, и когда он умер, она от сильного потрясения почти лишилась рассудка.
Когда Андрея Феодоровича повезли на кладбище, она надела платье мужа, состоявшее из камзола, кафтана, штанов и картуза, и в этом костюме провожала его до места последнего упокоения. После похорон она не снимала этой одежды, пока она не истлела на ней.
Конец ознакомительного фрагмента.