Благословенно МВИЗРУ ПВО. Книга первая. Кирдода Вадим Семёнович ( Коллектив авторов)

(вып. 1956 г., 2 факультет, 1 группа)

Рассказ о Гомельском ВИРТУ ПВО

В Интернете существуют несколько сайтов, посвященных Минскому высшему зенитно-ракетному училищу (МВИЗРУ), из которого впоследствии выросла Военная Академия Республики Беларусь. Почти во всех из них имеется краткая историческая справка о зарождении этого учебного заведения. К сожалению, в ней имеются некоторые неточности. Вопреки сказанному в ней осмелюсь утверждать следующее:

Начиналось все вовсе не в Гомеле и не в ГВИРТУ.

Изначально никакого третьего курса не было.

Желания тех, кого туда переводили, никто не спрашивал, просто был приказ.

Из учебных заведений ПВО туда никого не переводили (да и то: зачем же ПВО-шников перетасовывать с одного места в другое и учить тому же самому?).

В 1954 году факультетов по изучению ЗРК не было.

Что дает мне право на эти утверждения?

Жизнь распорядилась так, что я оказался в числе самых первых выпускников МВИРТУ (предшественника МВИЗРУ). И будучи участником и прямым свидетелем тех событий, я хотел бы кое-что уточнить и поведать свой взгляд изнутри на становление училища. В моем повествовании основной упор сделан на бытовую сторону, что, как мне кажется, поможет лучше представить себе внутренний мир, каждодневные жизненные заботы и проблемы, окружающую обстановку и даже внешний вид слушателя той поры, когда только начиналась история Военной Академии Республики Беларусь. Думаю, что мое восприятие окружающей жизни в какой-то степени отражает взгляды огромной части молодежи моего поколения, поскольку они, эти взгляды, формировалось в тех же или схожих условиях. Но, чтобы нагляднее показать откуда пришли в это новое учебное заведение самые первые его слушатели и как они там обживались, я начну с небольшой предыстории.

Я, как и большинство из нас (т.е. из тех, о ком идет речь), закончил десятилетку в 1952 г. С выбором направления своей будущей профессии особых колебаний не было. Не так давно закончилась эта страшная и ужасная война, которая напрямую задела и многих из нас. До сих пор помню ужасы того, как нас бомбили и обстреливали во время эвакуации в 1941 г. А двое из моих однокурсников, несмотря на свой детский возраст, воевали. Казимир Борисович Раев был сыном полка и закончил войну в Берлине. Иван Авраамович Тимофеев, как ребенок, не вызывал у фашистов никаких подозрений, что помогало ему быть прекрасным связником партизанского отряда. Оба награждены боевыми медалями.

Младший техник – лейтенант Раев К. Б. Младший техник – лейтенант Тимофеев И. А.

После войны вся наша страна жила армией. Конечно же, нужно стать военным, офицером! Потому что мне, как и многим моим сверстникам, они казались воплощением совершенства общества. После школы я поступил на 1-й курс Военно-инженерной Краснознаменной академии им. В. В. Куйбышева. В это же время, другие ребята входили в аудитории других академий, еще не зная, что через какое-то время все мы окажемся вместе в Минске.

Несколько слов о начале этой нашей жизни, предшествующей учебе в МВИРТУ, которые помогут ощутить атмосферу и быт военной молодежи тех лет. После зачисления для начала нам велели наголо остричься (в дальнейшем разрешалась короткая прическа). Потом нас обмундировали. Каждому выдали комплект х/б обмундирования рядового состава: гимнастерку, шаровары (так называемые, галифе), ремень с бляхой, кирзовые сапоги, пилотку и курсантские погоны. Переодевшись, мы внутренне любовались своим, как нам казалось, бравым воинским видом. И было от чего. Ведь мы почувствовали, что с этой минуты мы приобщились к великому и величественному сообществу, имя которому Вооруженные Силы. Мечта начинала сбываться. В тот же день мы оказались в красивом подмосковном лесу на территории академического лагеря, где до начала занятий нам за время лагерного сбора предстояло пройти курс молодого бойца. Лагерь был добротный и хорошо оборудованный. Разместили нас в палаточном городке. Стандартная армейская палатка на восемь человек с шестом посередине. Перед шеренгой палаток протянулась торжественная линейка. Ходить по ней КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещалось. Почему – неизвестно, но так было принято. Ее можно было (и нужно!) только чистить, посыпать песком и грабить (т.е. разгребать этот песок граблями, добиваясь равномерности его покрытия). За линейкой вдоль нее стояли несколько деревянных грибков, под которыми несли свою службу дневальные, назначавшиеся из нашей же среды. Все общие команды (подъем, обед, вечерняя зоря, отбой, тревога и т.п.) подавались горнистом.

Итак, мы стали слушателями военной академии. Слово «курсант» в нашем лексиконе отсутствовало, а к его существованию в природе все мы относились довольно безразлично, т.к. считали, что нас оно не касается. Термин «слушатель» был всеобъемлющ. Он определял и нашу должность, и звание (несмотря на то, что в перечне званий он отсутствовал). Например, уставной доклад командиру роты, упоминание военнослужащих в котором производится именно по воинским званиям, звучал, примерно, так:

– Товарищ майор, слушатель Имярек по вашему приказанию явился!

– Являются только черти в аду, а слушатель – прибывает, – ворчливо поучал азам военной терминологии майор.

Основной строевой единицей было учебное отделение (в строевом понятии – взвод). Три взвода составляли роту. Было нас две роты. В одну из них собрали обычных выпускников средних школ, а в другую – медалистов, т.е. окончивших школу с золотой медалью. При поступлении в академию экзаменов они не сдавали, а только проходили собеседование. Обе роты объединялись в батальон.

Статус слушателя военной академии или высшего военного училища, в отличие от курсанта среднего училища, имел некоторые особенности. Так, наш должностной оклад (1952 г.) составлял на первом курсе 750 руб., на втором – 850 руб., а на третьем – 950 руб. На последующих курсах он уже не повышался. Из получаемых денег вычитались подоходный налог и ежемесячная сумма погашения займа (облигаций), на который мы в обязательном порядке (правда, как бы, совершенно добровольно) подписывались. Размер этой подписки я уже не помню, но она ощущалась. На котловом довольствии мы не состояли, а питались «за свой счет». Практически, это делалось так. При получении денег мы тут же у раздатчика зарплаты покупали талоны на питание на предстоящий месяц. Талон охватывал один день и делился на три части (завтрак, обед, ужин). Стоил он 13 руб. Числа на талонах проставлены не были, поэтому неиспользованные в этом месяце талоны (за счет увольнений и т.п.) переходили на следующий. Питались мы в своей специальной столовой, куда приходили, как это и водится, строем и с песнями. Садились каждый на свое закрепленное за ним место и отдавали официантке талоны. Дополнительно можно было купить что-нибудь в буфете. В увольнения отпускались по увольнительной записке в порядке очередности.

В положении рядовых слушатели должны были прослужить (т.е. проучиться) один год. На втором курсе, с началом занятий, всем, при положительной аттестации, присваивалось офицерское звание «младший техник-лейтенант». Такой порядок существовал во всех академиях и высших военных училищах. Мы были последними, на которых он еще распространялся. В дальнейшем его отменили и присвоение первичных офицерских званий стало производиться только после выпуска.

И вот через месяц начались занятия. Учились мы с энтузиазмом. На следующий год, сдав экзамены за 1-й курс, мы уехали на каникулы. После них все вернулись в академию, чтобы пройти летний лагерный сбор. Предстояло множество очень интересных дел: топографические и геодезические съемки, практикум по военной геологии, полевые занятия, стрельбы и многое другое, не менее увлекательное. С удивлением заметили, что все это отменили. Несколько дней мы вообще ничего не понимали и были не у дел, а пустоты заполнялись никому не нужными (т.е. ни нам, так сказать, исполнителям, ни нашим командирам) строевыми занятиями. Но вот однажды нас всех собрали в ажурном здании деревянных конструкций, служившем нам актовым залом, и сообщили, что в стране создается ряд высших военно-инженерных учебных заведений ПВО и часть слушателей различных академий, закончивших первый курс, для дальнейшего обучения будет переведена на второй курс туда. Из нас были отобраны два учебных отделения по одному взводу от каждой роты, которые в соответствии с приказом были отчислены в такое учебное заведение куда-то в Белоруссию в неизвестный нам город Гомель. В одном из этих отделений был и я. Ни точного места дислокации, ни названия учебного заведения мы не знали. Более того, неизвестной была даже направленность учебы: то ли это будет связано с авиацией, то ли с артиллерией (ракет тогда на вооружении еще не было) или может быть с радиотехникой, кто его знает. Наверное, нетрудно представить состояние многих из нас: молодые ребята, уже вкусившие немного жизни большого города, вынуждены уезжать в какую-то глушь. Но уже тогда мы сразу поняли, что наша новая будущая специальность, в любом случае, будет значительно интереснее, чем саперное дело. Поэтому грусть расставания с большим городом очень быстро вытеснилась пониманием гораздо большей значимости для нас нашей новой профессии. Оглядываясь на прошедшую жизнь, с полной уверенностью можно сейчас подтвердить, что с ней нам тогда просто крупно повезло. Но это все потом. А сейчас, получив приказ, мы собрали свои пожитки и строем, в составе двух взводов, под свою любимую гусарскую строевую песню про дорожную пыль, сверкающее на солнце оружие и красивые женские глаза, нагло попирая древнейшую традицию академии, строем прошагали по запрещенной для хождения торжественной линейке, и отправились на Белорусский вокзал. Горнист молчал. А нашего желания, вопреки сказанному на сайтах, ни у кого не спрашивали.

Поздно вечером мы погрузились в неторопливый поезд. Обычный заезженный и дребезжащий вагон был занят нашей командой. Мы уезжали из Москвы в свое будущее. Уныния ни у кого никакого не было, а настроение и вся атмосфера нашего путешествия вполне соответствовали нашем юному возрасту.

Высадились мы из поезда на станции Гомель, но в сам город не попали. На двух грузовиках, покрытых тентами, нас повезли куда-то в надвигавшуюся ночь. Мы переехали через довольно крупную судоходную реку Сож и удалялись все дальше и дальше от города. Вот уже проехали и его пригород под названием Новобелица. Наконец, за ее окраиной, плавно перетекавшей в неприметную деревню под названием Березки, машины въехали на территорию военного городка. Отстоял он от Гомеля на десятка два километров.

Городок был стандартный, весь в зелени, довольно таки неплохо ухоженный. Трехэтажные казармы, другие добротные дома, непритязательные спортивные площадки и сооружения. Этот городок и был местом нашего нового пристанища —

вновь созданным высшим военно-инженерным училищем. Его название скрывалось под номером войсковой части 52107. А гордое, знаковое имя ГВИРТУ было обнародовано несколько позже, вместе с вручением училищу Знамени. С тех пор оно перестало быть безликой войсковой частью и стало официально называться Гомельским высшим инженерным радиотехническим училищем войск ПВО страны. Командиром этой части и первым начальником училища с 1953 по 1956 годы был генерал-майор артиллерии Журавлев В. П. А мы стали его первыми слушателями, т.е. самыми первыми, кого в будущем должно будет выпустить это новое и молодое училище. За нами пока шли только первокурсники, набранные из войск по экзаменам. В 1953 году началась учеба сразу этих двух курсов.

Никакого третьего курса (как об этом сказано на сайтах) тогда не было.

Первый начальник училища генерал – майор артиллерии Журавлёв В. П.

Училище назвали Гомельским, потому что Гомель был ближайшим к нему более-менее известным городом. Минск был слишком далеко, чтобы дать училищу свое имя, да и время пока еще не подошло. А называть его по месту расположения «Березкинским» или «Новобелицким» сочли несолидным в силу их малой значимости.

Но начиналось все, тем не менее, как видим, вовсе не с Гомеля, а с Новобелицы (если не с Березок), и не с ГВИРТУ, а с в/ч 52107.

Завершив свой марш-бросок из Москвы, мы всей нашей оравой ввалились в казарму, где нам предстояло жить. Она располагалась в трехэтажном корпусе и оказалась огромной комнатой с двумя рядами столбов-подпорок вдоль ее оси, с асфальтовым полом и четырьмя рядами коек (по два ряда у каждой из продольных стен). Полная вместимость этой комнаты – 120 человек. У входа возле тумбочки, как и положено, дневальный. Несмотря на поздний час, нас с любопытством разглядывали уже обжившиеся, приехавшие чуть раньше. На них была курсантская форма, но все они, как и мы, были, естественно, не курсантами, а слушателями. Выделялась группа из ленинградской академии связи имени С.М.Буденного. Завязалась оживленная ознакомительная беседа. Вопросов у нас было много, а эти ребята здесь уже несколько дней и многое уже узнали. Им даже показывали технику. Выделялся плотный жизнерадостный парень Вася Житков (в приведенном на сайтах списке выпускников, ставших генералами, он ошибочно упомянут под фамилией Жидков, а не Житков. Хотелось бы, чтобы эта оплошность на сайтах была исправлена).

Он рассказывал нам, как здорово пушки управляются от радиолокатора и посылают свои снаряды прямо в самолет и что теперь вражеской авиации вообще нечего делать. Рты наши, понятное дело, были разинуты, а глаза горели. Каждый день в нашей казарме появлялись новые группы и теперь уже и мы были в числе тех, кто рассказывает новичкам о предстоящей нашей новой жизни. А однажды вечером все присутствующие были немало удивлены. Прибыла новая группа, дело, в общем-то, обычное. Но на плечах ребят были не курсантские, как у всех, погоны, а солдатские. Самые настоящие солдатские голубые авиационные погоны. В чем же дело? Оказалось, что это слушатели Харьковского высшего авиационного инженерного военного училища (ХВАИВУ). А солдатские погоны, вместо курсантских, они носят… из конспирации. День за днем собралось нас более 200 человек из семи академий и высших военных училищ. Все носили погоны с эмблемами применительно к своему прежнему роду войск. Соответственно им, каждую группу в обиходе называли «топоры», «связисты», «шофера» (из военно-транспортной академии), «летчики» и т. д. (кстати, мы до сих пор между собой друг друга так называем). Некоторые даже прикалывали к гимнастерке целые иконостасы, состоящие из всех имевшихся у нас эмблем.

У командования хватало забот по подготовке начала учебного года, обустройстве городка, налаживанию хозяйства и т. п. и ему было не до нас. Всякие построения, строевые и другие мероприятия были минимальны, в связи с чем у нас появилось достаточное количество свободного времени. В какой-то период, помнится, даже существовал порядок, когда, уходя на завтрак, все желающие вносили себя в специальный список у дневального, а по возвращении с завтрака забирали уже готовые увольнительные записки. Погода была хорошая и свои увольнения мы посвящали, в основном, знакомству с новым для нас городом. До Гомеля нужно было не менее часа добираться на пригородном поезде или на автобусе. В то время пригородные поезда еще не были электричками. Возили их обычные тогда (и реликтовые сейчас) паровозы. Другим видом транспорта были старенькие, изготовленные на базе знаменитой полуторки, автобусы.

Эх, полуторка! Уникальная машина. О ней нужно слагать песни. Она доблестно прошла всю войну и была в те годы одной из главных машин в нашей стране. У нее был свой специфический и неповторимый запах. И какой-то особенный звук мотора. Больше никогда ни у одной машины мне не приходилось их ощущать. В автобусе тоже пахло полуторкой, а езда сопровождалась, естественно, характерными полуторкиными звуками. На подъеме движение замедлялось, мотору было тяжело, обороты падали и он жалобно завывал, грозя вот-вот остановиться. Но тут водитель делал перегазовку, мотор глубоко вздохнув и ощутив включенную шофером пониженную передачу, радостной песней увеличившихся оборотов сопровождал ускорение движения и тряски всего автобуса. В него, обычно, набивалось столько народа, что все становились единой, дергающейся в такт колебаниям машины массой. Кто-то сидел на сидениях, а остальные, словно подвешенные в воздухе, раскачиваясь, вплотную прижимались к сидящим. Однажды, среди сидевших оказался один из наших ребят со своей знакомой. А рядом, в этом непрерывно трясущемся и пульсирующем клубке весь долгий путь висел кто-то из начальства. На следующий день он решил провести с нарушителем воинской дисциплины, не уступившим старшему места в общественном транспорте, воспитательную беседу:

– Что же это вы, товарищ слушатель, – вразумлял он разгильдяя, – все равно как в старинной русской песне поется? Нас на бабу променял?

Долго мы потом, как говорит нынешняя молодежь, «ржали» по поводу этой истории (впрочем, такой термин и у нас тоже был в ходу).

Гомель оказался очень красивым, уютным и приятным городом. Несмотря на длительную тряску в автобусе или пригородном поезде, мы любили его посещать. Нас интересовало все: его улицы, архитектура, парки, кинотеатры.

И, конечно же, танцплощадки (так когда-то называлось то, что по-нынешнему зовется дискотекой). Да чего греха таить, и рестораны тоже. Но тут начались неприятности. Городок наш лежал в лесу и довольно далековато от станции, несколько на отшибе. И вот, стали появляться случаи избиения и грабежей слушателей на танцплощадках или возвращающихся через лес в позднее время домой. Наше терпение лопнуло. Однажды вечером выходного дня (т.е. когда работала танцплощадка) прозвучал клич и весь наш курс сосредоточился в Новобелицком, одном из крупнейших в Союзе, парке. С ремнями в руках, заканчивающимися увесистыми бляхами, носились слушатели по парку, прочесывая его от танцплощадки до самых отдаленных уголков. Надо сказать, что ни одной драки тогда не случилось. Но, видимо, те, из-за кого это происходило, исподтишка все наблюдали и сделали правильные выводы, касающиеся нашей сплоченности, решительности и мобильности. Эта демонстрация силы и единства всех, как операция устрашения, свою роль сыграла. Нападения на слушателей и грабежи с того дня прекратились. Одним словом, осваивались и утверждались.

Здесь же на территории городка была и столовая. С ней у нас отношения как-то не сложились и было немало всяких проблем. То с качеством готовки, то с талонами (из-за проставленных на них дат деньги за неиспользованные талоны пропадали), то с чем-нибудь еще и остались о ней не самые лучшие воспоминания. Некоторые из нас даже нашли альтернативный метод питания. В соседней деревне Березки наши слушатели небольшими группками по три – четыре человека договаривались с местными жителями и хозяйки готовили нам еду. Так и питались.

Быстро текло время и незаметно подошло начало нового учебного года. Из числа прибывших образовали два факультета: «А» и «Б» (1-й и 2-й).

Полковник Ряузов А. И.

Полковник Морозов Л. А.

Полковник Ряузов А. И. командовал одним из этих факультетов, а командиром другого факультета был полковник Морозов Л. А.

Здесь следует разъяснить трактование употребленного термина «факультет». Дело в том, что на той стадии существования училища факультет представлял собой чисто строевое формирование (типа роты), объединявшее ряд учебных отделений (взводов). Никаких различий в специализации и учебной направленности, т.е в перечне изучаемых дисциплин и содержании учебных планов, между ними не было. Казалось, что уместнее было бы считать их обычными подразделениями и использовать названия «батарея» или «дивизион» (говоря по-артиллерийски), а не «факультет». Но из этого прекрасно видно, как уже тогда, т.е. с самого начала создания, готовились перспективы развития нашего молодого учебного заведения. Да, в то время объективных возможностей для различной профориентации факультетов еще не было, в связи с чем все учились по единой программе подготовки и получали одинаковую квалификацию. Но в дальнейшем, безусловно, намечалось на факультетах готовить более узких специалистов. Поэтому в структуру учебного заведения сразу же было заложено существование факультетов, изначально выполнявших сугубо организационно-строевую, а не учебно-профессиональную роль. И совершенно не соответствует истине кочующее из сайта в сайт утверждение, что начиная с 1954 года на этих факультетах изучались ЗРК С-125, С-75 и ЗРК С-200. До самого окончания учебы никакие ЗРК для нас еще не существовали, а была только ствольная зенитная артиллерия. Оба же факультета обучали нас радиотехнике в объеме, необходимом для обеспечения наведения зенитных пушек на цель, и ничем друг от друга не отличались. Однако, нас это нисколько не трогало и никто об этом даже не задумывался.

Учебная нагрузка была довольно-таки интенсивной. Дело усугублялось еще и тем, что учебников у нас, практически, никаких не было. На лекциях мы старались успеть как можно полнее записать услышанное от преподавателя в конспекты, по которым и учились. За каждым учебным отделением была закреплена аудитория, в которой мы проводили самоподготовки. Их окончание не регламентировалось и нередко приходилось там засиживаться допоздна (но не позже вечерней поверки и отбоя, которые так же как подъем и утренняя зарядка свято соблюдались). Никто не заставлял нас сидеть там напролет вечерами. Просто каждый сам, осознавая свои потребности, определял для себя необходимую ему продолжительность занятий. А ведь осознанная необходимость – это и есть свобода. Учеба для всех – и слушателей, и руководства была главной задачей.

– Учитесь, ребята, учитесь, набирайтесь ума, – помнится говорил нам как-то один начальник. И, вздохнув, после небольшой паузы задумчиво добавил:

– Вот закончите учебу, может быть даже умнее меня станете.

Ценные высказывания нас всегда радовали (а кто-то их даже и записывал, как это делают многие учащиеся). К примеру, был такой случай. Однажды летним днем пришел в казарму во время занятий проверяющий и набросился на дневального.

– Дневальный, почему, – говорит, – не открыты форточки?

– Так ведь открыты окна, – недоуменно промямлил растерявшийся дневальный.

– Все равно, устав требует, чтобы были открыты форточки.

Устав, правда, этого не требует, но начальству, как известно, виднее.

Наконец в нашей жизни наступила долгожданная и радостная пора. Начались присвоения. С небольшими разрывами по времени то «связистам», то «шоферам», «топорам» и т. д. стали приходить приказы о присвоении первичного офицерского звания «младший техник-лейтенант». Трудно передать радость, которая вспыхивала в среде получивших уже приказ, и нетерпение ожидающих. Увы, как это иногда в жизни бывает, не обошлось, к сожалению, без огромной ложки дегтя. В числе прибывших, были слушатели одного из высших училищ. Его руководство, не обременяя себя заботами, едва выпроводило ребят за свою дверь, как тут же умыло руки. И не стало никого аттестовывать на присвоение офицерских званий, объяснив, что им это будто бы сделают на новом месте. Здесь же людей этих никто ранее не знал и ничего поделать уже не смог, так как время было упущено. А со следующего года положение о присвоении первичных офицерских званий после завершения первого курса учебы было отменено. Так они и продолжали учебу до самого выпуска в положении рядовых. Через два года все их сверстники младшие лейтенанты стали лейтенантами, а они так и оставались рядовыми и получили офицерское звание лишь после защиты дипломов. Можно только представить, как им было обидно.

Условия нашей жизни существенно менялись. Было нам тогда по 19 – 20 лет, но мы уже стали офицерами! Ушли сразу в прошлое увольнения и увольнительные записки. Изменился внешний вид. Улучшилось и материальное положение: в дополнение к должностному окладу мы стали получать оклад по воинскому званию в размере 400 рублей. Но жить мы продолжали в тех же казармах и жизненный уклад остался прежним. Тот же распорядок дня, подъем, построение в полуодетом виде, утренняя зарядка с пробежкой и неизменным упражнением на 16 тактов, вечерняя поверка и отбой. Сразу же после приказа мы сдали на склад свою старую форму солдатского покроя и получили полевую офицерскую.

Нам выдали х/б гимнастерку, шаровары, снаряжение (ремень с исчезнувшей сейчас портупеей), фуражку, погоны и хромовые сапоги. Но называлась эта форма почему-то не полевой, а летней. Да и полевых погон после войны тогда уже не стало. Потом еще выдали яловые сапоги. Остальное (зимнюю, а точнее, повседневную для строя форму) централизовано заказали шить в Гомеле в военторговском ателье. В нее входили закрытый однобортный цвета хаки габардиновый китель со стоячим воротником, габардиновые же темносиние бриджи (так называемые «галифе»), шапка и темносерая шинель. Брюки навыпуск не выдавались и желающие могли их сшить или купить за свой счет. Поверх кителя одевался ремень с портупеей. В таком виде мы ходили на занятия. Ходить на них в брюках навыпуск или без снаряжения не разрешалось. Вне строя (т.е. после занятий) ремень с портупеей с кителя можно было снять. Потом нам сшили еще и парадную форму: закрытый однобортный мундир цвета хаки, темносиние бриджи, светлосерую шинель. На петличке воротника мундира были золотистые шевроны, а на обшлагах рукавов размещались «катушки». У младших офицеров было по одному шеврону и «катушке», а у старших – по двое.

Сзади у мундира был разрез (чего у тогдашнего кителя не было), обрамленный четырьмя большими блестящими пуговицами. Когда китель уже занашивался, а срок получения нового еще не подходил, разрешалось на занятия ходить в мундире. Так же было и с шинелью. Погоны на всех видах форменной одежды были только пристежные, а вшивных не было вообще. Все петлички и околышки фуражек были из черного бархата.

К своей военной форме мы относились очень трепетно. Несмотря на то, что наше новое положение офицеров позволяло нам в свободное время одеваться в гражданскую одежду, мы практически всегда отдавали предпочтение военной форме. Костюмы были только у единиц и пользовались ими лишь в каких-то редких случаях. Причем, владельцы без проблем позволяли одевать свои костюмы, если кому требовалось, и другим (примерно, как в кинофильме «Девчата», когда герой, наряжаясь в общежитии на свидание, вопрошает: «Где наш галстук?»). Но главной одеждой у нас была военная. Каждый хотел выглядеть «бравым воином» и стремился улучшить свой внешний вид, стремясь к какой-то франтоватости. Поэтому при планировании покупок многими приоритет отдавался различным предметам военного обмундирования, а не гражданской одежде. Несколько примеров. Нам, как техническому составу, полагались погоны с серебряным шитьем. Были ребята, кого это несколько удручало и вызывало ощущение какого-то внутреннего дискомфорта. Дескать, у «настоящего» офицера погоны, конечно же, должны быть золотыми, а не белыми. (Медики и юристы, в нашем понимании, были еще в худшем положении, т.к. у них погоны были, мало того, что белые, так еще и узкие). По этой причине желающие в военторге покупали золотые погоны и ходили гулять (как выражались, «в город») только в них. Или взять, например, фуражки. У тех, которые нам выдавали, козырьки были прямоугольные и очень большие (фронтовики-артиллеристы рассказывали, как, бывало, некоторые из них наносили снизу на такой козырек риски делений угломера и по ним могли сходу определять расстояния). Так вот, в Гомеле разыскали портного, который раскусил конъюнктуру и шил нам за 100 рублей аккуратные фуражки с маленьким полукруглым козырьком. Вскоре подавляющее большинство ходило в таких фуражках. Из «пижонства» некоторые одевали под шинель не предусмотренные формой одежды белые шарфики, приобретаемые самостоятельно. Покупали и более дорогие предметы обмундирования, которые нам не выдавались, но которые носить разрешалось. Так например, было с брюками навыпуск (тоже темносиними, а цвет хаки они приобрели гораздо позже, при очередной смене формы одежды). А к брюкам нужно было купить и ботинки, т.к. они нам тоже не выдавались. Причем, только черные и со шнурками (полуботинки, т.е. туфли, были запрещены). Можно было приобрести светлосерое форменное пальто или похожий на него, но более дешевый плащ, белый китель с белым же чехлом на фуражку. Подразумевалось, что они шьются из легкой полотняной ткани и имеют совершенно белый (как холодильник) цвет. Так нет же! «Пижоны» и здесь находили пути для выражения своей франтоватости. Они шили кители не из полотна, а из искрящейся шелковистой чесучи. И были они не белоснежными, а слегка кремовыми. Да еще с золотыми погонами. Это был особый шик!

Много хлопот нам доставляли тогда пуговицы. Вечноблестящих анодированных, их тогда не существовало. А делались они из латуни, которая очень быстро окислялась и пуговицы тускнели. Для их чистки существовали специальные приспособления в виде небольшой пластмассовой трафаретки. Все пуговицы кителя или шинели собирались туда в одну линию, смачивались специальной жидкостью под названием асидол (продавался он в военторге) и доводились небольшой щеточкой до сверкающего состояния. Драить их и пришивать свежие подворотнички нужно было каждый день (с каким же облегчением все вздохнули, когда появились современные анодированные пуговицы и исчезли подворотнички у новой формы одежды). Эх, любили мы военную форму! И даже в отпуска ездили преимущественно в ней. Да и население в те времена всегда относилось к человеку в военной форме с какой-то теплотой и доверительностью.

Жили мы дружно и сплоченно. Круг наших интересов был таким же как у молодежи нашего возраста в любом из поколений. Мы любили музыку, спорт, кино, общение с девушками. В то время музыкальным пристрастием молодежи (а значит и нашим) был начавший оживать после долгих лет гонения джаз. Гитары тогда еще в моду не вошли, а ни дисковых плееров, ни кассетных, ни даже катушечных магнитофонов в обиходе не существовало.

Нет, все, конечно, знали, что магнитофоны в природе имеются, но это на каких-то там студиях, огромные рулонные МАГ-3, МАГ-8 и им подобные. А всякие переносные катушечные «кометы», «яузы» и прочие «маяки» появились гораздо позже. Доступными же тогда были только радиоприемники, радиолы и патефоны. А в Белоруссии был один из лучших радиозаводов Советского Союза. И мы, не долго думая, купили вскладчину для нашей огромной казарменной комнаты радиолу. Многие покупали себе пластинки, образовалась и общественная их коллекция, музыка стала фоном нашей жизни. Некоторые для подарка родителям к следующим каникулам покупали широко продававшиеся в Белоруссии дорогие шикарные радиоприемники. Хранить их до каникул в казарме (кроме общественной радиолы) было нельзя, поэтому прятались они и использовались в наших аудиториях для самоподготовки. Музыка стала греметь везде и всюду. Начальство боролось с этим, как могло.

– Опять приемник в казарму притащили? Хотите, чтобы пожар получился? – ругало оно нас. И категорически заявляло:

– Мы вам не позволим прыгать с волны на волну и портить эфир! – пополняя тем самым коллекции мудрых мыслей и заставляя нас убирать приемники. Так они перекочевали в шкафы. И тут оказалось, что шкаф – это отличная акустическая система, придающая звучанию богатый колорит. В каждой аудитории шкафы гремели музыкой.

Подобным образом (т.е. вскладчину) мы купили фотоувеличитель с причандалами и в одной из каптерок оборудовали себе простенькую фотолабораторию. Пользоваться ею, естественно, мог любой. Потом, закончив второй курс, мы разыграли между собой и радиолу, и увеличитель с принадлежностями. Потому что из Новобелицы уезжали навсегда.

После каникул мы вернулись на третий курс в училище уже на новое его место в Минск. Училище разместили за городом в подрастающем лесу, в роскошном особняке. У горожан это место называлось «академия Веревкина». Потому что до этого там были какие-то офицерские курсы, которыми командовал некий генерал Веревкин. Училище стало называться МВИРТУ (т.е. «Минское»). Все последующие его переименования происходили уже позже, после нашего выпуска.

Своего жилья училище пока еще не имело. Поэтому селили нас попеременно то в чужой казарме за лесочком в Уручье, то прямо в аудиториях. Потом нам разрешили жить на частных квартирах. Многие ухватились за эту возможность и рванули на свободу.

Подкупали отсутствие распорядка дня и иллюзия самостоятельности. Кинулись в деревню Степянка (или Слепянка, точно уже, извините, не помню), что слева на выезде из Минска напротив обсерватории, и в сам город. Деревня подкупала своей относительной близостью к училищу. Арендовали у местных жителей повозки и сами на них перевозили в деревню свой немудреный скарб.

Но очень скоро выяснилось, что в этой вольной жизни много неудобств и недостатков. Во-первых, дорого. Даже для нас и даже с учетом доплаты нам «квартирных». Во-вторых, оторванность. Транспорт, как всегда переполненный, отнимал много времени. Особенно это чувствовалось вечером. Самоподготовки мы заканчивали часов в 10, а то и в 11 и домой приходилось ехать практически уже ночью. Автобус ходил не очень часто и довозил только до парка Челюскинцев. Там была и конечная остановка троллейбуса, который дальше развозил нас по городу. А утром, не выспавшиеся и не отдохнувшие, повторяли весь путь в обратном порядке. Было очень неудобно. Поэтому вскоре многие из искателей свободы вернулись снова к своему родному, проверенному жизнью казарменному положению. Со временем построили общежитие, которое позже стало называться гостиницей. Жить стало гораздо лучше. Впервые мы разместились по три-четыре человека в комнате. Но распорядок дня (подъем, зарядка, отбой) неуклонно соблюдались.

Итак, теперь мы стали обживать Минск. Отличие от провинциального Гомеля мы ощутили и оценили сразу же. Жизнь стала гораздо интереснее. Республиканский стадион со звездой советского футбола легендарным вратарем Хомичем, театры, Окружной Дом офицеров, множество кинотеатров и ресторанов, столичный ритм жизни стали окружать нашу жизнь. Конечно, это самым лучшим образом сказалось и на формировании наших личностей. Мы покоряли Минск, который покорил нас. На многие вещи мы стали смотреть по другому. В частности, нас совершенно перестали интересовать танцплощадки, как это было в Новобелице. Многие минские институты были центрами молодежной, как теперь говорят, тусовки. Там довольно часто устраивались, так называемые, «вечера», которые мы неизменно посещали (конечно же, в военной форме). Многие из нас нашли себе жен именно на этих вечерах. Тем самым эти институты внесли свой весомый вклад в укрепление обороноспособности страны, обеспечив молодых офицеров крепким тылом. Без чего, как известно, не воюют.

Находясь в городе, помимо различных точек общепита, мы неизменно посещали кафе «Весна» (не чураясь, впрочем, и других, в частности, таких как рестораны «Беларусь», «Неман» и т.п., в которые мы иногда заглядывали). В этом кафе всегда можно было встретить кого-либо из своих, потому что оно стало нашим излюбленным местом. Бегая по городу и проголодавшись, мы обязательно заскакивали туда. Обычно перед получкой денег оставалось мало и питались мы в эти дни, конечно, не впроголодь, но с несколько ограниченными возможностями. А у нас был парень, который очень любил плотно и вкусно покушать. И вот, получив получку, в ближайший же выходной, Костя (назовем его так) уезжал в Минск и на целый день поселялся в «Весне». Предстоящая операция носила у него кодовое название «пройтись по прейскуранту». Костя брал меню и заказывал блюда по очереди по всем без исключения его пунктам. И только «пройдясь» по нему полностью, сытый и довольный, он к вечеру возвращался домой.

Были мы молоды и все, что присуще молодежи относилось и к нам. Кто-то увлекался спортом, другой играл на аккордеоне. Как и положено возрасту (и как об этом пел несколько позже Ободзинский), были и такие, что тайком писали стихи. Вспоминается строфа из творчества одного такого неизвестного поэта, уже тогда объединявшая «в одном флаконе» предстоящее в будущем соперничество физиков и лириков, так как соединила в одной фразе, во-первых, чисто технические аспекты систем автосопровождения, во-вторых, математические понятия случайных процессов из области теории вероятностей и, в-третьих, лирический трепет первого знакомства:

Или целая песня на тему преподаваемых нам предметов. В то время мы изучали такую дисциплину как ЭИП – электронно-ионные приборы, а попросту – радиолампы (изучают ли их сейчас?). И вот, была такая, довольно своеобразная, лампа, как лучевой тетрод. А в то время часто по радио звучала бойкая песня про строительство Волжской ГЭС. Там были, примерно, такие, бодро звучащие, слова:

Так вот, на этот же залихватский мотив придумали слова, описывающие физику процессов, происходящих в лучевом тетроде:

Однажды спели эту песенку преподавателю. Ему очень понравилось. Вообще, с преподавателями нам тоже повезло. Но это отдельная песня. Здесь можно только с благодарностью и низким поклоном вспомнить некоторые фамилии: дед Казарин, Сигалов, чета Ершовых, Соболь, Галин, Зотов, Гроссман, Баскин, Терещенко, Алапашвили, Кулагин, Бегмат, Лук, Ямайкин да и многие еще другие. Один из них, совсем еще молодой капитан, но уже кандидат технических наук (по тем временам это было редкостью и много значило), обладал своеобразной особенностью: почти всегда передвигался бегом. А был исключительно толковым преподавателем. Однажды, перед нашими летними каникулами в училище прислали на краткосрочное усовершенствование офицеров из войск. Осваиваясь с новым для них местом, небольшая их группа вальяжно прогуливалась по территории, знакомясь с окрестностями. Среди них был даже такой крупный чин, как майор. А тут мимо них по своим делам (и по обыкновению) куда-то пробегает какой-то капитан, не обращая ни на кого внимания и не отдавая честь самому майору. Безобразие!

– Товарищ капитан, подойдите сюда, – рыкнул майор.

– Вы почему не приветствуете? – спросил он прервавшего бег запыхавшегося капитана. (Устав, правда, говорит не о приветствии, а об отдании чести, но вопрос был задан именно так.) Переведя дух, остановившийся капитан вполне доходчиво им разъяснил:

– Меня сюда прислали учить вас, дураков. А не приветствовать.

И побежал дальше. Молва, правда, утверждает, будто бы вместо «дураков» он употребил какое-то другое слово, но я уже не помню точно какое.

Дважды в год (1 мая и 7 ноября) мы ходили на парады, которым предшествовала усиленная тренировка. Отгораживался участок шоссе Минск-Москва, и посреди этого участка на обочине устанавливался грузовик с откинутыми бортами, стилизованный под трибуну.

«Отвечать, как Маршалу Советского Союза» – объявлял руководитель тренировки и взбирался на грузовик. Оркестр наяривал марши, а мы «коробками» 10 на 10 человек отрабатывали на шоссейном асфальте прохождение парадных колон мимо этой условной трибуны. Кроме строевого шага мы также тренировались в приветствии. В ответ на маршальское «Здравствуйте, товарищи!», мы должны были молодцевато прокричать фразу «Здравия желаем товарищ Маршал Советского Союза!». А фраза-то – довольно таки громоздкая, поэтому синхронности и бодрости в нашем ее пени никак не получалось. Тогда мы ее несколько модифицировали и в едином порыве скандировали, акцентируя каждый слог, следующее буквосочетание: «здрав-жел-тов-мар-сов-юза-а-а!». Получалось очень лихо, быстро и энергично. Подготовка к парадам нас, конечно, изматывала, но сами парады и участие в них нам нравились. Вначале движение колонн и техники происходило от Круглой площади (ныне – Площадь Победы), через Свислочь вверх. Сразу за Дворцом профсоюзов на площади устанавливали трибуну. При подходе к ней спереди под левую ногу звучала команда «раз». Через шаг опять под левую она дублировалась уже несколькими голосами и приглушенно, но хорошо слышимо раздавалось «два». Еще через шаг на счет «три» отмашка прекращалась, руки шеренг сплетались мизинцами (чтобы легче держать равнение), а головы резким рывком поворачивались направо. Взору открывалась трибуна, за которой возвышалась массивная фигура Сталина. Потом решили, что это не дело, чтобы войска пялили на него глаза. Направление движения колонн сделали противоположным. Мы стали двигаться по проспекту (все еще Сталина) от универмага к Круглой площади. Трибуну перенесли на тротуар к самому скверику Янки Купала. Теперь при равнении мы отворачивались от Сталина и вместе с ним смотрели на трибуну.

Минск хорошел и расцветал. В 1955 г. построили и с 1 января 1956 г. запустили в действие телецентр с временной антенной вышкой (потом уже позже появилась нынешняя).

А когда установили ту, первую, то кто-то из преподавателей сказал, что ее хорошо видно на экране локатора и даже, якобы, заметно, как она качается. На ближайшем же практическом занятии мы включили станцию орудийной наводки и прижав луч к земле стали шарить им в направлении города. Действительно, вскоре в хаосе засветок от местных предметов обнаружили довольно четкий сигнал от вышки. Автосопровождения по дальности тогда еще не было. Поэтому, захватив на светящемся зеленом кольце развертки индикаторной трубки дальность вручную, включили автосопровождение по угловым координатам. Сельсины слегка взвизгнули, и луч цепко ухватился за мачту. А мы с телячьим восторгом стали следить за шкалой точного азимутального сельсина, наблюдая, как она с небольшой периодичностью слегка, буквально, чуть-чуть, дрыгается то влево, то вправо, отображая естественное качание телевизионной мачты (а, может быть, просто результаты каких-то флюктуационных процессов системы).

Каждое лето в промежуток между каникулами и семестром вклинивались командировки. Это были производственная и преддипломная практики, войсковая стажировка. На нее с группой товарищей я попал в Ленинград в зенитно-артиллерийский полк. Завели себе и зарегистрировали, как положено, рабочие тетради. Было интересно, но ближе к концу стажировки все извелись и с нетерпением ожидали команды на отъезд в училище. Когда она прозвучала, все с радостью, в момент, собрали свои «шмотки» и умчались на вокзал. А через несколько дней после приезда случилось ЧП. Из Ленинграда сообщили, что один из наших не сдал свою рабочую тетрадь и где она, начиненная секретами, теперь – неизвестно, может быть даже у врага. Оказалось, что в радостной спешке сборов домой он впопыхах сунул ее в чемодан и привез с собой. Над парнем сгущались тучи, ему грозили большие неприятности. Специальная комиссия занялась этим делом. Но установив, что в тетради не было вообще ни одной записи, все успокоились. Врагу ничего не досталось, а парень отделался легкой взбучкой.

Время шло, учеба продолжалась и подошла пора защиты дипломов.

Первый в истории училищ и Академии выпуск военных инженеров состоялся в 1956 году. И первым председателем приемной госкомиссии был назначен заместитель командующего зенитно-ракетными войсками и зенитной артиллерией войск ПВО страны Герой Советского Союза генерал-лейтенант артиллерии Ниловский С. Ф.

Герой Советского Союза генерал – лейтенант артиллерии Ниловский С. Ф.

К тому времени произошло очередное изменение формы одежды. В коллекции военных мод появился открытый двубортный парадный мундир стального цвета. Было решено защиту дипломов проводить именно в такой форме. Но ее никто еще не имел. Как быть? Начальство, все же, где-то раздобыло один ее комплект, и вот все мы по очереди, готовясь к процедуре защиты, одевали один и тот же мундир и в нем шли ставить последнюю точку в своей учебе (этот же мундир, кстати, использовали при фотографированиях для выпускного фотоальбома). Процедура защиты была обставлена очень торжественно. Дипломант в парадной форме на кафедре перед большими, развешанными вдоль стены схемами и чертежами. Внизу перед кафедрой за длинным торжественно убранным столом сидят с очень важным видом члены комиссии и листают твою объяснительную записку. Они стараются на ходу врубиться в смысл там написанного, чтобы понять, о чем конкретно идет речь и выискать вопросик, самый каверзный. Соискателю же кажется, что они хотят его растерзать, разжевать и проглотить. Вздохнув последний раз и набрав в легкие воздуха, он, как в омут, бросается в декламацию многократно отрепетированного доклада. Потом вопросы, ответы, вопросы, ответы, чьи-то высказывания, пересохшее горло, напряженность в мыслях, этот что-то говорит, а тот его перебивает, глоток бы воды, а они что-то спрашивают, нужно срочно сообразить и отпарировать, ладони вспотели и чужая белая парадная рубашка воротником врезалась в шею… Но вот все кончено. Колени уже не дрожат, но ноги все еще ватные. Еле переведя дух и понемногу приходя в себя, только что родившийся инженер по-военному бодро покидает зал. А едва оказавшись за дверью, он первым делом стремглав бежит в соседнюю аудиторию, на ходу расстегиваясь. Там уже, голый по пояс, ждет его очередной соискатель. Он быстренько облачается в полученный от вошедшего парадный мундир, а вновь испеченный инженер одевает свою повседневную форму и отправляется к ожидающим его друзьям, чтобы поделиться впечатлениями.

Беседы о назначениях на предстоящие должности велись с нами еще до защиты. Так что практически каждый, идя на защиту, уже знал, где ему предстоит в дальнейшем служить. Одному парню досталось именно то место, которое он меньше всего хотел и боялся получить. Это привело его в крайнюю степень уныния. Оставшиеся до защиты несколько дней, в отличие от остальных, он совершенно не прикасался к своим материалам, а боролся с тоскливым состоянием души как-то по-другому, сейчас я уже даже не помню как. Но вот, положенный день наступил и он прибыл на защиту. Взойдя на кафедру и пройдясь вдоль висящих схем, он обратился к членам комиссии, примерно, с такими словами:

– Все, что я мог бы доложить, изложено в объяснительной записке, с которой, я вижу, вы знакомы. Все, чем я смог бы проиллюстрировать сказанное, изображено на этих плакатах. Доклад окончен.

Комиссия, после некоторого замешательства и шушуканья, отпустила его с миром, и он отправился передавать свой мундир следующему. Назавтра ему сообщили, что защиту его диплома приняли с оценкой «удовлетворительно».

Большую группу выпускников оставили в училище на преподавательской работе. Остальные разъехались после отпуска по новым местам службы. Учеба в училище для нас закончилась. Но никогда не забываем мы годы своей учебы и той значимой роли, которую сыграло в судьбе каждого из нас МВИРТУ. Уверен, так же думают и выпускники всех последовавших за нами поколений этого замечательного учебного заведения. Независимо от того, какое название оно приобретало. Начиная от в/ч 52107 и вплоть до Военной Академии Республики Беларусь.

В настоящее время территория принадлежит МО РБ. Здесь находились склады и какие-то объекты непонятного назначения. В последнее время (примерно 5 лет) на этой базе ничего не происходит, территория выглядит заброшенной. На вывеске на КПП нет никаких обозначений – просто написано «КПП» и «Министерство обороны РБ». Охраняется территория несколькими охранниками и большой сворой собак. Узнать у охранников что это за объект не удалось. У него толи заклинило с перепугу в голове, и твердил одно: «ничего не знаю, ничего не скажу и никуда не пущу». Местное население говорит, что здесь все давно заброшено и активности никакой не видно. А то, что эдесь было образовано военное училище, которое в последствии превратилось в Военную Академию РБ – никто не знает.

Вот такая история получилась.

Подполковник в отставке В. С. Кирдода,
29.03.2008 г.