Благословенно МВИЗРУ ПВО. Книга вторая. Толмачёв Семён Николаевич (Владимир Броудо)

Горнист, сыграй отбой тревоге,

Останови её пронзительный призыв,

Бежать по исковерканной дороге

Стремительно в неистовый прорыв.

Бежать, стуча усердно сапогами,

Сбивая пыль, осевшую, с травы,

Когда земля расходится кругами

Вокруг одной, натоптанной канвы.

Когда едва уснувшая природа

Дарует отдых путникам своим,

Нам в лёгких не хватает кислорода,

Мы плевры рвём дыханием чужим.

Мы задыхаемся. И кровь в висках бунтует.

И сердце рвётся из назначенных границ,

Несётся вскачь и яростно бушует

Лавиной беспощадных колесниц.

Мы изнываем от жары и пота,

Мы брошены в безвестность ревуном,

Мы исчезаем в чёрных поворотах,

Нас поглощает ночь беззубым ртом.

И воскресаем мы в надрывных звуках

Тяжёлых боевых машин,

Под лязг железа, бортразъёмов стуки,

Под рокот исполнительных махин.

Когда корыстью мир дробится на мгновенья,

Таится, тлеет мстительным огнём,

Мы, обреченные на склоку и забвенье,

В ответ ракеты к бою подаём….

Мерцанье звёзд расскажут эту повесть

Седым векам, на их неспешный суд,

Поведают, что только долг и совесть

Нас в этот путь отчаянно зовут.

Пыль в воздухе. И на зубах песок.

Пустынная, неровная дорога

Лежит всё дальше на восток

Извилистою лентою пологой.

«Газон» нагружен, в гору чуть – ползёт,

Натужно воет и чихает,

И на ухабах жалобно ревёт,

И кузовом ужасно громыхает.

Мешки с продуктами и ворохи белья,

Брезент, баллон с пропаном…

Им в унисон кидает в стороны меня

И два моих набитых чемодана.

А мне всё внове, головой

Верчу налево и направо,

Любуюсь этой дальней стороной,

Где сопки, пустыри, дубравы.

Нагретый воздух целится в висок,

А попадает в лёгкие шкодливо,

И треплет кителя воротничок

И улетает торопливо.

И не дано мне знать,

Что ждёт за новым поворотом,

И многое ль придётся испытать

Мне в должности, что называют – ротный!

Ещё не скоро дух зари

Ночную сонность улетучит.

Ещё мерцают фонари,

И небо обложили тучи.

Быть может, скоро грянет гром,

И дождевые брызнут капли,

Оставят скользким остриём

На чистых стёклах след царапин.

Пылинки, взмокнув, упадут,

Земля в ушибах почернеет,

По ямкам лужи набегут,

А вот листва позеленеет.

Как легко военным стать!

С виду, скороспело,

Влево-вправо козырять,

Так любой сумеет.

Глубже воздуха вдохнул,

Если не контужен,

Портупею затянул

В талии потуже.

Плечи круто развернул,

Голову повыше,

Строевым на плац шагнул,

Чтоб начальник слышал.

Отбивая дробь ногой

С барабанным эхом

Так, чтоб даже шквал шальной

Стать не смог помехой.

Форма ладненько сидит,

Стать стройнит, нарядна,

На плече погон горит

Серебром парадным.

Каблуками постучи,

В сапогах всё дело,

Чтоб зеркальные лучи

В стороны летели.

Драю, драю сапоги

После службы, ночью,

Комарьё кружит круги —

Крови моей хочет.

Где-то в зарослях травы

Трель сверчок выводит,

Ветерок среди листвы

Тихо-тихо бродит.

В тусклом свете фонарей

Бабочки летают,

Тени злобных упырей

На дома бросают.

Душат духоты напор

С темнотой подругой,

Исполняя приговор,

Вынесенный югом.

В этой дальней стороне,

Где не пыль – так лужи,

Не жара, что жар в огне —

Так ненастье вьюжит!

Очень трудно быть собой,

Чистым и опрятным,

Лишь сирены грянет вой,

Нахватаешь пятен:

Если дизель заревёт —

Грязи по запарке,

Если – нет, то ждёт компот

Масла и солярки.

Не бежит, а летит как ветрище.

Я со старта прилично отстал.

А ведь это любимая «тыща»,

Я б её и бежал, и бежал.

Нет, я должен, настроюсь,

Я немножко ещё потерплю

И второе дыханье открою,

И уж точно тогда догоню.

Для него здесь привычная трасса,

Знает спуски, как долог подъём,

Он желает победы так страстно,

Что форсирует скорость рывком.

Все деревья, кусты и каменья

Врассыпную от трассы летят,

Отдышавшись, уже в отдалении,

Что-то грозное вслед говорят.

А дресва под ногами скрежещет

И в подошву вдогон отдаёт.

Жаркий воздух мне в лёгкие хлещет,

Альвеолы безжалостно рвёт.

Задыхаюсь, держусь на пределе,

Вижу, рядом маячит спина…

Из железа он, видимо, сделан,

А бежит, как играет струна.

За спиною его я пристроюсь,

Чуть, немного совсем, отдохну.

А иначе я здесь опозорюсь,

Если к финишу слабо рвану…

Не бежит, а летит как ветрище,

Я опять безнадёжно отстал.

А ведь это любимая «тыща»,

Я б её и бежал, и бежал.

1.

Стоит тучам над сопкой склониться,

Зарядят на неделю дожди

И – давай бесноваться, кружиться,

Низвергая потоки воды.

После жаркого, знойного лета

С ядовитою пылью дорог

Для остатков поникшего цвета

То спасительный, свежий глоток.

То прощальное буйства природы,

Если всякий плешивый клочок,

Как бы не был собою уродлив,

Обласкает зелёный росток.

2.

Идут дожди. И грязь. И лужи.

И небо хмурое с утра.

Здесь всё великой цели служит.

Вот только кажется игра.

По чьей-то прихоти безумной,

Когда идёт не вкось, так вкривь…

Вода бежит в канавах шумно,

Под сопкою морской залив.

И выглядит одним абсурдом:

Среди болотины гнилой

Нет родничка со струйкой скудной,

Чтоб жажду утолить порой.

Водитель плачет от досады,

Склонившись головой на руль,

Застряли так, что трактор надо,

Чтоб сдвинуть с места этот куль.

Машину гробим, поднимая

Мотора мощность на предел,

Дрожит цистерна, помогая,

Мосты вот только не у дел.

Дорога – месиво из глины,

И стоит лишь чуть-чуть ступить,

«Забьёт» протекторы на шинах

И – влево-вправо заносить.

Ужом елозься, боком, прямо,

Баранку яростно крути,

Через колдобину да в яму,

Где уж не ехать, а грести.

Не углядел – и всё – в кювете,

И, заложив опасный крен,

Попасть в надёжный плен

Орешниковых веток.

Нет парной – значит это не баня.

Так, дешёвый помывочный цех,

Где железные трубы и краны

Приколочены к стенам наспех.

И где лавок стоят постаменты,

Непригодных к другому плит,

Где пол портленд цементом,

От души, аккуратно залит.

Где оконная рама бледнеет

Одиноко в пространстве большом.

Где тела молодые белеют

Всех, вошедших сюда нагишом.

Сыро, сумрачно, грязная пена

Ручейками по полу скользит

Из оков лабиринтного плена

К водостоку, где шапкой торчит.

В кране тужится каждая гайка

В ожиданье грозящей беды,

Гулко вторит погнутая шайка

Под бурлящим потоком воды.

Звуки множатся быстро, крикливо,

И движенье сплошное царит.

Чёрный мрак по углам сиротливым

Наказаньем грядущим висит.

Пар клубится столбом, только зябко,

И мурашки по коже бегут.

А мочалка, как мыльная тряпка,

Не берёт почерневший редут.

Командир приказал нам – и точка —

Эту баню к чертям разобрать.

Было б лучше бульдозером в клочья

Всю постройку с землёю сравнять.

Чтобы в памяти вдруг не осталось,

Чтоб развеять кощунственный дух,

Где убогость лежит и усталость,

Где скопленье назойливых мух.

Край земли – от того и кругом несуразное.

Моросящий иголками дождь.

Темь ночная. И грязь непролазная,

Что ни шагу ступить – не пройдёшь.

Не спасает накидка от холода.

Да и что тут накидка – в домах

Стены ветром по швам распороты:

Гулкий свист на дверных косяках.

Чтобы как-то согреться (укромно как!),

Днями «жгли» электрический ток,

Чтоб светился малиновой кромкою

Из вольфрамовой нитки моток.

Командир и НШ с возмущением

Упрекали, мол, будет пожар,

Только всякую муку сомнения

Гнал из нас полуночный кошмар.

То задумано было, иль случаем,

Только эту убогость прервал

«Бытовик», что затеял отмучиться,

И железное сердце сорвал.

И, как всякое дело поспешное,

Учинил среди ночи аврал,

Когда мгла ледяная, кромешная

С ветром скользким устроили бал.

Без воды, без тепла, электричества

На холодно-голодном пайке,

Боевая готовность со спичками

На расквашенном вдрызг пятаке.

Руки в саже и лица прокопчены,

И рубцами желтеют черты,

И шинели соляркой промочены,

И на ранах белеют бинты…

Время хитрое в памяти вытравит

Беспощадно любой уголок

И стараньями юности выправит

Даже этот осенний листок.

Рыжий чёрт. А всё – он,

Ловелас, интриган и проныра,

Убаюкал зайти в гарнизон

По друзьям и знакомым квартирам.

Сам – невинность. Так многие лгут,

Будто только для общего блага.

Там тепло, и давно уже ждут

Вот такие же души-бродяги.

Неприкаянные, без прикрас,

Без железных засов и ограды,

С воспалёнными веками глаз

От бессонницы, частых нарядов.

В кителях, галифе, сапогах,

В замусоленных, потных рубашках,

Исцарапанных, в грязных бинтах,

Ядовитой соляркой пропахших…

Испещрённые сетью морщин,

Островками колючей щетины

И в плену беспощадных седин,

Разбросавших пласты паутины.

Лилась водка с хорошим вином,

Было мало дешёвой закуски,

Дым табачный висел над столом,

Половицы скрипели до хруста.

Свет едва пробивал абажур,

Серой пылью ложился на стены,

Потолок, и ложился на шнур

Для просушки белья и антенны.

Занавески холодную мглу

Не пускали, на раме бледнея.

Прямо на пол в пустынном углу

Были свалены в кучу шинели.

Было шумно, и было тесно,

Было много терпимой бравады,

Были шутки, и было смешно

Средь грохочущей вкруг канонады.

Был, конечно, занозистый спор,

И костёр распалялся насмешкой,

Не смолкая, звучал разговор

Тут и там, беспредметный, и в спешке.

Была глупость, и была хвальба,

И картошка в мундирах из лета,

Была в форточку даже стрельба

Из не сданного в часть пистолета.

Ликованье горячих голов

Прорывалось неистово в речи,

Говорили взахлёб, ветер слов

Нас обманом коварным калечил.

Пили дружно за общий успех,

И за бога войны, и за званья,

За здоровье, и пили за тех,

Кто на службе, в пути, на заданье.

Была пара отчаянных глаз,

Что веселью эффект придавала,

Даже самых отважных из нас

В беззащитных существ превращала.

А потом была жгучая ночь,

Обручами сдавившая стужа.

Но желание жить, превозмочь,

Словно пар, вырывалось наружу.

И хотелось, не медля, кричать

В небо чёрное с жёлтой заплаткой,

Звёзды яркие жадно срывать

И на землю бросать в беспорядке,

Чтобы счастья хватило на всех,

Чтоб звенело, играло палитрой,

Бить подошвами выпавший снег,

Уже чёрною ночью налитый.

И сорваться, зачем-то бежать,

Задыхаясь, сквозь кашель, с хрипотцой,

Километры шальные считать

И напиться воды из колодца!

Я сквозь сон очень часто слышу,

Как грохочут в ночи дизеля

И как просят, они, меня

(Будто я самый главный, высший):

Прекратить этот жуткий бег,

На мгновенье хотя бы очнуться,

Чтоб соляркою не захлебнуться

И замолкнуть уже на век.

Постоять, отдышаться,

Сбросить спазмы с летящих сердец,

Отдохнуть от удушья колец,

От давленья шипящих масел.

Сколько можно по жилам гонять

Непрерывно бурлящую воду

День и ночь, несмотря на погоду?

И ещё никому не пенять,

Что форсунки «забиты» нагаром,

И приходится долго «чихать»,

И станиною гулко дрожать,

На поршня принимая удары.

Может, это и нужно кому,

И его ожидает награда,

Что собою заслонит досаду

Снопа искр в выхлопную трубу?..

Я сквозь сон очень часто слышу,

Как грохочут в ночи дизеля,

Как они окликают меня

С каждым звуком всё глуше и тише!

Ночью сопку совсем замело,

Словно саван накинула вьюга…

И спасение наше тепло —

Лишь мираж в отопительных трубах.

У бессонницы только глаза,

Только сажа и белые зубы,

И по-русски не может сказать,

Что такой нам поставили уголь.

Что дрова уже все сожжены,

И валежник подобран, и ветки

Подчистую почти снесены

Топорами с древесных скелетов.

И вдобавок вчера намело,

Завалило стерильно окрестность.

Ну а нас-то, зачем занесло,

Желторотых, да в гиблую местность?

Мне б немного покоя и полчасика сна,

Чтоб не мучили чёрные мысли,

Чтоб за книгой сидеть допоздна

Этим вечером хмурым и мглистым.

Чтобы тусклое пламя свечи

Освещало слова на страницах,

А страницы в грядущей ночи

Нескончаемой шли вереницей.

И хотя бы немного тепла

От стоящей в углу батареи,

Чтобы сидя у края стола,

Не озябнуть в суконной шинели.

Чтобы стылость убогую клеть

Не сегодня в шагах измеряла,

Чтоб дыханием пальцы не греть

И не кутаться внутрь одеяла.

И немного совсем тишины,

Чтоб ни ветра, что злится и скачет

То по кровле, то в щелях стены…

То деревья застонут и плачут.

Чтобы долгая, долгая ночь

Только солнечным утром кончалась,

И худое чтоб сгинуло прочь

И назад больше не возвращалось!

Бессонные тёмные ночи

Холодной, холодной зимой,

Над сопкою вьюга хохочет,

Увлёкшись за снежной игрой.

Колючие иглы швыряет,

Сгущая сильней темноту.

Сирена свой голос срывает,

Крича без конца в пустоту.

Тревога. Тревога. Тревога.

Посыльные гулко бегут,

Где в двери, где в стены, в пороги

Ногами отчаянно бьют.

И снова по скользкой дороге

Стучат каблуками сапог…

Тревога, нас гложет тревога —

Успеть всё в отведенный срок.

Налёты, налёты, налёты.

Учебные цели, бои…

Штурвалы крутя до дурноты,

Доклады крича до хрипоты,

Летят наши будние дни.

А ночью опять тренировки,

С планшета «играем» в войну,

Бездарно, топорно, неловко,

Но чтобы повысить сноровку,

Не сдаться коварному сну.

Но связь не такая уж дура,

Не хочет – попробуй сыскать,

Связисты мелькают со шнуром,

Натужно кричат в гарнитуру,

Чтоб как-то себя оправдать.

Ревут дизеля среди ночи,

Прокашлявшись, снова ревут.

И слышно, как гулко топочут

Солдаты, как шумно хлопочут,

Солярку насосами льют.

В кабине накурено, мрачно,

Пора уже вешать топор,

Но сверху нам ставят задачу:

В противогазах собачить

(Удушьем смывая позор!)!

Полосками жёлтого цвета

Экраны во тьме мельтешат,

Где контуры местных предметов

Размыли свои силуэты

И мелкою зыбью дрожат.

Замёрзла в рукомойнике вода.

Да, так бывает.

Одна сплошная корка льда

Лежит, не тает.

Вода замёрзла и в ведре,

Застыла глыбой,

Как на столовом серебре

Немая рыба.

По стенам изморось пошла

Мохнатой лентой,

На плинтус и на пол легла

Узорным позументом.

Свет от свечи светлей, белей…

И замирает.

«Сифонит» холод из щелей,

Дыхание спирает.

Звенит, повиснув, тишина,

Как гимн свободе,

Остатки теплоты и сна

Под тишину уходят.

Ведро поставить на плиту

Совсем не трудно…

Вот так, обычно, по утру

К нам в жизнь приходят будни.

Дивизион – в походный строй!

Сирена радостно завыла,

Ей очень нравится настрой,

Чтобы она здесь главной была.

Когда в правах дозволен бич,

Крыть без разбора лютым матом

И под одну гребёнку стричь

И офицера и солдата,

За то, что те хотят служить,

Под ношу подставляют плечи,

Готовы головы сложить

На бранном поле грозной сечи.

И это был не просто вид.

Секундомеры ошалели,

Замки ружейных пирамид

С особым лязганьем гремели.

Скрипели петли у дверей,

Из гнёзд хватали автоматы,

Комплекты рыжих штык-ножей,

Патроны в «цинках» и гранаты.

Хватали каски, вещмешки,

К ремням крепили химзащиту

И, как пехотные стрелки,

Что злой решимостью налиты,

Бежали не жалея ног

К местам по боевым расчётам,

Где кто, в старании, как мог,

Включался в жесткий ритм работы.

Зима к тому же удила

Успела закусить, сжевала,

Порошу мелкую скребла,

Горстями полными швыряла.

Чтобы сильнее досадить

Ртуть опускала ниже, ниже,

Старалась лёгкие сдавить,

Прозрачный воздух сжижить.

Ревели грозно тягачи,

Лебёдки с кашлем чертыхались,

Звенели яростно ключи,

Когда на гайках не держались.

Разъёмы падали, стуча

О землю глухо и утробно.

Тащили кабель, волоча,

По целине сугробной.

Клонили пост в опасный крен

Так, что упоры трепетали,

Снимали зеркала антенн

Гурьбою, на «тележку» клали,

Где каждому свой постамент

Для перевозки предназначен.

С усильем правили брезент,

Который коркой ледяной был схвачен.

Катили вёрткие хода,

Грунтозащиту отдирали,

Что челюстями мерзлота,

Казалось, навсегда держала.

Домкраты скручивая в низ,

На шасси технику спускали,

Не прекращаясь, шум и визг

То там, то здесь перекликались.

Сводили балки пусковых,

Ракеты тентом укрывали

И, поминая всех святых,

Крепёж креплений проверяли.

Просили помощи порой,

Кричали, дыбились, шутили,

Порой язвительной волной,

В сердцах, беззлобно костерили.

Бычки смолили в уголья,

Пуская в долгий путь по кругу,

А то, раздевшись до белья,

Хвалились удалью упругой.

Бросали шапки, ели снег,

То пили воду ледяную

Из родника, что свой разбег

Вдруг в прорву обрывал земную.

Зима, бессильем исходя,

Во все тягчайшие бросалась,

Струнила яро холода

И над метелью измывалась,

Их пригибала до земли,

Чтоб с новой силой подниматься,

Чтоб хмури тучи волокли,

Не дали солнцу разыграться.

Желала: цену перебить, —

Чтобы посеять дух сомненья,

Чтоб снегом пепельным сокрыть

След горький отступленья.

Необъятная ночь февраля,

Густота – словно масло на хлебе,

На погруженных в дрёму полях

Простыня серебристого снега.

Миллионы игристых угроз

Свои жала во тьме обнажают,

Отступивший вдруг было, мороз

Всё подряд, без разбора, хватает,

Тишину и железо машин,

Трубки, кабель, стекло, рукавицы,

Сводит мышцы мальчишечьих спин,

Клеит инеем напрочь ресницы.

Бесконечная тонкая вязь

Звёзд, застывших в пространстве.

Жаль, но только она не зажглась,

Мысль, о нашем земном мессианстве.

От усталости падали в сон

Вдоль кабины шинельною лентой,

Мы же, двое, попали в полон

На антенном прицепе под тентом.

Эту цель не найти ни за что, никогда

Нашей узкой антенной иголкой,

Как от боли, ревут привода,

Влево – вправо ныряя без толку.

Горизонт мы обшарили весь,

Мы по сопкам лучами скользили,

Протыкали восходную взвесь,

Дизелями нещадно чадили.

Если б польза была от того,

Мы на брюхе бы землю пахали,

Целину неприступных снегов

Мы б ладонями рук разгребали.

Мы бы много ещё и чего…

Нам ещё предстоит и немало,

Чтобы звёзд в лейтенантский погон,

Ну, хотя бы чуть-чуть перепало.

Что за связь? Только трели морзянки,

Что в наушниках ловит радист…

Построенье. «Прощанье славянки».

Да сирены, сорвавшейся, свист.

Пёстрых женщин печальная группа

У потухших внезапно окон.

Часовой неподвижный в тулупе.

Поредевший в строю гарнизон.

Замполит не кривит душою,

Что готов нас всех расстрелять,

Если мы в Забайкалье стеною,

Вгрызшись в землю, не сможем стоять!

А погрузка – забота простая:

В норматив чтоб стоял эшелон,

Когда стрелки часов хлестают

Лейтенантов со всех сторон.

Чтоб машина с натужным рёвом,

За собою таща прицеп,

Жгла сцепление снова и снова,

Как единственно верный рецепт,

Чтоб проехать, едва не касаясь,

Миллиметры считая, с бортом,

Всеми шинами в пол упираясь,

Жадно воздух хватая ртом.

Чтоб мостки на предел выгибались.

Заглушая и грохот и хруст,

Неуклюже платформы качались,

Принимая ответственный груз.

Подгоняют прицепы вручную,

Навалившись на раму гурьбой,

Крутят дышло напропалую,

Чтобы выправить разнобой.

Войсковая потом работа,

В ход и гвозди идут и бруски,

И с утра до седьмого пота

Поднимаются вверх молотки.

Показатель высокой закалки:

Сталь на стяжках трещит и звенит.

Перекрёстно вяжутся балки.

К доскам пола фаркоп прибит.

Проверяют чехлов крепленье,

Как домкрат зашплинтован чекой,

Да вода с ядовитым шипеньем

Мчит из блоков горячей рекой.

Перестук, переклик, перебранка.

Как обычно, лютует мороз.

Поле чистое – полустанок,

Лишь за рампою кустик лоз.

Семафор беспричинно сорвался

И навстречу, вперёд побежал,

Не петлял по пути, не метался,

Средь сомнений впотьмах не блуждал.

Не кричал, не ревел оглашено,

В глубине тайной целью томим,

С нерастраченным временем рвеньем

Быть старался служакой лихим.

Угрожающе вытянув шею,

Возмущённой поднятый волной,

Красным светом сильней пламенея,

Он вдруг стал неприступной стеной.

И, тревогу усилив гудками,

Многотонною ношей своей,

Эшелон засвистел тормозами

И захлопал замками дверей,

Утонул в скрежетаньи и стонах.

Что застигнуты были врасплох,

Задрожали надрывно вагоны

Подавляя трусливости вздох,

Дымку лёгкую наважденья…

Поезд только лишь пыл загасил,

Прокатился приказ: построенье

Караула и внутренних сил.

Это станция Магдагачи.

Вот засыпанный снегом перрон.

Ёлки с ветром о чём-то судачат

Языками мохнатых крон.

От мороза дрожат осинки,

Тонконого взметнувшись ввысь,

С их вершинок слетая, снежинки

В серебристую ленту сплелись.

Он в машине сидел и не мёрз,

Лишь стеклянно оглядывал дали,

А вот нас пробирал мороз:

Мы ведь в кителях побежали.

Прокатилось, что полчаса

Эшелону стоять в Магдагачах.

Командир, разлепляя глаза,

Боевую поставил задачу:

Чтоб чего не случилось в пути,

Осмотреть и проверить крепленье,

Чтобы технике не сойти,

Не сорваться во время движенья.

Треть версты пробежать – ерунда.

Только в самом конце состава,

Три коротких гудка поезд дал

И на станции нас оставил.

Он в машине сидел и не мёрз,

Лишь стеклянно оглядывал дали,

А вот нас пробирал мороз:

Мы ведь в кителях побежали.

Поезд мчался на всех парах,

Он с ветрами играл вдогонку

Так, что свист раздавался в ушах,

И звенели, застыв, перепонки.

Слёзы градом катились из глаз,

Камнепадом слетая по лицам…

Что по сцепкам бежать. Вот где КрАЗ…

Как к нему на ходу подступиться?

Есть в характере наших людей

Беспощадность к последней рубашке,

Усмехнуться друзьям озорней,

Чтоб те дали скорее отмашку.

Он в машине сидел и не мёрз,

Лишь стеклянно оглядывал дали,

А вот нас пробирал мороз:

Мы ведь в кителях побежали.

Близко к борту поставили КрАЗ,

Нам никак не пробраться под днищем,

Не ползти, разгребая грязь,

Не дышать ядовитым пылищем.

И цепочкой пошли по борту,

На крепленье платформы надеясь,

Чтоб не ухнуть туда, в пустоту,

Где ветрище ревёт, сатанея.

Прижимались к машине сильней,

И таили, держали дыханье,

И искали опору прочней

В непрерывных скачках и метаньях.

Он в машине сидел и не мёрз,

Лишь стеклянно оглядывал дали,

А вот нас пробирал мороз:

Мы ведь в кителях побежали.

Мы хватались за стропы чехла,

И кричали в поддержку сквозь вьюгу,

Что в мохнатых вершинах спала,

А сейчас разгулялась по кругу.

Воздух сузился и почернел.

Стали сумерки быстро сгущаться.

Пистолет на ремне тяжелел,

Начинал кобурою цепляться…

Били в тамбура дверь и в стекло,

Били даже прикладом и в люки…

Наконец-то и нам повезло:

Проводница услышала стуки!

Подъём шестнадцать километров.

Слов нет – серьёзный перевал.

«Урал» взревел грудною клеткой,

Когда про то от нас узнал.

В нём жило что-то человечье:

Идти, и выбора здесь нет.

Стена глухого бессердечья:

Давай, давай, – кричит в ответ.

Двенадцать тонн на сцепке сзади,

Двенадцать тонн без тормозов!

И одного лишь только ради,

Чтоб быть у самых облаков,

Где ветр, свободой опьянённый,

Природе здравицы кричит,

С вершин, сорвавшись, оголённых

На крыльях ледяных летит.

На скользких склонах суковато

Берёзы, сосны рвутся ввысь.

Ведь не впервой, так туговато,

Но топлива – хоть захлебнись.

Сначала шли, ползли, пыхтели,

Асфальт давили под собой,

И радиаторы кипели,

С чертой сближаясь роковой.

От печки жгучей задыхались

В шинели, в куртках, в тесноте.

Угрюмо скалы надвигались,

Тесня к отвесной пустоте.

Призывно клапана стучали

Гремели пальцы у поршней,

Акселератор отпускали,

Чтоб этот шум не стал сильней.

А на последних сотнях метров

Мы шли с камнями у колес,

Чтобы прицеп с холодным ветром

«Урал» не сбросили в откос.

Мишень свалилась «на крыло»:

При входе в зону подорвалась.

Экрана чёрное стекло

На точки светлые распалось.

Но привода не повело

(Нас Бог хранит) – АС осталось.

И в перекрестие вошло

Ракеты жёлтое пятно

И по команде разорвалось.

В кабине тёмной тишина

Вдруг непривычная настала,

Хоть напряжения волна

С души у каждого отпала.

От командира до бойца

Мы честно долг свой выполняли

И рвали жилы и сердца

В порыве боя до конца,

Чтоб доказать, что устояли.

Ведь прежде чем попасть сюда

И испытать себя на точность,

Полгода ратного труда

Ковало в нас металл и прочность:

Учёба, марши, караул,

Ночные тренировки-гонки…

Двух дизелей надрывный гул

Винт вентилятора втянул

И раздавил на перепонках.

Кто знал, что так произойдёт:

Мишень взорвут при входе?

Когда ракеты в полный лёт

Уж зверя взяли на охоте.

Чутьём локаторным своим

Они её держали цепко.

Миг торжества неотвратим…

Секунды не хватило им,

Чтоб разметать осколки метко.

Фурора нет. Не повезло.

От счастья в воздух не стреляем.

Хотя уж как удачно шло:

Нашли мишень… Сопровождаем.

«Стартовики» в расчётный срок

С ракетой справились на «пушке».

Команд посыпался поток.

Руководитель стрельб примолк

И к уху приложил наушник.

Все тут же слухом напряглись,

Молясь, чтоб не пришло отмены.

И всех одна сверлила мысль:

Какая дальность до мишени?

Вот долгожданное: Огонь!

Нам разрешили делать пуски,

Команде кнопку жму вдогон.

И слышно, как волнует бруствер.

Расчёты чтоб в кабинах не скучали,

И чтобы обстановку до предела накалить.

В комиссии не долго совещались,

Чтоб «постановщика» сквозь зону пропустить.

Тот обстоятельно, сверкая светлыми боками

В лучах рассветных солнечной пурги,

Усыпал небо облаками

Из тонкой металлической фольги.

Приободрённый безнаказанностью этой

Невдалеке он принялся кружить

С задачей сложной радиоразведки,

Чтобы эфир помехами «забить».

Чтобы экраны разом засветились

И начали отчаянно мигать.

А самолёты лихо проносились,

Что мы их не сумели распознать.

Пружиной сжавшись, время побежало

И сохранилось как обрывки сцен,

Где гулко, где дрожало и визжало

На записях магнитофонных лент.

Команды сыпались, им вторили доклады,

Жил по инерции машинный интеллект…

Валили всё, пугала наша жадность,

Так таял на глазах боекомплект.

Строчил, как автомат, в блокнот инструктор.

Динамик надрывался и хрипел.

А мы стреляли грамотно, по пунктам,

Как Боевой Устав предписывал, велел.

Ошибок ни за что бы не простили.

Затвором шумно щёлкал фотоаппарат,

Как на планшете данные чертили

Начальник штаба и солдат.

Чтоб избежать ненужных разговоров,

И исключить уловки и обман,

Сверяли долго показания приборов

С тем, как задумывался план.

Ещё бывает холод жуткий,

Мы в кунге мёрзнем по утрам…

Но солнце, раздвигая сутки,

Скользит по лиственным стволам,

Тепло в коре уже теснится

И рвётся к розовым краям,

И, переполнившись, сочится,

Сбегает змейкою к корням.

Невесть какие-то пичужки,

Что начали чуть свет летать,

Вверх-вниз снуют по жёлтым стружкам,

Стараясь, пищу разыскать.

Искрится снег и проседает,

Ему сегодня невдомёк,

Что он не просто отступает,

А порождает ручеёк,

Едва заметный, безголосый,

Напоминающий слезу,

Среди сугробов и торосов,

Зимой наваленных в лесу.

А вот в проплешинах на склонах,

Где ветры сдули верхний слой,

Тараня белые заслоны,

Прорвался тёмно-бурый строй.

Торчит ершистым одеяньем

И ждёт чуть большей теплоты,

Чтобы сиреневым сияньем

Зажечь байкальские цветы.

Контуров цепь оживает

В нагроможденьях ночных,

Что незаметно сникают,

В сумрак густой отступают

К царству лесному немых.

Вот и туман закурился,

Принялся дымку стелить,

Лёгкой прохладой разлился…

Ландыш совсем распустился

И – колокольцами бить.

Раннее утро рядится,

Хочет цвета подобрать,

Хочет с рассветом искриться,

Хочет звенеть и кружиться,

Хочет себя расплескать.

Где-то в чащобе кукушка

Спорит одна с тишиной.

Вот по такой заварушке

В детстве бабуля-старушка

Звякать учила деньгой.

Подчинённый помешан на сексе,

И в глазах его дьявольский пыл,

Что ему на занятиях тексты,

Он уж землю копытами взрыл.

Что ему до проверок, учений,

До порядка дежурящих сил,

До тревог и ночных построений.

Вечер сумерек сеть опустил.

Вся округа любовным томленьем

До опасной черты сведена…

Сколько ангелов падших в круженье,

Сколько запахов, хмеля, вина.

И пусть ханжество всё ещё в моде,

И условностей-мудростей гнёт.

Очень многое в нас от природы

Где молчит, где бурлит и живёт.

Ничего не изменят укоры

Командиров, ни злоба других,

Кто бросает завистливо взоры

Или глуп в рассужденьях своих…

Подчинённый во власти кошмара,

Силой страсти натянут в струну,

Но не движимый духом угара,

А лишь тем, что встречает весну.

Я завидую страшной болезнью,

Чтобы так, чтоб на всё наплевать,

И не мучить себя бесполезно

И ночами при этом не спать.

За каждым погибшим

встаёт живущий,

За каждым живущим —

сотни грядущих,

Новых и новых

отважных борцов,

Которых неволя

сплотила в кольцо

(И полны решимости

светлые лица),

Нельзя им упасть,

Нельзя ошибиться,

Короткой иль долгой

их будет судьба,

Их жизнь – не мгновенье,

их дело – борьба,

Чем твёрже рука,

тем сильнее желанье,

Сквозь боль, через кровь,

через муки страданий,

Чтоб вечно над жизнью

сияла СВОБОДА —

Одно неделимое

право народа!

Когда поэты умирают,

Лишь музы рыдают по ним…

Что ж, только неземные знают,

Кто в этой жизни был земным.

И сколько Вас, таких заблудших,

Что ждут чудес в ответ?

Поэт – не лучший и не худший,

Поэт – он лишь поэт!

Ночной покой сиреной взорван…

Посыльный гулко в дверь стучит,

«Товарищ лейтенант! – кричит, —

Дивизион… Готовность полным!»…

Сон сладкий как рукою сняло.

Секунды молотками бьют

В висок, безжалостные не дают

Поднять мне с пола одеяло,

Что в темноте едва белеет.

Скорее в бриджи, сапоги надеть

И китель застегнуть успеть,

Схватить фуражку, портупею.

И, не закрыв входные двери,

С разбегу ринуться во мглу

И с бесшабашностью, в пылу

Бежать, как гончая за зверем.

В округе всё в подвижном шуме:

Грохочет, ухает, визжит.

А рядом старшина бежит,

Фасонит сумкой полевою.

Мглу разрезает фар мерцанье

Дежурной ТЗМ одной…

Вдруг – стартера натужный вой,

И слышно дизеля урчанье.

Дресва шуршит с печальным стоном

И с болью катыши крошит

За то, что бег мой тормозит

Извечным мировым законом.

Кабина. Двери нараспашку.

Скорей к экранам, за контроль,

Проверить станцию, «Пароль»

При тусклом свете от «сигнашек».

Мне Новосельцев вскользь бросает:

«Осталось «пушки» запитать,

Из дизельной доклад принять!»

И тут же в свой экран ныряет.

Порядок. Уж теперь успели.

Все в ожидании команд…

В динамике: «Товарищ лейтенант!

Два дизеля… ввод… в параллели!

Две пусковых – готовы!»

Даю команду: «Запитать!

Расчёт в укрытии собрать!

Разведке – поиск целей новых!»

И голосом командным, строгим

Спешу: «Товарищ командир…»

А он, поправив свой мундир:

«Отбой. Учебная тревога»!

Маньчжурский дуб, что старый паралитик:

Скорёженный, худой, кривой —

Наряженный копною ярких листьев,

Чтобы уродство спрятать за листвой.

Уж сумерки, но также пыльно, душно,

И воздух углями сверх меры прокалён…

А лес молчит, взирает равнодушно

В безоблачный, сожжённый небосклон.

И тишину ничто не нарушает,

Ни птичья трель, ни шорохи зверей,

В безмолвии листва свисает

Как с нараспашку вскинутых ветвей.

Здесь леспедецы заросли сплошные,

Но вот неуловим медовый аромат.

Лишь запах прелости. Кругом сучки гнилые.

И кольца плесени, как россыпи, лежат.

Среди цветов и трав разновеликих,

Что кружатся, и вьются, и стоят,

Что чтобы видеть солнечные блики,

Друг дружку стеблями отчаянно теснят.

Приятны взору дальние картины:

Распадки, вдоль дорог кусты,

Поля на склонах сопок и в низине,

За дымкой лес и горные хребты.

Всё, будто на холсте, расчерчено прямыми,

Оттенено рельефной синевой,

И всюду зелень красками густыми

Разлита щедрою, талантливой рукой.

Господь, о, ниспошли мне силы,

Чтоб мне ещё не умереть

В волшебном пламени любимой,

И крылья как-нибудь сберечь.

Любовь пришедшая внезапно

Счастливых только и пьянит,

А несчастливых безвозвратно

Она ломает и крошит.

Она как шквал морской свирепый,

Как смерч, поднявшийся в степи,

Сметающий любые крепи,

Что стали на его пути.

Блажен, кто может стать спиною

И непогоду переждать,

И – пролетевшее стрелою —

Не вспоминать, не призывать

Старт. Карьер. И «тёмная» лошадка

В миг смятенье сеет в душах всех,

И хотя бежит ещё не гладко,

Но уже с программой на успех!

Как она проходит все преграды,

Лихостью и резвостью берёт.

И посторониться многим надо

После входа в сложный поворот.

На трибунах жуткое волненье,

Пыл азарта, крики, свист и рёв…

На дистанции горячее движенье,

Пыль, земля из-под подков.

И на удилах свисает пена,

Пот струится мылом по бокам,

Только бы не вырваться из плена

Радостного боя по вискам.

Ни на чуть дыхание не сбилось,

Темп высокий даже не упал…

Ей, наверно, очень долго снились

И медаль, и этот пьедестал!

Мне позора не смыть перед Богом,

Что с богемою я не дружу,

Что неярко живу и убого

И стихи за полночью пишу.

Духота после дневного зноя

Внутрь казармы спешит зарулить,

Чтобы там безвоздушной волною

Неподвластных природе накрыть.

Сон солдатский и так не спокоен.

Он, как призрак, гуляет тайком

Меж железных двухъярусных коек

И по полу всегда босиком.

Растворяясь средь синего света

Ночника, что горит на стене,

Что могильно чернит силуэты

И зловещ на оконном стекле.

Плотоядные песни вампиров

Отовсюду победно гремят,

В предвкушении хмельного пира

По-бахвальски и нагло звучат.

Кто-то сонный бормочет доклады,

Кто-то к ручке припал пусковой,

Кто-то как на военном параде

Шаг чеканит в кровать строевой.

Запах пота, сапог и портянок

Разливают такой аромат,

Что настоем духов итальянок

Отзовётся любой суррогат.

Медлит что-то с уборкой дневальный,

Мне идти проверять караул,

Чтобы где-нибудь в парке, случайно,

Часовой на посту не уснул.

А ещё заниматься зубрёжкой,

Исписать под конспекты листы,

Чтобы утром разбиться в лепёшку,

Подчинённым внушая азы.

Тучи низко плывут, кособоко,

То клубятся. Летят журавли.

Осень щерится, ветром жестоким

Гонит птиц из родной земли.

Напускает в долины туманы,

Чтоб озёра скрыть и поля…

Даже небо бывает рваным

Под напором косого дождя.

День короткий, из сумерек серых,

И ночная кромешная тьма,

И из дальних хребтов почернелых

Беспощадная смотрит зима.

Оттого и тревожные клики…

И так больно на небо глядеть,

Где широким развёрнутым клином

Журавли продолжают лететь.

Он умнее меня на века.

Ну а я не люблю подчиняться.

Я привык, чтобы уж «наверняка»,

А не так, чтоб в пучине болтаться.

Не люблю я в пути маяки,

Их состряпали с дальним обманом,

Их придумали не моряки,

Их придумать смогли капитаны.

Чтобы гнаться в бурлящей воде

Сквозь шторма ураганные к цели,

К той, что нету на карте нигде,

Та, что призраком слабым белеет.

Он умнее меня на века,

Он со всеми умеет ужиться,

И валяет в делах дурака,

Чтобы как-то, хотя б, веселиться.

Не умеет ловчить и кривить,

Но не кажется взрослым ребёнком,

Он умеет сквозь стены ходить

И всегда находиться в сторонке.

И какие б не дули ветра,

Я уверен, он сможет не сгинуть,

Он докажет другим, что дыра…

Что в душе его нечего сдвинуть!

Вьюга (она ведь такая) —

Только помедли чуть-чуть —

Шаткий кустарник сгибая,

Спрячет снежинками путь…

Плотно осядет в ресницах,

В кожу иголок набьёт,

В вальсе заставит кружиться,

Задом идти наперёд.

Резко шинельные полы

Ветра порывом рванёт,

В гулкое, чёрное поле

Песню свою унесёт.

Там на бескрайнем просторе

Новый закрутит набег,

Чтобы натрусить за ворот

Скользкий и мертвенный снег.

Будет хвататься за руки,

Будет с дыханья сбивать,

Будет протяжно аукать

Ведьм на веселье скликать!

Когда гитара горько плачет,

В порыве струны рвёт рука,

То обольщает всех удача

На остром лезвии клинка.

Что слёзы женские нам значат,

В них только капелька горька,

А рядом здравствует удача

На остром лезвии клинка.

Ведь для гусара не задача,

Седлать к походу рысака,

Чтобы приблизиться к удаче

На остром лезвии клинка.

Ус закрутив, гвардейцем скачет,

А сзади пылится тоска,

Лишь только храброму удача

На остром лезвии клинка.

И разве может быть иначе,

С кем смерть всегда наверняка,

Не тою призрачной удачей

На остром лезвии клинка.

Так пусть отвагою, тем паче,

Вся наша жизнь летит в века:

Тех, устремлённых за удачей

На остром лезвии клинка.

Зачем скрипишь? Зачем лелеешь?

Зачем видения зовёшь?

Быть может, завтра пожалеешь,

Что этой ночью не уснёшь.

При тусклом свете от коптилки,

Дрожащей трепетным огнём,

Я вижу тень чужой ухмылки

За перекошенным окном.

И вижу дальше также тени,

Что дружным строем рвутся в жизнь,

В толпу презренья и сомнений

Как быстро все они слились.

Но я пишу. Рукою водит,

Как бы, другое существо,

Что на дрожжах растёт и сводит

С ума живое естество.

И рядом дрогнет робким звуком,

А вот сорвётся в скорый бег,

Вдруг в грудь ударит страстной мукой,

Стерильной станет словно снег.

Заворожит, блеснёт огнями,

Иль отзовётся пустотой…

Но ляжет ровными рядами

На тонкий листик меловой!

Звонкие сумерки марта.

Как же мне в них не бежать,

Полному сил и азарта

Счастье своё удержать!

Запад пурпурною краской

В небе стыдливость разлил,

Ну а восток для контраста

Темень на сопки спустил.

В чёрной, индиговой лентах

Звёзды рассыпались в миг,

Месяц в отдельном сегменте

Гордый свой выставил лик.

Здесь в придорожных отвалах

Гулко звучат ручейки,

Ищут в ледовых подвалах

Люки, проходов клочки.

В тёмных заплатах белеет

Поле под сонным леском,

Лужи и почва твердеют,

Сжатые новым ледком.

Сердце спешит насладиться,

Свежести горсть зачерпнуть,

Лёгкий морозец стремиться

Хоть бы за что ущипнуть!

Где-то в мире поют соловьи,

Льются смех и веселье, и шумно.

Здесь же ночь. Фонари.

И ветрище разбойный и буйный.

Скрип оборванной ставни окна.

Тень от леса зловеще ступает.

Однобокая светит луна.

И собака отчаянно лает.

И не бросишь словами упрёк

В эту ночь, в это игрище ветра,

Что весны долгожданный поток

Налетел необузданной крепью

И пытается всё поломать,

Разорвать, расщепить и развеять.

Что ему эту жизнь начинать,

Он по- всякому в ней ведь сумеет.

И багульник огнём полыхнёт,

И черёмухой в сопках запахнет,

И сирень под окном расцветёт,

И росточки-зелёнки – на пашнях…

Я открыл в свою комнату дверь,

Встал к окну и взглянул пред собою.

Там, на улице злобствует зверь,

Он хохочет над прошлой зимою!

Хмурь небо вкруг заволокла,

Дрожат на стёклах капли,

Весна с ненастием пришла,

И прилетели цапли,

В болотных кущах разбрелись,

Застыли сиротливо.

Глядят в студёнистую слизь

Маренговых разливов.

На улицу не выйти, стынь,

Колюче, неуютно,

Холодный воздух гнёт полынь

В неласковое утро,

Гудит тревожно сухостой,

Слезинки вниз роняет,

А там травы пожухлой строй

В мучениях линяет.

В разговорах лишь слова

Броские, пустые.

А весна всегда права,

Даже утром стылым.

У зимы выходит срок,

Вот она брюзглива,

Норовит, на посошок,

Пошуметь хвастливо.

Тонким, ситцевым ледком

Скованы все лужи,

Что разбросаны кругом

Меньше, больше, глубже.

Но в сосульках над окном

Хмель грядущий бродит

И чернёным серебром

Ловит миг восхода.

Не зевай, подсуетись,

Рядом по дороге

Лихо мчится тройка-жизнь

В царские чертоги,

Бубенцы её звенят

Радостно, призывно,

Чтоб разбить чреду преград

Затянувшихся противно.

Туман неплотный опустился

И в травы росами упал,

И в сумерках засеребрился —

Зеркальной влагой засверкал.

И в миг, когда от солнца, светлый,

Рассветный лучик пробежал,

Пурпурно-розовым соцветьем

Восток небес заполыхал.

Тотчас запели дружно птицы

В полях, на сопке, из кустов,

Наполнили созвучьем чистых,

Прекрасных голосов.

Суровый лес как встрепенулся,

И посветлел, и посвежел,

Бесёнок ветерок проснулся,

В листве и в кронах прошумел.

Неумолимо, неизбежно,

Как вихрь, стремителен восход,

В прозрачно-жёлтые одежды

Он наряжает небосвод.

В одно мгновенье солнце встало,

Стараясь взором сжечь дотла…

Качнулось небо и упало

И раскалилось добела.

На травах росы испарились.

Замолкли птицы. Лес застыл.

Пыль над дорогой заклубилась.

И нестерпимый зной поплыл.

Сочится кровь. Измены. Казни.

И стоны – стонет Русь.

И царские звучат соблазны…

И я не защищусь.

Прости, прости меня Россия.

Я не приемлю мир интриг,

Ты дай мне степи ветровые

И дай товарищей лихих.

И там, где день рождает войны,

Где без конца набег татар,

Я послужу тебе достойно

И там приемлю свой удар!

Полночь рвётся в проёмы окон.

Только муза хозяйкой здесь ходит,

Разгоняет и дрёму и сон,

И в глазах голубые разводы.

Но зачем она мне говорит

С придыханием голосом низким,

Карандаш по бумаге скользит

Нескончаемой вязью волнистой.

И зачем её запах духов

Мои мысли дурманом сплетает,

Вереницы рифмованных строф

Надо мною в эфир распыляет.

И зачем её ласки нежны,

Что устои мои расшатали,

Что вселили сознанье вины:

Видеть свет красоты за вуалью.

Что безудержно время летит,

Невзирая на вехи и сроки.

От того и больнее щемит:

Я её отнимаю у Блока!

И что ж? Его уж нет меж нами,

Ушёл Он в мир иной, чужой,

Ушёл с высокими мечтами

И благородною душой.

Ушёл без трепета, холодный,

С непостижимой тайной глаз,

Такой бесстрашный и свободный,

Недосягаемый для нас.

Отвагой наделённый редкой,

В себе Он слабость презирал,

У ног пылающей кокетки

В салонах светских не сгорал.

Средь знати, дядюшек степенных

Он покровителей не ждал,

Он был высоким и надменным,

Чем вызов дерзкий всем бросал.

Кавалерист, гусар, рубака,

Такой блестящий кавалер…

Кавказ, поэзия, атаки —

Обычный, серый офицер.

Муштра, казарма, караулы,

Ночные звёздные огни,

И небогатые аулы

Враждебной, варварской Чечни.

Гражданский долг? Изгнанье? Ссылка?

Судьбы удары принимал

И верил в Бога. И бутылку

За это счастье открывал.

Коль можно перед сном молиться,

То не напрасно жизнь течёт.

Зачем Он жаждал насладиться:

Уменьем видеть наперёд?

И снисходительный, и едкий,

Великодушный и бретёр,

Одною фразой злой и меткой

Умевший разжигать костёр.

О, мы прекрасно рассчитали,

Уставший от пустых забот,

В минуту горькую печали

Он сам на смерть свою пойдёт.

Не бросит в нас своё проклятье,

Став под тяжёлый пистолет

Того, с кем в дружеских объятьях

Судьба скрепила с юных лет.

Ушёл. Ступил за грани мира,

Чтоб светоч гения погас,

Чтоб не звучала больше лира,

Не волновала пошлых нас.

Чтоб голос музы вдохновенья

Не горячил младых умов.

Зачем нам пламень пробужденья,

Рабам чужих забав и слов?

Обиды, горечи, презренье

Минуют дальней стороной.

И вместо взлёта – путь паденья

Зигзаг прочертит роковой.

Всё также будут пилигримы

По миру мессию искать

И к небокрылым херувимам

О благоденствии взывать,

Неся и смуту и сомненья

В сердца доверчивых людей,

Как будто Божье провиденье

Мир защищает от страстей.

И как постыдна наша жалость…

И в поколениях времён

Заслужим вечную ненависть

За наше варварство имён!

В тишине лишь забудусь немножко,

Память в прошлое пулей летит:

Там на точке ракетной гармошка

Задушевно и нежно звучит.

Облетая поля золотые,

Что старательно так в унисон

Водят волны колосьев густые

И сгибают их в низкий поклон.

Там у ДОСов скамейка пустая,

Вся сожжённая солнцем, стоит,

Там берёзка под ветром вздыхает

И в вечернее небо глядит.

Даже тополь седой, одинокий

Понимает чужие слова,

Он взметнул свои ветви высоко,

Чтобы дольше кружилась листва.

А солдату от песни теплее,

Он о Родине вспомнит своей.

Отчий дом в потемневшей аллее

От наскучивших частых дождей.

Он о матери вспомнит далёкой,

Что, тревожась, ночами не спит.

Вспомнит он и о той, синеокой,

Та, что верность в разлуке хранит.

Точит когти упрямая кошка,

Чтобы были острей и больней,

Потому что играет гармошка

С каждым звуком милей и нежней!

Помдеж отстал – он был слабак,

Из тех, кто в службе не ишачит,

Кому не рваться на «пятак»,

Когда сирены с воем плачут

Или когда ревут в трубу

Средь ночи с дерзким планом…

Но мы бежали на стрельбу,

Там наш товарищ нёс охрану.

Усердно кто-то поливал

Свинцом тяжёлым мглу ночную.

Залп залпу эхом отдавал,

Сметая всё напропалую.

Тревогой, страхом рос из тьмы,

По телу полз холодным потом,

Мерцаньем гаснущей звезды

Встречал за тёмным поворотом.

Здесь время рядышком неслось,

Не оставляя слабых шансов:

На небесах решён вопрос,

Давно, по поводу авансов.

Но только вот ломая строй,

Уставы грубо нарушая,

Солдат рванул вперёд, собой,

Всех нас от смерти закрывая!

Вот в атаку срывается конница

И… копытами землю лупить!

Ну а наша женская вольница

Хочет мудрою самой прослыть.

А меня допекает бессонница

Так, что хочется всем хамить.

А ещё эта жуткая конница

Продолжает копытами бить.

Не острожник я и не в схимниках,

И обет никому не давал,

Только выпал мой путь по зимнику

На заснеженный перевал,

Где морозы лютуют, где дымно как,

На вершине гуляет шквал…

Не острожник я и не в схимниках,

И обет никому не давал.

День к закату не скоро наклонится,

Он светло ещё будет дарить,

Золотыми лучами в звонницах

Благовесты земным творить.

Ну а наша женская вольница

Очень мудрой старается быть.

А она – просто дерзкая школьница

И сумела меня вскружить.

Нет, я к славе не причастен.

Я люблю тебя, не всех.

Только разве это счастье,

Коль не слышен звонкий смех?

Если в долгом поцелуе

Не кружится голова,

Вдохновенье не рисует,

А бросает лишь слова?

Невозможно знать: как лучше?

Только верно, что порой

Мир бывает и созвучным

И не логикой одной.

Не поэт я, вздор всё это,

Я простой, простой солдат.

Вон, глядят мои ракеты

В догорающий закат,

Маскировки покрывало

Сбросив с белых, толстых спин…

День уснул. И ночь сбежала

С горных сумрачных вершин.

Над низиною сначала

Пеленой туман повис,

Всё в округе замолчало…

Звёзды осветили высь.

Утро в сумерках хлипких,

Серой дымкой теснит черноту.

Постою у закрытой калитки

Часовым на желанном посту.

Подышу этим сельским уютом.

Как горланят кругом петухи,

Подгоняя – хвалебно – минуты,

Когда станут шуметь пастухи.

Скоро выйдут хозяйки шальные,

Будут вёдрами гулко греметь.

И потянутся стройные дымы,

Чтобы этот рассвет подпереть.

Заскулят и залают собаки,

Разомлевшие в утреннем сне,

От того, что спохватится трактор

И безумно взревёт в тишине…

Обретает свои очертанья

Дом под сенью ветвистых берёз.

Мне хватает тепла и вниманья.

Вот с покоем открытый вопрос.

На голове венок из лилий,

В глазах – клубки зелёных змей.

О нет, не зря мне говорили,

Что ты волшебница ночей.

Есть что-то властное во взгляде

И что-то жгучее в устах…

Ты в колдовском цветном наряде

Ко мне являешься во снах.

Ты мне смеёшься, тянешь руки.

И вдруг проста и холодна.

Но мне не боль и не разлуку

Ты хочешь вытолкнуть со дна.

Платком укрыла свои плечи,

Волненье страсти не тая.

Что жажда новой, скорой встречи

Лишает разума меня.

Мглу обступившую срывая,

Чтобы заветный видеть свет,

Твержу: «Ответь мне, ты – земная?

Иль это малярийный бред?»…

Когда сознанье не желает

Другою верой жить —

Устои вечные ломает,

Чтоб всё прошедшее затмить!

Её лесною ведьмой звали,

И в лес ночной уже не шли,

И маленьких детей пугали,

И на полянах травы жгли.

В случайной встрече сторонились,

Косясь недобрым взглядом глаз,

И суетливо торопились,

При том неистово крестясь.

В минуту трудности грозили

Расправу скорую свершить.

А в пересудах говорили:

Колдунью злую подкупить.

Чтоб та каким-нибудь заклятьем

Свою товарку извела,

Освободила от проклятья,

Что ведьма в гневе нагнала.

Так отдавая дань природе,

Что Божьим промыслом ведёт,

Под гнётом бед мечта в народе

О справедливости живёт.

Когда же жаждою каприза

Котёл толпы вскипит,

Ценою беззащитной жизни

Судьба страданья облегчит.

Ребята мечтали о море…

Их скопом «забрили» в пехоту.

Гребёнкой одной – без разбора,

В обычную серую роту.

Построили споро в колонну,

Разбили в отдельные взводы

И двинули маршем к перрону,

Где ждут под погрузкой вагоны.

Ребята бежали по вантам,

Крепить паруса на фок-мачте…

А им сапоги и портянки —

На пунктах военной раздачи.

«Хебушки», кальсоны, рубашки,

Набитые ватой бушлаты,

Пилотки, кокарды, фуражки,

Ушанки, «звездастые» пряжки.

Ребята спешили в походы:

Шторма, океаны, опасность…

А их, походя, мимоходом

В стрелковые разные части.

На стрельбы, в окопы, в траншеи,

В защитные люки и шахты,

На пост средь колючей метели

В шинели, с худой, голой шеей.

Ребята хотели на вахты

К штурвалам, пультам, приборам…

В насмешку и с бухты-барахты —

К простым оружейным затворам,

К сапёрным лопаткам натёртым

Мозолями рук до глянца,

К бойницам железного борта

Бронетранспортёрного чёрта.

Ребятам снилось: на шканцах,

В парадном строю бескозырок…

Под танки в трясучем танце

Со связкой гранатных бутылок.

Идти через минное поле,

Где путь чуть означен флажками,

Скривившись в бессилье от боли,

Ползти по-пластунски, на воле.

Ребята морскими волками

Себя уже видели в жизни…

На плац – и греметь «косяками»,

Любимая шутка Отчизны.

Подъём, караулы, наряды,

Землянки, худые палатки,

Мошка, тараканы, гады —

В придуманном бездарем: Надо!

Я гимны слагаю пехоте,

Что вдруг и для всех в отчужденье,

Бежит по полям, по болотам

На долгих и частых ученьях.

В ней дух победителей славных

Радеют держать генералы,

Что видят одно только главным:

Ловить ордена и медали.

Я из прошлого много запомню,

Только лучше бы было забыть

И оставить лежать безмолвно,

Где нельзя ничего ворошить.

Как заброшено это кладбище,

Где гниют и чернеют кресты,

Где ветрище разбойно не свищет

И в злобе не ломает кусты.

Только дождь. От последней заставы

На поля свою прыть припустил…

Отрешенность печальной дубравы.

И скамьи у оградок могил.

И дорога из грязи и глины

Поглощает утробой следы.

И в канавах вдоль скользкой низины

Полно мутной и бурой воды.

Вот и прошлое так бы забросить,

Чтоб нельзя ни на шаг подойти,

Чтобы хмурая долгая осень

Напускала косые дожди.

Приказ получен, уезжаю.

Какой быть может разговор.

Так отчего же я печалюсь

И отчего туманю взор?

Собраться многого не стоит:

Два чемодана, стопка книг…

Так что мне сердце беспокоит?

И червь какой во внутрь проник?

Страшусь ли дел и начинаний

Подобных тем, что здесь узнал,

Что вновь волной переживаний

Гасить придётся новый шквал.

Что за размеренностью тихой,

За тою призрачной стеной,

Уже другие зреют вихри,

Чтобы промчаться надо мной.

Толпой бетонных изваяний

Сплотить сильнее узкий круг,

Чтоб все красоты мирозданья

Слились в один, короткий звук,

Упавший мутною ледышкой,

И расколовшейся тотчас

На очень мелкие пустышки

Витиеватых страз.

Того судьба уже не бросит,

Кто был однажды опалён,

Она его теченьем сносит

В огонь, в пожарище времён,

Ведёт карающей десницей

На правосудия ковёр,

Через горнила инквизиций

Толкнёт к помосту на костёр!

Чтоб дань собрать людских страданий,

Кто перед ней не устоял,

За чередою испытаний

Душевный пламень растерял!

Но был рассвет. И солнце было.

И была света толчея,

Что в зимнее окно струилась

Предвестницей благого дня.

Дымы из труб домов, замёрзших,

Держали небо над собой,

Вдали берёзовая роща

Смущала жалкой худобой.

Хруст снега сочный под ногами

Вперёд по улице бежал,

За почерневшими углами

Его звук лая настигал.

Дорогу крошкой заметала

Едва заметная метель.

И даже время застывало

В морозной жгучей тесноте…

Настывшая за ночь кабина.

Металл отчаянно звенит.

Гирляндой ёлочною иней

На сером потолке висит.

Сквозь не зашторенные стёкла,

Прихваченные коркой льда,

Лоснится сумрак лёгкий,

Материальный как слюда.

Вокруг безмолвные предметы

И полутонов глубина,

И на не сложенном планшете

Ещё вчерашняя война.

Что здесь отчаянно металась,

Как загнанный в ловушку зверь,

Она рычала и бросалась

От потолка к шкафам и в дверь.

Она хрипела в микрофоны,

Слюной и пеною давясь,

Она порой протяжным стоном

Из глоток дизелей рвалась.

Она хваталась за штурвалы,

Вращая диски и гремя,

Она в редукторах трещала,

СУПА суставы не щадя.

Она пыталась «мёртвым» хватом

За горло сканер ухватить,

Лишь монолог с отборным матом

Умел злодейку осадить.

Она плясала у экранов

Своё бесстыдство разнуздав

(С коварством самых тёмных планов) —

На растрах всё перемешав.

Она дробила отраженья,

Терзала контуры у вех

И узкие тела мишеней

Вплетала в кружева помех.

Она чернела, бликовала,

Она пыталась убежать,

Но всё же снова возвращалась

Сиреной громко завывать.

Она скользила змейкой гибкой,

«Срывала» полное АС —

С надеждой роковой ошибки

У операторов РС.

Она скандалила свирепо

В потоке брошенных команд,

И всё записывала, слепо,

Как самый строгий интендант.

И так дотошно вымеряла

Границы ближней, дальней зон,

Что в нас желанье закипало:

Швырнуть её за горизонт.

Она не слушала доклады,

Не различала голосов,

Звучавших словно канонада

Со всех сторон и из углов.

Она канючила утробно

Под вентиляторным ремнём,

По перепонкам била злобно

Волны воздушной остриём.

Она слепила фотовспышкой,

Разрезав мертвенную мглу.

Она кривлялась как мартышка —

Работой техники в АСУ,

Молчаньем жутким телефонов,

Машинных баков пустотой,

Дежурным сумраком плафонов

И ходом стрелок частотой.

Она стучала тумблерами,

Переключатели рвала,

Она светилась огоньками

И по планшету в центр ползла….

Всё это было, было, было…

И снова света толчея

Сквозь шторы на окне пробилась

Предвестницей благого дня!

Почернело небо. Засверкали молнии.

Эхо, докатившись, превратилось в дрожь.

Мир до каждой клеточки заполнили

Гул листвы и этот шумный дождь.

На сегодня все отменены солярии,

Лишь кривые росчерки всполох:

Строгий ревизор в небесной канцелярии

Средь чиновников навёл переполох.

Вот и зазвенели рамы стёклами,

Блямбы капель развели калейдоскоп

С красками потерянными, блёклыми,

Собираясь струйками в потоп.

Я – один в беседке под накидкою,

Задержался, некуда спешить,

И стою недвижимо под криками,

Что природа принялась трубить;

Не давая спуску, страха пущего,

Опустила тучи на предел…

И в меня безжалостно отпущены

Сотни сотен беспощадных стрел,

Что уже не кажутся здесь брызгами,

Искрами небесных жемчугов,

Испещрили, лопнули, измызгали

Пятнами рассеянных кругов.

Постигаю прописные истины

Тонкой кожей собственного я,

Ну и что, что ветер рвёт неистово

Клочья убегающего дня.

То, что сникли, прячутся, ссутулились

Лёгкие постройки и дома,

Что на опустевшей улице

Прямо у плетня сгустилась тьма.

Что и я не избежал той участи:

Мороси укутан пеленой.

Ну и что, огонь костра живучести

Теплит мир надеждою одной,

Стебельком, травиночкой упругою

(Кто и как такие силы в ней хранит?):

Баховской торжественною фугою

Новый день восток воспламенит!

Крадутся сумерки окольными путями,

Их не пускает лето на порог,

Жжёт беспощадно жёлтыми огнями

Деревья, травы, воздух и песок,

Жжёт до глубин, до безобразных язв, до боли,

До чёртиков в глазах, до тошноты…

А хрупкий мир от сотворения расколот

Свирепой алчностью бушующей толпы,

Свершающей любое преступленье

С жестокостью, коварством, похвальбой,

Лишь только б на короткое мгновенье

Возвыситься над серою собой,

Для оправдания избрав себе кумира

С постыдной спешностью и пошлой суетой

Из балаганного, крикливого проныры,

Кичливого убогой простотой.

И вот она стенает умилённо

В одном порыве множества людей,

Уже безумством прокажённых

Вокзалов, улиц, площадей.

И в этом пламенном экстазе

Готова сладко трепетать,

Растаять, раствориться в плазме,

Летать, метаться и сметать.

Как нам не уподобиться вандалам,

Чтоб мы не голосили в крик

В обвитых кумачом колонных залах,

Куда уж вирус истребления проник,

Чтобы под взглядом ревностным и строгим

Сигнальною ракетой не взлететь,

По нескончаемой, растерзанной дороге

Нам сапогами выпало греметь.

И будет пот ручьями течь по лицам,

Чтоб на мгновение ослабить твёрдый шаг,

Чтоб растянуться длинной вереницей

По плоскости бессмысленных атак.

Нам будет вторить злобным эхом

Вдогон остервенелая пальба,

До крови, а потом пойдёт потеха,

А вслед за нею безрассудная гульба.

Когда нам кажется, что всё только начало,

Что мы пройдём любые рубежи,

Какая бы беда не клокотала,

Какие б нам не выставлялись платежи.

И не запомнятся короткие привалы,

Ведь надо в строй, равнение держать,

Когда летят порывистые шквалы,

Чтобы в глаза усталость набивать,

Чтобы скрипели, выли и звенели

Антабки, фляжки, котелки,

Чтоб гимнастёрки пылью индевели,

И чтобы пыль ложилась на виски.

Чтоб оказавшись рядом с другом

Его молчание случайно не прервать,

Чтоб не поддаться страху и испугу,

Нахлынувшую дрожь не показать.

И от товарищей не принять сигарету,

Чтоб ненароком не обидеть их,

Жевать безвкусную галету,

А с нею хлебных крошек горсть сухих.

По-прежнему нам солнце ярко светит!

В кустах лозы малиновка поёт

О том, что жизнь прекрасная на свете,

Жаль, что она мгновеньем промелькнёт.

Что в прошлое никак нам не вернуться,

Нас время задними торопит в спину в путь,

И нет возможности хотя бы оглянуться,

Чтоб рядом ближнего случайно не толкнуть.

За чёрным поворотом грянем песню,

Печатая сильнее в землю шаг,

Сегодня нам и радостно, и тесно,

И прячется от нас коварный враг.

И если вдруг кому-нибудь удача

Глазами быстрыми сверкнёт тайком,

Всё это ничего не значит,

В одном строю мы все идём.