Битте-дритте, фрау-мадам. *** (Дия Гарина)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Платье получилось сногсшибательным. В том числе и по цене. Жемчужные россыпи, отделявшие белую пену кружев от переливчатых складок атласа, были самыми что ни на есть, настоящими. Да-а-а… Миллионер Челноков не поскупился на свадебный подарок для будущей невестки. Сколько же он в него вбухал, даже подумать страшно. Однако еще больший страх внушал притаившийся на дне шкатулки золотой ободок, который всего через два дня окажется у меня на безымянном пальце. И перевернет с ног на голову всю мою жизнь.

Если бы прошлым летом кто-нибудь заикнулся, что через год мне суждено выйти замуж за взрывоопасного, контуженного, нахального, упрямого садиста и миллионерского сыночка – Павла Челнокова, – я бы умерла от хохота. Как теперь умираю от страха. Мама дорогая, ну почему я боюсь? Никто меня на аркане под венец не тащит – сама в петлю лезу. Причем исключительно по собственной глупости и честности. Ведь это была несусветная глупость – пообещать чокнутому омоновцу выйти за него замуж, если нам повезет остаться в живых! А теперь моя патологическая честность заставляет сдержать обещание.

Вру. Самой себе вру. И с упрямством ослицы отказываюсь поверить в то, что на самом деле почти счастлива. Именно «почти», потому что вот уже третий день цыганская кровь, доставшаяся от прабабки, вынуждает меня пугаться собственной тени и вздрагивать от каждого шороха. Донесшийся из коридора тонкий девичий вопль заставил подскочить на месте и выронить платье из рук.

– Свадьба, свадьба! Кольца, кольца! Я люблю тебя, мое солнце! Свадьба, свадьба. Все будет хорошо! – надрывалась Эля Челнокова, следуя мимо моей двери в ванную комнату. Вот уже неделю это несносное шестнадцатилетнее чудовище при каждом удобном случае напоминало мне о предстоящем кошмаре, выражая свой восторг по поводу моей капитуляции перед ее разлюбезным братцем. Которому, кстати, уже давно пора вернуться с мальчишника, где он вот уже семь часов прощается со своей холостяцкой жизнью. Не то чтобы я переживала по этому поводу, но… Ох уж это «но».

«Что-то должно случиться… Что-то обязательно должно случиться сегодня… С ним, с тобой, с вами.» – вкрадчиво шептал внутренний голос. И поскольку ошибался он крайне редко, то неудивительно, что еще через два часа я готова была отработать на припозднившемся женихе несколько болезненных приемов, им же мне и показанных.

Ну, погоди! Вот внесу в брачный контракт дополнительный пункт, запрещающий мужу любые гулянки без моего особого дозволения. И попробуй только не подписать! Согласилась же я ради тебя бросить работу телохранителя! Хотя многие говорили, что у меня к этому делу настоящий талант. Но разве тебя интересуют такие мелочи, как моё призвание? Первым пунктом это условие в контракт записал, тиран проклятый! Мама дорогая, и почему я только согласилась? Не иначе временное помрачение рассудка, вызванное особой химической реакцией, имя которой…

– Ника! – Возникший на пороге Павел оказался в состоянии полного нестояния. Двое секьюрити поддерживали его под руки, демонстрируя на квадратных лицах стопроцентную политкорректность.

– Сама уложу, – буркнула я, принимая с рук на руки будущего супруга, счастливо улыбающегося мне, охране и кактусу на столике у телевизора.

– Ника, осталось два дня, – сообщил мне Павел, когда я начала стаскивать с него залитую кетчупом рубашку. – Слушай, ты н-наручники мои не видела?

– Нет, – тяжело вздохнула я, вспоминая ровные круги на глади челноковского пруда, куда навсегда канули опасные браслеты. – А зачем тебе наручники?

– В ЗАГС тебя в них поведу, – сонно пробормотал Павел, раскидываясь на кровати и из последних сил пытаясь притянуть меня к себе. – На всякий случай. Чтобы не сбежала.

– Не бойся, не сбегу, – пробормотала я, накрывая индийским пледом засопевшего гуляку, и осторожно погладила его нахмуренный лоб, перечеркнутый бледно-розовой полоской шрама. – Теперь уже не сбегу. Если только небо не упадет на землю.

И оно, конечно же, упало.

Между лопатками у меня засвербило так, будто туда вгрызался отбойный молоток знатного стахановца. Господи, неужели опять?! Слишком хорошо мне было знакомо это ощущение, чтобы я могла его с чем-нибудь спутать. За мной следят. Сквозь раскрытое настежь окно до меня дотянулся чей-то тяжелый пристальный взгляд, усиленный скорее всего двенадцатикратной оптикой.

Как он сюда попал? Ведь охрана у Владимира Андреевича Челнокова не щи лаптем хлебает. А камеры? Ах да. Камеры уже три дня как погорели. И все благодаря новому увлечению самого младшего представителя рода Челноковых. Эх, Генка, Генка… Что же мне теперь делать по твоей милости?

Не показывать вида. Сейчас самое главное не показывать вида, а, лениво потянувшись, подойти к окну и также лениво задернуть тяжелые бордовые занавески. Пускай там, в густых кустах челноковского парка, думают, что я ни о чем не подозреваю, а просто ложусь спать.

Демонстрируя полнейшую безмятежность, я позволила себе исполнить маленький теневой стриптиз, медленно раздеваясь между яркой настольной лампой и задернутыми шторами. Моя четкая тень плавно скользила по бордовому велюру, обрисовывая то, что я позволяла ей обрисовать. И пока она скользила, в голове у меня сплеталась паутина авантюрного плана. Нет, я не брошусь со всех ног к главе семейства, не стану будить Павла и предупреждать охранников. Не дай бог в кустах никого не окажется, и мне придется потом доказывать каждому столбу, что Ника Евсеева не страдает манией преследования вкупе с предсвадебными галлюцинациями. Я сама. Я все сделаю сама. Это будет моя последняя работа. Имею я право быть телохранительницей самой себе?

Прервав стриптиз на самом интересном месте, я проскользнула в глубь комнаты и, лихорадочно натянув джинсы с футболкой, вытащила из сумочки маленький револьвер. Давно уже прошли времена, когда между косметичкой и бумажником у меня лежал безобидный газовик. Теперь здесь обитает семизарядная «беретта». Не знаю, почему я до сих пор не простилась с ней. Оттягивала до последнего, словно револьвер в сумочке был символом не только моей профессии, но и в, каком-то смысле, личной свободы. Или я это делала назло Павлу Челнокову, взрывавшемуся всякий раз, когда я ненароком позволяла ему заглянуть в сумочку? Не знаю. Знаю только, что теперь огнестрельное оружие придется как нельзя кстати.

Осторожно прокравшись полутемными коридорами коттеджа, я воспользовалась черным ходом и оказалась как раз напротив подозрительных кустов. Правда, до них оставалось еще добрая сотня метров залитой лунным светом лужайки. Но это ничего. Человек, от взгляда которого у меня по спине до сих пор бегают нехорошие мурашки, наверняка занят сейчас наблюдением за окном спальни. А значит, я сумею подобраться к нему незамеченной. Тут как раз удобная канавка идет почти до самых кустов. И бог с ней, с испорченной одеждой.

Человек тихо стоял в сплетении колючих ветвей, не сводя бинокля с плотно задернутых штор спальни. Лунные лучи, с усилием пробиваясь сквозь кусты, оставляли неразличимым его смутно белевшее лицо. Маской непрошеный гость пренебрег. Но не осторожностью. Звук, едва уловимый в тревожном шелесте июльской листвы, в одно мгновенье превратил человека в готовую сорваться с места боевую машину. Но даже зудевшие вокруг комары не могли заподозрить, что странного двуногого интересует что-то кроме багровеющего на втором этаже окна. Высокая женская фигура, выросшая словно из-под земли у него за спиной, тоже ничего не заподозрила.

Нас разделяло около двух метров, когда я, подколодной змеей выползла из канавки и уставилась в затылок неподвижно застывшего наблюдателя. Слишком далеко. Еще один бесшумный скользящий шаг – и я смогу… Смогу разглядеть искры, посыпавшиеся из глаз, когда мою руку, крепко сжимавшую «Беретту», вывернуло почти наизнанку. Рот сам собой раскрылся для крика, но широкая жесткая ладонь запечатала его лучше любого кляпа. Мама дорогая, какой же он быстрый… И наглый! Разве это не наглость заявить хриплым шепотом:

– Так и думал, что ты придешь одна. Дурочка. Я тебя уже сто раз мог убить.

– Убей, – потрясенно пробормотала я, едва его ладонь убралась от моих губ. – Убей или уходи. Или убей, а потом уходи.

– Не могу.

– Отпусти. Ты мне руку сломаешь.

– А ты не сопротивляйся. Тогда и больно не будет.

– Зачем ты пришел?

– За тобой.

– Врешь. – Я тряхнула головой, стараясь отогнать наваждение этого хриплого, почти незнакомого и в то же время родного голоса. – Этого не может быть. Ты – давно не юноша. Прошло столько лет. Это не в твоих правилах. Ты не можешь…

– Еще как могу! – заверил он меня и, быстро повернув к себе лицом, пояснил ситуацию: – Знаешь, я тоже думал, что уже все закончилось. Но когда год назад мы встретились снова, я вдруг понял, чего на самом деле не смогу. Не смогу больше жить без тебя. А ты бросила меня в реанимации и сбежала. От жениха своего нынешнего, кстати, тоже. Я думал, что привыкну. Я даже не стал искать тебя. Не любишь – не надо. Но неделю назад в интернете прочитал о скорой женитьбе сына миллионера на простой телохранительнице – и как с цепи сорвался. Не отдам я тебя этому молокососу.

– Как это не отдашь?! – первый шок от встречи с бывшим бой-френдом (хотя какой он «бой» – пятый десяток разменивает) уже прошел. – Кто тебя, Виталя, спрашивает? Это моя жизнь! Мой выбор! И я его сделала!

– Может быть, потому, что тебе не из кого было выбирать? – Виталий Немов, человек, перекроивший свое лицо и мою жизнь, выпустил меня из захвата и безапелляционно заявил: – Ты поедешь со мной в Германию.

– С ума сошел! – я рассмеялась немного натянуто. – С какой стати? Целый год о тебе ни слуху, ни духу и вдруг: здрасьте, я – ваша тетя! Я приехала из Германии, где так много диких… Диких…

Пока я пыталась подобрать слово, Немов резко дернул рукой, и острие иглы вошло мне аккурат пониже спины. От неожиданности я онемела, а когда решила высказать наглецу, возомнившему, будто он имеет на меня какие-то права всю правду-матку, то с ужасом поняла, что влипла. Еще бы не влипнуть, если язык отказывается повиноваться, глаза начинает затягивать белая пелена, а в ушах сквозь нарастающий гул слышатся слова моего похитителя:

– Спи, Ника. Спи. Так будет лучше, поверь мне. Ты ведь не любишь его. Я знаю. Может, и меня ты уже не любишь, но об этом мы потом поговорим. В Германии. Когда ты станешь совсем свободной.

Слова сливались в монотонный гул, звуки таяли в белесом тумане, а последняя мысль так и не добралась до погружающегося в ничто сознания. Но мысль эта была нехорошей.

Очень бережно, будто женщину, обмякшую у него на руках, изваяли из тончайшего китайского фарфора, Немов опустил ее на траву и, на секунду задумавшись, направился к дому. Хотя со стороны могло показаться, что по лужайке всего лишь пронеслась тень от случайного облака. Ему хватило трех точно рассчитанных движений, чтобы взобраться по стене и, подтянувшись, проникнуть за багровые шторы спальни. Соскользнув с подоконника, Немов шагнул к кровати, на которой, страстно обнимая розовую подушку, улыбался во сне счастливый соперник. Павлу Челнокову явно снился день его свадьбы, а может быть, даже ночь.

Бывший спецназовец, криво улыбнувшись, наклонился над бывшим омоновцем и застыл в неудобной позе, не сводя глаз с пульсирующей жилки на шее спящего.

Мерное покачивание было до боли знакомым, а сопровождающий его частый стук – вообще родным. Поезд. Я еду в поезде. Точнее, меня везут. И везет человек, за которого восемь лет назад я собиралась выскочить замуж, чтобы жить долго и счастливо. И умереть в один день. Только вместо моей свадьбы были чужие похороны, а вместо счастливой жизни – сплошное бегство от самой себя.

Я открыла глаза и тут же закрыла их, чтобы не смотреть на новое лицо Виталия, которое никак не подходило к его рукам – таким знакомым и близким. Разумеется, близким, если эти руки вот уже пять минут гладят меня во всех направлениях.

– Таля, что делаешь? – пробормотала я, еще не вынырнув окончательно из омута сна. – Куда ты меня везешь?

– Я ведь уже сказал – в Германию. – Немов выудил из кармана мой загранпаспорт. – Видишь? Я продиктовал кое-кому твои данные, и на границе нас уже будет ждать курьер с визой. Пока туристической. А в Германии сделаем тебе что-нибудь посерьезней.

– Где ты его взял? – поразилась я.

– Там где он у тебя лежал, – как ни в чем не бывало, отчитался Виталий. – В твоей сумочке. А сумочка в тумбочке. А тумбочка в изголовье двуспальной кровати. А на кровати спал мертвым сном твой…

– Мертвым сном?

Я смотрела в любимые когда-то глаза, от которых не осталось даже цвета, поблекшего от белизны сибирских снегов, и не могла поверить. Неужели этот сумасшедший пробрался в охраняемый дом и… Нет! Этого не может быть! Виталий не мог… То есть, мог, но не стал бы…

– Да, не дрожи ты так! – Немов крепко сжал мои плечи. – Я имел в виду, что твой орел валялся на кровати мертвецки пьяным. Его даже труба архангела Гавриила не разбудила бы. Нашла за кого выходить замуж!

– Да, нашла! И тебя не спросила. А не нравится – пиши заявление об уходе, – я собрала остатки сил и, тряхнув плечами, сбросила его руки. – Не понимаю, на что ты надеешься? Неужели думаешь, что Павел будет бездействовать? Как бы ты на его месте поступил?

– Не знаю, как бы поступил я, – усмехнулся Немов, – а он проспится, переломает в комнате всю мебель, напьется до зеленых чертей и навсегда вычеркнет неблагодарную стерву Нику Евсееву из своей жизни.

– Почему? – опешила я, даже не обидевшись на «стерву».

– Потому что найдет на тумбочке записку, в которой синим по белому твоим почерком написано: «Прости меня, Пашенька. Но я не могу стать твоей женой. Я люблю и всегда любила только одного человека. И ты его знаешь. Сегодня я уезжаю к нему. Спасибо тебе за все. Будь счастлив, Пашенька. Надеюсь, что ты еще встретишь женщину, которая полюбит тебя так, как я не смогла полюбить. Прощай». И подпись: «Не твоя Ника».

Из состояния ступора меня вывел вежливый стук в дверь. Вошедшая официантка, глядя строго перед собой, поставила на столик бутылку коньяка и два ланч-бокса. Рюмки, как оказалось, там уже стояли.

Нет, я не возопила «спасите». И не только потому, что потеряла дар речи от услышанного. Меня не нужно спасать. Если я захочу, то выйду из поезда на любой станции. И пожирающий меня глазами Немов не помешает. Просто не станет этого делать. Физически. А вот морально…

– Когда это ты умудрился мой почерк освоить? – мрачно спросила я, едва дверь купе захлопнулась за официанткой.

– Коллекционировать почерки – мое хобби, – хмыкнул Немов. – Я, конечно, не особо крупный специалист, но вряд ли твой Павел затребует графологическую экспертизу.

– Зачем? Господи, ну зачем ты это делаешь? Хочешь во второй раз сломать мою жизнь? Унизить меня? Как я ему все это объясню? Он ведь мне никогда не поверит до конца. Он же чокнутый!

– Вот я и не хочу, чтобы ты за такого замуж выходила, – бессовестно улыбаясь, сообщил Немов. – Лучше выходи за меня.

Он с силой сжал мои колени и, впиваясь глазами прямиком в душу, лихорадочно продолжил:

– Восемь лет назад судьба сыграла с нами злую шутку. А сегодня подарила еще один шанс. Ты помнишь, как мы мечтали об этом. Когда ты вернешься из Англии, мы закатим такую свадьбу, о которой даже через двадцать лет старики внукам рассказывать будут. Может, я и воскрес только ради того, чтобы наша мечта осуществилась. Почему ты так смотришь на меня, Ника? Не молчи, ответь!

Но я безмолвно смотрела на его измененное лицо и радовалась, что не вижу своего Немова. Скальпель хирурга перекроил дорогие когда-то черты, а абсолютно седые волосы добавили ему еще добрый десяток лет.

Что я могу сказать тебе, мой похититель? Все эти долгие семь лет я ненавидела тебя. И любила. Даже когда узнала, что ненавидеть и любить уже некого. Наверное, я ненормальная. Любая другая на моем месте плюнула и забыла. А не бегала бы от своей любви по всей стране, упрямо игнорируя тот факт, что таскает ее в собственном сердце. Воскресни ты чуточку раньше, и все могло бы быть совсем по-другому. Но ты опоздал, и я успела встретить… «Новая любовь убивает старую», – кажется, так говорилось в бессмертной «Анжелике». Все верно. Тогда почему я еще сижу здесь? И, не отрываясь, смотрю в твои глаза, от которых осталась лишь знакомая боль. Та же боль, что когда-то проживала в моем сердце.

– Ты что из самой Германии за мной приехал? – грубовато спрашиваю я, когда молчание затягивается удавкой на шее.

– Нет, я уже был в России. По делам, – нехотя отвечает Виталий.

– По незаконным?

– В какой-то степени, – усмехается он, на мгновение напоминая себя прежнего. – Ты же понимаешь, что у людей моей профессии только два пути. Либо защищать интересы государства, либо… интересы тех, с кем у этого государства возникли некоторые разногласия. А поскольку защищать интересы Германии я не собираюсь, то… Я уже провернул почти половину задания, когда наткнулся на эту статью в интернете.

– Значит, ты подвел своего клиента? И лишишься гонорара? И все из-за меня… – скривилась я, – Не жалеешь?

– Я бы мог сказать, что ни о чем не жалею, потому что ты бесценна, – у Немова слегка дернулось правое веко. – Но я скажу как есть. В этом деле и гонорар не бог весть какой, и время терпит. Так что я успею обустроить тебя в Германии, а потом вернусь и закончу начатое.

– Ну, ты нахал! – возмутилось во мне что-то глубинное женское. – Мало того, что меня за безответную куклу держишь, так еще и бесценной не считаешь!

– У всего есть цена. И у тебя тоже. Только не спрашивай меня о ней, – покачал головой Немов и, резко придвинувшись, схватил меня за плечи. – Конечно, я не Павел Челноков. У меня нет папаши-миллионера, который не моргнув глазом, обеспечил лучшему другу, то есть мне, пятнадцать лет строгого режима.

От возмущения я взвилась так, что едва не пробила головой верхнюю полку.

– Блин! – вырвалось у меня закономерное российское.

– Тихо, тихо, – он крепко обнял меня и начал бережно гладить место удара. – Я пошутил, Ника. Ты, наверное, действительно своего Пашеньку того… Либе. Хотя мне трудно в это поверить. Я скорее предположил бы, что ты на самого миллионера запала. Тебе же всегда мужики в возрасте нравились. Такие, как он. Как я…

– Когда следующая станция? – вместо ответа спросила я, выворачиваясь из объятий и с удивлением замечая, что мне почему-то не хочется этого делать.

– Сойдешь?

– А как же! Если только ты мне опять эту дрянь не вколешь. У меня от нее, между прочим, голова до сих пор болит.

– Выпьем, – подвел Немов черту, и потянулся за рюмками. Потом подумал и, взяв стоящие рядом стаканы в извечных металлических подстаканниках, наполнил их до середины. – Должно помочь.

Мы молча выпили. Он не стал закусывать. А я мрачно ковырялась в ланч-боксе, вылавливая кусочки жареной курицы под доносящуюся из динамиков на удивление знакомую мелодию. А… «Вечная любовь». Можно подумать, что такая бывает! Но почему тогда так ноет сердце, состязаясь в садизме с раскалывающейся от боли головой?

– Станция через полчаса, – Виталий уже не смотрел на меня. Больше всего его интересовал проносящийся за окном рассветный пейзаж. – Вот твоя сумочка. Документы. Денег на обратный билет я тебе добавлю.

Он так и не повернул головы. Мимо проносились розовые стволы сосен, запятнанные зеленью хвои лишь у самых верхушек.

– Прости меня, – это не он, это я сказала. Будь проклята эта бабская жалость! Ведь это он должен у меня в ногах валяться, вымаливая прощение за мою едва не погубленную жизнь. Что я, зря из-за него топиться ходила?

– Я Челнокова и правда люблю, – продолжала я нести несусветную чушь. – Так же как тебя. Тогда. Сильно. Наверное. Он мне жизнь спас. Три раза. Он меня любит.

Сухой смешок, сорвавшись с чужих губ, заметался по купе. И это меня взбесило.

– А на что ты надеялся?!

– На то, что ты меня еще любишь, – просто ответил Немов, отрываясь наконец от окна.

– Ложь, вздор и провокация! – заявила я недрогнувшим голосом, но глаза все-таки отвела. И напрасно. Потому как не сразу заметила, что нас с Виталием уже не разделяет маленький столик. И восемь прошедших лет тоже не разделяют. Это позавчера он сделал мне предложение. Это вчера мы ездили на шашлыки, и он обжегся, наступив босой ногой на уголек, далеко отлетевший от предоставленного самому себе костра. Это сегодня я призналась, что жить без него не могу. Это сейчас я, счастливо зажмурившись, погладила жесткий ежик коротко остриженных волос и, плавясь под ласками его сухих горячих губ, едва сдержала готовый вырваться стон, – вдруг услышат в соседнем купе. Купе?!!

«Что я наделала? Мама дорогая, что же я наделала?! – паниковал во мне внутренний голос, пока я безуспешно пыталась собрать остатки разума и одежду с пола. – Что же теперь будет?!» А ничего не будет! Я это теперь знала точно. И, вглядываясь в спокойное лицо сморенного сном Виталия, в сотый раз повторяла: «Ничего не будет».

Прости меня, настоящий полковник. Я не обещала ехать с тобой в Германию – тебе просто очень хотелось верить в сказку. И, видит бог, я этому сильно поспособствовала. Поэтому ты безмятежно спишь, а я сижу, вцепившись в сумочку занемевшими пальцами, и считаю минуты до следующей остановки. Ты не найдешь меня рядом, когда проснешься. И все поймешь правильно. Ты всегда меня понимал. А вот сама я себя не понимаю. И потому снова бегу. От тебя. От Павла. От выбора. Ни с одним из вас я не буду счастлива до тех пор, пока в сердце остается место для второго. И потому мне придется, согласно житейской мудрости «искать третьего».

Меня бросало то в жар, то в холод. И только когда поезд, устало вздохнув, остановился у аккуратного, окруженного клумбами вокзальчика, я поняла, что это включался и выключался кондиционер. Дверь тихо отъехала в сторону (не зря я приоткрыла ее заранее), и мне осталось только выскользнуть в коридор. Поезд тронулся едва, я соскочила со ступеньки на усыпанную крупным щебнем землю. Ну вот и все. Что я буду делать дальше, рисовалось весьма смутно. Но для начала, однозначно, уберусь отсюда подальше. На всякий пожарный случай.

И случай не замедлил представиться. Ярко красная машина с лестницей на крыше медленно отъезжала от вокзала с надписью «Анютино». Сумасшедшими прыжками я кинулась за ней и, размахивая сумочкой, как стягом, безусловно, сумела привлечь внимание водителя.

– Ты чё с ума сошла?! – рыкнул он на меня низким прокуренным голосом, который ну никак не вязался с его тщедушной комплекцией. Тощая загорелая шея торчала из засаленного воротника форменной рубашки. Так что вместо того, чтобы возмутиться грубостью огнеборца, я его искренне пожалела. Такая жара, а он в форме парится…

– До трассы довезете? – запыхавшись, прокричала я, состязаясь в громкости с проносившемся мимо поездом.

– Залезай.

Он безнадежно махнул рукой, как будто распахнувшая дверцу женщина с подозрительным блеском в глазах была послана ему в наказание за самовольную отлучку из части. Дважды я просить себя не заставила и буквально взлетела в кабину, удостоившись одобрительного хмыканья.

– Тебя бы в наш расчет. По крышам лазить.

– Да с удовольствием, – усмехнулась я, – А какая зарплата?

Прислушиваясь к многозначительному вздоху водителя, я поняла, что идти в пожарные мне не стоит. Не поняла только одного: что делать дальше, когда в кошельке моем шелестят всего две бумажки – желтоватая и голубенькая. Остальные (фиолетовые, зеленые и совсем новые красные) были благоразумно припрятаны в тумбочке у кровати, дабы не вводить меня в соблазн во время предсвадебного шопинга. Предсвадебного…

Я изо всех стиснула зубы. То ли для того, чтобы сохранить их в целости при подскоках на регулярно попадающихся колдобинах, то ли для того, чтобы не разреветься в голос. Ведь здесь нет того единственного плеча, уткнувшись в которое, я могла бы устроить маленький Ниагарский водопад. Прости меня, Пашенька. Очень тебя прошу. Наша чашка разбилась еще до того, как мы вдоволь напились из нее. Вернее, я сама ее разбила. Но, совершив одну ошибку, мне хватит ума не совершать вторую. Эта чашка так и останется несклеенной. Не могу я просто взять и вернуться, чтобы потом изворачиваться или резать правду матку на допросе, который обязательно устроишь мне ты. Поэтому я трясусь в пожарной машине по грунтовой проселочной дороге, даже не зная, где нахожусь. И это к лучшему.

– Тебе вообще-то куда? – как бы невзначай поинтересовался лейтенант, закладывая лихой вираж вокруг неожиданно возникшей на дороге ямины. Надо же, лейтенант! Я только сейчас различила на погонах запыленные звездочки. – А-то, может, прямо до дома тебя доброшу?

– Если только у вашей машины есть крылья, – усмехнулась я, будучи уверена, что Виталий вез меня в Германию отнюдь не через Сибирь. Похоже, блудной дочери пришло время возвращаться в отчий дом. Причем автостопом.

– Нету, – между тем сокрушенно покачал головой лейтенант.

– Чего нету? – я с титаническим усилием возвратилась к реальности.

– Крыльев, – терпеливо пояснил он, тыльной стороной руки вытирая лоб, обильно припорошенный пылью. – Крыльев нету. И кондиционера тоже. И личного состава не хватает. И хотя бы одного тропического ливня. С начала апреля ни одного приличного дождя так и не было. Горит все, что только может. Реки обмелели. Воды днем с огнем… Одну деревню вчера эвакуировали. Рвы копаем, как в Великую Отечественную. А у авиаторов денег на керосин тоже нету. Если только небесная канцелярия не сжалится, выгорит все в районе к чертовой матери!

– А в каком именно районе? – с невинным видом спросила я, решив все-таки определиться с географией.

– Ну, ты даешь! – огнеборец чуть руль не выпустил от удивления. – Не знаешь даже, где находишься?

Тут я не выдержала. Слезы полились сами, а вместе с ними слова. Не знаю, много ли он понял из моих малосвязных всхлипов, но машину остановил и даже предоставил мне свое пропахшее потом плечо.

– Ну и дура, – констатировал он, когда поток моей боли иссяк. – Такие деньги…

– Никакие не деньги! – возмутилась я. – Павел ни копейки у отца не возьмет. Он и работу уже нашел и квартиру для нас снял…

– Точно, дура, – не моргнул глазом лейтенант, – Такой мужик…

Несмотря на мои протесты, он все-таки довез меня до ближайшего городка и остановился на окраине возле придорожного кафе. По словам пожарного лейтенанта, здесь часто останавливались дальнобойщики, так что шансы подсесть к кому-нибудь были очень даже неплохие. Оккупировав столик возле окна, я приступила к детальному изучению посетителей кафе. Таковых в связи с неприлично ранним временем суток почти не было. Только одна гулящего вида девица, пристроившаяся возле окна, пыталась навести маникюр, а мужчина лет сорока за самым дальним столиком нетерпеливо пощелкивал пальцами по меню явно в ожидании заказа. И ни одного субъекта, хотя бы отдаленно напоминающего дальнобойщика на привале. На всякий случай я повнимательнее пригляделась к мужчине. И еще раз убедилась, что к так необходимым мне дальнобойщикам он не имеет никакого отношения. Его скорее можно было принять за бизнесмена средней руки или высшего менеджера. Светлый легкий костюм, в то время, как все вокруг щеголяют в шортах, говорил сам за себя. Так что особо я к нему не присматривалась, полагая, что он явно не мой клиент. И ошиблась.

Даже не взглянув на меню, я заказала себе «капучино» и, уставившись в давно немытое окно, с надеждой провожала взглядом каждую большегрузную машину. Прохладное дыхание вентиляторов и поданный официантом горячий кофе сделали жизнь почти терпимой. Но стоило мне взглянуть на принесенный счет, как самочувствие мое резко ухудшилось. Даже в столичных аэропортах цены на кофе были куда скромнее. Стоит расплатиться по счету, и кошелек мой лишиться обеих оставшихся бумажек. А ведь автостопом мне добираться не меньше пяти дней. Конечно, и этой смешной суммы хватило бы только на хлеб и воду из колодцев, но все-таки…

Пока мозг бился над поиском спасительного решения, я еще раз пригляделась к «менеджеру» в светлом костюме. Но хорошенько рассмотреть его мешал скопившийся в углу полумрак. Ждет. И похоже, не только заказ. Скучает… Ах, он скучает? Тогда небольшое развлечение ему не повредит. Отбросив последние сомнения в законности моих дальнейших действий, я направилась к столику.

Все-таки внезапность – уже половина дела. Погруженный в раздумья обладатель светло-зеленого костюма заметно вздрогнул, когда я, опустившись на соседний стул, хрипловато заявила:

– А позолоти ручку, фартовый. Всю правду скажу. Что было, что будет, чем сердце успокоится.

Вот до чего меня довела тщательно разбавленная цыганская кровь! И это при том, что большинство знаний о гадательной работе с клиентами я получила из фильмов «Цыган» и «Табор уходит в небо». Но отступать мне не куда. Другого способа пополнить опустевший кошелек и при этом не войти в конфликт с законом или совестью почему-то не находилось. А так – маленькое шоу для изнывающего от скуки мужика. Вот только захочет ли он за него заплатить?

– Я сам себе погадать могу. Пообещать мешок золота, мисс Вселенную в жены и освобождение от налогов на всю оставшуюся жизнь, – оживился мой визави. При ближайшем рассмотрении он казался странно возбужденным, как будто принял грамм двести без закуски. А закуски на столе действительно не было. Впрочем, как и спиртного. Только одинокое меню.

– Такую ерунду не обещаю, – фыркнула я, и по блеску в его карих с прищуром глазах поняла, что крючок проглочен. Осатаневший от ожидания мужчина согласен выслушать любую чушь, лишь бы не посматривать нервно на часы через каждые тридцать секунд.

– Руку давайте, – проворчала я. – Да не эту. Правую.

Он послушно протянул правую руку ладонью вверх. Линии сплетались на ней в причудливую схему, прочесть которую я при всем желании не могла. Тетя Роза никогда не учила меня гаданию по руке. Только на картах.

– Деньги вперед, – безапелляционно заявила я. – А то будущее как в тумане.

– Э нет, черноголовая, – подрагивающие губы растянулись в ухмылке. – Ты мне сначала про прошлое расскажи. За каждый правильный ответ с меня… десять рублей.

– Грабеж! – возмутилась я, чуть не носом уткнувшись в широкую ладонь. – Полтинник, не меньше!

– Двадцать пять.

– Согласна.

Оторвавшись от ладони, я взглянула в слишком серьезное лицо «менеджера», за которым без труда угадывался еле сдерживаемый смех, и расплылась в широкой улыбке. Похоже, нам обоим начинало нравиться происходящее. Не знаю, как я выглядела в домашней футболке на голое тело и видавших виды джинсах, но он мне явно приглянулся. Хорошее у него было лицо: правильное, мужское. Без намека на инфантильность или развязность, не побитое алкоголизмом… Стрижка аккуратная, рыжеватые волосы чуть вьются. Только суеты в движениях в избытке. Да еще этот лихорадочный блеск в глазах…

– Что же вы молчите, госпожа цыганка? Где она, вся правда про «что было»?

Издевается, паразит. Натурально издевается. Ну ничего, сейчас он у меня получит. Правда, что именно получит, я еще не придумала и, чтобы оттянуть время, снова уставилась на его ладонь. Скажу: вы женаты – рассмеется. Кольцо на пальце само за себя говорит. Скажу: на днях вы упали – расхохочется. Ссадина на ладони красноречивее всяких линий. Кстати, о линиях. Вот эта – линия жизни. Точно знаю. В журнале женском высмотрела. Ну и длинная она у него! До ста лет жить будет, не иначе…

– Ангел смерти меч свой занес, – неожиданно сказала я, с усилием отрывая взгляд от пересекающей ладонь полоски. – Отдашь все, что есть сейчас при тебе, – откупишься.

Он застыл с полуоткрытым ртом, так и не успев выдать в мой адрес очередную колкость.

– Откупись, – продолжал я, с трудом узнавая свой изменившийся голос. И откуда в нем взялся этот ощутимый медный гул, точно отзвук далекого колокола? – У тебя семья. Что они будут делать без кормильца? Отдай деньги.

«Мама дорогая, что я говорю?! Я ведь совсем не то хотела сказать. Точнее, вообще ничего говорить не собиралась. Что я делаю? И что делает он?!»

Мужчина, не мигая, глядя мне в глаза, вытащил из внутреннего кармана пиджака пухлое кожаное портмоне и медленно начал расстегивать его плохо гнущимися пальцами. Кнопка замка с трудом, но все же поддалась. И на золотистую скатерть одна за другой стали ложиться зеленые бумажки. Наши и заокеанские.

– Леша! Что ты делаешь?! – изумленный женский возглас сорвал наваждение, как срывает ноябрьский ветер последние листы с осиротевшей ветки. И время вновь потекло по обычному руслу.

– Я… – Мужчина растеряно смотрел на стопку купюр, лежащую передо мной, и лихорадочно пытался собраться с мыслями.

– Почему ты даешь деньги этой…

Тут меня отпустило оцепенение, и я сумела слегка повернуть голову, чтобы увидеть молодую симпатичную женщину, удивленными глазами взирающую на место преступления. Конечно, преступления! «Применение гипноза в целях мошенничества…» Статья… УК РФ. До…. лет лишения свободы. Мне на курсах по гипнозу это очень доходчиво объяснили. Мама дорогая!..

– Все нормально, Саша. Не волнуйся. Я ей всего лишь аванс выдавал.

Ответ мужчины так поразил меня, что я даже подавилась словами покаяния, готовыми было сорваться с пересохших губ. Какого черта! Почему он сказал это? Ничего не понимаю. Но пока глаза мои недоуменно хлопали, состязаясь в скорости с крутившимся над головой вентилятором, руки небрежно смахнули деньги в сумочку.

– Какой аванс, Алексей? – женщина немного сбавила тон, и, опустившись на стул рядом с мужем (ясно, что с мужем, а то с кем же?), кинула на меня исподлобья бронебойный взгляд. – Ты с ума сошел! И кем же ты ее нанимаешь? За такую бешенную сумму?!

– Пусть сама скажет, – раздражено дернул плечом Алексей, так молниеносно ставший моим работодателем.

И что мне оставалось делать? Только, сказать правду.

– К вашему сведению, Александра э…

– Геннадьевна, – подсказал Алексей и неожиданно хохотнул.

– К вашему сведению, Александра Геннадьевна, – продолжила я, стараясь натянуть на лицо невозмутимую маску, – у меня очень интересная профессия. И она, безусловно, стоит тех денег, которые ваш муж мне заплатил. Я…

Тут я сделала эффектную паузу, и, набрав побольше воздуха, объявила:

– Телохранитель.

Сказать, что мне удалось их огорошить, значит ничего не сказать. Невозмутимость медленно сползала с лица Алексея, уступая место полному непониманию. Я шучу? Продолжаю начатую игру? Издеваюсь над ним? Ведь не может быть, что я на самом деле…

– Телохранитель? – переспросила молодая женщина, нервно одергивая ослепительно белый пиджачок. «Проститутка. Журналистка. Дизайнер, – мелькали на хорошеньком женском личике подходящие для меня профессии. – Допускаю даже историка. Но телохранитель? Не может быть!»

– Да, телохранитель, – с оттенком превосходства хмыкнула я, и дабы не грешить против истины, уточнила: – Детский.

– О, господи! – Краски поблекли на лице Александры Геннадьевны, и буквально через пять секунд она уже состязалось в белизне со своим нарядным пиджачком. – Неужели ты думаешь, что они могут… Они уже угрожали? Леша, я боюсь!

– Успокойся, Саша. – По тому, с каким трепетом Алексей обнял жену, я поняла, что ей на долю выпало нечто мне в принципе недоступное – настоящее семейное счастье. – Успокойся. Никто нам не угрожал. Это на всякий случай. Ты же понимаешь, что риск есть всегда… Особенно в таком деле. Все будет в поря…

Сначала мне показалось, что сидящий напротив Алексей увидел позади меня нечто ужасное – так округлились у него глаза. Но когда я молниеносно обернулась, то ничего подозрительного не заметила. Кроме заинтересованного лица гулящей девицы, которая даже рот приоткрыла, глядя на что-то оставшееся за моей спиной. А так как за спиной у меня остался Алексей, я рывком вернулась в исходное положение. Но не увидела ни его, ни Александры.

– Леша! Лешенька-а, что с тобой?! – донесся до меня ее истерический вскрик откуда-то снизу.

Стремительно пав на четвереньки, я увидела неподвижного лежащего на полу Алексея, и трясущуюся как в лихорадке Сашу. В голове закрутились сразу несколько мыслей: «Стреляли? С глушителем? Откуда? Куда попали? Почему нет крови?» Несколько грубо отстранив шокированную моим поведением женщину, я провела беглый осмотр и поняла, что ошиблась. Никто ни в кого не стрелял. Это обыкновенный обморок или что-то очень похожее на обморок. Фу, слава богу. А я уж думала, что моего новообретенного нанимателя шлепнули в присутствии телохранителя. Вот сраму было бы! Но почему же так сжимается сердце в предчувствии непоправимого? Я еще раз внимательно осмотрела Алексея, стараясь не обращать внимания на тихо подвывающую Сашу. «Скорую» и без меня вызовут. Только знаем мы, с какой скоростью эти «скорые» едут, – лучше понадеемся на самих себя. Для начала я стянула с Алексея галстук, расстегнула верхние пуговицы на мокрой от пота рубашке и повернула на бок – пусть подышит, пока еще может.

«Если ты ничего не сделаешь, это „пока“ быстро закончится», – вмешался внутренний голос. И я чувствовала, что он прав. Хриплое прерывистое дыхание Алексея не способствовало оптимизму. Что же с ним приключилось? Инфаркт? Инсульт? Почему мне кажется, что я подобное уже видела? Но прежде, чем ответ выкристаллизовался в моем сознании, я уже мчалась к своему столику, на котором так и стояла недопитая чашка «Капучино». Однако сейчас меня интересовала не чашка, а блюдце. Точнее оставшиеся на нем два кусочка сахара. Будь благословенна моя привычка к несладкому кофе!

Стиснув сахар в кулаке, я со всех ног бросилась обратно и, разжав зубы Алексея попавшейся под руку чайной ложкой, всыпала ему в рот три щепоти сладких крошек. Теперь все зависит от того, верна ли моя догадка. Если это действительно гипогликемическая кома, то мой сахар спасет ему жизнь. Именно так моя мама помогла одному старичку, внезапно упавшему посреди улицы. У него даже записка была в кармане: «Болею диабетом. Если упаду в обморок – дайте мне сахар». Два кусочка рафинада лежали тут же, в тщательно заштопанном кармане. Я, девчонка лет десяти, со смесью любопытства и страха наблюдала, как мама засовывает старичку сахар за щеку, как он приходит в себя и благодарит ее.

Но благодарности от обморочного Алексея мы так и не дождались. Зато дождались «скорую», неторопливо подкатившую к дверям кафе. Однако моему нанимателю повезло. В отличие от многих других, в этой «скорой» нашлось все, что нужно. И опытный врач, и необходимые лекарства, и даже тест на сахар. Который и доказал мою правоту.

– Вовремя вы ему сахар дали, – со снисходительностью мэтра кивнул врач на пришедшего в себя Алексея. – Он теперь каждый день свечки должен ставить за ваше здоровье. Вы спасли диабетика.

– Я просто была свидетелем похожего случая, – отмахнулась я, ловя на себе внимательный взгляд спасенного работодателя.

– Но Леша не диабетик! – возмутилась Александра, разрываясь межу чувством благодарности и самой обыкновенной ревностью.

– Провериться надо, – проворчал врач. – Бывает скрытый диабет.

– Неделю назад, мой муж прошел полное обследование, – переходя на официальный тон, заявила Александра, – Никакого диабета – ни явного, ни тайного – у него не обнаружили.

Но смутить эскулапа оказалось не так-то легко.

– Не знаю, не знаю. На вашем месте я бы обязательно обратился к эндокринологу.

– Обязательно обратимся, – тихим, но твердым голосом уверил его Алексей. – Большое вам спасибо.

Короткий кивок вместо «пожалуйста», и вот уже «скорая» исчезает за тучами пыли, оставляя нас наедине со смутными сомнениями.

– Ну, спасительница, – выдавил улыбку Алексей, – не будем время тянуть. Поехали знакомиться с объектом. Теперь ты понимаешь, Саша, как вовремя мы встретили…

– Нику Евсееву, – запоздало представилась я. – Детского телохранителя с семилетним стажем.

– Мое имя вы уже знаете, – мой работодатель хитро прищурился, – А теперь позвольте официально представить вам мою жену Александру Геннадьевну Стецову. По мужу – Панфилову. Думаю, что после сегодняшних событий вы можете звать ее просто Саша. А меня – Алексей. Спасение жизни лучше любого брудершафта.

«Вот хитрец, – подумала я, снова попадая под хмурый взгляд Александры. – Ловко он вывернулся. Даже фамилию свою сообщил, как заправский подпольщик. И правильно. Не хватало еще, чтобы жена догадалась, каким странным вышло наше случайное знакомство».

То, что я постоянно натыкаюсь на случайности, круто меняющие течение моей жизни, – неопровержимый факт. В данном случае все кончилось почти хэпиэндом. Встреча в кафе спасла Алексею жизнь, а мне подкинула необходимые деньги. Которые, кстати, придется отрабатывать, потому что халява и я – понятия несовместимые.

Пока я пыталась разложить ситуацию по полочкам, Алексей, опираясь на плечо, заботливо подставленное Сашей, осторожно поднялся. Они оказались почти одного роста, и я в тайне порадовалась, что на моих кроссовках не предусмотрены десятисантиметровые каблуки. Не люблю возвышаться над мужчинами больше, чем на полголовы.

– Ты ведь не сможешь вести машину, – нахмурилась Александра.

– Точно, – согласился Панфилов. – До сих пор голова чугунная. Как будто с похмелья. Не зря док сказал, что при резком падении сахара человек ведет себя как пьяный. И реакция неадекватная. Так что придется нам посидеть тут, пока в норму приду.

Так вот почему он отдал мне деньги! А я-то подумала, что за мои красивые гипнотические глаза!

– Давай, я машину поведу, – предложила Саша.

По тому, с каким трепетом это было произнесено, и по ответному вздоху Алексея, я догадалась, что за руль она садилась всего несколько раз. И так как рисковать мне сегодня больше не хотелось, поспешила предложить:

– Если вы, господин Панфилов, согласитесь быть моим штурманом, я с удовольствием подвезу вас, хоть это и не входит в обязанности телохранителя. Кстати, об обязанностях. Не могли бы вы поподробнее рассказать, в чем они будут заключаться?

– Расскажу, – заверил меня Панфилов. – Только не здесь.

Я молча кивнула и двинулась следом за пошатывающимся нанимателем, так неожиданно свалившемся на мою голову. Его новая «десятка» не произвела бы впечатления в большом областном центре, не говоря уж о столичных мегаполисах, но в этом заштатном городке пользовалась явной популярностью. Стоило нам выйти из кафе, как стайка мальчишек врассыпную бросилась прочь от машины, представив на наше обозрение весь набор нецензурных выражений, выведенных пальцами на утративших черный цвет запыленных боках. Не моет он ее что ли?

Махнув рукой на письменное народное творчество, Панфилов передал мне ключи, и жизнь снова стала прекрасной. Особенно когда включился кондиционер.

– Разворачивайтесь, – махнул мне Алексей с соседнего сидения, и я поняла, что придется выезжать из города. Что ж, хозяин – барин. И этот барин, отрешенно глядя в окно, рассказывал мне свою такую обычную историю.

Жил-был на свете хороший парень – Алеша, из интеллигентной семьи. И были у него золотые руки, светлая голова, любимая жена да сын-кровиночка. В общем, все как в сказке. Кроме, разумеется, денег. Ну разве можно их нынче заработать ударным инженерным трудом? Вот и Алеша решил, что нельзя. А потому запрятал свой красный диплом политехнического института в самый дальний шкаф однокомнатной квартиры и решил податься в бизнесмены. Восемь лет Алеша обильно и безрезультатно поливал трудовым потом ниву российского предпринимательства, пока наконец удача, совсем как избушка на курьих ножках, не повернулась к нему передом. И все благодаря одному доброму человеку, с которым я очень скоро познакомлюсь. Этот добрый человек, Виктор Игоревич Зацепин, будучи историком и краеведом, показал Алеше место, где еще до революции добывали самую настоящую живую воду. И везли ту воду и Москву, и в Санкт-Петербург, и вообще по всей матушке России. Так что Алеше Панфилову оставалось только взять участок земли, пробить скважину, купить итальянскую линию по розливу и угрохать все оставшиеся деньги на разрешения и взятки. Зато теперь минеральная вода «Панфиловская» приносила Алеше небольшой, но стабильный доход. В общем, и на жизнь хватало, и крупная «братва» на его малый бизнес не зарилась, пока…

– Дернул черт нашего мэра, – улыбка Алексея вышла уж чересчур кривой, – начать войну не на жизнь, а насмерть с игорным бизнесом. А точнее с человеком, который весь этот бизнес у нас «держит». С Иловским Петром Петровичем – честным предпринимателем с почти чистым прошлым.

– Вот именно «почти»! – нервно вставила Саша с заднего сиденья. – Все знают, что он не сидел только благодаря взяткам! И теперь он хочет…

– Погоди, Саш, – перебил ее Панфилов. – Хотеть-то он хочет. Но вот на что он ради этого готов пойти…

– Да на все! – Александра с каждой минутой заводилась все больше. – Если ты уже телохранителя для Пашки нанял…

– Для кого? – прозвучавшее имя вызвало у меня такое торнадо эмоций, что я чуть не задавила перебегавшую дорогу курицу.

– Для Пашки. Нашего десятилетнего оболтуса, – пояснил Панфилов и продолжил: – В общем, наш мэр… вон он, кстати…

Алексей махнул рукой, и я была осчастливлена лицезрением первого джентльмена Ухабовского района. С огромного рекламного щита на меня приветливо смотрел актер Ивар Калныньш, опираясь рукой на слоган: «Нашему району достойное будущее». Почему-то стало очень досадно. С таким лицом не в политику – в кино прямая дорога. И была бы у народного избранника всероссийская слава, а не призрачная власть в захолустном уезде…

Рекламная улыбка мэра уже припорошилась пылью, вылетевшей из-под наших колес, а я все никак не могла отделаться от этой мысли и сосредоточиться на рассказе Алексея. И удалось мне это, когда он уже красочно описывал свой разговор с владельцем всех окрестных казино.

– Постойте. Я что-то упустила, – пробормотала я. – Причем тут вы?

– При том, что, опережая готовящийся Указ президента об игорных зонах, мэр подписал постановление, запрещающее азартные игры в нашем Ухабове.

– И он до сих пор жив? – вырвалось у меня.

– Жив, – усмехнулся Алексей. – Потому что оставил Иловскому лазейку. Казино и автоматы могут работать, но не ближе чем в двенадцати километрах от городской черты.

– Ерунда какая! – фыркнула я. – Какую прибыль можно получить в двенадцати километрах от города?

– Мою, – Алексей дернул щекой, и я превратилась в слух.

– Дело в том, что по каким-то непонятным причинам народ наш азартные игры не жалует, – продолжал Алексей. – Иловский давно бы прогорел со своими казино, если бы километрах в одиннадцати от города не построили бы отели для наших российских рокфеллеров. Они не пустуют никогда – очень уж приглянулся уставшим от Ницц и Канар бизнесменам наш тихий околоток. Вот и вырос в бывшем заповеднике на берегу обалденно красивого озера этот вип-городок. Тишина. Благодать. И… Скука. Вот и зачастили богатые клиенты в Ухабов – приобщиться к порокам цивилизации. Им развлечение, Иловскому сверхприбыль…

– А теперь лавочку закрыли, – вставила Саша, неодобрительно сверкая глазами в затылок мужу. – И поэтому Иловский пришел к тебе…

– Зачем? – я все еще не понимала.

– Затем, уважаемая Ника, – Панфилов повернулся ко мне всем телом, – что мой земельный участок, находится как раз в двенадцати километрах от города. Затем, что там есть и свет, и водопровод и канализация. Затем, что вип-городок – на другой стороне озера. Затем, что лучшего места под развлекательный комплекс Иловскому не найти.

– И вы отказались уступить ему свою землю, – я, наконец, начала немного соображать. – Но ведь этот Иловский наверняка предлагал вам хорошие деньги. Почему вы отказались? Ведь вы отказались?

– Вот именно, отказался! – Саша была уже близка к истерике. – Дурак! На эти деньги мы могли бы в Москву переехать. И новое дело открыть!

– Успокойся, Сашка, – на этот раз голос Алексея звучал почти грубо. – Мы уже обсуждали это. Если бы Иловский вел себя не как упившийся барин, уверенный, что стоит ему потрясти у меня перед носом пачкой евро, и я на четвереньках за ними поползу, все могло бы быть по-другому.

– Все было бы по-другому, если бы ты не слушал своего Зацепина, раскрыв рот, как третьеклассник на сеансе стриптиза, – Саша все еще кипела праведным гневом. – Это он тебе голову заморочил своими идеями национального возрождения. Нравственностью. Честью и достоинством!

– Что плохого в чести и достоинстве? – на всякий случай я решила поддержать своего нанимателя. И пусть его супруга сверкает на меня глазами в зеркало заднего вида.

– А то, что Петя Иловский не привык, когда ему отказывают. – Похоже, Саша тоже не собиралась сдавать позиции. – Он будет добиваться своего – и добьется. Думаешь, один телохранитель сможет защитить Пашку, если Иловский решить его выкрасть, чтобы сделать тебя посговорчивей?

Вот тут она была права. И Алексей понимал это не хуже меня. Поэтому ответил:

– Я же говорил, что он не угрожал мне. И потом, сейчас не криминальные девяностые. Ему не нужна такая репутация. Он теперь человек публичный. Меценат. Детский фонд создал. Нет, он на такое не пойдет. Придумает, что-нибудь потоньше. Чужие руки привлечет… Так что я уверен, Пашке ничего не угрожает. А телохранитель – это на всякий случай. Такой который учесть нельзя.

– Леша, я все равно боюсь, – очень тихо сказал Саша.

И надо сказать, что все основания для этого у нее были. Потому что гипогликемическую кому, едва не унесшую ее мужа на тот свет, вызвал укол инсулина, который можно купить в любой аптеке. А иглы в инсулиновых шприцах сейчас такие тонкие, что сидящий рядом со мной мужчина даже не почувствовал укола. И умер бы через час после введения нужной дозы, не окажись меня рядом, потому что никаким диабетом не страдал. А получившая наследство вдова не смогла бы отказать господину Иловскому. И вскоре в двенадцати разрешенных километрах от Ухабова на берегу озера вырос бы русский Лас-Вегас районного масштаба.

– Вот здесь сверните, – Панфилов указал на убегавшую за пригорок грунтовую дорогу.

И я, послушно съехав с асфальта, погнала «десятку» по красноватой, сухой как пепел, земле. Разговор сам собой прекратился, и под одинокий рык мотора проносились мимо нас измученные жарой кусты, за которыми вперемешку теснились белые березовые и розовые сосновые стволы. Раскинувшийся вокруг лес казался светлым и радостным, но природным красотам не удавалось разогнать тучи, клубившиеся в душе. Вроде бы грех жаловаться: теперь я при деньгах, при работе… Только сердце почему-то упрямо отказывается верить в неожиданно наступившую светлую полосу.

– Посигнальте, – попросил Алексей, и я послушно нажала на клаксон, не понимая, кому и зачем мы гудим.

Неожиданно дорога сделала резкий поворот, за которым метрах в пяти притаился деревянный шлагбаум. Что есть силы вжав педаль тормоза, я успела предотвратить столкновение и мысленно отерла холодный пот. Не стоит в самом начале работы портить имущество нанимателя. Вот потом…

Потом из-за поворота появился бородатый мужчина. А я как открыла рот, чтобы о чем-то спросить Панфилова, так и не закрыла его, не отрывая от незнакомца удивленного взгляда. К шлагбауму подходил… мужик. Настоящий мужик из глухой деревни века девятнадцатого. В рубашке-косоворотке, отделанной ярко-красной вышивкой, и полотняных штанах, заправленных в короткие сапоги. В руке мужика поблескивал здоровенный топор, так и просящийся в дело.

– Привет, Леха! – осклабился мужик, и у меня отлегло от сердца.

– Здравствуй, Николай, – Панфилов распахнул дверцу и, сделав несколько шагов по чахлой травке, крепко стиснул свободную от топора руку.

Теперь я могла позволить себе получше рассмотреть странного крестьянина. Короткая густая борода, скрывавшая половину лица, была чуть темнее светлых выгоревших волос, довольно длинных и поэтому прихваченных, пересекавшей высокий лоб тесемкой. Ростом крестьянина Николая бог не обидел. Рядом с ним я могла бы позволить себе даже любимые десятисантиметровые шпильки. Борода делала его старше, но живые светло-серые глаза, окинувшие меня внимательным взглядом, выдавали истинный возраст – чуть меньше сорока.

– Вот, знакомься, – Алексей кивнул в мою сторону. – Ника Евсеева. Будет приглядывать за моим Пашкой. Что-то вроде телохранителя.

«Что-то вроде»! Мое возмущенно «пф», прозвучало на весь лес.

Николай понимающе улыбнулся и, не дожидаясь Панфилова, представился сам:

– Николай Чинаров, вожатый.

– Кто? – не поверила я, проносившая красный галстук положенные шесть лет. Очень уж не вязался образ вожатого с полотняными штанами и густой бородой крестьянина Николая.

– Вожатый-вожатый, – очень серьезно подтвердил Панфилов. – Сейчас сами все увидите.

Немного выбитая из колеи, я двинулась следом за Панфиловым и Николаем, не забыв тщательно закрыть машину. Саша шла за мной, и от ее неодобрительных поглядываний нестерпимо чесалась моя чувствительная спина.

Когда густые кусты, уступив место невысокой траве, открыли передо мной шершавые бока двух натуральных русских изб, я уже не знала, что и думать. А когда разглядела за избами длинный двухэтажный дом с белыми колоннами и огромными вазами, живописно обрамляющими парадный вход, вообще засомневалась в реальности происходящего. Тем более что навстречу нам из одной избы высыпала ватажка крестьянских тинэйджеров обоего полу. Мальчишки – в таких же, как у Николая рубахах и штанах, а девочки – в разноцветных сарафанах и с красными лентами в туго заплетенных косах.

Что делала помещичья усадьба здесь, в начале двадцать первого века, оставалось только гадать. Но гадала я не долго. Сжалившийся надо мною Панфилов снизошел наконец до объяснений:

– Вообще-то это – музей. Музей одной отдельно взятой помещичьей усадьбы. Виктор Зацепин, историк и фанат, с моей помощью осуществил свою давнюю мечту. Здесь действительно когда-то была усадьба. Остались кое-какие материалы, фотографии. Правда, дом и избы пришлось строить заново, но зато утварь и мебель самые настоящие. Собирали по всему району. Ну да вы сами потом посмотрите.

– А… – я растеряно указала на шушукающихся подростков.

– А это наши пионеры, – рассмеялся Николай, любуясь моим ошарашенным видом. – Леха тут на лето этнографический лагерь организовал. Бесплатный. Чтобы подрастающее поколение к наследию предков приобщалось.

Эти слова вызвали кривую усмешку на симпатичном Сашином лице. Она даже отвернулась, чтобы не смотреть на Николая, весело мне подмигивающего. Похоже, ее раздражало здесь все, включая вполне современно одетого человека, вышедшего из «помещичьего» дома.

– А это наш идейный вдохновитель, уездный предводитель команчей – Виктор Игоревич Зацепин. Барин, короче, – объявил Николай и шутовски поклонился подошедшему мужчине.

Виктор Игоревич и впрямь выглядел барином. Поскольку был упакован в элегантный темно-серый костюм, имел бородку «а ля Чехов» и донельзя напоминающие пенсне круглые очки. Аккуратно зачесанные темные волосы основательно мелировала благородная седина, и с первого взгляда становилось ясно, что «барин» уверенно приближается к пятидесятилетнему рубежу. Но фигура подтянутая, я бы даже сказала «с выправкой», хотя была уверена, что этот человек не имел никакого отношения к армии.

– Здравствуйте, – он четким движением склонил голову, разве что каблуками не щелкнул.

– Добрый день. – Я немного замялась, не зная, как отвечать на столь изысканное приветствие, и чувствуя себя очень неуютно под оценивающим прищуром Зацепина. – Ника Евсеева. Телохранитель.

Густые брови Зацепина изогнулись удивленным домиком, и Алексей вынужден был в нескольких словах обрисовать ситуацию. Достаточно тихо, чтобы навострившие уши подростки при всем желании не смогли ничего разобрать. Зацепин озабочено покачал головой.

– Ты полагаешь, что серьезной опасности нет?

– Почти уверен. Но береженого Бог бережет. У тебя найдется отдельная комната для Ники Валерьевны?

– Конечно, я…

– А где обитает мой подопечный? – вмешалась я.

– Там, – Алексей указал на левую избу. – Там у нас все мальчишки обитают. А в другой избе – девочки.

– Не пойдет, – я решительно замотала головой. – Нам нужна отдельная комната на двоих. Иначе я не ручаюсь за безопасность вашего сына.

Панфилов не ожидал от меня такой отповеди. Игра, начатая им в кафе, ради сохранения собственного лица оборачивалась чем-то серьезным и даже пугающим. Наверное, он уже двадцать раз пожалел о своем решении, но и я не привыкла выполнять свою работу спустя рукава. Нанял телохранителя – будь любезен создать условия.

Зато вожатый Николай посмотрел на меня с уважением и предложил:

– Можно мою комнату занять. А я к пацанам переберусь.

– Не надо, – отмахнулся Зацепин. – Освободим чулан. Он как раз подойдет.

Хмурый Алексей молча кивнул и спросил:

– А где сам виновник переполоха? Надо его с Никой познакомить.

– На кухне картошку чистит, – улыбнулся Николай.

– Опять проштрафился? – Алексей насупился еще больше. – Что на этот раз?

– Все нормально, Леха, – успокоил Чинаров. – Сегодня он дежурный.

– Ну, тогда мы точно голодными останемся, – улыбнулся Зацепин. – Паша может на какую-нибудь фигуристую картофелину заглядеться и про все забыть. Он у тебя мечтатель.

– Мечтатель, – подтвердил Алексей без всякого выражения, а я почувствовала, как стоявшая за спиной Саша съежилась, будто в ожидании удара.

Видимо, и Николай ощутил возникшую неловкость и спешно засобирался:

– Ну, я пойду чулан освобождать.

– А я, – стряхнул оцепенение Панфилов, – покажу Нике Валерьевне окрестности.

– Только не задерживайся, – тихим голосом попросила мужа Саша.

Он молча кивнул и повлек меня по утоптанной тропинке в обход «помещичьего» дома. В воздухе отчетливо повеяло влагой, и сквозь березовые стволы проглянула отраженная синева июльского неба, слегка исковерканная рябью. Озеро. Оно оказалось действительно большим. Надо будет выпытать у Панфилова, как называется. Но пытать почему-то стали меня.

– Что вы со мной сделали там в кафе? – Алексей стоял немного выше и поэтому мог буравить меня взглядом, не задирая головы.

– Ничего, – смутилась я, поскольку сама себе не могла внятно разъяснить происшедшее. – Просто хотела вас попугать. Очень уж вы меня достали своими подколами. Я сама чуть со стула не упала, когда вы деньги выложили.

– Не понимаю… – Алексей рассеянно провел рукой по глазам.

– Я тоже не понимала. Пока не догадалась, что у вас гипогликемическая кома. Один из признаков ее приближения – спутанность сознания. Человек ведет себя как пьяный и не отдает отчета своим действиям. Ваш поступок я могу объяснить только так.

– Ну, допустим. – Панфилов прикурил и глубоко затянулся. – А теперь дайте мне сюда ваш паспорт и документ, удостоверяющий, что вы действительно телохранитель.

Что ж, лучше поздно, чем никогда. Немного порывшись в сумочке, я вытащила паспорт вместе с вложенной лицензией и протянула своему нанимателю. Он внимательно просмотрел документы и вернул мне со словами:

– Деньги можете оставить. Все-таки я вам жизнью обязан, а она дорогого стоит. Что же касается вашей «работы»… Сегодня пятница. До понедельника вы будете приглядывать за Пашкой. А потом – адью.

– Но почему?

– Потому, что когда я говорил жене, что нанял вас, судя по всему, находился в неадекватном состоянии. Моему сыну не нужен телохранитель. Я уверен. Но раз уж так вышло, доиграем эту комедию до конца.

– Вы уверенны, что телохранитель не нужен? – нахмурилась я. – Вы же умный человек и понимаете, что не случайно чуть не отдали богу душу.

– Откуда вы знаете, умный я или нет? – усмехнулся Панфилов и уже серьезно добавил: – Вы правы, это не случайность. Именно поэтому в понедельник в ваших услугах уже не будет необходимости. Я дам Иловскому то, что он хочет. Жизнь, сами понимаете, дороже. Моя и моих близких.

– Клиент всегда прав. Только предупреждаю: я не привыкла халтурить. До понедельника я отвечаю за безопасность вашего сына. Поэтому прошу внушить ему, что он должен слушаться меня беспрекословно. Не знаю, под каким соусом вы это подадите.

– Договорились. А теперь мне нужно возвращаться в город. Николай все вам покажет и ответит на все вопросы. С Пашкой я переговорю. Будет шелковый.

И опять мальчишеское имя резануло по сердцу. Хорошо, что я буду слышать его всего три дня.

– Вечером я вернусь, – сообщил Алексей. – У нас много дел. Бал на носу.

– Какой бал?

– Самый обыкновенный. Думаете, мы детей только крестьянских робах ходить заставляем? Нет. Утром дрова колоть, огород копать, белье стирать. А вечером танцы, английский, французский, этикет. В общем у нас все гармонично.

– И почему бедные дети от вас не сбегут. – Сарказм в моем голосе бил через край. – Как вы вообще их уговорили вырядиться в это тряпье?

– Без особого труда. – В карих глазах Панфилова закружили хоровод озорные чертики. – Им нравится такой маскарад. К тому же их сюда никто силком не тащил. Все сугубо добровольно. Мы даже лагерь как таковой не организовывали – слишком много бумажной волокиты и проблем: всякие там СЭС, департаменты образования и т. д. и т. п. Просто у Виктора Зацепина нашлись друзья, которым понравилась идея такого национально-патриотического воспитания. Вот они своих детей к нам и определили. Все на честном слове.

– А не дай бог случится что? – не сдавалась я, вспоминая свое пионерское детство. Были у нас и несчастные случаи, и криминал…

– Да у нас тут тихо, – беспечно отмахнулся Алексей. – Правда, мою скважину и линию по розливу мужики из соседней деревни раза три поджигали, но это у них обычай такой. Не только меня жгли. Всех фермеров в округе по три раза подпаливали. Если не сбегали к чертовой матери – оставляли в покое. Но это из-за классовой неприязни. А тут – музей. Денег не приносит. Сами деревенские не один экспонат сюда притащили. Молодежи в деревне нет. Хулиганить некому. Так что все тихо и гладко. Для охраны одного Николая за глаза хватает. Он, кстати, в десанте служил. А тут еще увлекся особым видом единоборства. Русский бой называется. Может, слышали?

– Нет. Не слышала.

– Значит услышите. И увидите. Чинаров наших пацанов тренирует. А вы сами-то владеете чем-нибудь? Все-таки профессия обязывает…

– Владею, – раздражено буркнула я, краснея под оценивающим взглядом до сих пор сомневающегося во мне Панфилова.

– Угу, – неопределенно буркнул тот, заметив мое раздражение. – В общем, мы договорились. В понедельник будете свободны. А до тех пор можете работать или делать вид, что работаете. А сейчас мне пора возвращаться в город. Идемте.

Я шла за Панфиловым, в который раз поражаясь превратностям собственной судьбы. Но деньги в сумочке требовали отдачи. Никогда не шло мне впрок даровое счастье. Вот и Павел Челноков тоже… Мне сразу следовало бы это понять и не доводить дело до греха. В смысле, до свадьбы.

Мы вернулись на утоптанную площадку перед «помещичьим» домом. И вскоре Панфиловская «десятка» увозила его вместе с женой и присоединившимся к ним Зацепиным в славный город Ухабов. А я осталась наедине с десятилетним Пашкой Панфиловым, неприязненно взирающим на меня из-под насупленных бровей.

– Не нужна мне нянька, – заявил малолетний упрямец, срезая с картошки стружку толщиной в сантиметр. – И врать мне не надо. Какая вы телохранитель? У вас даже оружия нет.

Жаль, что моя «Беретта» осталась у Виталия, а то помахала бы перед носом маловерного пацаненка, презрительно крутившего веснушчатым носом. Светлые почти льняные волосы ежиком топорщились почти по всей голове, лишь на затылке в угоду мальчишеской моде было оставлено несколько длинных вьющихся прядей. Что вместе с русской рубахой, из ворота которой торчала загорелая мальчишеская шея, смотрелось немного дико. Он еще раз неприязненно глянул на меня серыми, почти прозрачными глазами и демонстративно отхватил от клубня почти треть. Что ж придется налаживать контакт без помощи оружия. И, вместо того чтобы продемонстрировать кое-что из своего арсенала я предложила:

– Давай помогу.

Не дожидаясь ответа, я уселась на табуретку рядом с горе-дежурным и, вытащив из сумочки перочинный нож, с энтузиазмом принялась за привычное дело.

– Классно у вас получается, – удостоилась я похвалы своего подопечного. – Спасибо. Скажите, а Ника это сокращено от Никита?

– Нет, – я сделала вид, что не заметила подкола. – Это в честь богини победы. Была такая у древних греков. С крыльями. И без головы. Хочешь, расскажу?

Пока маленький Павел, навострив уши и раскрыв рот, слушал лившиеся из меня могучим потоком мифы Древней Греции, я усиленно пыталась задушить в зародыше мысль о том, что безголовая богиня кого-то мне очень напоминает. Где была моя голова, когда я одна отправилась на охоту за прячущимся в кустах Виталием? Как меня угораздило потерять ее в поезде? Почему эта самая голова упрямо качается из стороны в сторону, как только в нее закрадывается мысль плюнуть на все и набрать на мобильнике номер Павла Челнокова.

Нож вдавился в картофелину с такой силой, что, развалив ее пополам, глубоко врезался мне в ладонь. Хорошо, что я его давно не точила, иначе порезалась бы до кости. Но Пашке хватило и этого. Увидев алый ручеек, стекающий по моей кисти, он стал белее стен кухни, а потом закатил глаза и сполз на пол. Пришлось, чертыхаясь сквозь зубы, срочно шлепать его по щекам здоровой рукой. А потом с помощью подоспевшего Николая перевязывать упорно кровоточившую рану.

Наконец страсти улеглись, картошка почистилась, и я в сопровождении пришедшего в себя Пашки отправилась на экскурсию по музею. Гидом вызвался быть Николай. Мы бродили по оказавшимся многочисленными комнатам, и я постепенно утрачивала чувство реальности, как будто погружалась в тот недосягаемый, запыленный парой веков мир.

Веер. Даже духами до сих пор пахнет. В моей руке он ожил, дохнул в лицо эпохой, об уходе которой я всегда тайно сокрушалась. Глубоко в душе больным зубом задергался распятый компьютерным веком романтизм. Скользить в танце по навощенным паркетным полам, и чтобы проносились мимо язычки пламени сотен свечей, сливаясь в огненные ленты. И чтобы моя рука нежилась на его надежном плече, обтянутом форменным мундиром. И чтобы его рука робела на моей стянутой корсетом талии. И чтобы чуть хриплый голос повторял в такт музыке: «Ах, мадемуазель Ника, мадемуазель Ника… Ну какого хрена ты от меня опять сбежала?!»

Голос бывшего жениха, прозвучавший в сознании, был настолько реален, что я в испуге завертела головой, готовая наткнуться на его зеленые волчьи глаза, горящие убийственным презрением. Но наткнулась на экспонат. Казалось, эта старуха на полтора века уснула перед раскрытым настежь окном, положа одну руку на стоящую рядом прялку с куделью серой шерсти, а в другой намертво зажав черное от времени веретено. Выбеленная рубаха с тесемочками на рукавах, открывала иссохшие кисти, перевитые старческими венами. Из-под черной, в зеленую клетку поневы, складками ниспадавшей до пола выглядывали носки настоящих лаптей. Поневоле я подивилась мастерству сработавшего манекен. Такое сходство с человеком из плоти и крови просто в голове не укладывалось. Даже седая прядь, выбившаяся из-под головного платка, казалась самой что ни на есть живой. Хорошо, что морщинистые веки старухи закрыты, иначе…

– Ты кого привел, Коленька? – иерихонской трубой раскатилось по танцевальному залу, и на меня в упор взглянули маленькие карие глазки неожиданно зашевелившейся старухи.

– Прости, что разбудили, мать, – пробасил в ответ «Коленька», ничуть не удивившись ожившему манекену. – Это Ника Евсеева. Будет за Лехиным Пашкой приглядывать. Ты ее не обижай. Она хорошая.

– Вижу, какая она хорошая… – Пронзительные глазки опытными бурильщиками пробились к самым недрам моей души и уже хозяйничали там во всю. – Господи, и кому теперь только детишек доверяют – сиськи вон на просвет видать! Потому и живем в беззаконные времена…

– Ну чё ты так, мать… – вступился за меня Николай.

– А перед тобой только хвостом покрути, ты и лису в курятник запустишь. Кобель, – старуха зыркнула на Чинарова, так что тот покраснел даже сквозь бронзовый загар.

– Не-е-е, баба Степа, – неожиданно вступился за меня мой подопечный. – Она хорошая. Честное слово. Она мне кучу всего понарассказала и картошку помогла почистить. Даже порезалась сильно.

– Картошку почистить и то не может, бесстыдница городская, – продолжала ворчать баба Степа. – Да не стой ты столбом, как тебя… Ника! Покажь руку-та!

Понимая, что со старухой лучше не спорить, я протянула ей перевязанную Николаем ладонь, на которой сквозь бинты отчетливо проступало алое пятно.

– И перевязать-та толком не смогла, косорукая.

Ворчание старухи перешло в совсем неразличимое бормотание, а морщинистая кисть скользнула куда-то в складки поневы, извлекая из них маленький пузырек темного стекла. Пока я гадала, что она собирается делать, баба Степа сноровисто размотала бинт и от души плеснула мне на рану едко пахнущую жидкость.

– Блин! – возопила я, пытаясь выдернуть вмиг онемевшую от боли руку из лап бабушки-садистки. Но не тут-то было. Баба Степа держала крепко. Я не ожидала такой силы от этого божьего одуванчика, едва достигавшего макушкой мне до подбородка. Однако же!

– Вот как перевязывать надо, – как ни в чем не бывало, продолжала она ворчать, аккуратно наматывая бинт на невыносимо саднящий порез. – До свадьбы заживет. А теперь идите. Мне допрясть надо. А потом еще носки связать. Кыш отсюда, охальники.

– Отлично, – провозгласил Николай, едва мы вышли на широкое крыльцо с балюстрадой. – Вы ей понравились. Значит, спать теперь можно спокойно.

– Ничего себе, понравилась! – задохнулась я.

– Без балды, понравилась, – подтвердил Николай. – Стала бы иначе она с вами возиться – руку перевязывать.

– Да кто она вообще такая? – вырвался у меня крик души.

– Степанида Егоровна Силантьева – главный исторический консультант, – улыбнулся Чинаров. – Она и стирать наших отроков учит, и прясть, и ткать… В общем мастер на все руки. Она немного того. Не в себе. Так что вы на ее выходки внимания не обращайте. И не бойтесь – баба Степа безобидная. Так, поворчит немного для порядка, и все. А детей она любит.

– Она, что, из соседней деревни?

– Не совсем, – покачал головой Николай. – В лесу она живет. Здесь неподалеку. Избушка у нее на курьих ножках возле Черной горы стоит. Деревенские старушку побаиваются. Говорят, что ведьма.

– Ни фига она не ведьма, – вмешался молчавший доселе Пашка. – Клевая бабка. Она мне вчера синяк чем-то помазала. А сегодня его уже нет.

– Ну, не знаю, – не сдавалась я. – Может она и тихая сумасшедшая, но дети…

– Дети! – возмутился Николай, – Да когда я учился, в нашей школе столько учителей чокнутых было – мама не горюй. И ничего. А она, между прочим, еще с Великой Отечественной тут живет. Партизанила в этих лесах. Да так и осталась. Говорят, всю ее семью немцы сожгли. С тех пор она и тронулась. Жениха убитого уже шестьдесят с лишним лет ждет. Ходит и бормочет: «Он вернется, долгожданный мой. Обязательно вернется. А я его дождусь. Обязательно дождусь. И не помру, пока не увижу».

Солнце ли в этот миг спряталось за случайное облако, ветер ли с озера потянул осенней прохладой, только в сердце возник противный холодный комок и ни в какую не желал таять. Так всегда случалась, когда я примеривала на себя чужую судьбу. Смогла бы я жить, потеряв самых близких людей, шестьдесят лет изо дня в день ждать возвращения жениха, не в силах отомстить или забыть? Не знаю. И знать не хочу. А хочу завернуться с головой в одеяло и забыться крепким, исцеляющим душу сном. Жаль только, не могу. Суетливый Пашка, охранять которого мне предстоит целых три дня, уже бежал к избам, откуда гурьбой вываливались подростки, сменившие крестьянские рубахи на плавки и купальники.

– Николай Сергеевич, – загалдели они все разом, – пора!

Что именно «пора», догадаться было не сложно. И я могла только пожалеть себя – ведь купальника в моем распоряжении не имелось. А до понимания высокой культуры нудизма мне было еще далеко. Вот так и получилось, что я сидела на белом чистом песке, в тени высоких берез. А ребятня вместе со своим вожатым бултыхались в теплой воде умопомрачительно красивого озера. Жаль, что до сих пор не узнала, как оно называется, но, на мой взгляд, больше всего ему подошло бы название «Черное». Под высокими обрывами и в тени раскидистых ив, там, где мелкие волны не слепили солнечными бликами и небесным ультрамарином, озеро казалась совершенно угольным. Я даже набрала в ладони пригоршню пахнущей свежестью воды, чтобы разобраться в этом феномене, но сочащаяся сквозь пальцы влага была кристально прозрачна.

Я не стала доискиваться причин такого обмана зрения и сосредоточилась на моем подопечном, который в этот момент влезал на Николая. «Вожатый» стоял по грудь в воде и швырял за ноги взбирающуюся на него детвору. Детвора жизнерадостно пищала, а Николай пытался зашвырнуть следующего желающего как можно дальше. Тугие бугры мышц перекатывались по загорелым плечам, отвлекая меня от основного занятия – наблюдения за белобрысым Пашкой. Как ни странно, но «синдром первого дня» напрочь, позабыл о моем существовании. Вопреки обыкновению, я совсем не боялась. И с какой-то ленцой одним глазом окидывала подступающие к воде травянистые склоны, а другим следила за тем, как Николай высоко подкидывает Пашку, и тот с оглушительным воплем плюхается в воду. Не испугалась я, даже когда белобрысая голова не показалась на поверхности в положенное время. Слишком часто мои подопечные пытались меня таким образом поддразнить. Ждали, что телохранительница очертя голову бросится их спасать. Ха! Этот номер не пройдет. Хотя…

Все еще убежденная, что меня разыгрывают, я на всякий случай подошла к самому краю берега и уставилась на то место, где скрылся под водой мой подопечный. Раз, два, три, четыре… После двадцати я глубоко вздохнула. После тридцати, как была в джинсах и кроссовках, так и рванула в озеро, оставляя за собой шлейф хрустальных брызг. А вдруг он ударился на дне о корягу? Просто потерял сознание, ведь он так легко падает в обморок? Не добежав двух метров до ничего не понимавшего Чинарова, я нырнула и наугад закружилась, пытаясь ощупью отыскать исчезнувшего мальчишку.

Когда воздух в легких закончился, мне волей неволей пришлось вынырнуть за новой порцией кислорода. Вода, попавшая в мои широко открытые глаза, тщетно пытавшиеся разглядеть что-либо в пронизанной солнечными лучами толще, жгла не хуже кислоты. И потому я не сразу разглядела, что из-за плеча Николая осторожно высовывается белобрысая Пашкина голова. Но уж когда разглядела… Высшее педагогическое образование не помешало мне высказать все, что я думаю о маленьких засранцах, норовящих довести до инфаркта своих заботливых телохранителей. А также о великовозрастных придурках, которым косая сажень в плечах заменяет половину действующих мозговых извилин. И хотя Николай, в отличие от Пашки, жизнерадостно скалящегося из-за его спины, улыбался несколько виновато, кипевшая во мне обида грозила перерасти в настоящую вендетту.

Гордо тряхнув головой, я обдала «вожатого» россыпью сорвавшихся с волос брызг и направилась к берегу, храня оскорбленное молчание. Судя по донесшемуся из-за спины громкому плеску, проштрафившиеся любители розыгрышей следовали за мной по пятам. Николай что-то в полголоса выговаривал юному Панфилову, а меня потихоньку начинало трясти. Как всегда, когда опасность уже миновала и можно ослабить натянутые струной нервы, стресс выплескивался наружу мелкой противной дрожью.

– Ника Валерьевна… – донесся извиняющийся голос Чинарова.

Я резко развернулась и, не проронив ни слова, окатила пособника малолетнего провокатора взглядом, полным ледяного презрения. Ответный взгляд Николая никто не рискнул бы назвать презрительным. Скорее… Ну, конечно! Как же я могла забыть? Мокрая футболка облепила меня куда как плотно. И если учесть, что под ней ничего не было, то пожирающему меня глазами мужику было на что засмотреться.

– Всем из воды! – скомандовал Чинаров, с усилием отрываясь от созерцания моей ничего не скрывающей футболки. – Через пятнадцать минут, чтоб на тренировке были! Опоздавшим – двадцать отжиманий на кулаках.

Не слушая закономерного «ну, еще немножко, Николай Сергеевич, ну, пожалуйста!», Чинаров решительно зашагал по тропинке и вскоре скрылся из виду, даже не оглядываясь на семенящих следом подростков.

– Вы обиделись? Или испугались? – оставшийся на берегу Пашка неуверенно топтался на месте. – Ну и зря. Я плаваю как рыба. Даже лучше. И вообще, я не специально. Просто проверял, сколько могу под водой просидеть. А там на дне ухватиться не за что было. Вот и пришлось за ногу Миксера держаться.

– За чью ногу? – нахмурилась я, позабыв про обет молчания.

– Миксера, – охотно пояснил мне враз оживившийся мальчишка. – Мы так Николая Сергеевича зовем.

– Почему?

– Ну, он же Николай Сергеевич, – принялся втолковывать мне Пашка, на лице которого явно читались сомнения в моем умственном развитии. – Сокращенно Ник Сер. Только Ник Сер – это как-то стремно. Поэтому мы зовем его Миксер. Ну, и еще кое-почему. Сами скоро увидите.

Очевидно, на лице моем не высветилось жгучего желания вообще хоть на что-то смотреть, потому что Пашка снова посмурнел и спросил:

– Вы все еще сердитесь?

– Слушай меня внимательно, Павел Алексеевич Панфилов, – проникновенно сказала я, крепко сжав мокрую мальчишескую руку чуть повыше локтя. – Давай договоримся так. Если за те три дня, что мне предстоит тебя охранять, ты еще раз выкинешь что-нибудь подобное или просто ослушаешься меня…

– И что вы сделаете? – тут же взъерошился мой подопечный. – Ну, что?

– Я своими руками передам тебя тем, кто хочет тебя похитить, – страшным шепотом ответила я. – Честное телохранительское – передам. Причем бесплатно.

Что-то мелькнуло в лице десятилетнего мальчишки. Он даже не спросил меня, кто хочет его похитить и зачем. Может быть, потому, что не ждал от меня правдивого ответа. И правильно делал, что не ждал. Я и так допустила непоправимую ошибку. Вместо того чтобы озаботиться своей безопасностью, Пашка раздулся от гордости чуть не вдвое. А как же! Теперь он – фигура в пока еще непонятной, но очень интересной игре. Мама дорогая, если бы ты только знал мальчик, какая страшная и грязная это игра. И, слава богу, что благоразумие твоего отца прекратит ее раньше, чем на кон будет поставлена твоя жизнь. Слава богу…

– Что это? – выдернул меня из лабиринта раздумий мальчишеский голос.

Указательный палец с обкусанным ногтем некультурно показывал на мою шею, с которой я откинула волосы, чтобы как следует их отжать. Глаз на моем затылке от рождения не имелось. Но я прекрасно знала, что так заинтересовало моего подопечного. Пять бледно-розовых шрамов, разлиновавших мою шею чуть ниже затылка.

– Бандитские пули, – раздраженно буркнула я, поспешно опуская волосы.

– Ну да, – рассмеялся Пашка. – Так я и поверил! Ой, слышите? Тренировка начинается. Бежим! А то на кулаках будем отжиматься!

Он рванулся вперед, обдав меня песчаным душем, ударившим из-под босых пяток. И пока я взбиралась вверх по тропинке следом за припустившим во всю прыть мальчишкой, перед глазами, как наяву, стояла секретная лаборатория, из которой мне только по счастливой случайности удалось выбраться живой и почти невредимой. Шрамы, конечно, не в счет.

Шутки шутками, но нам действительно едва не пришлось отжиматься. Вожатый Николай, снова облачившийся в расшитую народную рубашку, сурово посмотрел в нашу сторону и укоризненно покачал головой. Он стоял, широко расставив ноги, на вытоптанной площадке перед пятью серьезными до невозможности тинэйджерами, ловящими каждое движение сенсея. Именно сенсея. Несмотря на русскую рубаху и непонятное название «русский бой». Все-таки крепко пустило в нас корни это самое заезжее карате. Перед началом тренировки он даже поклонился по-японски, прижав руки к туловищу. Хотя в такой одежде уместнее было бы отвесить земной поклон.

Ничего особенного я на этой тренировке не заметила. Чинаров учил ребят приемам рукопашного боя, которые сам постигал в наших доблестных ВДВ под руководством бравого капитана. До боли знакомые блоки, захваты, удары… И лишь три раза я вздернулась от неожиданности. Первый – когда Николай елейным голосом попросил меня продемонстрировать какой-нибудь прием, и я, категорически отказавшись, услышала презрительное хмыканье юного Панфилова. Второй – когда мой подопечный получил от «сенсея» удар в грудь, после которого мальчишка долго не мог перевести дух. И третий…

– Коленька, соколик, – ласково обратилась к Чинарову вынырнувшая из ближайших кустов Степанида Егоровна, – научи и меня, пожалуйста, как с иродом каким-нибудь сладить. Столько их развелось в последнее время, аж телевизор смотреть страшно. Да ты не бойся, не рассыплюсь. Я крепкая еще. Научишь?

– Э-э-э… – растерялся Николай. – Ты уж извини, мать. Не получится у меня. Ты только не сердись, Егоровна. Честное пионерское – не получится. Лучше я тебе свисток подарю. Если что – свисти погромче. А я прибегу и как-нибудь сам разберусь. Ну не обижайся, мать. Ну… Черт, ушла… Ладно, не отвлекаемся. Серега – твоя очередь: покажи на Сашке, как делается этот захват.

Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Ноги сами несли меня за угол «помещичьего» дома, где в старом плетеном кресле согнулась в три погибели Степанида Егоровна Силантьева. Одинокая русская бабка, которая на девятом десятке почувствовала, что защитить ее сегодня некому. И не приученная сидеть сложа руки, решила прибегнуть к помощи новомодных восточных единоборств. От солнца ли слезились прищуренные глаза, недобро сверкнувшие при моем приближении, или от старости, но мне почему-то захотелось опуститься у ее ног и положить голову на слегка подрагивающие колени. Как в далеком беззаботном детстве. Этого я, разумеется, не сделала, а, немного помолчав, сказала:

– Я могу вас научить. Если вы захотите, конечно.

– Учительница выискалась, – проворчала боевитая старуха, – Учи, коли не шутишь… Только ноги задирать не учи. Неприлично мне, старой, такие кренделя выделывать.

Неприлично! Я едва не подавилась улыбкой, пытаясь сохранить предписанное строгими японскими канонами спокойствие. Восьмидесятилетняя баба Степа не сказала: невозможно или трудно. Всего лишь «неприлично». Мне бы в ее годы такую бодрость если не тела, то духа.

– Вот так вставайте, – попросила я, на секунду высовываясь из-за угла и отыскивая глазами моего подопечного. – Для начала я вам самое простое покажу. Представьте, что я – ирод и хватаю вас вот так. А вам тогда нужно сделать вот так и вот так. Ручаюсь, он вас сразу выпустит.

– А если он с пистолетом? – поинтересовалась Егоровна и деловито направила на меня неизвестно откуда взявшуюся ложку.

– Тогда делаете так. Он просто не успеет выстрелить. Ну а потом пальцами в глаза и коленом по корню всех зол, – пояснила я, приведя бабу Степу в игривое расположение духа. Она даже позволила мне рассмотреть ее наследство, почерневшую от времени серебряную ложку. Мама дорогая, если кто-нибудь догадался, каких трудов мне – клептоманке со стажем, – стоило вернуть это сокровище в не по-стариковски крепкие руки.

– Ура!!!

Дружный вопль возвестил об окончании тренировки, и мимо нас горохом посыпались стосковавшиеся по воде мальчишки. Как будто не из нее час назад вылезли.

– Пора мне, – вздохнула баба Степа, утирая трудовой пот, бисеринками застывший на удивительно высоком лбу. Ее съехавшая на затылок цветастая косынка сейчас больше напоминала бандану, чем деревенский головной убор. – Девкам платья нужно помочь справить. А то пятница ох как быстро наступит.

– А при чем тут пятница? – не поняла я.

– Так ведь бал у нас в пятницу. – Степанида Егоровна даже согбенную спину распрямила. – Телевидение приедет снимать. Коленька говорит – ЧП областного масштаба! А платья-та девки сами должны сшить. Вручную. Чуть не месяц шьют, а до сих пор у кого подол не обметан, у кого рукав не пришит. Иголку держать как следует, и то не умеют. Вот оно воспитание нонешнее…

Неожиданно потеряв ко мне всяческий интерес, Егоровна развернулась и, бормоча под нос анафему современной молодежи, засеменила к «девчачьей» избе. А я поплелась на берег и, устроившись на раскалившемся чуть не до бела песке, снова не спускала глаз с орущего громче всех Пашки.

– Ты еще дуешься? – Чинаров присел рядом и заглянул в душу удивительно светлыми глазами. Его фамильярное «ты» я пропустила мимо ушей и подчеркнуто вежливо ответила:

– Вам, Николай Сергеевич, за такие шутки руки-ноги надо поотрывать. А если бы у меня больное сердце было?

– Ну ладно, проехали. – Чинаров энергично отмахнулся. То ли от атаковавшего его слепня, то ли от меня. – Могу я возместить моральный ущерб? У нас тут, конечно, сухой закон, но у меня есть…

Его жест был однозначен. Но я в ответ только покачала начинающей подсыхать головой.

– На работе не употребляю. А насчет морального ущерба… Сейчас самый ходовой товар – информация. Ею и расплатитесь.

– Согласен, – неизвестно почему просиял Николай и даже игриво подмигнул. – Что конкретно вам рассказать, гражданин начальник?

– Все.

И он рассказала все. Так что я примерно представляла себе, как встали фигуры на доске в черно-белую чашечку. Хотя по большому счету мне это не нужно. Ведь еще максимум два дня – и Панфилов договорится с большим игорным боссом. А значит, меня здесь уже не будет.

Так по наивности я считала. Но шло время, а мой наниматель никак не мог связаться с господином Иловским. И беспокойные дни моей службы прибавлялись один за другим. Беспокойные потому, что непоседливый Пашка Панфилов все время куда-нибудь норовил улизнуть, вынуждая меня таскаться за ним хвостиком. Я почти физически ощущала, как стягивается вокруг бизнесмена узел невидимых тревожных нитей. Приезжая в лагерь, Панфилов с каждым днем становился все мрачнее. А утром в пятницу наступил день долгожданного бала, о котором мне за неделю прожужжали все уши и юные «пионеры» и их вожатый, и даже Зацепин с Егоровной.

Глубокий порез на руке превратился в багровый шрам, но все еще продолжал саднить. И что-то неуловимое саднило в душе, заставляя меня даже в спокойные минуты, когда мой подопечный сидел напротив меня в чулане и слушал полюбившиеся мифы древних греков, подозрительно поглядывать по сторонам. Я сразу увидела, что приехавший утром Алексей Панфилов находился точно в таком же состоянии. И догадывалась почему. Похоже, он снова собирался звонить своему недругу и собирался с духом.

Мы поговорили ни о чем. Я даже не спросила, сколько еще будет продолжаться моя опека над вертлявым Пашкой, а все смотрела, как старательно Саша Панфилова отворачивается от снующего возле нас Чинарова. Не любит она его. И даже не слишком это скрывает. Или мне казалось, или между вожатым и женой его друга постоянно проскакивали какие-то искры. Но бизнесмен не замечал ничего, погруженный в тяжкие раздумья. С сыном он был подчеркнуто весел, со мною корректен, а с женой ласков. Но я-то видела, что внутреннее напряжение заставляет вибрировать каждую струнку его души. И не просто вибрировать – дрожать. Так и уехал – на подрагивающей в такт его состоянию «десятке», подняв за собой рыжие пылевые облака.

Панфилова действительно била дрожь. То есть это ему казалось, что била. На любящий и тревожный взгляд жены Саши он ничем не отличался сейчас от обычного Алешки. Может быть, только двигается чуть более скованно. Но это, наверное, последствия комы. Саша с усилием отогнала от себя эту мысль. Не нужно. Все в руке божьей: будет, как будет. Она даже усмехнулась про себя, привычно одернув любимый пиджачок. В последние годы мысль о Божьем промысле все чаще и чаще начала застревать в хорошенькой головке Панфиловой.

– Что он тебе ответил? – спросила она, кивая на стиснутый в руке мужа мобильник.

– Как обычно, ничего. – Поверить в спокойствие Алексея мешали только упрямые желваки, время от времени каменевшие на скулах. – Сказал, что сейчас не может обсуждать этот вопрос – слишком занят. Сказал, что в течение дня выберет время и сам со мной свяжется.

– Иловский сам с тобой свяжется? – нахмурилась Саша, чья внешность куклы Барби не раз обманывала тех, кто пытался ее обмануть. – Мне это не нравится. Что-то не так.

– Что-то не так, – повторил Алексей, погружаясь в глубокую задумчивость.

Но насколько «это не так», супруги даже не догадывались.

Неожиданно из-за угла коттеджа, который Панфиловы называли своим уже целых пять лет, появились двое неизвестных мужчин. Оба одинаково худощавые, одинаково седые и одинаково высокие. Но при этом никто не рискнул бы назвать незваных гостей даже дальними родственниками. Хотя по возрасту один другому явно годился в сыновья.

Над морщинами мужчины, шедшего чуть позади, время трудилось лет эдак девяноста. И своей работой могло заслуженно гордиться. «Божий одуванчик», – пробормотала про себя Саша, переводя взгляд на второго мужчину, на ходу прячущего мобильник в карман белых джинсов. «Старый больной волк», – охарактеризовал старика Алексей и следом за женой впился глазами в его более молодого спутника.

«Лет двадцать назад за ним девки табунами бегали, – Саша Панфилова с усилием отвела взгляд от лица приветливо улыбнувшегося мужчины. – И он бегал. Только, кажется, не за девками».

Алексею же мужчина в белых джинсах почему-то напомнил соседского добермана, не оправившегося от смерти хозяина и только по привычке охранявшего проданный другим дом.

– Доброе утро, Алексей Михайлович, – поздоровался «доберман» каким-то осипшим голосом.

– «И как это он простыть умудрился в такую жару? – мелькнуло в голове у Саши. – Мороженного, что ли, объелся?»

– Вы уж простите, что без приглашения, – между тем продолжал мужчина. – Но у нас к вам очень интересное предложение. Надеюсь, оно вас заинтересует.

– С чем пожаловали и кому обязан? – нахмурился Алексей, подивившись про себя, до какой степени продвинулся в постижении дворянского этикета, благодаря дурному примеру Виктора Зацепина.

– Разрешите представиться… – начал было «доберман».

Но тут Саша, тоже вспомнившая о хороших манерах, предложила:

– Пройдемте в беседку. Думаю, чашечка кофе никому не повредит.

Панфилов бросил на нее удивленный взгляд. Обычно супруга категорически отказывалась от высокого звания официантки и под любым предлогом покидала коттедж, когда деловые встречи происходили на их территории. А Саша все никак не могла отделаться от ощущения, что этих гостей нужно задобрить сразу. Особенно того, что помоложе. Она с удивлением обнаружила, что строит непонятному чужаку глазки, и, не дожидаясь ответа, пошла в дом.

– От кофе не откажемся, – запоздало кивнул «молодой». Старший же не произнес за весь разговор ни единого слова. В глубоко запавших глазах отчетливо просматривалось отражение вечного покоя, уверенно маячившего впереди.

– С чем пожаловали? – попугаем повторил Панфилов.

– Может, все-таки присядем? – вопросительно поднял бровь «доберман». – Сами видите, мой клиент – человек весьма преклонного возраста. И сегодня едва не попал в вашу местную больницу с сердечным приступом.

– Сюда, пожалуйста, – Алексей кивнул на притаившуюся за деревьями беседку и, на правах гостеприимного хозяина первым двинулся по выложенной крупным булыжником дорожке.

Когда визитеры удобно расположились в плетеных креслах, а Саша доставила на блестящем подносе все, что необходимо истинным знатокам кофейного напитка, неожиданно заговорил старик. Впрочем, с тем же успехом он мог и молчать. Саша и Алексей не поняли ни единого слова, поскольку изъяснялся «божий одуванчик» исключительно по-немецки.

– Господин Зольден говорит, – просветил удивленно замершую чету «доберман», – что от своих деловых партнеров не раз слышал хорошие отзывы о вашей чудо-воде. Он прибыл в Россию, чтобы вести с вами переговоры о создании на базе вашей линии крупного совместного предприятия и обеспечить «Панфиловской» выход на рынки Евросоюза.

– Подождите! – вскинул руки Панфилов. – Мне очень неприятно отказывать господину Зольдену, но он опоздал. Я продаю свой бизнес и переезжаю в Москву. Сделка будет заключена в ближайшее время, так что…

– Нет, это вы подождите! – рыкнул «доберман»-переводчик, но тут же спохватился и тихим проникновенным голосом продолжил: – Ведь вы еще не знаете, какие условия хочет вам предложить один из самых известных бизнесменов Баварии.

И быстро затараторил на немецком, то и дело по-собачьи заглядывая в глаза старику.

«Ну точно доберман», – внутренне улыбнулся Пранфилов. А вслух произнес:

– Боюсь, любые условия, которые мог бы мне предложить столь уважаемый коммерсант, для меня неприемлемы. Сожалею, господин…

– Штольц, – буркнул переводчик.

– К сожалению, господин Штольц, я должен просить вас перевести мой отказ господину Зольдену, вместе с заверениями в моем глубоком уважении…

– Вы не хотите даже выслушать условия?

– Вы правы, не хочу.

Штольц снова повернулся к нахмурившемуся старику и разразился настоящей речью. Саша и не подозревала, что одно предложение можно переводить так долго. А в чем она была почти уверена, так это в том, что «божий одуванчик» если не говорит по-русски, то понимает почти каждое слово. Проникновенный матерный диалог остановившихся у изгороди подростков вызвал на лице старика чуть ли не одобрительную улыбку.

Пока Саша пыталась понять, что же это значит и значит ли вообще, господин Зольден тяжело поднялся и, коротко поклонившись, шаркающей походкой двинулся к выходу.

– Я надеюсь, что вы передумаете, – очень серьезно сказал переводчик, проходя мимо Панфилова, – Вы даже представить не можете от чего отказываетесь. Вот вам номер моего мобильного. На всякий случай.

Между скучавшими без дела кофейными чашками опустился желтоватый листок визитки.

Конец ознакомительного фрагмента.