Пролог
Хвост кометы рассек утреннюю зарю. Красная полоса кровоточила, словно рана, на розовато-пурпурном небосклоне над утесами Драконьего Камня.
Мейстер стоял на овеваемом ветром балконе своих покоев. Сюда к нему прилетали вороны после долгих странствий. Они порядком загадили горгулий – адского пса и двуногого дракона, возвышавшихся на двенадцать футов по обе стороны от него, двух из тысячи изваяний, хранящих стены древней крепости. Когда мейстер впервые приехал на Драконий Камень, армия каменных чудовищ наводила на него оторопь, но с годами он к ним привык и думал о них, как о старых друзьях. Сейчас он вместе с горгульями взирал на небо с недобрым предчувствием.
Мейстер Крессен не верил в дурные предзнаменования. И все же… За всю свою долгую жизнь он не видел кометы столь яркой и такого жуткого цвета – цвета крови, пламени и заката. Может быть, горгульи видели? Они здесь пробыли гораздо дольше, чем он, и останутся здесь, когда его не будет. Если бы их каменные языки могли говорить…
Что за глупые мысли. Мейстер оперся на парапет. Внизу о берег било море, пальцы ощущали шероховатость черного камня. Говорить с горгульями и читать на небе приметы! Никчемный старик, впавший в детство. Неужели приобретенная тяжким опытом мудрость покинула его вместе со здоровьем и силой? Он мейстер, обученный и получивший нагрудную цепь в прославленной Староместской Цитадели. И все это ради того, чтобы теперь предаваться суевериям, словно невежественный крестьянин?
И все же, все же… Комета последнее время пылала даже днем, и бледно-серый дым поднимался над Драконьей горой позади замка, а вчера белый ворон принес из самой Цитадели давно ожидаемую, но оттого не менее устрашающую весть о конце лета. Предзнаменования слишком многочисленны, чтобы закрывать на них глаза. Знать бы только, что они означают.
– Мейстер Крессен, к нам пришли, – произнес Пилос мягко, словно не желая вторгаться в мрачные думы старика. Знай он, какая чепуха у старца в голове, он заорал бы в голос. – Принцесса хочет посмотреть белого ворона. – Пилос, всегда точный в словах, называет ее принцессой, поскольку ее лорд-отец теперь король. Король дымящейся скалы посреди соленого моря, но тем не менее король. – С нею ее дурак.
Старик повернулся спиной к рассвету, придерживаясь за дракона, чтобы не упасть.
– Проводи меня до стула и пригласи их сюда.
Пилос, взяв Крессена за руку, ввел его в комнату. В молодости Крессен был скор на ногу, но к восьмидесяти годам ноги стали подкашиваться под ним. Два года назад он упал и сломал себе бедро, которое так и не срослось как следует. В прошлом же году, когда он занемог, Цитадель прислала сюда Пилоса – всего за несколько дней до того, как лорд Станнис закрыл остров… чтобы помогать Крессену в его трудах, так было сказано, но Крессен-то знал, в чем дело. Пилос должен заменить его, когда он умрет. Крессен не возражал. Надо же кому-нибудь занять его место – и случится это скорее, чем ему бы хотелось.
Младший мейстер усадил его за стол, заваленный книгами и бумагами.
– Приведи ее. Негоже заставлять леди ждать. – Он махнул рукой, чтобы поспешали, – слабый жест человека, не способного более спешить. Кожа его сморщилась, покрылась пятнами и так истончилась, что под ней виднелись жилы и кости. И как они дрожали теперь, эти руки, некогда столь ловкие и уверенные…
Пилос вернулся с девочкой, робеющей, как всегда. За ней, подскакивая боком, как это у него водилось, тащился ее дурак в потешном колпаке из старого жестяного ведра, увенчанном оленьими рогами и увешанном коровьими колокольцами. При каждом его прыжке колокольчики звенели на разные лады: динь-дон, клинь-клон, бим-бом.
– Кто это жалует к нам в такую рань, Пилос? – спросил Крессен.
– Это мы с Пестряком, мейстер. – Невинные голубые глаза смотрели на него с некрасивого, увы, лица. Дитя унаследовало квадратную отцовскую челюсть и злосчастные материнские уши, а тут еще последствия серой хвори, едва не уморившей ее в колыбели. Одна щека и сторона шеи у нее омертвела, кожа там растрескалась и лупится, на ощупь словно каменная и вся в черных и серых пятнах. – Пилос сказал, что нам можно посмотреть белого ворона.
– Ну конечно, можно. – Разве он мог в чем-нибудь ей отказать? Ей и так слишком во многом отказано. Ее зовут Ширен, в следующие именины ей исполнится десять лет, и она самый печальный ребенок из всех детей, которых знал мейстер Крессен. «Ее печаль – это мой позор, – думал старик, – еще одна моя неудача». – Мейстер Пилос, сделайте мне одолжение, принесите птицу с вышки для леди Ширен.
– С величайшим удовольствием. – Пилос – учтивый юноша. Ему не больше двадцати пяти, но держится он степенно, как шестидесятилетний. Ему бы чуточку больше юмора, больше жизни – вот то, чего здесь недостает. Мрачные места нуждаются в свете, а не в серьезности, Драконий же Камень мрачен как нельзя более: одинокая цитадель, окруженная бурными солеными водами, с дымящейся горой на заднем плане. Мейстер должен ехать, куда его посылают, поэтому Крессен прибыл сюда со своим лордом двенадцать лет назад и служил ему усердно. Но он никогда не любил Драконий Камень, никогда не чувствовал здесь себя по-настоящему дома. В последнее время, пробуждаясь от беспокойных снов, в которых ему являлась красная женщина, он часто не мог сообразить, где находится.
Дурак повернул свою пятнистую плешивую голову, глядя, как Пилос поднимается по крутой железной лестнице на вышку, и его колокольчики зазвенели.
– На дне морском птицы носят чешую, а не перья, – сказал он. – Я знаю, я-то знаю.
Даже для дурака Пестряк являл собой жалкое зрелище. Может быть, когда-то над его шутками и смеялись, но море отняло у него этот дар вместе с доброй половиной рассудка и всей его памятью. Тучный и дряблый, он постоянно дергался, трясся и нес всякий вздор. Теперь он смешил только девочку, и только ей было дело до того, жив он или умер.
Безобразная девочка, печальный шут и старый мейстер в придачу – вот история, способная исторгнуть слезы у любого.
– Посиди со мной, дитя. – Крессен поманил Ширен к себе. – Сейчас совсем еще рано, едва рассвело. Тебе следовало бы сладко спать в своей постельке.
– Мне приснился страшный сон про драконов. Они хотели меня съесть.
Девочка мучилась кошмарами, сколько мейстер ее помнил.
– Мы ведь с тобой уже говорили об этом, – сказал он ласково. – Драконы ожить не могут. Они высечены из камня, дитя. В старину наш остров был крайней западной оконечностью владений великой Валирии. Валирийцы возвели эту крепость и создали каменные изваяния с искусством, которое мы давно утратили. Замок, чтобы обороняться, должен иметь башни повсюду, где сходятся под углом две стены. Валирийцы придали башням форму драконов, чтобы сделать крепость более устрашающей, и с той же целью увенчали их тысячью горгулий вместо простых зубцов. – Он взял ее розовую ладошку в свои покрытые старческими пятнами руки и легонько пожал. – Ты сама видишь – бояться нечего.
Но Ширен это не убедило.
– А эта штука на небе? Далла и Матрис разговаривали у колодца, и Далла сказала, что слышала, как красная женщина говорила матушке, что это дракон выдыхает огонь. А если драконы дышат, разве они не могут ожить?
«Уж эта красная женщина, – уныло подумал мейстер. – Мало ей забивать своими бреднями голову матери, она еще и сны дочери должна отравлять. Надо будет поговорить с Даллой построже, внушить ей, чтобы не повторяла подобных историй».
– Огонь на небе – это комета, дитя мое, хвостатая звезда. Скоро она уйдет, и мы больше никогда в жизни ее не увидим. Вот посмотришь.
Ширен храбро кивнула:
– Матушка сказала, что белый ворон извещает о конце лета.
– Это правда, миледи. Белые вороны прилетают только из Цитадели. – Пальцы мейстера легли на его цепь – все ее звенья были выкованы из разных металлов, и каждое символизировало его мастерство в особой отрасли знания. В дни своей гордой юности он носил ее с легкостью, но теперь она тяготила его, и металл холодил кожу. – Они больше и умнее других воронов и носят только самые важные письма. В этом сказано, что Конклав собрался, обсудил наблюдения, сделанные мейстерами по всему государству, и объявил, что долгое лето наконец завершилось. Десять лет, два месяца и шестнадцать дней длилось оно – самое длинное на памяти живущих.
– Значит, теперь станет холодно? – Ширен, летнее дитя, не знала, что такое настоящий холод.
– Да, со временем. Быть может, боги по милости своей пошлют нам теплую осень и обильные урожаи, чтобы мы могли подготовиться к зиме. – В народе говорили, что долгое лето предвещает еще более долгую зиму, но мейстер не видел нужды пугать ребенка этими россказнями.
Пестряк звякнул своими колокольцами:
– На дне морском всегда стоит лето. Русалки вплетают водяные цветы в свои косы и носят платья из серебристых водорослей. Я знаю, я-то знаю!
– Я тоже хочу платье из серебристых водорослей, – хихикнула Ширен.
– На дне морском снег идет снизу вверх, а дождь сух, словно кость. Я знаю, уж я-то знаю!
– А у нас тоже будет снег? – спросила девочка.
– Да, будет. – (Хорошо бы он не выпадал еще несколько лет и недолго лежал.) – А вот и Пилос с птицей.
Ширен восторженно вскрикнула. Даже Крессен не мог не признать, что птица имеет внушительный вид: белая как снег, крупнее любого ястреба, с яркими черными глазами – последнее означало, что она не просто альбинос, а настоящий белый ворон, выведенный в Цитадели.
– Ко мне, – позвал мейстер. Ворон расправил крылья, шумно пролетел через комнату и сел на стол перед Крессеном.
– А теперь я займусь вашим завтраком, – сказал Пилос. Крессен, кивнув, сказал ворону:
– Это леди Ширен.
Ворон мотнул головой, будто кланяясь, и каркнул:
– Леди. Леди.
Девочка раскрыла рот:
– Он умеет говорить?
– Всего несколько слов. Я говорил тебе – они умны, эти птицы.
– Умная птица, умный человек, умный-разумный дурак, – сказал шут, побрякивая колокольчиками, и запел: – Тени собрались и пляшут, да, милорд, да, милорд. Не уйдут они отсюда, нет, милорд, нет, милорд. – Он перескакивал с ноги на ногу, бренча и трезвоня вовсю.
Белый ворон закричал, захлопал крыльями и взлетел на железные перила лестницы, ведущей на вышку. Ширен как будто стала еще меньше.
– Он все время это поет. Я говорила, чтобы он перестал, но он не слушается. Я боюсь. Велите ему замолчать.
«Вряд ли у меня получится, – подумал старик. – В былое время я заставил бы его замолчать навеки, но теперь…»
Пестряк попал к ним еще мальчишкой. Светлой памяти лорд Стеффон нашел его в Волантисе, за Узким морем. Король – старый король, Эйерис II Таргариен, который в то время не совсем еще лишился рассудка, послал его милость подыскать невесту для принца Рейегара, не имевшего сестер, на которых он мог бы жениться. «Мы нашли великолепного шута, – написал лорд Крессену за две недели до возвращения из своей безуспешной поездки. – Он совсем еще юн, но проворен, как обезьяна, и остер, как дюжина придворных. Он жонглирует, загадывает загадки, показывает фокусы и чудесно поет на четырех языках. Мы выкупили его на свободу и надеемся привезти домой. Роберт будет от него в восторге – быть может, он даже Станниса научит смеяться».
Крессен с грустью вспоминал об этом письме. Никто так и не научил Станниса смеяться, а уж юный Пестряк и подавно. Откуда ни возьмись сорвался шторм, и залив Губительные Валы оправдал свое имя. «Горделивая» – двухмачтовая галея лорда Стеффона – разбилась в виду его замка. Двое старших сыновей видели со стены, как море поглотило отцовский корабль. Сто гребцов и матросов потонули вместе с лордом Стеффоном и его леди-женой, и прибой долго еще выносил тела на берег близ Штормового Предела.
Шута выбросило на третий день. Мейстер Крессен был при этом – он помогал опознавать мертвых. Шут был гол, вывалян в мокром песке, кожа на его теле побелела и сморщилась. Крессен счел его мертвым, как и всех остальных, но, когда Джомми взял парня за лодыжки и поволок к повозке, тот вдруг выкашлял воду и сел. Джомми до конца своих дней клялся, что Пестряк был холодным, как медуза.
Никто так и не узнал, как провел Пестряк эти два дня. Рыбаки уверяли, что какая-то русалка научила его дышать под водой в обмен на его семя. Сам Пестряк ничего не рассказывал. Шустрый остряк-парнишка, о котором писал лорд Стеффон, так и не добрался до Штормового Предела; вместо него нашли другого человека, сломленного духом и телом, – он и говорил-то с трудом, какие уж там остроты! Но по его лицу сразу было видно, кто он. В вольном городе Волантисе принято татуировать лица рабов и слуг, и парень ото лба до подбородка был разукрашен в красную и зеленую клетку.
«Бедняга рехнулся, весь изранен и не нужен никому, а меньше всего самому себе, – сказал старый сир Харберт, тогдашний кастелян Штормового Предела. – Милосерднее всего было бы дать ему чашу макового молока. Он уснет, и все его страдания кончатся. Он поблагодарил бы вас за это, останься у него разум». Но Крессен отказался и в конце концов одержал победу. Впрочем, он не знал, доставила ли его победа хоть сколько-нибудь радости Пестряку – даже и теперь, много лет спустя.
– Тени собрались и пляшут, да, милорд, да, милорд, – пел дурак, мотая головой и вызванивая: динь-дон, клинь-клон, бим-бом.
– Милорд, – прокричал белый ворон. – Милорд, милорд, милорд.
– Дурак поет, что ему в голову взбредет, – сказал мейстер своей напуганной принцессе. – Не надо принимать его слова близко к сердцу. Завтра он, глядишь, вспомнит другую песню, а эту мы больше не услышим. – «Он чудесно поет на четырех языках», – писал лорд Стеффон…
– Прошу прощения, мейстер, – сказал вошедший Пилос.
– Ты забыл про овсянку, – усмехнулся Крессен – это было не похоже на Пилоса.
– Мейстер, ночью вернулся сир Давос. Я услышал об этом на кухне и подумал, что надо тотчас же оповестить вас.
– Давос… ночью, говоришь ты? Где он сейчас?
– У короля. Он почти всю ночь там пробыл.
В прежние годы лорд Станнис велел бы разбудить мейстера в любое время, чтобы испросить его совета.
– Надо было мне сказать, – расстроенно произнес Крессен. – Надо было разбудить меня. – Он выпустил руку Ширен. – Простите, миледи, но я должен поговорить с вашим лордом-отцом. Проводи меня, Пилос. В этом замке чересчур много ступенек, и мне сдается, что они назло мне прибавляются каждую ночь.
Ширен и Пестряк вышли вместе с ними, но девочке скоро надоело приноравливаться к шаркающей походке старика, и она убежала вперед, а дурак с отчаянным трезвоном поскакал за ней.
«Замки немилостивы к немощным», – сказал себе Крессен, спускаясь по винтовой лестнице башни Морского Дракона. Лорд Станнис находился в Палате Расписного Стола, в верхней части Каменного Барабана, центрального строения Драконьего Камня, – так его прозвали за гул, издаваемый его древними стенами во время шторма. Чтобы добраться до Барабана, нужно пройти по галерее, миновать несколько внутренних стен с их сторожевыми горгульями и черными железными воротами и подняться на столько ступенек, что даже думать об этом не хочется. Молодежь перескакивает через две ступеньки зараз, но для старика с поврежденным бедром каждая из них – сущее мучение. Ну что ж, придется потерпеть, раз лорд Станнис не идет к нему сам. Хорошо еще, что можно опереться на Пилоса.
Ковыляя по галерее, они прошли мимо ряда высоких закругленных окон, выходящих на внешний двор, крепостную стену и рыбацкую деревню за ней. На дворе лучники практиковались в стрельбе по мишеням, и слышались команды: «Наложи – натяни – пускай». Стрелы производили шум стаи взлетающих птиц. По стенам расхаживали часовые, поглядывая между горгульями на войско, стоящее лагерем внизу. В утреннем воздухе плыл дым от костров – три тысячи человек стряпали себе завтрак под знаменами своих лордов. За лагерем стояли на якоре многочисленные корабли. Ни одному судну, прошедшему в виду Драконьего Камня за последние полгода, не позволялось уйти с острова. «Ярость» лорда Станниса, трехпалубная боевая галея на триста весел, казалась маленькой рядом с окружавшими ее пузатыми карраками и барками.
Часовые у Каменного Барабана знали мейстеров в лицо и пропустили беспрепятственно.
– Подожди меня здесь, – сказал Крессен Пилосу, войдя внутрь. – Будет лучше, если я пойду к нему один.
– Уж очень высоко подниматься, мейстер.
– Думаешь, я сам не помню? – улыбнулся Крессен. – Я так часто взбирался по этим ступенькам, что знаю каждую по имени.
На половине пути он пожалел о своем решении. Остановившись, чтобы перевести дыхание и успокоить боль в ноге, он услышал стук сапог по камню и оказался лицом к лицу с сиром Давосом Сивортом, сходящим навстречу.
Давос был худощав, а его лицо сразу выдавало простолюдина. Поношенный зеленый плащ, выцветший от солнца и соли, покрывал его тощие плечи поверх коричневых, в тон глазам и волосам, дублета и бриджей. На шее висела потертая кожаная ладанка, в бородке густо сквозила седина, перчатка скрывала искалеченную левую руку. Увидев Крессена, он приостановился.
– Когда изволили вернуться, сир Давос? – спросил мейстер.
– Еще затемно. В мое излюбленное время.
Говорили, что никто не может провести корабль в темноте хотя бы наполовину так искусно, как Давос Беспалый. До того как лорд Станнис посвятил его в рыцари, он был самым отпетым и неуловимым контрабандистом во всех Семи Королевствах.
– И что же?
Моряк покачал головой:
– Все так, как вы и предсказывали. Они не пойдут с ним, мейстер. Они его не любят.
«И не полюбят, – подумал Крессен. – Он сильный человек, одаренный, даже… даже мудрый, можно сказать, но этого недостаточно. Всегда было недостаточно».
– Вы говорили со всеми из них?
– Со всеми? Нет. Только с теми, что соизволили принять меня. Ко мне они тоже не питают любви, эти благородные господа. Для них я всегда буду Луковым Рыцарем. – Короткие пальцы левой руки Давоса сжались в кулак, – Станнис велел обрубить их на один сустав, все, кроме большого. – Я разделил трапезу с Джулианом Сванном и старым Пенрозом, а Тарты встретились со мной ночью, в роще. Что до других, то Дерик Дондаррион то ли пропал без вести, то ли погиб, а лорд Карон поступил на службу к Ренли. В Радужной Гвардии он теперь зовется Брюсом Оранжевым.
– В Радужной Гвардии?
– Ренли учредил собственную королевскую гвардию, – пояснил бывший контрабандист, – но его семеро носят не белое, а все цвета радуги, каждый свой цвет. Их лорд-командующий – Лорас Тирелл.
Очень похоже на Ренли Баратеона: основать новый блестящий рыцарский орден в великолепных ярких одеждах. Еще мальчишкой он любил яркие краски, богатые ткани и постоянно придумывал новые игры. «Смотрите! – кричал он бывало, бегая со смехом по залам Штормового Предела. – Я дракон», или: «Я колдун», или: «Я бог дождя».
Резвый мальчик с буйной гривой черных волос и веселыми глазами теперь вырос – ему двадцать один год, но он продолжает играть в свои игры. Смотрите: я король. «Ох, Ренли, Ренли, милое дитя, знаешь ли ты, что делаешь? А если бы и знал – есть ли кому до тебя дело, кроме меня?» – печально подумал Крессен.
– Чем объясняли лорды свой отказ? – спросил он сира Давоса.
– Это все делали по-разному – кто деликатно, кто напрямик, кто извинялся, кто обещал, кто попросту врал. Да что такое слова, в конце концов? – пожал плечами Давос.
– Неутешительные же вести вы ему привезли.
– Что поделаешь. Я не стал обманывать его ложными надеждами – сказал все начистоту.
Мейстер Крессен вспомнил, как посвятили Давоса в рыцари после снятия осады Штормового Предела. Лорд Станнис с небольшим гарнизоном около года удерживал замок, сражаясь против многочисленного войска лордов Тирелла и Редвина. Защитники были отрезаны даже от моря – его днем и ночью стерегли галеи Редвина под винно-красными флагами Бора. Всех лошадей, собак и кошек в Штормовом Пределе давно уже съели – настала очередь крыс и кореньев. Но однажды в ночь новолуния черные тучи затянули небо, и Давос-контрабандист под их покровом пробрался мимо кордонов Редвина и скал залива Губительные Валы. Трюм его черного суденышка с черными парусами и черными веслами был набит луком и соленой рыбой. Как ни мал был этот груз, он позволил гарнизону продержаться до подхода к Штормовому Пределу Эддарда Старка, прорвавшего осаду.
Лорд Станнис пожаловал Давосу тучные земли на мысе Гнева, маленький замок и рыцарское звание… но приказал отрубить суставы на пальцах его левой руки в уплату за многолетние бесчинства. Давос подчинился, но с условием, что Станнис сделает это сам, отказываясь претерпеть такую кару от человека более низкого звания. Лорд воспользовался тесаком мясника, чтобы исполнить свою задачу вернее и чище. Давос выбрал для своего вновь учрежденного дома имя Сиворт[1], а гербом – черный корабль на бледно-сером поле, с луковицей на парусах. Бывший контрабандист любил говорить, что лорд Станнис оказал ему благодеяние – теперь ему на четыре ногтя меньше приходится чистить и стричь.
Да, такой человек не станет подавать ложных надежд, не станет смягчать горькую правду.
– Сир Давос, истина может стать тяжким ударом даже для такого человека, как лорд Станнис. Он только и думает о том, как вернется в Королевскую Гавань во всем своем могуществе, сокрушит своих врагов и возьмет то, что принадлежит ему по праву. А теперь…
– Если он двинется с этим жалким войском на Королевскую Гавань, то обречет себя на погибель. Не с таким числом туда выступать. Я ему так и сказал, но вы ведь знаете, как он горд. Скорее мои пальцы отрастут заново, чем этот человек прислушается к голосу рассудка.
Старик вздохнул.
– Вы сделали все, что могли. Теперь я должен присоединить свой голос к вашему. – И он устало возобновил свое восхождение.
Лорд Станнис Баратеон занимался делами в большой круглой комнате со стенами из голого черного камня и четырьмя узкими высокими окнами, выходящими на четыре стороны света. В центре ее стоял стол, от которого и происходило ее название, – массивная деревянная колода, вырубленная и обработанная по велению Эйегона Таргариена еще до Завоевания. Расписной Стол имел более пятидесяти футов в длину, половину этого в самом широком месте и менее четырех футов в самом узком. Столяры Эйегона вытесали его в виде карты Вестероса, старательно выпилив по краям все мысы и заливы. На его поверхности, покрытой потемневшим за триста лет лаком, были изображены Семь Королевств времен Эйегона: реки и горы, города и замки, леса и озера.
Единственный в комнате стул стоял в точности на том месте, которое занимал Драконий Камень у побережья Вестероса, и был слегка приподнят для лучшего обзора карты. На нем сидел человек в туго зашнурованном кожаном колете и бриджах из грубой бурой шерсти. Когда мейстер вошел, он поднял голову.
– Я знал, что ты придешь, старик, даже и незваный. – В его голосе не было тепла – ни сейчас, да, впрочем, и почти никогда.
Станнис Баратеон, лорд Драконьего Камня и милостью богов законный наследник Железного Трона Семи Королевств, был человеком плечистым и жилистым. Его лицо и тело было покрыто кожей, выдубленной на солнце и ставшей твердой как сталь. Люди считали его жестким, и он действительно был таким. Ему еще не исполнилось тридцати пяти, но он уже сильно облысел, и остатки черных волос окаймляли его голову за ушами словно тень короны. Его брат, покойный король Роберт, в свои последние годы отпустил бороду. Мейстер Крессен не видел его с бородой, но говорили, что это была буйная поросль, густая и косматая. Станнис, будто наперекор брату, стриг свои бакенбарды коротко, и они иссиня-черными пятнами пролегли вдоль его впалых щек к прямоугольной челюсти. Глаза под тяжелыми бровями казались открытыми ранами – темно-синие, как ночное море. Рот его привел бы в отчаяние самого забавного из шутов: со своими бледными, плотно сжатыми губами он был создан для суровых слов и резких команд – этот рот забыл об улыбке, а смеха и вовсе не знал. Иногда по ночам, когда мир затихал, мейстеру Крессену чудилось, будто он слышит, как лорд Станнис скрипит зубами на другой половине замка.
– В прежние времена вы бы меня разбудили, – сказал старик.
– В прежние времена ты был молод. Теперь ты стар, немощен и нуждаешься в сне. – Станнис так и не научился смягчать свои речи, притворяться или льстить: он говорил то, что думал, и ему не было дела, нравится это другим или нет. – Ты уже знаешь, конечно, что сказал мне Давос. Ты всегда все знаешь, так ведь?
– От меня было бы мало пользы, если бы я чего-то не знал. Я встретил Давоса на лестнице.
– И он, полагаю, выложил тебе все как есть? Лучше бы я обрезал ему язык вместе с пальцами.
– Плохой посланник получился бы из него тогда.
– Да и сейчас не лучше. Штормовые лорды не желают принимать мою сторону. Я им, как видно, не по нраву, а то, что дело мое правое, для них ничего не значит. Трусливые отсиживаются за своими стенами и ждут, куда ветер подует и кто вернее одержит победу. Те, что посмелее, уже примкнули к Ренли. К Ренли! – Он выплюнул это имя так, будто оно жгло ему язык.
– Ваш брат был лордом Штормового Предела последние тринадцать лет. Эти лорды – присягнувшие ему знаменосцы…
– Да – хотя по правилам должны были бы присягнуть мне. Я не напрашивался на Драконий Камень. Он мне даром не был нужен. Я прибыл сюда, потому что здесь гнездились враги Роберта, и он приказал мне искоренить их. Я построил для него флот и делал за него его работу, как преданный младший брат, и Ренли должен был выказать такую же преданность мне. Ну и как же Роберт меня отблагодарил? Сделал меня лордом Драконьего Камня, а Штормовой Предел со всеми его доходами отдал Ренли. Баратеоны сидят в Штормовом Пределе уже триста лет, и он по праву должен был перейти ко мне, когда Роберт занял Железный Трон.
Эту старую обиду Станнис всегда чувствовал остро, а теперь и подавно. Его нынешние трудности проистекали как раз отсюда, ибо Драконий Камень, при всей своей древности и мощи, властвовал лишь над горсткой местных островных лордов, чьи владения были слишком скудно заселены, чтобы дать Станнису потребное количество воинов. Даже вместе с наемниками, прибывшими к нему из-за Узкого моря, из вольных городов Мира и Лисса, войско за стенами замка было слишком мало, чтобы свергнуть дом Ланнистеров.
– Возможно, Роберт поступил с вами несправедливо, – осторожно ответил мейстер, – но он имел на то веские причины. Драконий Камень долго был оплотом дома Таргариенов. Роберту нужен был сильный муж, чтобы править здесь, а Ренли тогда еще не вышел из детского возраста.
– Он и до сих пор из него не вышел. – Голос Станниса гневно раскатывался по пустому покою. – Это вороватый ребенок, который полагает, что сумеет сдернуть корону у меня с головы. Что он сделал такого, чтобы заслужить трон? В совете он перешучивался с Мизинцем, а на турнирах облачался в свои великолепные доспехи и позволял вышибать себя из седла тем, кто сильнее. Вот и все, что можно сказать о моем брате Ренли, который возомнил себя королем. И за что только боги послали мне братьев? Скажи!
– Я не могу отвечать за богов.
– Мне сдается, последнее время у тебя и вовсе ни на что нет ответов. Как зовут мейстера Ренли? Не послать ли мне за ним – авось он лучше посоветует. Как ты думаешь, что сказал этот мейстер, когда мой брат вознамерился украсть у меня корону? Какой совет дал твой собрат моему изменнику-родичу?
– Меня удивило бы, если бы лорд Ренли спросил чьего-то совета, ваше величество. – Младший из трех сыновей лорда Стеффона вырос смелым, но бесшабашным, предпочитающим действовать внезапно, а не по зрелом размышлении. В этом, как и во многом другом, он был похож на своего брата Роберта и совсем не походил на Станниса.
– Ваше величество!.. – передразнил Станнис. – Ты величаешь меня королевским титулом, но где оно, мое королевство? Драконий Камень да несколько скал в Узком море, вот и все. – Он спустился с возвышения, на котором сидел, и его тень на столе скользнула по реке Черноводной и лесу, где стояла теперь Королевская Гавань. Страна, которую он намеревался взять в свои руки, лежала перед ним – такая близкая и такая недосягаемая. – Нынче вечером я даю ужин моим лордам-знаменосцам, каким ни на есть: Селтигару, Велариону, Бар-Эммону – всей честной компании. Скудный выбор, по правде сказать, но что поделаешь – других мне братья не оставили. Этот лиссенийский пират Салладор Саан тоже будет там и предъявит мне новый счет, Морош-мириец начнет стращать меня течениями и осенними штормами, а лорд Сангласс благочестиво сошлется на волю Семерых. Селтигар захочет знать, когда к нам присоединятся штормовые лорды. Веларион пригрозит увести своих людей домой, если мы не выступим незамедлительно. И что же я им скажу? Что мне теперь делать?
– Истинные ваши враги – это Ланнистеры, милорд. Если бы вы с братом выступили против них совместно…
– Я не стану договариваться с Ренли, – отрезал Станнис тоном, не допускающим возражений. – Во всяком случае, пока он именует себя королем.
– Хорошо, тогда не с Ренли, – уступил мейстер. Его господин упрям и горд – уж если он решил что-то, его не отговоришь. – Есть и другие, кроме него. Сына Эддарда Старка провозгласили Королем Севера, и за ним стоит вся мощь Винтерфелла и Риверрана.
– Зеленый юнец и еще один самозваный король. Прикажешь мне поощрять раздробление моего королевства?
– Полкоролевства все-таки лучше, чем ничего, – и если вы поможете мальчику отомстить за отца…
– С какой стати мне мстить за Эддарда Старка? Он для меня пустое место. Вот Роберт – Роберт его любил. Любил как брата, о чем мне неоднократно доводилось слышать. Его братом был я, а не Нед Старк, но никто не сказал бы этого, видя, как он со мной обходится. Я отстоял для него Штормовой Предел – мои люди голодали, пока Мейс Тирелл и Пакстер Редвин пировали под нашими стенами. И что же, отблагодарил меня Роберт? Нет. Он отблагодарил Старка – за то, что снял осаду, когда мы уже перешли на крыс и коренья. По приказанию Роберта я построил флот, я правил Драконьим Камнем от его имени. И что же – может быть, он взял меня за руку и сказал: «Молодчина, брат, что бы я без тебя делал?» Нет – он обругал меня за то, что я позволил Виллему Дарри увезти с острова Визериса и малютку, точно я мог этому помешать. Я заседал в его совете пятнадцать лет, помогая Аррену править государством, пока Роберт пил и распутничал, но, когда Джон умер, разве брат назначил меня своей десницей? Нет, он поскакал к своему милому другу Неду Старку и предложил эту честь ему. Да только добра это им обоим не принесло.
– Все так, милорд, – мягко сказал мейстер. – Вы видели много обид, но стоит ли поминать прошлое? Будущее еще может улыбнуться вам, если вы объединитесь со Старками. Можно также подумать и о других. Что вы скажете о леди Аррен? Если королева убила ее мужа, она наверняка захочет добиться справедливости. У нее есть маленький сын, наследник Джона Аррена. Если обручить его с Ширен…
– Он слабый и хворый мальчуган, – возразил лорд Станнис. – Даже его отец сознавал это, когда просил взять его на Драконий Камень. Служба в пажах могла бы пойти ему на пользу, но проклятая Ланнистерша отравила лорда Аррена, прежде чем тот успел это осуществить, и теперь Лиза прячет мальчика в Орлином Гнезде. Она с ним ни за что не расстанется, ручаюсь тебе.
– Тогда пошлите Ширен в Гнездо. Драконий Камень – слишком мрачное место для ребенка. Отправьте с ней ее дурака, чтобы рядом было знакомое лицо.
– Хорошо лицо, хоть и знакомое – не налюбуешься. – Станнис нахмурился, размышляя. – Впрочем… попытаться, пожалуй, стоит…
– Значит, законный правитель Семи Королевств должен обращаться за помощью к вдовам и узурпаторам? – спросил резкий женский голос с порога.
Мейстер, обернувшись, склонил голову.
– Миледи, – произнес он, удрученный тем, что не слышал, как она вошла.
– Я ни к кому не обращаюсь за помощью, – хмуро ответил Станнис. – Запомни это, женщина.
– Рада это слышать, милорд. – Леди Селиса была ростом со своего мужа, худощавая и худолицая, с торчащими ушами, острым носом и усиками на верхней губе. Она выщипывала их ежедневно и проклинала не реже, но они неизменно отрастали заново. У нее были блеклые глаза, суровый рот, а голос хлестал точно кнут. – Леди Аррен – ваш вассал, так же как Старки, ваш брат Ренли и все остальные. Вы их единственный законный король. Не пристало вам просить их заключать с ними сделки, дабы получить то, что бог вручил вам по праву.
Она сказала «бог», а не «боги». Красная женщина опутала ее душу, отвратив от богов Семи Королевств, и старых и новых, ради того единственного, который зовется Владыкой Света.
– Твой бог может оставить свои дары при себе, – сказал лорд Станнис, не разделявший пыла своей новообращенной супруги. – Мне нужны мечи, а не его благословения. У тебя, часом, нигде не припрятано войска? – В его голосе не было нежности. Станнис никогда не умел обращаться с женщинами, даже с собственной женой. Отправившись в Королевскую Гавань, чтобы заседать в совете Роберта, он оставил Селису с дочерью на Драконьем Камне. Писал он ей редко, а навещал еще реже; свой супружеский долг он выполнял пару раз в год, не находя в этом никакого удовольствия, и сыновья, на которых он надеялся, так и не появились на свет.
– Войска есть у моих братьев, дядьев и кузенов, – ответила Селиса. – Весь дом Флорентов встанет под ваше знамя.
– Дом Флорентов способен выставить от силы две тысячи мечей. – Говорили, что Станнис знает, какими силами располагает каждый дом Семи Королевств. – И я бы не стал так уж полагаться на ваших братьев и дядей, миледи. Земли Флорентов чересчур близко к Хайгардену, чтобы ваш лорд-дядя рискнул навлечь на себя гнев Мейса Тирелла.
– Помощь придет не только от них. – Леди Селиса подошла поближе. – Посмотрите в ваши окна, милорд. Вот он пылает на небе – знак, которого вы ждали. Он рдеет как пламя, как огненное сердце истинного бога. Это Его знамя – и ваше! Смотрите: зарево ширится по небу, как горячее дыхание дракона, а ведь вы – лорд Драконьего Камня. Это означает, что ваше время пришло. Не может быть знака вернее! Вам суждено отплыть с этой угрюмой скалы, как некогда сделал Эйегон Завоеватель, и покорить всех, кто противостоит вам, как покорил он. Скажите лишь слово – и вся сила Владыки Света будет вашей.
– И сколько же мечей даст мне твой Владыка Света?
– Столько, сколько вам будет нужно. Для начала – все мечи Штормового Предела, Хайгардена и их лордов-знаменосцев.
– Давос убедит тебя в обратном. Они все присягнули Ренли. Они любят моего дражайшего младшего братца, как любили Роберта… и как никогда не любили меня.
– Да, – ответила она. – Но если бы Ренли умер…
Станнис, прищурив глаза, воззрился на свою леди, и Крессен не сдержал языка.
– Не пристало вам думать об этом, ваше величество, что бы Ренли ни натворил…
– Натворил? То, что он делает, уже не шалости – это измена. Мой брат молод и крепок, – сказал Станнис жене, – и его окружает огромное войско вкупе с этими его радужными рыцарями.
– Мелисандра видела в пламени его смерть.
– Братоубийство – это страшное злодейство, милорд, – произнес пораженный ужасом Крессен. – Прошу вас, послушайте меня…
Леди Селиса смерила его взглядом:
– И что же вы ему скажете, мейстер? Посоветуете удовольствоваться половиной королевства, преклонив колена перед Старками и продав нашу дочь Лизе Аррен?
– Я уже слушал тебя, Крессен, – сказал Станнис. – Теперь я послушаю ее. Ты свободен.
Мейстер с трудом преклонил колено и заковылял прочь из комнаты, чувствуя спиной взгляд леди Селисы. Спустившись с лестницы, он уже едва держался на ногах.
– Помоги мне, – сказал он Пилосу.
Благополучно вернувшись к себе, он отпустил молодого мейстера и снова вышел на балкон, глядя на море между двух горгулий. Один из боевых кораблей Салладора Саана с яркими полосатыми бортами шел мимо замка по серо-зеленым волнам, мерно работая веслами. Крессен смотрел на него, пока тот не скрылся за мысом. Если бы его страхи могли исчезнуть столь же легко! Подумать только, до чего он дожил…
Мейстер, возлагая на себя свою цепь, отказывается от надежды иметь детей, но Крессен знал, что такое отцовские чувства. Роберт, Станнис, Ренли… трех сыновей он вырастил после того, как гневное море взяло к себе лорда Стеффона. Неужели он так дурно выполнил свою задачу, что теперь принужден будет смотреть, как один из них убивает другого? Нет, он не может этого допустить – и не допустит.
Все это – дело рук женщины. Не леди Селисы, а той, другой. Красной женщины, как зовут ее слуги, боясь поминать ее имя.
– Ну, я-то не побоюсь его назвать, – сказал мейстер каменной собаке. – Мелисандра. – Мелисандра из Асшая, колдунья, заклинательница теней и жрица Рглора, Владыки Света, Пламенного Сердца, Бога Огня и Тени. Надо остановить безумие, ползущее от нее по Драконьему Камню.
После ясного утра комната показалась мейстеру темной и мрачной. Старик дрожащими руками зажег свечу и прошел в свой кабинет под вороньей вышкой, где ровными рядами стояли на полках мази, настои и прочие снадобья. Мейстер отыскал за глиняными кувшинчиками на нижней полке флакон индигового стекла не больше его мизинца, встряхнул его, и внутри что-то загремело. Тяжело опустившись на стул, Крессен сдул с флакона пыль и высыпал на стол его содержимое. На пергамент упало около дюжины мелких кристалликов. При свете свечи они сверкали, как драгоценные камни, и мейстеру подумалось, что он никогда еще не видел пурпура такой чистоты и яркости.
Цепь у него на шее стала вдруг очень тяжелой. Он потрогал один из кристаллов кончиком пальца. Такой крошечный – а между тем имеет власть над жизнью и смертью. Их делают из одного растения, которое встречается только на островах Яшмового моря, на другом конце света. Подсушенные листья замачивают в растворе извести, сахара и кое-каких редких специй с Летних островов. После листья выбрасывают, а в настой для густоты добавляют золу и дают ему кристаллизоваться. Дело это долгое и трудоемкое, составляющие части дороги, и достать их нелегко. Но алхимики из Лисса знают этот секрет, и Безликие из Браавоса… да и мейстеры тоже, хотя в стенах Цитадели об этом говорить не любят. Всем известно, что мейстер получает серебряное звено в своей цепи, если овладевает искусством врачевания, – но люди предпочитают не помнить, что умеющий врачевать умеет также и убивать.
Крессен забыл, как называется это растение в Асшае или кристаллы в Лиссе. В Цитадели это средство звалось попросту «душитель». Если растворить такой кристалл в вине, шейные мускулы человека сожмутся крепче, чем кулак, стиснув гортань. Говорят, лицо жертвы становится таким же пурпурным, как маленькое кристаллическое семечко, из которого произросла смерть, – но с человеком, подавившимся за едой, происходит то же самое.
А нынче вечером лорд Станнис дает пир своим знаменосцам, где будет его леди-жена… и красная женщина, Мелисандра из Асшая.
«Надо отдохнуть, – сказал себе мейстер Крессен. – Когда стемнеет, мне понадобятся все мои силы. Мои руки не должны трястись, и мужество не должно меня оставить. Страшное дело я задумал, но оно должно быть сделано. Если боги есть, они простят меня, я уверен». Он мало спал последние дни – короткий сон подкрепит его для предстоящего испытания. Мейстер устало добрел до постели, но и с закрытыми глазами продолжал видеть комету, неистово красную в сумраке его снов. «Быть может, это моя комета», – подумал он, уже засыпая. Кровавая звезда, предвещающая убийство…
Когда он проснулся, в спальне было темным-темно, и все суставы в его теле ныли. Крессен сел, нашарил свою клюку и с тяжелой головой встал. «Уже поздно, – подумал он, – но меня не позвали на ужин». Прежде его всегда звали на пиры, и сидел он рядом с солонкой, близ лорда Станниса. Лицо Станниса всплыло перед его внутренним взором – лицо не мужчины, а мальчика, которым тот был когда-то – ребенком, ежащимся в тени, в то время как все солнце доставалось его брату. Что бы он ни делал, Роберт делал это лучше и быстрее. Бедный мальчик… нужно поспешить, для его же блага.
Мейстер нашел кристаллы там, где их оставил, и собрал их с пергамента. У него не было полого кольца, какими, как говорят, пользуются лисские отравители, но в широких рукавах его мантии имелось множество больших и малых карманов. Мейстер спрятал кристаллы душителя в один из них, открыл дверь и позвал:
– Пилос! Где ты? – Не дождавшись ответа, он позвал снова, погромче: – Пилос, мне нужна твоя помощь. – Ответа по-прежнему не было. Странно: каморка молодого мейстера находилась всего на один пролет ниже, и он должен был слышать.
В конце концов Крессен кликнул слуг и сказал им:
– Поторопитесь. Я слишком долго проспал. Должно быть, они уже пируют, едят и пьют… надо было меня разбудить. – Что же случилось с мейстером Пилосом? Старик ничего не мог понять.
Он снова прошел по длинной галерее. Ночной ветер, пахнущий морем, проникал в большие окна. Факелы мигали на стенах Драконьего Камня, а в лагере горели сотни костров, точно звездное небо упало на землю. Вверху пылала красным огнем зловещая комета. Ты слишком стар и мудр, чтобы бояться таких вещей, сказал себе мейстер.
Двери Великого Чертога были вделаны в пасть каменного дракона. У входа мейстер отпустил слуг. Ему лучше войти одному, чтобы не показаться слабым. Тяжело опираясь на клюку, он взобрался на последние несколько ступеней и прошел под каменными зубами. Двое часовых распахнули перед ним высокие красные двери, и навстречу хлынули шум и свет. Крессен вступил в пасть дракона.
За стуком ножей о тарелки и гулом голосов слышалось пение Пестряка: «…да, милорд, да, милорд», и звенели его колокольчики. Та же жуткая песня, которую он пел нынче утром. «Не уйдут они отсюда, нет, милорд, нет, милорд». За нижними столами рыцари, лучники и наемные капитаны разламывали ковриги черного хлеба, макая его в рыбную похлебку. Здесь не было ни громкого смеха, ни непристойных возгласов, обычных на пирах, – лорд Станнис такого не допускал.
Крессен направился к помосту, где сидели лорды с королем. По дороге ему пришлось обойти Пестряка. Пляшущий шут за своим трезвоном не видел и не слышал мейстера. Перескакивая с ноги на ногу, он налетел на старика, вышиб у него клюку, и оба рухнули на пол. Вокруг поднялся хохот. Зрелище получилось смешное, спору нет.
Дурак прижался своей пестрой рожей к самому лицу Крессена, потеряв свой жестяной колпак с рогами и колокольцами.
– А на дне морском ты падаешь вверх, – объявил он. – Я знаю, я-то знаю. – Он со смехом вскочил на ноги и снова заплясал.
Мейстер, стараясь не усугублять своего смешного положения, слабо улыбнулся и попытался встать, но в бедре так стрельнуло, что старик испугался, не сломал ли его снова. Чьи-то сильные руки подхватили его под мышки и поставили на ноги.
– Благодарю вас, сир, – пробормотал он и обернулся посмотреть, кто из рыцарей пришел к нему на помощь.
– Нужно быть осторожнее, мейстер, – сказала леди Мелисандра низким голосом, отдающим музыкой Яшмового моря. Как всегда, она была в красном с головы до пят. Просторное платье из огненного шелка с прорезями на рукавах и лифе открывало более темную кроваво-красную ткань внизу. Цепь червонного золота на шее, еще туже мейстерской, украшал единственный большой рубин. Волосы ее были не такие, как обычно бывают у рыжих, – они имели цвет полированной меди и ярко блестели при свете факелов. Даже глаза у нее были красные… зато кожа, безупречно гладкая, без единого изъяна, светилась молочной белизной. Стройная женщина, грациозная, выше большинства рыцарей, полногрудая, с тонкой талией и сердцевидным лицом. Мужские взоры подолгу задерживались на ней, и мейстеры не были исключением. Многие находили ее красавицей. Но она не была красивой. Красной была она – красной и страшной.
– Б-благодарю вас, миледи.
– Человек вашего возраста должен смотреть, куда идет. Ночь темна и полна ужасов.
Это слова из ее молитвы, вспомнил мейстер. «Ничего, у меня своя вера», – подумал он и сказал ей:
– Только дети боятся темноты. – Но не успел он это произнести, Пестряк снова завел свою песню:
– Тени собрались и пляшут, да, милорд, да, милорд.
– Вот вам и загадка, – сказала Мелисандра. – Умный дурак и глупый мудрец. – Она подобрала с пола колпак Пестряка и нахлобучила его на голову Крессену. Колокольчики тихо зазвенели. – Корона под стать вашей цепи, лорд мейстер. – Мужчины за столами смеялись.
Крессен, сжав губы, попытался побороть свою ярость. Она думает, что он слаб и беспомощен, но еще до конца ночи она убедится в обратном. Стар он или нет, он остается мейстером Цитадели.
– Мне не нужно иной короны, кроме истины, – сказал он, снимая дурацкий колпак с головы.
– В этом мире есть истины, которым не учат в Староместе. – Мелисандра отвернулась от него, взметнув красными шелками, и вернулась за высокий стол, где сидел король Станнис со своей королевой. Мейстер отдал рогатый колпак Пестряку и последовал за ней.
На его месте сидел Пилос.
Старик уставился на него и наконец произнес:
– Мейстер Пилос, вы… вы не разбудили меня.
– Его величество приказал вас не тревожить. – У Пилоса хватило совести покраснеть. – Он сказал, что вы ему здесь не понадобитесь.
Крессен оглядел рыцарей, капитанов и лордов. Вот пожилой и унылый лорд Селтигар в мантии, расшитой красными крабами. Вот красивый лорд Веларион в шелке цвета морской волны – белый с золотом морской конек у него на шее хорошо подходит к его длинным светлым волосам. Лорд Бар Эммон, толстый четырнадцатилетний юнец, запеленат в пурпурный бархат, подбитый мехом белого котика. Сир Акселл Флорент не стал красивее даже в пышном красновато-коричневом наряде с лисьим мехом, набожный лорд Сангласс носит лунные камни на шее, запястьях и пальцах, лисский капитан Салладор Саан блещет красным атласом, золотом и каменьями. Только сир Давос одет просто, в бурый дублет и зеленую шерстяную мантию, и только сир Давос смотрит на него с жалостью.
– Ты слишком стар и бестолков, чтобы быть мне полезным. – Похоже на голос лорда Станниса – но нет, не может этого быть. – Отныне моим советником будет Пилос. Он уже занимается воронами, поскольку ты больше не можешь взбираться на вышку. Я не допущу, чтобы ты уморил себя у меня на службе.
Мейстер Крессен заморгал. «Станнис, мой лорд, мой грустный угрюмый мальчик, не делай этого. Разве ты не знаешь, как я заботился о тебе, жил ради тебя, любил тебя, несмотря ни на что? Да, любил, больше, чем Роберта или Ренли, ибо ты был нелюбимым ребенком и больше всех нуждался во мне».
– Как вам будет угодно, милорд, – сказал Крессен вслух, – но я… я голоден. Позволено ли мне будет занять место за вашим столом? – (Рядом с тобой, где я сидел всегда…)
Сир Давос поднялся со скамьи:
– Мейстер окажет мне честь, если сядет рядом со мной, ваше величество.
– Дело твое. – Станнис отвернулся и сказал что-то Мелисандре, сидевшей на почетном месте, по правую руку от него. Леди Селиса сидела по левую руку, и ее улыбка не уступала блеском ее драгоценностям.
«Сир Давос сидит слишком далеко, – уныло подумал Крессен. – Добрая половина лордов-знаменосцев отделяет контрабандиста от высокого стола. Надо сесть поближе к ней, если я хочу бросить душителя в ее чашу, но как?»
Пестряк скакал вокруг мейстера, пока тот совершал свой медленный путь вокруг стола к Давосу Сиворту.
– Здесь мы едим рыбу, – весело сообщил шут, размахивая своим дурацким жезлом, – а на дне морском рыбы едят нас. Я знаю, я-то знаю.
Сир Давос подвинулся, освобождая место на скамье.
– Нам всем бы сегодня следовало облачиться в дурацкий наряд, – проворчал он, когда мейстер сел рядом, – потому что мы собираемся свалять большого дурака. Красная женщина углядела в пламени победу, и Станнис вознамерился действовать, невзирая на то, сколько нас. Боюсь, что еще до конца этой затеи мы все увидим то, что повидал Пестряк, – морское дно.
Крессен спрятал руки в рукавах, как будто для того, чтобы погреть их, и нащупал кристаллы под шерстью.
– Лорд Станнис.
Станнис повернулся к нему, но первой ответила леди Селиса:
– Король Станнис. Вы забываетесь, мейстер.
– Он стар и слабеет разумом, – ворчливо сказал ей король. – В чем дело, Крессен? Говори.
– Если вы собираетесь выйти в море, вам необходимо объединиться с лордом Старком или леди Аррен…
– Я ни с кем не намерен объединяться.
– Не более, чем свет объединяется с тьмой. – Леди Селиса взяла мужа за руку.
Станнис кивнул:
– Старки хотят украсть половину моего королевства – как Ланнистеры украли мой трон, а мой родной братец – крепости и мечи, принадлежащие мне по праву. Все они узурпаторы и враги мне.
«Я потерял его», – в отчаянии подумал Крессен. Если бы можно было как-нибудь незаметно подобраться к Мелисандре и к ее чаше… всего на один миг.
– Вы законный наследник вашего брата Роберта, истинный государь Семи Королевств, король андалов, ройнаров и Первых Людей, – отважно произнес мейстер, – но при всем при том не можете надеяться на победу, не имея союзников.
– У него есть союзник, – заявила леди Селиса. – Рглор, Владыка Света, Пламенное Сердце, Бог Огня и Тени.
– Боги – союзники в лучшем случае ненадежные, – не уступал старик, – а этот здесь и вовсе бессилен.
– Вы так думаете? – Леди Мелисандра повернула голову, и ее рубин сверкнул, став на миг ярким, как комета. – За такие умные речи вас следует снова увенчать вашей короной.
– Да, – согласилась леди Селиса, – короной Пестряка. Она тебе в самый раз, старик. Надень ее снова. Я приказываю.
– На дне морском головных уборов не носят, – вмешался Пестряк. – Я знаю, я-то знаю.
Лорд Станнис насупил свои тяжелые брови и стиснул зубы, молча двигая челюстью. Он всегда стискивал зубы, когда сердился.
– Дурак, – сказал он наконец, – исполни приказ моей леди-жены. Отдай Крессену свой колпак.
«Нет, – подумал старый мейстер. – Ты не мог сказать такого. Ты всегда был справедлив и при всей своей суровости никогда не был жестоким. Ты ни над кем не насмехался – ведь ты не знаешь, что такое смех».
Пестряк запрыгал к нему, звеня колокольчиками: динь-дон, клинь-клон, бим-бом-бом. Мейстер сидел молча, пока дурак надевал свой рогатый колпак ему на лоб. Его голова поникла под тяжестью жестяной шапки, и колокольчики звякнули.
– Пусть теперь поет, когда захочет дать совет, – сказала леди Селиса.
– Ты заходишь слишком далеко, женщина, – ответил лорд Станнис. – Он старый человек и хорошо служил мне.
«Сейчас я сослужу тебе последнюю службу, мой милый лорд, мой бедный одинокий сын». Крессен внезапно понял, как ему быть. Чаша сира Давоса стояла перед ним, наполовину полная красным вином. Мейстер нашел в рукаве кристаллик, зажал его между большим и указательным пальцами и протянул руку к чаше. Только бы сделать это плавно, ловко, без суеты, взмолился он – и боги вняли его мольбе. В один миг его пальцы опустели. Уже много лет его рука не была столь твердой и легкой. Давос видел, но мейстер мог поручиться, что больше никто не заметил. Крессен встал, держа чашу в руке.
– Пожалуй, я и впрямь вел себя как дурак. Не хотите ли разделить со мной чашу вина, леди Мелисандра? В честь вашего бога, Владыки Света? В знак его могущества?
Красная женщина испытующе посмотрела на него.
– Извольте.
Мейстер чувствовал, что все взоры устремлены на него. Когда он перелез через скамью, Давос ухватил его за рукав пальцами, обрубленными лордом Станнисом, и шепнул:
– Что вы делаете?
– То, что должно быть сделано, – ответил ему Крессен, – ради нашей державы и души моего господина. – Он оторвал от себя руку Давоса, пролив немного вина на устланный тростником пол.
Женщина спустилась с помоста навстречу ему. Все смотрели на них, но Крессен видел только ее. Красный шелк, красные глаза, красный рубин на шее, красные губы приоткрыты в легкой улыбке. Она накрыла его руку, держащую чашу, своей, горячей, точно от лихорадки.
– Еще не поздно вылить все вино, мейстер.
– Нет, – прошептал он хрипло. – Нет.
– Ну, как угодно. – Мелисандра Асшайская взяла чашу из его рук и сделала долгий, глубокий глоток. Когда она вернула чашу Крессену, вина осталось совсем немного. – А теперь вы.
Его руки тряслись, но он заставил себя быть сильным. Мейстер из Цитадели ничего не должен бояться. Вино было кислое. Он выпустил пустую чашу из рук, она упала на пол и разбилась.
– Он имеет силу и здесь, милорд, – сказала женщина. – А огонь очищает. – Рубин у нее на шее мерцал красным светом.
Крессен хотел ответить, но слова застряли у него в горле. Кашель, одолевший его при попытке хлебнуть воздуха, перешел в тонкий свист, и железные пальцы стиснули его горло. Но даже упав на колени, он продолжал трясти головой, отрицая ее силу, отрицая ее магию, отрицая ее бога. «Дурак, дурак», – прозвенели колокольчики на жестяном колпаке, а красная женщина смотрела на него с жалостью, и пламя свечей плясало в ее красных, красных глазах.