Битва за Русскую Арктику. Глава 4. Великая Северная экспедиция (А. Б. Широкорад, 2008)

Вопрос о том, соединяются ли материки Азии и Америки или разделены проливом, очень волновал одного из величайших ученых своего времени, немецкого философа Готфрида Вильгельма Лейбница (1646–1716). По совету Лейбница Петр I распорядился производить в России наблюдения над отклонением магнитной стрелки, пользовался его советами в деле упорядочения законов и, наконец, согласился учредить Академию наук в Петербурге, для чего поручил философу разработать план.

Во время беседы с Петром в Карлсбаде Лейбниц поднял вопрос о чрезвычайно важных для страны географических открытиях, и прежде всего о наиболее дорогой для него идее отыскания пути из арктического моря в Тихий океан. О том, насколько большое значение философ придавал этой идее, не перестававшей его волновать до самой смерти, можно узнать из его записки, составленной им в 1697 г. специально для Петра и найденной профессором Герье в Ганноверской библиотеке. Здесь среди советов и указаний, как поднять культуру в России, уже прямо ставится вопрос о необходимости организации крупной экспедиции для обследования берегов северо-восточной Азии с конечной ее целью – определить, соединяются ли Азия с Америкой или же разделяется проливом.

Заканчивая свою записку, Лейбниц так рисует себе положение границ Азии и Америки: «Только в одном месте эта граница не исследована, большая полоса земли тянется далеко на север, к так называемому, хотя еще и не известному Ледовитому мысу, и нужно было бы исследовать, существует ли этот мыс и оканчивается ли им та полоса земли. Я полагаю, что туземцы окрестной области могли бы предпринять такое путешествие в летние месяцы, когда солнце почти не заходит, и совершить его если не сразу, то по крайней мере постепенно, тем более что, вероятно, возможно устроить стоянки и с их помощью подвигаться все далее. Исследование это может быть произведено не только сухим путем, но еще легче водою по обеим сторонам. Тогда, может быть, объяснится, суживается ли там суша или расширяется, а следовательно, увеличивается или уменьшается вероятность, что она оканчивается мысом. Морское течение, порода рыб и другие условия на тех и других берегах, может быть, еще прежде дадут возможность судить о том, соединяются ли моря, находящиеся по обе ее стороны».

Лейбниц неустанно с тех пор напоминал Петру о необходимости организовать эту экспедицию и говорил своим соотечественникам: «Я надеюсь, что через него мы узнаем, соединена ли Азия с Америкой».

Лейбницу не удалось дожить до осуществления своей идеи. Отвлекаемый военными и прочими государственными делами, Петр лишь под конец жизни взялся за осуществление идеи Лейбница. Всего лишь за три недели до своей кончины Петр, желая, чтобы вопрос был разрешен с полной определенностью, собственноручно составил инструкцию об организации большой экспедиции под начальством состоявшего на русской службе морского офицера – датчанина Витуса Ионассена (Ивана Ивановича) Беринга (1681–1741), причем сам высказал предположение, что Америка соединяется с Азией.

Беринг в начале XVIII столетия по предложению Петра I поступил на русскую военно-морскую службу. В 1707 г. он получил чин лейтенанта, а через три года был произведен в капитан-лейтенанты. На каких судах он в это время плавал и в качестве кого – неизвестно. В 1715 г. Беринг по распоряжению Петра приводит в Кронштадт приобретенный в Копенгагене корабль «Перло» и становится его командором. Затем ему поручается доставить в Кронштадт сооруженный в Архангельске военный корабль «Салафиил». Доставить этот корабль по назначению, однако, не удается – «по худости своей и течи» корабль доходит лишь до Ревеля. Далее известно лишь, что Беринг принимал участие в морской кампании против шведов и в 1723 г. подал прошение об отставке, но в следующем же году вторично был приглашен на службу с чином капитана 1-го ранга.

Краткая инструкция, данная Петром Берингу, состояла из трех следующих пунктов: «Надлежит на Камчатке или в другом месте сделать один или два бота с палубами.

На оных ботах возле земли, которая идет на норд, и по чаянию, понеже оной конца не знают, кажется, что та земля – часть Америки.

И для того искать, где оная сошлась с Америкой, и чтоб доехать до какого города Европейских владений, или, ежели увидят какой корабль Европейской, проведать от него, как оной кюст называют, и взять на письме и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и, поставя на карту, приезжать сюда.

Декабря 26, 1724 года. Петр».

В декабре 1724 г. Петр I отправил капитана Витуса Беринга найти пролив, соединяющий Америку с Азией. (Про открытия Семена Дежнева тогда забыли.) Беринг вторично открыл пролив, названный его именем. По возвращении в Петербург Беринг предъявил отчеты о своем путешествии, которые вызвали большой интерес как у ученых, так и в правительственных кругах.

Мы немногое узнали бы о ходе этой экспедиции, ограничившись кратким и неудовлетворительным описанием первого Берингова плавания, сделанным в 1758 г. Миллером, бывшим многие годы единственным на эту тему историком. Счастливая находка В. Берха в архиве Государственного адмиралтейского департамента рукописи «Юрнал бытности Камчатской экспедиции мичмана Петра Чаплина с 1725 по 1730 год» дала самое полное и обстоятельное описание первой экспедиции Беринга. Обработав этот «Юрнал», В. Берх в 1823 г. издал на основе его небольшое сочинение с очень длинным и громоздким заглавием: «Первое морское путешествие россиян, предпринятое для решения географической задачи: соединяется ли Азия с Америкою и совершенное в 1727, 28 и 29 годах под начальством флота капитана I ранга Витуса Беринга».

В январе 1725 г., за три дня до смерти Петра, Беринг во главе первого отряда из 26 человек отбыл в путь. Отряд сопровождало 25 подвод с различным снаряжением. Остальных своих товарищей Беринг должен был встретить в Тобольске, куда он благополучно и прибыл 16 марта. В мае отправились отсюда на 7 лодках и 4 дощаниках¹⁶ по Иртышу далее, все время производя наблюдения и ведя счисления.

Гардемарину Чаплину в сопровождении десяти человек команды Беринг предписывает ехать в Якутск. Лишь в сентябре прибывает Чаплин в столицу Якутии, где и остается на продолжительное время, занимаясь хозяйственными делами по подготовке будущей экспедиции. Он снаряжает отсюда несколько человек в Охотск для заготовления леса на постройку судна, а также заготовляет тысячу пар кожаных сум для муки. По-видимому эти сумы были довольно объемисты, потому что для отправки их с мукой в Охотск потребовалось 600 лошадей.

На следующий год в мае прибывают сюда главные участники экспедиции – лейтенанты Мартын Шпангберг и Чириков, а вскоре и сам Беринг. Экспедиционный отряд теперь насчитывает свыше двухсот человек. В июне 1726 г. отбывает из Якутска в Охотск на 13 судах с командой в 204 человека Шпангберг, а через два месяца следом за ним едет туда и Беринг. Чириков остается на месте для распоряжений и наблюдения за скорейшей отправкой в Охотск разного груза, в том числе и живого скота.

Город Якутск, по описанию Чирикова, имел в то время лишь 300 русских дворов, вблизи же кочевали до 30 тысяч якутов. «Над городом, – сообщает он, – был мрак от пожаров, чему виною бездождие, ибо в городе Якутске всегда живет мало дождя, и для того и травы мало растет; как и сего лета травы не было, кроме тех мест, где река поднимала. Также и снегов мало идет, а морозы стоят жестокие. И причина мало бывающих дождей и снегов требует рассуждения: широта Якутска по наблюдению 62°08′. Склонение компаса 1°57′ западнее. Жестокая эпидемия кори, вспыхнувшая в Якутске, когда “болезновали” и те, “которые прежде во оной не бывали”, заставляет нашего путешественника быть особенно настороже. “А болезни сей в Якутске, по словам здешних жителей, больше сорока лет не бывало, что удостоверяет и настоящая скорбь”».

Все эти подробности освоения северо-восточных окраин Сибири любопытны, «поелику экспедиция капитана Беринга, – замечает по этому поводу Берх, – есть первое морское путешествие, россиянами предпринятое, то все малейшие подробности оного должны быть приятны для любителей отечественных древностей. Ежели многие из них покажутся теперь странными, то тем не менее достойны уважения, ибо являют постепенный ход вещей от первого начала до нынешнего совершенства».

Однако «постепенный ход вещей» в первую Берингову экспедицию показывает нам безотрадную и крайне тяжелую картину уже с самого ее начала. Нам трудно даже представить всю неимоверную тяжесть пути по безлюдной тысячеверстной тундре для не имеющих еще организационных навыков путешественников. Интересно взглянуть, как протекало путешествие и в каком виде прибывали люди и животные к месту назначения.

Вот, например, рапорт из Охотска от 28 октября: «Отправленный из Якутска сухим путем провиант прибыл в Охотск 25 октября на 396 лошадях. В пути пропали и померли 267 лошадей за неимением фуража. Во время путешествия к Охотску люди терпели великий голод, от недостатка провианта ели ремни, кожи и кожаные штаны и подошву. А прибывшие лошади питались травою, доставая из-под снега, понеже за поздним приездом в Охотск сена заготовить не успели, да не можно было; все перемерзли от глубоких снегов и морозов. А остальные служители прибыли нартами на собаках в Охотск».

Капитан Беринг, проехав тысячу верст верхом по неудобной и гористой дороге, прибыл наконец в Охотск – 45 дней не слезал он с седла. «Путь сей совершил он без всяких особенных приключений». Экспедиционное судно, которое он надеялся застать здесь готовым к плаванию, не было еще закончено. Все дело остановилось из-за отсутствия смолы. Амбары же, куда складывались поступающее снаряжение и провиант, были настолько ветхи, что готовы были развалиться; Беринг тотчас приступил к сооружению новых и торопил окончание постройки судна.

В январе 1726 г. прибыл в Охотск на нартах лейтенант Шпангберг, за ним следовала его команда. Вид моряка был крайне болезненный и истощенный. Отправившийся водным путем, он был застигнут врасплох на реке Юдоме неожиданно грянувшими морозами. В этом безлюдном и суровом месте, не получая ниоткуда никакого подкрепления, он едва не умер от голода. По словам Миллера, он со всей командою питался здесь сумами, ремнями и даже сапогами. Весь бывший с ним скот погиб. Из беды его выручил Чаплин, выславший ему навстречу провизию и собак. Число больных из команды Беринга с прибытием Шпангберга увеличилось.

Еще не отправившаяся в плавание, но уже сильно потрепанная трудностями пути, экспедиция стала деятельно готовиться к отплытию на Камчатку. Весь июнь 1726 г. ушел на приготовления. Вскоре был спущен построенный галиот «Фортуна».

А съестные припасы все прибывали и прибывали. Но много ли удается доставить? Прибывший 11 июня геодезист Лужин из ста лошадей привел только одиннадцать, остальные же «разбежались, околели и съедены волками». Далее пошло удачнее, донесения пестрят следующими цифрами: «1 июля прибыл лейтенант Чириков с остальными служителями и припасами; а вслед за ним квартирмейстер Борисов на 110 лошадях и привез 200 сум муки. Через неделю после сего приехал из Якутска пятидесятник на 63 лошадях и привез 207 сум муки. 20-го числа прибыл солдат Ведров на 80 лошадях и привез 162 сумы муки. 30-го прибыл сержант Широков на 20 лошадях и привез 50 быков». И т. д.

4 августа спустили на воду второе судно, прибывшее недавно с Камчатки и теперь заново отремонтированное. Это был тот самый бот, на котором совершалось в 1716 г. первое плавание из Охотска на Камчатку.

Все было уже готово к плаванию: личный состав экспедиции, эшелоны с продовольствием и снаряжением. Неожиданно продовольственные запасы наших путешественников пополнились лакомым блюдом: «7 числа прибыло ко взморью великое множество уток; по сему случаю послана была туда вся команда, и привезли оных три тысячи, а пять тысяч, – наивно замечает Чаплин, – улетели опять в море».

22 августа, подняв паруса, двинулись в путь, плыли без приключений и 29-го были в виду берегов Камчатки. Запасшись водой, поплыли дальше, взяв направление на юг. Дойдя до Большерецкого острога, нашедшего себе приют в глубине удобной бухты, решили здесь зазимовать. Все, что мы узнаем об этом остроге, сводится к немногому. «В Большерецком остроге, – сообщает Чириков, – русского жилья 17 дворов да для моленья часовня. Широта места 52°45′, склонение 10°28′ восточное. Управителем был некто Слободчиков». Сообщается также о здешнем климате, который «очень хорош, хотя с 7 октября и выпадал иногда снег, но река не становилась, и 30 числа был гром».

Тотчас же по прибытии Беринг отдал на первый взгляд странное распоряжение: свозить всю кладь и все продовольствие на берег. Нелегкий труд этот потребовал много времени, и весь сентябрь экипаж судов был занят перевозкой, потребовавшей сорока ботов, мобилизованных у здешних камчадалов. «Можно легко рассудить, – замечает Берх, – сколь трудна была перевозка сия: на каждом боту два человека иноверцев, кои шестами проводили оные вверх по реке».

Вообще с водворением сюда экспедиции для местного населения – камчадалов – настали тяжелые времена. Вскоре они вынуждены были перевозить на себе поперек всей Камчатки тяжелые грузы из Большерецка в Нижнекамчатск. Непонятный маневр Беринга, то есть заход вместо Нижнекамчатска, откуда предполагалось начать путешествие, предварительно на западный берег Камчатки, в Большерецк, с последующим перевозом грузов поперек Камчатки на восточный берег, объясняется географическими познаниями самого Беринга, который, по-видимому, никак не предполагал, что южная оконечность Камчатки недалеко от Большерецка, да и был ли он вполне уверен, что Камчатка – полуостров? Вот вопрос, который невольно задаешь себе, прослеживая ход и по сию пору мало изученной и выясненной экспедиции Беринга.

Часть команды была занята перевозкою грузов на противоположную сторону Камчатки, часть же оставалась в остроге, где в ясные дни обучалась «ружью и стрелянию в цель». В декабре, когда наступили уже морозы, к устью Большой реки принесло мертвого кита. Ценный дар моря был полностью использован нашими путешественниками: 200 пудов жира стали прекрасным кормом для собак.

Когда весь груз транзитом через Верхнекамчатск был переправлен в Нижнекамчатск, туда же проследовал и весь состав экспедиции. Тысячепудовые грузы, от Большерецка до Нижнекамчатска, проделали путь в 833 версты по труднейшей и утомительнейшей дороге. По сравнению с Большерецком Нижнекамчатск представлял собой нечто вроде столицы; на протяжении версты вдоль берега реки растянулись сорок дворов. А в семи верстах от поселка находились горячие серные ключи, также привлекшие население. Как только все было перетащено, 4 апреля состоялось торжество закладки нового судна, которое соорудили с необычайной быстротой, 9 июня оно было уже закончено.

9 июля хорошо зашпаклеванный и оснащенный бот «Св. Гавриил» под всеми парусами, слегка покачиваясь, выходил из устья реки Камчатки в море. На борту находились 44 человека во главе с начальником экспедиции Берингом; его помощниками были лейтенанты Чириков и Шпангберг. Корабль держал курс на северо-восток. Из судового журнала корабля видно, что мореплаватели внимательно наблюдали разные мысы и горы, отличительные особенности которых отмечаются, например, следующими выражениями: «видели гору, белеющуюся от снегу», «видели гору знаменитую», «видели гору особого виду», «видали гору при самом море». Весь берег, мимо которого следовало судно, состоял из высоких гор, одна из которых, причудливо покрытая в разных местах снегом, была названа Берингом Пестровидной.

27 июля, продолжая плыть вдоль берега, поравнялись с мысом Св. Фаддея. Все встречавшиеся Берингу достопримечательности – мысы, горы, равно как и берега, – зарисовывались с определением их месторасположения. Далее журнал отмечает: «Близлежащие берега должны быть очень высоки, ибо мы видели их в большом отдалении. При мысе сем встречали мы множество китов, сивучей, моржей и разных птиц. Пользуясь тихою погодою, наловили мы здесь довольно вкусной рыбы, роду лососей. Глубина моря было здесь 65 и 75 сажен».

Богатство морской фауны подтверждает и Чаплин. «В море сем, – говорит он, – показуется животнова, китов множество, на которых кожа пестрая, морских львов, моржей и свиней морских».

Плывя все дальше в северо-восточном направлении, «Св. Гавриил» приближался к устью реки Анадырь. Проведать здешний острог Беринг не пожелал, так как спешил побольше сделать в эту навигацию, опасался ранней зимы, поэтому экономил время и был скуп на остановки. А между тем от анадырских жителей он мог бы узнать много любопытного о положении берегов и получить свежую провизию. Вообще следует отметить, что подчас, быть может, излишняя осторожность и боязнь риска несколько вредили Берингу, затушевывая или даже сводя на нет многие его открытия.

Погода благоприятствовала нашим путешественникам, бури не тревожили их; продвигаясь неизменно вперед на северо-восток со средней скоростью 8 5 миль в сутки, моряки жалуются лишь на все чаще одолевающий их туман. Журнальные записи – «в сии сутки не случилось ничего замечательного» – все чаще чередуются с пометками: «.. мрачная и туманная погода с дождем», «умеренный ветер и мрачность», «тихий ветер и облачно».

Чем дальше углублялся Беринг на север, тем тщательнее осматривал он каждое береговое углубление и возвышенности и, следуя обычаю своего века, давал имена новооткрытым заливам, островам и мысам, сообразуясь с календарными святцами. Так возникли губа Святого Креста, губа Преображенская и т. д.

И здесь, на отдаленной окраине мира, «на краю света» обнаружил он следы людей. 6 августа Чаплин, отправленный на берег на поиски пресной воды и для описи, нашел пустые жилища, в которых, по приметам, недавно жили чукчи; от жилищ в глубь страны вели протоптанные дороги. Вскоре объявились и сами обитатели жилищ. На следующий день утром к судну подошла лодка, в ней сидели 8 человек. Через своих переводчиков-коря-ков Беринг выяснил, что подъехавшие чукчи желают узнать, что за судно и с какой целью подошло к их берегам. Беринг приказал передать чукчам, чтобы они поднялись на борт корабля.

После долгого колебания они, все еще держась на почтительном расстоянии от корабля, «высадили наконец одного человека на воду, который на надутых пузырях подплыл к судну и взошел на оное». Он поведал Берингу, что на берегу живут немало его земляков, которые уже давно слыхали о русских. На вопрос, как далеко отсюда Анадырь, отвечал: далеко к западу. В ясный солнечный день, продолжал гость, отсюда виден остров. Оделенный Берингом подарками, радостный чукча отправился вплавь на пузырях к своим товарищам. Выполняя просьбу Беринга, он долгое время уговаривал их посетить судно. Но ни благополучное его возвращение, ни полученные им подарки, ни угощение, ни любопытство не смогли победить их недоверия. После короткого совещания они в своей кожаной лодке отправились на берег.

Разговор с чукчами происходил на широте 64°41′.

Обогнув выдающийся в море мыс, получивший с той поры наименование Чукотского мыса, поплыли дальше. Впоследствии Джеймс Кук, плававший в этих местах, писал: «Мыс сей получил наименование Чукотского от Беринга, на что он и имел полное на это право, ибо здесь виделся впервые Беринг с чукчами».

11 августа 1728 г. в юго-восточном направлении заметили неведомый остров, названный Берингом островом Св. Лаврентия. Удивительно, что плававший в этих водах 39 лет спустя лейтенант Синд вторично «открыл» этот остров, приняв его за архипелаг из одиннадцати отдельных островов и назвав их по обычаю Беринга именами: Агафоника, Тита, Диомида, Мирона, Феодосия, Михея и т. д. Этот интересный эпизод из тогдашней мореходной практики любопытен в двух отношениях. Он подтверждает замечательную тщательность наблюдений Беринга, сумевшего разобраться в хаосе возвышенностей, соединенных у основания низменной полоской земли. Эпизод свидетельствует также о печальной участи, постигавшей многие географические открытия: сделанное часто с превеликими трудностями научное завоевание не только не становилось общим достоянием, но нередко и вовсе забывалось, так что, когда через многие годы то же открытие совершалось вновь, приоритет открытия нередко утрачивался.

Пристально всматривался Беринг в туманные очертания гор острова Св. Лаврентия, зачерчивая изгибы прибрежья, и, казалось, не замечал, что вокруг его корабля шныряют по всем направлениям киты, потревоженные никогда не виданным ими чудовищем. Они близко подплывали к борту корабля, доставляя большое развлечение команде. Беринг не высадился на этот населенный эскимосами остров. Торопясь к крайним северо-восточным пределам Азии, он продвигался все далее и, рассекая серовато-мутные волны, отмечал глубины: 20, 25, 30 сажен. Пройдя еще около 70 миль и убедившись, что берег в этом месте под острым углом поворачивает к западу, Беринг вызвал наверх всех членов экспедиции и объявил им, что «надлежит ему против указу возвратиться обратно», после чего повернул свой корабль на юг.

Надо полагать, что предусмотрительный и излишне осторожный капитан побоялся встречи со льдами, чтобы не быть затертым ими.

16 августа 1728 г. произошло событие, навсегда запечатлевшее в науке имя Беринга: был открыт пролив, отделяющий берега Азии от Америки. Сознавал ли Беринг, не видевший за дальностью расстояния и из-за туманной погоды берегов Америки, что он сделал открытие, сказать трудно.

Так или иначе, только полстолетия спустя более удачливый и отважный мореплаватель Джеймс Кук вполне доказал, что Беринг действительно проходил через этот пролив, и назвал пролив именем моряка. «Я обязан воздать справедливую похвалу памяти почтенного капитана Беринга, – говорил Кук. – Наблюдения его так точны, и положение берегов означено столь правильно, что просто удивляешься, как мог он достигнуть этого, работая с такими примитивными инструментами. Широты и долготы определены им так верно, что лучшего нельзя почти и ожидать».

И в самом деле, надо представить себе условия плавания и состояние тогдашних навигационных инструментов, чтобы вполне оценить точность и тщательность его работы.

Небольшой, наскоро сооруженный бот, весьма несовершенные приборы, выдержавшие к тому же продолжительную предварительную тряску по суше, полнейшая необследованность мест, в которых ему приходилось плавать, постоянные туманы и мрак, которые так часто отмечаются в судовом журнале, – вот средства и обстановка, в которых приходилось вести Берингу работу. И тем не менее определения Беринга почти в точности совпадают с современными. Адмирал Федор Литке, через сто лет сравнивший графический путь Кука и Беринга, также приходит к очень лестным выводам о наблюдениях Беринга. Тем обиднее, что Беринг так и умер, не узнав достоверно, правильны ли сделанные им наблюдения, а также, что он открыл пролив, который со временем будет назван его именем.

Историографы Беринга не без основания упрекают его, что он, опасаясь льдов, слишком рано повернул обратно и возвратился к берегам Камчатки.

Между тем как, по наблюдениям целого ряда позднейших путешественников, в августе и даже в сентябре льдов в Беринговом проливе никто не наблюдал. Не поспеши он так стремительно обратно и останься в проливе некоторое время, без сомнения, Беринг с полной очевидностью убедился бы в сделанном им открытии.

Я нарочно остановился на этом моменте, определившем всю дальнейшую деятельность Беринга – инициатора последующей Великой Северной экспедиции. Отныне его взор неизменно прикован к туманным берегам Америки, которую он уже чувствует, хотя еще и не видит. Он ищет все новых и новых подтверждений ее существования на северо-востоке; но об этом ниже, а сейчас проследим дальнейшие этапы его 1-й Камчатской экспедиции.

Продолжая путь при значительно засвежевшем ветре, увеличившем ход судна до 7 миль в час, 15 августа путешественники «усмотрели в 9 часов утра высокую гору в правой руке, на коей, – говорит Чаплин, – живут чукчи, и в море после сего остров в левой руке. Поелику в сей день празднуют св. мученику Диомиду, то и назвал капитан Беринг увиденный остров его именем».

Таково происхождение странного названия группы островов, расположенных в Беринговом проливе.

Далее судовой журнал отмечает: «Погода пасмурная, ветер свежий. Плыли подле берега и увидели на оном множество чукоч и в двух местах жилища их. Усмотря судно, побежали чукчи на высокую каменную гору». Чукчи на этот раз оказались смелее прежних. Со «Св. Гавриила» заметили, как от берега отделились четыре лодки и стали держать курс наперерез кораблю. Беринг ласково встретил прибывших и узнал от них, что русские им давно уже знакомы и что они бывают частенько в Анадырском остроге. «Мы, – продолжали чукчи, – ездим и к реке Колыме на оленях, в открытое же море не выходим».

Об интересующей его Америке Берингу ничего не удалось узнать от чукчей. Закупив у них оленьего мяса, рыбы, воды, меха лисиц, песцов и моржовые клыки, Беринг двинулся далее; в пути встречалось множество китов.

Во все время предыдущего плавания погода удивительно благоприятствовала морякам, они не испытали ни одной бури. Но к концу плавания все изменилось; Беринг смог на собственном опыте убедиться теперь, насколько опасны и тяжелы условия плавания в северной части Тихого океана в бурную погоду. Если и поныне, при современных технических средствах, условия для мореплавания здесь очень неблагоприятны из-за постоянных туманов, многочисленных подводных камней, частых штормов, то что же должен был испытывать утлый «Св. Гавриил», попав в шторм 31 августа, когда его стало дрейфовать, и он вскоре очутился в полумиле от крутых и каменистых камчатских берегов! «Ежели б в то время сделался ветер еще крепче, то неминуемо при столь крутом и утесистом береге должны были бы все погибнуть, – вспоминает Чаплин, – и мы трудились отойти против ветра от берега прочь до десятого часа пополудни. А в 10 часов порвало у грота и у фока фалы; тогда паруса упали, снасти все перепутались, и за великим волнением не можно было разобрать снасти; того ради легли на якорь на глубине 18 сажен от берега расстоянием в 1 миле или еще меньше, около второго часа с превеликим трудом до полудня исправились к походу парусами и прочею снастью, хотя беспрестанно все о том трудились».

На следующий день «в первом часу приказал капитан Беринг подымать якорь, но едва только подвертели несколько сажен каната, то оный лопнул, а посему, поставя скорее паруса, пошли на юго-юго-восток». Моряки были спасены.

2 сентября Беринг бросил якорь в устье реки Камчатки, после чего стал располагаться здесь на зимовку. 1-я Камчатская экспедиция, послужившая прологом к Великой Северной экспедиции, была закончена.

Обратный путь в Петербург совершали на 78 лошадях. Выехав 29 июня, Беринг ровно через два месяца прибыл в Якутск. Отсюда поплыл он по реке Лене, но 19 октября река замерзла, и продолжать далее путь пришлось на санях, минуя Илимск, Енисейск и Тару, до Тобольска. 1 марта 1730 г. после пятилетнего путешествия Беринг прибыл домой.

Свои соображения о близости Америки к Камчатке Беринг подкрепил следующими главнейшими и неоспоримыми доказательствами:

1. Около 1715 г. на Камчатке жил некий инородец, который рассказывал, что его отечество находится к востоку от Камчатки, его же самого несколько лет тому назад захватили на Карагинском полуострове, где он промышлял. Он передавал далее, что в его отечестве растут громадные деревья и вливается в море множество больших рек; для выезда в море они употребляют такие же самые кожаные лодки, как и камчадалы.

2. На Карагинском полуострове, лежащем на восточном берегу Камчатки, против реки Караги, находят весьма толстые стволы сосновых и еловых деревьев, которые вовсе не встречаются на Камчатке, а также и в близлежащих местностях. На вопрос, откуда этот лес, жители отвечали, что его прибивает к берегам при восточном ветре.

3. Зимою во время сильных ветров приносится к берегам Камчатки лед с явственными признаками, что его отнесло от обитаемого места.

4. С востока прилетают ежегодно множество птиц; пробыв лето на Камчатке, они улетают обратно.

5. По временам чукчи привозят на продажу меха куницы, которые, как известно, отсутствуют во всей Сибири, от Камчатки вплоть до Екатеринбургского уезда.

К этим замечаниям, почерпнутым им из расспросов жителей во время зимовки в Нижнекамчатске, Беринг присоединил свои собственные:

6. На пути из Нижнекамчатска на север ни разу не встретил он таких огромных валов, какие наблюдал во время плаваний на прочих больших морях.

7. Ему попадались на пути деревья с листьями, каковых ни он, ни его спутники на Камчатке не встречали.

8. Многие камчадалы уверяли его, что во время ясных дней виднеется на востоке земля.

9. Глубина моря во все время пути была весьма незначительна, совершенно не пропорциональна высоте камчатских берегов.

Все это касалось «американской части» предстоящей экспедиции. В дальнейшем Беринг предлагал меры по исследованию и устройству также и Охотского края, и Камчатки. Он советовал изучить пути в Японию для установления с этой страной торговых сношений и, наконец, указывал на необходимость исследования всего северного азиатского берега России.

Граф Остерман и обер-секретарь сената Кириллов уговорили императрицу Анну Иоанновну организовать 2-ю Камчатскую экспедицию под руководством Беринга, получившего к тому времени чин капитан-командора. Эту экспедицию тогда именовали Первой академической, поскольку именно новосозданная Академия наук приняла активное участие в ее организации. В историю же этот поход вошел как Великая Северная экспедиция. Действительно, до 30-х годов ХХ века по своим масштабам эта географическая экспедиция не имела себе равных в мире.

Участниками экспедиции от флота были сам Беринг, Чириков, Шпанберг, братья Лаптевы, Овцын, Малыгин, Скуратов, Прончищев, Челюсткин, Ваксель, Стерлегов, еще 48 офицеров, гардемаринов и штурманов, 13 чиновников, шкиперов, боцманов, 18 лекарей и подлекарей. Во вторую свою экспедицию Беринг отправился в сопровождении двадцативосьмилетней жены и обоих сыновей, самому капитан-командору было тогда 53 года.

От Академии наук в экспедицию отправились академики Миллер, Гмелин, де ла Кроер, профессора Фишер и Штеллер, 5 студентов, 16 геодезистов, 5 мастеров различных специальностей, переводчики, живописцы и 6 рудознатцев, а также один пастор, 6 попов, до 600 человек матросов, солдат и мастеровых.

Экспедиция делилась на отряды, которые должны были одновременно начать исследование и опись всего побережья Северного Ледовитого океана: от Архангельска до рек Оби и Лены и Камчатки, от Охотского моря и амурского берега до Японии. Беринг и Чириков на двух судах должны были идти с Камчатки для поисков берегов Америки и окончательно решить вопрос о проливе. Шпанберг с тремя судами отправлялся в Японию для исследования Курильских и Японских островов и завязывания отношений с этой страной. Братья Лаптевы и другие офицеры на трех дубель-шлюпках производили опись северного побережья между устьями рек Оби и Лены. Кроме того, одно или два судна должны были производить опись берега от Архангельска до Оби.

К целям научным прибавлялась и цель государственная – распространить владычество России на вновь открытые земли и острова. Все инструкции по этому поводу предписывали составу экспедиции самое ласковое обращение с народами и племенами, поступающими в подданство России.

Указ об отправлении экспедиции был подписан Анной Иоанновной 17 апреля 1732 г. «И по поданным от него пунктам и предложениям, – говорится в этом указе, – о строении тамо судов и прочих дел, к государственной пользе и умножению нашего интереса, и к тому делу надлежащих служителей и материалов, откуда что подлежит отправить, рассмотря, определение учинить в сенате».

Экспедиция должна была провести все исследования в течение 10 лет – с 1733-го по 1743 год.

Чтобы облегчить, насколько возможно, работу экспедиции в диких, незаселенных областях, местным сибирским властям приказано было оказывать начальникам отрядов всяческое содействие. Предписано было соорудить по всему северному берегу маяки и зажигать их во все время плавания; в устьях рек выстроить склады из сплавного леса и снабдить их провиантом. На сибирские власти возлагалась также обязанность – предупредив иностранцев о готовящейся экспедиции, требовать от них содействия натурой и рабочей силой. Для предварительной засъемки берегов проектировалась также посылка отряда геодезистов. Экспедиция, конечно, не в состоянии была забрать всего снаряжения и припасов непосредственно из Петербурга, очень многое она должна была приобрести на своем пути, в Нижнем, Казани и Тобольске.

Отправление экспедиции в путь началось в феврале 1733 г. Продолжительность ее была рассчитана на шесть лет. Весь начальствующий состав и многие нижние чины двинулись в дальний путь в сопровождении семей, жен и детей. Многие ехали навсегда. Всего отправились 546 человек.

Длинен и разнообразен состав участников экспедиции, в нее входили: морские офицеры (начальники отдельных партий), штурманы и подштурманы, штурманские ученики, гардемарины, комиссары, шкиперы, подшкиперы, боцманы и боцманматы, квартирмейстеры, ботовые и шлюпочные мастера, трубачи, барабанщики, канониры, матросы, конопатчики, парусники, плотники, купоры, солдаты и капралы, сержанты, лекари и подлекари, профессора и академики, адъюнкт, студенты, инструментальный мастер, живописцы, рисовальщики, переводчики, геодезисты с учениками, пробирных дел мастер и, наконец, рудознатцы, как называли в то время специалистов горного дела. Из этого списка мы убеждаемся в основательности экспедиции и многочисленности возложенных на нее задач.

Программа отбытия партий, отправляемых частями, была детально разработана.

Исследования Тихого океана выходят за рамки работы, и я ограничусь рассказом об арктических походах.

Первый отряд Великой Северной экспедиции – Обский – вернее было бы назвать Карским, так как район его действия составляло почти исключительно Карское море. Что же касается описи берегов от Архангельска и до входа в Карское море – Югорского Шара, то в этом почти не было необходимости, поскольку к тому времени этот путь в океан был уже достаточно исследован.

Для плавания из особо прочных материалов построили специальные суда – «Экспедицион» и «Обь», каждое длиной 54 фута (16,5 м) и шириной 21 фут (6,4 м).

Для нужд экспедиции в Пустозерске было заготовлено стадо оленей, а в Обдорске устроен продовольственный склад.

10 июля 1734 г. суда под командой начальников экспедиции лейтенантов Муравьева и Павлова отбыли от Архангельска. Всего в этой экспедиции участвовали 51 человек, среди них: подштурманы Руднев и Андреев, рудознатцы Одинцов и Вейдель, иеромонах и два подлекаря.

Миновав пролив Югорский Шар, путешественники обнаружили, что Карское море совершенно свободно ото льда, «чему кормщики и бывалые люди весьма удивлялись, – замечает по этому поводу Муравьев, – ибо они от тех льдов всегда имеют нужду и пропадают много».

За время стоянки у острова Вайгач приступили к работе по описи берегов острова и поставили на материковом берегу несколько знаков. Плывя дальше, благополучно добрались до полуострова Ямал, где и остановились в Мутном заливе. Здесь набрали воды, плавника и, решив обогнуть полуостров, двинулись севернее. Но неожиданно ветры и полная неизвестность и позднее время года заставили моряков плыть обратно.

Подходящих мест для зимовки не было найдено вплоть до самой Печоры, куда моряки благополучно прибыли 4 сентября. Расположились на зимовку у деревни Тельвицы, причем команда была отправлена в Пустозерск. Неприятным сюрпризом для моряков было полное отсутствие по берегам Карского моря маяков и опознавательных знаков, предусмотренных сенатской инструкцией; «видимо, было и некому и не из чего строить». Все это надо было соорудить самим в следующую же навигацию.

Зимовка проходила в приготовлениях к новой навигации. Для укомплектования судового состава экспедиции из Петербурга прибыли геодезисты Сомов и Селифантов.

Но и следующий год не принес морякам удачи. Карское море оказалось на этот раз сплошь заполненным льдами; пришлось немедленно вернуться в Югорский Шар, «и так были в том Шаре ото льдов утеснены, что принуждены стоять на мелях и день и ночь разными способами от оных отбиваться, и едва могли спастися…». В итоге в конце сентября суда, сделав съемку Вайгача, вернулись на зимовку туда же – в устье Печоры.

Поход закончился ссорой всех участников. Муравьев поссорился не только с Павловым, но и со всеми своими подчиненными. На поведение обоих лейтенантов, пьянствовавших и облагавших незаконными поборами, указывали также и местные жители в своих жалобах в Петербург. Указом Адмиралтейств-коллегий от 28 февраля 1736 г. оба злополучных начальника «за многие непорядочные, леностные и глупые поступки» были отозваны в Петербург, где преданы суду и разжалованы в матросы.

Так закончился первый этап Карско-Обской экспедиции.

Новым начальником экспедиции был назначен лейтенант Степан Григорьевич Малыгин. В помощь ему было дано еще два судна, которые спешно заканчивались постройкой в Архангельске, боты «Первый» и «Второй».

Желая наверстать время, бесплодно затраченное Муравьевым и Павловым,

Малыгина сильно торопили, предписывая ему отправиться в поход в то же лето 1736 г. Но все же, учитывая возможные трудности, оговорили в инструкции: «Ежели за какою крайнею невозможностью в одно лето оной экспедиции в окончание привести будет не можно, то для зимования отыскать пристойного и безопасного места, не отдаляясь оттуда».

25 мая 1736 г. Малыгин на достаточно потрепанном уже «Экспедиционе» отправился в поход. Подходя к Печоре, он застрял в тяжелых льдах, пришедших в сильное движение. Судно выкинуло на мель, где оно потерпело крушение. Разбитый, давший обильную течь корабль пришлось оставить и перебраться с припасами на «Обь».

21 июля Малыгин выбрался из устья Печоры, но тотчас же попал в ледяные поля, сплошь забившие в этом году море. Целый месяц протискивался Малыгин вперед, «то вступая под паруса, то становясь на якорь». Во время семнадцатидневной, вынужденной из-за льдов стоянки у острова Долгого (к западу от Югорского Шара) из Архангельска подошли новые суда – боты «Первый» и «Второй» под командованием лейтенантов Скуратова и Сухотина.

Простояв в проливе еще десять дней «за великими льдами», наконец протолкнулись в Карское море. «Держась более берегов, ибо в море, по надлежащему нам курсу, не малые льдины видимы были и пройтить было весьма безнадежно», дошли наконец до устья реки Кары (69°48′).

На этом достижения первого года плавания Малыгина закончились. Далее к северу из-за густых «безразрывных» льдов продвинуться не удалось. Здесь, в 60 верстах от устья Кары, и решили зазимовать.

Летом 1737 г. флотилия, за исключением одного судна, за «худостью» отправленного под командой Сухотина обратно в Архангельск, вышла из Кары и направилась вдоль берегов Байдарацкой губы. Вначале льды сильно тормозили продвижение вперед, но дальше, когда миновали Мутный залив, льдов стало меньше и пошли быстрее. 23 июля достигли наконец северной оконечности Ямала (73°30′). Льдов здесь не было, однако непогода, упорные восточные и северо-восточные ветры продержали здесь мореплавателей более трех недель. Наконец задувшим северо-западным ветром путешественников вынесло за оконечность полуострова. Ямал был, таким образом, обойден и занесен на карту.

Было совершено «первое плавание здесь человека, ибо и самые промышленники никогда не достигали в этой стороне до такой широты!». Малыгин и Скуратов являются, таким образом первыми и до 1869 г. единственными мореплавателями, которым посчастливилось пройти с запада до Оби. Далее путь их уже не встречал затруднений. Не сталкиваясь более со льдами, моряки 11 сентября достигли устья Оби, где их поджидали казаки.

2 октября путешественники достигли Березова, где и зазимовали. Отсюда Малыгин отправился в Петербург с донесением о выполненном походе.

На Скуратова же возлагалась весною будущего года доставка судов обратно в Архангельск. Этот путь, «столько же или еще более трудный, как настоящий», был совершен также в два лета. У устья реки

Кары, затертое льдами, одно из судов было вынесено на мель и, «совсем срезанное», оставлено экипажем, сошедшм по льдинам на берег, где и была устроена зимовка. Потерпевшее аварию судно не было покинуто на произвол судьбы; разгрузив, его притянули к берегу и кое-как починили. Перезимовав в Обдорске, летом 1739 г. вышли в море и прибыли в Архангельск в половине августа. Возложенная на обскую партию задача была выполнена, хотя и с большими трудностями и риском.

А теперь перейдем к походу лейтенанта Овцына, которому поручено было обследовать берег от конечного пункта работ экспедиции Малыгина – устья Оби – до Енисея. 14 мая 1734 г. на построенной в Тобольске специально для этого плавания двухмачтовой дубель-шлюпке «Тобол», длиной в 70 футов (21,3 м), Овцын в сопровождении подштурмана Стерлегова, штурманского ученика Канищева, геодезиста Ушакова, его ученика Выходцева, рудознатца Медведева и еще 50 участников экспедиции отправился из Тобольска по Оби в море.

Небольшой «Тобол», конечно, не мог вместить всего экспедиционного имущества, поэтому экспедицию сопровождали дощаники, загруженные припасами и строительным материалом. Немалые трудности принесло уже плавание по Обской губе от Обдорска, куда флотилия прибыла 11 июня. Неизведанное широкое пространство воды, частые мели, на которые непрестанно садились дощаники, – все это доставляло Овцыну немало хлопот. Подвигались чрезвычайно медленно, впереди шли гребные суда, занимавшиеся промером фарватера и обследованием берегов.

Медленное продвижение отряда вскоре настолько всем наскучило, что решили избавиться от дощаников. Дотащившись до Семиозерного, один из дощаников разломали и из досок сложили большой продовольственный магазин. Следуя далее, постепенно стали освобождаться и от других дощаников, а людей, сопровождавших дощаники, отпускать домой. Когда разломали последний дощаник, все вздохнули свободнее, как будто сбросили тяжелую ношу. Стали быстрее продвигаться на север. 31 июля «Тобол» подошел к устью Тазовской губы и поставил там маяк. Плыли и не видели конца губы, а границ этой обширнейшей губы не знали даже и приблизительно.

В конце концов Овцын решил не оставаться в неизведанных местах на зимовку и 4 сентября 1734 г. вернулся в Обдорск.

Бесплодность плавания хотели наверстать береговыми работами. Посылали казаков для обследования обоих берегов губы, а также и для сооружения маяков и опознавательных знаков. А штурман с геодезистом занялись промером фарватера.

29 мая следующего года вскрылась Обь, и «Тобол» вновь двинулся к морю. Однако движению судна мешали встречные ветры. С большим трудом достигли только 68°40′, то есть не дошли даже до Тазовской губы.

Сильный упадок духа, утомление и плохое питание возымели свое действие. Началась цинга, и в весьма тяжелой форме. Из 56 человек экипажа болели 37 человек, в том числе и командир. Четверо умерли, среди них рудознатец Медведев. Призрак смерти витал над кораблем. «Не видя теперь уже никакой возможности продолжать плавание, по сделанному с обер- и унтер-офицерами консилиуму, отсюда пошли в обратный путь». И на этот раз уже не в Обдорск, а прямо в Тобольск, в начальный отправной пункт экспедиции, куда и прибыли в начале октября. Корабль был сильно поврежден.

Когда оправившийся от цинги Овцын прибыл в Петербург и подробно поведал в Адмиралтейств-коллегии о всех злоключениях своего на редкость неудачного плавания, он убедился, что его очень ценят и согласны удовлетворить все его требования организационного порядка, необходимые для успешного завершения возложенной на него задачи. Он убедился также, что решение правительства осуществить задачу похода из Оби на Енисей какою бы то ни было ценой по-прежнему неизменно. В данном ему наказе даже стояло многозначительно: «А без окончания в совершенстве оной экспедиции возвращения не будет».

Каковы же были требования Овцына? Прежде всего он просил новый корабль для экспедиции, затем новых сотрудников, которых он укажет, и, что весьма, как он полагал, необходимо, – партию казаков, которая бы следовала на оленях с чумами и продовольствием по берегу, сопровождая, таким образом, судно «на случай его бедствия». Овцыну было также разрешено заготовить подарки для кочевников и в нужных случаях поступать «сверх инструкций».

Третья экспедиция Овцына состоялась в навигацию 1736 года. Личный состав его экспедиции был усилен штурманом Мининым. Кроме того, в экспедиции участвовали шкипер Воейков, подлекарь, «геодезии ученик» Выходцев, рудознатец Лесков и «весьма замечательное лицо – своими средствами обучавшийся и по охоте пошедший в экспедицию» – гардемарин Паренаго. Всего с Овцыным отправлялись 50 человек. Но, увы, и эта, третья по счету экспедиция Овцына оказалась неудачной. Суда неизменно обретались «в великих льдах».

Для зимовки подходящего места не нашли, да и не с чем было зимовать. Не принесла никакой пользы и партия казаков. Повстречав по дороге не ведомую казакам огромную Тазовскую губу и приняв ее, по-видимому, за море, казаки повернули обратно. Новый корабль не был окончен к сроку, и пришлось плыть на старом. А в результате – опять угроза замерзнуть посреди губы, опять «консилиум» и решение плыть обратно. Оставив на Гусином мысу и в Семиозерном магазине часть провианта «для будущей экспедиции», повернули обратно и 26 сентября были в Обдорске.

Но Овцын, переехавший на зимовку в Березов, и на этот раз не упал духом. 29 июня 1737 г. Овцын на новом, построенном в Тобольске боте «Обь-Почтальон» в сопровождении дубель-шлюпки вновь отправился в путь. На сей раз его сопровождали 70 человек. По дороге был забран оставленный в предшествующие плавания на берегах губы провиант. Льдов не встретили, но сильно задерживались ветрами с туманами; тормозила также поход сильно отстававшая дубель-шлюпка.

3 августа на широте 72° исследователи с радостью увидели сопровождавший экспедицию по берегу караван. От проводников узнали, что продовольственные магазины ими уже сооружены в намеченных местах. Продолжая плыть к северу, 7 августа вышли наконец в открытое море – огромная Обская губа была теперь позади. Вскоре заприметили на горизонте впервые за все это плавание льды. «Вода здесь была весьма солона и горька, цветом темно-голубая, глубины 7 сажен». Пройдя еще немного вперед и достигнув широты 74°2′, подошли к кромке льдов, залегавших «необозримою массою на севере и на западе буграми, над которыми летали черные чайки, и видели здесь кита, пускавшего высокие фонтаны. Глубина увеличилась до 12 сажен».

Овцын сумел сориентироваться и верно заключил, что Обская губа пройдена целиком, что материковый берег здесь оканчивается, а потому, не дожидаясь Малыгина, который вскоре сюда прибыл вместе со Скуратовым, Овцын, «произведя консилиум», повернул к востоку. 16 августа моряки обошли мыс Матте-соль (Тупой мыс). Занеся мыс на карту (73°15′ с.ш.) и поставив на нем знак с надписью о совершенном подвиге, пошли в Енисейскую губу. И наконец, 31 августа, «хотя через великие трудности», вошли в Енисей, которого не могли так долго достичь.

После короткой остановки для свидания с ожидавшими и приветствовавшими экспедицию казаками отправились вверх по Енисею в Туруханск, но прибыть туда за поздним временем не удалось. Застигнутые всего в нескольких верстах от города морозами, моряки вынуждены были здесь зазимовать.

Поручив штурману Минину в следующее лето (1738 г.) заняться исследованием земель к востоку от устья Енисея, то есть попытаться обойти огромный Таймырский полуостров, сам Овцын отправился с донесением в Петербург.

Однако, как только Овцын приехал в Тобольск, его арестовали и препроводили в Тайную розыскных дел канцелярию, где предъявили обвинение в дружеском обхождении в Березове с сосланным туда князем И.А. Долгоруким. Овцына судили и, разжаловав в матросы, послали в Охотск в распоряжение к Берингу.

Работу Овцына продолжили штурманы Минин и Стерлегов. 4 июня 1738 г. они совместно с Паренаго и Лескиным вышли из Туруханска в море для обследования берегов совершенно неведомого им Таймырского полуострова. В этот поход морякам удалось, миновав Ефремов Камень, достичь, хотя и с большими трудностями, 73°14′ с.ш. Исследователи добрались до того места, откуда берег стал уклоняться к востоку. Но дальше морякам не удалось продвинуться, они были задержаны грядой «сплошных, высоких и гладких, неподвижно стоявших льдов».

Идти дальше было бесполезно, и путешественники повернули назад и направились в устье Енисея, куда и прибыли 19 сентября, бросив якорь у зимовья Терехина. По дороге произвели опись западного берега устья реки.

Получив распоряжение от Адмиралтейств-коллегий продолжать исследования, руководствуясь инструкцией Овцыну, Минин летом следующего 1739 года повторил попытку предыдущего года – обогнуть Таймыр. Но попытка эта оказалась еще более неудачной. Выйдя слишком поздно (в начале августа), он смог добраться только до устья, откуда «за наступлением уже позднего времени» возвратился в Туруханск, где и зазимовал.

Потеряв надежду обойти Таймыр морским путем, подштурман Стерлегов в январе 1740 г. организовал небольшую партию на собаках, на которых достиг к середине апреля довольно высокой широты – 75°26′, где и поставил на выдающейся скале сигнальный шест с надписью. В эту экспедицию Стерлегов заснял на карту весь берег Таймыра, начиная от устья Енисея.

Он продолжал бы свое путешествие, но досадная непредусмотрительность того времени (отсутствие защитных глазных приспособлений) испортила все дело. От сильно отраженных снежными полями солнечных лучей у Стерлегова и его спутников настолько разболелись глаза, что они почти перестали видеть. Опасаясь совершенно ослепнуть, Стерлегов поспешил возвратиться.

Между тем Минин не сдавался и упорно доказывал, что обойти Таймыр можно и с моря. В том же 1740 году он делает последнее покушение обойти с запада эту незадачливую землю и достигает, непрерывно борясь с сильными ветрами, пасмурностью и туманами, почти той же широты, что и Стерлегов (75°15′). Но далее встречает льды и входит «в непроходимо густую массу их». Подвергаясь большой опасности быть раздавленным льдами и совершенно не представляя положения берегов впереди, Минин едва выбирается из ледяных объятий, поворачивает обратно и 27 сентября, «при погоде уже очень холодной», «втягивается» в покрытую льдом речку Дудинку, где остается на зимовку.

Частичный успех окрыляет упорного Минина. Он посылает в Петербург сопровождаемое картами и журналами донесение, в котором указывает, что его бот достаточно крепок и может выдержать еще две кампании, для чего ему потребно… и он перечисляет необходимые ему припасы, магазины, просит проводников и пр. Не беря на себя разрешения этого вопроса, Адмиралтейств-коллегия поручает рассмотреть предложение Минина лейтенанту Харитону Лаптеву, который дает отрицательный отзыв, так как сам уже на опыте убедился в полной невозможности обойти таймырский берег морем. На этом работа Минина и его помощника Стерлегова в Великую Северную экспедицию заканчивается.

Едва Минин очутился не у дел, на него посыпались доносы, его обвиняли в жестокости по отношению к нижним чинам, в пьянстве и лихоимстве. Обнаружилось также, что он был в ссоре со Стерлеговым, который подтвердил правильность взводимых на него обвинений. Минин упорно защищался и, в свою очередь, обвинял своих подчиненных в непослушании и пьянстве. Судились долго, в результате Минина приговорили к разжалованию в матросы на два года.

Третий отряд Великой Северной экспедиции отправился из Якутска в июне 1735 г. под начальством лейтенантов Прончищева и Ласиниуса. Достигнув устья Лены, моряки, как было условлено заранее, разделились: Прончищев пошел на запад, Ласиниус же – на восток.

Василий Васильевич Прончищев родился в 1702 году в старинном селе Тарбеево (ныне Богимово) Калужской провинции в семье ротмистра Василия Парфеновича Прончищева. В тринадцать лет Васю определили в Московскую навигацкую школу, а год спустя перевели в Морскую академию в Санкт-Петербурге. Окончив ее, Прончищев служил на кораблях Балтийского флота и на Каспии. Затем командор Витус Беринг включил его одним из первых в состав свой экспедиции.

В распоряжении Прончищева была дубель-шлюпка «Якутск», длиной 70 футов (21,3 м). Его сопровождали подштурман Челюскин, геодезист Чекин, подлекарь и другие – всего 50 человек с командой. Прончищева сопровождала в плавание и делила с ним все горести, лишения и почти одновременно с ним погибла его молодая жена Татьяна.

Семен Иванович Челюскин – уроженец Приокского края. В юности Челюскин и Прончищев были знакомы – вместе учились в Навигацкой школе, служили на Балтике и Каспии. В 1728 г., после десятилетней гардемаринской практики, Челюскина произвели в подштурманы. Похоже, именно Прончищев предложил своему другу отправиться на Север. Челюскин написал рапорт и был включен в состав Великой Северной экспедиции.

14 августа экспедиция через левый рукав Лены вышла в открытое море. Для успешного плавания время это было, разумеется, самое неподходящее. Едва начали кампанию, как встал вопрос о зимовке. Решили зимовать тут же, в устье реки Оленек (72°30′), благо там было много выкидного леса и небольшое селение русских промышленников. Вскоре река затянулась льдом. 13 ноября скрылось солнце, чтобы не показываться до 22 января. Началась долгая полярная ночь.

Прозимовав без приключений, Прончищев только 3 августа смог выйти в море, как только сошел заполонявший устье реки лед. Пробираясь «с великою опасностью» на запад, сделав по дороге остановку в устье реки Анабары «для осмотра горы той, в которой руда», моряки 13 августа достигли Хатангской губы. Здесь они нашли чье-то зимовье, оставленный в избах хлеб, бродивших вокруг собак, но людей не было. По-видимому, обитатели поселка промышляли где-нибудь невдалеке.

Чем дальше продвигался Прончищев, тем больше он встречал «стоящий и плавающий лед», который преодолевал «через великую нужду, иногда узостию в несколько сажен». 19 августа опять стали подниматься на север «и шли около льдов, который лед подошел от самого берега в море, и очень гладок, уподобился якобы на озере, и приплесков на нем никаких нет, и признаваем, что оный лед ни в какое лето не ломает». На льду путники заприметили бродивших во множестве белых медведей, а вокруг в девственных водах ныряли белухи и моржи.

Глубины здесь пошли весьма большие, опущенный в воду лот длиной в 120 сажен (256 м) уже не достал дна. Вскоре Прончищев добрался до довольно высокой широты – 77°29′ – наиболее северного пункта, достигнутого кораблями, принимавшими участие в Великой Северной экспедиции. Лишь спустя 143 года Адольфу Эрику Норденшельду, осуществлявшему свой знаменитый поход вокруг северных берегов Азии, удалось с огромным трудом, огибая мыс Челюскин, впервые в истории мореплавания продвинуться на несколько минут севернее.

Если бы Прончищеву посчастливилось преодолеть это небольшое расстояние, то он бы первый в истории полярных путешествий вступил с моря на самый северный форпост Азии, почти за полтораста лет до Норденшельда. Но сильный северный ветер погнал его обратно к югу, после чего со внезапно нашедшим туманом корабль попал «в самые глухие льды, которым, когда попрочистилось, и конца видеть не могли».

Чувствуя сильное недомогание уже с самого начала кампании, Прончищев, посоветовавшись со своими помощниками, «за невозможностью продолжать плавание далее» решил возвратиться. Изнуренные холодом, полубольные люди все время находились под страхом замерзнуть. Они несколько раз высаживались на берег в поисках подходящего места для зимовки или селения, но «жила никакого» нигде не оказывалось, «также и лесу мало». 25 августа подошли к устью Оленека, но войти в реку не смогли – мешал упорный противный ветер, вдруг задувший с юга. Семь суток, подбрасываемые высоким взводнем и поминутно заливаемые, держались моряки против устья.

Прончищеву становилось все хуже. Василий Прончищев умер 6 сентября, а через несколько дней скончалась и его жена Татьяна.

Осенью 2006 г. произошло знаменательное событие в истории изучения Арктики – в устье реки Оленек было проведено археологическое и криминалистическое исследование и перезахоронение останков Василия Прончищева и его жены Татьяны. Об их могиле в Усть-Оленьке, крошечном поселке на берегу Северного Ледовитого океана, к западу от реки Лены, километрах в четырехстах от полярного порта Тикси, сохранилось лишь угрюмое описание геолога А.Л. Чекановского: «Две жалкие, почерневшие, лишаями поросшие гробницы высятся здесь над нами на береговом яру. Полусгнившие доски гробниц рассеяны зимними пургами в беспорядке вокруг провалившихся, осевших могил. Малый, невзрачный, извыветрившийся, но не сгнивший крест без перекладины стоит одинокий, как столб на могиле самоубийцы. Следы надписи на нем еще приметны, да и предание на устах жителей. Это могила злополучного Прончищева и его неустрашимой жены».

Теперь могила восстановлена. Звезда отечественной судебной криминалистики, профессор Виктор Звягин, участник экспедиции, там же, в Усть-Оленьке, сделал слепки с черепов героев-первопроходцев, а Москве методом Герасимова произвел научную реконструкцию лиц.

Но вернемся в XVIII век. Командование экспедицией принял штурман Челюскин. Зимовка в устье Оленека для наших путешественников выпала очень тяжелая. Еще в половине декабря принявший на себя командование после покойного Прончищева штурман Челюскин в сопровождении геодезиста Чекина выехал в Якутск с докладом к Берингу, но не доехал. Помешала ссора Челюскина с одним из якутских заправил. Последний отказал моряку в передвижных средствах, в результате чего Челюскин с полгода проболтался в Сиктахе (на Лене) и прибыл в Якутск в июне, то есть тогда, когда там уже не было Беринга. Два года, определенные инструкцией для похода на запад вокруг Таймыра, окончились. Челюскину необходимо было теперь знать, последует ли разрешение Беринга на продолжение экспедиции или ее следует считать законченной.

Беринг, хотя и был в курсе всех дел экспедиции (своевременно через нарочного он получил донесение о походе Прончищева и его смерти), сам тем не менее не знал, что предпринять. Избегал он также и обращений в Петербург и оставил даже Челюскину записку с предложением не ездить в столицу, добавив: «.. понеже Государственная Адмиралтейская коллегия и без тебя может рассмотреть о пути вашем». Гадая, быть или не быть экспедиции, он писал: «А как пойдут те дубель-шлюпка и бот – и не пройдут, и ото льдов получат себе повреждение, – тогда взыщется на нас: чего ради без указа отправили и потеряли напрасно».

Беринг обратился за советом к академикам, но те решительно высказались против продолжения экспедиции, причем Миллер ссылался на свои архивные изыскания о плаваниях в XVII столетии казаков. Он указывал, что походы эти неизменно совершались с превеликими трудностями, лишениями, а зачастую и с гибелью людей. Миллер считал, что повторять эти попытки не только крайне рискованно, но и бесполезно, тем более что, по замечаниям бывалых людей, «ледовитое море, пред прежними годами, много убыло, и подле берега стало мелко». Беринг не удовлетворился этим мнением и созвал совет офицеров, на котором решили обратиться в Петербург, в Адмиралтейств-коллегию. В Петербурге взглянули на дело иначе. Неудачи, по мнению коллегии, происходили не вследствие обмеления моря и трудности плавания, но потому, что путешественники выходили в море слишком поздно и рано возвращались по большей части в те самые места, откуда выходили в плавание, не закрепляя за собой, таким образом, пройденного, а потому в каждую последующую навигацию начинали все дело сызнова. Ссылка Миллера на казаков также не удовлетворила коллегию. Наоборот, именно казаки, не знавшие навигации и совершавшие свои плавания на судах «погибельных, с парусами из оленьих кож, с снастями ремянными, с камнями вместо якорей», свидетельствовали, что при современных условиях мореплавания и управления людьми «искусными в навигации», дальнейшие попытки продвижения вперед должны увенчаться успехом.

Подобное мнение коллегии, конечно, не означало, что в Петербурге не считались с огромными трудностями и опасностями плавания во льдах. Коллегия, учитывая все это, взывала к упорной работе прежде всего начальствующего состава, особенно подчеркивала важность порученного им дела и обещала награды. Воззвание коллегии определяло продолжать настоящие исследования «с напряженнейшим старанием» не только еще в одно, в другое и в третье лето, но «буде какая невозможность и в третье лето во окончание привесть не допустит, то и в четвертое…». Но если и это все не поможет и обогнуть с моря Таймыр окончательно не удастся, то, оставя «дальнейшие покушения», начальнику ленского отряда приступить к описи берегов от реки Хатанги до Енисея, то есть вокруг Таймырского полуострова, сухим путем.

Начальником новой экспедиции был назначен лейтенант Харитон Лаптев. Он подробно ознакомился с ходом и неудачами экспедиции своего предшественника. Отправляясь в поход, он предвидел большие трудности и потому особенное внимание обратил на организационную сторону похода и потребовал снабдить экспедицию «гораздо обильнее прежнего». И все его требования были удовлетворены; ему дали весь новый такелаж, инструменты «для делания лодок» на случай сухопутных описей, к которым он прибегнет при неудаче морских, затем для него заготовили оленей и собак и даже перевели несколько семей с устья реки Оленек на устья рек Анабары, Хатанги и Таймыра на случай возможной там зимовки экспедиции. Помимо всего перечисленного, Лаптев потребовал «подарочные вещи» и жалованье вперед на два года.

9 июня 1739 г. Лаптев, имея на борту дубель-шлюпки «Якутск» 44 человека, отправился из Якутска в поход. Его сопровождали до Оленека дощаники с провиантом. При входе в море через западное устье Лены взорам путешественников представилась самая безнадежная картина. На всем видимом пространстве моря была одна сплошная ледяная стена. Началась утомительная, продолжавшаяся в течение целого месяца борьба суденышка со льдом, наступавшим на него со всех сторон.

24 июля миновали устье Оленька, 28 июля остановились в губе Нордвик и даже занесли на карту ее берега. Но только что вышли из бухты, как снова были атакованы льдами и «спасение с великим трудом получили». 6 августа подошли к устью Хатанги, чтобы осмотреть, пригодно ли это место для зимовки, а заодно складировать тут часть продовольствия. Но вот опять стали теснить льды, пришлось спешно спасаться в глубину бухты. Лишь только разредились льды, корабль снова стал пробираться на север и 21 августа подошел к мысу Святого Фаддея (76°47′), где был сооружен знак. «И здесь сплошные стоячие льды совсем преградили дороги», а потому ввиду позднего времени и крайне неудобных условий для зимовки на берегу (ни воды, ни плавника) решили идти обратно в Хатангскую губу, которой и достигли 29 августа.

Вблизи устья речки Блудной (72°56′) расположились на зимовку. Здесь зимовщики нашли несколько семейств оседлых тунгусов, а также достаточные запасы продовольствия, доставленные сюда в начале похода на дощаниках.

Предвидя неудачу обследования Таймырского полуострова с моря, Лаптев уже в конце октября предпринял сухопутную съемку берегов. Он командировал боцманмата Медведева на реку Пясингу для описи ее устья и морского берега на восток до устья реки Таймыры. Возвратившийся к концу апреля Медведев, «остановленный великою стужею и сильным ветром», смог обследовать не больше 40 верст. Столь же неудачна была и экспедиция геодезиста Чекина, отправившегося в исходе марта следующего года для описи берега от устья Таймыры на запад до Пясинги.

В 1740 г. Лаптев вновь решил выйти в море. Поздно вскрывшаяся Хатанга позволила только 13 августа достигнуть ее устья. А дальше пошла та же картина: корабль вклинился в сплошные льды. Неожиданно наступившая ранняя зима усугубила тяжесть положения. Льдины, пришедшие в большое движение, подгоняемые ветром, с грохотом напирали и дробились об измятые бока корабля. В нескольких местах корабль оказался продавленным, его стало заливать. Не терявший ни на минуту присутствия духа, Лаптев отдал распоряжение заделать пробоины, а бока судна от новых ударов льдин оградить спущенными с борта бревнами. Не покладая рук работали люди на судне, делая тщетные попытки его спасти. Наутро стало ясно, что спасти корабль не удастся – воды прибывало больше, чем удавалось откачивать. Лаптев отдал распоряжение выгружать провизию и теплые вещи на лед. Судно все еще держалось на воде.

На следующий день путешественники сошли на лед и на третьи сутки, преодолевая неимоверные трудности, совершенно изнеможенные, достигли берега, находившегося в 15 милях к западу, доставив с собой часть захваченного продовольственного груза. Положение спасшихся было, однако, чрезвычайно тяжелое. Замерзавшие, выкинутые на отдаленный, лишенный жилья берег Хатанги, растерявшие по дороге большую часть провианта, моряки жаждали теперь только одного: согреться! Но средств развести костер не было никаких; ничего не оставалось другого, как выкопать в мерзлой земле ямы и согреться в общей куче сгрудившихся друг на друге тел. Становилось совершенно очевидным и для Лаптева, и для всех прочих, что зимовка при этих условиях на пустынных берегах ничего, кроме гибели всей партии, принести не может. Изнуренные трудами и тяжелыми переживаниями, отчаявшиеся в спасении, люди стали впадать в апатию, а некоторые даже побросали работу, говоря, что все равно всем придется скоро умирать, стоит ли работать? Но мужественный Лаптев сумел восстановить дисциплину и тем спас экспедицию от верной гибели.

Лаптев не только не терял присутствия духа, но и не забывал производить научные наблюдения. Из всех участников описных работ на северных берегах Азии им были доставлены, пожалуй, наиболее ценные сведения по общей географии края; он не забывал ни метеорологии, ни наблюдений над приливами, ни магнитного склонения, ни флоры, ни фауны, ни, наконец, населения. Что же касается точности его вычислений, равно как и Прончищева, то Врангель доказал, что при определении широт допущенные ими погрешности не превышали нескольких минут. Совершенно непростительным научным промахом является то, что обширные записки Харитона Лаптева не подверглись обработке и использованы лишь в самой незначительной степени.

Восстановив дисциплину и ободрив своих спутников, Лаптев объявил, чтобы к 25 сентября все здоровые были готовы выступить с ним в поход к месту их прежней зимовки. Но лед упорно преследовал изнуренных моряков. Пройдя половину пути, они наткнулись на довольно широкую реку, по которой быстрым течением несло лед. Переправиться на другую сторону не было никакой возможности, пришлось вернуться обратно и выжидать, когда наступят морозы. Лишь через месяц смогли вконец измотавшиеся моряки доплестись до места своего прежнего зимовья. Из больных, остававшихся некоторое время в лагере, четверо умерли, остальные же были доставлены на место зимовки в ноябре.

Итак, потерпев столько неудач при попытке обогнуть Таймырский полуостров с моря, моряки окончательно убедились, что задача эта, невыполнима. На целых полтораста лет попытка эта осталась неосуществленной.

Однако для засъемки берегов Таймырского полуострова неудача эта не имела значения; в распоряжении исследователей были сухопутные средства, на что и обратил внимание Лаптев. Предвидя возможность этого путешествия, он еще в 1740 г. озаботился заготовкой провианта и собак. Ранней весной следующего года все было готово к началу путешествия, которое предполагалось осуществить с помощью трех партий, действующих с трех различных сторон.

17 марта 1741 г. штурман Челюскин на трех нартах, запряженных собаками, выехал к устью реки Пясинги, откуда затем должен был отправиться по берегу вокруг Северо-Западного мыса на восток до устья реки Таймыры.

Через пять недель после него двинулась в путь вторая партия – геодезиста Чекина, также на трех нартах; он должен был действовать в противоположном направлении, то есть, следуя восточным берегом на запад, обогнуть Северо-Восточный мыс и прибыть к конечному пункту экспедиции Челюскина, то есть на реку Таймыру. Сам же начальник всей экспедиции Лаптев должен был, взяв направление на север и обследовав внутренние части восточного Таймырского полуострова, закончить свое путешествие там же, то есть в устье Таймыры.

Отправным пунктом всех трех партий было место их зимовки – устье Хатанги.

Как хороший и предусмотрительный организатор, Лаптев еще до выхода партий в путь отправил к устью Таймыры 12 нарт с провиантом и сушеным кормом для собак, а также 7 нарт к Таймырскому озеру и 2 нарты специально для Чекина. Всю остальную команду и грузы экспедиции Лаптев отправил на ста оленях на Енисей для последующего похода в Туруханск.

Но не прошло и нескольких дней, как геодезист Чекин возвратился, условия передвижения показались ему крайне тяжелыми. К тому же как у него самого, так и у его спутников настолько разболелись от непрерывного созерцания белой пелены глаза, что все они почти перестали видеть. Из возложенных на него поручений Чекин почти ничего не выполнил.

Под 75°21′ произошла встреча Челюскина, имевшего уже весьма исхудавших собак, с Лаптевым. После встречи моряки повернули обратно и вскоре благополучно достигли Пясинги. В этот поход Лаптеву удалось не только добраться до устья реки Таймыры и определить ее широту, но и дойти до Северо-Западного мыса и правильно определить его широту (76°38′).

Поход Лаптева в глубину Таймырского полуострова изобилует многими любопытными наблюдениями и сделанными из них выводами, правда, иногда курьезными. Так, например, найдя в тундре вблизи Таймырского озера кости мамонта, он замечает: «По сей тундре, близ моря, лежащие находятся мамонтовые ноги, большие и малые, також и другие от корпуса кости. А на иных реках здешней тундры из берегов вымывает и целые звери мамонты, с обоими рогами; на них кожа толщиной в 5 дюймов, и шерсть и тело истлелые; а прочие кости, кроме помянутых рогов, весьма дряблые… Сей зверь мамонт есть, мнится быть, и ныне в море северном, на глубоких местах: понеже случалося по самым берегам моря находить роги, ничего в землю не врослые, которые уповательно волнами выбивает; а по тундре все роги находятся в земле верхним из острых концов, а тупым концом на верху земли».

Лаптев, видимо, полагал, что мамонт представляет собою морского зверя, и поныне водящегося в море.

На зимовку путешественники отправились в Туруханск. На этом и заканчивается блестящая деятельность Харитона Лаптева на северных окраинах Сибири. В его честь и его брата Дмитрия Лаптева, о котором речь впереди, часть Северного Ледовитого океана от восточных берегов Таймыра до Новосибирских островов по предложению океанографа и картографа Ю.М. Шокальского (1856–1940) названа морем Лаптевых.

Заключительным аккордом таймырской экспедиции является открытие на следующий год (7 мая 1742 г.) Челюскиным наиболее северной точки азиатского материка, названной им Северо-Восточным мысом. Свое открытие Челюскин описывает так: «7 мая мы достигли скалистого, круто обрывающегося мыса средней вышины, окруженного гладкою ледяною площадкой без обломков и отдельных торчащих льдин. Этот мыс я назвал Северо-Восточным и поставил на нем сигнальный шест из привезенного с собою дерева». Челюскин с замечательной точностью указал широту мыса; позднейшие определения Норденшельда, произведенные им в 1878 г., показали, что он ошибся лишь на 7 минут.

Подробного описания Северо-Восточного мыса и его окрестностей, сделанного самим Челюскиным, не сохранилось. Но хотелось бы дать более полное и характерное изображение самой северной точки нашего северного материка, упорно ускользавшей от энергичных деятелей Северной экспедиции и сделавшейся доступной в ХХ веке. Приведу отрывок из письма побывавшего здесь на «Веге» в августе 1878 г. Норденшельда к доктору Оскару Диксону: «Мы шли под парами вдоль западного берега Таймырского полуострова. Он окружен множеством островов, не указанных на карте, и, вероятно, сам делится проливами на несколько частей… Лед мы встретили лишь в небольшом количестве, и то только прибрежный и до такой степени проточенный, что, казалось, не было ни одной льдины, достаточно крепкой, чтобы удержать двух человек…

Сам Таймырский залив был почти совсем чист от льда. 19 августа мы продолжали идти под парами и парусами вдоль берега полуострова; туман был по-прежнему чрезвычайно густ и только изредка прочищался настолько, что можно было различить контуры берегов. Днем мы прошли мимо обширного поля неразломанного льда, заполнившего всю бухту на западной стороне полуострова. В тумане и благодаря миражу, происходившему от преломления лучей у горизонта, лед казался более крупным и высоким, чем был в действительности…

Туман мешал нам видеть далеко, и я уже начинал опасаться, что самый северный мыс Азии будет настолько окружен льдом, что мы не сможем высадиться на него. Но вот опять показался к северо-востоку мыс, свободный ото льда. Неподалеку была свободная ото льда бухта со входом с севера. В шесть часов вечера 19 августа мы бросили здесь якорь, причем салютовали флагом и выстрелом одной из пушек, находившихся на “Веге”. Мы достигли наконец первой цели нашего плавания – самой северной оконечности Старого Света. Воздух прочистился, и перед нами развернулся мыс, освещенный солнечными лучами и совершенно свободный от снега…

Подобно тому, как в 1875 году у Енисея, нас встретил и здесь большой полярный медведь, которого мы заметили раньше, чем якорь был брошен в воду. Медведь прогуливался взад и вперед по берегу и по временам тянул носом и взглядывал на залив, вероятно, с целью узнать, какие непрошеные гости приближались к месту, где он до сего времени был безраздельным хозяином. Испуганный салютом, он, однако, скоро дал ходу и тем спасся от пуль наших охотников. Для определения астрономического пункта этого важного места, а также для предоставления возможности нашим зоологам и ботаникам сделать несколько экскурсий я решил остаться на якоре до следующего дня.

Мыс Челюскин представляет низменную оконечность, разделенную на две части заливом. Горная возвышенность с медленно спускающимися склонами тянется от восточного берега параллельно береговой линии к югу… Внутрь страны отсюда, по-видимому, медленно поднимается горная возвышенность, достигая 1000 футов высоты. Как эта возвышенность, так и равнина была почти свободна от снега. Только кое-где виднелись большие белые снежные поля на горных склонах или в некоторых более глубоких, узких трещинах равнины. У самого берега, однако, было еще немало льда.

Здешняя почва состоит из пластов глины, почти голых и растресканных на более или менее правильные шестиугольники, иногда же покрыта травой, мхом или лишайниками. Преобладающей горной породой являются вертикально расположенные пласты плитняка, богатые кристаллами серного колчедана. На крайней части мыса пласты плитняка перекрещивались огромными полосами кварца. Из числа явнобрачных доктор Чьельман смог отыскать только 24 вида. Даже лишаи были крайне однообразны, хотя и достигли отличного развития. Получалось впечатление, что растительность полуострова упорно стремилась продвинуться далее к северу, но, встретив море, остановилась на самом крайнем мысу.

И действительно, здесь на весьма небольшом пространстве можно было найти представителей почти всех видов растений, как явнобрачных, так и тайнобрачных, растущих на полуострове, и многие из них было бы тщетно искать далее вверх по равнине. Животная жизнь полуострова соперничала с растительной жизнью в бедности. Из числа птиц мы видели массу плавунчиков, несколько видов турухтана, одну гагару, несколько гаг и одну горную сову».

Такова картина самой отдаленной окраины нашей материковой Арктики, сделавшейся нам известной со времени похода Челюскина. Однако отмечу, что на картах, составленных в XVI веке, задолго до Великой Северной экспедиции, в средней части северного прибрежья Сибири обозначали далеко вклинивающийся на север мыс по названию Табин. Вряд ли тут имеет место свободная фантазия картографа.

После Норденшельда мыс Челюскин в 1893 г. обогнул во время своей знаменитой экспедиции на «Фраме» к северному полюсу Фритьоф Нансен. В 1901 г. в поисках неведомой земли Санникова мыс Челюскин огибает Эдуард Толль. Ни Нансен, ни Толль, ни сам Челюскин, прошедший по льду от мыса в глубь моря севернее на 18 верст, не обнаружили никаких признаков расположенной невдалеке земли, открытой лишь в августе 1913 г. Б.А. Вилькицким и названной им Землей Николая II (ныне Северная Земля). Следуя на транспортах «Таймыр» и «Вайгач» вдоль северных берегов Сибири из Владивостока в Архангельск, Вилькицкий, встретив у мыса Челюскина непроходимую гряду льдов, в поисках свободного прохода подался несколько севернее и, таким образом, в 40 милях от мыса Челюскина обнаружил низменную землю. Четвертым по счету мореплавателем, обогнувшим мыс Челюскина в 1918 г., является Руаль Амундсен (шхуна «Мод»).

Как уже говорилось, отправившийся в июне 1735 г. из Якутска третий крупный отряд Великой Северной экспедиции под начальством Прончищева и Ласиниуса разделился в устье Лены: Прончищев пошел на запад, Ласиниус – на восток.

7 августа 1735 г. Ласиниус в сопровождении подштурмана Ртищева, ученика Глазова, геодезиста Баскакова, подлекаря, иеромонаха и 44 человек команды на двухмачтовом шлюпе «Иркутск» отплыл в юго-восточном направлении. Уже через четыре дня Ласиниус, встретив большие массы льдов, стал отыскивать подходящие «отстойные места к зимовке». Таковым местом, по его мнению, могло служить устье реки Хараулаха в углу залива Борхая (71°28′), где было найдено пять старых якутских юрт. В дополнение к юртам Ласиниус распорядился построить еще довольно вместительный барак, длиной 24 метра, разгороженный на четыре отделения. Барак отапливали три печи, отдельно была построена баня. «Только для крыши не успели набрать достаточно лесу и покрыли ее дерном; а печи, за неимением глины, были принуждены сделать из местной селитряной земли, которая худо держала тепло и часто рассыпалась».

Ласиниус готовился провести зимовку с наивозможным в его условиях удобством. Рассчитывая, что кампания продолжится по меньшей мере еще два года, и не особенно надеясь на поступление свежей провизии, Ласиниус значительно сократил паек. Первой жертвой этой излишней предусмотрительности сделался он сам. С наступлением полярной ночи и жестоких морозов начались заболевания цингой, принявшие вскоре повальный характер.

Если бы Ласиниус при первых признаках жестокой болезни улучшил для всех питание, а также заставлял команду находиться больше в движении и занялся охотой, вряд ли бы его отряд постиг такой печальный конец.

Но в то непросвещенное время мало понимали, что такое цинга и какие необходимо соблюдать гигиенические меры, чтобы ее избежать, не понимали также и значения свежего воздуха, чистой воды, опрятных помещений и белья. Вдобавок и пища была крайне однообразна и часто недоброкачественна – преимущественно солонина и сухари. Вот чем объясняется, что во все продолжение Великой Северной экспедиции так часто посещали зимовщиков и плавающих на судах тифы в разных формах и цинга. По числу жертв партия Ласиниуса из всех партий Северной экспедиции заняла первое место.

19 декабря экономного начальника не стало, следом за ним умерли поручик Полубородов, геодезист Баскаков, подлекарь, ученик Глазов и один за другим 31 человек команды. Оставшиеся в живых подштурман Ртищев, иеромонах и 7 матросов с первыми лучами весеннего солнца отправились в Якутск. Так закончилась первая попытка описать сибирский берег к востоку от Лены.

Весной 1736 г. экспедиция, однако, продолжилась. Вновь сформированный отряд отправился из Якутска в путь под начальством находившегося до сего времени не у дел (разумеется, полярных) лейтенанта Дмитрия Лаптева. С ним были его помощники – лейтенант Плаутинг и подштурман Щербинин. Попытка Дмитрия Лаптева проскочить на восток, для чего необходимо было обогнуть мыс Борхая и Святой Нос, также была неудачна. Повстречав великие непроходимые льды, загородившие стеной путь, от которых с трудом приходилось отталкиваться, непрестанно пребывая при этом «в великом страхе», Лаптев 14 августа созвал совет, на котором решено было возвратиться.

Мало этого, на «консилиуме» было также вынесено следующее решительное постановление: «И на предбудущий год на море не выходить, понеже к проходу до реки Колымы и до Камчатки, по всем обстоятельствам, ныне и впредь нет никакой надежды». Зимовали на Лене под 70°40′ в пяти сооруженных юртах. И в эту зимовку наши моряки не избегли грозной цинги, все они поголовно переболели, но смертный случай был один, что, по объяснению Лаптева, нужно было приписать какому-то «кедровому стланцу», которым он лечил больных и образчики которого даже представил в Адмиралтейств-коллегию.

По окончании зимовки Дмитрий Лаптев лично отправился в Петербург, чтобы доложить о невозможности выполнить порученное ему задание. Однако в Петербурге хотя и отнеслись к Лаптеву со вниманием и «удостаивали особенной доверенности», называя его моряком «добросовестным», «искусным», знающим тамошние места, и обнадеживали различными милостями «за совершенное окончание», но все же потребовали, чтобы он еще раз сделал попытку осуществить плавание на восток через Ледовитый океан. В отношении же инструкций ему заявили, что ему дается полная власть, и «руки у него не связываются». Дмитрию Лаптеву ничего не оставалось, как вторично принять на себя командование экспедицией и приступить к ее тщательной подготовке.

Для предварительных описных работ ранней весной 1739 г. на собаках, в сопровождении «бывалых людей» был командирован из Якутска на реку Яну матрос Лошкин. Ему надлежало заняться описью берегов от устья Яны по направлению к Святому Носу и затем следовать обратно до устья Лены. Вслед за Лошкиным на реку Индигирку «для описи ее по всему протяжению от вершины до устья» был послан геодезист Киндяков. На худой конец, в случае, если морскую экспедицию снова постигнет неудача, Дмитрий Лаптев намеревался, построив на Индигирке суда, следовать к Колыме.

В свой новый поход Дмитрий Лаптев в сопровождении штурмана Щербинина отправился из Якутска вниз по Лене, как только вскрылась река. Всего в экспедиции участвовали 60 человек.

5 июля 1739 г. Лаптев уже выходил к устью восточного, или Быковского протока Лены, где снова встретил льды. Задержавшись в Севастьяновской губе, произвели ее подробную опись. Ко льдам присоединились свежие противные ветры, вскоре перешедшие в шторм.

В общем, повторилась уже давно знакомая картина, и таковы же были и записи: «Закрепясь за одну льдину, ночь провели с великим беспокойством и страхом. На другой день, прорубившись и пробившись сквозь лед, пошли далее, непрестанно сопровождаемые льдами, лежавшими на севере, как пояс», а там пошел густой снег и т. д.

Дмитрий Лаптев имел обыкновение часто посылать на берег шлюпки для опознания местности, для описных работ или же для разыскания удобной на более продолжительную остановку судна гавани. Но вот в одно из этих посещений берега матросы заметили, что вода у берега вдруг стала пресной, тотчас же вторично послали лодку с матросом Романовым и с участниками первой поездки для отыскания предполагаемого поблизости устья реки. Но, увы, в назначенное время лодка на корабль не вернулась, не оказалось ее и на другой день. Шесть дней напрасно ожидали разведчиков. А тем временем «ветром восточным льдов нанесло множество, в которых днем с нуждою на парусах пробавлялись, а ночью всеми людьми судно охраняли и непрестанно то подымали, то опускали якорь».

На корабле, видимо, была лишь одна лодка, с утратой ее корабль потерял теперь связь с берегом. И вот изобретательная мысль путешественников находит выход: из обручей разломанных бочек, соединенных продольной жердью, создается подобие корпуса лодки, после чего она обшивается парусиной. На таких самодельных, крайне не надежных для продвижения через льды пузырях устанавливается сообщение с берегом, который везде оказывается «неприступно отмелым». В конце сентября таинственно исчезает и эта «лодка», посланная на берег с Щербининым. Пока ожидали Щербинина в течение четырех суток, «море совершенно замерзло», а затем «сделавшимся от юго-запада штормом разломало лед и вместе с ним понесло судно от берега в море».

Пятнадцать часов так носило корабль. Глубина увеличилась до 5 сажен, и от места, на котором стояли, пронесло в море на 40 верст. Странствия корабля закончились тем, что 9 сентября он снова очутился против устья реки Индигирки, но на этот раз у восточного ее протока. Тотчас отправились на берег и, к великому своему изумлению, нашли здесь в ужасном виде всех своих, с обеих лодок, товарищей, которых уже давно считали погибшими. Выкинутые на берег, полярные робинзоны претерпели все ужасы не приспособленного к жизни бытия: «Обмокшие, без огня и без пищи, они терпели жестокий холод и едва не умерли с голоду, питаясь травою и встречаемыми песцами».

Но нерадостно было возвращение спасенных на судно: на нем не было ни полена дров и экипаж мерз так же жестоко, как и они на берегу. Вдобавок грянувшие морозы прочно заклинили судно во льды. Судно обмерзло, и ввести его в реку на зимовку не было уже никакой возможности. А берег был всего в 11 верстах. Не дожидаясь, когда судно будет сплющено льдами, Лаптев распорядился оставить его и перебраться на берег. Быстро соорудили нарты и стали переправляться. 22 сентября все уже были на берегу – диком и пустынном.

Зимовать здесь было, конечно, невозможно. «Русское жило», отстоящее отсюда в 150 верстах, казалось местом наиболее подходящим для этой цели, туда и переправились. Несмотря на приключившуюся с моряками катастрофу, они не забывали о главном своем деле и тотчас по переезде на берег энергично принялись за опись берегов. Матрос Лошкин обошел морской берег до реки Алазеи и по Голыжинскому протоку Индигирки, а Щербинин и геодезист Киндяков описали восточное и среднее устья этой реки. На следующий год, весной, Киндяков произвел опись берега от Алазеи до Колымы. Щербинин занес на карту берега реки Яны, а сам Дмитрий Лаптев описал Хрому. Зимовка протекала в целом благополучно.

Все же Дмитрий Лаптев решился в случае, если оставленное им во льдах судно уцелеет, сделать еще последнюю попытку пройти на восток. Все свои соображения по поводу предстоящего похода Лаптев отправил нарочным в Петербург. Ответ, который был доставлен ему в июне 1740 г., гласил: «Исполнять, усмотряя по тамошнему состоянию с крайнею возможностию и ревностию, по наилучшему его рассуждению; а Чукотский Нос, ежели возможно, обходить водою; ежели ж, за препятствием от льдов, водою идти будет невозможно, то сухим путем».

Но Дмитрий Лаптев решил-таки попытать счастья – выполнить план, следуя морским путем.

С июня 1740 г. стали энергично готовиться к новому походу. Лишь только льды стали приходить в движение, Лаптев со своей командой перебрался на судно, до открытой воды оно отделялось плотной грядой льдов протяжением свыше версты. Лаптев решился одолеть это ледяное пространство ломами и топорами. Не покладая рук работали люди три недели, выворачивая ледяные глыбы толщиною от 5 до 7 футов (1,5–2 м). И наконец одолели – по прорубленному каналу протяжением более версты корабль был выведен на чистую воду.

Велика была радость моряков, но непродолжительна. Пришедший в бурное движение лед увлек освобожденный корабль, понес его вперед и под конец выкинул на мель. Снова работа не легче только что проделанной. Чтобы поднять судно, пришлось его разоружить буквально «до последней доски». Но и это не помогло, корабль все еще сидел на мели. Тогда вынули мачты, спилили бушприт и стали подводить ваги. Работа продолжалась «с великою нуждою» в течение еще двух недель, и при этом «многие оскорбления и беспокойства нам нанесены были», повествует один из участников этих кошмарных работ.

Но вот корабль снова на воде и спешно готовится к отплытию. 31 июля льды стало разносить, корабль тронулся в путь на восток. Однако вскоре опять застопорило, снова проклятие экспедиции – «великие густые льды», «вверх больше двух сажен, и к самому берегу их натерло… и, проходя те густые льды, часто бортами об оные стучались и в страхе были, что проломит от тех ударов; но нужда была нам из них выходить». Было пасмурно, густыми хлопьями валил снег, медленно шли вперед; все более теряли уверенность не только рядовые участники экспедиции, но и сам Лаптев. И подлинно: лишь только подошли к Каменному Носу (Большому Баранову Камню), убедились, что дальше не удастся пройти ни на один вершок. Ничего не оставалось, как повернуть обратно, тем более что и время уже было позднее. 23 сентября корабль Дмитрия Лаптева бросил якорь у Нижнеколымского острога, представлявшего тогда бедный поселок всего лишь в 11 дворов.

Очередная морская экспедиция Дмитрия Лаптева опять не принесла нужных результатов. Удачнее была работа сухопутных партий, снаряженных Лаптевым вскоре же по прибытии в Нижнеколымск. Так, он командировал для описных работ своих верных и надежных помощников: геодезиста Киндякова для описи верховья Колымы и штурмана Щербинина для обследования путей от реки Ангарки до Анадырска. Последнему было также поручено заготовить лес на постройку судов для предположенной описи реки Анадыри.

Летом 1741 г. Дмитрий Лаптев сделал последнюю попытку пробраться на восток, так как наступившее теплое и раннее лето он считал подходящим для этого условием. Но, увы, и теплое лето не способствовало успеху. Несколько раз подходили моряки к конечному пункту прошлогодней экспедиции – Баранову Камню и каждый раз в бессилии должны были отступать: не было никакой возможности пробиться через стоявшие стеной густые многолетние льды, а «посланные вперед две лодки были отлучены, и люди с них едва спаслись». 10 августа пришли на место прежней зимовки. Экспедицию на этот раз бесповоротно пришлось считать законченной. Баранов Камень почитался самым крайним пределом плавания на восток.

Дмитрий Лаптев в 1742 г. в течение двух месяцев сделал «аккуратную» опись реки Анадыри до ее устья. Приехав в Петербург, он лично представил отчет по экспедиции, продолжавшейся семь лет.

Колоссальнейшее, не виданное в истории по размаху предприятие, стоившее нечеловеческого напряжения и труда и унесшее столько жертв, было закончено. Пройденное и обследованное путешественниками расстояние измерялось тысячами верст, а время выполнения задания исчислялось годами. В течение восьми лет был описан и обследован весь северный берег, от Белого моря до Колымы.

При состоянии научного познания того времени и тех технических средств, которые были в распоряжении скромных тружеников Севера, доведенная ими до конца задача обследования всего северного сибирского побережья не только вызывает изумление, но и заслуживает глубочайшего уважения. Справедливо сказано об участниках Северной экспедиции, что они «такой трудный и многобедственный и неизвестный путь морем, где было по силе человеческой возможно, проходили и к вечно достойному ведению исправно описали, а о непроходимых местах достоверно свидетельство учинили…».

Подвиг моряков и приблизительно даже не был оценен по достоинству современниками, и впервые карта азиатского побережья, составленная на основе их работ, увидела свет лишь в 1770 г. Разумеется, эта карта имела недостатки.

Последующие довольно немногочисленные экспедиции в труднодоступные северные сибирские области постепенно исправляли карту и сглаживали ее неточности. Но все же и после этих исправлений, продолжающихся вплоть до наших дней, очертания сибирских берегов в главнейших своих опорных пунктах остаются те же, что и со времени работы Великой Северной экспедиции, располагавшей весьма примитивными угломерными измерительными инструментами – градштоками и квадрантами.

Еще до середины XIX века все ледовитое море, прилегающее к нашим берегам от Новой Земли и до Колымы, и весь берег между устьями Оби и Оленека оставались не переисследованными. Справедливо говорили о Великой экспедиции, что она является географическим приобретением, ничем не превзойденным.

Однако в середине XIX века разгорелась полемика. Известный полярный мореплаватель и географ Фердинанд Петрович Врангель, именем которого назван арктический остров Врангеля, усомнился в достоверности донесений Челюскина. Исходя из личного опыта (а опыт у Врангеля был огромный), он заявил, что поход 1742 года на собачьих упряжках длиной около четырех тысяч километров физически невозможен.

Морской историк А.П. Соколов, приступив к изучению архивов Великой Северной экспедиции, в 1851 г. опубликовал выдержки из журнала Челюскина и записи Лаптева – документы, которые русской общественности до той поры были неведомы. Затем вышел труд Соколова «Северная экспедиция 1733–1743 гг.», полностью основанный на источниках. И тогда не осталось никаких сомнений в подвиге русских первопроходцев Таймыра.

Известный исследователь Сибири и Севера академик Александр Федорович Миддендорф в 1843 г. предложил присвоить Восточно-Северному мысу имя Челюскина. Миддендорф писал: «Челюскин – бесспорно, венец наших моряков, действовавших в том крае…»

В 1919 г. мимо мыса Челюскин прошло норвежское судно «Мод». Начальник экспедиции, всемирно известный полярный исследователь Руаль Амундсен воздал должное первому командиру «Якутска». Один из мысов к юго-востоку от мыса Челюскин он назвал мысом Прончищева.