Два с половиной часа
Нет! Так можно свихнуться! Они приходят каждый год семнадцатого июля! Немецкий обер-лейтенант и мой бывший сослуживец Коля Сиротинин. Что их объединяет, двух когда-то непримиримых врагов? Или там, за чертой, все равны? И нет вражды? И почему ко мне? Во сне, под утро? Что им надо? Разве я виноват, что остался жив? Может эти двое знают про меня то, что я забыл? Или совершил тогда? Я закончил войну подполковником, был ранен, вначале хватанул неделю плена, бежал… и дрался потом на всю катушку! Но эти двое приходят с завидным постоянством. В ночь с семнадцатого на восемнадцатое… Как избавиться от них? Как найти ключ к своей внутренней свободе? Придут, молча сядут на пол у стены и как будто ждут чего-то. Чего? Снова и снова перебираю по памяти всю войну. Вроде правильно жил и воевал. Что они от меня хотят? Смотрят так будто ждут объяснений. Каких? Нет, это невыносимо! Сегодня шестнадцатое июля тысяча девятьсот семьдесят… года. Значит завтра они появятся снова. Всё! Баста! Спрошу их в лоб, если они меня услышат: «Что надо и в чём дело?» А может между мной и этими гостями с того света стоит прозрачная стена? Через которую ни черта не слышно? И всё-таки попробую. Потому, что так дальше нельзя! От их молчаливого сидения можно сойти с ума. Пусть приходят завтра ночью, пусть! Лучшая оборона – атака! Буду атаковать! Спрошу. Иначе они от меня не отстанут.
***
Опять в четыре утра! Вот они, «долгожданные» гости… Всё по накатанной! Обер-лейтенант как всегда достаёт из кармана кителя свою нескончаемую пачку сигарет, закуривает… Странно! Сиротинин, насколько мне помнится, никогда не курил. Всегда отсаживался подальше от куряк на привале, а тут даже не поморщился. Может там у них сигаретный дым не пахнет? Давай-ка поразмыслим, бывший старлей закончивший войну подполковником: если они передо мной оба в форме – значит погибли на войне. По крайней мере в гибели Сиротинина я не сомневаюсь. Это факт неопровержимый. А если с ним рядом немецкий обер-лейтенант, то они имеют между собой какую-то связь… какую? Если этот немец пришёл с ним, значит он тоже убит… где? И почему рядом с Колькой? Спрошу! Я сплю. Значит я тоже как бы с ними за чертой. С той лишь разницей, что проснувшись утром я вернусь в реальный мир. Они нет. Тогда, если мы сейчас вместе за чертой, то должны услышать друг друга. Прежде всего, интересует немец… кто он? Откуда?
– Не надо спрашивать меня. Здесь мы читаем мысли друг друга. Но Вы живой человек. И поэтому Ваши способности в этом ограничены.
Мать честная! Да он же по-русски… даже без акцента!
– И не удивляйтесь, господин старший лейтенант! Наши возможности в этом плане безграничны!
Господи! Он приобнимает Сиротинина!
– Правда, Николай? И здесь нет такого понятия друг или враг. Мы полностью рассчитались за содеянное. Поэтому с Вами будем разговаривать мысленно. До утра. Но если Вы внезапно проснётесь – мы исчезнем. И уже не сможем понять друг друга.
– Так кто же Вы, обер-лейтенант? И почему всегда приходите вместе с моим старшим сержантом?
– Это легко объяснить. Всех нас связывает семнадцатое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Я тоже участник того боя. С противоположной стороны, разумеется.
– Вы хотите сказать, что мы видели друг друга тогда?
Теперь уже Коля Сиротинин отрицательно покачал головой: «Нет, комбат! Не встречались воочию. Но противниками были. Мы с обер-лейтенантом уже здесь познакомились. Сейчас могу познакомить и вас. Все счета оплачены. Каждый получил своё. Так что… Познакомить вас, комбат? Это, – мой бывший сержант кивнул в сторону немца, – обер-лейтенант Фридрих Хёнфельд. Командир той танковой группы против которой я дрался. А это, Фридрих, мой бывший командир батареи – старший лейтенант Николай. Он только перед войной стал у нас комбатом. Так что я больше к нему по званию обращался. Не упомнил фамилию-то. Ты уж прости, комбат.
– Вы, обер-лейтенант, наверное тоже погибли в том бою?
– Нет, господин старший лейтенант. Я погиб позже. Под Тулой. В сорок втором. Тогда ваши солдаты нашли мой дневник и передали военному корреспонденту. Плохо вы чтите своих героев! Если бы такое сделал немецкий солдат – об этом знала бы вся Германия!
– Оставь это, Фридрих! – вижу, как мой бывший сержант пытается сгладить ситуацию. Видимо там у них, за чертой, действительно всё оплачено и враждовать нету смысла. – Ты же сам знаешь, что пёрли вы тогда вперёд со страшной силой. А информация о боях местного значения иногда совсем пропадала. Или опаздывала… или приходила в искажённом виде… часто была противоречивой.
– Это говорит о том, что информационная служба у вас работала из рук вон плохо, что ваша военная доктрина, господин сержант, была не верной! Основные её положения мы знали с тридцать четвёртого года: «На чужой территории и малой кровью!». Сам подумай, Николай, почему мы выбрали для удара именно двадцать второго июня? Об этом у вас много написано. И согласись – удар был ошеломляющим! Как ты думаешь, почему мы так резко рванули к Москве? Почему мы за два месяца практически уничтожили кадровую Красную Армию? Да потому, что в тридцатые годы наши офицеры-лётчики обучались у вас в Липецке. А танкисты в Казани. Отвлекаясь от темы нашего разговора: никто не догадался почему на Липецк находящийся в зоне действия люфтваффе не упала ни одна бомба? Это уже спустя десятилетия стало известно: там жила девушка, в которую был безумно влюблён Герман Геринг в тридцатых. Мария, кажется, её звали. Но оставим лирику и установим истину: вот откуда нам были известны ваши новые тактические и стратегические разработки. И вплоть до двадцать второго июня сорок первого года мы были «дружественными армиями». А этот гениальный финт фюрера с договором о ненападении? Хотя ваши историки приписывают эту идею Сталину. Пусть они ломают свои копья! Кстати, наш командующий генерал-полковник Хайнц Гудериан потому и стал одним из главных советников и любимчиком фюрера, что прекрасно знал ваши разработки о применении танков в современной войне. В вермахте даже кличку ему придумали – «Быстрый Хайнц». Мы, поставившие Польшу на колени за неполный месяц, Францию – за тридцать семь дней, проведя совместный парад в тридцать девятом году в Бресте, не учли одного. Стойкости таких как ты. В Европе была логичной и правильной любая капитуляция противника, когда наши танковые клинья рвали чью-либо оборону. Но здесь, в России, появилось то, что не подлежит никакой логике! Какой-то старший сержант Сиротинин, один, на три часа останавливает бронированный кулак любимца фюрера! А позже, под Москвой, мальчишки-курсанты Подольского пехотного училища с одними винтовками держат нас несколько суток… фантастика!
Конец ознакомительного фрагмента.