Глава 6
14 июня, вторник, 10—00
Опоздала. Шахова не застала.
На планёрке.
Чтоб он там и остался… Чтоб они вообще все провалились…
Зеркало хочется замазать чёрным маркером. Ну и рожа… Глаза опухшие. Губы – будто на морозе целовалась. Два ногтя сломаны. Кому – бутылочку с соской, чтоб заснулось легче, а кому – обои подрать над кроватью. И наволочка изгрызена в трёх местах. Только и радости, что – не вены. А когда-то пыталась…
А теперь знаю – эта дорожка ведёт в никуда. И в конце концов – обратно.
Вернулась к столу. С размаху рухнула в кресло.
Только три дня назад сидела здесь – когда он сказал: «Какие планы на вечер?»
А теперь даже не могу вспомнить его лицо. На лица памяти нет.
Лишь улыбку.
Лишь то, какая она лучезарная…
Зря открыла фотку. Только хуже… Ещё больней…
Слёзы не остановить. Словно нагнетают под давлением. Две капнули на письмо. Как раз на то место, куда надо вписать номер регистрации. Придётся переделывать. Ну и чёрт с ним.
Машинально рука нашарила в ящике стола тёмные очки.
Самое то.
Если глаза – зеркало души… пусть в мою не заглянет никто.
Приступ кашля.
На ладони кровь. Совсем чуть-чуть.
Проходит. Завтра уже не будет.
Как не останется и отпечатков его губ – на спине, плечах… Даже с такой прозрачной кожей – неделя. Максимум.
А если татушку…
Кого я хочу обмануть?
Когда говоришь «халва» – во рту становится сладко. Иногда.
Но желудок этим не наполнишь.
Идиотки кусок… Какого чёрта не осталась на ночь?! Будто дома ждали…
Треснула по столу.
– Что случилось?
Шахов.
Нарисовался – хер сотрёшь.
– Ничего, Дмитрий Олегович.
– А всё-таки?
Ну, тупой…
– Ничего. Всё нормально.
– Зайдите ко мне… будьте любезны.
В кабинете шлёпнула папку с почтой на угол стола. Жест – на грани, за которой уже демонстративность.
Шахов говорит по прямому. На секунду зажал трубку ладонью.
– Сделайте, пожалуйста, кофе.
Ну почему бы и нет? Раз в квартал…
Прошла в комнату отдыха.
Две минуты – пока чайник не закипит.
И – до обеда можно не заходить.
Глубокий вздох за спиной. Быстрые шаги. Ветер от движения. Руки на плечах. В самое ухо шёпот:
– Ты меня когда-нибудь простишь?
Никогда.
Не надо было указывать – с кем мне кокетничать, кому улыбаться.
Ненавижу. Отстреливать вас таких надо. Очередями резать. Пока, как мокрый хлеб, не развалитесь – а плечо отдачей не раздолбит.
– Ну что ты со мной делаешь, а, стерва ты… как тебя ещё просить?
Бесполезно.
Кстати, обмусоливать шею – тоже.
И голова закинута вовсе не от кайфа. Чтоб подавить резь в горле. Опять кашель.
– Бестия чёртова… бестия моя зеленоглазая… полгода меня не пускаешь… Смерти моей хочешь?
Идея неплохая.
Но – не обязательно.
Сняла очки. Повернулась.
– Меня работа ждёт.
– Твоя работа – делать так, чтоб мне жить хотелось!
Дешёвка. Кто бросается громкими словами – помрёт последним.
Как спасатели определяют – кто сильней пострадал в аварии? Легко. Тот, кто молчит.
– В моей должностной инструкции такого пункта нет. Вопрос закрыт.
Рука остановила в развороте – и она же не дала упасть. Дрожащие скрюченные пальцы впились в плечо. До первого сустава. Прижал к стене.
Да пожалуйста. Всё равно – что он есть, что нет его…
Может, наконец дойдёт – как он мне противен. Или ему всё равно? Лишь бы не отпихивали? Не мешали всунуть?
Тоже мне…
Человечек.
Ничтожество.
Все на один лад. Мужичьё… Даже пахнут одинаково. Безвкусная кожа. Грубый запах. Откроешь глаза – полтинник, закроешь – семьдесят. Меньше надо стресс снимать дешёвой водкой. И смолить дешёвое курево.
Просто рот. Просто язык.
Протоплазма. Шевелящаяся бессмыссленно.
Никакой магии. Ничего живительного. Ничего животворящего.
Даже не противно.
Пустошь.
Вот почему не хотела возвращаться – сюда, на плоскость.
Всего три дня назад – небо… а теперь…
Ах ты старый козёл!
Удар локтем в подбородок. Слабо, размахнуться негде.
Астматический шёпот:
– Не-ет… больше не выпущу…
Рука медленно опустилась.
Где-то здесь, на краю столика…
Гладкая поверхность.
Ручка чайника.
Почти кипит.
Тихий щелчок.
Крышка откинулась.
Боль, даже тень боли в предплечье заставляет осторожничать. Опускать занесённую руку… когда-то сломанную.
Да плевать.
Уход влево и – бросок.
Вверх.
Так даже доктор Ройлотт, ужаленный своей пёстрой змейкой, не орал.
Первая радость за утро.
Как сладко…
Да хватит орать. Нет твоей охраны, никто не услышит. И всего лишь плечо. На лицо – ни капли.
– С-сука!
Вот и вся любовь.
Что и т. д.
…Эти кожаные диванчики не рассчитаны на такое приземление. Секции ничем не скреплены. Как раз под такие комнатки – где стены не пустят разъехаться.
Оставь руку, дядя. Я сказала – пусти.
Сам выпросил.
Сбросила клешню с бедра.
Удар. Шпилькой.
Это называется – трэмплинг. С отягощением.
Не нравится?
А придётся.
Шарахнулся. С рёвом, как раненый бык. Если б не жалюзи – жёсткие, не пустили – вышиб бы стекло спиной.
Медленно встала. Подняла слетевшую туфельку. Держа за носок.
Может, хоть для этого сгодишься…
Успел вскинуть руки.
Расслабься. Глазки не трону. Хотела б – так ещё б кипятком… А всякие там аффекты – отмазка для двухмерных, не более.
Но рубашку придётся выкинуть.
На десятый раз занесённую руку остановило ощущение мелких тёплых брызг на лице.
Кровь.
Ноги подломились. Лицо ударилось о колени. Желудок вывернуло. Будто взорвался – как сжатый в руке воздушный шарик с водой.
Не может быть. Не может быть, чтоб так рано… Неужели тот день…