II. Охотники и жертвы
– Я понимаю, раньше ты домой притаскивала раненых собак… но актерок? – пробормотал отец, наливая успокоительный отвар из ковшика в кружку. Снадобье окрасило стенки посудины темным налетом.
– Я чувствую ответственность за нее… – тихонечко отозвалась я и добавила, не желая вдаваться в подробности: – Кое за что.
Пытаясь проверить, не услышала ли гостья перешептывания, мы одновременно оглянулись к столу, где, понурившись, сидела растрепанная Жулита и куталась в клетчатый плед. Вид известной актерки, завернутой в одеяло, каким еще вчера вечером отец оборачивал ноги, чтобы от холода не ныли суставы, казался диковатым.
– Бедная девочка, – поцокал языком отец.
Он поставил перед актеркой дымящуюся кружку.
– Выпейте. – Когда Жулита принюхалась к содержимому, то поспешил уверить: – Это поможет вам расслабиться.
Она с сомнением покосилась в мою сторону, словно спрашивая, стоит ли рисковать здоровьем.
– Расслабиться, а не расслабить, – уточнила я, присаживаясь к столу. – Пахнет не очень, но успокаивает хорошо.
– Снадобья и не должны пахнуть розами, – оскорбленно проворчал папа себе под нос, продолжая наш многолетний спор на тему неудобоваримых ароматов его настоек.
– Спорное утверждение.
– Спасибо, – отозвалась Жулита, и когда сделала крошечный глоточек, то мы с отцом, без преувеличений, задержали дыхание. – На вкус неплохо.
Из сбивчивого рассказа актерки нам удалось понять, что она даже мысли не держала о самоубийстве и совершенно не понимала, как оказалась на парапете. Помнила, что к ней пришел импресарио, а очнулась она уже на мосту, глядя в мое перекошенное от ужаса лицо.
– Я думаю, что это он… – сдавленным голосом произнесла она. – Чеслав Конопка.
– Королевский посол? – шепотом уточнила я, точно высокородный чиновник мог меня услышать и предъявить обвинения в поклепе.
Девушка серьезно кивнула:
– Он не оставит меня в живых… после того, как пострадала его драгоценная репутация. – Она судорожно всхлипнула, приложила ладонь ко рту, пытаясь сдержать рыдания.
– Пейте, пейте, Жу… Жулита… – С осторожной улыбкой отец заставил гостью сделать еще один глоточек.
– Да какая Жулита, – махнула она рукой. – Меня зовут Анна Кобыльская. Савушка решил, что моя фамилия не слишком романтичная для актерки.
– Савушка? – не поняла я.
– Этот подлец, мой импресарио. – Она шмыгнула носом. – Скорее всего, он уже на полпути к Теурии[7]. Заморочил меня и сбежал.
Невольно мне представилась закрытая почтовая карета и трясущийся среди сонных пассажиров усач в канареечном костюме, без оглядки сбегавший в соседнее королевство.
– Есть кто-нибудь, у кого вы сможете укрыться? – мягко спросил отец. – Родственники, родители?
Девушка тихо покачала головой.
– А судебный заступник? – вдруг сверкнула у меня мысль. – Кастан Стомма! Мне показалось, что вы довольно близки…
– Разве вы не знаете, чей он родственник? – фыркнула Анна-Жулита. – Вы не представляете, какие это страшные люди. Они помогают только друг другу, а от неугодных людей избавляются не задумываясь.
У нее снова задрожали губы.
– Пейте! – в один голос посоветовали мы с отцом, едва ли не насильно заставив отхлебнуть настойку.
– Тогда что вы собираетесь делать? – осторожно спросил отец.
Жулита посмотрела на нас огромными заплаканными глазищами, особенно темными и глубокими в блеклом свете почти истлевшего кристалла.
– Разрешите мне укрыться здесь! На время… Я боюсь возвращаться в тот особняк.
Мы с отцом задумчиво переглянулись. Одно дело было спасти самоубийцу, успокоить и спровадить к родственникам в деревню, но совсем другое – спрятать неудачливую любовницу королевского вельможи, замыслившего избавиться от темного пятна на реноме.
Пауза затягивалась. Не придумав ничего получше, папа хитро уклонился от прямого ответа:
– Уже поздно. Давайте спать, а завтра решим, что делать. Катарина ляжет в комнате для гостей.
– Я? – невольно вырвалось у меня.
Комнатой для гостей он важно называл каморку у лестницы, где обычно оставались его приятели, приезжавшие в Гнездич из столицы и не желавшие тратиться на дорогие постоялые дома.
– Мы же не можем заставить нашу гостью спать на топчане, – с нажимом заметил он.
И этот человек ругал меня за то, что в детстве я таскала домой побитых собак!
– Спасибо, дядюшка! – шмыгнула Анна-Жулита и одарила нас слабой улыбкой, способной растопить даже ледяное сердце, а не только таких простаков, как мы, подбиравших по всему Кривому переулку раненых животных или бесплатно отсыпавших дорогущие травяные пилюли нищим старухам.
Каморка находилась как раз над отцовской мастерской, где он хранил снадобья и сушил травы, и запах витал соответственный. Вместо кровати к стене был придвинут узкий топчан с периной, набитой лежалыми перьями.
Шла середина ночи, а я не сомкнула глаз – вертелась, как окаянная, пытаясь найти удобную позу, однако то упиралась коленками в ледяную деревянную стену, то роняла с торца твердую, как камень, подушку.
Вдруг показалось, что в тишине заскрипели половицы. Приподнявшись на локтях, я напряженно прислушалась к подозрительным звукам. По ночам в старом особняке наступала первозданная тишина, какая поселяется лишь в местах, измученных за день бесконечной вереницей посетителей, а потому каждый шорох точно бы множился в силе.
Подхватив трещавшую от натуги магическую лампу, я выглянула в ледяной коридор. Дом спал.
– Анна, это вы? – позвала я, поднимая над головой ночник. По полу растянулись длинные кривые тени, мгла испуганно съежилась и отхлынула в углы. Кухня и гостиная с остывавшим камином казались тихими и покойными. В комнатах никого не было.
В этот момент лампа пару раз мигнула, а потом погасла. Ослепленная, я замерла на месте, пытаясь привыкнуть к непролазной темноте, и вдруг поняла, что за спиной стоит человек. От страха в голове стало звонко и пусто, в ушах тоненько зазвенело.
Незнакомец не двигался.
– Это ты? – тихо спросила я, почти уверенная, что в собственном доме столкнулась с тем самым ночным посыльным.
– Ты никогда не слушаешь чужих советов? – раздался мягкий мужской баритон. – Я же просил тебя не быть такой бесст…
Не дослушав, я резко развернулась на пятках. Он стоял гораздо ближе, чем мне представлялось, и был выше, чем мне помнилось по нападению на рынке. Я могла видеть лицо, бледное, с размытыми чертами, провалами глаз, линией рта. Темнота скрывала его лучше любой маски.
Сколько ему было лет?
Мне хотелось дотронуться до него и осознать, что он не призрак, а реальный человек. Сама того не осознавая, я протянула руку, но ночной гость отошел, бесшумно, быстро, только кончиками пальцев успела мазнуть по кожаной куртке. Он был живым, сильным мужчиной. Не привидение и не морок.
– Я знаю, кто ты. – То ли от страха, то ли от волнения у меня перехватывало дыхание. – Почему ты рыщешь по моему дому? Я твое новое задание?
Мне показалось, что он усмехнулся.
– Катарина, ты с кем-то разговариваешь? – прозвучал из спальни хрипловатый ото сна голос отца.
Из-под двери прочертилась полоска яркого света. Пробуждение родителя напугало меня больше, чем появление нежданного визитера. Стоило всего на секунду оглянуться к отцовской спальне, как ночной посыльный испарился. По лестнице, винтом спускавшейся в аптекарскую лавку, прошелестели быстрые шаги. Я бросилась к перилам, даже перегнулась, но в густых потемках не разглядела неуловимого гостя.
Неприятно заскрипела дверь в отцовскую спальню, и коридор озарился ярким светом свеженького магического кристалла.
– Ты почему не спишь? – Сонный отец щурился в мою сторону. Наряженный в длинную широкую сорочку и со скособоченным ночным колпаком на голове, он походил на привидение сумасшедшего ключника.
– Не могу заснуть, – не покривила я душой.
– Мне показалось, что ты с кем-то говорила, – с подозрением протянул он. – И этот кто-то отвечал мужским голосом.
– В середине-то ночи? – фыркнула я, направляясь к каморке.
– Лампу возьмешь? – вяло предложил отец.
– Свет спать мешает.
– С каких это пор тебе свет спать мешает? – Спросонья отец быстро раздражался.
– Спокойной ночи!
Его ворчание заглушила закрывшаяся дверь в каморку. Улегшись в потемках на твердую перину, я завернулась с головой в стеганое одеяло. Внутри уютного, пахнущего травами кокона царило спокойствие. Тепло навевало сладкую дрему.
Наверное, после столкновения с ночным гостем я должна была испытывать тревогу и прислушиваться к любому звуку, но в противовес здравому смыслу меня, точно невидимой вуалью, окутывало ощущение абсолютной безопасности.
За ночь погода испортилась. Небо заволокло низкими тучами, улицы наполнились злыми сквозняками, и город оцепенел, пытаясь угадать, чего ожидать от весенней непогоды – ледяного дождя или снега.
Кутаясь в душегрейку, быстрым шагом я спустилась из Кривого переулка к людной площади с омнибусной станцией. В разношерстной толпе надрывал горло мальчишка с перекинутыми через локоть листовками.
– Срочная новость! – кричал он, распугивая народ. – Жулита не выдержала позора и спрыгнула с моста!
Что?!
Опешив, я ловко выхватила из рук пацаненка совсем свеженькую листовку. Бумага пахла свинцовыми чернилами, на полях темнели следы от пальцев разносчика. Под черно-белым портретом актерки, запечатленной на сцене, было напечатано предсмертное послание, написанное мелким и таким неразборчивым почерком, будто Жулита едва-едва умела держать в руках перо. В колонке тоже шла сущая околесица о муках совести и прочей белиберде.
При виде имени Пиотра Кравчика, автора горячей новости, у меня, кажется, вытянулось лицо. Невольно вспомнились темный зал едальни, ухмылявшийся газетчик и важные господа, с кем он спускался из закрытых кабинетов. Жулита не врала, когда утверждала, будто от нее пытались избавиться! Убийцы не учли только одного, что кто-то может вмешаться и спасти замороченную колдовством жертву. Они не учли меня!
…Мы в большой беде?
Не долго думая, я развернулась и, снова наплевав, что благородные девицы ходят размеренным шагом, держа спину, бросилась обратно в аптекарскую лавку. Ворвавшись в звякнувшие переливчатым колокольчиком двери, я тут же поняла, что новости о смерти Жулиты уже просочились в царство лекарственных трав. Более того, обсуждаются громкими голосами и с живейшим интересом всей длинной очередью.
С непроницаемым видом, словно похороненная молвой актерка не пряталась в хозяйской гостиной, отец выдвигал ящички у аптекарского стеллажа, прихватывал большими пальцами щепотки сушеных трав и бросал в бумажный рожок. При моем появлении родитель оглянулся через плечо и резюмировал:
– Вернулась?
Народ с любопытством посмотрел в мою сторону.
– Забыла… кое-что, – нашлась я и, прогрохотав каблуками по деревянной лестнице, взлетела на второй этаж.
Бледная, как кипенная простыня, актерка сидела на краешке дивана и невидяще таращилась в пустоту. На коленях, прикрытых простым коленкоровым платьем, лежала злосчастная листовка.
– Анна, – позвала я.
Она заторможенно повернула голову. От тоски, застывшей в больших темных глазах, на меня снова нахлынуло чувство вины.
– Простите, что не поверила вчера, когда вы говорили…
Неожиданно Жулита вскочила на ноги, и листовка соскользнула на пол.
– Ты обязана мне помочь! – Взгляд у актерки стал полубезумный.
– Конечно, вы можете оставаться здесь, пока не решите, что делать дальше. Шумиха скоро уляжется…
– Я хочу опровержение! Хочу исправить эту чудовищную нелепость! – перебила она меня. – Сегодня же! Они подделали предсмертную записку! Так? Значит, я должна написать своей рукой о том, что жива! Гравират с тобой?
Я неуверенно кивнула.
– Превосходно! Сделай оттиски! Вот так! – Она подошла к окну и встала вполоборота. – Я лучше всего получаюсь в таком ракурсе…
Видя мои колебания, она вдруг разъярилась:
– В конце концов, все началось с тебя! Если бы ты не следила за мной, то я бы сейчас собирала сундуки и переезжала в столицу!
Она указала на меня пальцем, как будто больно ткнула в совесть.
– Хорошо.
Сдаваясь, я достала из секретера письменные принадлежности.
– Пишите…
«Уличные хроники» занимали несколько стылых комнатушек в полуподвальном помещении и соседствовали с «Вестями Гнездича», занимавшими три верхних этажа, не только уютных, но и исключительно теплых, не требующих специального обогрева. Возможно, среди конкурентов служили неплохие ребята, получше Пиотра-подлеца-Кравчика, но того, что в морозы на их рабочих столах не замерзали чернила, а в коридорах стояли проклятые фикусы, было достаточно для глухой ненависти, сплачивавшей наш разноперый коллектив.
В конторе «Уличных хроник» царил не только влажный холод, с каким не справлялся очаг с тлеющими углями, но и уныние. Шеф сидел за большим обшарпанным столом, заваленным бумагами, и держался за голову. Угрюмое настроение начальства и новости о смерти Жулиты, главной героини утреннего выпуска, явно усугубили коллективное похмелье, ведь обычно сослуживцы праздновали до последнего гуляки, упавшего лицом в тарелку с закусками.
– Явилась! – буркнул шеф в напряженной тишине. – Ты время видела?
– Я с колонкой! – с порога с воодушевлением заявила я, хотя внутренне сжималась от предчувствия, куда именно меня пошлют с новостями о том, что погибшая актерка вовсе не погибла. Наверняка в королевские оранжереи собирать материал о цветочной выставке.
Коллеги оживились, но стоило шефу злобно зыркнуть в их сторону, как они тут же сникли, словно увядающие венчики тюльпанов. Только незнакомый парень, видимо, новенький, прижав к груди сумку, поспешно приподнялся со стула, чтобы поприветствовать меня:
– З-з-здрасьте!
– Угу, – согласилась я и, мгновенно забывая про него, аккуратно подсунула шефу опровержение Анны Кобыльской.
– Что это?
– Это письмо Жулиты о том, что она жива!
– Ты меня разыгрываешь? – Он взялся за заметку, приблизил к носу, отдалил, потом на ощупь отыскал под завалами бумаг монокль и, прищурив один глаз, принялся изучать.
– Прямо сейчас Жулита, живая и здоровая, прячется в лавке моего отца! Она думает, что ее пытался убить Чеслав Конопка…
У шефа сделалось странное лицо. Он глянул на меня как на безумную:
– Ты только что обвинила королевского посла в убийстве любовницы?
– В попытке, – поправила я и полезла в сумку: – Я даже оттиски сделала на фоне окна…
– Быстро печатаем «молнию»! – провозгласил шеф, выскакивая из-за стола, и народ выдохнул с облегчением. Началась суматоха, как всегда, когда редакция готовилась выпустить листовку с горяченькой новостью.
И в этот момент в контору с треском раскрылась дверь, и, съехав на приступочке, в рабочий зал ввалился задыхавшийся от бега наш сослуживец, суним полнотелый и невысокий, отчаянно напоминавший надутый шарик.
– Нашли! – Задыхаясь, он согнулся пополам и схватился за, видимо, сильно коловший бок. – Тело Жулиты из реки сетями сейчас доставать будут!
Сослуживцы, точно в одном из дурных спектаклей городского театра, замерли с открытыми ртами и уставились на черного вестника.
– Я с омнибусной станции бежал сказать, что наши соседи уже атакуют причал! – простонал он и ткнул трясущимся пальцем в потолок, намекая на конкурентов из «Вестей Гнездича».
Если бы убийственные взгляды шефа умели протыкать насквозь, то у меня во лбу точно бы появилась дырочка.
– Это не ее тело! – моментально замахала я руками. – Тело Жулиты… В смысле, не тело, а она сама сейчас пьет кофей на втором этаже у меня дома!
Выразительным жестом шеф смял в кулаке испещренный мелкими буквами листок и швырнул мне в лицо, едва успела поймать.
– К Висле! Делать оттиски трупа, пока в оранжерею тюльпаны описывать не отправил! И еще!
Он оглянулся на скромно сидевшего на краешке стула парня, и тот подскочил, точно под ним распрямилась скрученная пружина.
– Иди сюда!
Новичок, по-прежнему прижимая к груди сумку, кстати сказать, из весьма неплохой выделанной кожи, присеменил к столу.
– Знакомься, Катарина. – Шеф оглядел парня. – Как, ты говоришь, тебя зовут?
– Ян Гуревич.
– Вот! Ян, – согласилось руководство. – Твой помощник.
– Кто? – вытаращилась я.
– Ты же просила помощника. Бери, обучай.
– Его? – округлила я глаза и пробормотала: – Шеф, вы же говорили, что нам скоро жалованье будет нечем выплачивать…
– Зато он еще в должность не вступил, а уже привел клиента с годовым контрактом на целую полосу объявлений…
Я смерила парня долгим взглядом.
– То есть место ты себе купил?
– Ну, почему сразу купил? – пробормотал он смущенно.
Сказать честно, прежде помощник мне представлялся совсем иначе, мальчишкой, способным пролезть в чужую форточку ради хорошего оттиска, и Ян Гуревич никак не вписывался в мои представления о вертлявом школяре. Он был явно старше меня и по росту выше на добрую голову, а во взгляде внимательных карих глаз с длинными, как у девчонки, ресницами скрывалось нечто цепкое, холодное, что никак не вязалось с миловидным, маленьким личиком.
– Гравиратом умеешь пользоваться? – спросила я, отчаянно надеясь, что выгляжу высокомерной или хотя бы важной. Но вообще-то было сложно источать надменность, глядя на помощника снизу вверх.
– Ум-мею, – проблеял он.
– Если вы закончили, то выметайтесь! – ткнул пальцем шеф в сторону выхода и обратился к остальным: – Кто поедет в оранжерею?!
Народ мгновенно принял крайне деятельный вид, стараясь избежать поездки. Конечно, никому не нравилось работать полевым газетчиком.
– Пойдем, – махнула я рукой новоявленному помощнику.
– И чтобы к ночи вернулись с материалом! – прикрикнул шеф нам в спину.
– До-до-до свиданья, – испуганно поклонился Ян, прижимая сумку к груди.
Мы выбрались на улицу. Сверху крапал мелкий дождь, пятная влажными кляксами пешеходную мостовую. С тоской я покосилась на желтоватый газетный лист «Уличных хроник», вывешенный на стене здания.
В самом центре красовалась на загляденье удачная гравюра Жулиты в образе страдающей невинности, и совесть снова кольнула точно игольным острием. Я даже представить себе не могла, что, вывалившись из театрального шкафа, превращу живую популярную актерку в самый знаменитый труп Гнездича.
– Ты мертвецов боишься? – обратилась я к Яну.
– Нет, – немедленно ответил он.
– Тогда тебе снимать. – Вытащенный из сумки гравират немедленно, как живой, выскользнул из заледеневших на холоде рук. Устройство обязательно бы грохнулось на брусчатку, как много раз до того, но оказалось ловко перехваченным Яном. Парень замер на мгновение и быстро глянул на меня, проверяя реакцию на удивительное проворство.
– Неплохо, – хмыкнула я.
– Спасибо, нима Катарина.
– Нет, нет! Просто Катарина. Какие могут быть церемонии между сослуживцами? – Я накинула на голову непромокаемый капор и уже собралась выйти из-под козырька, как опомнилась: – Только не забывай мне говорить «вы». Официоз разводить не стоит, но все-таки я твой шеф и отвечаю за тебя головой. Это ясно?
– Ясно.
Он выглядел таким кротким и послушным, как будто издевался. С подозрением я заглянула в миловидное лицо, но в темных глазах не было и намека на насмешку. Почему их взгляд мне казался пронизанным колючим холодом?
– Хорошо. – Я решительно направилась по пешеходной мостовой.
– Только, Катарина! – остановил меня оклик. – Причал в противоположной стороне.
Вот ведь ослица! Затормозив, я произнесла самым небрежным тоном, на какой оказалась способна:
– Хотела срезать.
– Тогда пойдем коротким путем, – тут же согласился Ян и глянул в серое тяжелое небо. – А то дождь крепчает.
– Лучше людными улицами, – мгновенно нашлась я, разворачиваясь в нужную сторону. – Центральный район очень неспокойный.
– Здесь же восемь стражьих пределов…
Святые Угодники, и откуда ты, умник, прибился в мою спокойную заводь?!
– Вот я и говорю, что район неспокойный. Иначе зачем им столько пределов строить? – фыркнула я и проворчала: – Кстати, почему ты говоришь мне «ты»?
– Простите. – Он убрал закрытый в поцарапанный чехол гравират в суму и перекинул ее через плечо.
Берег Вислы, где спасатели на лодках щупами проверяли дно, облепили неугомонные газетчики и любопытные зеваки. Вдалеке гнул каменную спину Горбатый мост, и на нем толпились зрители, привлеченные поиском известной самоубийцы. У самой кромки воды дежурили хмурые стражи в форменных плащах.
Подмерзший народ перешептывался – боялся громко разговаривать рядом с утопленницей. Тут же мальчишки-оборванцы, нахохлившиеся на перевернутой лодке, в ожидании страшного улова хрустели мочеными яблоками.
– Она правда сейчас у вас дома? – тихо спросил Ян.
– Угу.
– Тогда зачем мы здесь?
– Хочу доказать шефу, что в реке никого нет.
Через недолгое время в середине реки сетью выловили труп темноволосой женщины. Спасатели перевалили тело через бортик, натужно загребли веслами, а на берегу, точно закипевший суп в очаге, вспенились нервические разговоры. Пытаясь очистить пространство, стражи принялись отгонять нахлынувший к воде, словно волна, народ.
Окостенелое тело, опутанное сетями, вывалили на берег, как тюк, без всякого уважения к страшной смерти. Утопленница была наряжена в белое платье, словно специально перед смертью надела саван, и длинная юбка задралась, оголяя синеватые коленки. Лицо девицы оказалось настолько обезображенным, что узнать известную актерку, наверное, не смогли бы близкие, если бы они у нее имелись. Однако на запястье с почерневшей сеткой окаменелых вен красовался драгоценный браслет из изумрудов, знакомый даже мне по цветным гравюрам в газетных листах.
Мне показалось, что земля под ногами превратилась в болотную жижу и меня начинало медленно затягивать в трясину. Страшные люди, как их назвала сама Жулита, защищали себя. Они вовсе не собирались оставлять Анну Кобыльскую, девчонку из провинциального городка, в живых!
Где-то над головой раздался сухой щелчок гравирата, бухнула магическая вспышка. В ушах тоненько зазвенело, к горлу подступила тошнота, а перед глазами померкло. Теряя сознание, я услышала обеспокоенный голос Яна:
– Катарина! Приди в себя!
Но меня уже поглотила темнота.
– Если ты боишься трупов, то зачем поехала к реке? – спросил Ян, когда мы тряслись в наемном экипаже по дороге в контору. Я прикрывала глаза рукой и старалась сосредоточиться на том, как справиться с дурнотой. Но лишь перед мысленным взором возникала бледная рука с изумрудным браслетом, как тошнота становилась невыносимой. Глянув на попутчика из-под ладони, я буркнула:
– Ты мне снова тыкаешь.
– Извините. Зачем вы поехали к реке?
Потому что наивно полагала, будто имею дело с людьми, а не со зверьем, способным убить невинного человека только ради того, чтобы подтвердить самоубийство Жулиты…
Казалось, стенки закрытой кареты стали медленно сдвигаться, грозя сдавить меня намертво.
– Остановите! – постучала я, привлекая внимание возницы, и обратилась к Яну, даже не пытавшемуся скрыть удивление: – Ты отвези в контору оттиски. Мне надо проветриться.
Открыв дверь, я спрыгнула с подножки на влажную мостовую. В городе сгущались сумерки. Крапал мелкий дождь, и брусчатка блестела в ярком свете фонарей. Это только на окраинах палили унылые масляные огни, в центре жгли магические кристаллы.
В голове крутилась страшная мысль, что, решив написать разгромную колонку о тайной связи высокого чиновника и беспутной актерки, я запустила страшную цепь событий, приведшую к смерти человека.
– Осторожно! – Кто-то схватил меня за локоть и ловко отодвинул от прогрохотавшей на расстоянии руки кареты.
Мы находились в тихом узком переулке, где было невозможно разъехаться двум экипажам. Ян смотрел на меня с вежливым любопытством.
– Как я здесь оказалась?
– Ну, вы просто… – Он неопределенно указал рукой вперед. – Шли.
– А ты за мной? – растерянно переспросила я, хотя ответ был очевиден.
– Вы говорили, что здесь опасный район, – неловко пояснил он.
– На самом деле днем я пошла не в ту сторону и соврала, чтобы не выглядеть глупо, – покаялась я.
– Знаю…
Вдруг в его взгляде, обращенном к кому-то за моим плечом, появилось напряжение. Губы сжались.
– Нима Войнич? – прозвучал хриплый голос, и у меня на затылке зашевелились волосы.
Я оглянулась. В нескольких шагах от нас стояли незнакомцы в черных одеждах, и в первый момент на меня напало оцепенение. Но на Яна было и вовсе больно смотреть. Высокий и плечистый, он вдруг трусливо съежился, крепко обнял сумку с гравиратом и даже придвинулся в мою сторону.
Невольно я сделала шаг, пытаясь загородить трусишку от головорезов.
– Вы мне?
Мне бы стоило поскорее сочинять план побега, но, как назло, воображение рисовало исключительно яркие картины того, как нас с Яном вынесут вперед ногами из переулка.
– Вы что-то хотели? – уточнила я, надеясь, что голос звучит нагло, а не испуганно.
– Где она?
– Кто? – вмиг понимая, что здоровяки ищут сбежавшую актерку.
– Где Анна?
Возникла долгая пауза.
– Послушай, Ян, – пробормотала я помощнику. – Я их сейчас отвлеку, а ты беги, зови стражей.
– А как же… – слабенько воспротивился он.
– Ты сам говорил, что тут восемь стражьих пределов, беги в ближайший, – едва разжимая губы, велела я и громко спросила у главаря шайки: – Я не расслышала. Как вы сказали? Анна? Но я не знаю никакой Анны…
– Вот ведь, – фыркнул бандит со шрамом, тянувшимся от виска до уголка губы, отчего рот выглядел искривленным, как у злого арлекина.
Незаметно я толкнула Яна, намекая ему, что пора уже делать ноги, но тот стоял фонарным столбом, словно врос в брусчатку.
– Может, если вы назовете фамилию?
– Может, это тебе память освежит? – рыкнул головорез со шрамом. Через секунду, как пушинка, я отлетела к стене и не расшибла лоб только благодаря Яну, стремительно схватившему меня за плечи.
– Послушайте! Вы! Я позову стражу! – для чего-то предупредил он, вместо того чтобы на полных парусах нестись в предел.
Не успел он толком пригрозить, как согнулся пополам от удара в живот. Сумка выпала из рук, звякнул гравират, зазвенели расколотые слюдяные пластины с неизвестной утопленницей, выданной за Жулиту. От очередной оплеухи Ян свернулся бубликом на земле и жалобно застонал. Сверху на беднягу посыпался град пинков.
– Не смейте его бить! – завопила я.
Не успела броситься в гущу драки, как меня схватили за шкирку.
– Сейчас ты покажешь нам, где прячется Анна Кобыльская, – процедил главарь банды, заставляя меня резко развернуться.
– Она здесь, рядом! В меблированных комнатах! – выкрикнула я в лицо злодея. – Я провожу, только больше не бейте моего помощника! Он ничего не знает!
Последний удар отправил несчастного Яна в мусорный сток.
– Веди. – Меня подтолкнули в спину, заставив по инерции сделать четыре торопливых шага, чтобы не упасть рядом с бессознательным помощником.
Бросив жалостливый взгляд на скрюченного сослуживца, я поплелась вперед, лишь бы отвести головорезов подальше от парня, которому просто не повезло в неудачное время оказаться рядом со мной. Я шла на ватных ногах, с трудом удерживая равновесие, а главарь шайки подталкивал меня в спину:
– Шевелись, кляча!
– Мне кажется, что мы ходим кругами… – пробормотал кто-то из преступников.
Секундой погодя меня снова швырнули к стене, и от столкновения с каменной кладкой я сползла на ледяную брусчатку. Грудь начинало сдавливать горячим кольцом, а дыхание останавливаться.
Злодей склонился надо мной, рванул за шиворот. Его смуглая физиономия с кривым сломанным носом и шрамом расплывалась перед глазами.
– Ты решила с нами пошутить, нима? – прошипел он мне в лицо. – Еще не поняла, идиотка, с кем связалась?
Он размахнулся для хлесткой оплеухи, наверняка бы выбившей из меня дух, но неожиданно сам отлетел в сторону, сбитый с ног мощным ударом.
Все, что случилось дальше, словно подернулось туманной дымкой и казалось совершенно нереальным. Высокий мужчина в маске раскидывал моих обидчиков, точно оловянных солдатиков. Он ловко уходил от ударов, предугадывая каждый следующий шаг противников. На него пытались набрасываться кучей, но он бесшумной тенью ускользал от нападения.
Вокруг раздавались крики, звуки борьбы и болезненные стоны избитых разбойников, а я пыталась дышать. Хватала ртом воздух, но обжигающее кольцо, охватившее грудь, сжималось все сильнее, и мне не удавалось сделать ни одного, даже крошечного, глотка воздуха. Трясущимися руками я открыла сумку и принялась искать заветный флакон с успокоительным снадобьем.
Где-то вдалеке прозвучал пронзительный сигнал стражьего свистка. Шайка дунула из переулка. Бутылочка, найденная в сумке среди завалов ненужных мелочей, выпала из дрожащих пальцев и покатилась по дороге.
Я слепла от нехватки воздуха, из последних сил ощупывала камни, пытаясь найти лекарство. Вдруг кто-то мягко вложил флакон мне в ледяную влажную ладонь. Я подняла голову. Рядом на корточках сидел мужчина в черной маске, скрывавшей лицо… ночной посыльный, защитивший меня от убийц.
Он внимательно следил, как без особого успеха я пыталась вытащить пробку из узкого горлышка, потом мягко произнес приглушенным маской голосом:
– Давай помогу.
Флакон оказался открытым. Я опрокинула в себя остатки снадобья, и оно прокатилось по сжатому горлу горячим комом. От слабости меня качнуло вперед, и лоб уткнулся в крепкое мужское плечо. Кажется, в первый миг мой защитник опешил от неожиданной близости и замер, вдруг напрягшись всем телом.
– Подожди секунду, – пробормотала я умоляюще.
И он дождался, когда ко мне вернется умение дышать, осторожно сжал мои плечи руками в кожаных перчатках и отстранился.
К тому времени как подбежали стражи, ночной посыльный исчез.
– Нима, с вами все в порядке? – потребовали от меня ответа постовые.
– Да, но мой помощник Ян… – Я подняла голову, пытаясь сфокусироваться на двоящихся фигурах блюстителей закона. – Он сильно пострадал, и ему нужна помощь.
Голова кружилась, как проклятая, и земля уходила из-под ног, точно палуба попавшего в шторм корабля. Спотыкаясь и держась за стены, я привела постовых к месту, где преступники избивали Яна. В голове представлялось, что вся дорога залита кровью несчастного парня, но чистая брусчатка влажно поблескивала в тусклом свете фонаря.
Видимо, смелости моему новоявленному помощнику хватило только на то, чтобы вызвать мне в помощь постовых и сбежать.
Домой я вернулась затемно в закрытой стражьей карете с решетками на окнах и одной жесткой лавкой. Когда экипаж остановился перед открытыми воротами в аптекарский дворик, то служитель порядка открыл дверь, запертую снаружи на щеколду, и галантно подал мне руку, помогая спуститься с подножки, точно я ехала в наемном экипаже.
– Спасибо, – вымученно улыбнулась я.
– Точно не хочешь написать жалобу, нима?
При воспоминании о кислом лице дознавателя в приемной меня передернуло.
– Нет.
Было поздно. Крапал дождь, казавшийся влажной пылью в потоках фонарного света. Аптекарская лавка уже закрывалась, и на окнах первого этажа висели белые ладные ставенки.
Тут входная дверь распахнулась, огласив тихий двор приветственным треньканьем колокольчика, и под козырьком появился отцовский подручный, дядюшка Кри. Он хотел перевернуть деревянную табличку на слово «Закрыто», но, увидев тюремную карету у ворот, замер с открытым ртом. Дядюшка семь лет просидел в застенке за торговлю галлюциногенными грибами и к стражам относился с большим подозрением. Судя по вытянутой физиономии, он собирался поднять крик.
– Нет-нет! – Я замахала руками. – Дядюшка, не зови отца…
– Бо! – завопил бывший арестант дурным голосом, и даже любезный страж рядом со мной вздрогнул от неожиданности. – Катаринку опять на тюремной каталке привезли!
Отец появился немедленно, заполнил своей пузатой фигурой дверной проем и сложил руки на груди. От неизбежности объяснений я тяжело вздохнула и поклонилась служителям порядка, уже забравшимся на облучок:
– До свиданья, сунимы.
– Будь осторожнее, нима, – проворчал один и дернул поводья, заставляя понурых лошадок тронуться с места.
Я поплелась к дому.
– Ты экономишь на наемном экипаже или опять напали? – полюбопытствовал отец, пропуская меня в лавку.
– Напали.
В аптекарском зале пахло перечной мятой, и в моей голове знакомый аромат стойко ассоциировался с безопасностью родного дома.
– Говорил я тебе, что газетчиков всегда бьют, – в спину мне проворчал дядюшка Кри, в детстве учивший меня взламывать замки и разбавлять солодовый виски водой. – Надо было головой думать, прежде чем печати на ладонь шлепать.
Невольно я глянула на герб картели газетчиков, похожий на татуировку с расплывшимися контурами. После того как меня со скандалом выставили из Института благородных девиц, я три раза сдавала экзамен, чтобы стать газетчицей, и, когда получила заветную печать, напилась от счастья дешевого эля. Жаль, что тогда мне не пришло в голову сходить к гадалке, чтобы узнать, как сложится служба. Глядишь, посоветовали бы поступить на работу гувернанткой, и неизвестная девушка, выловленная сегодня из Вислы, осталась бы живой.
При воспоминании о безжизненной руке с богатым браслетом из изумрудов, нелепо болтавшимся на синеватом запястье, снова жалобно сжался желудок, и я почувствовала себя по-настоящему больной. К горлу подступила желчь, от лица отхлынули краски, и отец с дядюшкой Кри перепугались.
– Поднимайся скорее наверх.
На втором этаже в гостиной весело горел камин. На очаге пыхтела кастрюля, и запах поленьев смешивался с ароматом жаркого. Не успела я плюхнуться на диван, как на лестнице раздались тяжелые шаги отца. Он принес закупоренную бутыль с дорогущим бальзамом, который, по его убеждению, помогал излечению ран.
– Я не пострадала, – уверила я, не желая пить ядреное снадобье. – Меня только напугали. Сильно побили моего помощника Яна.
– Тебе дали помощника? – Не обращая внимания на протест, родитель достал крошечные стаканчики из маримского[8] хрусталя и звучно вытащил из бутыли пробку. Иногда меня раздражала его привычка в любой непонятной ситуации потчевать себя и окружающих пьянящими снадобьями, отзывавшимися не столько оздоровлением, сколько страшной головной болью.
– Знаешь, Ян хоть и высокий, – я подняла руку, стараясь продемонстрировать рост парня, – но ужасно беспомощный. Совершенно не может постоять за себя. Его колотили, а он даже ни разу не ответил, так и дал себя избить, а потом умудрился вызвать постовых.
– А кто тебе помог? – вдруг спросил отец. Видимо, заметил нестыковки в моей интерпретации случившегося.
– Стражи, – соврала я, не желая рассказывать о спасшем меня от разбойников ночном посыльном, и быстро перевела тему: – На нас напали не грабители, те люди искали Анну…
На некоторое время в кухне повисла оглушительная тишина. Было слышно, как внизу дядюшка Кри подметал пол и двигал стулья, чтобы добраться до дальних уголков торговой залы.
– Я уеду отсюда сегодня ночью, – вдруг раздался ровный, лишенный эмоций голос актерки, и мы с отцом оглянулись. Она стояла посреди гостиной и теребила складки на сером скучном платье, сохранившемся в моем гардеробе со времен учебы в Институте благородных девиц. – Я не могу подвергать вас опасности! – с убежденностью заявила она. – Эти люди уже убили одного человека. Если они узнают, что я прячусь здесь…
Она уже слышала о трупе девушки, выловленном в Висле, что не удивляло. Скандальные сплетни разносились по городу, как простуда, а потому обязательно залетали в аптекарскую лавку, где продавались средства от любых хворей.
– Куда вы сейчас уедете? – задал справедливый вопрос отец. – Вам есть где спрятаться?
Анна сжала кулаки и решительно заявила:
– Не пропаду.
– Давайте сначала найдем вам убежище, – предложил папа, видимо, отчаянно пытаясь придумать толковый план, как всем нам выбраться из рисковой ситуации с минимальными потерями. – Раз эти люди напали на Катарину рядом с конторой, то они пока не знают, где она живет. Они за тобой следили по дороге в лавку?
– Я не заметила слежки…
Вдруг снизу истошно заорал дядюшка:
– К нам кто-то пришел!
Анна побледнела как полотно. Она не догадывалась, что прозвище Кри бывший зэк получил от слова «крикун». Просидев несколько лет в застенке, он стал тугим на одно ухо, а потому орал одинаково страшным голосом и из-за прихода почтальона, и из-за нечаянного пожара в чулане с сушеными травами.
– Спрячьтесь в спальне, – посоветовал отец испуганной ниме.
Та бросилась в комнату, а мы буквально скатились на первый этаж. Каково было мое удивление, когда на пороге обнаружился живой и невредимый Ян, мявшийся под мрачным взглядом низкорослого, коренастого Кри с метелкой в руках.
– С тобой все в порядке! – радостно воскликнула я и, подскочив к стыдливо топтавшемуся помощнику, крепко обхватила его руками. – Куда ты делся из переулка?
– Я? – Он смущенно отодвинулся и пробормотал, несуразно указав пальцем себе за плечо: – Я… как бы… Ты знаешь, здесь так странно пахнет.
– Ты пришел в аптекарский двор, – многозначительно буркнул отец.
– Ты молодец, что вызвал постовых! – объявила я. – Они меня спасли!
Я хлопнула его по плечу и развернулась к отцу. Вместе с Кри они разглядывали моего помощника со столь скептическим видом, что становилось без слов ясно – симпатичный парень пришелся им не по вкусу.
– Папа, познакомься, это Ян!
– Здрасьте, – пробормотал тот, отвесив старшим уважительный поклон.
– Ты же говорила, что его сильно избили, – фыркнул родитель.
Гладкое лицо помощника с идеально ровной кожей действительно было чистым, без фингалов или кровоподтеков, хотя мне прекрасно помнилось, как один из нападавших отбросил бедолагу мощным ударом в челюсть.
– Ну, меня побили, – пробормотал Ян в свое оправдание и показал пальцем сначала на один бок, потом на другой: – Вот сюда ударили… и сюда.
Костяшки его руки оказались разбиты. Внимательный взгляд отца остановился на ранках с припекшейся корочкой.
– Живо на второй этаж, – велел он. – Ката тебе обработает руку.
Ян с изумлением глянул на разбитые костяшки, как будто прежде не замечал ранения, и уточнил, словно не верил собственным ушам:
– Обработать это?
– Могу еще ребра помазать снадобьем от синяков, – охотно предложила я, но заметила, как все трое мужчин заметно напряглись. – Да бросьте, он же снимет рубашку, а не штаны…
– Я его натру бодягой, – буркнул отец и, решительно переваливаясь в разношенных домашних туфлях, направился к лестнице на второй этаж. Смерив гостя выразительным взглядом, дядюшка Кри принялся снова мести пол, нарочито стараясь мазнуть метелкой по сапогам позднего гостя.
– П-п-послушайте, – воспротивился Ян, старательно отодвигаясь от хулиганского нападения настырной метлы. – Я сам… сам могу обтереться… подтереться… В смысле, натереться…
– Пойдем! – хлопнув приятеля по плечу, сверкнула я самой доброжелательной улыбкой, на какую оказалась способна. – У моего отца волшебные руки.
– Т-только очень большие… – пробормотал он.
Казалось, Ян искренне жалел, что без предупреждения заявился в дом не слишком гостеприимного травника.
Пока отец накрывал к ужину, я обрабатывала разбитую руку Яна. Заживляющая мазь сильно щипала, но парень даже не поморщился, словно умел не замечать боли. Он с опаской рассматривал более чем скромную обстановку гостиной, задержал взгляд на цветной гравюре, сделанной в день моего выпуска из лицея. Семейная атмосфера нашего жилища явно приводила его в растерянность.
– Вы еще не закончили? – из кухни прикрикнул отец с нарочитым недовольством, и Ян попытался убрать обработанную руку. Видимо, мой родитель вызывал в робком парне волну ужаса.
– Почти, – отозвалась я, сжимая его запястье, чтобы не думал дергаться, принялась за перевязку и пробормотала: – Не бойся. Он добрейшей души человек.
– Здравствуйте, – раздался красивый голос актерки, выбравшейся из комнаты. Ян скользнул безразличным взглядом по высокой стройной фигуре в мешковатом платье, и мне пришла в голову забавная мысль, что на стенную ткань он смотрел с большим интересом, чем на известную театральную нимфу.
– Здравствуйте. – Он приподнялся с дивана и склонил голову, изображая вежливый поклон. – Вы сестра Катарины?
У Жулиты сделалось странное лицо, а я с трудом проглотила издевательский смешок. Видимо, в жизни актерки впервые попадался симпатичный мужчина, не догадывавшийся, что она является восходящей театральной звездой. Впрочем, я тоже впервые встречала парня, не узнавшего признанную красавицу города, чьи портреты частенько мелькали на вывесках и плакатах известных торговых домов Гнездича.
– Анна, садитесь за стол, – позвал отец, прерывая возникшую конфузную паузу.
– Так она правда жива? – пробормотал Ян едва слышно.
– Ты ее все-таки узнал?
– Нет. Я ее впервые вижу, – признался помощник.
– Поздравляю. – Я ободряюще похлопала недотепу по плечу и поднялась. – Позову дядюшку.
– Тебе, парень, особое приглашение надо? – услышала я недовольный голос отца, зазывавшего Яна к семейной трапезе. Подозреваю, что после подобного приглашения к столу у скромного гостя на неделю пропадет аппетит.
– Я? – действительно испугался тот.
– Хочешь умереть с голоду, пока мы ужинаем? – ругнулся родитель.
Кри уже и след простыл. Наверняка он слинял в питейную на пересечении Кривого переулка и центрального проспекта, пронзающего город от края до края. Мысленно я поблагодарила всех Святых Угодников, что дядюшка предпочел провести вечер с приятелями, ведь присутствие бывшего арестанта сделало бы неловкость, царившую за кухонным столом, совершенно невыносимой.
– Сколько тебе лет? – принялся допрашивать папаня Яна, словно тот пришел на смотрины к будущему тестю. Удивительно, но они оба будто забыли, что отец мучил моего сослуживца, а не кавалера, потому как тот мгновенно раскололся:
– Двадцать четыре.
Он определенно выглядел старше.
– Женат?
Ян замотал головой.
– Помолвлен?
– Ни в коем случае.
– Родители?
– Нет.
При этих словах я замерла с не донесенной до рта вилкой и с сочувствием в голосе спросила:
– Ты живешь один?
Ян согласно кивнул:
– С семнадцати лет. Но знаете, суним Войнич… – Он робко глянул на моего папаню. – Мой дом находится в районе Южных ворот. Ехать на другой конец Гнездича, а уже ночь на дворе…
Отец вскинул кустистые брови, намекая, что не понимает, к чему ведет нежданный гость.
– У меня нет денег на наемный экипаж, а омнибусы уже не ходят. Да и ребра, знаете, побаливают…
Отчего-то в голове всплыла детская присказка про бедных родственников: «Добрые люди, дайте, пожалуйста, водички попить, а то так сильно есть хочется, что переночевать негде».
– Ты хочешь заночевать у нас? – предположила я.
– Могу спать на первом этаже, в аптекарской лавке.
– Поближе к хмельным настойкам? – заметил отец.
– Я ж не знаю, где они стоят, – испугался Ян.
У меня вырвался смешок, мгновенно растворившийся в гробовой тишине. Юмором отец обладал специфическим, не каждому понятным. Он хмуро покосился на притихшего парня, потом глянул на Анну. Девица согласно кивнула. Видимо, мое мнение в расчет не бралось.
Справедливо говоря, они были правы, в нашем доме именно я являлась человеком-катастрофой, притаскивающей домой раненых собак, спасенных актерок и избитых помощников. У меня физически не повернулся бы язык, чтобы отказать несчастным в помощи.
– Ложись в гостиной, – смилостивился отец.
– Вы очень щедрый…
– Не благодари, – перебила я, с иронией покосившись на родителя, явно наступившего себе на горло, чтобы пустить под кров неженатого молодого мужчину. – Завтра утром ты сильно пожалеешь, что решился переночевать на нашем диване.
Этой ночью мне снилась утопленница. Опутанная сетью, она лежала в мокром белом платье, и на бледном запястье сверкал драгоценный браслет. Неожиданно убитая открыла глаза с крошечным сжатым зрачком и зашевелила разбитыми губами:
– Если бы ты не выпрыгнула из шкафа, то я была бы жива! Ты виновата в моей смерти!
В ужасе я села на кровати. Меня трясло то ли от пережитого во сне ужаса, то ли от холода, царившего в крошечной комнатушке. Стащив с топчана подушку, полусонная, я пошлепала в гостиную. На продавленном коротком диване рядом с камином мне никогда не снились кошмары.
Показалось, что на излюбленном месте кто-то лежал.
– Подвинься, – не открывая глаз, буркнула я и, не дожидаясь разрешения, забралась в узкую щелочку между спящим человеком и мягкой спинкой. Сосед моментально свалился с узкого дивана, словно издалека до меня донесся грохот упавшего тела.
– Нима, ты что делаешь? – возмутился обиженный голос.
– Засыпаю, – пробормотала я, едва шевеля языком.
– Но это мое место!
– Ложись рядом, теплее будет…
Меня уже окутывало новым добрым сном, а прилипала по-прежнему ворчал мне над ухом:
– У тебя отсутствует инстинкт самосохранения? Вообще не боишься?
– Ты лунатик, что ли?
– Это я-то лунатик?! – возмутился конкурент.
– Да спи уже… – окончательно вырубаясь, промямлила я.
А на следующее утро, когда в окна гостиной лил прозрачный свет, меня разбудил истошный вопль дядюшки Кри:
– Бо!! Они дрыхнут вдвоем в гостиной!
От неожиданности я резко села на диване, а сладко прижимавшийся к моей спине Ян с грохотом плюхнулся на пол и мгновенно проснулся. Мы так всполошились, будто действительно занимались чем-то предосудительным, хотя я даже не могла вспомнить, когда умудрилась перебраться из каморки для гостей в гостиную. Мы с Яном, одинаково смятенные, смотрели глаза в глаза. Он сидя на полу, я – на диване, обнимая притащенную во сне подушку.
Лунатизм меня мучил с детства, потому на всех окнах и дверях в нашем доме были прибиты щеколды. Иногда во сне мне удавалось спуститься в аптекарскую лавку, но там меня будил колокольчик. Один раз я до седых волос перепугала отцовского приятеля, оставшегося на постой и ночью залезшего в кухонный шкаф за крепкой хмельной настойкой. Он потом еще три недели заикался и поклялся перед Святыми Угодниками, что бросит выпивать. Однако в столь глупую ситуацию я попадала впервые.
Вряд ли Ян поверил бы, что, говоря об утренних сожалениях, я намекала на боль в пояснице из-за продавленных диванных подушек, а не на совместное пробуждение под очумелый крик бывшего арестанта.
Погода стояла паршивая. Облака над Гнездичем плотной завесой скрыли небосвод, дымкой окутали длинные шпили городских башен. Дождь насквозь промочил город, просочился в щели домов, насытил подземные источники. В воздухе, тяжелом и холодном, летала влажная пудра.
Ветер трепал желтоватую газетную простыню «Уличных хроник», и в отличие от «Вестей Гнездича», висевших по соседству и красовавшихся гравюрами самой знаменитой утопленницы города, центральная колонка рассказывала о театральной премьере.
– Точно пошлет куда-нибудь… в оранжерею, – вздохнула я.
– Почему никто туда не хочет ехать? – удивился Ян.
– Потому что колонка про тюльпаны – это дно. Ниже пасть просто невозможно.
– На мой взгляд, лучше в оранжерею к цветам, чем в анатомический театр к утопленнице, от которой мучают кошмары и тянет прятаться в объятиях совершенно незнакомого парня, – вымолвил Ян у меня над макушкой.
Задохнувшись от возмущения, я обернулась к помощнику. Он стоял в расслабленной позе, сунув руки в карманы, и без особого интереса рассматривал гравюры убитой девушки.
– Я же сказала, что не хотела тебя конфузить, просто… – Я махнула рукой. – Просто не могу контролировать себя во сне.
– Я слышал. – Ян даже не потрудился опустить ко мне головы.
У меня вдруг возникло ощущение, что в нем одновременно уживались два совершенно непохожих друг на друга человека: трусоватый недотепа, купивший место в газетном листе, и холодный циник, не знающий, кто такая актерка Жулита.
– Почему вы так на меня смотрите? – наткнулся он на сердитый взгляд.
– Да так.
– Почему мне кажется, что вы надо мной смеетесь? – возмутился Ян мне в спину, когда я заторопилась пересечь улицу перед приближавшимся экипажем.
Из-за стылой сырости шеф потерял голос. С компрессом вокруг шеи, зеленый лицом, он сидел за заваленным бумагами столом и взирал на конторских служащих с отчаянным раздражением.
– Доброе утро, шеф! – громко поздоровалась я, и в конторе, без преувеличений, стало очень тихо. Редактор позеленел еще сильнее, попытался что-то прохрипеть.
– На нас вчера напали, – тут же заявила я, – разбили оттиски и гравират, поэтому утопленницы нет, но есть живая и здоровая Жулита, готовая дать нам интервью.
Шеф сморщился, как печеное яблоко, и на какой-то момент почудилось, что он собирается заплакать.
– Она правда… – Ян примолк, напоровшись на злобный взгляд редактора, и вытянулся в струнку, как новобранец на стражьей площади: – Простите, шеф.
Тот что-то прошипел и с мученическим видом схватился за больное горло.
– Я немножко не разобрала…
– В оранжерею!! – страшно захрипел он и, закашлявшись, схватился за графин с водой. Становилось ясно, что нам с помощником было безопаснее уехать к пальмам и розам, иначе нас обоих выставят из «Уличных хроник», несмотря на все бывшие заслуги и нового клиента с объявлениями.
Запив кашель, шеф сунул мне в руки карточку с приглашением на открытие нового зала.
– А гравират дадите? – тут же уточнила я, намекая, что конторскому имуществу действительно пришел окончательный и бесповоротный конец.
– И пластины, – добавил Ян.
Королевские оранжереи находились за городской стеной, и нам предстояло целый час трястись в междугороднем омнибусе по разбитой дороге, из-за дождя наверняка превратившейся в непролазную кашу.
– И конторскую двуколку[9], – потребовала я и, получив в ответ характерное возмущенное мычание, отступила: – Тогда медяки на билеты в омнибус.
Не имея возможности заорать в голос, шеф выпучил глаза и приподнялся из-за стола. Удивительно, как у него не случилось нервического припадка.
Он что-то промычал, рухнул обратно на стул и чиркнул вензель на бумажке, подтверждавший, что мы имеем право забрать у прижимистого ключника последний конторский гравират и целый пенал чистеньких пластин.
Трясясь в битком набитой карете, я чувствовала себя на редкость избалованной городской фифой, привыкшей к наемным экипажам. По плохой погоде окна завесили непроницаемыми кожаными шторками. Под крышей, точно маятник, качался магический светильник, отчего казалось, будто нас закрыли в тесном корабельном трюме. Только духота пахла не рыбной влажностью, а взопревшими телами.
В конце концов я сомлела, и когда сидевший билетер выкрикнул в отодвинутую заслонку на окне, что омнибус добрался до оранжерей, то обнаружила, что с открытым ртом сплю на плече Яна.
– Извини, – смущенно пробормотала я, вытерев ладонью рот.
– Ничего, – бледненько отозвался он. – На меня впервые пускали слюни.
– Я не пускала слюни!
– И еще прихрюкивала, – улыбнулась старушка, божий одуванчик, с соседнего сиденья, доведя меня до высшей формы конфуза.
Оранжереи представляли собой стеклянные постройки, соединенные переходами. В царстве вечного лета сладко пахло зеленью. В фонтанчиках, спрятанных между растениями, журчала и переливалась блестками подкрашенная особой магией вода.
Перед входом в новый зал со сферическим куполом набилась толпа газетчиков. Проход был перекрыт красной ленточкой, и среди прочих важных господ, приглашенных на открытие, дожидался начала церемонии Чеслав Конопка с семьей, красиво одетой женой и двумя мальчишками в коротеньких штанишках. Поодаль от него, заложив руки за спину, точно изваяние, изучал пространство зала главарь шайки, напавшей на нас накануне вечером в подворотне рядом с конторой.
– Ян… – подергала я за рукав помощника, расчехлившего новенький гравират с ярко-синей гармошкой мехов и полированной крышкой, и кивнула в сторону вчерашнего Злого Арлекина: – Смотри. Вчера на нас напала охрана Чеслава Конопки.
Быстрым взглядом я выхватила из толпы фигуры вчерашних разбойников и, понимая, что сама себя привела в логово зверя, пробормотала:
– Нам надо уезжать. Шефу скажем, что карета застряла на полпути и мы не добрались…
И вдруг кто-то с силой сжал мой локоть. Проклятье, нас заметили! От испуга во рту пересохло и вспотели ладони.
Ледяной голос процедил в ухо:
– Без лишнего шума иди со мной, иначе мы сломаем твоему помощнику пару ребер.
Я быстро глянула на Яна. Он низко опустил голову, словно ужасно трусил смотреть на свирепого противника… или прятал лицо?
Нас привели в подсобное помещение с земляным полом и с длинными рабочими столами, занятыми деревянными ящиками с рассадой. На грубо сколоченных полках теснились глиняные горшки с цветами, стояла нагруженная с горкой тележка с известью, похожей на ржаную муку. Жестяные ведра с мочевиной прятались у стены, хотя удобрение накрывали крышками, в воздухе витал характерный для отхожего места ядреный запах.
Головорезы встали на входе, на тот случай, если мы попытаемся сбежать. Через некоторое время до нас донеслись звуки приглушенных разговоров, а потом Злой Арлекин со шрамом в пол-лица открыл дверь и с подобострастным видом пропустил в подсобное помещение королевского посла собственной персоной.
– Это она? – уточнил вельможа, смерив меня острым взглядом.
– Да, суним королевский посол, – раболепно поклонился шеф охраны.
– Где я тебя уже мог видеть? – тихо спросил он.
Пауза затягивалась. Чеслав изогнул брови, и стало ясно, что он действительно ждет ответа. Меня трясло от страха.
– Отвечай! – прикрикнули на меня, и Ян испуганно вздрогнул.
Собрав в кулак волю, я нацепила на лицо нахальную улыбку и представилась:
– Катарина Войнич, газетный лист «Уличные хроники»…
В ледяных глазах королевского посла мелькнуло узнавание, и у меня пропал дар речи. Он медленно приблизился, отчего я невольно попятилась. Мы смотрели глаза в глаза, когда он резко протянул руку и больно сжал подбородок ледяными влажными пальцами.
– Значит, я прав? Две прошмандовки договорились меня потопить? Одна соблазняла, другая делала оттиски. – Чеслав Конопка явно считал себя самым умным. – Где эта дрянь?
Невольно я вцепилась в его запястье, стараясь ослабить железную хватку.
– Почему ты молчишь? – склонившись, прошипел он мне в лицо, обдав несвежим дыханием.
– Руки… – Я задыхалась от страха. – Уберите.
Губы противника растянулись в изумленной улыбке, а потом он громко расхохотался. Охранники, как последние олухи, поддержали хозяина, зайдясь фальшивым невеселым смехом, мгновенно стихшим, как только Чеслав посерьезнел.
– Что ты сказала? – Его взгляд пронзал насквозь.
В следующий момент он размахнулся для оплеухи. Хватаясь за его запястье, я вжала голову в плечи, но раздался громкий хруст, и волшебным образом полка на стене развалилась на части. Сверху посыпались цветочные горшки.
Прежде чем к ошеломленному послу подскочили прислужники, я с силой толкнула его в мягкий живот. Он пошатнулся, не удержал равновесия и упал на руки к главе шайки. Едва он отступил, как на земляной пол сверху хлюпнулся горшок с растением. Глиняные бока лопнули, и посыпалась земля.
Вдруг Ян навалился на меня всем весом и сбил с ног. Мне чудом удалось не тюкнуться лбом об острый угол столешницы, засыпанной перегноем и глиняными черепками. Стоило нам оказаться под ногами посольской охраны, как через секунду в воздух взлетело удушающее облако известковой пыли, словно кто-то невидимый схватил лопату и подбросил порошок к потолку.
Комната погрузилась в белесый туман. Пыль залетала в нос и в рот, перекрывала дыхание. Я раскашлялась и помахала рукой перед глазами, пытаясь разогнать витавшую дымку.
– Выводите сунима посла! – сквозь лающий кашель прорычал шеф стражи.
Рядом со мной, стоя на четвереньках, задыхался от пыли Ян.
– Ты в порядке? – дыша в рукав куртки, спросила я.
– Спасите меня! – просипел он. – Спасите!
– Не бойся и не теряй сознания! – приказала я, с натугой подхватывая тяжелого приятеля. – Я тебя выведу отсюда.
В это время двери распахнулись, и на пороге застыли с искривленными от ужаса гримасами работники оранжереи, видимо, привлеченные шумом. Народ зашелся недовольными криками, нас схватили под локотки…
Конец ознакомительного фрагмента.