Бесполезная книга, или Сказки о просветлении для просветленных. Вся правда о Других Сказках. и… Сказочнике. Книга начальная ( Аука)

Вступление о Слове, сказанное мимо слов

Как там по традиции положено излагать?

Вначале было Слово?

Хорошо. Если было Слово, то перед словом было Дело? А как иначе?

А если было Дело, то был тот Некто, кто его делал!

Некто сказал в начале Слово!

Или написал, …или явил Миру, …или воплотил, … – тут вариантов предостаточно.

Главное, что Слово было явлено.

Но ведь это далеко не всё! Просто явить Слово недостаточно.

Необходимо, чтобы был Кто—то, кто это слово услышал (прочитал, воспринял).

Что на этом этапе у нас получается?

Некто сказал Слово, и Слово было услышано (пусть будет услышано, чтобы постоянно не уточнять).

Но чем Слово отличается от неСлова?

Смыслом.

Как только Слово будет услышано, оно тут же будет (как—то там – это пока неважно) понято.

Уф!

Некто явил Слово, Оно было услышано и понято!

Потом ТотКтоУслышал явил свое понимание Слова, оно было услышано, понято и …понеслось!

С тех пор так и повелось.

Хотим мы того или не хотим, но в этот процесс вовлечен каждый из нас.

Нет другого способа, чтобы передать знание, поделиться пониманием или просто поболтать о пустяках.

Но доверять только слову нельзя… из—за понимания.

Каждый понимает в меру своих способностей и являет миру Слово, приправленное этим пониманием.

То есть человеку говорили одно Слово, а он произнес свое понимание этого Слова, даже если просто повторив его.

Как—то так. Путано, нелогично, противоречиво – в лучших традициях Слова.

Теплый ламповый ритуал явления—понимания слов.

Если ты, читающий, добрался до этого места текста, не возненавидев автора, то значит, тебе уже можно узнать, а зачем это я тут все это накрутил?

Накрутил, конечно, не я— до меня Мастера накручивать были, я скорее безуспешно попытался распутать.

В итоге запутал еще сильнее. Но!!!

У меня появился повод раскрыть намерения и при этом не проговориться.

Миру было явлено множество текстов о Волшебстве.

Были честные книги, где не было ни слова неправды.

Встречались труды, не содержащие ничего кроме домыслов и выдумок. И все они состояли из слов, точнее из понимания слов, когда—то услышанных (понятых) авторами.

При этом правдивые книги могли оказаться бесполезными, а лживые (что даже и не удивительно) – вдохновляющими.

Скорее всего, никто и не знает, как можно рассказать о Волшебстве словами. При этом точно зная, что без слов рассказать просто невозможно. Вот и получается в итоге бутерброд, намазанный смыслами с двух сторон, без корочки в середине: Ты читаешь текст о Волшебстве, так сказать, одно из введений (их будет несколько).

Автор, ничего не понимающий в Волшебном, не умеющий произвести ни одного внятного Волшебного ритуала, решил рассказать словами то, что будет находиться между слов. Но причина такого странного поступка не в скудоумии автора, а в намерении Волшебного. Потому что пути, по которым Волшебное решает поступать— так или иначе— неисповедимы.

На этом первый опыт вступления будем считать законченным.

Сам?

– Сказочник, значит? – Секретарь даже приподнялся из-за конторки и внимательно посмотрел на меня поверх стареньких очков. Одно из стекол, словно след от молнии, пересекала лихая трещинка.

– Нет, что Вы, – промямлил я. Мне было неудобно, что я отвлекаю этого человека.

– Сказочник! – отрезал секретарь и сел на свое место. – Взгляд у тебя такой, как буравчик. Смотришь и примечаешь будто, а на самом деле вроде и не видишь. Знаю я вашего брата. Приказано пропускать без промедления! Уж не знаю, с чего такая честь? Он указал мне на дверь. На дверях висела табличка «Сам».

– Спасибо, – пролепетал я и шагнул к огромной двери. Я не понимал, зачем я здесь, хотелось уйти и никогда не возвращаться.

Дверь открылась сама, едва я оказался напротив неё. Хочешь, не хочешь— а заходи. Я оказался в огромной зале. В центре залы стоял стол. У стола— стул с высокой резной спинкой. На столе— прибор для письма и кипа бумаг. И больше ничего и никого.

Так вот что означала табличка на двери!

Всё, значит, – Сам?

Сказочная мерность

В нескольких сказках от воплощения мечты.

Такая вот забавная единица измерения – «сказки». Что же можно измерить сказками? Например, расстояние «от и до». От чего угодно, до всегда возможного. В сказках мерить легко, если не боишься странного и готов к будничному.

Нет ничего более обычного и будничного, чем сказка. «Жили-были» – герои сказок просто живут, без особых затей. В этом главный секрет настоящей сказки – она скромна, незатейлива и незаметна. И только тогда возможно появление необычного. И это необычное можно заметить, только находясь вне сказки. Потому как для тех, кто внутри сказки – ничего необычного не происходит. Звери разговаривают? – так и правильно, как же им общаться? Чудеса случаются? – а Вы уверены, что Ваша теперешняя Жизнь, если на неё взглянуть со стороны, не чудесна? Ведь Вы-то внутри неё, внутри Жизни.

А что если кто-то сочиняет Вас и Вашу Жизнь как сказку?

Задумались? И правильно!

Откуда—то ведь появились Ваши мечты? Жили—Вы—были, никого не трогали, и тут вдруг – раз! – и мечта появилась? Чего ради?

А появилась мечта – началась сказка.

Сказочник – это такой специальный человек, которому редко, но открывается возможность отмерить пару сказок «от и до». Отмерил хотя бы раз и всё – пропал. Уже и не скажешь, где граница, что отделяет сказочное от реального. И есть ли что—то более реальное, чем сказка?

В нескольких сказках от…

…Сколько еще сказок отмеряно? Не знаю. Как не знаю того, когда и по какой причине ко мне вдруг постучится сказка. Мне остается лишь записать её – сделав еще одну крошечную отметину в бесконечном «от и до»…

Хулиганские мысли о сказке

Знал, знал классик, о чем писал. Может потому и определен в классики, что рифмовал так точно то, что прозой пришлось бы описывать долго и нудно.

Примерно так:

Правда – штука довольно жесткая. В рамках потому что. Нельзя правде из рамок выбиваться – недолго и перестать правдой быть. Не зря говорят о «голой правде». Правде нечего прятать и нет никакого смысла что-то недоговаривать, во что-нибудь рядиться. Говорящий правду похож часто на не совсем адекватного героя, что вылез на показ, чтобы, значит, проявить свое геройство. Важность правды давно известна и практически неоспорима, …пока правда остается в рамках. Сочинить правдивую сказку – невозможно.

Стоп.

Построим фразу иначе: «записать правдивую сказку – невозможно». На мой неискушенный взгляд, сказку невозможно сочинить – её можно только записать. А сочинить уже потом можно одежку, в которую сказку обрядить можно и показать читателю или слушателю. Почему же невозможна правдивая сказка? По простой причине – сказка любит наряды. Не терпит сказка наготы и прямолинейности. Напомню: «Основа сказки – ложь». Что же во лжи есть такого привлекательного? Затейливость, неопределенность, многосмыслие.

Лгать – плохо.

Это известно каждому. Как плохо и вредно есть соль ложками. Но стоит добавить совсем немного соли в еду, как вкус становится ярче и сочнее. Если только лгать и преуспевать в этом, то легко «пересолить» и превратить Жизнь рядом собой в совершенно «несъедобное блюдо». Но все ли в сказке ложь? Ни в коем случае. Ложь в сказке играет очень важную роль – она оттеняет правду. Ту правду, которую сказать напрямую или трудно, или попросту невозможно.

Вот и до намека добрались.

Намек подталкивает слушателя или читателя сказки к сотворчеству, к тому, чтобы самому додумать, доCмыслить. Сказка – творчество совместное. Она записывается и наряжается автором, а смыслом её наполняет слушатель (читатель). Ух, как удивительно выстроилась эта сказка. Началась с крылатого выражения, а потом переродилась во что—то совершенно для меня неожиданное.

И ведь Вы её только—только дочитали и, значит, пропитали собой, доСмыслили.

Я даже представить не могу, какой смысл Вы в ней увидите.

Вы уже догадались?

То, что Вы прочли – это сказка.

Ложь с намеком, которая решила замаскироваться под правдивую рассуждалку.

Спасибо, что у Вас хватило терпения дочитать её до конца.

Незакрытость

С дверями осторожнее. Правила простые. Закрывать дверь за собой. Не открывать дверь, если не уверен в том, что за нею. И не разрешать пользоваться дверью тем, кто не знает правил.

В кафе зашли мужчина и женщина. С виду – обычные люди, если бы не поведение. Мужчина вел себя так, словно его только что забросили в это измерение. Пристально и с удивлением осматривал посетителей кафе, с нескрываемым интересом разглядывал обстановку. Женщина дернула его за рукав, увлекая к ближайшему столику. Мужчина посмотрел на нее, словно видел впервые, и помог раздеться. Это напоминало то, как если бы естествоиспытатель присутствовал при вскрытии неизвестного науке существа. Уж не знаю, что ожидал увидеть мужчина под невзрачным китайским пуховиком, но он очень волновался. Под верхним слоем одежды обнаружилась обычная и ничем не приметная женщина. Она забилась угол и тут же начала с кем—то разговаривать по телефону. А мужчина, осторожно ступая, понес одежду к вешалкам. Я отвлекся на разговор с официантом и, когда снова обратил внимание на странную парочку, то мужчины не было. Не было и его одежды. Когда и куда он умудрился исчезнуть, непонятно. Входная дверь оснащена колокольчиком и слышно, когда ее открывают. Но дверь молчала.

Утром в маршрутке внезапно вслух заговорила сидевшая напротив женщина. Я дремал и подумал, что она говорит по телефону. Но её голос крепчал, и скрыться от монолога было невозможно. Она говорила от имени нескольких персонажей, умело подражая их речи. Открыв глаза, я понял, что ни телефона, ни гарнитуры у нее нет. Она разговаривала с кем—то, кого видела только она. И никаких признаков психического расстройства на лице. Вечером по пути домой повстречал мужчину, громко и увлеченно говорившего вслух, кроме прочего, он еще и буйно жестикулировал. Через какое-то время повстречал еще одного «говоруна», этот был тихим, но вел беседу с целой аудиторией. Наверное, он читал им лекцию.

А может это со мной что-то «не так»?

Или наоборот – «так»?

Может это я вернулся не в ту дверь? И теперь вижу то, чего видеть не положено?

– Ты знаешь, как Сказочник сказки воплощает?

– Да. Он их вслух рассказывает и тут же записывает. Под свою диктовку. Часто даже на ходу, когда гуляет. Но во время прогулки не записывает, конечно.

– Хм. Наверное, это выглядит странно со стороны.

– Никак это со стороны не выглядит. Он же – Сказочник. Сказка прячет его от посторонних глаз. Да и не позавидуешь тому, кто увидит такое.

– Почему?

– Так ведь персонажи сказки рядом оказываются. Представь, идет человек, а рядом с ним Дракон вышагивает или еще кто-то поинтереснее?

– Ничего себе. Что же получается? Они все реальны?

– Все зависит от точки, с которой на них смотришь. Для сказочника – реальны. Для того, кто сказку читает и слушает – тоже реальны. А остальным и не нужна эта реальность.

– Смотри, сколько людей вслух сами с собой разговаривают? Их видно и слышно. Значит, они не сказочники?

– Нет. Они не закрыли за собой двери. Во сне или еще где-то.

Про сказку, иглу да яйцо

– А Кощея тебе не одолеть, Царевич, – Сказочник, кряхтя, стал шурудить в печи кочергой, а как закончил, то поставил в печь горшок со щами. – Но, если бы и смог ты его одолеть, то тогда миру, к которому ты так привык, пришел бы окончательный и безоговорочный конец. Голову тебе заморочили, сынок. Я немного помогу разобраться, а про то, что умолчу, тебе бабка Яга расскажет, если конечно раньше тебя в печи, как эти щи, не приготовит. – Сказочник расхохотался. – Не робей, герой! Лучше слушай.

Сказка про Кощееву смерть была придумана не случайно— все эти звери да птицы, друг в друга вложенные, яйцо и игла. Расскажи я, как есть— не миновать беды. Попадет знание лихому человеку— и что тогда? А сказка— она ж несерьезной выглядит, вроде как для деток её сказывают. Какой нормальный злодей будет к сказке прислушиваться? Он лучше книгу умную добудет или умнику какому допрос учинит. Но мало сказку узнать, к сказке ключик иметь надо, а там уж этим ключиком и можно до знания добраться.

Сказывают, что когда-то давно люди немые были. Как дети малые или звери какие. Для того, чтобы жить—поживать, слова ведь и не нужны вовсе. На помощь можно криком позвать, шипением предупредить об опасности, рыком напугать. Что тебе необходимо, жестом показать можно. Но зачем—то слово появилось? А слово – это скорлупа, под которой спрятана игла – истинное и окончательное значение всего, что только может случиться. Горе с тобой или радость, боль или блаженство – всё имеет свой смысл. И смысл тот прост и беззащитен. Как глина. Что хочешь вылепить можно. Вот люди и стали со смыслами играться. Столько разной нечисти наплодили, что и представить страшно. Что-то нужно было с этим делать.

И тогда дали людям слово, взамен смысла. И стало слово смысл защищать от неосторожного обращения, как скорлупа содержимое яйца защищает. Людям очень слова понравились. Вроде как всё по-настоящему, а ничего на самом деле не случается. Говори, что ни попадя, – слово всё стерпит. Тогда-то и появилась мода яйцо в утку, утку в зайца и так до бесконечности. Захочешь смысл разыскать, столько надо труда приложить! Слово-то не воробей! Но для человека упорного нужно было оставить путь, как смысл разыскать.

Ведь если ему действительно так смысл нужен, то его никакими трудностями не остановить.

Можно подумать, что легче всего разбить скорлупу. Это так и не так. Помнишь сказку про курочку Рябу? Дед с бабой чем только по яйцу ни колотили – не могли разбить, а мышка легким движением хвостика управилась. Главное в сказке той утаили – куда мышка яйцо уронила, что то вдруг разбилось? Не спрашивай, я и сам не знаю. Знаю лишь, что каждому нужно самостоятельно придумать способ, как с той скорлупой справиться. Сколько людей— столько и загадок. Чужая отгадка мало тебе поможет – свою искать надобно. Чувствуешь, запах какой? Это щи в печи подошли, сейчас достану горшок и трапезничать будем.

Про советы

Говорят, что давать советы придумал один злой Волшебник. На самом деле, он был не злой. Волшебники по определению не могу быть злыми или добрыми. У того волшебника был сложный характер, а это не всем и не всегда нравится. Но посудите сами, легко ли остаться добреньким и пушистеньким, когда с одной стороны тебя одолевает толпа страждущих чудес, с другой— недалекие ученики прохода не дают, а с третьей… ладно, с третьим сам виноват— никто его не заставлял жениться.

Однажды оглянулся Волшебник на свою Жизнь и понял, что дальше так продолжаться не может. Растерзают его на все три стороны, не останется времени на истинное волшебство, не говоря уже о прочих удовольствиях. И Волшебник начал раздавать советы. Он так решил: умному человеку совет и даром не нужен, разве что один раз, чтобы подсказать, как самому додуматься, а дурак от совета спокойнее станет. Дураку—то что нужно? Выглядеть умным. Хочешь выглядеть— вот тебе совет, умный совет. Можешь передать (читай: дураку) другому.

И началась кутерьма…

Дуракам так понравилось советы получать и раздавать, что они скоро о Волшебнике и вовсе забыли. А тому только того и надо. Он дал дуракам совет – собирать советы в книги и издавать их на пользу другим людям. Дураки и рады стараться. Скоро появились книги с советами на все случаи жизни. Книги—то эти бесполезные, на самом деле. Совет любой он ведь лишь один раз может пригодиться, а потом, если конечно есть у тебя голова на плечах, ты уже и без совета обойдешься. Но это умному человеку так.

Вроде с виду Жизнь наладилась. Волшебник с удовольствием отдался приятному делу, а по миру советы гулять начали и непотребное творить. Совет, он ведь с виду всегда умным и полезным кажется. А на деле бывает, что иной совет и беду принесет. А советчик, вроде, как и не при чем, его дело маленькое— он дал совет… и в сторонку.

Увидел это Волшебник и сделал в воздухе странный жест рукой. А это, доложу я Вам, страшное дело, когда волшебники в воздухе руками машут. Но дело сделано, и с тех пор…

Давая советы, будь осторожен. Не пришлось бы самому за свой совет ответ держать. А ты думал, что дуракам закон не писан?

Другая сказка

Сказку бы…

Записать, не подумайте ничего плохого.

Записать бы сказку. Да такую, чтобы брала за душу и за прочие укромные уголки. Брала и аккуратно так приподнимала, а потом внезапно роняла. И чтобы не было у той сказки ни дна, ни покрышки – уронила, а не понять, падаешь ты или просто ветер сказочный в ушах завывает? К слову сказать, сказочный ветер ничем от несказочного ветра не отличается. Вдруг Вы об этом не знали? И если в сказке какой-нибудь герой начинает с ветром общаться, то это не потому, что ветер особенный какой-то. Всё дело в герое. Не с кем тому больше поговорить, вот с ветром и разговаривает разговоры. Ветер – отличный собеседник— и выслушает, и ненужные слова «по ветру унесет».

Со сказочными героями нужно ухо востро держать. Как это «востро»? А это значит, что время от времени нужно проверять состояние своих ушей – не повисло ли там чего или не заросли ли они ненароком. Проверять таким уверенным движением руки – словно завострять.

Оказаться на месте сказочного героя— упаси Бог. С одной стороны, конечно, в финале будет тебе по заслугам. А с другой, заслуги эти заслужить надо, рискуя, надрываясь и не жалея. Иначе сказки не получится. Сколько их, сказок, пропали зазря из-за непутевых сказочных героев? И не сосчитать.

Сказочники тоже виноваты. Не без этого. Но со сказочника спрос невелик. Маленький такой спрос – под стол пешком забегает, вприпрыжку возвращается. Сказочник, он ведь старается ради словца красного, чтобы сказка, словно речка, текла ровненько да ладненько.

Сказку бы…

Да только сколько ни морщи лоб, ни заламывай суставы, а коль сказка сама тебя не выбрала, не будет толку. Или какого заморыша на свет произведешь, или затоскуешь от собственной никчемности. А посему, если сказка не идет, то займи себя, чем—нибудь другим. Сколько этого другого вокруг!

Первая сказка перед…

Три правила как не угодить в сказку:

Никогда не здоровайся и не разговаривай с воронами.

Не начинай первым разговор с незнакомцем в знакомом месте.

Не трогай за ручку двери, если не знаешь, что за ней.

Гулять по зимнему городу без плана. И без цели. И без оглядки на планы и цели других. Топаешь себе куда глаза глядят, а то и спиной вперед немного пройдешься, или боком. Кому какое дело до того, как, куда и зачем шагает человек? Ни—ко—му! И создается впечатление (как выясняется потом – обманчивое), что ты хозяин своей прогулке и идешь, куда тебе заблагорассудится. Но на самом деле за тебя все уже решено, и твой маршрут не просто неслучаен, но случаен до мелочей.

Только вышел из парка, а навстречу мужик. Тащит мешок с чем—то явно белым и очевидно тяжелым. Старательно так тащит, всем видом показывая, что нелегка поклажа.

И боком, боком ко мне поворачивается, как бы приглашая прочитать надпись на мешке: «Пуд соли». Надо же! Я и не удержался:

– Неужели и правда пуд?

– Никифор я, – признался мужик. – А это, – он кивнул на мешок, – мешок! В нем – соль!

– Дык, – неожиданно для себя промямлил я и оглушительно чихнул. И когда открыл глаза, то мужика Никифора не обнаружил. И мешок куда—то исчез, вместе с солью. Насчет пуда я уже и сам сомневаться начал.

Мне бы забеспокоиться. Но нет, приободрился, шагаю себе дальше, насвистываю вальс «Под небом Парижа». Первую часть насвистел, даже связку просвистеть смог, а вот там, где Ив Монтан лихо так меняет мелодию, застопорился. Начал еще раз. Без запинки добрался до трудного места – не помню! Что за чертовщина? И решил сократить дорогу и свернуть к стайке елок, что росли неподалеку от автобусной остановки. Автобусы давно перевелись, проиграв неравный бой нахальным и неудобным маршруткам, но буква «А», примостившаяся на желтой жестянке, вежливо указывала на то, что, в принципе, автобус здесь возможен.

Снег в городе появился незаметно. Сначала выпал дружно, хоть и едва прикрыв землю, а потом шел робко и непостоянно, в основном по ночам или в разгар трудового дня. И в результате оказалось, что снег есть. Не сугробы по колено, конечно, но вполне нормальное снежное покрытие, на котором можно оставлять следы или поскальзываться.

Под елкой снега намело чуть больше, и из небольшого сугроба торчала воронья голова. Было такое ощущение, что ворона сначала зарылась в снег целиком, подождала, пока нападает еще снега, чтобы скрылись следы её деятельности, а потом осторожно пробурила своим клювом дырку ровно такую, чтобы можно было высунуть клюв и осмотреть окрестности.

– Привет, – брякнул я вороньему клюву в сугробе.

– Угррру, – раздалось мне в ответ, и вслед за клювом показался пытливый глаз. Глаз меня осмотрел, потом исчез, показался другой глаз, и после этого из сугроба появилась целая ворона. Она не сломала свою нору!!! Но как? Ворона по-воробьиному запрыгала по снегу с очень озабоченным выражением (как это у ворон называется? Лицо – у человека. Морда – у зверей! А у птиц?) …в общем головы. Создавалось впечатление, что она считает свои прыжки. – Ааааааацать! – проорала ворона и завернула за елку. Я послушно поплелся следом (спрашивается – заааачем?). В окружении елок стояла скамейка, а на ней сидел и курил Дед Мороз.

Считается, что все деды морозы – ряженые. Одеваются люди мужского пола (а часто и женского) в странный костюм, начинают говорить зычным голосом, но все при этом уверены, что никакого Деда Мороза нет. Маскарад такой. Конечно, все – правы. Но это ничего не отменяет. Ведь если человек напялил на себя подобие тулупа, нацепил на лицо что—то напоминающее бороду с усами, пристроил на макушку шапку, ноги поместил в валенки, взял в одну руку посох, а в другую мешок, то он автоматически становится Дедом Морозом. Магия такая, не зря она уже столько лет повторяется с неизменным успехом.

– Присаживайся. – Дед кивнул на скамейку рядом с собой. От его кивка снег со скамейки как сдуло, хотя ни ветерка. – Курить будешь? – Я отрицательно помахал головой. – Вот и я не буду, – нелогично заявил Мороз, жадно затянулся и похлопал в ладоши. Сигарета вместе с дымом куда—то исчезли, только две варежки трогательно болтались на резинках.

– Значит, ты – Сказочник, – утвердительно и зычно произнес Дед и с какой—то особенной теплотой осмотрел меня. У меня мурашки побежали, такие росленькие, с воробья каждая. И я не нашелся, что возразить. Впрочем, ответа от меня никто и не ждал. – Хорошая, хорошая, – ласково пророкотал Мороз и потрепал по голове ворону, которая сновала у него под ногами, потираясь о валенки, как странная кошка. Рука у Деда была внушительная и нежная трепка изрядно помяла птицу. Та по-собачьи, начиная с головы, отряхнулась и проорала неоригинальное «Каааарррррр». – Сказочник! – продолжил Мороз и задумался. И тут я заметил, что вокруг нас полно разных птиц, несколько собак мнутся неподалеку, а из глубины елки смотрят два огромных зеленых глаза. – Так вот я и говорю, – монолог Деда был явно продолжением какого—то разговора, начатого до моего появления. – Открывай дверь в сказку. Кому как не тебе! А там уж как повелось… – Дед Мороз с улыбкой огладил неизвестно когда успевшей переодеться в варежку рукой свою роскошную бороду и кивнул в сторону.

Выражение «кивнуть в сторону» может указывать как минимум на восемь различных направлений. Вперед, назад, направо, налево, вверх, вниз и вбок два раза. Мне хватило одного. Передо мной была Дверь. Нет не так – ДВЕРЬ!!! Массивная, старая, повидавшая многое, потемневшая от впечатлений и монументальная от мудрости. У ДВЕРИ была Ручка. Тоже деревянная, но какая—то беспокойная. Ручка постоянно оглядывалась на меня и суетливо приглашала за неё взяться. И что мне оставалось? Лишь успела угасающей искоркой мелькнуть мысль: «А куда открывать ДВЕРЬ? Тянуть или толкать?». Но как только я коснулся Ручки, ДВЕРЬ заскрипела и открылась сама…

За дверью была Сказка.

Невидимое – рядом

Шаг вправо, два вперед и четыре – влево. А теперь набрать воздуха в легкие, закрыть глаза и войти в дверь. Несколько мгновений перехода. Нечем будет дышать, откажут органы чувств. Для того, чтобы появиться в другом месте, тебе предстоит исчезнуть в этом. Но переход происходит так быстро, что ты обычно ничего не успеваешь заметить. Тебе это напоминает внезапное чихание. На короткое мгновение и ослеп, и оглох, и потерялся…

Дверей в невидимое видимо—невидимо. Лучше и не скажешь. Нужно быть не просто очень внимательным и чутким, чтобы заметить их. Самое главное – быть готовым их заметить. Ведь замечаем мы лишь то, к чему готовы, на прочее старательно не обращаем внимания. Но и этого мало. Даже если невидимое попадает нам на глаза, мы изо всех сил ищем знакомые образы, лишь бы не увидеть реальное. Это тысячелетиями наработанный инстинкт самозащиты.

Зимой для перехода возможностей больше. В солнечный день снег слепит. В снегопад и метель теряешь ориентиры. Вот и шагаешь в дверь невидимого. Но находишь объяснение даже невероятному. Странный рокот моментально присваивается снегоходу, две многорукие тени обретают очертания людей. Мужчина и мальчик. Они могли бы выехать из-за поворота, да только чисто поле вокруг, и появиться внезапно им было неоткуда. Но это уже неважно. Невидимое стало видимым.

– Вы не заблудились? – спрашивает мужчина, а мальчик по—взрослому хмурит лоб. Они словно вспоминают забытую роль. Вопрос банален и вроде бы уместен, хотя, как тут заблудиться, за спиной же дом. Но что—то шепчет внутри, что оглядываться не нужно, нет там сейчас никакого дома. Там и Мира-то нет.

– А куда вы идете? – не унимается мужчина, и мальчик уже похож на древнего ворчливого старика. Не дожидаясь ответа, они уезжают от тебя на дикой скорости. И ты вдруг понимаешь, что оба вопроса важны сами по себе и не привязаны к тому, где ты сейчас…

И ты вдруг чихаешь.

Слышен лай любимой собаки. И вот она— родная брошенная с лета солома под снегом. И запах свежего вперемешку с прелым.

Что это было? И было ли? Хруст снега под ногами. Это якорь и это нить Ариадны. По нему вернешься и из—за него же и заблудишься.

Сказка не просто рядом. Сказка всегда с тобой. Один неосторожный шаг в правильном направлении – и вот оно.

Невидимое. Рядом…

Сказочная относительность

Ходить по снегу на цыпочках бесполезно. Все равно, снег будет хрустеть и выдавать тебя. Можно топать изо всех сил, можно скользить на носочках. Без разницы. Разве что немного изменишь мелодию издаваемого хруста. Но я подкрадывался на цыпочках. Под ногами похрустывало на разные лады, это бодрило. Где—то здесь был Тот, кого я выслеживал. И я очень надеялся, что Он не обратит внимания на какой—то там хруст снега.

– Кхе, Кху, Кхо…, – раздалось откуда-то сверху, и кто-то осторожно постучал меня по плечу. Это произошло так неожиданно, что я не успел испугаться. Мой страх удрал от меня быстрее тени, я даже видел, как он, стыдливо озираясь, скрылся за каким-то камнем.

Оставшись без страха, я посмотрел сначала на то, чем стучали по моему плечу. Это был коготь. Но не птичий. Но коготь. Думать о том, какой величины должна быть лапа, частью которой был этот коготь, не хотелось. А ведь лапа прицеплена к туловищу. И таких лап, как минимум, четыре.

– Сказочник? – Вопрос прозвучал оттуда же, откуда до этого слышалось покашливание. И тут со мной что-то случилось. Я словно бы подрос, или Мир вокруг под меня подстроился. Но коготь уже не казался огромным, а голос слышался так, словно говоривший был примерно одного роста со мной.

В сказках герои часто общаются с великанами, драконами, стихиями и прочими невозможно огромными созданиями. Никто почему-то не задумывается над тем, а как герою удается выжить после того, как ему что—то скажет великан? Это звуковой удар такой силы, как если бы с тобой разговаривала молния, находясь в паре шагов. Но герои целы и невредимы. И этому есть простое объяснение. Сказочная относительность. Она относительна даже относительно самой себя и поэтому с легкостью может сглаживать разницу в размерах, позволяет общаться, не утруждая себя знанием языка собеседника, и вообще творить многое такое, что, как кажется, сотворить невозможно. Та относительность, к которой мы привыкли, обычно что—то берет в качестве точки отсчета или эталона. И это очень ограничивает. Теперь, когда я все понятно и просто разъяснил, продолжим сказку.

За моей спиной был Змей Горыныч. Дракон аппетитно восседал за щедро накрытым столом. Во главе стола царствовал самовар, ведер так на триста, не меньше. Горыныч был почему—то с одной головой. Эта голова приветливо улыбалась. Но потом она вильнула в сторону, и за ней оказалась еще одна голова, явно моложе первой. Эта голова смотрела на меня с нескрываемым восхищением. Молодая голова качнулась и за ней показалась голова с очень мудрым выражением. Она смотрела на меня с деланным безразличием, она не ждала уже ничего нового от этого мира. Я заворожено ждал, но головы закончились.

– Ну? Ага? Эх… – одновременно произнесли головы.

– Доброго здоровья, – просипел я, постепенно приходя в себя. Я так и не мог понять, как это я умудрился не заметить Дракона, громадный стол и не почуять аппетитнейшие запахи, от него исходящие. Видимо, я еще был под влиянием привычной мне относительности, пока голос Горыныча не привел меня в чувство сказочной относительности.

– Чаю? C медом!!! Не обожгитесь, – гостеприимно пригласили меня к столу.

– С удовольствием, – я принял, уже ничему не удивляясь, блюдце с чаем, обмакнул кстати оказавшийся рядом блин в мед и отведал чаю. Да! Это был знаменитый чай Горыныча, настоянный на тысяче тысяч трав, высушенных под сотнями сотен ветров.

– Рассказывай! Сказку!!! Хоть что—нибудь, – попросили меня, как только мы обменялись дежурными новостями и отдали должное роскошным кушаньям.

– В некотором царстве, в тридесятом… – заученно начал я, и был тут же бесцеремонно прерван.

– Нет! Про свой Мир! Эти сказки мы лучше твоего знаем…

Легко сказать, рассказать сказку про наш Мир. А что в нем такого? Чудеса давно занесены в Красную Книгу Чудес и объявлены безвозвратно исчезнувшими. А то, что пытаются продать под видами Чуда, в лучшем случае жалкая копия с копии шкуры давно забытого. Что может быть интересного для сказочного существа в нашем Мире?

– В одном офисе служили три друга… – обреченно произнес я.

– Они были богатырями?

– Почему богатырями? Обычными клерками. Офисный планктон.

– Но ведь служили? А офис – это дружина такая?

– Да какая там дружина! Типичный офис. Столы, компьютеры, принтер, кондишен.

– Кондишен? Вы слышали? Он сказал, принтер!!! – Головы восторженно загалдели, понимающе клацая жуткими клыками и изрыгая разноцветные языки пламени.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я с горем пополам смог рассказать, что такое кондиционер. Про принтер я уже боялся заикаться, потому что тогда пришлось бы объяснить, что такое бумага. А про компьютер было бы лучше вообще как—то замять!

– Я понял! Так вот это что! Так бы сразу и сказал, – неожиданно заявил Горыныч. И просто и понятно рассказал мне, что такое офис, кто такие клерки, зачем нужен принтер и чем так удобен компьютер. И все это – без привлечения новых или неизвестных понятий. Сказочная относительность в действии. Я был сражен.

Потом Горыныч покатал меня и успокоил. Ничто так не успокаивает, как прогулка на огромном драконе. Я орал так, что окончательно пришел в себя и понял, что я дома. Не относительно того, что домом не является, а что это – и есть тот Дом, где ты всегда Дома, что бы там ты себе ни думал.

Нерассказанная …сами поймете, кто

О том, что нужное место рядом, говорили все приметы. Некоторые из примет говорили так громко, что заглушали все остальные звуки. Потом понесло коня. Вроде, не ел он ничего такого, но несло его так сильно, что пришлось оставить верного коня на полянке, поросшей чем-то аппетитно зеленым и свежим, но мало похожим на траву. В завершение ко всему, отказались верить глаза. Чтобы об этом рассказать, я даже с красной строки начну.

Вроде ничего особенного не происходило, но при этом непрерывно менялось. Смотришь на дерево – дятел сидит, стучит усердно. Приглядишься, а то никакой не дятел, а белка орехами угощается. Не успел удивиться такому превращению, а видишь, что не белка это вовсе, а сломанная ветка на ветру качается и об ствол дерева стучит. И такая кутерьма со всем, что видишь. Как тут глазам верить? Вот они и отказались!

Выяснилось, что если то, что увидел, вроде как не узнавать, то оно какое-то время еще узнаваемо. Но если не удержался, да еще и назвал вслух, то такая карусель начинается – голова кругом. Идти трудно, очень трудно, когда голова то в одну, то в другую сторону крутится.

Сказочник обнаружился на берегу. Берег был зыбким, колыхался и вкусно пах свежими лесными ягодами. Река, чьим берегом был этот берег, была полноводна и нетороплива, если можно назвать водой белую пенную жидкость, что протекала вдоль ненадежного берега.

На Сказочника указывала деревянная или берестяная, а может даже лиственная табличка. Надпись на табличке постоянно менялась, часто вступая в противоречие с самой собой. Общий смысл написанного на табличке был примерно таким: «Сидящий может оказаться сказочником, а может оказаться где угодно».

И все-таки, это был сказочник. Ведь только он не менялся даже после того, как его узнали. Хотя, может быть, как раз не менялся он потому, что это был не он. Но никого другого поблизости не было. Сказочник (будем все-таки считать, что это сказочник, иначе мы никогда не закончим) курил длинную сказочную трубку. Правда, курил он, если смотреть на него с определенного расстояния, потому как если подойти ближе, то оказывалось, что никакой трубки в руках у Сказочника не было и он всего лишь почесывал нос.

Не оглядываясь, Сказочник гостеприимно указал рукой на пейзаж вокруг. Ничего не оставалось, как сесть рядом с ним на берег.

– Земляничный, мой любимый, – сказал Сказочник и отщипнул от берега аппетитный кусочек. – Раз уж ты меня узнал, то я тебе расскажу, в чем дело. Ты попал в сказку. В самую настоящую сказку, но еще не рассказанную.

– Как это, нерассказанную?

– А вот так. Где—то же должна быть сказка, пока её не рассказали. Ты в курсе, кто ты?

– Если честно, то нет!

– То-то и оно. Была бы сказка рассказанной, то тебя представили бы как главного героя. Мол, «жил—был», так и так. Имя бы тебе дали. Происшествие какое-нибудь организовали. А там уж и – «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается».

– И что мне делать?

– Оставайся со мной, пока тебя не расскажут.

И главный еще неизвестный никому герой остался. Скоро к нему пришел верный конь, и вошло в привычку то, что все вокруг так изменчиво и непостоянно.

Так что, когда сказку сказывать будете, то не спешите. Постепенно героя в наш мир вводите. Расскажите всё по порядку: «В некотором царстве…» и тому подобное.

Сатисфакция

Сказочнику снился сон. Или сну сказывался Сказочник. Когда встречаются сон и Сказочник, то все идет своим чередом, только этот черед сам не знает, куда идет он.

Происходила музыка Моцарта, что-то скрипичное в вариациях менуэта. Скрипка спорила с альтом, тот звал на помощь виолончель, и это было невыносимо красиво. Удивительно, как классическая музыка легко может обходиться без ударных, оставаясь при этом ритмичной и стройной. На фоне музыки Смерть разыгрывала беспроигрышную лотерею. Было непонятно, что же доставалось победителю – Жить или умереть? Но это не волновало организаторов, они бодро запускали хитрый механизм, который перемешивал на небе карточки с именами участников.

Сказочник завороженно смотрел в небо, все еще надеясь, что его карточки там не будет. Жутковатое ожидание. Ничего невозможно изменить, и страшно так, что даже сон зажмурился изо всех сил. Это было похоже на листопад, когда порыв ветра обнимает березку и с нее срывается охапка листьев. С неба падали карточки с именами. И теперь было понятно, какой приз ждет победителей. Имя Сказочника мелькало в разных частях небосклона, и он почувствовал, что больше не в состоянии выдержать эту муку.

Автору важно успеть создать То самое, что будет когда-нибудь признанно главным в его творчестве. Никто заранее не знает, что это будет. Может, короткое трехстишье или путанный роман, а может незаконченная пьеса в одном действии. Но именно по этому произведению автора однажды вспомнят, предварительно основательно позабыв. Это такая лотерея, может и ее проводит Смерть, как сатисфакцию за неизбежность забвения.

Сердцу было тесно в груди, очень хотелось пить. В висках стучала единственная мысль о том, что повезло проиграть, и еще один день начался в его присутствии. Что же он рассказал такого, о чем когда-нибудь, и кто-нибудь вспомнит? Сказочник быстро забывал приходящие к нему сказки. Он даже не сразу мог узнать по прошествии времени записанную именно им сказку. Кто-то может назвать это наказанием, но Сказочник считал это благом. Сказки Живут в сердцах тех, кто их пересказывает. А задача Сказочника – привести сказку к людям.

Он очень любил этот момент тишины, блаженной и невозможно красивой. В такой тишине и наведывали его сказки. Это была законная его награда, записать сказку, которой еще мгновение тому назад не было. Право первосказочности. И сказку непременно нужно было пересказать вслух. Пусть никто и не услышит. Но сказке важно привыкнуть к словам, к дыханию, к волнению и улыбке.

Однажды забудут Сказочника. А потом забудут и его сказки. Но когда-нибудь случайно кто-то наткнется на странные наивные тексты и, не понимая почему, прочитает их вслух. И хорошо, если в этот момент будет звучать музыка для скрипки…

Вся правда о сказках

– В твоей сказке не будет счастливого конца?

– Я не знаю. Много зависит от того, как себя будут вести мои герои. Будут ли они смелы, честны и будут ли готовы пожертвовать собой ради другого.

– Но, ведь если твои герои будут такими, то, скорее всего, они погибнут?

– Да, погибнут. Если герой останется Живым, то кому он нужен? Прославят и запомнят только погибших героев.

– Но ведь не всегда? Не всегда же так бывает?

– Если герой остался Жив, и о нем узнали, то значит у него не всё хорошо с честностью. Увы, настоящий бой – не очень красивое зрелище. Если не добавить в него романтики и чуточку не приврать, то ничего в бое нет такого, о чем стоило бы говорить. Ничего, кроме крови, боли, грязи и дурного запаха.

– Ты же Сказочник! Как ты можешь так говорить?

– Потому и говорю, что Сказочник. Хорошая сказка заканчивается обычно на словах «…и Жили они долго и счастливо» или «…был пир на весь мир». Но ты ведь знаешь, что самое главное в сказке, как и в Жизни, начинается после этих строк. Когда повешены доспехи на стену и гости разъехались, и деньги закончились, и слава позабылась.

– Что—то сказка твоя уж больно мрачной получается. Тебе самому не тошно?

– Нет. Я ведь Сказочник, и значит, мне дарован талант увидеть в обычном сказочное. Придумать что-то «чегонеможетбыть» – просто. Подметить в том, что видишь каждый день, чудесное – это и есть сказка.

– Но если в сказке нет счастливого конца…

– То это хорошая сказка. Сказка, которую будут рассказывать снова и снова. И каждый новый рассказчик сочинит к ней свой счастливый конец. Я начну, обряжу героев и добавлю чуть-чуть чудесного в пресный быт будней.

– Какой—то ты неправильный Сказочник.

– Настоящий. О настоящих Сказочниках, как и о настоящих героях, мало кто знает. На виду те, кто способен придумать хороший счастливый конец или те, кто мог красиво рассказать о бое, в котором не проливал кровь, а поддерживал под уздцы коня, пока героя втаптывали в землю.

– Тебе, наверное, обидно?

– Нет. Если ты хочешь, чтобы герои твоих сказок были хорошими людьми, то в тебе самом должно быть хорошего пусть на чуть-чуть, но больше.

– А как же с плохими героями?

– Точно так же. Чтобы плохой герой получился по-настоящему плохим, Сказочник должен быть немного хуже самого отъявленного злодея.

– И тогда получится сказка?

– И тогда начнется сказка…