О смерти с улыбкой
Третий вариант злосчастного некролога отнял у меня больше всего времени. Поначалу я не мог даже думать об этом идиотском (других определений не находилось) задании. Я никак не мог взять в толк, зачем ангелу все эти упражнения. Но, следуя договору, я проглотил остатки гордости и для начала заставил себя успокоиться. Ибо очень скоро я понял: если не взять себя в руки, ни о каком изменении тона некролога не может быть и речи.
Осознание этой простой истины помогло мне задуматься над словами Билла. Что такое – «правильно относиться к смерти»? Я размышлял об этом еще в течение нескольких дней, но уже совершенно в ином настроении. Мне начало казаться, что я близок к пониманию чего-то очень важного. «Действительно, – думал я, – почему смерть порождает только плач и стенания, в лучшем случае – сдержанную скорбь? Почему нам так трудно отказаться от этих, в сущности эгоцентрических, реакций? Не себя ли мы жалеем, восклицая «бедный имярек»? Лишаясь близкого человека, мы говорим, что смерть отняла его (унесла, вырвала из рядов и т. д.), то есть подчеркиваем состояние лишенности – а ведь это, как ни крути, чувство эгоистическое».
В общем, где-то недели через две я снова уселся за машинку и довольно быстро написал следующее.
«Вчера, во второй половине дня, мой давний приятель Макс «перешел черту». Я считаю, что Макс согласился бы с этим определением: при жизни он любил выражаться высокопарно, типа «Рубикон перейден», «за последней чертой» и «в гости к Харону». Что он там делает, я, к сожалению, не знаю; пока что старина хранит упорное молчание. Впрочем, не он один.
Так что же можно сказать о его короткой, но примечательной жизни «по эту сторону черты»? Честно говоря, немного. Мне кажется, что там его автобиография будет подлиннее. (Из достоверных источников мне известно, что там много второгодников и что относятся к ним вполне терпимо и даже милосердно.)
Но вернусь к Максу. В школе (мы учились вместе) он в прямом и в переносном смысле слова любил считать ворон, а потому обычно садился у окна, что позволяло беспрепятственно заниматься любимым делом. В институте он нашел занятие поинтереснее: теперь он пересчитывал «пары стройных женских ног» (по-моему, это было все, что он мог процитировать из классика).
Самым неудачным в его жизни был, видимо, период после окончания ВУЗа. Перепробовав с десяток случайных занятий, он смирился с «судьбой», постоянно сетуя на «невезуху» и перебиваясь случайными заработками. В один прекрасный (для других, но не для него самого) день он смалодушничал по-крупному: взял и выпил какой-то гадости и приказал (остальным) долго жить.
Но всё это не означает, что я не буду вспоминать старину Макса добрым словом. Мы были симпатичны друг другу, и при всех его недостатках он был мужиком незлобивым. А уж если видел, что кто-то нуждается в его помощи, то всегда был готов откликнуться. (Без медвежьих услуг не обходилось, но это уже так, к слову.) И уж если сравнивать его с другими двуногими, то есть куда более прискорбные варианты.
Вот из-за них-то, этих при скорбных случаев, и будем печалиться, а не из-за смерти Макса. Ему сейчас легко и свободно, чего не могу с такой же уверенностью сказать о себе».
Билл удовлетворенно хмыкнул. Я, естественно, был польщен.
– Ну, и зачем тебе всё это было нужно? – спросил я у ангела.
– Опять ты за свое. Нужно это тебе, а не мне. И то, что ты этого не понимаешь, сути дела не меняет. Ну, да ладно. Ты не понимаешь и многое другое, а смерть, если уж честно, достаточно трудное для вас понятие. Хорошо. Давай, обозначим несколько тем, в которые мы можем заглянуть на материале твоих некрологов.
Билл встал со скамейки и, заложив руки за спину, неторопливо зашагал по аллее.
– Видишь ли, мне придется опробовать новый метод общения. Тому есть несколько причин, но тебе достаточно знать лишь то, что нам выделено не так много времени, а круг тем – весьма обширный. Поэтому я вынужден периодически – как бы это помягче сказать – удивлять тебя некоторыми начинаниями. Если ты привыкнешь к этому и не будешь тратить много времени на преодоление собственного смущения, то у нас может что-то получиться. Иными словами, если ты сможешь осваивать больше материала, чем твой предшественник, то я выполню свой план, а ты извлечешь из наших встреч несомненную пользу. Но повторяю: это потребует от тебя нестандартного мышления и, – тут Билл остановился и посмотрел прямо в глаза, – способности принимать некоторые вещи на веру.
Не отводя глаз, он помолчал, а затем сказал:
– Принятие на веру – явление всегда временное; рано или поздно опыт либо подтверждает, либо опровергает то, во что мы верим. Ты сможешь убедиться в справедливости того, о чём я буду тебе рассказывать, но не всегда это можно будет сделать немедленно. Используемый ранее метод позволял мне аргументировать то, что я говорил своим собеседникам, сразу, но сейчас этой возможности нет.
– Принимать на веру… Не слишком ли многого ты от меня требуешь?
– Возможно, что слишком, – Билл слегка улыбнулся. – Но боюсь, что мы вкладываем в слово «слишком» прямо противоположный смысл.
– Не знаю, что имеешь в виду ты, но я понимаю это так: принимать на веру можно то, что недоказуемо – либо на время, либо в принципе. Мне кажется, что я вполне способен понять убедительную аргументацию; с другой стороны, твоя аргументация должна по определению быть более сильной, чем наша, человеческая. Если этот вопрос до поры до времени недоказуем, давай отложим его на будущее. Если же речь идет о недоказуемости принципиальной, то мы впустую тратим время. Так зачем же в таком случае принимать что-то на веру?
В течение всего этого, довольно эмоционального, монолога Билл радостно кивал в такт моей руке, которая выделяла основные интонационные пики этой тирады.
– Милый Макс, если бы ты внимательно посмотрел на свой собственный монолог, то этот вопрос был бы снят за ненадобностью. Но я буду исходить из того, что ты пока еще выезжаешь на чутье, а не на осознанном понимании. В принципе, я тобой доволен.
– Чем же это учитель так доволен? Тем, что ученик заявляет, что ни во что не верит?
– Нет, я доволен тем, что ты злишься – значит, понимаешь, что неправ.
– Можешь считать, что хочешь, но я действительно не верю ни в какого бога!
– Не страшно. Как сказал один ваш священник, главное – это то, что Бог верит в тебя.