14
Полицейский шаттл с двумя сотнями заключенных летел в тюрьму. Поскольку случались попытки угона транспорта самими заключенными и попытки отбить его силами пиратов для пополнения своих рядов свежими силами, то во избежание подобных нападений корабль сопровождали истребители.
Строительство тюрем на планетах, особенно таких как Вимея, считалось нерациональным, и потому их располагали в отработанных шахтах спутников планет-гигантов. Что было хорошо по многим причинам, а главная из них – принципиальная невозможность побега. Ну куда побежит человек, даже если сделает подкоп и выберется наружу? Ведь на поверхности нет атмосферы, а если и есть, то непригодная для дыхания.
Миху посадили возле иллюминатора, и он смотрел наружу, понимая, что, возможно, в последний раз смотрит на свободный мир перед десятилетним заключением. Шаттл готовился к посадке, мимо пронеслась белая планетка, испещренная глубокими шрамами каньонов. Где-то там, в одной из солевых пещер, релаксировали его родители, не подозревая ни о том, насколько близко от них сын, ни о его участи.
Спутник, на который садился транспорт, был полной противоположностью привычного мира. Черный, неприветливый, он с первого момента оставлял гнетущее впечатление, особенно у заключенных, которые его видели.
– Все на выход! – кричал конвоир, после того как шаттл сел и отстегнулись кандалы. – Не толпиться, не разговаривать!
Узников погнали по тесным коридорам. Шустрые администраторы разделяли поток новоприбывших – по срокам заключения и по статьям приговора. Делалось это для того, чтобы насильники и убийцы находились в окружении себе подобных, а не передавали свой пагубный опыт мелким мошенникам и другим осужденным – благо места хватало для всех.
– Живее, живее, – кричали уже другие охранники, подгоняя дубинками особо непонятливых. – Всем раздеться!
Раздетых заключенных провели в просторное помещение, где окатили водой из шланга. Струи больно врезались в кожу. После «душа» всем в быстром темпе выдали полотенца и комплекты одежды абсолютно одинакового размера. Роба висела на Михе мешком, как на шесте.
На груди были номера, и следующие охранники-администраторы регистрировали новичков, вписывая в реестр напротив номера фамилию заключенного, которую тот называл сам. Как оказалось, цифра означала не просто порядковый номер, но и номер камеры.
– А теперь живо по камерам!
И снова подгоняемые дубинками арестанты разбегались по своим местам. Миха двигался как автомат, ничего не соображая, мозг отказывался воспринимать информацию, словно переполненная дискета. Мимо сознания проскользнул оглашенный распорядок дня и прочие правила поведения.
Камера оказалась двухместной. Миха осторожно осмотрелся: все выглядело в точности как в кино. Двухъярусная кровать, сортир, стена, обклеенная фотографиями и обложками журналов с голыми девицами. «Не хватает только здорового бугая с неопределенной сексуальной ориентацией, – иронично подумал Миха и поднял глаза на своего сокамерника. – Ну хоть с этим все в порядке». Сокамерником оказался вполне нормальный субъект, чуть выше ростом с шрамом на щеке, но в остальном вполне обычный человек.
– Не ссы, – сказал тот. – Не стану я тебя трахать. Подобные сидят в другом крыле.
– И на том спасибо.
– Гвоздь, – протянул руку заключенный.
– Миха Кемпл, – представился он и протянул руку в ответ, решив за лучшее не называть кличку, полученную от банды Сью.
– За что сюда?
– Ограбление.
– А по тебе не скажешь, – удивленно сказал Гвоздь. – Твоя койка снизу.
– Да мне без разницы. А вообще-то грабили мы «Шмидт и компанию», и все почти получилось…
– Так всегда, – согласно кивнул головой Гвоздь. – Все почти получается, но остается неучтенной маленькая деталь, из-за которой все рушится. Я прав?
– Абсолютно. Ты не поверишь, но я за весь день только чаю выпил; когда тут следующая кормежка? – спросил Миха, почувствовав зверский аппетит. Настроение несколько улучшилось, и он решил, что так на него повлиял сосед: ведь он опасался увидеть бугая.
– Скоро. Сколько тебе дали?
– Десять лет.
– Не слабо. Я тут уже второй год торчу из семи положенных, сил уже нет. Наверное, именно в однообразии и заключается весь смысл наказания…
Миха ничего не ответил, поскольку не знал, что именно сказать, да еще скрутило живот в голодном спазме. Прозвучал сигнал, и где-то вдалеке послышался скрип колес.
– А вот и твой завтрак.
– Ну наконец-то! А я думал, что едят в столовой…
– Только обед. Завтрак и ужин выдается в камерах. Подставляй тарелку.
Миха взял с полки чашку и просунул в щель. Туда бухнули что-то зеленое, сверху упал кусок хлеба, а в кружке, наполовину расплескавшейся, оказался чай.
– Что это? – спросил Кемпл, подозрительно нюхая содержимое тарелки.
– Доподлинно никто не знает, но утверждается, что здесь имеются все необходимые для организма элементы, – ответил Гвоздь, поддевая ложкой тягучую субстанцию. – Хотя на вкус вроде ничего.
– А что тут вообще делают?
– Все зависит от тебя. Хочешь, весь срок валяйся на койке, но по собственному опыту скажу: протянешь не больше месяца, рано или поздно захочешь чем-нибудь заняться. Шахты здесь выработаны не до конца, и можно пойти туда, будешь даже небольшую зарплату получать. Можно в техники податься, ремонтировать старое оборудование, которое сюда привозят. В общем, со временем все узнаешь и выберешь себе занятие по вкусу. Но работа только после обеда; по-моему, вынужденное безделье здесь тоже одна из форм изощренного наказания…
– Отсюда можно позвонить?
– Подашь заявку и завтра сможешь звякнуть, но не дольше трех минут и не чаще одного раза в неделю в пределах системы.
– Этого вполне хватит.
– А куда ты хочешь позвонить?
– Родителям, они ведь даже не знают, во что я вляпался.
– Ну дела…
За разговорами подошло время обеда. Построившись в длинную очередь, заключенные получали подносы, в миски со смачными шлепками плюхалась разноцветная кашица с поварешек раздатчиков. Похоже было, что пища различалась только цветом, на вкус различия были незаметны.