Белый Кремень. VI (М. А. Савинов)

Конечно, звери и птицы говорят, но обычно всё же на своём языке. Этот язык можно понимать, и многие из шаманов умеют это. Но то шаманы, на то им и даны способности, знания и духи-помощники. Дар понимания зверей и птиц случается и у туджигинов. Был в Лососьем роду один такой малахольный парень, лет на шесть старше Энке. Он вечно слонялся по селению и что-то бормотал себе под нос. Бывало, его посещали видения по ночам, и тогда парень страшно кричал, а изо рта у него шла желтая пена. Думали, что он станет шаманом, но не случилось – примерно в возрасте Испытания он в очередной раз увидел нечто, закричал, бросился бежать и утонул в реке. Тело его нашли через пару дней, и шаман велел его сжечь, и ещё сказал, что парень был схвачен, поскольку бежал не так быстро, как надо было. Энке был мал тогда, и сильно испугался всего этого. Более же всего он боялся, что и ему начнёт являться какая-нибудь нежить – например, белые покойники, или мокрые девушки. Но время шло, Энке рос без всяких чудачеств, как любой мальчишка его племени, и с годами забыл о своих страхах. Он, конечно, увидел раз или два древесных духов – а кто их не видел? Нельзя жить в лесу и ни разу не увидеть древесного духа. И потом, древесные духи совсем не страшные…

Сейчас Энке испугался почти до стука зубов, совсем как тогда, в детстве, при виде пены на бледных губах туджигина. Неужели и с ним началось? Смотрит на рисованного зверя – и видит чужих воинов, а теперь ещё и хомяк заговорил…

Конечно, из таких вот туджигинов с видениями нередко получаются настоящие шаманы и пророки, которые изгоняют плохих духов и правильно предсказывают будущее. Но Энке никогда не хотел быть шаманом, он хотел быть героем.

Вот и что ему сейчас делать? Отвратить нечистое рукой и заклинанием? Самому заговорить со зверем? А если заговорить – то о чём? О чём вообще могут говорить человек и хомяк, не о погоде же, и не о том, в какой заводи лучше клюёт лещ! Правда, этот хомяк скорее свой, чем чужой, и всё же…

Энке воровато махнул правой рукой под левую и оглянулся по сторонам. Селение заполнялось народом, но до него по-прежнему никому не было дела.

При виде торопливого жеста пленника хомяк слегка фыркнул, потом продолжил вылизываться. Было ясно, что «отвращение зла» не произвело на пятнистого ни малейшего впечатления.

Тогда Энке решил пойти по второму пути.

– Ты… – проговорил он, облизнув губы, – ты можешь слышать мысли?

– Чтобы слышать твои мысли, много ума не надо! – сказал хомяк. Голос у него был негромкий, с хрипотцой и лёгким подвизгиванием. – На меня не каждый день смотрят таким голодным глазом, аж не по себе сделалось! Кстати, тебе несут пожрать, так что не смотри на меня так больше, сделай милость!

Из-за угла жилища вынырнула младшая жена вождя Атангвы с плошкой воды и большим куском рыбы на плоской глиняной сковородке. Хомяк в мгновение ока скрылся под шкуру.

Энке снизу вверх смотрел на молодую женщину. Что и говорить, островитянка была хороша! Густые тёмные волосы были заплетены в две толстые косы длиной почти до пояса, огромные глаза смотрели задорно и весело. Длинная рубаха из птичьих шкурок плотно облегала гибкое, сильное тело. Чёрные перья морских птичек-кепе так и блестели на солнце. На расшитом очелье младшей покачивались костяные привески с прорезанными медвежьими мордами.

– Ешь! – сказала красавица и улыбнулась. – Да не накидывайся, а то ты после моря зелёный!

Из глубины строения донёсся резкий женский голос:

– Туссету! Туссету, бездельница, куда ты делась?

Младшая поставила еду и воду перед пленником и проворно убежала в дом.

Туссету, значит. Энке много думал о том, как откажется от еды в стане врагов и уморит себя голодом, но почему-то именно эту Туссету ему не хотелось огорчать. И вкусно, слишком уж вкусно пахла жареная рыба.

Хорошо зная, что нельзя после вынужденного поста набрасываться на еду, Энке сперва хлебнул воды из миски, и лишь потом принялся понемногу жевать рыбу. Хомяк тотчас вынырнул из складки шкуры и обосновался рядом.

– Скажи… – Энке всё ещё плохо понимал, как и о чём говорить с необычным зверем. – Ты действительно говоришь, или у меня видения? Я… я не туджигин?

Хомяк снова фыркнул.

– Из тебя такой же туджигин, как из меня большой рогатый лось! Успокойся, я на самом деле говорю, а ты меня слышишь.

– Ты могущественный дух? – Энке говорил тихо, чтобы не привлечь ненужного внимания сэйдов, которые толпились у дверей дома.

Зверь приосанился.

– Я – могущественный хомяк! – гордо сказал он. – Тебе и этого хватит, поверь!

– Но ты… ты говоришь, как люди?

– А что тут такого? Никогда не слыхал, чтобы хомяк говорил? Вы, люди, не так уж много знаете о зверях, хотя спеси у вас хватило бы на всех обитателей Великого Кедра. Да что вы вообще знаете о нас? Вы дразните нас, говоря «битва ежа с хомяком», а думаете, легко победить ежа? Зовёте вы крота слепым – да знаете ли вы, что крот ослеплён в наказание за свою силу и несокрушимый дух? Ладно, ну тебя! – махнул лапкой грызун. – Спроси-ка лучше ещё какую-нибудь глупость, пока у меня хорошее настроение!

– Ты… ты послан духами леса?

– Зачем бы это? – переспросил хомяк с недоумением.

– Чтобы спасти меня от сэйдов.

Зверёк ещё больше вытаращил свои глаза навыкате, а потом опрокинулся на спину с визгливым хохотом.

– Ну ты хватил, герой! Ты всерьёз думаешь, что духам леса есть до тебя дело? Много чести!

– Тогда… почему?

Хомяк перестал валяться и снова уселся на толстый круглый зад.

– Почему я тогда в лесу кусаться полез? Да чтоб весело было! Ты видел их глупые рожи? С копьями от хомяка обороняться стали! Ну правда, умора же?

Энке почувствовал себя уязвлённым. Он-то думал…

– Здесь-то ты что тогда делаешь?

– А вот этот вопрос уже поумнее будет. Но слишком много вопросов за один раз! Почеши-ка брюшко! – и грызун снова завалился на шкуру, показав светлый ворсистый живот.

Энке нерешительно протянул руку, но тут же отдёрнул её назад.

– Чеши давай! – сказал хомяк. – Да сильно не дави, а то укушу!

Юноша почесал кончиками пальцев мягкое хомячье брюхо. Зверь закатил глаза и приоткрыл рот с длинными жёлтыми резцами.

– Годится! – сказал он наконец. – Но боюсь, что мой ответ тебя не порадует.

Хомяк воссел, надул щёки и важно изрёк:

– Я здесь потому, – тут он выдал небольшую паузу, как делают красноречивые ораторы, – потому… что я так захотел!

И с хохотом опрокинулся на спину, размахивая в воздухе короткими лапками.

Энке разозлился.

– Знаешь, хомяк, в голодные годы я ел твоих сородичей!

– Прости! – с деланным раскаянием сказал грызун. – Но я действительно здесь именно поэтому, а вовсе не потому, что верхние боги посовещались и решили спасти одного маленького тавальда.

– Я не маленький!

– Конечно, конечно, – покорно согласился мохнатый собеседник. – Ты большой воин, на насмешки врагов «бя» делаешь!

Энке обиделся и замолк. Он действительно верил в помощь духов леса, и появление этого хомяка его поначалу обнадёжило – духи не оставят! А теперь выясняется, что хомяк – просто хомяк, да ещё с мерзким нравом, и никакой пользы от него нет. Но ведь он говорит по-человечески, а это немало, и поминает верхних богов, и знает нечто важное о кроте. Нет, хомяк не прост, это ясно, вот только как с ним дальше быть? Он ведь теперь не отвяжется…

Юноша откинулся назад и прислонился к стене жилища вождя. Он вспомнил, как некогда отец учил его доверять предчувствиям. Вот что первое почувствовал в той или иной ситуации – то, скорее всего, и сбудется. Когда в следующий миг начинаешь размышлять и что-то придумывать – это уже не то, это думание может и подвести. А предчувствия подсказываются напрямую духами-хранителями, только понять их правильно не всегда удаётся, и это порождает большие трудности.

Сейчас предчувствие подсказывало Энке, что долго сидеть и думать ему не дадут, поэтому для отдыха и восстановления сил надо пользоваться каждым мигом. И ещё у него возникло непривычное и не самое приятное ощущение – что им, Энке, занялись какие-то неведомые силы, а он начисто лишён свободы выбора. Взять хоть этого хомяка, свалившегося на него невесть откуда.

Хомяк между тем улёгся на шкуре и свернулся в плотный меховой шарик. Пятна на его теле походили на солнечные блики, так что с ходу разглядеть зверя было трудно.

– Хомяк? – окликнул его Энке.

– Чего тебе? – отозвался грызун, приоткрыв один глаз.

– Раз уж ты такой умный, скажи, что такое «хаквах»?

– Маленькая вонюченькая ящерка, – отвечал хомяк без малейшей запинки и с видимым удовольствием. – Гадёныш, одним словом.

Энке помолчал. Однажды он припомнит им и это…

– А «хич» – раб, правильно?

– Почти. Хич – это раб, назначенный для обрядового убиения.

Юноша вздрогнул. Значит, вот для чего он выменян! Вождь отдал за него двадцать пять одеял и плащ-сокровище, чтобы потом убить?

Энке всегда считал, что рабы нужны для тяжёлого труда. Вообще-то в Лососьем роду на памяти Энке никогда не бывало рабов. Сородичи жили вдали от племенных границ, а в межродовых распрях Лососий род не участвовал с тех пор, как Коссетан, дядя подлого вождя Уэнунта, враждовал с родом Жабы задолго до рождения юноши. Энке знал рассказы о войнах, знал, что противника можно захватить в плен и обратить в раба, но вот что с этим рабом происходит дальше – он представлял себе с трудом. Более понятным ему казался другой исход пленника – смерть под пытками у столба. Тут всё ясно – пытающие получают силу врага, подавляя его дух, а ещё – удовольствие от зрелища. А для пленного воина столб – последняя возможность проявить стойкость и стяжать славу. Ведь бывало же так, что враги, поражённые силой духа пленника, освобождали его и отпускали на волю, а то и принимали в племя. Но уж если не замучили сразу – зачем убивать потом, какая в этом слава? Особенно если пленник не в бою захвачен, а на шкуры выменян?

– Что-то ты приуныл, – заметил хомяк, разворачиваясь из шарика. – Наплевать, не бойся!

– Я не боюсь! – резко сказал Энке. – Но… зачем?

– Как зачем? На Атангву и так косятся, что он слишком много одеял дома держит, и три года воинам топоров не дарит. Местные об этом на берегу болтали. А, впрочем, – тут хомяк вскочил на все четыре лапы, – как я вижу, все набиваются к нему домой. Пойду-ка повожу там носом!

Хомяк трусцой побежал за угол обширного строения, ко входу в жилище. Оттуда слышался гул голосов и смех – клеаматцы и впрямь подтягивались к дому вождя.

– Постой! – негромко крикнул Энке ему вдогонку. – Имя-то хоть у тебя есть?

– Имя? – переспросил хомяк. – Ладно, зови меня просто «Грызущий»!

С этими словами хомяк пропал за углом.

***

Более всего в жизни Энке ненавидел вынужденное ожидание. Сколько ни говорил ему отец о важности выдержки для охотника и воина – с терпением у юноши всегда были большие трудности. Сейчас как раз настало время такого ненавистного ожидания. Сэйды и вправду в большом числе набились в дом вождя. Тот принимал у себя Энакалима и его воинов, и ещё пригласил всех местных мужчин послушать новости. Через стену дома Энке слышал гул многочисленных голосов, но разобрать слова было невозможно.

Никому не было дела до нового раба Атангвы. Энке сидел под навесом, изнывал от безделья и неизвестности, и размышлял.

Где-то далеко-далеко, на берегу лесной речки, стоит сейчас хабаган из жердей, ветвей и коры. В нём живут больная женщина и девушка-подросток, которые не дождались сына и брата с рыбалки. Что они сейчас делают? Да это, впрочем, не столь важно. Что с ними станет дальше – вот это вопрос…

Эйя, конечно, будет бороться до конца. Она смелая, сильная для девчонки, и многое умеет. Ей вполне по силам смастерить небольшой лук для охоты на всякую мелочь, или сплести лыковую вершу. Грибы и ягоды скоро пойдут. Осень – лучшее время, сытное. Но потом настанет зима…

Да и не только в пропитании дело. Можно хоть весь хабаган забить сушёными грибами и копчёной рыбой, а если зверь придёт? Охотник Хаккатуш был во всём Лососьем роду лучшим, в одиночку хищную свинью на копьё взял, по двадцати бобров за осень добывал. А потом в его хабаган заглянул тигр, придавил спящего Хаккатуша и уволок. Это отец и его друзья по следам выяснили. Что не съел тигр, то начисто прибрали кабаны, даже башмаки сжевали. Остались от большого охотника одни рукавицы, они ещё в хабагане выпали.

Впрочем, если нагрянет тигр, то и от Энке помощи будет немного.

Откуда-то вынырнул большой кудлатый пёс. Поглядел на пленника, зевнул, потянулся и улёгся невдалеке.

«Сбежишь, как же», – подумал Энке, переводя взгляд с гладких брёвен частокола на собаку и обратно.

Даже если удалось бы удрать из селения, – куда денешься с острова? Лодку угнать? Энке вспомнил недавнего рвотного духа, напавшего на него в море. Нет и ещё раз нет!

В двери дома Атангвы больше никто не заходил – все приглашенные собрались внутри. За стеной слышался гул голосов, к которому время от времени добавлялся барабанный бой. Время ползло невыносимо медленно, и Энке решился. Осторожно, озираясь по сторонам, он подобрался ко входу, завешенному шкурой и, приподняв край, заглянул внутрь.

В самой серёдке жилища пылал продолговатый очаг, обставленный вкопанными горшками. Дым тянулся под кровлю и неспешно полз наружу через отверстия под коньком. Вокруг очага сидели гости и приглашённые клеаматцы, кто на земляных лавках, а кто и просто на полу. Напротив входа был устроен высокий помост, на котором восседали сам хозяин Атангва, Энкалим и двое местных стариков в таких же дзинуканских плащах, как тот, который до сегодняшнего утра был и у самого Атангвы. По всем стенам и углам дома висели связки какой-то сушёной еды. Такой же пищей подкреплялись и гости Атангвы – что-то более сложное не успело бы приготовиться.

Младшие из воинов Энакалима приплясывали перед помостом, в лицах рассказывая о похождениях отряда. Они тыкали друг друга воображаемыми копьями, и время от времени кто-нибудь из них, воздев руки, падал на земляной пол. Зрители были довольны и хохотали вовсю.

У самой двери неподвижно сидел худой, морщинистый старик с барабаном на коленях. Он смотрел прямо перед собой, почти не мигая, и в своём оцепенении походил на изображение какого-нибудь священного предка.

Время от времени кто-нибудь из гостей или хозяев вставал с места и, держа в руках берестяную чашу с питьём, провозглашал речь. С последним словом говорившего идол предка оживал и выбивал на барабане короткую дробь.

Торчать на пороге было небезопасно, и Энке тихонько отполз обратно под навес. Снова невыносимо потянулось время. Казалось, этому длинному летнему дню вообще не будет конца. Наконец, солнце опустилось за деревню и скрылось в кривых соснах.

Грызущий появился, по своему обыкновению, внезапно. Только что шкура была пуста – и раз! – на ней уже сидит хомяк и вертится, устраиваясь поудобнее.

– Ну? Что там говорят? – быстро спросил Энке.

– Много чего, – ответил грызун. – Но сначала – брюхо почеши!

Пришлось вновь поскрести толстый хомячий живот. Наконец грызун принял обычную позу, встряхнулся и начал:

– Ну, слушай. Тот Энакалим, который тебя изловил, приходится вождю дальней роднёй – его брат женат на младшей сестре вождя. В своей общине он обеднел, отдавая долги богатеям, и задумал поход. Согласились к нему в товарищи немногие, поэтому он разумно рассудил, что подниматься высоко по рекам и нападать на селения не стоит. Сразу по выходе в море они попали в бурю, которая отнесла их далеко на юг, к мысу Кабанья Голова. Не спрашивай меня, где это, вероятно – очень далеко. Тут наехали они на отряд ренонов, которые ловили янтарь для верховного вождя Стацупина…

– Как это – «верховного»? – перебил Энке.

– Обыкновенно. В Стране Дубов есть вождь, который главнее всех прочих.

– Но ведь вожди всех родов равны, разве у ренонов не так?

– У ренонов многое не так, – сказал хомяк. – Вожди и у них равны, и всё же Стацупин из них – самый богатый и самый сильный по числу воинов, поэтому многие признают его превосходство и подчиняются его решениям. И вот Энакалим со своими парнями напал на сборщиков, пятерых они убили и обобрали дочиста, а двум удалось уйти. Тут захватили они янтарь и по паре хороших ножей и наконечников, но им было нужно другое – Энакалим знал, что Атангва с прошлого года остался без рабов, и готов дорого дать за хича на летний праздник…

Энке ощутил противное посасывание где-то внутри. До летнего праздника оставались считанные дни. Сам он не умел его точно вычислять, так что праздник мог настать уже завтра.

– Бежать надо! – негромко произнёс он.

– Возможно. Но послушай дальше. Там был тот, со шрамом, который хотел перекупить тебя.

– Теанаркут! – вспомнил Энке имя воина.

– Да. Он снова предложил Атангве выкупить тебя, внеся тридцать одеял в три приёма. Выступил он с таким предложением как раз тогда, когда Энакалим рассказывал, что ты строптив, и с этим были затруднения.

«Знай наших!» – самодовольно подумал Энке.

– Атангва снова отказался. Он сказал так: «Думаешь, я не знаю, что ты хочешь освободить его и воспитывать вместо сына? Нет, хич мой, а что до его дурного нрава, так я расстанусь с рабом при всём народе на День Большого солнца». Многие нашли, что это была не самая лучшая из его речей.

Юноша вздрогнул. Недаром воин со шрамом показался ему похожим на его отца! Похожим не лицом, а внутренней силой, которую Энке ясно умел различать в людях – потому что пример такой силы всегда был перед глазами. У этого сэйда есть чему поучиться. И кто знает, может быть…

Энке мотнул головой. Нет, нет и нет! Только бегство! Да и не получается ничего у этого Теанаркута.

– Я там у дверей послушал разговор гостей, – добил его Грызущий. – Сын Теанаркута разбился пять лет назад в лодке на прибрежных камнях.

Энке не успел до конца осмыслить эту новость – из-за угла дома вышла Туссету.

– С кем это ты тут болтаешь? – весело спросила она и бросила пленнику меховое одеяло. – С собакой?

Грызущий в мгновение ока скрылся в складке шкуры. Впрочем, в сумерках хомяк и так не бросался в глаза.

– Я… нет… – начал отвечать Энке, но Туссету уже скрылась за другим углом – лёгкая, быстрая в движениях, каждый шаг – как движение танца.

– Ту… – только и успел сказать пленник. Ему очень захотелось что-нибудь сказать красавице, но что именно – он не успел придумать.

Энке подтянул к себе одеяло и вздохнул.

– Оо! – протянул хомяк. – Да ты, никак, жену вождя захотел!

Энке ощутил жар на лице и понял, что сейчас оно сделалось красным.

– Молчи, хомяк, я…

– Знаю, знаю! – перебил Грызущий. – Что и говорить, то, что ты ел хомяков, пусть и с большой голодухи, не делает тебе чести! Но младшая и впрямь хороша на ваш людской вкус, так что если тебя не убьют в ближайшие пару дней, займись-ка ей, а то девчонке нелегко приходится! Видел эту старую ведьму?

– Видел… – пробормотал Энке.

– Её зовут Ога. Местные говорят, ведьма она настоящая, из тех чёрных ведьм, которые призывают на помощь нижних духов. – И хомяк, до сих пор говоривший вполне спокойно, вдруг злобно прошипел: – Ненавижу таких!

– Ведьм или духов? – не понял юноша.

– Всех! А, ладно, ну их…

Хомяк с мрачным урчанием принялся скрести себя за ухом задней лапой.

– Плешь протрёшь! —сказал Энке. – Кстати, а этот здоровяк – тоже раб?

Хомяк перестал скрестись и встряхнулся.

– Не, он работник, запродался вождю за долги. Семьи нет, бобылём живёт и сердится на весь мир за свою плохую долю. Да ну его, дурня, поговорим лучше о девчонке, она того стоит!

Энке молчал. Сколько же всего успел узнать этот странный зверь, шмыгая под ногами сэйдов!

Грызущий, не дождавшись ответа, продолжил:

– Кажется, её родичи продали её Атангве не от хорошей жизни. Старый пузан, вероятно, хочет от неё ребёнка, более удачного, чем то рыхлое туловище, которое зовётся его сыном. Маме-ведьме это поперёк. Проклятая карга не даёт младшей прохода, положение у бедняжки хуже рабства. Соберёшься бежать – подумай о ней!

– Да… да ведь я с ней даже ни одного слова не сказал!

– Это никогда не поздно сделать! – назидательным тоном сказал грызун. – А теперь ложись-ка спать, кто знает, что завтра будет!

С этими словами хомяк скрылся в темноте.

Делать было нечего, и Энке завернулся в одеяло. Травяной сок, которым он натёр лицо и руки от комаров перед выходом на рыбалку, давно смыло морской волной, и теперь насекомые начинали досаждать. Юноша тщательно закрыл голову шкурой и заснул. Ему приснилась мать, она сидела у маленького очага хабагана, шила рубаху из оленьей замши и тихонечко пела, сам он тоже был у этого очага, лежал на старой, вытертой шкуре лося и наслаждался теплом. А потом в хабаган вошла Туссету. Она взяла его за руку и вывела наружу, и сразу стало холодно и неуютно.

Энке проснулся. Оказалось, что во сне он выкатился из одеяла, и теперь его нещадно кусали комары. Он вновь завернулся с головой и заснул до утра, теперь уже безо всяких сновидений.

Ночью погода переменилась. Откуда-то натащило тяжёлых облаков, и утро следующего дня выдалось туманным и холодным.

Энке проснулся от звука голосов сэйдов. Говорили Атангва, Энакалим и ещё кто-то. Можно было разобрать, что гости собрались в путь домой.

– Туман, – сказал вождь. – Побудь ещё.

Но Энакалим не захотел остаться. Какие-то важные дела ждали его в родной стороне. Сэйды, пленившие Энке, простились с вождём и пошли вниз, к берегу. Каждый из них тащил большую связку меховых одеял.

В шкуре, которую вечером принесла Туссету, было тепло и сухо. Вылезать не хотелось, да этого пока никто и не требовал. Он завернулся поплотнее и задремал.

Когда Энке снова открыл глаза, облака уже разошлись, и солнце стояло высоко. Туман улетучился, воздух прогрелся, в селении кипела жизнь. Воротница была поднята, женщины деловито сновали под ней к берегу и назад со шкурами и горшками, а дети – те бегали просто так, с криком, размахивая палками и маленькими луками.

Атангва стоял перед дверями своего жилища и смотрел вперёд, на деревню. Энке видел широкую спину вождя, обтянутую замшевой рубахой, и навершие священного жезла, лежащего на плече Атангвы. Со стороны казалось, будто тучный старик собирался почесать этим жезлом загривок.

Энке уже совершенно проснулся, но твёрдо решил не двигаться с места без крайней нужды. Он украдкой огляделся – не было видно ни хомяка, ни плошек с едой и водой. Юноша прикрыл веки и стал внимательно следить за происходящим.

Старшая жена Атангвы вышла из дома и направилась к воротнице. В руке она держала длинную роговую мешалку для мяса. За женщиной вразвалку шагал дюжий работник, взвалив на плечо кожаный мешок. Вытащился и сынок, зевнул, почесал затылок и о чём-то спросил отца. Тот мотнул головой.

Сын-толстяк не унимался и продолжал что-то говорить гнусавым голосом. До Энке долетали лишь обрывки речи сэйдов.

– …испытание… удальцы… все ходят… – бубнил сынок.

– …хватит… никаких… всё здесь будет… – отвечал вождь.

Наконец, Атангва несколько возвысил голос и, должно быть, повернулся лицом в сторону Энке, так что последние его слова прозвучали вполне чётко и понятно:

– Раз уж ты захотел в удальцы – вон там раб спит, гони-ка его работать!

Ощущение внезапной опасности резким жаром разлилось по всему телу пленника. Вот и началось!

– Ты ещё здесь? – спросил Атангва. – Давай-давай, подними его!

Через полуприкрытые веки Энке видел, как сын вождя сунул в рот что-то съедобное и принялся жевать. Потом направился в его сторону.

«Ну, давай, сало рыхлое! – подумал юноша. – Давай, гони меня!»

Толстяк шёл прямо на него. Энке не дёрнулся ни единым мускулом, но внутри собрался и напрягся, как перед ударом острогой, или перед выстрелом из лука. Бывает такой миг, когда видишь только дичь, и кажется, что воздух вокруг начинает звенеть.

Сынок приблизился и слегка пнул его ногой.

– Вставай, ты, пёсий корм!

Ох, не в лучший свой день он это сделал! Энке хоть и не умел сражаться, но мог при некотором везении схватить рукой плывущую рыбку. Быстрым, почти неуловимым для глаза движением юноша вскинул свободную руку и дёрнул Тейюки за башмак ещё раньше, чем тот успел опустить ногу на землю. Молодой сэйд, не ожидавший ничего подобного, с глухим стуком рухнул на землю, выбив из старой шкуры маленькое облачко пыли.

Энке тотчас же отбросил одеяло и вскочил на ноги.

– Я убью тебя! – пронзительно завизжал сын вождя и воздвигся перед пленником во всю свою величину – на голову выше и вдвое толще. В руке Тейюки оказался ножик – не тот большой, который он выпрашивал вчера на берегу, а маленький, из тёмного кремня.

Покажи готовность умереть – умирать не придётся!

Энке хмуро, не мигая, смотрел прямо в широкое бледное лицо Тейюки. Он вложил в свой взгляд всю ненависть к врагам вообще и к этому отдельному толстобрюху, привыкшему в любое время протягивать руку за жратвой и не знающему, что такое настоящие голод и холод.

– Не убьёшь! – сквозь зубы процедил тавальд.

Лишь миг продолжалось это противостояние, но Энке успел увидеть свою победу. Маленькие, утопающие в складках бледной кожи глазки Тейюки потупились, рука с ножом начала опускаться… И тут старшая оглянулась назад, на крик своего сыночка.

– Кайко! Кайко! Куда смотришь, пёс?! – завопила она и, размахивая мешалкой, бросилась выручать кровиночку.

Здоровяк подоспел раньше неё. Отпихнув Тейюки в сторону, он схватил Энке за горло и поднял в воздух. Пленник попытался достать Кайко кулаком по лицу, но его руки были короче, чем у врага. Кулак пришёлся в воздух, а большой сэйд швырнул юношу наземь и стал бить ногами.

Из-за другого угла дома выскочила Туссету.

– Что делаешь? – выкрикнула она, бросаясь на Кайко с кулаками. – Убьёшь хича, чем ответишь?

Кайко на миг остановился в замешательстве. Его положение в доме Атангвы было подчинённое – он хоть и сохранял свободу, но жена вождя могла сказать ему «пёс». Возможно, он и оставил бы Энке, но Ога была уже тут как тут.

– Не твоего ума дело! – хрипло заорала она и наотмашь ударила Туссету мешалкой по лицу.

Младшая жена отшатнулась, закрыв лицо руками, и едва не упала на шкуры. Ога зашипела, как змея, и обрушила мешалку на скорчившегося на земле пленника. Тут Кайко опомнился и вновь хватил Энке башмаком под рёбра. Тейюки пыхтел у них за спинами – он тоже хотел стукнуть, но ему было не подступиться.

Атангва видел всю эту сцену, и она ему очень не понравилась. Плохо было всё, от начала и до конца. Заслышав шум и крики, клеаматцы полезли из своих жилищ посмотреть. Откуда-то донёсся смех. И, что было для предводителя хуже всего, от дверей своего дома к происходящему внимательно приглядывался Теанаркут. Пора было положить этому конец.

Конец ознакомительного фрагмента.