Белый Кремень. V (М. А. Савинов)

V

Энке очнулся от забытья на рассвете. Качки больше не было. Дух болезни вышел, оставив на память тупую боль в животе.

Вместо предводителя на корме сидел один из старших воинов, а ещё двое лениво подгребали, опуская острые весла то с одного, то с другого борта. Остальные спали, завернувшись в шкуры. Такую же шкуру – со сторнным кольчатым ворсом – Энке обнаружил на себе.

Он удивился такой заботе врагов, но, подумав немного, понял, что вызвана эта забота вовсе не добрыми чувствами. Он, вероячтно, должен быть выменян, а всё, что предназначено для обмена, должно выглядеть хорошо. Кому нужен простуженный раб, от которого никакого толку?

Хотя голову ещё ломило, к пленнику понемногу возвращались обычные человеческие желания и ощущения. Есть пока не хотелось, но сильную жажду Энке уже чувствовал.

Волна ласково плескала под днищем. Энке приподнялся и выглянул в мир. И сразу же увидел близкий берег.

Этот берег был совсем не похож на тот, который они покинули вчера.

Лодка шла вдоль скалистого обрыва. У подножия серой скалы просматривалась полоса жёлтого песка. А вверху, на обрыве, росли кедры, каждый из которых казался куда выше самой скалы.

Энке видел кедр один или два раза в жизни. Почему-то это дерево не любит равнинную землю тавальдов и тайверов. Но и этот единственный раз Энке запомнил – потому что виденный им тогда кедр превосходил любое из деревьев Леса.

Здесь же, в своей вотчине, кедры были много выше. Красноватые, удивительно прямые стволы уходили под самые облака. Ясно, почему Великий Кедр – именно кедр, а не осина или берёза. Какому ещё дереву под силу прорасти из нижнего мира в небеса богов, да ещё нанизав на себя землю людей и зверей, со всеми её лесами, горами, реками и Морем?! И ещё Энке наконец понял, из какого дерева сделаны боевые лодки сэйдов.

Вот они, Острова, то место, откуда никто не возвращается! Как непохожи они на равнинные леса тавальдов! Серая, голая, неприятная скала, покрытая трещинами, выбоинами, пятнами лишайников, казалась бесконечной. И всё же… всё же на этой скале были кедры. Энке откинулся на спину – только так можно было увидеть вершины огромных деревьев. Маленькие белые облака скользили, казалось, прямо между тёмно-зелёными лезвиями…

Птичий крик стоял вокруг. Энке легко отличил вчерашних больших морских чаек. К хриплым голосам примешивался задорный писк – вокруг сновали небольшие чёрные птички с жёлтыми хохолками и большими красными клювами. Покрикивали визгливыми голосами, а одна даже села на нос лодки. В красном ключе была зажата крошечная рыбка. Птичка заглотила рыбку, визгнула по-своему, и тотчас же унеслась прочь.

Воины зашевелились, сели, моргая глазами.

– О, кепе! —сказал молодой.

– Хорошо нас принесло, – проговорил предводитель и бросил взгляд на невысокое, недавно вынырнувшее из Моря солнце. – Должны успеть по большой воде дойти.

– Смотри-ка! – сказал один из воинов, показывая на береговые кедры. – Кэйо!

Все, включая Энке посмотрели туда, куда показывал сэйд. Вдоль берега, неспешно взмахивая крыльями, тянул в поисках утренней дани огромный морской орёл.

Сэйды заулыбались – они были дома, а орёл, должно быть, считался хорошим знаком.

Через некоторое время полосатая скала слева оборвалась, открывая проход в округлое озерцо, похожее на заводи Пограничной реки, только побольше. Проход был не шире ста шагов, и за ним скала вновь вырастала из воды и уходила дальше.

На берегу прохода, у самого уреза воды сидел мальчишка лет десяти с длиной удочкой в руках. Едва завидя лодку, он вскочил с места и пронзительно завопил. Звук дважды отразился от скал, казалось – кричит сам остров. Затем маленький сэйд, бросив удочку, бросился бежать по берегу в глубину заводи, только пятки сверкали.

Один из воинов опять прошёл в нос, опять наступил на Энке. Посмотрел в воду, махнул рукой. Пленник увидел, как изменился цвет воды из-за близости каменистого дна. Сэйды-гребцы налегли, лодка проскочила пролив, и оказалась в закрытой лагуне. Под днищем вновь потемнело – лагуна была глубокая.

– Клеамат, – сказал предводитель и улыбнулся.

Уютные песчаные берега лагуны поросли невысоким сосняком. Из песка кое-где торчали те же щербатые скалы, как на морской стороне острова, только пониже. На одной стороне бухты берег поднимался отлого, там открывалось устье маленькой текучей речки, а дальше и выше были видны желтоватые кровли жилищ за высоким частоколом. Должно быть, это и был Клеамат.

Туда, в устье речки, предводитель и направил лодку. Несколько сильных взмахов вёсел – и под днищем зашуршал мелкий песок берега. Энке увидел другие лодки, вытащенные на песок – одну большую, раскрашенную, и три маленькие узкие долблёнки, похожие на лодки тавальдов, но более изящно вырезанные. Селение островитян окружал невысокий частокол с подъёмной воротницей, под которую с визгом поднырнул маленький часовой. Внутри слышался гул голосов.

Сэйды вышли из лодки, выволокли пленника и поставили его на ноги рядом с собой.

За их спинами из лодки тихо выскочил хомяк.

***

Воротница поднялась с натужным скрипом. Первыми за частокол с лаем выскочили псы, а за ними – несколько вооружённых мужчин. Увидев поднятые руки гостей, они что-то крикнули – и ворота тут же родили ораву детей и подростков, которые с диким визгом понеслись к берегу. За ними, оживлённо лопоча, двинулась молодёжь. Отцы семейств, сопровождаемые жёнами, выступили последними и подтягивались долго.

Сэйды, пленившие Энке, дружелюбно махали руками в приветственных жестах. Поселяне махали тоже, а многие здоровались с прибывшими, как старые знакомые, или даже родственники. Да, вероятно, это и были родственники – сёстры или дочери воинов могли быть выданы замуж в это селение, а сами «неназываемые» – женаты на местных уроженках.

И всё же, несмотря на тёплые приветствия, пришельцы не спешили в Клеамат. Энке не мог знать обычаев сэйдов, но догадывался, что они не так уж отличаются от порядков, принятых в других племенах. А меняться у всех принято за границей селений. Вот потом, да если пригласят – а пригласят почти всегда, ибо таков обычай, да и надо же новости узнать! – можно идти в селение, пировать, хвастаться подвигами, заключать союзы, сватать детей…

Энке окинул взглядом толпу и берег. Кедры росли здесь только на морской стороне, а вокруг бухты теснились невысокие корявые сосны. Каждая имела свой нрав и выгибалась причудливыми кривулями. Это даже могло показаться красивым, но… Ни тебе берёз, ни осин, ни ольхи, ни чащи высоких резных папоротников в подлеске. Скучная красота…

Дети прибежали на берег первыми, запрыгали вокруг, смеялись, показывали на Энке пальцами, а кое-кто из самых смелых даже подёргал его за подол рубахи. Подростки вели себя куда более сдержанно – они учтиво перемолвились с гостями и встали чуть поодаль, сложив руки на груди и стараясь подражать взрослым в манерах.

Впрочем, один из детей почему-то не прыгал вместе со всеми. Мальчик, которому на вид было зим десять—двенадцать, стоял в стороне и смотрел куда-то мимо Энке, на воду лагуны. Энке невольно задержал на нём взгляд – у мальчишки было неестественно бледное лицо и русые волосы, намного более светлые, чем у сэйдов.

«Наверно, пленник», – подумал Энке, и тут мальчик поднял на него глаза.

Бледное лицо побелело ещё сильнее. Энке показалось, что мальчишка вот-вот заплачет. В следующий миг странный паренёк отвернулся и поспешно ушёл, почти убежал с берега.

Энке тоже отвернулся и стал разглядывать лодки, вытащенные на песок. Самая большая из них даже превосходила по размерам ту, на которой его привезли. Высокий нос лодки тоже был украшен изображением бога, только куда более понятного. По бортам лодки раскинул крылья красно-жёлтый орёл, его клюв приходился на самую макушку водореза, а свирепые чёрные глаза были устремлены в небо. Эту лодку защищал сам Таканга, повелитель грома и великий борец с жуткими тварями нижнего мира. Такой же резной орёл, только маленький, висел у входа в хабаган, отвращая от жилища зло.

Пленник всмотрелся в резное украшение – вдруг опять придёт видение, как тогда, на берегу Пограничной реки? Но ничего не последовало. Богу нечего было сказать или показать Энке, во всяком случае, сейчас.

Между тем к берегу спустились хозяева Клемата – солидные взрослые воины в замшевых одеждах и коротких меховых плащах, небрежно накинутых на плечи. Через плечо у каждого мужчины висела расшитая раковинами сумка. У тавальдов тоже есть такие сумки, только иначе сделанные, в них носят ута – памятные вещи, в которых живёт дух-покровитель владельца. Ну, и прочее что-нибудь нужное можно туда положить.

Наконец между хозяевами явился и вождь клеаматских сэйдов – грузный пожилой мужчина с неприятным, суровым взглядом. В руках он держал священный жезл с резным каменным навершием в виде медвежьей головы. Замшевая рубаха предводителя была разрисована птичьими фигурками, а голову покрывала шляпа, затейливо сплетённая из можжевеловых корешков. Но особенно поражал плащ, наброшенный на плечи вождя. Обычно наплечные накидки шьются из шкур. Но дзинукане, живущие далеко на севере, умеют прясть шерсть горных коз и плести из этой шерсти нарядные плащи, которые окрашивают в нарядный тёмно-красный цвет и расшивают клювами кепе. Энке один раз видел подобный плащ на дзинуканине-меняле, который побывал в Лососьем селении. Но то был плащ дорожный, с вылинявшей краской и без украшений. А накидка вождя словно горела огнём, а птичьи клювы, нашитые на неё ровными рядами, чуть побрякивали при каждом шаге.

Вождь, как и подобает человеку его положения, явился на берег не один. За ним шагали молодой парень, взрослый мужчина огромных размеров, и две жены – старшая и младшая. Эта младшая на вид была лишь немногим старше Энке, её можно было бы принять и за дочь вождя, но в этом случае она копалась бы сейчас вместе с подругами в привезённом янтаре, а не стояла бы смирно за спинами предводителя и его старшей жены – высокой женщины с резкими складками вокруг рта.

В шаге позади сановитого вождя переминался с ноги на ногу юноша, примерно одних лет с Энке, только несколько выше и почти вдвое толще. У парня уже выдавалось брюшко, а черты одутловатого лица было настолько сходны с чертами вождя, что сомнений не оставалось. Конечно, толстяк – сын предводителя этого рода сэйдов. В пользу этого говорила и одежда юноши, расшитая сложными узорами из осколков раковин – соплеменники были одеты куда проще.

При появлении вождя обитатели Клеамата притихли и расступились, давая предводителю дорогу. Владелец священного жезла приблизился к гостям, поднял правую руку вверх и произнёс:

– Энакалим!

– Атангва-вождь! – отвечал старший из сэйдов, пленивших Энке.

– Откуда?

– С востока.

– Куда?

– На юг.

– Что видели?

– Тень рыбы.

– Что слышали?

– Крик леса.

Всё это произносилось торжественно и внушительно. Наконец, после полагающегося в таких случаях начала разговора, вождь заговорил обычным голосом:

– В Клеамате всегда рады тебе и твоим сородичам, Энакалим! Рады видеть вас живыми и целыми, да верно, есть и холук?

– Есть холук, – широко улыбнулся Энакалим, – а для тебя есть даже и хич.

Он махнул рукой в сторону Энке. Вождь метнул взгляд на пленника, и тут же отвернулся.

– А ну, – сказал Энакалим двум своим воинам, – несите холук! Хочу я поглядеть, как запищат клеаматские при его виде!

Сэйды вытащили из лодки свёрток и начали медленно его разворачивать. Девчонки и детвора слегка подвывали от нетерпения. Наконец, края пятнистой шкуры раскинулись на песке, и жители Клеамата увидели добычу сэйдов.

Энке догадывался, что от этих семерых «неназываемых» претерпел не он один. Слишком уж легко воины отказались от продолжения своего похода в тавальдский лес. У них уже было кое-что, и это кое-что было весьма ценно. Даже мужчины-клеаматцы – а уж воинам не пристало шумно выражать чувства! – нестройным хором сказали «ууу!!!».

Первое, что бросалось в глаза – куча рыжих кусков янтаря, того богатства, которое, как слышал Энке, водится только на далёком взморье ренонов, да и то не везде. Его добычей занимаются особые ловцы, и вероятно, именно таких ловцов и ограбили эти сэйды. Гладкие бляшки из такого же янтаря уже сверкали на одежде многих жительниц селения, но разве бывает для девушки слишком много украшений?

Правда, из этих кусков ещё только предстояло делать всякие нашивки и фигурки. Но это ничуть не снижало ценность сокровища в глазах клеаматских сэйдов. Девчонки с упоением рылись в куче рыжих обломков, то и дело бросая умильные взгляды на отцов и братьев. Жёны-матери вели себя сдержаннее, но тоже ненавязчиво теребили воинов, заглядывая в суровые лица. Мужчины, чья слава измеряется в том числе и украшениями их жён и дочерей, сдержанно кивали головами, а некоторые уже послали домой младших детей – принести для обмена меховые одеяла.

– Вот, – сказал предводитель, извлекая нечто из кучи янтаря. – Кому достанется?

Это был длинный нож, вырезанный с большим изяществом из оленьего рога. Обоюдоострый клинок был по краю усажен тонкими острыми пластинками тонкого кремня. Эти каменные лезвия были подогнаны одно к другому настолько плотно, что режущий край становился единой линией без малейшей щербинки. Рукоять ножа была вырезана в виде фигуры Цетау, Хозяйки Луны, матери и покровительницы всех героев, а ножны отделаны иглами ежа.

При виде сокровища сэйды загудели и защёлкали языками. Кто-то выкрикнул сзади:

– Сразу четыре одеяла даю!

В первом ряду воин постарше немедленно прибавил ещё одно одеяло. Но тут сын вождя разлепил тонкие губы и высоким, почти писклявым голосом произнёс:

– Мне! Пять одеял дадим! – и вопросительно посмотрел на отца.

Атангва болезненно дёрнул щекой, но потом едва заметно кивнул Энакалиму. Тот улыбнулся и передал нож вождю.

По толпе клеаматцев пронёсся ропот разочарования.

«А не любят же тебя, жирный!» – подумал Энке.

Толстый сынок протянул было руку за ножом, но Атангва сурово посмотрел на него и сказал что-то короткое. Парень отдёрнул руку и слегка покраснел.

Из кучи янтаря выволокли ещё какую-то вещь, снова поднялся шум и торг пошёл своим чередом. Энке стало скучно. Стоять было неудобно, солнце уже вышло в середину неба и ощутимо жгло. И в этот миг пленник ощутил на себе внимательный взгляд.

Перед ним стоял высокий мужчина в замшевой рубахе и ноговицах. Замша его одежды была обычная, оленья, а не тонкая жёлтая, как у большинства островитян. От солнца, морской соли и долгой носки одежда выцвела и приобрела почти белый цвет. Правую щёку сэйда пересекал извилистый светлый шрам, резко выделявшийся на загорелой коже.

На вид этому жителю Клеамата можно было дать примерно столько же лет, сколько и предводителю того маленького отряда, который захватил в плен Энке. Многочисленные мелкие морщинки на лице островитянина, седые пряди в тёмных волосах ясно указывали на возраст. Но предводитель выглядел пожившим и усталым – в его взгляде не было задора, и он, помнится, говорил тогда, в лодке – «Я стар… Мне хватит…». Этот же глядел на мир весело, с живым любопытством.

Ещё более разительно было отличие мужчины в белом от вождя и его сынка. Грузный вождь двигался неспешно, говорил медленно, словно нехотя. Казалось, он даже моргает неохотно, только по необходимости, чтобы освежить подсохший тусклый глаз. А этот сэйд был поджарым, сухим, двигался легко и быстро. Если бы Энке обратил на него внимание раньше, то смог бы заметить, что на берег мужчина в белой замше прибежал одним из первых, покрывая расстояние длинными прыжками.

Сейчас худощавый воин – а по его манере двигаться было ясно, что это именно воин, сильный и ловкий – стоял прямо перед Энке и внимательно разглядывал пленника. Вид у гордого тавальда, которому, как известно, не бывать рабом, был неказистый – волосы спутаны, босые ноги в царапинах после бега по лесам и лугам, рубашка из косульей кожи прорезана на животе и показывает тощее пустое брюхо. Энке не мог видеть себя со стороны и не знал, что лицо его после морского перехода имеет нездоровый бледный цвет с зеленоватым отливом.

Сэйд поймал взгляд пленника.

Энке не отвёл глаз. Чего ему бояться, хуже уже не будет.

Сэйд согнал с лица лёгкую улыбку и поглядел уже более сурово. Такой взгляд взрослого человека способен без слов остановить шалости заигравшихся детей – если, конечно, взрослый уверен в своей силе и власти.

Энке смотрел на воина неотрывно и непреклонно. Во-первых, ему не раз случалось играть в гляделки – и с отцом, и с мальчишками, пока он ещё жил в селении Лососьего рода. А во-вторых – получите, враги!

Внезапно лицо воина сделалось страшным. Тёмные глаза вспыхнули, губы сжались. Энке увидел перед собой лютого убийцу, не знающего пощады. Это лицо было гораздо страшнее тех бешеных глаз молодого сэйда, разрезавшего ему рубаху.

Однако, каким бы страшным не казался сейчас этот чужой воин, лицо его было не страшнее морды хищной свиньи, вонзающей в тело отца Энке длинные желтые клыки. И юноша показал врагу язык и презрительно фыркнул.

«Будь храбр! – не раз говорил отец и, чтобы эти слова не оставались лёгким сотрясением воздуха, добавлял: – Покажи врагу готовность умереть – и умирать не придётся!»

Вот тебе твои гляделки, сэйд. Фррр!

Страшная маска исчезла в мгновение ока. Сэйд расхохотался и хлопнул себя руками по бёдрам.

– А отдайте мне этого! – неожиданно сказал человек со шрамом, указывая на Энке.

Главарь сэйдов, пленивших юношу, бросил вопросительный взгляд на вождя, потом на своих, потом на пленника. Должно быть, такой поворот дела не входил в его замыслы – он предназначал свою добычу предводителю клеаматцев.

– Хич мой, – хмуро и словно нехотя произнёс вождь. – Семь одеял за него дам, как и обещал!

Воин со шрамом покачал головой, но потом лукаво сощурился и сказал:

– Я дам десять!

При этих словах воины Энакалима негромко ухнули от удивления и жадности. Глаза их загорелись, они выжидательно смотрели на предводителя. Тот пока не знал, что сказать, и взгляд его ничего не выражал, кроме недоумения.

Вождь тяжело засопел. Смуглое лицо стало менять цвет на ещё более тёмный – он злился.

Воин в белой замше смело смотрел Атангве прямо в лицо. У Энке захватило дух – вот она, сила ву! Ему случалось пару раз видеть подобные сцены между его отцом и вождём Уэнунтом, и сейчас пленник поймал себя на желании победы для этого воина со шрамом. Он словно видел перед собой отца и Уэнунта, и сейчас ему хотелось, чтобы воин в белом победил.

Но на стороне вождя было своё преимущество. Он не отвёл взгляда, надулся ещё сильнее и хрипло проговорил:

– Не тебе со мной торговаться, Теанаркут, хоть ты и получил подтверждение в пяти общинах! Двадцать одеял даю!

Вероятно, это был серьёзный удар. Уэнунт в своё время раздал, по слухам, двенадцать одеял за изгнание отца Энке, и эти двенадцать одеял считались большим сокровищем в Лососьем роду. А уж чтобы разом отдать двадцать – у кого из тавальдов бывало подобное богатство?

Вокруг стало тихо. Даже девчонки и дети, с упоением копавшиеся в куче янтаря, затихли и отодвинулись в задние ряды.

Теанаркут – теперь Энке знал, как зовут воина в белом – не отступил ни на шаг. Лицо его стало серьёзным, он больше не улыбался. Воин оглянулся назад – за ним стояли несколько мужчин. Он что-то спросил у них, те закивали головами. Лёгкая тень улыбки вернулась на обезображенное лицо.

– Двадцать пять! – задорно воскликнул сэйд.

Вождь густо побагровел. Налившееся кровью лицо рыкнуло:

– В долги полез? Больше меня хочешь быть? Попробуй!

С этими словами тучный вождь стащил с себя роскошный дзинуканский плащ и размашистым движением швырнул его в лодку Энакалима. Толпа на берегу хором выдохнула.

– Двадцать пять одеял и вот это! – сказал Атангва, обернулся к могучему мужчине, который всё это время стоял у него за спиной и скомандовал: – А ты веди раба в дом!

Большой сэйд повиновался. Разрезал верёвки на ногах Энке, положил на плечо пленника тяжёлую руку и подтолкнул в сторону селения.

– Перебирай ногами!

Пленник побрёл к воротнице, поначалу слегка спотыкаясь. По мере приближения к частоколу Энке всё меньше ощущал резкий, надоевший запах моря. Из селения тянуло дымом, струганым деревом и жареной рыбой.

Жилища клеаматских сэйдов были больше и выше, чем постройки тавальдов Лососьего рода. Стены их набирались из врытых в землю жердей, а высокие кровли сэйды делали из огромных желтоватых шкур каких-то морских зверей. Посреди селения стоял высоченный столб с резными изображениями священных предков. Предки были все как один пучеглазые и зубастые, знакомые Энке звери и птицы в них не угадывались, кроме длинноклювого Отца Ворона. Ворон, Создатель всего, был, как и подобает, вырезан в самом низу столба.

Невдалеке от священного столба стоял ещё один столб, поменьше и без резьбы – просто гладкое кривоватое дерево без коры и ветвей, покрытое сверху донизу бурыми пятнами. Не надо было иметь мудрость Великой Змеи, чтобы догадаться, для чего предназначен этот столб.

Мужчина подвёл Энке к одному из жилищ. К стене дома был пристроен навес из жердей, крытый камышом.

– Спать будешь здесь! – буркнул здоровяк, ткнув пальцем в некое лежбище из старых шкур, устроенное под навесом. – Отхожее место – там! – махнул куда-то за дом. – Попробуешь бежать – задушу.

Повернулся и пошёл прочь, не оборачиваясь.

Энке наконец-то остался один. Одиночество, впрочем, было кажущимся – жители Клеамата понемногу возвращались с берега в селение. Энакалим и его воины шагали рядом с вождём Атангвой – должно быть, тот позвал их в гости. Но рядом с ним теперь никого не было, руки и ноги его были свободны, и он с удовольствием начал их растирать и разминать.

И в этот миг Энке увидел хомяка.

Зверь вылез откуда-то из кустов малины, росших в изобилии под частоколом, и потрусил под навес. Там он уселся в шаге от пленника и принялся деловито умываться.

Неужели тот самый? Или просто какой-то местный – но такой же крупный? Не с чего дикому хомяку идти к жилищу людей – правда, может здешние хомяки другие?

Энке подумал о духах, но подумал и про другое. Сейчас, когда напряжение несколько схлынуло, он ощутил жестокий голод. Жирный хомяк сидел рядом и умывался. Энке, конечно, не собирался его ловить и есть, но невольно бросил на зверя оценивающий взгляд. Ведь совсем несъедобных существ в мире леса не так уж и много. Конечно, защитный запах лесного хомяка отвратителен. Страшнее него в этом смысле только прыгучая вонявка, от той и свинья бежит. Но если сразу вырезать гадкие железы, которые у хомяка под хвостом, зверёк вполне вкусен… И пленник снова бросил взгляд на нового соседа.

Хомяк перестал умываться и тоже посмотрел на Энке.

– Даже не думай! – внезапно промолвил грызун на языке Лососьего рода.