Вы здесь

Белорусский предприниматель в обществе и государстве. Историко-социологический анализ. Глава 1. Трансформация института собственности: социологический аспект (И. А. Андрос, 2015)

Глава 1

Трансформация института собственности: социологический аспект

1.1. Легализация индивидуальной трудовой деятельности

Каждому человеку, пока он не нарушает законов справедливости, предоставляется совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и конкурировать своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица.

Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства пародов

В 2015 г. экономики стран бывшего Союза Советских Социалистических Республик (СССР) отмечают 30-летие начала эпохи великих изменений в системе хозяйствования под названием «Перестройка», которая официально признала наличие, кроме коллективной, индивидуальной трудовой деятельности. В 1985 г. на апрельском Пленуме Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза (ЦК КПСС), затем в феврале 1986 г. на XXVII Съезде компартии в контексте сложившейся в стране социально-экономической ситуации был выработан новый курс в экономической политике, рассчитанный на обновление социализма, развитие широкой демократии и гласности, активизацию человеческих ресурсов в решении назревших проблем. Одной из центральных идей перестройки стал возврат человеку чувства хозяина по отношению к делу, продукции, преодоление отчуждения человека от управления. Еще вчера казалось, что при социализме нет места «частнику», он навсегда остался в прошлом. Теперь же индивидуал становился реальным персонажем советской экономики и одним из катализаторов перестройки. Отношение к собственности как к своей, а не как к чужой или ничьей, начинает выступать необходимой предпосылкой экономической ответственности работника (в социологии она чаще обозначается как «чувство хозяина»).

Вопрос о возможности использования частнопредпринимательской деятельности в условиях социализма оставался одним из важнейших и весьма дискуссионных вопросов перестройки. Опыт ряда социалистических стран и страны Советов в период новой экономической политики (НЭПа), свидетельствовал том. что при обеспечении соответствующего государственного контроля развитие такого рода деятельности в определенной мере может способствовать решению ряда существенных проблем. Во-первых, предпринимательство влияет на насыщение в относительно короткие сроки рынка необходимыми потребительскими товарами и платными услугами. Во-вторых, ведет к усилению подлинной конкуренции, жесткой экономической соревновательности между предприятиями, относящимися к различным формам собственности. В свою очередь конкуренция побуждает предприятия к ускорению технического перевооружения производства, повышению потребительских качеств изготовляемой продукции и предоставляемых услуг, снижению затрат на производство, одним словом, к серьезному улучшению основных показателей работы. В-третьих, создаются дополнительные возможности расширения сферы приложения труда. Вместе с тем предприятия ставятся в условия необходимости более эффективного использования трудового потенциала и наряду с этим улучшения условий труда и быта работающих. Развивается и соревновательность в области заработной платы, но на основе действительного улучшения показателей производственной деятельности[5].

В решении вопроса о собственности в Советском Союзе предлагалось несколько вариантов. Однако если новые подходы в характеристике кооперативной собственности уже были намечены в Законе о кооперации в СССР, то социальную характеристику собственности, лежащей в основе индивидуального производства при социализме, еще предстояло разработать. В «перестроечные» времена она (социальная характеристика собственности) во многом опиралась на оценки, которые были даны индивидуальному производству еще в конце 1940-х гг. в постановлении Совета Министров СССР «О проникновении частников в кооперацию и на предприятия местной промышленности». То обстоятельство, что работники вступали в кооперативные общества со своими средствами труда, которые в дальнейшем не обобществлялись, рассматривалось как проявление частной собственности. Частная собственность не вписывалась в господствующие в массовом сознании схематично-нормативные представления о социализме и вызывала однозначно негативное отношение. Осуждалась также практика работы частников, числившихся в кооперативных организациях, но работавших в собственных помещениях, со своим оборудованием, инструментом, сырьем. Конечно, при отсутствии контроля за размером доходов в работе частных лиц появлялась определенная возможность для личной наживы, обмана финансовых органов. Обкомы партии и облисполкомы, преувеличивая значение негативных моментов в сфере индивидуальной трудовой деятельности и опираясь на постановление Совета Министров СССР, потребовали очистить торговые и производственные предприятия кооперативных организаций от частников, а также привлекать их к судебной ответственности. Снятие с работы грозило и руководителям кооперативных организаций, якобы поощрявших частные (предпринимательские) элементы. Практически во всех кооперативных обществах развернулась «борьба по выявлению частников», которая привела к закрытию многих кооперативных предприятий. Только за апрель-октябрь 1948 г. в результате этой компании в системе потребкооперации Белорусской ССР было закрыто 135 предприятий, привлечено к ответственности 17 руководителей кооперативных организаций, уволено 177 человек, 36 из них привлечены к уголовной ответственности.

Реформаторы 1980-х годов, анализируя историю вопроса о развитии форм собственности в Советском Союзе, ссылались на В. И. Ленина, который указывал, что диалектика мелкотоварного производства в условиях переходного периода не однонаправленна. Развитие частного производства может привести к социализму, во-первых, через кооперирование индивидуальных производителей; во-вторых, через превращение мелкой частной собственности в личную собственность на простейшие орудия труда, которая могла быть реализована в сочетании с различными формами использования индивидуальными производителями объектов общественной собственности. Но, как видим, второй путь преобразования мелкой частной собственности в социалистическую оказался фактически отторгнутым[6]. В конце 1940-х – начале 1950-х гг. советские кооперативные предприятия способствовали созданию предпосылок для налаживания оптимального соотношения между крупным, средним и мелким социалистическим производством. Они вырабатывали сравнительно небольшие партии товаров, выпуск которых было трудно или экономически невыгодно организовать в рамках крупного социалистического производства. Тем не менее, используя некоторые пункты постановления, местные партийные и советские органы вместо совершенствования контроля за деятельностью работников кооперативных предприятий и занимающихся индивидуальной трудовой деятельностью (ИТД), часто решали вставшие перед ними проблемы типичными для административно-бюрократической системы мерами. В результате многие промышленные предприятия потребкооперации закрывались необоснованно. Если в 1948 г. производство товаров широкого потребления предприятиями потребкооперации БССР (без переработки сельхозпродуктов и хлебопечения) достигло 94,6 млн руб., то в 1950 г. оно снизилось до 48 млн руб. (в ценах соответствующих лет). Таким образом, в том, что потребительская кооперация не смогла утвердиться как товаропроизводящая система, а превратилась в товаропроводящую организацию, есть вклад и борьбы с частником, проведенной в конце 1940-х – начале 1950-х гг.

Говоря о перспективах индивидуальной (в том числе и кооперативной) деятельности в конце 1980-х гг., советским гражданам нужно было представлять главное: индивидуальный сектор в условиях социализма не имеет ничего общего с частным предпринимательством, он полностью согласуется с социалистическими принципами хозяйствования, является необходимым и полезным дополнением общественного производства, способствует повышению занятости населения, реализации инициативы и трудовой активности каждого человека. Разумеется, работа индивидуальная и кооперативная, как и все другие виды деятельности, строго контролировалась обществом. Эффективность социального контроля обеспечивалась использованием в полной мере силы общественного мнения. Уже спустя два года со дня, когда вступил в силу Закон «Об индивидуальной трудовой деятельности»[7], были выставлены оценки дебюту новой для советского общества трудовой деятельности. Предварительные итоги индивидуальной трудовой (или индивидуально-трудовой) деятельности показали заинтересованность советских граждан в легализации данного вида деятельности. В первом квартале 1988 г. ИТД в СССР занималось около 400 тыс. граждан. С одной стороны, за считанные месяцы число занимающихся индивидуальным трудом возросло почти в 4 раза, а с другой – люди не спешили пробовать себя в новом экономическом качестве. Социологи обратили внимание, что в последнее время (1988 г. – И. А) увеличилась доля лиц, негативно относящихся к индивидуалам. Социологические опросы показали, что в период подготовки закона об ИТД против новой реформы деловой жизни высказывались обычно 7-10 % респондентов. Спустя два года уже от трети до половины опрашиваемых нередко категорически высказывались против индивидуалов[8]. Так, согласно данным опроса, проведенного в 1987 г. специалистами Центра по изучению общественного мнения Института социологических исследований Академии наук (ИСИ АН) СССР, Научно-исследовательского института труда Госкомтруда СССР, ряда министерств и ведомств, сотрудниками НИИ труда и его филиалов, негативные отношения людей к кооперативной и индивидуальной трудовой деятельности возросли. Вариант ответа «Не одобряю, так как убежден, что эта деятельность разжигает частнособственнические интересы» в июле 1987 г. выбрали 10,0 % респондентов, а в декабре того же года – уже 31,0 %. Снизилась доля одобрявших («целиком и полностью одобряю, считаю ее важной для общества») с 44,0 до 33,0 % соответственно. Доля считавших, что «эта деятельность отнимает много времени и сил, снижает отдачу на основной работе и т. д.» практически не изменилась (33,0 % – июль и 30,0 % – декабрь). Затруднились с ответом в декабре в два раза меньше – 6,0 % (июль – 13,0 %). Почему так произошло?

Во-первых, противоречивость суждений проявилась в категоричных, эмоционально-поспешных и произвольных подходах: одни взирали на «частника» через розовые, другие – через темные очки. Во-вторых, помимо возмущения высокими ценами в обществе накопилось подогреваемое слухами недовольство якобы чрезмерными доходами кооператоров. Правда, достаточно быстро появились публикации с экономическим анализом доходов и расходов отдельных видов кооперативной деятельности, показавшие, что слухи слишком преувеличены. По официальным данным Министерства финансов СССР среднемесячный заработок кооператоров составлял 270 советских рублей. По данным опроса кооператоров он составил в среднем 260 руб.[9] В связи с этим особое значение приобрела задача преодоления распространенного в общественном сознании представления, отождествлявшего высокие доходы индивидуалов с нетрудовыми. В советском обществе борьба с нетрудовыми доходами нередко подменялась борьбой с высокими доходами, от чего страдали деятельные, предприимчивые работники. По оценкам исследователей, основную часть нетрудовых доходов в стране составляли доходы, поступающие в умеренных и небольших размерах, – мелкие хищения, полученные лишь за явку на работу деньги, оплата сверх реально сделанного или за некачественную продукцию. Также нельзя было сравнивать трудовые доходы индивидуалов с заработной платой в народном хозяйстве, так как их доходы зависели от спроса на продукцию, ее полезности и качества. Внешне данная часть доходов «частников» часто расценивалась неспециалистами как нетрудовая.

Хотя, по оценкам ряда советских экономистов, доходы частников в сфере услуг по своим масштабам сопоставимы были с оборотом государственных учреждений (за вычетом из общей суммы услуг, оказываемых организациям)[10], однозначная оценка этого явления была бы упрощением реальной картины. Частники удовлетворяли определенную общественную потребность, восполняя недостаток услуг, предоставляемых населению государством. Во многих случаях частные услуги оплачивались соразмерно трудовым затратам, особенно если их оказывали специалисты, обладавшие высокой квалификацией. Но именно в этой сфере процветали «законные нетрудовые доходы», обусловленные взимаемой переплатой с клиентов. Рассматриваемые услуги сплошь и рядом оказывались в рабочее время и нередко с использованием принадлежащих государству средств производства: грузовых и легковых автомашин, автокранов, бульдозеров, украденных и купленных у спекулянтов стройматериалов и запчастей. И поскольку «незаконные трудовые доходы» получали представители четко определившихся групп, паразитировавших на теле общества: спекулянты, взяточники, расхитители народного добра, браконьеры, тунеядцы, то бескомпромиссная борьба с этими явлениями была завязана на усилении контроля со стороны правоохранительных и финансовых органов и создании атмосферы нетерпимости по отношению к спекулянтам и «левакам».

Как следствие, в общественном сознании назревала необходимость иметь точное представление, что такое индивидуальное хозяйство. И как бы странно сегодня это ни звучало, исследования в сфере индивидуального труда в Советском Союзе проводились. Правда, в основном прибалтийскими учеными. Благодаря их анализу личных подсобных хозяйств сегодня мы имеем представление о той роли, которую они играли в народном хозяйстве страны. Итак, на тот момент индивидуальное хозяйство представляло собой целостную, относительно самостоятельную сферу экономической деятельности. Его структуру можно и сейчас представить по-иному, но был предложен подход, когда индивидуальное хозяйство включало в себя ряд составных частей, которые можно рассматривать как элементы отраслевых подсистем. Основные из них: 1) домашнее хозяйство, 2) личное подсобное хозяйство (ЛПХ), 3) индивидуальное строительство, 4) индивидуально-бытовое обслуживание, 5) кустарно-ремесленное производство[11].

Домашнее хозяйство – это сфера внутрисемейных отношений, которые возникают в процессе производства, распределения, обмена и потребления материальных благ в семье. Основной задачей домашнего хозяйства выступает обеспечение личного потребления. В середине 1980-х гг. некоторые исследования свидетельствовали, что объем домашней работы не уменьшался, а скорее рос[12]. Объяснялось это недостаточным развитием сферы обслуживания, а также увеличением денежных доходов и, следовательно, потребностей, что привело к появлению новых видов деятельности (уход за приборами, автомашинами, садовыми домиками и т. д.). Выделялась еще одна, не менее важная функция домашнего хозяйства – воспитание детей. В поддержку домашнего хозяйства говорилось о его роли в восстановлении уважительного отношения к домашнему труду, в формировании нравственных качеств личности.

Личное подсобное хозяйство имели, как правило, семьи, в чьем пользовании находились земельные участки. Если владелец индивидуального дома не выращивал на приусадебном участке сельскохозяйственные культуры, а разбивал декоративный сад, то в таком случае труд относился к сфере домашнего хозяйства. В 1983 г. в СССР личное подсобное хозяйство вели 46,6 млн семей колхозников, рабочих и служащих, они использовали 8,5 млн га земли и производили более четверти всей продукции сельского хозяйства[13].

В «предперестроечные» годы материально-техническое снабжение и организационные моменты значительно препятствовали расширению индивидуального строительства. А сам будущий владелец индивидуального дома должен был обладать незаурядными организаторскими способностями. Статистические данные по индивидуальному строительству таковы: в личной собственности граждан СССР находилось в 1984 г. 1645 млн кв. м полезной площади жилищ, или 41,4 % всего жилого фонда страны, из них 35,0 % в городской и 65,0 % – в сельской местности. Индивидуальное строительство составило в 1984 г. 11,0 % от общего числа сданных в эксплуатацию квартир[14].

Что касается индивидуально-бытового обслуживания, то в стране начало расти количество договоров между гражданами, готовыми оказать населению услуги, и финансовыми органами. В результате заметно улучшилось положение в таких областях, как ремонт автомашин, теле- и радиоаппаратуры, одежды, обуви, сдача в аренду отдыхающим жилых помещений на курортах. Одновременно удалось поставить индивидуальное обслуживание под контроль. Рекламные приложения пестрели объявлениями о спросе на неквалифицированную или малоквалифицированную рабочую силу (нянь, сиделок по уходу за больными, массажистов и т. д.). Тем не менее в строительстве, транспортном обслуживании и ремонте квартир специалисты индивидуального сервиса были представлены сами себе и цены на их услуги были высоки. В итоге правительство страны поставило вопрос о необходимости экономически и организационно обеспечить индивидуальное бытовое обслуживание.

Кустарно-ремесленное производство связано преимущественно с изготовлением изделий непродовольственного характера: одежды, мебели, кухонного оборудования, садово-огородного инвентаря, детских игрушек и т. д. К рассматриваемой группе можно было относить работающих на дому по заказам предприятий. Надомничество являлось одновременно и формой ИТД, и частью планово-организованного крупного общественного производства. Отметим, что ИТД играла заметную роль в семьях творческой интеллигенции. В домашних условиях ее представители изготавливали различные предметы искусства, художественные изделия (и не всегда по официальным заказам).

В «перестроечные» годы, согласно оценкам самих владельцев подсобных хозяйств, основным мотивом ведения подсобного хозяйства была установка обеспечить семью продуктами питания (табл. 1.1). Вместе с тем значительная часть сельских жителей, считая ЛПХ средством продовольственного самообеспечения семьи, на практике не реализовывали или не могли реализовать эту установку. От 17,2 до 36,1 % опрошенных (в зависимости от группы) не содержали на личном подворье коров, от 20,7 до 40,5 % – свиней, от 43,0 до 66,7 % – овец. В хозяйствах супружеских пар молодого и среднего возраста с высокими душевыми доходами предпочитали живность не заводить, так как это дело хлопотное, а именно, его владельцу необходима помощь кормами, средствами малой механизации, хорошо налаженным сбытом продукции. Главной помехой этому стала проводившаяся длительное время политика ограничения ЛПХ как «частнособственнического» института[15]. А ведь до сих пор для многих ЛПХ является источником дополнительных доходов.


Таблица 1.1. Мотивы ведения личного подсобного хозяйства, % ответивших в группе (респондент мог отметить несколько позиций) [182, с. 10]


В результате социологического исследования, проведенного на территории Эстонской ССР, были выделены четыре группы личных подсобных хозяйств с соответствующими социально-экономическими функциями: 1) традиционное хозяйство (его основная функция экономическая); 2) развитое современное хозяйство (экономическая функция также является основной), которому присущи относительно высокая механизация труда, тесная связь с общественным сельскохозяйственным производством, специализация по нескольким видам продукции); 3) среднеразвитое хозяйство (рекреационно-экономическая функция); 4) слаборазвитое урбанистическое хозяйство (по сути, садоводческий кооператив)[16]. Исследование показало следующее: основные характеристики, условия ведения и функции ЛПХ существенно различаются в зависимости от типов поселений. А именно, с повышением уровня урбанизации уменьшаются размеры земельного участка, сокращается численность скота, снижается объем и меняются формы реализации продукции. Уже с середины 1980-х гг. наблюдалась тенденция к ослаблению чисто экономической функции хозяйств и усилению социальной, прежде всего рекреационной функции.

Обращаясь к теме личного подсобного хозяйства, политика партии давала позитивную оценку этого вида трудовой деятельности. Ведь ЛПХ являлось важным подспорьем в производстве продовольствия. Тем не менее в некоторых статистических сборниках (например, «Благосостояние советского народа») при распределении населения по источнику средств существования занятые в ЛПХ до 1990 года относились к категории «Иждивенцы отдельных лиц, а также занятые только в ЛПХ» и в среднем составляли примерно 30 % от общей численности населения (1979 г. – 80 195 тыс. чел., 1989 г. – 86 049 тыс. чел.)[17]. Кроме того, в отечественной юридической литературе появился весьма странный термин – «законные нетрудовые доходы». Означало это следующее. Когда не установлен факт перепродажи, правоохранительные органы не могут привлечь продавцов к административной и тем более уголовной ответственности, по каким бы ценам они ни сбывали свой товар. Особенно это касалось ИТД в ее «чистых» формах, не привязанных, как труд в ЛПХ, к общественному хозяйству, например, в кустарных промыслах и особенно в сфере услуг, где изготавливаемые на продажу изделия и оказываемые частными лицами услуги целиком относились к сфере так называемого неорганизованного перераспределения доходов.

Государственная власть полагала, что отсутствие таких внешних контролеров, как отдел технического контроля и госприемка, в сфере малого бизнеса может восполнить общественный контроль, т. е. мнение окружающих. При этом не было учтено настороженное отношение людей к предпринимательству как явлению пусть не новому, но на данном этапе неизученному. В общественном мнении предприниматель как особый тип личности представал в образах, нередко далеких от реальности. Считалось, что для выработки обоснованного личного отношения к предпринимательской сфере деятельности важно учитывать экспертные оценки специалистов (обладавших теоретическими знаниями о рыночной экономике) и данные опросов общественного мнения. Скудность статистических данных не дает сегодня возможности всесторонне проанализировать процесс возрождения предпринимательства во второй половине 1980-х гг. В то время органы государственной статистики, решили, видимо, что информация о коммерческой деятельности предпринимателей не может быть достаточно объективной, и отказались от ее сбора. Однако постоянно проводимые «по заданию партии» социологические исследования общественного мнения, которые отражали оценку значимости происходящего, служат сегодня хорошей эмпирической базой для научного анализа феномена белорусского предпринимательства, форм и способов его становления. Основными вопросами, волнующими население нашей страны, были: «Как оценивает общественное мнение индивидуальную трудовую деятельность, перспективы кооперативного движения?», «Справедливо ли, что частник может заработать больше, чем квалифицированный работник общественного производства?». Проведенные в 1987 г. социологическим центром Института философии и права Академии наук Белорусской Советской Социалистической Республики (АН БССР) опросы трудящихся показали, что большинство одобрили разрешение индивидуальной деятельности: 32 % опрошенных целиком и полностью поддержали принятие Закона «Об индивидуальной трудовой деятельности»; 54 % ответили, что понимают его необходимость и целесообразность, но видят и возможные новые проблемы, которые при этом возникают; 5 % были категорически против такой деятельности; 9 % не думали об этом, т. е. пока четкого мнения не имели.

По сути, возрождение предпринимательства в Республике Беларусь началось с принятия в 1986 г. Постановления бывшего союзного правительства о создании кооперативов по заготовке и переработке вторичных ресурсов и отходов производства в системе бывшего Госснаба СССР. Закон СССР «Об индивидуальной трудовой деятельности» был принят шестой сессией Верховного Совета СССР одиннадцатого созыва (19 ноября 1986 г.) и введен в действие с 1 мая 1987 г. на основании установок XXVII Съезда КПСС о необходимости упорядочения данного вида деятельности и ее совмещения с принципами социалистического хозяйствования. Согласно ст. 1 данного закона «индивидуальной трудовой деятельностью является общественно полезная деятельность граждан по производству товаров и оказанию платных услуг, не связанная с их трудовыми отношениями с государственными, кооперативными, другими общественными предприятиями, учреждениями, организациями и гражданами, а также с внутриколхозными трудовыми отношениями». Государство поощряло вступление граждан, занимающихся ИТД, в договорные отношения с государственными, кооперативными и другими общественными предприятиями, учреждениями, организациями. Также приветствовалось объединение этих граждан в установленном законодательством порядке в кооперативы, добровольные общества, товарищества. Не допускалась ИТД с привлечением наемного труда, с целью извлечения нетрудовых доходов или в ущерб другим общественным интересам. В соответствии с официально утвержденным законом эта деятельность осуществлялась в более чем 30 различных видах работ и услуг. В указанных целях необходимо было иметь соответствующее разрешение, которое выдавалось исполнительным комитетом местного Совета народных депутатов на срок до 5 лет[18]. В 1970-е – начале 1980-х гг. в СССР широкое распространение получила практика неоформленных и неконтролируемых государством услуг населению со стороны частных лиц. По данным опросов, проведенных в Белорусской ССР[19], 70 % (!) населения и до введения Закона «Об индивидуальной трудовой деятельности» так или иначе пользовались такого рода услугами (16 % опрошенных прибегали к ним часто, 54 % – изредка). При этом если 56 % респондентов указали, что их вполне устраивала работа частных лиц, к которым они обращались за какими-либо услугами (ремонт, шитье, репетиторство и т. п.), то 11 % не были удовлетворены оплатой, которую, по их мнению, можно было назвать «обдираловкой»; 21 % отметили, что частники нередко использовали государственную технику, оборудование, выполняя заказы прямо на работе, в рабочее время. Поэтому разрешение ИТД, снятие всех необоснованных ограничений на занятие полезными для общества видами труда позволяло включить их в общую систему социалистического хозяйствования для более полного удовлетворения потребности населения в товарах и услугах. Так, например, в 1987 г. по «рациональному нормативу» расчетный объем бытовых услуг в среднем составлял 135 советских рублей на человека, в то время как государственная служба быта реально была способна предоставить примерно половину объема таких услуг. Примечательно, что исследования этого же 1987 года показали, что 18 % респондентов выражали свое согласие участвовать в индивидуальной трудовой деятельности, в то время как фактически занятых ею было менее 1 %. Данные по занятым ИТД в БССР приведены в табл. 1.2.


Таблица 1.2. Численность граждан, занятых индивидуальной трудовой деятельностью (на начало года) [145, с. 32–33]


По расчетам экономистов Госплана СССР[20], население страны тратило на домашнюю ИТД 275 млрд ч в год[21], а фонд рабочего времени в общественном производстве составлял 235 млрд ч.[22] Несмотря на это бытовало мнение, что коллективное общественное производство в состоянии решить все проблемы, связанные с удовлетворением потребностей населения, а индивидуальное хозяйство – это явление, которое со временем исчезнет. Поэтому нередко для удовлетворения потребностей в рабочей силе крупного общественного производства, без учета местных условий, ограничивалось участие населения в ЛПХ и других формах ИТД.

Негативные последствия перегибов сказались на мотивациях. Значительная часть молодежи перестала проявлять интерес к труду в общественном и личном хозяйстве. Для молодых людей (особенно мужчин) были характерны потребительские настроения, праздное времяпрепровождение. Сказывалось влияние не лучших черт городского быта, раскрестьянивание деревни[23].

В это же время, словно в параллельном мире, в странах Западной Европы продолжала развиваться личная инициатива на земле. Частная собственность на землю позволила укрепить позиции крестьян-предпринимателей (фермеров). Например, в Голландии хоть число фермерских хозяйств неумолимо сокращалось (если в 1960 г. их было 302 тысячи, то в 1988 г. работало только 130 тысяч), однако средний земельный надел удвоился: с 7,7 до 15,4 га, тогда как число работников на ферме осталось прежним – муж (владелец), жена, дети. До какого же предела могут укрупниться хозяйства? Согласно теории А. Чаянова, рост невозможен за пределами оптимума, поскольку дальнейшее нарастание капиталоинтенсивности (при неизменной технике) не повышает производительности труда[24]. Со слов директора Института аграрной экономики и профессора Амстердамского университета И. Девера, границы оптимума начинают расширять современная техника и биотехнология, способные перевернуть представления о возможной продуктивности земли, растений и животных. Приводимый пример голландских фермеров показал, что приспособиться к современным условиям развития предпринимательства и крепко стоять на ногах можно при трех условиях: самой современной технологии, узкой специализации и широкой кооперации в переработке сырья и сбыте готовых продуктов. Диктатор на рынке – потребитель, он требует продукты только высшего качества[25].

В Советском Союзе, по мнению общественности, предпосылкой расцвета частников стало недостаточное развитие государственной сферы услуг и такие глубоко укоренившиеся в нем явления, как бюрократизм, несоблюдение сроков выполнения заказов, произвол приемщиков при определении цены, их грубость, а подчас и откровенное хамство. И все-таки формировавшееся отношение к «частнику» дало сильный крен в негативную сторону. Это объяснялось рядом причин. В первую очередь это сверхожидания и иллюзии, которые возникли вокруг нового субъекта хозяйствования. Образ предпринимателя приукрашивался, а его возможности мистифицировались – казалось, что он оперативно обеспечит народ модными и недорогими товарами. Во-вторых, подозрение индивидуала в сверхвысоких доходах, хотя обвинение «частника» (не имеется в виду спекулянт) в высоких доходах признавалось следствием уравнительной психологии и ее негативное влияние было подчеркнуто на февральском (1988 г.) Пленуме ЦК КПСС. «Мы должны основательно, – отмечал глава государства М. С. Горбачев, – заняться проблемой искоренения уравнительных подходов… По сути своей уравниловка оказывает разрушительное воздействие не только на экономику, но и на мораль, на весь образ мыслей и действия людей…». Но сама реальность, сложившиеся производственные отношения диктовали уравнительный принцип распределения. Уравниловка гарантировала своеобразную уверенность в завтрашнем дне независимо от результатов труда, в том числе включавшую фактическую безнаказанность. В-третьих, неприятие появившейся дифференциации доходов. То есть, развитие индивидуального и кооперативного секторов, по мнению определенной части населения, означало усиление социальной несправедливости. При этом забывалось, что многие работали по-разному, а получали почти одинаково, в результате множилась когорта малоинициативных и бездеятельных. В-четвертых, общественное недовольство высокими ценами на продукцию индивидуалов, намеренным их завышением. Хотя высокие цены – это прямое свидетельство деформированности и разлаженности экономики. Многим «частник» был несимпатичен и поиском своего личного интереса, выгоды. Считалось, что соблюдая личный интерес, он ущемляет общественный, при том, что для получения дохода вначале надо произвести что-то необходимое обществу и часть дохода передать этому же обществу в виде налога[26].

Итак, во времена перестройки индивидуал как новый субъект хозяйствования представлял собой особый экономический тип личности – активный, настойчивый, расчетливый. Вовлекая в новые, обязывающие экономические отношения и разрушая тем самым размеренный ход жизни, он был фигурой беспокойной, неудобной, чуждой социализму. Простому народу сложно было понять социалистическую природу индивидуального труда – мешал социальный стереотип отождествления индивидуального с частным. Идеологи перестройки неимоверными усилиями пытались разъяснить общественности, что далеко не все индивидуальное является капиталистическим, а социалистическое – общественным[27]. А то, что индивидуал является одновременно носителем как личного, так и общественного интереса, пытались разъяснить на примере индивидуальных хозяйств, о которых в той или иной степени советские граждане все-таки имели представление. Однако и в этом вопросе необходимо было разобраться, причем так, чтобы научно-теоретические и прикладные результаты можно было представить широкой общественности без номенклатурных штампов.

Анализ сложившейся в стране ситуации показал, что когда индивидуальное хозяйство рассматривалось теоретически, специалисты в принципе высказывались единодушно одобрительно. Так, одним из новых направлений обеспечения потребностей советского народа в сельскохозяйственной продукции было названо использование подсобных хозяйств граждан, коллективного садоводства и огородничества. Также более широкое развитие кооперативного и индивидуального строительства должно было способствовать решению жилищной проблемы. Однако когда речь заходила о характеристике конкретных форм ИТД, то большая часть обществоведов начинала высказываться негативно, обвиняя индивидуальное хозяйство в источнике частнособственнических настроений. И поскольку индивидуальное хозяйство не подвластно плановому регулированию, то о его серьезном вкладе в экономику страны и говорить не стоило. Признавая ЛПХ сложным, внутренне дифференцированным институтом, в годы перестройки руководство Советского Союза сделало большую ставку на крепкое личное подворье, определяя ему роль возрождения деревни, утерянных традиций крестьянской жизни, возвращения земле хозяина. Вот так официально индивидуальное хозяйство играло важную социальную и экономическую роль и не противоречило принципам социализма. На бумаге. Что касается общественного мнения, то здесь расхожим был стереотип об индивидуальном хозяйстве как о «золотом дне»: если человек занимается домашним хозяйством – он тунеядец, торгует на рынке – спекулянт, чинит радиоаппаратуру в свободное от работы время – шабашник и т. д. Обсуждались высокие доходы продавцов овощей и фруктов на местных рынках. При этом забывалось, что подобные явления возникли в результате сбоев в хозяйственном механизме, просчетов в планировании[28].

Руководству страны и простым гражданам необходимо было понять следующее: пока к индивидуально-трудовой деятельности не будет выработан четкий подход хотя бы с точки зрения рационального использования трудовых ресурсов, этот вид деятельности будет и дальше вызывать противоречивую оценку о его социальной и экономической роли в хозяйстве. Практика показывала, что тесная взаимосвязь индивидуального хозяйства с общественной экономикой имеет, кроме положительных, отрицательные стороны. В определенных условиях выгоды одного партнера достигались за счет интересов другого. Например, расширение масштабов и интенсификация ИТД сопровождалась снижением у части работников активности в общественном производстве, вплоть до правонарушений. Говоря о причинах потерь рабочего времени на советских предприятиях, отметим, что основной выступала все-таки недостаточная организация труда его руководством: когда нет работы, можно заняться и своими делами, тем более что это никак не отразиться на заработной плате. Что касается администрации, то, не сумев должным образом организовать труд людей, она лишалась возможности применять предусмотренные законом санкции[29]. Свободное рабочее время становилось прекрасной возможностью «голыми руками деньги делать». Например, организация труда в ЛПХ была экономичной в том смысле, что здесь «отсутствуют непроизводительные затраты времени на доставку к месту работы и обратно, равно как простои и потери рабочего времени. Естественные перерывы в выполнении отдельных работ используются для домашнего труда или отдыха и не входят в состав рабочего времени»[30]. В итоге рассуждения защитников ИТД о том, что в индивидуальной деятельности реализуются не только личные, но и государственные интересы, вызывали, мягко скажем, горькую усмешку. Возможность зарабатывать больше «на стороне», чем на предприятии, охлаждала трудовой энтузиазм по месту основной работы, снижала трудовую дисциплину. Однако данная проблема была связана, скорее, с не всегда адекватно поощряемым интенсивным трудом на государственных предприятиях. В условиях нехватки трудовых ресурсов администрация предприятий обычно относилась к нарушителям более терпимо, чем они того заслуживали.

В конце 1980-х гг. в Советском Союзе индивидуальная и кооперативная трудовая деятельность уже не встречала должного одобрения в массовом сознании. Внимание здесь, как правило, концентрировалось на величине заработка. И поскольку советское общество представляло собой общество людей труда, то участие в труде, высокая производительность труда и распределение по труду, вышедшее в перестроечные годы на первый план, соответствовали представлениям граждан о социальной справедливости. Не утрируя, можно сказать, что отношение человека к труду (не в мыслях, а на деле) является наиболее точным выражением его отношения к обществу в целом. Но отношение к труду не обладает признаком имманентности, оно целенаправленно формируется усилиями данного общества, сложной системой учебно-воспитательных и организационных мер. Повышение уровня образованности – одно из наиболее действенных средств решения данной задачи. Однако во времена перестройки все громче звучало мнение: «Мы через 10–15 лет не то что с высокообразованными – вообще с образованными людьми расстанемся»[31]. Выводы такого рода были небеспочвенными. Сошлемся на данные, которые в качестве доказательства привел академик Л. И. Абалкин: «Повышение качества образования, совершенствование подготовки кадров в соответствии с требованиями научно-технического прогресса ведет к закономерному возрастанию расходов на подготовку и повышение квалификации кадров. В последнее время при общем росте расходов на образование из бюджета и других источников (1970 г. – 19,8 млрд руб., 1975 г. – 26,2, 1980 г. – 31,1 и 1984 г. – 36,3 млрд руб.) их доля в национальном доходе с середины 1970-х годов устойчиво снижается (1970 г. – 6,9 %, 1975 г. – 7,2 %, 1980 г. – 6,8 % и 1984 г. -6,5 %)»[32]. Высокие темпы роста уровня бесплатного образования привели к снижению качества самого образования. О проведении советским государством социальной политики, следствием которой явилось бы привыкание населения со школьной скамьи к мысли о том, что работа никому не гарантирована и что надо уметь заботиться о себе самостоятельно, не то чтобы говорить, думать было страшно.

Когда на передний край перестройки выдвинулся вопрос о преобразовании отношений собственности, который в связи с развитием ИТД никак нельзя было обойти, советское общество претензионно ожидало соединить в одном лице труженика, хозяина и собственника. Но поскольку в общественном сознании прямая связь между результатами труда и мерой поощрения перестала улавливаться, то занятых в ИТД начали обвинять в развитии частнособственнических настроений, а те, в свою очередь, столкнувшись с реалиями набирающего обороты рынка, первыми почувствовали несоответствие господствующих в советском обществе отношений собственности новым экономическим установкам. Советская пропаганда внушала, что социальная природа отечественного рынка иная, а что касается форм собственности, то брать из мирового опыта надо все лучшее. Если те или иные экономические формы, например рынок, банки, кредит, способствуют повышению эффективности производства, ускорению научно-технического прогресса, рационализации структуры народного хозяйства и при этом не противоречат нашим принципам – не ведут к эксплуатации, к угнетению каких-то социальных групп, то их надо использовать. Необходимо использовать не только новые формы, но и старые – не для того, чтобы с ними мириться, как писал В. И. Ленин, а «чтобы все формы сделать орудием борьбы за утверждение социализма»[33].

Вопрос о собственности на средства производства – это коренной вопрос любой социальной революции, какой была и перестройка. В свою очередь перестроечные идеологические разногласия значительно ограничили развитие данной темы в экономической теории и практике. По мнению ряда отечественных экономистов, к частной собственности (базирующейся на базе трудовой деятельности) могли относиться орудия и средства производства, которыми владели крестьянские (фермерские) хозяйства. В итоге частнопредпринимательскую деятельность было решено использовать прежде всего на небольших предприятиях потребительского сектора, в торговле, бытовом обслуживании. Эти сферы деятельности для белорусского малого и среднего бизнеса на долгие годы стали своего рода резервациями. По причине отождествления советской идеологией понятий «форма собственности» – «форма хозяйствования» и «субъект собственности» – «субъект хозяйствования» (субъекты появляются и исчезают), в экономике страны в рамках государственной формы собственности считалось возможным существование только государственной формы хозяйствования. Однако собственность реализуется через хозяйствование, поэтому в рамках государственной собственности возможна совокупность различных форм хозяйствования, включая семейную, кооперативную, арендную и акционерную.

В обсуждениях о проведении радикальных реформ в социалистическом методе хозяйствования Советского Союза главным стоял вопрос о возрождении чувства собственника, под которым понимались бережливость, рачительность, забота о своем. Радикальная экономическая реформа связывалась с переходом от однообразия к многообразию форм собственности и форм хозяйствования. Осуществлялся переход к экономике, включающей государственный, кооперативный и индивидуальный секторы, базирующиеся на различных формах собственности – государственной, кооперативной, индивидуальной. Предполагалось формирование и четвертого сектора экономики, основанного на сочетании различных форм собственности, включая инвестированный иностранный капитал. Однако термином «индивидуальная трудовая деятельность» советские реформаторы пытались подменить гораздо более точный, адекватно отражающий суть дела термин «частнохозяйственная деятельность», которая может быть основана не только на личном, но и наемном труде. Советские люди получили возможность воплощать в жизнь принцип единства личного и общественного. Несмотря на идеологические препятствия, возникшие в перестроечной экономике на пути экономической целесообразности и эффективности, должен был появиться новый субъект хозяйствования. Как показала жизнь, в эту парадигму вписывались пока индивидуалы и кооператоры, так как большинству перестраиваться самим оказалось значительно труднее, чем призывать к перестройке других.

1.2. Социальные последствия принятия Закона о предприятии

Тащи с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость!

Поговорка брежневских времен

Вторым документом, отразившим активизацию политики советского государства по отношению к экономике, стал вступивший в силу с января 1988 г. Закон СССР «О государственном предприятии (объединении)» (принят 30 июня 1987 г.). Его основные положения исходили из того, что управление предприятием осуществлялось на основе принципа демократического централизма, сочетания централизованного руководства и социалистического самоуправления трудового коллектива. В Законе неоднократно подчеркивалась роль трудового коллектива как хозяина на предприятии. Экономическая ответственность за качество принимаемых решений в области производственного и социального развития была выражена в п. 3 ст. 2: «Достижения и потери в работе предприятия непосредственно сказываются на уровне хозрасчетного дохода коллектива, благополучии каждого работника». В соответствии с Законом предприятие могло самостоятельно разрабатывать и утверждать свои планы, заключать договоры, по собственной инициативе принимать все решения, если они не противоречили действующему законодательству, самостоятельно выходить на мировой рынок, устанавливать прямые связи с предприятиями и организациями стран – членов Совета экономической взаимопомощи (СЭВ). У предприятий появилась возможность проявлять предприимчивость в сфере расширения своего профиля. Государственное предприятие получило право вести одновременно несколько видов деятельности: торгово-промышленную, промышленно-строительную, научно-производственную и др. При этом главной задачей предприятия являлось «всемерное удовлетворение общественных потребностей народного хозяйства и граждан в его продукции (работах, услугах) с высокими потребительскими свойствами и качеством при минимальных затратах»[34].

В принятии закона, касающегося государственных предприятий и объединений, важную роль сыграли наработки экономической реформы 1965 года в СССР. Известная в народе как «косыгинская реформа»[35], а на Западе – как реформа Либермана[36], она значительно расширяла хозяйственную самостоятельность предприятий, объединений и организаций. В 1965 г. реформа вызвала огромный энтузиазм, породила большие ожидания, надежды. В конце 1980-х гг. при всей глубине и качественно новом подходе к управлению идеологи перестройки столкнулись с очень сложной проблемой – накопившейся социальной апатией. Люди устали от слов, обещаний и деклараций, боялись, что опять ничего не получится. Многие опасливо рассуждали: знаем, как будет, – обещают стабильные нормативы, начнешь работать, а через год-два опять вернутся к планированию от достигнутого. Поэтому лучше не «высовываться», не раскрывать резервы, надо подождать, посмотреть… Переломить это настроение, убедить людей было сложно. Было наивным полагать, что активизации заложенного в каждом человеке чувства хозяина можно добиться на уровне словесных убеждений и призывов. Формирование чувства хозяина, а по сути – формирование отношения к собственности, осуществляется конкретными условиями, в которые поставлен работник, реальными возможностями его влияния на управление и организацию производства, распределение и использование результатов труда. Поэтому, по мнению партийных лидеров, требовалось и дальше укреплять социалистическое самоуправление. Составными частями самоуправления советских предприятий стали самостоятельность, заинтересованность и ответственность. Исходными предпосылками расширения самостоятельности, т. е. свободы действия предприятия, выступили отношения ответственности и отлаженный механизм увязки общественных, коллективных и личных интересов. Утверждение самоуправления уже не связывалось только с коммунизмом, а рассматривалось в качестве составного элемента социалистической системы. Об этом было четко сказано на XXVII Съезде КПСС.

Закон СССР «О государственном предприятии (объединении)» 1988 года юридически закрепил имевшиеся в тот период взгляды и представления о перестройке управления экономикой. Во-первых, он исходил из такой формы экономической реализации государственной собственности, при которой трудовой коллектив как хозяин распоряжался обособленной частью этой собственности и нес экономическую ответственность за ее эффективное использование. Во-вторых, закон закрепил новую концепцию централизма – государство планирует лишь важнейшие народнохозяйственные пропорции, регулирует экономические интересы и не лимитирует все материально-вещественные потоки между предприятиями. В-третьих, впервые было указано, что хозяйственная деятельность подчиняется прежде всего законам, устанавливающим лишь цели, принципы и ограничения экономического поведения предприятия, а не инструкциям – подзаконным актам, регламентирующим все экономическое поведение предприятия. В-четвертых, закон признал многообразие форм производства (межотраслевые государственные, производственные и научно-производственные объединения, малые и средние предприятия) и моделей хозрасчета[37]. В конечном счете формула «государство не отвечает по долгам предприятий, а предприятия не отвечают по долгам государства» представляет собой известную ленинскую мысль о том, что тресты и предприятия на хозрасчете были основаны именно для того, чтобы они сами отвечали и причем всецело отвечали за безубыточность своих предприятий[38]. Таким образом, идеологически самостоятельность предприятий и организаций восходит еще к ленинским временам.

Новые предлагаемые условия хозяйствования не должны были позволить отстающим коллективам оставаться на иждивении у передовых трудовых коллективов. Предстояло «заложить» новые, хозрасчетные, организационные и правовые основы, в соответствии с которыми в выигрышном положении будут находиться коллективы и работники, трудящиеся более ответственно и качественно, проявляющие инициативу, предприимчивость, осваивающие новейшие достижения науки и техники, передовой опыт других коллективов. Для того чтобы возродить практически утраченный престиж квалифицированного труда, новаторства, заинтересованность работников в высших конечных результатах, в хозяйском отношении к своему делу, нужны были три предпосылки: 1) предоставить коллективам и отдельным работникам самостоятельность и возможности распоряжаться общественным достоянием, повысить их ответственность за эффективность его использования; 2) обеспечить участие трудящихся в управлении экономикой на всех уровнях (от бригады до народного хозяйства); 3) доходы должны быть поставлены в зависимость не только от того, как человек трудится на рабочем месте, но и от деятельности предприятия в целом[39].

Хозяйственный расчет стал важнейшей экономической формой соединения самостоятельности, заинтересованности и материальной ответственности предприятий за конечные результаты своей деятельности. На всех совещаниях говорилось, что предприятие может и должно проявлять инициативу, заниматься маркетингом, разрабатывать стратегию, проявляя гибкость в тактике. На этапе перестройки хозяйственный расчет характеризовался следующими нововведениями: 1) переходом от самоокупаемости к самофинансированию расширенного воспроизводства на предприятии; 2) ориентацией на конечные результаты; 3) укреплением нормативной основы; 4) поиском и внедрением новых форм внутрихозяйственного расчета, увязанных с конечными показателями работы предприятий. В соответствии с Законом о государственном предприятии предлагалось две модели хозяйственного расчета предприятия (рис. 1.1). Первая модель гарантировала определенный уровень зарплаты, но прирост ее относительно ограничен. Вторая модель не ограничивала максимальный уровень зарплаты, но и не гарантировала минимальный. Сначала почти все предприятия выбирали первую модель, однако позже, медленными темпами, начало увеличиваться количество сторонников второй.

То, что в литературе называли переходом к полному хозрасчету, на практике означало ужесточение экономических требований к соотношениям качества продукции и затрат на ее изготовление, роста производительности и средней заработной платы, выручки от реализованной продукции и издержек производства. Эти требования сконцентрировались в двух понятиях – «самоокупаемость» и «самофинансирование». Самоокупаемость означает, что денежная выручка от реализации продукции позволяет, во-первых, возместить все затраты на использованные материальные ресурсы, включая амортизацию основных фондов и оплату труда, а во-вторых, отчислять часть чистого дохода на общественные нужды. Иначе говоря, безубыточная работа и есть самоокупаемость, которая обеспечивает процесс простого воспроизводства на предприятии. Самофинансирование предполагает более высокий уровень рентабельности: превышение денежной выручки над издержками. Хозрасчетный доход (прибыль) должен быть достаточен для того, чтобы обеспечить уже не простое, а расширенное воспроизводство, в том числе техническое перевооружение и реконструкцию действующего производственного аппарата, социальное развитие коллектива[40].


Рис. 1.1. Две модели хозяйственного расчета предприятия (объединения) (по [32])


Масштабность поставленных перед государственными предприятиями задач порождала в общественном сознании двойственное чувство. Хватит ли решимости и смелости у плановых органов, разрабатывающих все детали перестройки, все ее многочисленные акты, инструкции и положения, довести реформирование до логического конца? И с другой стороны, хватит ли энергии у самих трудящихся для проведения экономической реформы? Отделом социальных проблем интенсификации общественного производства Института социологических исследований (ИСИ) АН СССР были проведены исследования на предприятиях, перешедших в 1987 г. на условия самофинансирования и самоуправления[41]. Ученые попытались выяснить, как стали работать трудовые коллективы, обретя, казалось бы, свободу для проявления самостоятельности, инициативы, ответственности за свою деятельность. Опрос проводился на фоне следующей ситуации. С января 1987 г. в порядке очередного эксперимента на условия самофинансирования и самоуправления были переведены предприятия сразу пяти важнейших отраслей народного хозяйства – нефтехимической, автомобильной, приборостроительной, химического машиностроения и легкой промышленности СССР. В том же году предприятия этих пяти министерств, переведенных на условия полного хозяйственного расчета, недопоставили своим потребителям продукции на 2,3 млрд руб. (в 1986 г. – на 1,7 млрд руб.), выплатив за невыполнение своих обязательств по поставкам свыше 1 млрд руб. штрафов и еще 520 млн руб. различных пеней и неустоек за другие нарушения. Предприятия затратили на производство созданной продукции гораздо больше средств, чем планировали, потеряв только на удорожании себестоимости свыше 700 млн руб. Несмотря на получение различных поощрительных надбавок за выпущенную продукцию почти на 440 млн руб. они все-таки не сумели свести концы с концами. Не получили запланированной прибыли все переведенные на условия этого эксперимента министерства. Если на предприятиях, не переведенных на полный хозяйственный расчет, темпы роста объема производства составили 4,1 %, то в условиях полного хозрасчета – всего 2,5 %. Если в обычных условиях производительность труда возросла на 4,3 %, то в условиях эксперимента – на 3,6 %. По сравнению с 1986 г. темп роста производительности труда ускорился всего на 0,1 % (по остальным отраслям промышленности – на 0,5 %). Однако эти крупные потери и убытки практически не отразились на заработной плате работников данных предприятий. Она даже возросла, как и было запланировано, в среднем на три с лишним процента, достигнув 203 руб. А на предприятиях Министерства легкой промышленности СССР, принесшей наибольшие убытки и потери, зарплата работников поднялась даже выше плановых расчетов.

Полученные результаты социологических исследований не выявили качественных сдвигов ни в реальном поведении трудовых коллективов, ни в настроении людей. Тогда почему в условиях самофинансирования, которые должны неумолимо делать хозрасчет реальным и полным, вознаграждение трудовых коллективов оказалось слабо связанным или совсем не связанным с конечными результатами их производственной деятельности? Значит, при огромных финансовых и трудовых затратах радикальной перестройки и обновления производственных отношений не происходило. Что мешало преобразованиям? Одним из основных выводов вышеуказанного исследования и в чем-то ответом на последний вопрос было признание самими руководителями опрошенных предприятий наличия, по их мнению, самой острой проблемы, оказывающей дезорганизующее воздействие на производство, – существующей процедуры разработки и утверждения плана производства. Обычно руководители хозяйств все невзгоды «сваливали» на технологию планирования. Теперь большинство из них видели корень зла в ошибочной идеологии планирования, в неправильном понимании места и роли плана в механизме управления экономикой, в недооценке подлинных общественных нужд и потребностей в качестве главных двигателей материального производства (табл. 1.3).


Таблица 1.3. Распределение ответов на вопрос: «Насколько сбалансирован план производства, утвержденный министерством и выданный предприятиям в качестве государственных заказов, с реальными материальными, трудовыми и финансовыми ресурсами предприятии?», %

Примечание. А – в условиях крупномасштабного экономического эксперимента[42]; Б – в условиях самоокупаемости, самофинансирования и самоуправления.


В качестве основного оценочного показателя в крупномасштабном экономическом эксперименте выступало выполнение плановых заданий по объему реализации продукции, исходя из обязательств по поставкам по номенклатуре (ассортименту), качеству и в сроки, соответствующие заключенным договорам. В хозрасчете главным являлся размер полученной прибыли. Как видно из табл. 1.3, руководители предприятий отдавали предпочтение эксперименту, а не хозрасчету. На практике они столкнулись с ситуацией, когда на принципиально новые формы и методы управления производством распространились старые парадоксы администрирования. Так, экономические нормативы на самом деле оказались заданиями утвержденного пятилетнего плана. Например, предприятию планировали из каждой сотни рублей прибыли перечислять в госбюджет 40 руб. Значит, норматив отчислений от прибыли в госбюджет равен 40 % прибыли. Эти нормативы не предъявляли предприятиям никаких общественных требований (норм), а лишь одинаково фиксировали в новой форме результаты тяжелого труда передовых коллективов и закрепляли неоправданные льготы отстающих коллективов. Фактически это означало сохранение под новой формой старого содержания, т. е. под новыми понятиями – самофинансирование и самоокупаемость – на самом деле воспроизводился старый административно-директивный механизм управления. Условия создавались новые, а препятствия оставались старые.

В Советском Союзе экономическая ответственность была преимущественно направлена от нижестоящих к вышестоящим хозяйственным уровням. Предприятия и объединения, например, отвечали перед министерством, которое, в свою очередь, несло ответственность перед Госпланом СССР и правительством. При таком однонаправленном действии экономических связей, однонаправленной ответственности центральных органов управления перед подведомственными им организациями возникала возможность принятия недостаточно обоснованных, а порой и волюнтаристских решений, вызывающих рассогласование народнохозяйственных и коллективных интересов, не позволяющих в полной мере реализовать резервы роста эффективности производства. В условиях перестройки начал формироваться принципиально новый подход к организационным отношениям в народном хозяйстве – создавалась система с обратной связью, действующей не только «снизу вверх», но и «сверху вниз»: повышалась, хотя и несколько замедленно, ответственность центральных органов за качество своей работы, реальность планов, приказов, нормативов, инструкций, доводимых до предприятий. Менялась ответственность министерств по отношению к убыточным или малорентабельным предприятиям. Многочисленные причины их отставания чаще всего можно было объединить в две группы: низкий уровень организации и управления производством; объективные условия, в том числе тот факт, что в течение десятилетий предприятие не получало средств для обновления своего производственного аппарата и технологии. В результате предприятия отстали, а потом их поставили в жесткие условия хозрасчета и самофинансирования наравне с теми, которые недавно были построены или на которых проведена реконструкция за счет средств госбюджета. Для помощи отстающим предприятиям министерства имели специальный финансовый резерв, образуемый за счет отчислений от прибыли предприятий. Важным было не превратить такой резерв в «насос для перекачки средств» от тех, кто умел их заработать, к тем, кто не имел желания искать выхода из сложившейся ситуации. Если предприятие становилось отстающим по объективным причинам, то оно должно было получить помощь от министерства для изменения в определенный срок (три-пять лет) ассортимента, реконструкции производства, освоения прогрессивной технологии, строительства жилья и т. д. Если же оно не успевало осуществить намеченное в предельный срок, то предлагалось его объединение на определенных условиях с передовым предприятием или образование на его базе производственного кооператива. Закрытие или консервация предприятия считались крайней мерой.

Реформаторы эпохи перестройки стремились поднять в глазах общественности статус государственных предприятий, что должно было привести к росту значимости среди работников таких качеств, как восприимчивость к новому, инициатива, смелость и готовность брать ответственность на себя, умение поставить задачу и довести до конца ее решение, постоянное стремление не только к приобретению прочных знаний в ряде новых областей, но и к целенаправленному их обновлению и углублению. От руководителя дополнительно требовались умение учитывать политический смысл хозяйственной деятельности, чувство ответственности за порученное дело, способность принимать самостоятельные решения, стратегически мыслить, навыки создания благоприятного психологического климата в коллективе и т. д. С укреплением ответственности были связаны практически все направления перестройки и обновления: лишь в случае повышенной ответственности могут осуществляться планирование, хозрасчет, стимулирование, действовать система управления качеством продукции. Наоборот, где безответственность, там и бесхозяйственность, потери, низкая дисциплина, апатия людей. Однако в государственном секторе оставался насущным следующий вопрос: если в кооперации работник хорошо видел свой интерес, поэтому он бережно относился к технике, скоту, земле, т. е. для начинающего собственника действительно создавались условия, то тогда как можно было повысить производительность труда работника государственного предприятия, да так, чтобы он тоже заботился о рабочем месте, технике? Решение данного вопроса виделось в повышении ответственности рабочего класса до такого уровня, чтобы в итоге государственная собственность вызывала в нем такую же заботу, как и личная.

Общеизвестно, что положение «человек в нашем обществе – это хозяин страны» долгое время в стране Советов носило идеологический характер. В годы перестройки стали говорить о том, что оно должно иметь и экономический корень. Де-юре советские люди сами выбирали депутатов и правительство, при этом де-факто не были хозяевами ни у себя в цехе, ни на заводе, ни в колхозе, ни в самой стране. Что здесь предлагалось? В частности, возложить на рабочих всю полноту ответственности за результаты коллективного труда, поощрять за успешные конечные результаты и наказывать за срывы намеченного так, чтобы успехи и потери сказывались на уровне доходов каждого члена коллектива. Важно было придерживаться принципов: кто имеет право принимать решения, тот несет полную ответственность за них. Тем самым в усилении ответственности состояло одно из главных условий успешной реализации реформы управления экономикой и социально-экономическое развитие страны в целом. Она выступала одной из решающих предпосылок успешного осуществления функций планирования, стимулирования, хозрасчета, организации рациональных экономических связей между отраслями, объединениями и предприятиями. На уровне предприятия выделялись три главных аспекта ответственности.

Во-первых, ответственность перед обществом за удовлетворение народнохозяйственных потребностей и эффективность использования ресурсов, предоставленных государством в распоряжение данного коллектива. Она реализуется через систему государственных и других заказов, нормативов эффективности использования ресурсов и связанных с ними хозяйственного расчета и стимулирования. Во-вторых, ответственность производителей перед непосредственными потребителями их продукции и услуг, основывающаяся на заказах и хозяйственных договорах, т. е. на горизонтальных экономических связях. В-третьих, ответственность предприятия за техническое состояние производства, за уровень оплаты труда, жилищное строительство для коллектива и решение других социальных вопросов. Это уже новая постановка проблемы, возникшая в ходе экономической реформы.

Однако те, кто громко ратовал за самостоятельность, почувствовав неотъемлемо сопряженную с ней огромную ответственность, начинали идти на попятную. На практике оказалось, что активными сторонниками сохранения отживших порядков были не только работники центральных экономических ведомств, но часто сами руководители предприятий и объединений. В советской системе материального и морального стимулирования распространилась уравниловка, которая проявлялась в оплате и социальном поощрении труда как отдельных работников так и целых коллективов: убытки отстающих министерств, регионов, предприятий часто возмещались за счет доходов эффективно работающих. Это породило иждивенчество, снизило ценность труда, нивелировало стремление к новому и прогрессивному. Используя недостатки хозяйственной системы, определенная прослойка людей стремилась получать (и таки получала) «нетрудовые» доходы. Уже сложно было согласовывать интересы общества, коллективов и отдельных работников.

Что касается высших эшелонов власти, то в боязни дальнейшего продвижения реформ, возможно, играла историческая память руководителей СССР о событиях в Чехословакии в 1968 г. Тогда прогрессивные чехословацкие реформаторы во главе с Первым секретарем Коммунистической партии Чехословакии Александром Дубчеком предприняли попытку создать экономический механизм с центром тяжести именно на предприятиях и групповых интересах коллективов. Период экономической, культурной и политической либерализации в Чехословакии был назван «Пражской весной». По замыслу чехословацких реформаторов, самоуправляющиеся органы предприятий («советы трудящихся») должны были превратиться в «самостоятельные рыночные субъекты», руководствующиеся в своей деятельности не централизованным планом (выражающим общенародные, государственные интересы), а своими групповыми интересами и складывающейся конъюнктурой «свободного» рынка. В итоге должна создаться такая «экономическая система управления, которая освобождает предприятия от тесных пут государственного административного аппарата, возлагает на них конкретную материальную ответственность и предоставляет право действовать самостоятельно»[43]. На самом деле идейные вдохновители реформ не отказывались от планирования совсем. Стремясь к планированию, которое обеспечивало бы равномерный и постоянный рост хозяйства в направлении, отвечающем интересам большинства народа, реформаторы «хотели прийти к так называемому макроэкономическому планированию, которое, с одной стороны, не ставило бы предприятиям никаких связывающих целей, но с другой – должно было бы служить основой экономической политики власти»[44].

Увеличение самостоятельности трудовых коллективов, расширение прав государственных предприятий, вплоть до создания ими новых малых предприятий, должны были создать поле для «широкой экономической инициативы». Намеченная реформаторами модель хозяйства не имела ничего общего с «бюрократическим коммунистическим хозяйством», в ней сохранялась главная идея – коллективная собственность в крупном предпринимательстве. По мнению чехословацких лидеров-реформаторов, свободное коллективное хозяйство могло существовать только в подлинно демократических условиях. А к демократизации политической системы можно было прийти только посредством экономической реформы, в которой особая роль отводилась возрождению «чувства хозяина» у работников предприятий. «Мы хотели, чтобы образ мышления человека, заинтересованного только в заработке, сменился образом мышления человека-хозяина, по-настоящему заинтересованного в хозяйственном творчестве и имеющего реальную возможность через своих представителей принимать в этом творчестве участие. Таково было наше основное представление о создании – я (Ота Шик. – И. А) бы их так назвал – социалистических промышленных предприятий»[45]. В 1960-е гг. это никак не вписывалось в идеологические и политические интересы Советского Союза, особенно в области децентрализации административной власти. В итоге военного вмешательства «Пражская весна» была подавлена. Сторонники «идейного плюрализма», который должен был привести к построению «социализма с человеческим лицом» (чеш. socialismus s lidskou tvâfi), были либо отстранены от руководства страной, либо арестованы или высланы за пределы Чехословакии.

В СССР впервые застойные явления дали о себе знать в конце 1950-х – начале 1960-х гг., а с середины 1970-х гг. кривая темпов роста пошла вниз. Стали нарастать социальные трудности, социальная пассивность, проявилась вся совокупность связанных с этим злоупотреблений. Конечно, идейная связь реформы государственных предприятий 1988 года с замыслом реформы 1965 года существовала. Но формула о том, что предприятия сами отвечают за свои результаты, тогда не была доведена до идеи самоуправления трудового коллектива. Самостоятельность предприятий мыслилась только в рамках ответственности назначаемых руководителей за результаты работы. Имевшийся опыт Югославии критиковался в 1950-е гг. как образец ревизионизма.

Строительство югославской модели экономики и общества, в отличие от других социалистических стран, базировалось на «самоуправленческом социализме» с упором на самостоятельность низовых звеньев хозяйственной, административной и региональной системы. В 1960-е гг. югославские предприятия и их трудовые коллективы получили еще большую самостоятельность: был, например, отменен государственный контроль над распределением их чистого дохода. Принцип самоуправления распространился и на сектор социальной инфраструктуры, который перестал финансироваться за счет бюджета. К концу 1960-х гг. менее 10 % капитальных вложений в стране финансировалось государством, остальные 90 % примерно поровну распределялись между прибылью самих предприятий и банковским кредитом. Свою автономию предприятия часто использовали прежде всего в целях ускоренного роста фонда оплаты труда, который со временем стал опережать рост производительности труда. Все это происходило на фоне ослабления роли государства и его институтов в экономике и обществе. К началу 1970-х гг. федеральная ответственность концентрировалась лишь на обороне страны, пенсионном обеспечении, обслуживании внешнего долга и на фонде развития отсталых районов страны. Регионы же получили обширные политические и экономические права, что в дальнейшем получило драматическое развитие[46].

Нужно было огромное политическое и научное мужество, которое проявил XXVII Съезд партии, когда назвал вещи своими именами. А конкретно, наши собственные социальные и производственные отношения, во многом устарев, стали тормозом на пути социально-экономического развития страны. Необходимо было принимать кардинальные меры. И в первую очередь перестраивать собственное сознание. Новый этап социального, экономического и политического развития страны вынуждал к росту уважения к другим взглядам и готовности воспринимать их не обязательно как негативные или агрессивные, а также к признанию многовариативности развития и свободы выбора, отказу от силы и угрозы силой в пропаганде своего образа мышления. Людям постепенно приходило осознание того, что перестройка должна носить комплексный характер, охватив экономическую сферу, политическую систему, духовно-культурные традиции. Отсюда логически следует формирование в конечном итоге и новой системы ценностей, в которой тема собственности не носила бы негативного оттенка, не вызывала бы чувства неловкости, стеснительности.

Вопрос о собственности на средства производства всегда выступает коренным вопросом любой социальной революции. Смысл происходившей перестройки был связан с поворотом экономики к социальным процессам. Поднятая тема хозяина, собственника в итоге актуализировала вопрос о социальной природе формирующегося в стране Советов рынка, которая определялась господствующими в обществе отношениями собственности. По новому перестроечному представлению социалистическая собственность имела очень сложную структуру, включала в себя и государственную собственность, и различные формы кооперативной (как колхозной, так и ее современных, более гибких малых форм), совместные формы государственной и негосударственной собственности. К тому же кооперация в конце 1980-х – начале 1990-х гг. – это не та кооперация, которая была в начале Советской власти, когда собирались индивидуальные кустари (которых было достаточно много) и с помощью объединенных средств вели свое хозяйство. Таких кустарей практически не осталось. Возникли совершенно иные отношения в кооперации, в том числе кооперативные предприятия на базе аренды объектов государственной собственности.

Так в чем же заключалось расширенное понимание социалистической собственности в конце 1980-х гг. в отличие от того, что было записано в официальных документах 1965 г.? В печатных органах массовой информации перестроечных лет можно было прочитать, что в Законе о предприятии впервые появляется статья о том, что государство не отвечает за долги предприятия, а предприятие не отвечает за долги государства.

Но и в Положении о социалистическом государственном предприятии 1965 г. этот пункт уже присутствовал. Также в новый Закон о государственном предприятии были перенесены несколько пунктов из того же Положения. Где новизна в происходивших в 1988 г. событиях? Тем не менее новшества виделись в нескольких направлениях. Первое и основное связано с пониманием закономерного разнообразия и богатства форм социалистической собственности. На протяжении почти всей истории советского государства происходило планомерное сокращение различных форм собственности. Всего за 6–7 лет до «косыгинской реформы» была осуществлена ликвидация промысловой кооперации, которая проводилась в несколько этапов. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 14.04.56 г. № 474 «О реорганизации промкооперации», которым открывался первый этап ликвидации промкооперации, преследовало две цели: во-первых, укрепление материально-технической и трудоресурсной базы соответствующих отраслей за счет средств и кадров наиболее крупных и экономически развитых предприятий промкооперации. Во-вторых, проведение процесса сокращения управленческого аппарата и ликвидации многих союзных министерств и ведомств. В результате был упразднен Центральный союзный совет промысловой кооперации (Центропромсовет). В систему государственной промышленности были переданы наиболее крупные специализированные предприятия кооперативной промышленности, а в 1960 г. промкооперация была полностью упразднена. Народное хозяйство лишилось существенных объемов производства товаров народного потребления, продукции, требующейся сельскому хозяйству (саней, телег, повозок, сбруи для лошадей, сельхозинвентаря), специфических сельских товаров (домашней и валянной обуви, шуб, полушубков и т. п.). Были потеряны высочайший профессионализм кустарей и ремесленников, складывавшийся и воспитывавшийся поколениями мастеров и их школ; размыты кооперативные навыки ведения хозяйства и управления производством. Госпредприятия стали безраздельными монополистами рынка, что привело к росту цен, вымыванию дешевых товаров и полному их исчезновению. Процесс ликвидации промкооперации выдавался за свидетельство возросшей зрелости советского общества и его близости в продвижении к коммунизму. Незадолго до этого произошло массовое превращение колхозов в совхозы. В 1950-е гг. формой государственной поддержки аграрного сектора стал перевод маломощных колхозов (колхозно-кооперативная собственность) в совхозы (государственное финансирование). Материальное и финансовое положение совхозов было крепче, на их усадьбах за счет государственного финансирования проводилось благоустройство. В отличие от колхозов, совхозы давали рядовому труженику материальную выгоду – гарантированную заработную плату взамен колхозных «палочек» за трудодни или натуральную продукцию. Для бывших колхозников это означало переход в материально обеспеченную группу с общегражданскими правами (денежная оплата труда, получение паспортов). Огосударствление колхозов – перевод нерентабельных или малорентабельных колхозов на государственное финансирование и превращение колхозника в рабочих совхозов – было продолжением политики превращения крестьянина в рабочего сельского производства.

И все-таки представление о том, что кооперация, индивидуальная трудовая деятельность и личное подсобное хозяйство – это формы, не чужеродные социализму, а соответствующие достигнутому уровню его зрелости и входящие в общую систему социалистических отношений собственности, не являлось основным. Главной проблемой оставался вопрос функционирования государственной собственности. Замысел перевода предприятий на полный хозрасчет, самофинансирование, внедрение принципов самоуправления стал поиском ответа на вопрос: как и каким образом попытаться в рамках государственной собственности воспитать подлинно хозяйское отношение к народному добру? Ведь коллектив и работник оказались отчужденными от средств производства, они воспринимали их как ничейную собственность. Чувство хозяина у советских людей трансформировалось в новую форму, и в стране Советов единство социальных ролей труженика и собственника создало советского хозяина с элементами безответственности, который трудился на государственном предприятии. Из двух видов отношений к общественным средствам производства – хозяйское (или социалистическое) и нехозяйское (досоциалистическое) – наибольшее развитие получило последнее в двух своих разновидностях: пассивно-исполнительское и рвачески-воровское отношения. Нехозяйское отношение – это достаточно распространенная форма маскировки самоотчуждения собственника, которое обосновывается различными социально-психологическими, экономическими и политическими причинами. То, что являлось исходным моментом и конечным продуктом капиталистического отчуждения, стало родным и близким в социалистическом производстве.

Справедливости ради отметим, что в любом случае на государственных предприятиях в новых условиях хозяйствования советским трудовым коллективам действительно были предоставлены большие права для совершенствования системы материального стимулирования. Они самостоятельно устанавливали порядок введения новых ставок и окладов, определяли, кому, когда и в какой степени повысить зарплату, как распорядиться премиальным фондом. Новые методы хозяйствования были рассчитаны на дальнейшее развитие бригадного и арендного подряда, а также совершенствование низового хозяйственного расчета. Одновременно с расширением прав предприятий по проведению гибкой и более действенной политики доходов возрастала их роль и ответственность в решении вопросов технического обновления производства и социального развития коллектива. Действовал лишь один «ограничитель»: рост производительности труда должен опережать темпы повышения средней зарплаты. И он давал сбой. Невозможность дать адекватную оценку индивидуально-личностного отношения к работе создавала серьезные затруднения в возможности установить прямую связь между результатами трудовой деятельности и мерой поощрения. Именно поэтому, на наш взгляд, главной причиной неудачных реформ в системе самоуправления государственных предприятий, как в восточноевропейских социалистических республиках, так и в Советском Союзе, стало отсутствие социально справедливой формы оплаты труда. Под этой мерой подразумевается не только номинальная заработная плата, но и социальные блага, авторитет честного труда, возможности деловой карьеры, положение человека в обществе и т. п.

В Советском Союзе взаимоотношения органов государственной власти и трудовых коллективов определялись действенностью, кроме политических и правовых, в том числе и административных механизмов соблюдения общественных интересов в стране. Различные исследования показывали[47], что подавляющее большинство рабочих, инженеров, хозяйственников хотели и могли работать лучше, интенсивнее, качественнее. Анализ реформ в системе самоуправления трудовых коллективов выявил тот факт, что благодаря именно личной заинтересованности намного быстрее обнаруживалась недостаточная обоснованность вводимых новшеств (в данном случае экономических нормативов), их несовершенства и недостатки, а также невыгодность для работников. Стремление ограничить инициативу, предприимчивость и ответственность государственных предприятий многочисленными нормативами, робость в принятии и проведении принципиально новых верных решений оказали пагубное воздействие на интенсификацию общественного производства. Идея самоуправления на предприятиях дискредитировалась несогласованностью интересов коллектива и общества. Но для того, чтобы земля действительно принадлежала крестьянам, а предприятия и организации – тем, кто на них реально трудится, самое широкое развитие должны были получить различные формы собственности непосредственно самих трудовых коллективов (и особенно в виде аренды), кооперативов, крестьянских хозяйств, акционерных товариществ. И они появлялись, и в большинстве своем хорошо себя зарекомендовали. Но социальный стереотип о негативной роли частной собственности в развитии производственных отношений оставался нерушимым. С высоких трибун, в средствах массовой информации, на планерках говорилось, что частная собственность на средства производства порождает несбалансированность, перепроизводство продукции, кризисы. В социалистическом же обществе, где один хозяин, возникновение диспропорций (исключая экстремальные условия, скажем, войну) противоречит самой природе общественной собственности. Если же они и появляются, то за ними стоят «волевые», ненаучные действия, а также ни на чем не основанное стремление перепрыгнуть через закономерные этапы. По сути, боязнь предоставить трудовым коллективам настоящую самостоятельность привела к защите в первую очередь интересов государства в процессе совершенствования хозяйственного механизма, поскольку это являлось главным для утверждения авторитета плановой экономики, для укрепления и развития общественной собственности. Однако очевидным было противопоставление личных и коллективных интересов интересам всего государства и общества. Поэтому обеспечение защиты интересов государства ущемляло трудовые коллективы, которые в силу этого противодействия ослабили, а затем и резко снизили производительность своего труда, принеся в итоге не мнимый, а реальный ущерб государству и обществу.

1.3. Закон о кооперации как социально-правовой механизм

Одни движения имеют высокие социальные цели, другие имеют широкую экономическую основу, только кооперация имеет и то и другое.

Альфред Маршалл

Повышение эффективности использования различных форм социалистической собственности приковало внимание и к развитию кооперативного сектора. Еще один «перестроечный» закон – Закон СССР от 26 мая 1988 г. № 8998-ХІ «О кооперации в СССР» – открыл широкие горизонты для кооперативного движения. Суть этого закона заключалась в реализации идеи В. И. Ленина о кооперации как социалистической форме обобществления труда и о том, что строй цивилизованных кооператоров – это строй социализма. Закон разрешал создание кооперативов во всех сферах общественно полезного труда, в том числе для обслуживания государственных предприятий. На кооператоров распространялась система социального страхования. Каждому гражданину предоставлялось право вступать и выходить из кооператива, а кооперативам – право вступать в объединения и выходить из них, исходя из заключаемых с покупателями и поставщиками договоров, самостоятельно разрабатывать свои планы, определять цены. Для формирования кооперативов не требовалось решения местных органов власти. Желание группы людей объединиться в кооператив внутри предприятия нельзя было отвергнуть немотивированно. Органы управления, которые в результате вмешательства в планирование и другие хозяйственные дела нанесли кооперативу материальный ущерб, обязаны были возместить его[48]. Кооперативы действовали на основе жесткой системы самофинансирования и самоокупаемости. В отличие от государственных предприятий они либо сразу приобретали соответствующую собственность (используя собственные сбережения и банковские кредиты), либо брали ее в аренду с постепенным выкупом. Начали создаваться производственные кооперативы различного профиля – от оказания услуг населению (вплоть до создания кооперативных детских объединений[49]) до разработки и внедрения самых современных достижений науки и техники.

Закон о кооперации провозгласил равенство кооперативных и государственных предприятий. Это положение означало принципиально новую теоретическую формулу, которой не было на протяжении десятков лет. Для «страны победившего социализма» это было революцией в сознании. Советское мировоззрение, идеология, народнохозяйственные решения упирались в постулат, трактовавший государственную собственность как последовательно социалистическую, а кооперативную – как переходную, следовательно, полусоциалистическую. В начале 1920-х гг., в условиях экономической разрухи и серьезного политического кризиса, когда надежды на мировую социалистическую революцию и помощь западноевропейского пролетариата становились все более и более призрачными, В. И. Ленину с большим трудом удалось убедить партию и своих сподвижников встать на путь новой экономической политики. Для восстановления народного хозяйства были применены рыночные механизмы, использованы различные формы собственности, привлечен иностранный капитал в форме концессий, проведена денежная реформа (1922–1924 гг.), в результате которой рубль стал конвертируемой валютой. Тем самым по масштабу преобразований, глубине революционных изменений существовавшей социально-экономической системы и по долговременным последствиям «перестроечная» реформа может быть поставлена на одну ступень с таким крупнейшим преобразованием в советской системе управления, каким был НЭП. Поскольку политическая ситуация, масштабы экономики и социальная структура общества в 1920-е и 1980-е гг. были иными, то именно величина намерений, сложность задач, необходимость глубоких перемен в сознании людей в середине 1980-х гг. позволяла реформаторам проводить аналогию перестройки с НЭПом[50].

Так как в Советском Союзе кооперация и индивидуальная трудовая деятельность считались неорганизованными и полулегальными формами применения труда, то использование кооперативов в экономике представлялось как латание дыр; там, где государство было не в состоянии обеспечить решение каких-либо вопросов, его (государство) «подпирали» кооперацией или индивидуальным трудом. Пример тому – развитие кооперации в сфере бытового обслуживания, торговли и общепита. Поэтому с принятием Закона о кооперации основной проблемой стал вопрос о том, как на практике обеспечить равенство кооперативов и государственных предприятий. Одно дело представлять кооперацию как временную, дополнительную, неперспективную форму, с которой не был связан путь к коммунизму. И совсем иначе стоит работать в совершенно иных условиях, когда кооперацию признали в качестве равноправной составляющей народного хозяйства в политических документах, материалах съезда партии, съезда колхозников. При созданных условиях у советских граждан должно было вырабатываться новое отношение к кооперации. И все равно, делая новые шаги в кооперации, население оказывалось в плену социальных стереотипов, унаследованных от «советского» прошлого.

Кооперация вообще находится в ряду таких явлений, которые неоднократно подвергаются переоценке. Дебаты о роли кооперативных предприятий и кооперативного движения в развитии не только отечественной, но и мировой экономики продолжаются и по сей день. Исторической родиной кооперации является Англия. В 1844 г. в небольшом промышленном городке Рочдэйл (англ. Rochdale) группа рабочих ткачей основала первый кооператив (потребительское общество) под названием «справедливые пионеры», начавший претворять на практике учение Роберта Оуэна[51]. Р. Оэун считал, что люди должны объединяться и помогать друг другу с целью облегчения организации своей хозяйственной жизни. Таким образом, в основу кооперации был положен принцип товарищеской взаимопомощи и сотрудничества. В XIX в. первые производственные кооперативы были основаны ремесленниками и крестьянами, которые видели угрозу в конкуренции со стороны быстро растущих капиталистических предприятий. Они надеялись, что с помощью кооперативных объединений смогут достигнуть увеличения выпуска продукции и лучшей организации, более высоких технических и коммерческих знаний работников, чтобы затем утвердиться на рынке. В небольших кооперативах для оперативного руководства коллектив выбирал руководителя предприятия, в то время как по принципиальным вопросам развития обсуждал и принимал решения весь коллектив. В больших кооперативных объединениях избирали коллективное руководство, а из его среды на определенное время – директора. Один или несколько раз в году руководство должно было отчитываться перед собранием членов кооператива за свою деятельность, намечать новые цели. Наряду с кооперативами ремесленников и крестьян возникали и кооперативы рабочих, отчасти под влиянием церкви, но, пожалуй, в большей мере – социалистических идей. Огромное влияние на такие объединения оказали социалисты-утописты. Почти все они видели в товариществах и рабочих ассоциациях основу нового, некапиталистического и гуманного экономического общественного порядка. Некоторые даже пытались создать коллективные предприятия и целые общественные поселения (например, теоретически обоснованные фаланги Шарля Фурье и практически апробированная коммунистическая производительная община «Новая гармония» в Северной Америке Р. Оуэна) на собственные средства, привлечь государство для оказания материальной и политической поддержки своих идей.

В Российской империи кооперативы возникли в 60-х гг. XIX в. после отмены крепостного права, когда страна начала преобразовываться из земледельческой в капиталистическую. Хотя считается, что первым российским потребительским кооперативом стала большая артель, созданная в 1827 г. декабристами в Читинском остроге на договорных началах. Артель распалась в связи с окончанием срока каторги участников декабрьского восстания. Изначально в России кооперативы насаждались дворянством, интеллигенцией и земствами. После 1905 г. кооперация начала развиваться уже «снизу». Так, в стране «стартовал» период массового роста кооперативного движения. Самыми примитивными кооперативными образованиями считались «помочи», которые представляли собой объединения нескольких крестьянских семейств (как правило, пяти) для работы в чужом хозяйстве за угощение, и сырьевые артели, занимавшиеся переработкой сырых продуктов (принадлежавших мелким производителям). В земледелии артели получили известность как «супряги». В связи с бедностью крестьянских хозяйств обычай «спрягаться» завоевал особую популярность: для обработки земли и посева в чужом хозяйстве крестьяне объединяли рабочий скот, инвентарь и собственные силы. Участники «супряги» получали право работать на себя в определенные дни или вознаграждались в зависимости от договора. Земледельческие артели, возникшие в связи с неурожаем и голодом, постигшим Россию в 1891 г., также занимались обработкой земли и посевом, каждая артель состояла из шести хозяев и им выдавалась специальная ссуда лошадьми и семенами. В итоге в конце XIX – начале XX в. кооперация в дореволюционной России была развита достаточно сильно, особенно в деревне. Она охватывала сельскохозяйственное производство, переработку и торговлю конечным продуктом. Россия была поставщиком животного масла, пеньки (грубое прядильное волокно из конопли), овчины и других продуктов, произведенных посредством кооперации. Также существовал целый ряд ассоциаций, которые возглавлял Всероссийский союз кооператоров. В годы Столыпинской реформы произошел значительный рост сельскохозяйственной кооперации. Если на 1 января 1902 г. в России насчитывалось всего 1025 различных сельскохозяйственных кооперативов, то на 1 января 1915 г. их стало 23 700, из них 60,0 % составляли кредитные кооперативы[52].

Теоретические основы кооперации разрабатывались многими видными учеными. Одним из лидеров мировой науки, разрабатывающей проблему кооперативного движения на селе, был советский и российский экономист А. В. Чаянов (1888–1939). Блестящий научный анализ, смелые выводы и прогнозы позволили Чаянову фактически возглавить организационно-производственную школу, признанную впоследствии во всем мире.

Со своими соратниками ученый разрабатывал модели агрокомбинатов, обосновывал оптимальные размеры сельскохозяйственных предприятий, классифицировал возможные формы сельских кооперативов. Его книга «Основные идеи и формы организации крестьянской кооперации» была в числе тех, которые выписал В. И. Ленин для работы над статьей «О кооперации». Даже в далекой Латинской Америке существуют сейчас кооперативные крестьянские общества имени А. В. Чаянова.

В бывшем СССР кооперативное движение связано прежде всего с именем В. И. Ленина и практической реализацией его идей. Если сразу после Великой Октябрьской революции В. И. Ленин связывал модель хозяйственной системы социализма с государственно-монополистическим капитализмом, то в начале 1923 г. взгляды Ленина коренным образом изменились. Действительность подсказала необходимость изменения точки зрения на социализм: «Теперь мы должны сознать и претворить в дело, что в настоящее время тот общественный строй, который мы должны поддерживать сверх обычного, есть строй кооперативный»[53]. Впервые в статье «О кооперации» Ленин применяет термин «кооперативный социализм». Отход от государственной монополистической системы к кооперации свободных товаропроизводителей означал переход к рыночной форме взаимодействия различных видов общественного труда, которые, в свою очередь, группируются по форме их продуктов, конечному назначению их продуктов и функциональному содержанию самих видов труда.

В годы перестройки три чаяновские идеи выделялись как первостепенно актуальные. Это оптимизация решений, приоритет человека и первичного трудового коллектива на селе, развитие кооперации во всех ее формах. При этом создавать кооперативы, управляемые выборными лицами трудящихся (состоящими под ежедневным неусыпным контролем избравших их членов кооператива) представлялось целесообразным там, где само содержание труда, его продукт нуждаются в сохранении экономической самостоятельности, где требуется высокая чуткость к нуждам людей. Позитивным в возрождении кооперации в СССР было то, что она дала толчок для развития инициативы и предприимчивости населения страны. Так, в течение только одного 1988 г. число действующих кооперативов возросло с 13 921 до 77 548 (почти в 6 раз), численность работающих в них (включая совместителей) увеличилась со 155,8 тыс. человек до 1396,5 тыс. человек, а объем реализованной продукции и услуг кооперативами увеличился с 349,7 млн руб. в начале года до 6060,6 млн руб. в конце года, т. е. в 17 раз. К 1 января 1991 г. в СССР функционировало 245,4 тыс. кооперативов, численность работающих (в т. ч. совместителей) составляла 6098,2 тыс. человек, объем реализованной продукции, работ и услуг за 1990 г. достиг 67313,0 млн руб.[54]

На начало 1988 г. в БССР работал 791 кооператив, в котором было занято более восьми тысяч человек, и ими было произведено продукции и оказано услуг на 12,5 млн советских рублей[55]. На 1 января 1990 г. количество число действующих кооперативов составило 5346. Численность работников, включая совместителей, увеличилась до 123 861 человека, а выручка от реализованной продукции – до 891,1 млн руб. Лидирующие позиции по количеству действующих кооперативов были у г. Минска, Витебской и Гомельской области. А вот Брестская область буквально за один год опустилась с 3-го на 7-е место (на 01.01.1989 г. – 323 кооператива, на 01.01.1990 г. – 504), сместив с него на 6-ю позицию другую западную область – Гродненскую (221 и 510 соответственно)[56]. К началу 1992 г. в республике действовало 4,4 тыс. кооперативов и 3,4 тыс. малых предприятий, 155 ассоциаций, 17 концернов, 2 акционерных общества. Было зарегистрировано 283 совместных предприятия (СП) и 25 коммерческих банков, создано 757 фермерских (крестьянских) хозяйств[57]. В 1987 г. в нашей стране появился кооператив, который самым первым начал выпуск обыкновенных… набоек для обуви! Их выпускали большими партиями и продавали по рублю за штуку. Производство моментально начало приносить более чем приличный доход. Это был удачный старт, повлекший за собой череду новых и новых кооперативов, которые стали появляться в Беларуси. Были кооперативы, которые занимались своего рода экзотической по тем временам деятельностью. Например, кооператив «Спутник» был первым в нашей стране брачным агентством. Стали появляться телефонно-справочные службы по вопросам кооперации, соответствующие журналы и газеты, которые рассказывали о деятельности различных кооперативов. В это же время в Москве появился издательский дом «Коммерсант». В БССР же столкнулись с проблемой: открыть подобного рода кооператив не представлялось возможным, так как в республике существовал запрет на оказание образовательных и информационных услуг частными структурами. Также чтобы зарегистрировать кооператив, нужно было собрать 42 (!) «бумажки»[58].

Кроме привычного производства товаров народного потребления, бытового обслуживания населения и торговли кооперативные предприятия осваивали новые для себя виды деятельности. Появились научно-исследовательские и проектно-конструкторские кооперативы, занимавшиеся разработкой программных средств и оказанием информационных услуг. Таких предприятий в Белорусской ССР в 1989 г. насчитывалось 370, и по количеству они занимали 5-ю строчку. Выпуск продукции производственно-технического назначения осуществляли 220 кооперативных предприятий. Сельскохозяйственные услуги (откорм скота и птицы, выращивание овощей, цветов и т. п.) оказывали 134 кооператива. Жилищная проблема продолжала способствовать развитию строительной отрасли. Количество строительных (кроме отнесенных к бытовому обслуживанию) и проектно-изыскательских по обслуживанию строительства кооперативов на 01.01.1990 г. составило 1493[59].

Специалисты отмечали, что пока именно в области кооперации достигался наибольший прорыв в развитии товарно-денежных отношений и хозяйственной самостоятельности непосредственных производителей. Своего рода индикатором оценок самой концепции хозяйственной реформы, основанной на переходе к рыночным методам управления, рассматривалось отношение общества к кооперативному движению. На волне гласности и перестройки опросы общественного мнения советских граждан проводились достаточно оперативно, но в то время большие массивы информации очень долго обрабатывались и результаты исследований публиковались с запозданием. Позже проблемы уже скорее экономического характера не позволили «развернуться» исследователям. Но даже небольшое количество научных публикаций тех лет помогает спустя почти четверть века проанализировать отношение общественности к возрождению кооперативного движения.

В 1992 г. Институт социологии АН СССР представил результаты первой серии опросов панельного исследования, начатого институтом в 1989 г. Планировалось изучить динамику позиций населения относительно городских производственных кооперативов и тех, кто в них работает, а также анализ самооценок кооператорами своей работы и мотивов деятельности[60]. Отношение к новому социально-экономическому явлению выяснялось с помощью косвенных вопросов: например, потребительское поведение по отношению к кооперативной продукции показывала частота обращения в кооперативы, причины обращения и т. п. Итак, общие результаты этого опроса свидетельствовали о неоднозначном отношении населения кооперативам. В то же время та часть населения, которая всегда отличалась более высокой социальной активностью и чаще выступала в роли лидеров общественного мнения (ее социально-демографические характеристики – пол мужской, образование высшее, возраст 45–50 лет), оказалась более лояльной по отношению к кооперативам, чем население в целом.

Согласно данным этого опроса, регулярно пользовались определенными видами продукции и услуг кооперативов 14,4 % опрошенных, от случая к случаю – 36,7 %, никогда не пользовались кооперативной продукцией – 40,8 %. Тех, кто не пользовался услугами кооператоров «по принципиальным соображениям», среди опрошенных было немного (5,8 %). Это в основном люди старше 50 лет, при этом женщин среди них гораздо больше, чем мужчин. Положительных ответов на вопрос о том, способствуют ли кооперативы насыщению рынка товарами и услугами, в целом оказалось чуть больше, чем отрицательных (38,3 % против 34,9 % соответственно), с сильным разбросом по городам: в Таллинне – 45,4 и 29,8 % соответственно; Минске – 44,1 и 26,8 % соответственно, а в Москве и Тбилиси – по 25 % и около 40 % соответственно. Значительная часть опрошенных считали, что деятельность кооперативов вела к усилению дефицита (66,2 %).

Как видим, среднестатистический минчанин в своем отношении к кооперативам напоминал жителя Таллинна и был совсем не похож на москвича. Конечно, славяне (русские, украинцы, поляки) ближе к белорусам по ментальности, культуре, традициям, но с прибалтийскими народами у нас тоже есть общее культурное прошлое – Великое Княжество Литовское (вторая половина XIII–XVIII вв.). «Распространение влияния Речи Посполитой на земли восточных славян вело к специфической этнической окраске социальных и конфессиональных отношений»[61]. С другой стороны, как отмечают сами белорусские социологи, массовому сознанию белорусского населения свойственна противоречивость и даже парадоксальность, которая заключается в соединении типичных ценностей и норм социализма с существенно отличными нормами и представлениями рыночного демократического общества[62].

В качестве причин, по которым люди избегали обращаться к услугам кооператоров, назывались в основном высокие цены, низкое качество либо отсутствие гарантии качества. При нормальном функционировании рынка такие условия привели бы к разорению производителя. Однако этого не происходило по причине практически полного отсутствия конкуренции со стороны государственных предприятий, которые, получив определенную самостоятельность, практически сразу начали «сворачивать» производство товаров и услуг, цены на которые не гарантировали рентабельности. Эту нишу занимали кооператоры, имевшие больше возможностей поднимать цены в соответствии со спросом. В итоге у населения складывалось впечатление, что в росте цен виноваты исключительно кооператоры.

Число людей, считавших, что государство должно оказывать кооператорам поддержку, превышало число сторонников противоположного мнения в 4, а в некоторых опрошенных регионах – в 7 раз. Одна треть респондентов (33,6 %) была согласна с утверждением, что кооперативам нужно «просто не мешать работать». Это суждение сочеталось во многих ответах с утверждением, что контроль деятельности кооперативов со стороны государства должен быть только усилен. Сила контроля во времена существования СССР была настолько велика, что, являясь неотъемлемой частью жизни советского населения, он не ассоциировался с созданием помех и трудностей в жизни и работе, а представлялся эффективным механизмом поддержания общественного порядка и контролирования девиантного поведения.

Действительно, в условиях усиления народовластия, расширения хозяйственной самостоятельности предприятий и их трудовых коллективов, внедрения хозрасчета и самофинансирования, небывалого всплеска гласности работниками комитетов народного контроля отмечался правовой нигилизм населения, неуважение к законам (пусть не всегда совершенным и подлежащим уточнению) и правовым нормам, даже к Уголовному кодексу[63]. Предполагалось, что хозяйственная самостоятельность, непосредственная зависимость доходов от результатов труда, усиление чувства хозяина у каждого работника и многое другое должны были вызвать новые прогрессивные явления, в первую очередь – повышение производительности труда, качества продукции, ее конкурентоспособности, укрепление трудовой, технологической и исполнительской дисциплины и т. д. Но социальные ожидания оказались слишком оптимистичными.

В конце 1980-х гг. прогнозировалось, что с расширением числа кооперативов и возможности работы в них доля людей, удовлетворенных открывающимися с развитием кооперации перспективами, будет расти. Однако результаты опроса показали, что при всей своей заманчивости по материальному вознаграждению и по возможности для самореализации работа в кооперативе оставалась в массовом сознании малопрестижной. На вопрос «Хотели бы вы сами стать кооператором?» в большинстве регионов как раз та группа, которая наиболее благожелательно относилась к кооператорам (лица с высшим образованием) продемонстрировала наименьшую готовность пополнить ряды кооператоров. А вот группы, настроенные более резко, проявили больше желания заняться кооперативной работой. Всего же в кооперативах хотели бы работать 31,2 % опрошенных, ответили отрицательно 41,7 %. На вопрос, близкий предыдущему, – «Хотели бы вы, чтобы ваши дети стали кооператорами?» – ситуация резко меняется: желающих почти втрое меньше, чем нежелающих (7 % и 20,6 % соответственно). То есть, работа в кооперативе считалась непрестижной.

В связи с этим интересно представление самих респондентов во второй половине 1980-х гг. о том, что такое кооперативное движение и кто такой кооператор. Очевидно, авторам опроса сложно было предложить конкретные характеристики, поэтому вопросы были открытыми и ответы, соответственно, носили оценочный характер. В итоге «социальный» портрет кооператора получился следующим.

Отрицательные характеристики:

Это элемент капитализма.

Мошенник, кулак, делец около перестройки.

Продавец, комбинатор.

Капиталист, бизнесмен.

Человек, который пускает деньги в оборот, чтобы набить свои карманы.

Советский миллионер.

Положительные характеристики:

Человек, который желает работать, зарабатывать и жить по-человечески, который из мусора и отходов делает нужные вещи для рабочего народа.

Работник, желающий выполнять квалифицированный труд и умеющий делать это.

Человек, который хочет честно зарабатывать деньги, чего, к сожалению, нельзя сделать в государственном секторе.

Энергичный и умный человек, у которого есть надежда, что честным трудом можно обогатиться.

Желающий решать свои проблемы, не надеясь на то, что это может сделать государство.

По выборке в целом число положительных характеристик заметно превышало число отрицательных. «Социальный» портрет кооперации тоже вышел биполярным: «кооперация – это выжимание денег и соков из народа! безумие государства, дополнительная язва на теле рабочего класса» / «форма будущего развития производственных отношений, прогрессивный метод экономики, доказывающий, что Госплан у нас совсем не работает, надежда на оздоровление экономики, норма для нормальных цивилизованных стран, этап, имеющий главной целью научить советских людей работать по совести». Кроме того, респондентам был задан вопрос: «Как, по-вашему, относится к кооперативам большинство населения?», на который 50,1 % ответили «большинство осуждает» и лишь 15,5 % – «большинство поддерживает». Поскольку среди самих респондентов доля «благожелательных» была гораздо выше, то такой ответ вряд ли можно объяснить «проекцией» собственных отношений. Скорее всего, представление о «настроениях большинства» во многом почерпнуто именно из прессы.

Авторы статьи обращают внимание, на то, что одни и те же понятия «бизнесмен», «предприниматель» фигурировали и в положительных, и в отрицательных ответах. Кроме того, словарь ответов на открытые вопросы, особенно отрицательные, очень сильно совпадал с лексиконом выступлений в печати. Особенно «отличилась» (по мнению организаторов опроса. – И. А) авторитетная газета «Правда», публикации которой как будто целенаправленно реанимировали стереотипы мышления советских людей, с которыми должна была покончить перестройка. Если советскому человеку собирались привить «чувство хозяина», «предприимчивость», то в статьях газеты «Правда» слова «новые хозяева» и «коммерсанты» без кавычек использованы в негативном контексте, по отношению к кооперативам употреблялось выражение «насос по откачке денег»[64]. Авторы делают вывод о том, что на формирование определенного образа кооператоров очень большое влияние оказывали СМИ. И чем авторитетнее было издание, тем сильнее было его не всегда «компетентное» мнение. Ознакомившись с содержанием статьи «Легко иметь златые горы, или За что в Ленинграде не любят кооператоров», считаем необходимым уточнить, по какой причине и в каком именно контексте были использованы вышеперечисленные «коммерсанты», «кооператоры» и т. д. Во-первых, в приведенной в качестве примера статье ленинградских журналистов, которая якобы способствует созданию из кооператоров «образа врага», речь идет о происходивших негативных тенденциях в кооперации. Это касалось спекуляции на иностранных торговых ярлыках. Юристы и торговые инспекторы правильно отмечали, что это явление – не «детская болезнь», а стремление уйти от ответственности за качество, «откреститься» от претензий покупателей. Действительно, к кому пойдешь с претензией, если на обновках значатся «Adidas», «Montana», «Vermont»? Изголодавшиеся по импорту потребители платили деньги за «фирму». Как тут не вспомнить Эллочку-людоедку из сатирического романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» с ее героическими попытками выдать собачью шкуру за мех мексиканского тушкана. Во-вторых, «насосами по откачке денег» были названы не сами кооперативы, а механизмы взаимодействия новых бизнесменов с предприятиями. Ведь заводы расплачивались с кооперативами безналичными, а те немедленно начинали переводить их в денежные знаки. Ленинградские авторы подытоживают, что кооперативное движение в их городе развивалось по типичному для многих советских городов сценарию. Градоначальники верили в ее возможности, поощряли, поддерживали и, одновременно, делали отчеты о темпах «сплошной кооперации». Первый серьезный анализ показал, что засилье спекуляции, «клозетно-шашлычных» товариществ, хотя их было и меньшинство, сильно подорвало веру населения в возможности цивилизованных предпринимателей. Когда пришла пора платить по векселям доверия, многие из них ничего, кроме «мексиканских тушканов», не могли предъявить. Сама жизнь показала, что малопривлекательный образ кооперации создали сами кооператоры, вернее, те, кто занялся лже-кооперацией. В итоге попытки государства в дефицитной экономике заштопать «тришкин кафтан» кооперативной иглой, направляемой из центра, успеха не имели.

Одновременно в газете «Известия» от 2 сентября 1989 г. Всесоюзный центр изучения общественного мнения при ВЦСПС в Госкомтруде СССР (сегодня это Всероссийский центр изучения общественного мнения, ВЦИОМ) представил более оптимистичные результаты[65]. Так, среди городского населения сторонников кооперации было в полтора раза больше, чем противников. И еще значительна группа людей, которые относились к ней скорее положительно, чем отрицательно. Наконец, более трети опрошенных сами готовы были вступить в ряды кооператоров. Участники опроса высказывались за то, чтобы направить развитие кооперации в те отрасли, в которых несостоятельность государственного сектора проявилась с очевидной для всех определенностью, – сельскохозяйственное производство, строительство, бытовое обслуживание, переработка вторичного сырья, производство товаров народного потребления. Стойкое негативное отношение сохранялось только к кооперативам в торговле, общественном питании, издательской деятельности, здравоохранении и образовании. По мнению социологов, значительную роль в формировании такого отношения играло то, что население было плохо проинформировано о характере предлагаемых услуг, ценах и формах обслуживания.

«Социальный» портрет кооператора 1990-х годов со слов самих кооператоров вырисовался следующий[66]. Это мужчина 30–40 лет с высшим образованием, в прошлом занимавший руководящую должность: начальниками цехов, отделов, предприятий до перехода в кооперативы работали 40 % опрошенных, немногим меньше рядовых ИТР – 33,9 %. Рабочих среди опрошенных председателей кооперативов оказалось всего 8,5 %. Другие социальные группы – военнослужащие, пенсионеры, домохозяйки, студенты – играли в кооперативном движении значительно меньшую роль, – суммарно они составили менее 10 % массива. Чуть больше четверти опрошенных оказались членами КПСС или кандидатами в члены КПСС. Наиболее частый доход у учредителей кооперативов – 252–500 руб. в месяц, т. е. примерно от одной до двух среднестатистических зарплат трудящихся в то время. Самой существенной причиной, побудившей людей стать кооператорами, оказалась возможность реализовать свой творческий потенциал, предприимчивость, деловитость, способности: 57,6 % опрошенных поставили этот мотив на первое место, еще 26,7 % – на второе. Высокая заработная плата как важный мотив фигурировала реже – 20,4 % на первом месте и 30,9 % – на втором. Примерно по 1/3 опрошенных поставили на первое и второе место возможность освободиться от «административно-бюрократического гнета» на прежней работе. Особенно важным этот мотив оказался для лиц со средним образованием (почти исключительно рабочих) и для руководителей разного уровня. На вопрос: «Сбылись ли Ваши ожидания?» утвердительно ответили от 1/4 до 1/3 респондентов, немногим более половины – «не совсем», разочарованных оказалось немного. Возможно, значительная доля «не совсем удовлетворенных» объяснялась объективным несоответствием надежд и реальности и ростом социальных ожиданий в ходе работы. Только 14,0 % опрошенных согласились бы вернуться на работу в государственный сектор на ту же зарплату, какую они получали в кооперативе, 47,1 % определенно заявили, что не приняли бы подобного приглашения. Еще меньше кооператоров готовы были бы вернуться в госсектор на «руководящую должность». Усиление поддержки со стороны населения предвидели 38 % кооператоров, снижение – 9 % (для населения в целом – 15,5 и 50,1 % соответственно). 54 % опрошенных кооператоров считали, что кооперативы будут развиваться во всех сферах, и лишь 12,6 % ожидали, что кооперативы «прикроют». Почти 85 % ответивших сказали, что работа кооперативов способствует насыщению рынка товарами народного потребления и услугами в их городе, 3/4 положительно оценивали эту роль кооперативов в своей республике (население в целом – 38,1 %).

Изучение кооперации «изнутри» помогает нам сегодня, спустя несколько десятилетий, давать достаточно объективную оценку действиям представителей первой волны тех, кого мы сегодня называем «предпринимателями». Приведенные социологические данные опровергали утверждение о том, что в кооперативы шли «обленившаяся молодежь, стремившаяся к легкой жизни», «бездельники» и «спекулянты». Конечно, высшее образование или работа на ответственной должности сами по себе не являются свидетельством творческой одаренности, интеллекта и высоких моральных качеств. Тем не менее в среднем интеллектуальный уровень и склонность к систематическому труду у таких людей выше; любители легкой наживы не склонны тратить много лет на получение высшего образования. Впечатляет доля руководителей производства и инженерно-технических работников среди организаторов кооперативов. Действительно, кооперативы изначально представлялись как дополнение к соответствующим отраслям государственного предприятия, значит, ими должны были руководить начальники отделов, цехов и т. д. В желании людей уйти в кооперативы просматривались два основных мотива – стремление к самореализации и раскрепощению и стремление повысить свое благосостояние. Никакие преимущества госпредприятий – ни высокие оклады, ни загранкомандировки, свободный график – не превысили в глазах кооператоров главного достоинства их работы – свободно принимать решения и отвечать за них, свободу от сковывающих инициативу правил и подчиненности. Именно такое положение дел развенчивает стереотипы об ИТР как о работниках инертных, в которых убита инициатива и предприимчивость. Своей роли в экономической жизни, перспективам развития кооперативного движения, отношению населения к кооператорам сами кооператоры давали оптимистичные оценки. Наиболее скептически оценивала заслуги кооператоров в производстве и оказании услуг «золотая молодежь» в возрасте до 25 лет. Зато возрастные группы старше 45 лет определили вклад кооперативов выше, чем массив в целом. Возможно, людям старшего возраста важнее было отождествлять себя с общественно полезной деятельностью.

Конечно, с целью извлечь полезные уроки советские экономисты изучали опыт других социалистических стран, в частности Венгрии. Там кооперативное движение прошло четыре этапа. На первом этапе (конец 1940-х – 1950-е гг.) угроза возрождения капитализма определила отношение к мелкотоварному производству как к необходимому и неизбежному «злу», против которого принимаются суровые административные меры и экономический нажим. Результат – резкое сокращение численности мелких товаропроизводителей, дефицит потребительских благ и услуг. падение жизненного уровня. На втором этапе (начало 1960-х – середина 1970-х гг.) постепенно создавались предпосылки для мелкотоварного производства, основанного на индивидуальном труде. Однако «добро», полученное в 1959 г. на июньской Конференции Венгерской социалистической рабочей партии (ВСРП), не нашло поддержки среди руководителей среднего и нижнего звена. Сказывались идеологические стереотипы. Это время пассивного отношения к кооперативной и индивидуально-трудовой деятельности, когда от их услуг в принципе не отказывались, но и серьезных шагов не предпринималось. Третий этап (вторая половина 1970-х – начало 1980-х гг.) характеризовался разнообразием форм общественных отношений, идеологической переориентацией и преодолением взглядов на кооперацию как «угрозу социализму». К этому времени широко распространились нелегальные и полулегальные формы удовлетворения потребностей населения. Они достигли 40,0 % платных услуг, оказываемых государственными учреждениями. И венгерское руководство взяло курс на активную легализацию ИТД. Четвертый этап – начало 1980-х гг. Из документов XII и XIII Съездов ВСРП исчезает упоминание о частной форме собственности, приобретенной своим трудом. Меняется характер выдачи разрешений. До 1 января 1982 г. это делалось по усмотрению местных органов власти, теперь они обязаны выдавать такое разрешение любому желающему. Занятие кооперативной или индивидуальной трудовой деятельностью становится гражданским правом каждого. Целесообразность развития того или иного вида деятельности устанавливает только потребитель, нормой экономической жизни являются конкуренция и предприимчивость. Больше внимания стало уделяться технико-технологическому оснащению кооперативной деятельности и ИТД. Изменилось и общественное мнение: подавляющая часть населения Венгрии стала позитивно относиться к предпринимательской активности[67]. Хотя в конце 1980-х гг. общеэкономическая ситуация в стране была сложной, инфляция достигла колоссальных размеров. Поэтому цены на продукцию и услуги кооперативов в Венгрии оставались высокими.

В венгерском опыте обратим внимание на следующий момент. Из официальных документов исчезло упоминание о частной форме собственности, приобретенной своим трудом. Но и наемный труд не запрещался. Это называлось интеграцией мелкотоварного производства с социалистическим. Однако в результате действия многочисленных экономических рычагов (существование высокого специального налога, лишение многих льгот из-за наемной силы, более строгая система социального обеспечения), а также в силу мелкоремесленного характера производства, в 1983 г. 89,0 % ремесленников вовсе не нанимали рабочих и лишь 4,0 % имели более одного помощника. В среднем на четырех ремесленников в 1983 г. приходился один наемный рабочий. То есть, необходимо было всячески показать, что имелось дело в основном не с частной, а индивидуально-трудовой деятельностью. Тогда предпринимательская активность, вписываясь в советскую идеологию, получала народное одобрение.

Похожая ситуация сложилась и в Советском Союзе, где кооперативы воспринимались неоднозначно. Во-первых, уж очень глубоко укоренилась в советских гражданах психология подозрительного отношения к предприимчивым деловым людям. Роль целенаправленного формирования в народе неприязни к кооперативам с опорой на «антиценности», которые десятилетиями внушались советскому человеку – категорическое осуждение понятий «коммерсант», «предприимчивость», «хозяин» и т. п. – была очень велика. Во-вторых, сказывался негативный первый опыт, который показал, что под видом кооперативов чаще выступали «ловкачи», наживавшиеся на перепродаже товаров и продуктов, приобретенных в эпоху дефицита в магазинах или «из-под прилавка». Например, в канун Нового года, в ряде городов скупались стеариновые свечи, которые затем продавались в десятки раз дороже. Данное явление, а именно спекуляция, отождествлялось у большинства населения с кооперативным движением, что вызывало негативное отношение к кооператорам. И хотя результаты социологических опросов в целом не подтверждали представления о неприятии кооперации населением страны, тем не менее через СМИ народу внушали, что он кооперацию не принимает. Сам по себе эффект подобной пропаганды не мог быть долгосрочным, но если бы и дальше, уже ссылаясь на «глас народа», удалось еще больше ограничить свободу кооперативного движения, поставить его под власть госчиновников, мафии, «взвинтить» цены на кооппродукцию, то сдвиг общественного мнения был бы не минуем. Во всяком случае, в сравнительно менее образованной части общества. Тогда бы общественное осуждение неизбежно перекинулось бы на новые методы хозяйствования, что привело бы к крайне болезненному удару по перестройке в целом. Проводимые в Советском Союзе социологические исследования показывали, что кооперативное движение способствовало формированию нового слоя, не противопоставляющего себя обществу, в котором развивались ценности хозяина, человека, готового напряженно трудиться, рисковать, нести ответственность за свои решения. Кооператоры времен перестройки – это представители наиболее образованной и самостоятельной части общества, со стажем на руководящей работе, не желавшие сотрудничать с административной системой. Они знали себе цену, предполагали у себя немалые возможности и стремились их реализовать. Им хотелось иметь собственное дело, полезное не только для себя, но и для общества.

Почему же в Советском Союзе кооперация так и не получила должного развития, угаснув с остатками НЭПа в 1930-е гг. и скукожившись в 1990-е гг.? Такая ситуация объяснялась и тем, что, во-первых, значительная часть кооперативов действительно работала не на потребительский рынок, а на государственные предприятия («директорские кооперативы»). Кроме гарантированного снабжения сырьем и оборудованием этому способствовали и существовавшие нормативные акты, побуждавшие, а иногда и прямо требовавшие создавать кооперативы именно при предприятиях. Во-вторых, существовавший у предприятий избыток безналичных денег, от которых они были рады избавиться через дополнительную (кооперативную) продукцию. Эти два обстоятельства реально отрывали кооперативы от потребительского рынка. Кроме того, рост дефицита товаров повседневного спроса совпал с оживлением работы кооперативов. В том числе и этот момент облегчил создание «образа врага». В-третьих, ценности нового предпринимательского слоя противостояли удобному для начальства конгломерату из потерявших реальное содержание идеологических штампов и развивающегося под их прикрытием иждивенческого сознания. Разумеется, такими людьми легче управлять прежними методами. А людьми с ценностями свободного и ответственного производителя подобным образом управлять сложно. В этом и заключалась основная опасность «нового социального слоя» под названием «предприниматель». В-четвертых, факторы идеологического характера продолжали оказывать (и до сих пор это делают) большое влияние на формирование общественного мнения по отношению к кооперативным предприятиям и кооперативному движению, их роли в развитии отечественной экономики. Истоки идеологической заморозки идей кооперации следует искать в 1920-х гг. Работу В. И. Ленина «О кооперации», написанную 4–6 января 1923 г., его приемники опубликовали только в конце мая. В этой статье Ленин, критиковавший до Октябрьской революции ограниченность «кооперативного социализма», представил разработки положения о социализме как обществе «цивилизованных кооператоров». А перед этим в партийные организации на местах было разослано письмо Политбюро о том, как надо относиться к ленинскому наследию конца 1922 – начала 1923 г. В письме утверждалось, что статья «О кооперации» написана больным человеком, и лишь тогда она была опубликована незначительным тиражом. Так, неприятие кооперации как особой формы организации труда стало результатом в том числе и незнания ее истинной сути.

В бывших республиках Советского Союза кооперация сопровождалась негативными явлениями, как экономического, так и социального характера (о них мы уже писали выше), что также отрицательно повлияло на ее «имидж». Легализацию кооперации и ИТД в СССР представляли как движение от неорганизованных и полулегальных форм применения труда к современным, культурным, включенным в единую систему организации. Данное решение рассматривалось как смелый и решительный шаг вперед, однако оно имело преходящий характер. Кооперация так и не была реабилитирована как постоянная форма хозяйственных отношений. Введение в перестроечную экономику рыночных, в том числе и кооперативных элементов продолжало носить вынужденный характер, а сохранение административно-командных – принципиальный и стратегический. Сами кооператоры и представители органов власти, регулировавшие кооперативную деятельность, главным препятствием на пути развития кооперативного движения считали не неприязнь населения, а саму экономическую систему, отторгавшую независимое предпринимательство. Видя в государственном принуждении к труду более совершенную форму организации труда, чем кооперация, противники кооперации ставили трудовую повинность, политическое принуждение к труду выше, чем экономические методы стимулирования производственной деятельности. Однако кооперация как форма организации труда и управления производством наиболее соответствует психологии хозяйственного творчества, социальным потребностям человека. Вывод напрашивается один – под воздействием именно «перестроечной» государственной политики складывалось неприятие населением кооперативов. Ведь развитие кооперативного движения привело к расшатыванию советской системы ценообразования, централизованного материально-технического снабжения и т. п. Кроме того, между государственным хозяйством и кооперацией возникла конкуренция за трудовые ресурсы, в которой кооперация выигрывала. В Беларуси «закат» советского кооперативного движения ознаменовал переход к новым формам и способам экономической реализации частной хозяйственной инициативы вместе с обретением республикой независимости.