Пацаны
В палате нас было десять человек. Вернее – девять. Вовочку мы не считали. Вовочка не говорил. Он не мог ничего, только кушал и какал. Просыпались мы часто от его крика. Он, как всегда, хотел есть. Есть он мог много, сколько дадут. Давали как всем, но ему не хватало, и он кричал. Двенадцатилетний младенец.
Еще были я и Василек. Васильку было на вид лет двадцать. У него были парализованы ноги. Здоров он был как бык. Вернее, как многие умственно отсталые люди. Как-то раз он ухватил за ногу дразнившую его нянечку, – она не смогла вырваться, и на ноге у нее еще долго не заживал синяк. Нянечки дразнили его, безобидного бугая, шлепали по спине походя или говорили что-нибудь сальное, а он потом шумно дрочил всю ночь, давая повод для новых шуточек. Впрочем, относились они к нему хорошо, двойную порцию накладывали всегда.
Я – девятилетний мальчик. Представьте себе парализованного человечка. Он лежит локтями на полу и раскачивается из стороны в сторону. Он что-то делает, но вы еще не понимаете что. Он ползет. Ползал я быстро, за полчаса мог проползти метров триста, если бы не уставал. Но через каждые десять-пятнадцать метров приходилось отдыхать. Но я мог ползать! Ползать в палате могли только я и Василек – это и отличало нас от остальных.
Их было семеро. Всех имен не помню. Да и не полагалось мне знать их имена. Только Сашка Поддубный мог сидеть, и по утрам нянечки сажали его на пол перед низеньким столиком. Остальные лежали на кроватях круглые сутки. Их называли «пацаны». Уважение к ним в детдоме было абсолютное, даже пахан детдома приходил к ним советоваться. Только у нас в комнате стоял телевизор, и мы могли смотреть его, когда захотим.
Я в эту палату попал случайно. Когда меня привезли, как раз один пацан умер. Это была несчастливая койка номер три. До меня на ней спали трое, и все умерли. Никто не хотел ее занимать, а я был новенький. Потом меня хотели перевести в другую палату, но Сашка Поддубный попросил, и меня оставили. Это отдельная история.
Как-то Сашка захотел в туалет, а Василька не было в комнате.
У меня был выбор: ползти за нянечкой или попробовать помочь ему самостоятельно. Я взял резинку его шаровар в зубы, оттянул, пододвинул горшок, и он пописал. Теперь, по негласному закону детдома, я мог тоже его попросить о чем-нибудь. Набравшись наглости, я попросил его дать почитать одну из его книг. Книг у него было много. Он постоянно что-то читал или переводил с немецкого.
– Возьми «Три мушкетера».
– «Три мушкетера» я уже читал, и она детская, дай «Солярис».
– Ты ничего в ней не поймешь.
– Пойму.
– Ты упрямый, это хорошо. Возьми «Солярис», потом расскажешь, что понял.
Я прочел «Солярис» за воскресенье. Когда Саша спросил меня, что я понял из книги, я ответил: главному герою незачем было лететь, ведь с женщиной надо было разбираться раньше и на Земле. Саша сказал, что я еще маленький и ничего не понимаю. Но книги с тех пор стал мне давать. В общем, мне повезло. Пацаны относились ко мне хорошо.
К нам пришли шефы. Шефами у нас были студенты из пединститута.
Нас собрали в актовом зале, шефы попели нам песенки и ушли. Вернее, ушли не все. По плану шефской помощи, студенты должны были проводить с нами какие-то мероприятия, помогать делать уроки и так далее. Но большинство смотрели на нас как на прокаженных. Это выражение «как на прокаженных» я вычитал потом, и оно мне очень понравилось. А как еще можно передать выпученные глаза и плохо скрываемое отвращение?
Но некоторые приходили. Как ни странно, это были студентки, звезд с неба не хватавшие. Природная доброта и жалость, а может быть, любопытство приводили их к нам снова и снова.
Одна такая девочка зашла и к нам.
– Мальчики, вам чем-нибудь помочь?
– Чифир будешь пить?
– Что?
– Чай крепкий.
– Буду.
– Тогда достань у меня из-под матраца кипятильник, банку из тумбочки, сходи за водой и заряди все это под кроватью.
Это говорил Вовка Москва. Кличка такая у него была: «Москва». Почему – не знаю.
Эта студентка была у нас несколько раз, пацаны угощали ее шоколадными конфетами, травили анекдоты. С ней было хорошо и весело.
Как-то раз она задержалась у нас, и ей было пора идти. Отпускать ее никому, конечно, не хотелось.
– Мальчики, ну мне надо еще физику делать и математику, а списать сразу не дадут.
– Ты на каком курсе?
– На втором.
– Учебник с собой?
– В сумке.
– Доставай, читай задание.
А это говорил Генка с угловой койки.
Достала, села читать.
– Но я тут ничего не понимаю.
– Я тоже. Я только год вышку учу. Читай вслух.
– А формулы?
– И формулы читай.
Она читала свой учебник, мы радовались, что она еще не уходит, и не сомневались, что Генка решит все ее задачи.
Она читала долго, а потом Генка велел ей сесть за стол и писать.
– Но ты же не видишь, что я пишу!
– Но ты видишь?
– Вижу.
– Ну и пиши.
Он продиктовал ей решения всех ее задач и замолчал.
– А можно я с ответом сверю? Тут у меня ответы выписаны.
– Сверяй.
– Все сошлось! Но как ты это? Не глядя в тетрадку. Ты ведь такой маленький!
Генка весил килограмм десять. Кроме того, что он не мог ходить, у него что-то еще было с щитовидкой, он не рос. Обычно его накрывали до подбородка одеялом, и из-под одеяла выглядывало личико восьмилетнего мальчика. Впрочем, это было и к лучшему. Его иногда выносили на улицу. Мы с Васильком могли выползать на асфальт сами, а остальные улицы не видели.
– Мне восемнадцать. Я такой же маленький, как и ты.
– Ой, мальчики (она называла их «мальчики», больше их так никто не называл). А я думала, вы еще в школе учитесь.
– Официально учимся. Второгодники. А некоторые по два года в одном классе сидели. Это просто у нас директор детдома добрый. Не хочет нас в дом престарелых отвозить. Там за нами ухаживать будет некому, и мы умрем.
– А чего же вы в институт не поступите? Вы же там отличниками были бы.
– В институт только ходячих берут.
Она быстро-быстро засобиралась и ушла. Я выполз в коридор. Шел дождь, и я хотел поползти к выходу.
Было прохладно – поздняя осень или ранняя весна. Входные двери не закрывали, и я любил подползать к самому выходу, смотреть на дождь. Редкие капли дождя попадали внутрь, падали на меня. Было хорошо и грустно.
Но в тот раз мое место у двери было занято. Тяжело опираясь на косяк, стояла та самая студентка и жадно, взатяг, курила. И плакала. Я не помню, в чем она была одета. Помню только туфли на каблуках. Она была очень красивая. Мне показалось, что такой красивой девушки я никогда больше не увижу. Она курила и плакала. Потом докурила и пошла под дождь. Без плаща и зонтика.
Больше она к нам не приходила.
Приехала комиссия из Москвы. Директору влепили выговор, всех пацанов отвезли в дом престарелых. Их воспитатель пришла в наш класс: «Теперь я буду у вас работать до самого выпуска». Я пошел в пятый класс, начальная группа закончилась, и теперь нам полагался «свой» классный руководитель и «своя» воспитательница.
Через месяц после того, как пацанов отвезли в дом престарелых, она поехала навестить «своих» подопечных. Приехала и рассказала все нам.
Из восьми человек выжил один Генка. Дом престарелых состоял из отдельных помещений барачного типа. Престарелые и инвалиды были рассортированы по степени инвалидности. «Наши» лежали в отдельном бараке с доходягами. Вдоль стен тянулись ряды кроватей, с которых стекала моча. К ним никто не подходил. Воспитательница привезла им компот-ассорти в больших банках. Про Генку она сказала: «Злой какой-то. А компот заберите, все равно ходячие съедят».
Я спросил ее, что будет со мной, когда я вырасту. Меня тоже отвезут в дом престарелых, и я умру?
– Конечно.
– Но мне тогда будет пятнадцать, я не хочу умирать так рано. Выходит, все зря? Зачем же тогда учиться?
– Ничего не зря. Учиться вы должны потому, что вас кормят бесплатно. И вообще, ты уроки выучил?
С тех пор я очень изменился. По малейшему поводу у меня наворачивались слезы, и я плакал. Не помогали ни уговоры, ни угрозы. Я кричал в голос.
Мне вызвали врача. Пришел молоденький парнишка, присел ко мне на пол, улыбнулся и что-то спросил. Я улыбнулся ему в ответ. Я не хотел с ним разговаривать. Но пришлось.
– Почему ты часто плачешь?
– Я не часто плачу.
– Почему ты плакал вчера?
– Я полз, ударился головой и заплакал.
– Я тебе не верю. Мне все рассказала твоя воспитательница. Ты все время плачешь. Это ненормально. Почему ты не хочешь со мной говорить?
– Потому что вы психиатр. Они все такие добрые сначала, а потом забирают в больницу. А в больнице колют уколы и дают такие таблетки, чтобы ты стал как Василек.
– Кто тебе сказал эту ерунду? Никто тебя не заберет. Кто такой Василек?
– Про больницу мне Вовка Москва рассказал.
– И где сейчас этот твой Вовка?
– Умер. Они все умерли. Они были добрые и умные. А Сашка Поддубный давал мне свои книжки читать. Теперь их нет, а Василек живой. Его в другой интернат отвезли, хороший, потому что он ползать может и сам в туалет ходить.
– Кто тебе рассказал, что они все умерли?
– Воспитательница. А еще она мне сказала, что меня тоже отвезут, когда мне будет пятнадцать. Сейчас мне десять.
Улыбающаяся воспитательница недоуменно смотрит на врача и говорит: «Ну и что? Что тут такого? Я это всему классу рассказывала». Врач закурил. Я впервые видел, как взрослый человек курит прямо в палате. Он мне почему-то нравился.
– Ты меня боишься?
– Да.
Он был совсем не злой. Докурил, посмотрел на меня и ушел.
А Генка умер очень скоро.