Глава 3
– Ладно у Володьки совсем крыша съехала, в его случае это закономерный финал личностного развития, но ты‑то куда собрался?
Дмитрий Николаевич был уже не рад, что затащил сына к Стрельникову. На следующее утро после визита к соседу отец и сын сидели в гостиной, пили кофе, покончив с завтраком, и беседовали. Мирослав был невозмутим и еле заметно улыбался, глядя на отца с нежностью и, как тому казалось, со снисхождением. Дмитрий Николаевич же находился в несколько раздраженном состоянии, ощущая под ложечкой ноющее отцовское беспокойство, которое сложно было объяснить логически даже самому себе. Раздражение его усиливалось от того, что эту блуждающую полуулыбку сына он давно и хорошо знал, она была явным признаком – Мирослав для себя все решил и, как перед ним ни распинайся, он сделает по‑своему. Предпринимая заведомо обреченные попытки отговорить сына от поездки со Стрельниковым, Дмитрий Николаевич чувствовал себя, как пациент на приеме у психиатра, который слушает его с безмятежным спокойствием, мягко кивает головой, давая выговориться, но не воспринимает всерьез ни одного его слова.
– Не вижу причин для волнения. Гималаи давным‑давно не дикий край. Тибет исхожен туристами вдоль и поперек. Любой желающий сейчас может примкнуть к туристической группе и отправится туда.
– Мирослав, не путай экспедицию в составе туристической группы и экспедицию в компании Стрельникова. В какую пещеру или на какую отвесную скалу ему втемяшится в голову потащиться – одному Богу известно… Хотя, учитывая то, что Стрельников вообще непонятно кому молится, боюсь, и Богу неизвестно, что у него в мозгу перемкнет в следующую секунду. Тем более, Тибет сейчас на военном положении.
– Пап… – Мягко сказал Мирослав, продолжая улыбаться и смотреть на отца все тем же взглядом заботливого психиатра. – Я уже всё решил.
«Всё! – С досадой констатировал про себя Дмитрий Николаевич. – Бой окончательно проигран…» Чтобы скрыть распирающее его недовольство и не портить день себе и сыну, он потянулся к кипе свежих газет, каждое утро вкладываемых домработницей на журнальный столик.
– Ну и что это за Шамбала такая, которую вам так срочно приспичило найти? – плохо скрывая раздражение, спросил он.
Дмитрий Николаевич шуршал страницами, не поднимая на сына глаз, но по тому, как скоро он перелистывает газетные листы и подергивает ступней в мягкой домашней туфле, было понятно, что сегодняшние новости его ничуть не интересуют.
– Шамбала – это всего лишь Центр мира, своего рода пуп земли, где, предположительно, хранятся ключи от мирового господства. В общем, так, ничего интересного…
На несколько секунд в гостиной стало так тихо, что Мирославу казалось, будто он слышит, как крутятся шестеренки его наручных часов. Поперечные морщины на переносице Дмитрия Николаевича обозначились двумя тревожными восклицательными знаками. Он медленно поднял на сына глаза, словно веки его настолько отяжелели, что ему приходится прилагать для этого неимоверные усилия, да так и замер.
– Извини, пап, не сдержался, – рассмеялся Мирослав. –Дело в том, что ответить на вопрос: «Что это за Шамбала такая?» – не так‑то просто. Предположительно это скрытая от обычных смертных страна, в которой живут истинные повелители мира, просветленные и всемогущие. Тот, кто попадет туда, тоже станет просветленным, всемогущим и абсолютно счастливым. Легенды о Шамбале присутствуют в разных учениях, как религиозных, так и оккультных, эзотерических, шаманистских. И, несмотря на то что легенды эти будоражат умы человечества уже не первое тысячелетие, нет ни одного подтвержденного свидетельства, что хоть кому‑то довелось‑таки отыскать эту страну. Тем не менее поисковые экспедиции велись раньше и, как видишь, продолжаются поныне. Большинство версий нахождения Шамбалы отсылают к горам Тибета, по другим – не исключается, что она может быть в горах Алтая и Кавказа. Точней, не в горах, а под ними. Но могу тебя успокоить: вероятней всего, Шамбала всего лишь миф или некая аллегория рая. Кстати, есть версия, что Шамбала и Беловодье из русских старообрядческих преданий – то, что с молочными реками и кисельными берегами – одна и та же мифическая страна. Отсюда версия, что Шамбала может быть на Алтае. Вот как‑то так…
– То есть ты, сынок, сейчас попытался меня успокоить тем, что в ближайшее время вознамерился заявиться в рай? Я правильно тебя понял? – Дмитрий Николаевич зашуршал страницами яростней. Посмотреть собеседнику в лицо на этот раз даже не попытался.
Хрипловатый смех Мирослава снова рассыпался по просторной гостиной, отражаясь от потолка и стен легкой акустикой. На первом этаже дома Погодиных преобладали большие открытые пространства в светлых тонах. От высоких потолков к самому полу тянулись бликующие стекла панорамных окон, впускающие в дом много света, открывающие вид на веранду и сад. Этим летним утром в гостиной было особенно хорошо. Жизнеутверждающий солнечный свет, пробиваясь сквозь листву сада, ложился на убранство комнаты разномастными пятнами, напоминающими игривых солнечных зайцев. От трепета листьев на ветру и покачивания веток пятна то и дело перемещались, словно дразнили обителей комнаты. Это мельтешение сейчас было Погодину‑старшему совсем не по нутру, будто веселые солнечные зайчики полностью разделяли несерьезную позицию его давно уже взрослого сына. А он, Дмитрий Николаевич, в этой компании вроде как в меньшинстве со своим отцовским волнением и конструктивным подходом к вопросу.
– Когда ты выдаешь такие перлы, я начинаю сомневаться в каком ты настроении, хорошем или плохом, – отсмеявшись, сказал Мирослав. – Пойми, дело не в том, что я всерьез задался целью искать Шамбалу. Просто мне давно пора уже побывать в Тибете, я так или иначе собирался туда прокатиться. Меня, можно сказать, положение обязывает, я все‑таки кандидат философских наук, лекции читаю по религиоведению, а в Гималаях – колыбели буддизма, месте, с которым связывают великое множество легенд, – так ни разу и не был. Самому неловко. Тем более, в ближайшие пару месяцев в университете каникулы, я буду не занят, отличный момент. Да и со Стрельниковым мне будет куда веселей, чем с обычными туристами.
– Да уж, с ним точно не соскучишься. Это меня и волнует, – пробурчал Дмитрий Николаевич себе под нос.
Потом вздохнул и все‑таки одарил сына взглядом голубых с синими крапинками глаз, слегка коснувшись тонкой дужки читальных очков. Мирослав сидел напротив в миниатюрном кожаном кресле, отделанном стежкой капитоне, по форме больше напоминающем круглый приземистый стул. Поза: нога на ногу, корпус расслаблен, руки свободно лежат на подлокотниках. Сам улыбается, смотрит на отца веселыми синими глазами, на каштановых локонах дрожит пятнышко света. «До чего же похож на мать», – уже в который раз мысленно констатировал Погодин‑старший. И повадкой тоже в нее. Ох уж эта графская порода, вроде бы мягко гнут свою линию, деликатно, а все равно не переупрямишь. И даже прикрикнуть на них нельзя да по столу кулаком шмякнуть: во‑первых не поднимаются ни голос, ни рука, во‑вторых, все равно бесполезно.
Взгляд Дмитрия Николаевича скользнул с лица Мирослава ниже, на шею, где за воротом бледно‑сиреневой рубашки виднелся тонкий шрам – напоминание о событиях годичной давности. Счастье, что Погодин‑старший узнал о появлении этого шрама и причинах этого время спустя, когда рана от разреза затянулась и стала похожа на безобидную бурую ниточку. Если бы ему довелось увидеть сына с окровавленной шеей, по которой только что прошлось лезвие серийного убийцы, едва не задев сонную артерию, кто знает, сидел бы он сейчас в полном здравии или восстанавливался после инсульта. Теперь шрам и вовсе побелел, почти не привлекая к себе особого внимания. Но для отца он по‑прежнему оставался четко различимым, броским, словно знак опасности, предупреждающий, что за сыном нужен глаз да глаз.
Разве мог Дмитрий Николаевич раньше вообразить, что профессиональная стезя сына может быть хоть как‑то сопряжена с опасностями? Такое предположение казалось невероятным, ведь Мирослав решил податься в науку. «Ну и слава Богу, – в тайне от семьи выдохнул тогда Погодин‑старший. – Целее будет». Из‑за сильного сходства с матерью ему постоянно мерещилась в сыне фарфоровая аристократическая хрупкость. И даже когда Мирослав лихо завоевывал призовые места на соревнованиях по дзюдо, отец все равно не мог отделаться от своего наваждения. Он думал, что философия, в изучение которой погрузился сын, будет мягко качать его на своих убаюкивающих волнах, навевая состояние дремоты и неги, в котором дров не нарубишь. Но расчет его оказалось неверен. Пытливый ум и молодая кровь делали свое дело, и Мирослав увлекся изучением различных оккультных теорий, организаций, сектантства, затем вошел в состав Комитета по спасению молодежи от псевдорелигий и тоталитарных сект, позже стал выступать приглашенным лектором в МВД. Как апогей – был привлечен к операции по поимке одержимого убийцы, в которой едва не погиб. Вот тебе и философия – любовь к мудрости.
Дмитрий Погодин только начал успокаиваться после прошлогодней истории. Жизнь, казалось, вошла в прежнее размеренное русло, Мирослав продолжал работать в университете, потихоньку дописывал докторскую, время от времени наведывался в родительский дом, выглядел расслабленным и умиротворенным. Дмитрий Николаевич как мог аккуратно зондировал почву на предмет возможного попадания сына в новые подобные ситуации. «Как там у Замятина дела? Давно виделись?» – как бы невзначай интересовался он во время семейных посиделок. И удовлетворившись ответом о том, что Замятин преспокойно живет своей жизнью и звонит только по поводам, не имеющим касательства к работе, успокаивался. Именно в майоре Замятине, который в прошлом году привлек его сына к своему расследованию, Погодину‑старшему виделась главная угроза их семейной идиллии. Но тут нарисовался Стрельников, будь он неладен, со своей, прости Господи, Шамбалой. Ох, не нравилась Дмитрию Николаевичу эта, казалось бы, дурашливая затея. Ох не нравилась.
– Утопия и бред эта ваша Шамбала, – сухо констатировал он и хрустнул газетным листом. А через несколько секунд вдруг оживился и повеселел.
– О! Кажется, в вашем полку ненормальных прибыло! – саркастически выдал он, передавая сыну газету «Супер стар», раскрытую на статье о «пророке». – Я смотрю, вокруг спасения мира нынче нездоровая ажитация, куда ни плюнь – везде мессия. Посмотри‑посмотри на кого ты в итоге станешь похожим, если не перестанешь маяться дурью, Мирослав.
Он подался корпусом вперед, развернул к сыну газету и потыкал указательным пальцем в искаженную физиономию Успенского.
– Вот, значит, кто твой положительный пример?
– Ты уморить меня сегодня решил?
Настроение Мирослава от всего происходящего делалось только лучше. А статья про «мессию» и его выразительное фото вообще относились в категории «made my day» – Успенский в полете был чудо как хорош. Мирослав пробежал глазами заметку и хмыкнул.
– Бред, конечно, но совпадение любопытное, – сказал он вполголоса. – По убеждению некоторых эзотериков, таких как Блаватская, Рерих, Алиса Бейли, Белое братство – это и есть обитатели Шамбалы, тайные правители Земли.
Погодин‑старший от этой ценной информации только глаза подкатил. Неизвестно в какое еще русло повернулось бы обсуждение раздражающей Дмитрия Николаевича темы, но, к счастью, дверь на веранду скрипнула и в гостиной послышалось частое тяжелое дыхание.
Милейший щенок, спасенный Мирославом год назад из‑под колес автомобиля, вырос в превредную суку. Суку Погодин назвал Алисой, как бы намекая, что подарит ей целый «вандерлэнд» лишь бы она жила и горя не знала. Алиса не знала горя – хозяин ее холил, лелеял и все ей прощал. А прощать было что – Алиса оказалась собакой своенравной, и лишь Мирослав умел с ней сладить.
Погодинских женщин Алиса привечала не слишком – безжалостно сгрызала за ночь их дорогущие туфли, беспечно брошенные в коридоре, или вообще укладывала свою огромную мохнатую тушу в кровать между спящими любовниками. Дамы от ее проделок неизменно расстраивались, а Алиса хитро косила на них черным, как спелая черная маслина, глазом, звучно лупила по полу мощным хвостом и словно смеялась, ширя клыкастую пасть. Погодин от ее проделок только посмеивался и трепал Алису по загривку. Собаку свою он любил и умилялся ею во всех проявлениях. Но вот его романы с появлением домашнего питомца, кажется, стали короче.
Что это была за порода, никто в точности определить не мог. Алиса выросла большущей, длинношерстной псиной и доходила в холке хозяину до бедра.
– Батюшки святы, да это волкодав, – всплеснула руками тетя Глаша, когда Мирослав однажды заявился с подросшей собакой на родительский сандей‑бранч.
– Ньюфаундленд, – деловито предположила Аглая, оглядывая гигантское животное.
– Алабай, – выдал свою версию Дмитрий Николаевич, запуская руку в густую собачью шерсть.
Погодин‑старший так же, как сын, проникся к собаке большой и, похоже, взаимной любовью. Он даже предпринял несколько попыток приобщить животное к своему досугу. Однажды он взял Алису на охоту, рассчитывая, что сильная, энергичная собака окажется ему подспорьем. Но расчет оказался неверным. В самый неудачный момент у Алисы случился приступ безудержного веселья, она сорвалась с поводка и принялась с диким лаем носится по лесу, распугивая все живое на километры вокруг. Сколько усилий потребовалось Дмитрию Николаевичу, чтобы изловить зловредную «помощницу», он предпочитал не вспоминать. Охотник вернулся домой без добычи, зато хорошо пропотевшим. Впрочем, за эту ситуацию Погодин‑старший на Алису не сильно злился – купил себе в утешение на охотничьей базе три утиные тушки, а вот хороший анекдот, над которым целый вечер потешалось все семейство, стоил куда дороже.
Появившись в гостиной, Алиса подошла к Мирославу, положила свою большую мохнатую голову ему на колени, ожидая хозяйской ласки.
– Предательница, – обиженно буркнул Дмитрий Николаевич, только вчера вечером втихаря скормивший неблагодарной псине упаковку сметаны.
– Ладно, – погладив собаку, Мирослав поднялся. – Поеду я в университет экзамен принимать, время уже. Алису оставляю на твое попечение, заеду за ней вечером.
Он вышел на крыльцо родительского дома, вдохнул полной грудью свежий после ночной грозы воздух летнего утра. «Искать Шамбалу… – хмыкнул, обращаясь к самому себе. – Да, пожалуй, это неплохой план на лето». Щелкнув брелоком сигнализации, Мирослав сбежал по ступенькам, сел в машину и покатил навстречу неиссякаемым московским пробкам. Двигаться до пункта назначения по городу предстояло медленно и долго. В силу неистребимой привычки постоянно о чем‑нибудь думать, он думал в этот день о том, что жизнь для него, пожалуй, только сейчас обретает реальные краски, вкус, запах и цвет. До прошлогодней истории на всем, что окружало его, Погодину мерещилась пусть тончайшая, но черная вуаль.
Волею судьбы он оказался в числе тех редких счастливчиков, которым жизнь дала все, что можно вообразить и пожелать. Он был тем, о ком писали глянцевые журналы, просто по факту принадлежности к самым сливкам «золотой молодежи». Вдобавок – хорош собой, вполне здоров. Все двери перед ним открыты, любой каприз выполним. Но, сделав его своего рода «избранным», судьба все же и его не уберегла от участи человека абсолютно любого – необходимости сохранять внутри нечто хрупкое, ломкое, что не могла защитить даже самая дорогостоящая, суперсовременная охранная система. В этом отношении жизнь уравнивала всех без исключений.
Лишь со стороны могло казаться, что такие везунчики, как он, изначально находятся в лучших условиях, имеют больше шансов отгородиться от проявлений жизни, которые вонзаются в потаенную мякоть, выворачивая нутро. Но Мирослав знал – это заблуждение. Среди своих знакомых, немалую часть которых составляли «люди его круга», он видел печальные примеры, опровергающие расхожий миф. Ему доводилось наблюдать, как у его сверстников, несмотря на, казалось бы, тепличные условия, деформируется, рушится психика, а их внутренняя точка опоры срывается с основания и беспрепятственно катится кубарем в черную, непроглядную пустоту. Некоторые тяжело переживали несложившиеся отношения родителей, тиранию властных отцов, нервную отрешенность недолюбленных матерей. Тяга к саморазрушению украдкой пускала внутри них ядовитые корни, а неограниченные финансовые возможности становились благодатной почвой. Другие отрывались от реальности, теряя контроль над собой. Вседозволенность как кислота разъедала их нравственные ориентиры, но ситуаций, которые могли бы отрезвить их сознание, почти не случалось, – хамство, высокомерие, физическая грубость, пренебрежение ко всему и всем день ото дня проявлялись по нарастающей. И лишь изредка в их взглядах можно было угадать сомнение, присущее думающим и чувствующим существам: «Допустимо ли это?» Взгляд этот говорил о том, что есть в них неосознанная потребность быть остановленными, вразумленными: что хорошо, что плохо, что можно, что нельзя. Но, окруженные стадом подхалимов, они слышали лишь одобрения в адрес любого проявления скотства в себе. Тогда, в разладе с внутренним и внешним, запутавшись, они медленно сходили с ума, закидываясь психотропными и успокоительными таблетками.
И те и другие были совершенно не способны испытывать удовольствие от жизни, находить в ней пространство со спокойным, мягким освещением, где можно расслабиться и хоть на время ощутить гармонию с собой и миром. Так были ли они «счастливчиками»?
Среди своих шалопаев студентов, перебивавшихся с хлеба на воду, Погодин чаще наблюдал более счастливых людей, их смех звучал куда звонче и чище.
«Если рассматривать этом феномен сквозь призму восточных учений, она непременно высветит законы кармы», – размышлял Мирослав, томясь в пробке. Карма, емко характеризуемая как закон причины и следствия, подразумевала, что земная жизнь каждого существа начинается с предлагаемых обстоятельств, в которых нужно расти над собой и развиваться, стремясь к осознанности. От жизни к жизни человек получает новое задание, позволяющее извлечь необходимые уроки, как в компьютерной игре, где, попадая на новый уровень, либо справляешься с испытаниями и переходишь на следующий, либо начинаешь заново. Изначальные условия в виде бедности или других очевидных невзгод – один уровень сложности, в виде богатства и вседозволенности – другой и, возможно, более трудный. Ведь человек, над которым нет контроля и ограничений, должен развить высшую степень осознанности, чтобы не скатиться до уровня примата, достойно пройти свой путь.
Съезжая с шоссе, Мирослав думал, что ему, пожалуй, действительно повезло, главным образом в том, что его родители сошлись в счастливом союзе, и в том, что он имел врожденную предрасположенность к осознанности. Осмыслял, анализировал, думал, задавался вопросами и находил на них ответы, которые помогали отстраивать фрагменты его «я» в более или менее цельную, понятную ему самому картину. Но травмоопасные ситуации, кармические задания, требующие отработки, конечно, происходили и с ним. В какой‑то момент жизнь стала казаться ему похожей на сложный музыкальный инструмент. Умение играть на нем требовало усердия, постоянного совершенствования слуха, и лишь со временем он начинал звучать все чище, без терзающих фальшивых нот. В этом свете прошлогодняя история, которую с ужасом и тревогой вспоминал отец, самому Мирославу виделась не несчастным случаем, а счастливым. Благодаря ей из его музыкальной симфонии исчезли несколько лишних, нарушающих гармонию звуков. Зря отец считает майора предвестником бед. «Кстати, майор…”, – вспомнил Мирослав, выруливая на Садовое кольцо. Он подключил к телефону гарнитуру и позвонил Замятину.
– Привет, майор! Как жизнь семейная?
Голос Замятина звучал спокойно и слегка устало. «Наверное, опять голову ломает над какой‑нибудь закавыкой», – решил Погодин, живо представив, как Иван Андреевич сидит, склонившись над своим рабочим столом, и натужно вникает в очередную преступную схему. Пару минут они болтали о жизни, Мирослав обмолвился о предстоящей поездке и перешел к сути вопроса.
– Ваня, окажи услугу, наведи для меня справки про Вадима Успенского. Он еще по телевизору мелькал, в программе про экстрасенсов, кажется. А вчера он с собора на Малой Грузинской сиганул. Да нет, никаких проблем, можно сказать – праздное любопытство. Но все же…
Майор Погодину, конечно, в просьбе не отказал. Беседа их завершилась, когда Мирослав уже парковался у здания университета. Сегодня ему предстояло принять последний в этом семестре экзамен по своему предмету, проявить твердость характера, глядя в просящие глаза лоботрясов‑двоечников (к которым, вопреки здравому смыслу, питал особое расположение), выдержано пережить аргументы из разряда: «Мирослав Дмитрич, ну я же почти ответил на первый вопрос», твердой рукой расставить заслуженные оценки и отправить примерно треть потока на пересдачу. Остаток дня обещал быть богатым на эмоции. Так и вышло.
В свою квартиру на Остоженке Погодин вернулся под вечер несколько вымотанный, но умиротворенный. Покормил Алису, за которой успел заехать после экзамена, и пошел в свою обитель дум, кабинет, пить вино и расслаблено созерцать вечерний город через панорамные окна. Там, в кабинете, пробегая взглядом по рядам книжных полок, Мирослав поймал себя на том, что выискивает определенные корешки. «Ну да, конечно, Шамбала», – вспомнил он. Подниматься с места и идти за книгами было лень, поэтому он откинул голову на мягкую спинку кресла и стал неспешно вспоминать, что он знал об обители земных могуществ.
Шамбала, она же Агартха, Олмолунгринг, – блуждающий огонек, который вот уже много веков мелькает то здесь, то там в религиозных и эзотерических текстах. Он появляется, исчезает и снова появляется, будто дразнит, маня за собой. Те, кто вдруг заинтересуются этим загадочным мерцанием, либо следуют за ним в непролазную глушь, рискуя потерять разум, (а возможно и сгинуть), либо замирают на месте, но начинают путешествие к глубинам собственного «я». Для них идея Шамбалы – как первозданный алмаз с острыми неровными краями, который неодолимо тянет прикоснуться к себе, взять в руки, покрутить на свету, любуясь всполохами и бликами. И каждый подспудно выбирает для долгого любования тот ракурс, который отзывается в нем чем‑то глубинным, неосознанным. В полюбившейся грани как в волшебном зеркале отражается для каждого то, что он хочет увидеть. Одни различают обещание блаженного счастья и покоя, другим видится власть над миром, третьим – вечная жизнь, четвертым – приход нового мессии, который возглавит решающую битву сил добра и сил зла. Все потому, что легенд и мифов о Шамбале существует множество; углубившись в тему, можно выбрать любой по нраву. Отправной точкой для их появления послужили бонские и буддийские источники. В дальнейшем обрисованная ими легенда о скрытом могущественном царстве подхватывалась религиозными адептами, философами, мыслителями, эзотериками. Она переиначивалась, додумывалась, обрастала новыми деталями, предположениями, выводами и, видоизменившись, прирастала к основе старых и новых учений и вер.
Считается, что самые ранние письменные упоминания Шамбалы встречаются в священных книгах тибетского буддизма Канджуре и Танджуре, известных как тибетский канон. Согласно этим источникам потаенное царство находится в окружении заснеженных гор к северу от Тибета, а внутреннее его устройство по форме напоминает восьмилепестковый лотос. Буддисты верят, что в мистической Шамбале хранятся самые сокровенные знания. Существует пророчество о том, что, когда во внешнем мире из‑за войн, жажды власти и наживы окончательно угаснет свет истины, будущий Владыка Шамбалы выйдет с великой армией, чтобы разбить силы зла и установить золотой век. Тогда Земля станет местом мира и изобилия, преисполнится мудростью и состраданием. Однако тексты предостерегают – найти путь в Шамбалу может лишь избранный, тот, кто приглашен и имеет необходимую духовную подготовку. Остальных в мистическом путешествии туда через пустыни и горы ожидают испытания, беды, а возможно, и гибель.
Последователи бон, древней добуддийской религии Тибета, называют Шамбалу царством Олмолунгринг. Они считают, что бон зародился именно там и первый великий учитель бонпо Шенраб был рожден царем Олмолунгринга в 16017 году до нашей эры. Он вышел из своего царства, чтобы пересечь горящую пустыню и принести эту религию в Тибет. По легенде, Шенраб проповедовал бонпо в районе горы Кайлас, а после вернулся обратно в Олмолунгринг. Бонцы, как и буддисты, верят, что Олмолунгринг хранит высшие знания, но не буддийские, а мистические, и населен их могущественными носителями. Бонский аналог буддийской Шамбалы тоже сокрыт великой стеной снежных гор, однако, имеет форму не круга, а квадрата. Бонское пророчество также возвещает, что в назначенный срок, когда религия в мире вымрет, из Олмолунгринга снова выйдет великий царь и учитель бонпо. Но, в отличие от будущего царя Шамбалы, он не возглавит решающий бой с силами зла, не установит золотого века, но принесёт человечеству другую форму древних духовных учений, вдохнув в них новую жизнь.
Следы легенды о мистическом скрытом царстве, по многим признакам напоминающим Шамбалу, то здесь, то там мелькают в истоках древних культур Индии, Китая, Монголии, практически всех азиатских стран и регионов, соседствующих с Тибетом. Везде эти предания и сказания, конечно, имеют свой уникальный колорит, добавляющий деталей и нюансов, но общий абрис един.
Однако, возникнув на заре зарождения азиатской духовной культуры, легенда о Шамбале много веков спустя получила новую, европейскую трактовку. Если первые европейские исследователи лишь аккуратно ощупывали сокровенные восточные верования, пытаясь разобраться в их первоначальной сути, то в XIX веке миру явилась Елена Блаватская, будущая основательница Теософского общества, которая твердой рукой переписала легенду о Шамбале на свой лад. Так появилась история Белого братства, тайных могущественных властителей мира, которые управляют процессами земной цивилизации на протяжении всей ее истории.
Теории Блаватской плотно связанны с восточными учениями, образуя причудливый микс религиозных догматов и эзотерических домыслов, активно обсуждаемый мировыми исследователями и, в большинстве случаев, подвергаемый острой критике. В фундамент учений Блаватской легли буддизм и индуизм, с которыми ее теории переплетались настолько тесно, что в итоге миру явилось понятие «эзотерический буддизм». Представителей Белого братства Блаватская называла махатмами, высокодуховными сверхличностями, возвышенными существами, достигшими совершенного контроля над своими низшими проявлениями. Но свет, как известно, немыслим без тени, и Блаватская вводит понятие Темного братства. ««Братья тени» – название, данное оккультистам, колдунам и в особенности тибетским дугпам, которых много в секте Бон Красных Шапок. Это наименование относится ко всем практикующим черную магию или «магию левой руки», – написала она в своем «Теософском словаре».
Теорию Белого братства, обитающего в Шамбале, и противостоящего ему братства Темного активно подхватила чета Рерихов, Николай и Елена. В свое время они изъездили всю Центральную Азию в поисках следов скрытого царства, написав в свою очередь множество трудов на эту тему. Впоследствии теория о Белом братстве получила развитие в сочинениях ряда других эзотериков и мистиков. Больше того, она странным образом проступала даже в пророчествах Ванги.
К настоящему времени общий массив разномастной информации о Шамбале, который разрастался век за веком, стал просто неохватным. Кандидат философских наук Мирослав Погодин никогда не пытался объять его целиком. Он выделил для себя три основных ветки: буддистскую, бонскую, теософскую, на том и успокоился. Может потому, что легендарная страна никогда не манила его к себе ближе. Многогранное сияние этого алмаза не завораживало Погодина до такой степени, чтобы попытаться сжать сокровище покрепче в ладони, до проступающих капелек крови. А вот Стрельников, кажется, поддался магнетизму легенд, пересек границу зоны притяжения и теперь вовсю паковал походные рюкзаки, чтобы отправиться в далекий Тибет на поиски пристанища земных владык. Раз так, то почему бы не составить ему компанию?