13. Кто разжигал гражданскую
Ленинский план построения социализма обстоятельно описан им в 1917 г. в книге «Государство и революция». Ильич предвосхитил своими проектами самые мрачные фантазии-антиутопии Е. Замятина, Дж. Оруэлла, Г. Уэллса. Его социализм – государство-машина. Пирамидальная система со всеобщим милитаризованным подчинением сверху донизу. Никакой торговли, частной собственности, самостоятельности. Каждый работает по трудовой повинности, где указано. И рабочие, и крестьяне сдают свою продукцию государству. Централизованное распределение: каждый получает положенный ему продпаек и положенные промышленные товары. И работа, и распределение под контролем «вооруженных рабочих». А на верхушке пирамиды – «партия рабочего класса», которая регулирует работу всей бездушной машины, дергая за государственные рычаги. Подробно эту черную фантастику можете почитать сами, если интересно. Г. В. Плеханов писал, что из ленинского проекта может получиться лишь уродливое бюрократическое образование типа китайской или перуанской империи.
Но начать строительство такой империи в 1917 г. было никак нельзя. Ленинский социализм предполагал жесткую тоталитарную подчиненность, железную диктатуру. А чтобы взять власть, пришлось разложить и разрушить все государство. И после победы большевики оказались не на верхушке готовой бюрократической пирамиды, а на неустойчивом плотике в бушующей стихии. Значительная часть населения воспринимала большевиков как явление временное, очередной непрочный кабинет Временного правительства. Повластвовали по паре месяцев два кабинета Львова, по паре месяцев – два кабинета Керенского. Теперь пробует повластвовать кабинет Ленина… Да и Учредительное Собрание не за горами. Ничего реального дать большевики не могли – ни прочного мира, ни хлеба, ни промышленных товаров, ни порядка.
Деревня, только угомонившись, вступила в новый кризис – хлынули фронтовики, неся с собой хулиганство и анархию, не желая знать над собой никаких сходов и старост, требуя новых переделов земли. Не получая продукции из городов, деревня придерживала до лучших времен свою продукцию, свернула поставки. Система снабжения рухнула. Транспорт оказался в руках миллионов демобилизованных и дезертиров. Централизованный подвоз продуктов в города тоже прекратился. Заводы останавливались, лишенные сырья и топлива, с разрушенным управлением и хозяйственными связями. Рабочие одними из первых стали выражать недовольство. Уже в ноябре представители Путиловского завода заявили:
«Мы говорим вам – положите конец разрухе. Иначе мы с вами рассчитаемся сами. К черту Ленина и Чернова! Повесить их обоих».
«Вы не стоите того, чтобы вас земля носила! Повесить бы вас всех на одном дереве – в стране само наступило бы спокойствие!»
Массовый наплыв в «рабочий класс» безработной черни, люмпенов и деклассированной рвани грозил оставить без дела самих рабочих.
Единственной реальной силой в городах были анархические массы солдатско-матросской вольницы. Но хотя их штыками большевики пришли к власти и держались, эти распоясавшиеся банды были опасны и для самих большевиков. Они вошли во вкус менять власти и считали новых правителей своими марионетками. Чуть что – сняли бы теми же штыками. Выход? Очень простой. Если народу нельзя дать еды, одежды и порядка, надо дать ему врага. Еще до своего владычества коммунисты привыкли объяснять все безобразия в стране не глупой «революционной» дезорганизацией, а заговорами и происками контрреволюции. Естественным продолжением стала та же позиция после победы. Сразу две проблемы решались – «классового врага» подавить и перенацелить общее недовольство.
До Октября отношение к интеллигенции, к «буржуям» изобиловало хамскими выходками, но еще сдерживалось. После Октября большевики начинают искусственно разжигать откровенную вражду. Враг, пугало, был необходим им, как воздух. (И останется необходимым еще 70 лет, чтобы объяснить собственную несостоятельность, бесхозяйственность и просчеты происками то белогвардейцев, то вредителей, то троцкистов, то шпионов, то Антанты, то империализма). Уже 28.11.17 вышел «Декрет об аресте вождей гражданской войны, противников революции»: «Члены руководящих учреждений партии кадетов, как партии врагов народа, подлежат аресту и преданию суду военного трибунала».
Неплохой задел на будущее – уже и «враги народа», и то, что враги – целая партия, скопом. И арест с трибуналом – скопом для целой группы лиц, оказавшихся за чертой. Обратите внимание, декрет направлен не против монархистов или черносотенцев, а против кадетов, лидировавших в Феврале и давших России гражданские свободы. То есть тех, кого можно считать опасными конкурентами.
Но кроме «домашних» врагов, нужна была война.
Во-первых, в войну – какой спрос за холод, голод и неурядицы?
Во-вторых, война давала возможность очистить столицу и крупные города от самых буйных элементов. Отправить свои банды головорезов подальше. Благо «очаги контрреволюции» были налицо. Естественно, казачьи области. Каледина, Дутова, Филимонова объявили почему-то изменниками (как будто они хоть день большевикам служили!). Объявили, конечно, «вне закона» (только непонятно какого?). А «националы», пытающиеся отгородиться «правом наций на самоопределение»? 3.12.17 Совнарком издал Манифест, требуя от Центральной Рады не пропускать казачьих частей на Дон и Урал, содействовать «революционным войскам» в борьбе с «кадетско-калединским восстанием», прекратить попытки разоружения советских полков и Красной гвардии, возвратить им оружие. То есть Рада должна перестать сопротивляться тем, кто ее хочет свергнуть, да еще помогать Советам против Дона. «В случае неполучения удовлетворительного ответа на эти вопросы в течение 48 часов Совет народных комиссаров будет считать Раду в состоянии открытой войны против Советской власти».
Желающих повоевать было, конечно, немного. Зато в это «немного» вошли самые отпетые, вкусившие прелесть грабежей, убийств и безнаказанного насилия. К тому же в Петрограде уже становилось голодно, холодно. И скучно. Ну что за развлечение выпотрошить с обыском и реквизицией квартиру профессора или избить случайного офицера? А Юг был землей обетованной нерезаных буржуев и непуганых обывателей, где текут спиртовые реки со сметанными берегами. Пошла самая буйная головка бандитствующей вольницы.
Как грибы стали расти фронты. На Украину двинулись отряды под командованием левых эсеров Муравьева и Петрова. Казаков обкладывали кольцом фронтов. На базе карательных отрядов, которые начал на всякий случай формировать против Каледина еще Керенский, создавались части двадцатилетнего мальчишки Саблина в Московском округе и мрачного палача Сиверса – в Казанском. В Ставрополье, куда, как на помойку, все казачьи войска выпихивали разложившиеся запасные части, собирал фронт прапорщик Сохацкий. В Новороссийске – черноморские матросы. Все эти «фронты» были еще небольшие, по нескольку тысяч человек каждый, но, щедро питая их, потек домой полуторамиллионный Кавказский фронт из Турции и Персии. Самый короткий путь шел морем через Трапезунд. А в Трапезунде ВРК вербовал желающих воевать с казаками и грузил их на корабли до Новороссийска без очереди, не сажая остальных.
В Самаре, поволжских и уральских городах собирали фронт против Дутова. В Царицыне – против Каледина и против Астрахани. Наконец, совсем игрушечный фронтишко формировал в Чите Лазо, из двух полков – один из казаков, второй из каторжан-уголовников. Против атамана Семенова.
Первые месяцы советской власти принято считать временем «гуманного» правления. Но отметим, что это правление еще не было целиком большевистским. В Совнарком входили левые эсеры, в ЦИК – подобие парламента – другие партии: правые эсеры, меньшевики, анархисты. Да и «гуманизм» был очень уж относительным. Разве что без расстрельных декретов и «красного террора», но шло все уже к этому…
Портфель наркома юстиции достался левым эсерам? Хорошо. Зато тут же создается орган внесудебной расправы – ВЧК.
И тут же выводится из-под всякого юридического надзора. В постановлении Совнаркома от 19.12.17 говорится:
«Какие бы то ни было изменения постановлений комиссии Дзержинского допустимы только путем обжалования этих постановлений в Совнарком, а никоим образом не единоличным распоряжением наркома юстиции».
Одним из первых декретов были упразднены сословия. Но тут же возникло новое кастовое деление, куда более отвратительное – классы. Высший – пролетариат, низший – крестьянство, и недочеловеки – «буржуи»: вся интеллигенция, служащие, чиновники, духовенство. Если классовая теория чем-то и отличается от расизма, то, наверное, в худшую сторону, проповедуя заведомое превосходство необразованного человека над образованным, хамства над добродетелью, невежества над разумом. И «буржуев», этих «неприкасаемых», низшую расу, сразу начали обкладывать флажками, как волков.
20.15.17 Ленин в проекте декрета «О борьбе с контрреволюционерами и саботажниками» дает четкое определение: «Лица, принадлежащие к богатым классам, т. е. имеющие доход в 500 руб. в месяц и свыше, владельцы городских недвижимостей, акций и денежных сумм свыше 1000 руб., а равно служащие в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях, обязаны в течение 24 часов представить в домовые комитеты в 3-х экземплярах заявление за своей подписью с указанием адреса о своем доходе, своей службе и своих занятиях».
Под угрозой тюрьмы или отправки на фронт они обязаны «постоянно иметь при себе копии с вышеуказанных заявлений, снабженные удостоверениями домовых комитетов…» Не напоминает ли нашивку «желтой звезды»? Для тех же категорий «вводится всеобщая трудовая повинность. Все граждане обоего пола с 16 до 55 лет обязаны выполнять те работы, которые будут назначены местными советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов…»
Добив систему снабжения, большевики, недолго думая, начинают решать проблему с помощью организованных и легализованных грабежей – реквизиций. В Москве, например, был издан специальный «Вопросник для буржуазии», согласно которому владелец обязан был указать, сколько у него имеется вещей, вплоть до нижнего белья. А Ленин, как «главный пахан», в ноябре 17-го разрабатывает декрет о реквизициях, где оговаривает, какие вещи грабить, а какие оставить хозяину. Он определяет: «Богатой квартирой считать всякую квартиру, где количество комнат больше или равно количеству душ проживающего населения».
Например, служащий, проживающий в одной комнате, уже подлежит грабежу. Кроме того, жителей двух подобных «богатых» квартир предписывалось сгонять в одну.
Расстрельных декретов большевики еще не могли себе позволить. Зато они позволили «высшим» классам любые безобразия без всяких декретов. Просто развязали руки бандитам «на местах». Уже 9.01.18 вышла статья Ленина «Как организовать соревнование», где он пишет: «Единство в основном, в коренном не нарушается, а обеспечивается многообразием в подробностях… в приемах подхода к делу, в путях истребления и обезвреживания паразитов (богатых и жуликов, разгильдяев и истеричек из интеллигенции)».
И предлагает действовать, кто как хочет – заставить «чистить сортиры», выдать «желтый билет по отбытию карцера» или просто расстрелять «тунеядца» и «лакея буржуазии». Всероссийскому хаму гарантировалась вседозволенность, даровалось право на любые самочинные зверства. И. А. Бунин приводит пример, как это претворялось в жизнь, – «протокол» тамбовских мужиков села Покровского: «30-го января мы, общество, преследовали двух хищников, наших граждан Никиту Александровича Булкина и Адриана Александровича Кудинова. По соглашению нашего общества, они были преследованы и в тот же момент убиты».
Там же «казнят» заподозренных в воровстве – орудиями казни служат вилы и безмен, которым проламывают черепа.
Но основное внимание большевиков сосредоточилось, естественно, на Учредительном Собрании. Во имя успеха которого они якобы брали власть, которого Россия ждала с Февральской революции, с которым связывала надежды на лучшее. Выборы проходили уже после Октябрьского переворота. Уже запретили все неугодные партии – кадетов, октябристов и др. Уже закрывались и конфисковались все неугодные издания. Уже большевистская пропаганда получила абсолютное преимущество перед остальными – конкурирующих агитаторов можно было запросто арестовать. Но и этого оказалось недостаточно. Пошло мощное давление на комиссию по выборам. 23.11 ее арестовали, 27-го выпустили, но Ленин приказал Урицкому обосновать «пользу ареста» и не пускать членов комиссии в Таврический дворец, где она заседала.
На местах шла борьба, продолжали звучать требования о скорейшем созыве Учредительного Собрания. Ведь теперь у многих с ним связывались и чаяния на конец большевистского беззакония. И вот 19.12.17 Советы постановили, что оно «будет созвано, как только половина членов, именно 400 депутатов, зарегистрируется установленным порядком в канцелярии Таврического дворца».
Легко понять, что решение опять играло на руку большевикам. Не говоря уж о «контрреволюционных» областях, отрезанных фронтами, Собрание предполагалось открыть, не дожидаясь депутатов от богатых переселенческих, казачьих и национальных окраин, где позиции ленинцев были самыми слабенькими.
Но, несмотря ни на что, становилось ясно – в открытой демократической борьбе большевики терпят полное поражение. И не только в демократической. Солдаты столичных полков – Преображенского, Семеновского, Волынского и др., в октябре поддержавшие их, теперь все сильнее выражали недовольство. Поздно. Большевики уже начали обзаводиться новыми козырями. Одним из них были матросские отряды, хорошо наживавшиеся на обысках, реквизициях и презиравшие серошинельную разложившуюся «рвань». Кстати, далеко не все эти «матросы» были настоящими – как раз в такие отряды часто записывалась уголовная шпана, которой нравилось щеголять в морской форме (обратите-ка внимание, каким языком говорят «матросики» у Вишневского, Лавренева, Соболева).
Кроме того, после перемирия с немцами с фронта были сняты латышские полки. Латыши, исторически ненавидевшие немцев, среди общего развала сохранили боеспособность, дисциплину и организованность. То есть считались в 17-м частями «контрреволюционными». Но дезертировать и уехать домой в оккупированную Латвию они не могли. И большевики охотно приняли их к себе на службу, назначив высокую оплату золотом. То есть они стали профессиональными и верными хозяину наемниками – 8 полков, впоследствии развернутые в 16. Имелось еще одно немаловажное обстоятельство: русских латыши тоже исторически не любили, как хозяев Латвии после немцев. Что делало их, сами понимаете, идеальными карателями.
5 января Учредительное Собрание открылось. Большинство мест получили эсеры. Значительного представительства добились меньшевики. И кадеты несмотря на запрет их партии. Ленин явился на первое заседание с заряженным револьвером в кармане, жутко возбужденный и окруженный бандой матросни. О нравах его «команды» говорит анекдотический факт – направляясь в зал, Ильич вспомнил, что забыл револьвер в кармане пальто. Но там его уже не оказалось. Сперли. Лишь через посредничество Дыбенко, перетряхнувшего своих подчиненных, нашли пропажу и вернули вождю пролетариата.
Предложенная большевиками «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа» с треском провалилась. Название пусть вас не смущает – ведь ключевым пунктом декларации и ее основным смыслом было утвердить в России существующее правление, подвести законную базу под результаты Октябрьского переворота. Председателем, вместо Свердлова, навязываемого «сверху», был избран Чернов. Ленин вел себя откровенно по-хулигански – прыгал, хохотал, выкрикивал издевательские реплики. И другие большевики с ним. И левые эсеры тоже! Ну да разве могли они подозревать, что партнеры через полгода сожрут их самих? Они-то рассчитывали на честный сговор… Головорезы из ленинского окружения, бесцеремонно разместившись в проходах, свободных креслах, на галерках, хулиганили по-своему. Целились в ораторов из винтовок, клацали затворами…
Тем временем в поддержку Учредительного Собрания двинулись многотысячные мирные демонстрации. От рабочих районов, от учащихся, интеллигенции. Заслоны латышей и матросов встретили их огнем. Из пулеметов и винтовок – по толпе. Сколько народу погибло в этот день, сколько было переранено – неизвестно. Никто ж не считал… Большевики, левые эсеры, «левые мусульмане» и другие родственные партии, вдоволь «пошалив», покинули заседание, оставив остальных делегатов со своей охраной, продолжающей издевательства. А в ночь на 6-е последовало известное распоряжение Ленина «свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов».
И известный разгон: «Караул устал. Очистить помещение!»
На следующий день вышел декрет о роспуске Учредительного Собрания.
К жертвам расстрела демонстрации добавлялись новые. Группа матросов, ворвавшись в Мариинскую больницу, заколола штыками находившихся там видных общественных деятелей, бывших депутатов Думы и депутатов Учредительного Собрания Шингарева и Кокошкина. Кое-кого из депутатов стали убивать на улицах – поди, разберись, чья работа… Другие, справедливо опасаясь за свою жизнь, спешили покинуть Петроград.
Вообще-то, если разобраться, вряд ли из данного Учредительного Собрания вышло бы что-нибудь путное. Слишком уж много в нем было общего с предыдущими «Государственными» и «Демократическими» совещаниями, с беспомощным «предпарламентом». Не обладая ни реальной силой, ни единством, ни практической хваткой, вряд ли оно могло дать России что-то, кроме очередного потока говорильни. Но факт его разгона сыграл куда большую роль, чем факт созыва. Он стал ярким доказательством, что большевики не намерены считаться ни с чем и ни с кем. Похоронил надежды на то, что с ними можно бороться демократическими методами. И вызвал по России новую волну возмущения – не менее серьезную, чем после узурпации власти.