3. Семейные узы
Лимингтон-Парк был не самым старым родовым поместьем Белласисов, но, без сомнения, самым роскошным. Они начинали свое восхождение среди мелкопоместного дворянства в скромном особняке в Лестершире, но в начале семнадцатого века женитьба одного из Белласисов на богатой наследнице принесла им в качестве желанного приданого поместье в Хэмпшире, и семья охотно переселилась на юг. За отчаянной мольбой о средствах, исходившей от короля Карла I в разгар гражданской войны, последовало обещание графского титула, и слово обезглавленного монарха сдержал его сын, триумфально вернувшийся в Англию во время Реставрации. Когда второй граф Белласис решил, что нынешний дом уже не соответствует их теперешнему положению, ему предложили большой дворец в палладианском стиле, спроектированный Уильямом Кентом[12]. Предполагалось, что деньги на строительство должны появиться вследствие рачительного вложения капитала, произведенного в первые дни реставрации империи, но внезапно разразившийся кризис помешал предприятию осуществиться. В результате дед нынешнего графа нанял в 1780-е годы архитектора Джорджа Стюарта, чтобы тот спроектировал вокруг уже имеющегося здания новый, более величественный наружный фасад. То, что получилось в результате, нельзя описать как уютное или хотя бы удобное жилище, однако внешний вид особняка свидетельствовал о традициях семьи и высоком положении хозяина. Так что, когда Перегрин Белласис, пятый граф Брокенхёрст, шел по просторному холлу или садился в библиотеке почитать роскошные издания, а собаки ложились у его ног или когда поднимался по лестнице, увешанной с обеих сторон портретами предков, он ощущал, что именно в такой обстановке и подобает жить благородному человеку. Его жена Каролина умела содержать такой дворец или, вернее, знала, как набрать для этого хорошую прислугу, и, хотя восторг леди Брокенхёрст по отношению к этому дому, как и все остальные ее восторги, сошли в могилу вместе с ее сыном, она, несомненно, была женщиной очень деловой и фактически взяла на себя управление поместьем.
Но сегодня утром мысли леди Брокенхёрст были заняты совсем другим. Поблагодарив служанку Доусон, которая поставила ей на колени поднос с завтраком, она посмотрела за окно, где по парку неслышно прошла стайка ланей. Графиня улыбнулась и на секунду застыла, прислушиваясь к непривычному ощущению внутри себя.
– Вы в порядке, миледи? – с тревогой спросила Доусон.
– Вполне, – кивнула Каролина. – Спасибо. Я позвоню, когда буду готова одеваться.
Служанка сделала книксен и вышла. Леди Брокенхёрст аккуратно налила себе кофе. Почему на сердце вдруг стало так легко? Что такого значительного произошло? Вчера эта мегера попыталась оклеветать ее погибшего сына. Каролина не сомневалась, что мальчик, о котором говорила миссис Тренчард, был внебрачным сыном Эдмунда, и тем не менее… Она прикрыла глаза. Эдмунд любил Лимингтон. Еще в детстве он изучил каждый дюйм поместья. Ребенка можно было спокойно оставить в любой его части с завязанными глазами, и он бы легко выбрался сам. Правда, без посторонней помощи малыш никогда не оставался, поскольку каждый сторож, каждый арендатор, каждый работник просто души в мальчике не чаял. Каролина прекрасно знала, что ее саму, равно как и мужа, здесь не любили. Их уважали. В определенной степени. Но не более того. Местные жители считали хозяев холодными и бесчувственными, черствыми и даже грубыми, но зато у них с Перегрином родился необыкновенный ребенок. Именно таким мать считала Эдмунда: чудесным мальчиком, который располагал к себе буквально всех. По крайней мере, таким погибший сын стал со временем казаться родителям: один за другим тянулись пустые, исполненные одиночества годы, пока воспоминания не покрыла патина истории и Каролина не пришла к мысли, что она родила идеального ребенка. Конечно, они хотели еще детей. Но в конце концов, после появления трех мертворожденных младенцев, в детских второго этажа обосновался один лишь Эдмунд. «Пусть хоть так, это уже хорошо», – неустанно повторяла себе леди Брокенхёрст.
Пока мальчик рос, арендаторы и деревенские жители ждали день, когда он унаследует поместье. Каролина это знала и, в общем-то, даже не обижалась. Люди связывали с Эдмундом надежды на лучшее будущее, и вполне возможно, что он бы им это будущее и впрямь обеспечил. Однако теперь всем оставалось лишь терпеть Перегрина и ждать, когда поместье унаследует его племянник Джон. Да уж, печально: старика, потерявшего интерес к жизни, со временем сменит жадный, самодовольный индюк, которому будет до окружающих не больше дела, чем до камней на дороге.
Но нынче утром Каролина почувствовала себя иначе. Она оглядела комнату, обитую зеленым в белую полоску шелком, высокое зеркало в золоченой раме над камином и гравюры на стенах, удивляясь, отчего сегодня все не так, как обычно. И вдруг с удивлением поняла, что счастлива. Похоже, это чувство настолько забылось, что ей потребовалось время узнать его. Однако именно так и было: Каролина была счастлива, что у нее есть внук. Разумеется, это ничего не изменит. Титул, поместья, лондонский дом – все по-прежнему достанется Джону, но у Эдмунда остался сын, и неужели они не познакомятся с родным человеком? Неужели не разыщут его и не помогут? В конце концов, Брокенхёрсты не первая аристократическая семья, которая может похвастаться тем, что среди их наследников есть дитя любви. Юная королева приняла при дворе всех бастардов покойного короля. Так неужели Каролина с мужем не смогут спасти юношу из безвестности? Ведь должно быть еще какое-то имущество, помимо наследуемого? Воображению рисовались мириады возможностей. Эта ужасная женщина сказала, что мальчика воспитал священник, а не она сама и ее вульгарный муж. Вот и хорошо, что мальчик попал в благородное семейство. При удачном стечении обстоятельств он пошел в отца, а не в мать. Может быть, ее внук даже джентльмен, в какой-то мере. Конечно, она поклялась, что ни словом, ни делом не раскроет никому правды, но так ли необходимо соблюдать клятву, которая дается людям, подобным миссис Тренчард? Графиня поежилась. Каролина Брокенхёрст была женщиной холодной и высокомерной – она и сама это признавала, – но отнюдь не бесчестной или вероломной. Каролина понимала, что не сможет нарушить слово и стать лгуньей. Должен быть какой-то иной выход из этого лабиринта.
Когда она спустилась, лорд Брокенхёрст еще сидел в столовой, погрузившись в «Таймс».
– Все идет к тому, что Пиль может выиграть выборы, – сказал он, не поднимая головы. – Мельбурну, кажется, пора готовиться на выход. Королеве это не понравится.
– Полагаю, принц благоволит сэру Роберту Пилю.
– Еще бы, – проворчал ее муж. – Он же немец.
Леди Брокенхёрст стало неинтересно продолжать этот разговор.
– Ты не забыл, что к обеду будут Стивен и Грейс?
– А Джона они разве не привезут?
– Думаю, привезут. Он как раз гостит у них.
– Проклятье! – Ее муж так и не поднял взгляда от газетной страницы. – Наверняка опять начнут выпрашивать деньги.
– Спасибо, Дженкинс, вы свободны. – Леди Брокенхёрст улыбнулась дворецкому, который навытяжку стоял рядом с буфетом. Дженкинс кивнул и удалился. – Право, Перегрин, зачем говорить подобное при слугах?
– Насчет Дженкинса можешь не беспокоиться. Он наверняка знает про эту семейку побольше нашего.
Дженкинс и впрямь был дитя Лимингтона. Сын фермера-арендатора, он в тринадцать лет поступил в дом графа лакеем да так там и остался, сделав за долгие годы просто головокружительную карьеру и дослужившись до дворецкого. Его преданность роду Белласисов была незыблема.
– Я насчет него не беспокоюсь. Но существуют же какие-то правила приличия. Нравится нам это или нет, но Стивен – твой родной брат и наследник, и к нему надо относиться уважительно, по крайней мере на людях.
– Не хватало еще ломать комедию у себя дома! Кроме того, Стивен станет моим наследником, только если переживет меня, а я уж, черт возьми, постараюсь, чтобы этого не произошло!
– Надо это записать! – язвительно заметила Каролина, но присела рядом и увлекла мужа разговорами о поместье. Она говорила с ним теплее, чем когда-либо за последние месяцы и даже годы, возможно чувствуя вину за то, что умалчивает о главном.
Наконец вскоре после полудня, раньше назначенного времени, приехал достопочтенный Стивен Белласис с семьей. За обедом он оправдывался, что хотел перед едой прогуляться по парку, но Перегрин был уверен, что они притащились пораньше просто для того, чтобы позлить его. Во всяком случае, никого из Брокенхёрстов не оказалось дома, чтобы встретить прибывших родственников.
Ниже ростом, чем старший брат, и намного более грузный, Стивен Белласис не унаследовал шарма Брокенхёрстов, которому в юности был обязан своей привлекательностью Перегрин, не говоря уже о покойном лорде Белласисе: на балу все оборачивались Эдмунду вслед, любуясь его суровой мужской красотой. У Стивена же лысая макушка из последних сил старалась удержать несколько седых прядей, которые он каждое утро аккуратно зачесывал, а подбородок под необыкновенно буйными длинными седыми усами был мягким и безвольным.
Вслед за Стивеном в зал вошла его жена Грейс. Старшая из пяти сестер, Грейс была дочерью глостерширского баронета и рассчитывала на лучшую партию, чем младший сын графа, тучный и ничего не унаследовавший. Но она переоценивала себя, ибо не слишком котировалась на рынке невест: пусть по рождению и образованию юная Грейс метила высоко, но внешность (бесцветные глаза, тонкие губы) и скромное приданое лишали ее надежды на выгодное замужество.
Снимая плащ, капор и перчатки и отдавая их лакею, Грейс разглядывала огромную вазу с сиренью, стоявшую на столике у подножия широкой пологой лестницы, и вдыхала сладкий аромат. Она любила сирень и с удовольствием поставила бы дома целые охапки веток. Но позволить себе такую роскошь не могла: холл в доме священника был для этого слишком мал.
Джон Белласис прошел мимо матери. Она вечно копалась, а ему не терпелось пропустить стаканчик. Отдав слуге трость, он двинулся прямиком в обеденный зал, направляясь к батарее хрустальных графинов на серебряном подносе, что стоял у большого мраморного камина. Не успел Дженкинс догнать гостя, как тот схватил один из графинов, налил себе солидную порцию бренди и одним махом опрокинул стакан.
– Спасибо, Дженкинс, – сказал он, поворачиваясь лицом к дворецкому. – Можешь плеснуть мне еще.
Дженкинс, гнавшийся за молодым человеком через весь холл, достал небольшую закрытую бутылку.
– Соды, сэр? – уточнил он.
– Давай.
Дженкинс и бровью не повел. Он уже давно привык к выходкам хозяйского племянника. Дворецкий наполнил бокал бренди, на сей раз смешанным с содовой, и протянул его молодому человеку на маленьком серебряном подносе. Джон взял бокал и вернулся к родителям, которые расположились в гостиной по другую сторону холла. С его появлением разговор прервался.
– Наконец-то, – сказала Грейс. – Мы уж недоумевали, что с тобой случилось.
– Могу рассказать, что со мной случится, – ответил он, опершись лбом о холодное стекло и глядя в парк, – если я не добуду средств к существованию.
– Вот это скорость! – заметил лорд Брокенхёрст, появляясь в дверях вместе с женой. – Я думал, мы доберемся хотя бы до пудинга, прежде чем ты начнешь клянчить денег.
– Где вы были? – спросил Стивен.
– На нижней ферме, – коротко ответила Каролина, входя первой. Она холодно поцеловала Грейс, которая встала поздороваться. – Джон? Так что ты там говорил?
– Я вполне серьезно, – сказал Джон. – Положение хуже некуда.
Он обернулся и встретился взглядом с тетушкой.
– Да в чем дело? – спросил Перегрин.
Заложив руки за спину, он грелся у камина. Хотя на улице был приятный и солнечный июньский день, в полном дров камине пылал яркий огонь. Каролина любила, чтобы во всех комнатах было жарко, как в оранжерее.
– Мне нужно оплатить счет от портного и ренту за «Олбани»[13]. – Джон покачал головой и развел руками, словно показывая, что его вины здесь нет и все эти расходы были кем-то несправедливо ему навязаны.
– А разве не твоя мать платит за проживание в «Олбани»? – с деланым недоумением спросил дядя. – И опять счета от портного?!
– Не знаю, как человек в моем положении может пережить светский сезон[14] без новой одежды, – пожав плечами, ответил Джон и сделал очередной глоток.
– Не может же он выглядеть как оборванец, – кивнула Грейс. – Особенно сейчас.
– А в чем дело? – вскинула глаза Каролина. – Что такое происходит именно сейчас?
– В этом и состоит причина нашего визита… – улыбнулась невестка.
– Вторая причина, – уточнил Перегрин.
– Продолжайте! – нетерпеливо потребовала Каролина.
– Джон решил заключить помолвку с леди Марией Грей.
– С дочкой лорда Темплмора? – сам того не ожидая, обрадовался Перегрин.
Стивен кивнул. Ему приятна была эта маленькая победа.
– Ее отец умер. Нынешний граф – ее брат.
– Но она же все равно дочь лорда Темплмора, – сказал Перегрин, улыбаясь. Он вдруг почувствовал воодушевление. – Джон, это очень хорошо! Молодец! Прими мои поздравления!
Преувеличенная радость дяди вызвала у Джона некоторую досаду.
– Прошу вас, не надо так удивляться. Почему бы мне и не жениться на леди Марии Грей?
– Никакой причины не жениться нет. Ни малейшей. Прекрасная партия. Еще раз могу повторить, что ты молодец, и я говорю это от души.
– Это для нее хорошая партия, – фыркнул Стивен. – У Темплморов приличных денег нет, а она как-никак выходит замуж за будущего графа Брокенхёрста.
Он вечно не мог удержаться от того, чтобы не уколоть брата и невестку, подчеркнув, что у них самих наследников нет.
Перегрин глянул на него, но ничего не ответил. Стивена он всегда недолюбливал, еще с тех пор, когда они были детьми. Возможно, виной тому было слишком красное лицо Стивена. Или то, что ребенком он много кричал и постоянно требовал к себе внимания. У мальчиков была также еще сестренка Эллис, но той не исполнилось еще и шести, когда ее унес коклюш. После этого Стивен, который был всего на два года моложе брата, стал в семье самым младшим, и мать вечно с ним сюсюкала. Джон сделал еще один глоток.
– Что это ты там пьешь? – внимательно посмотрел на племянника Перегрин.
– Бренди, сэр, – беззастенчиво ответил Джон.
– Никак замерз?
– Да не особенно.
Перегрин рассмеялся. Джона он тоже не слишком любил, но все-таки предпочитал племянника брату. У парня, по крайней мере, был характер. Перегрин снова перевел взгляд на Стивена и с плохо скрываемым недовольством спросил:
– Почему вы пришли так рано?
– Как у вас дела? – ответил священник, игнорируя вопрос. Он сидел в кресле, положив ногу на ногу. – Влажная погода не вредит здоровью?
– Главное, что тепло, – покачал головой его брат.
– На нижней ферме все в порядке?
– Проверяешь свои будущие владения? – прищурился Перегрин.
– Вовсе нет, – сказал Стивен. – Разве это преступление – поинтересоваться?
– Рада видеть вас, моя дорогая, – соврала Каролина, подсаживаясь к Грейс. Бесконечное пикирование братьев она находила утомительным и бессмысленным.
– Очень любезно с вашей стороны, – уныло отозвалась гостья. Грейс была из тех людей, кто всегда считает, что стакан наполовину пуст. – Я хотела спросить, – продолжила она, – не сможете ли вы выделить мне что-нибудь для церковного праздника? Я ищу вышивки, носовые платки, подушечки – что-нибудь такое. Нам нужно много… Поступает столько просьб о помощи! Старики, инвалиды, молодые вдовы с детьми, оставшиеся без кормильца. Просто сердце разрывается!
Каролина кивнула.
– А как насчет падших женщин?
– Падших женщин? – непонимающе переспросила невестка.
– Я имею в виду матерей, которые никогда не были замужем.
– А-а, понимаю. – Собеседница нахмурилась, словно Каролина допустила бестактность. – Их мы, как правило, препоручаем приходу.
– А они обращаются к вам за помощью?
– Иногда. – Грейс явно было неловко, что затронута такая тема. – Но мы стараемся не поддаваться сентиментальности. Как еще другим девушкам учиться, как не на печальном примере своих падших сестер?
Она вернулась в более безопасное русло и начала расписывать свои планы благотворительной ярмарки.
Слушая, как Грейс рассказывает об играх, шатрах и кегельбанах, графиня невольно задумалась о Софии Тренчард, забеременевшей в восемнадцать лет. Интересно, если бы та, отчаянно рыдая и сжимая руки, стояла перед бездушными членами благотворительного комитета, то Грейс бы и ее тоже отвергла? Наверное. А что насчет нее самой? Проявила бы она милосердие, обратись София за помощью к ее семье?
– Я поищу, что может вам пригодиться, – наконец ответила Каролина.
– Благодарю вас, – сказала Грейс. – Комитет будет вам очень признателен.
Ланч был подан в обеденном зале, прислуживали четыре лакея и Дженкинс. Все это было совершенно не похоже на обеды, которые устраивали здесь в былые времена, когда на охоту съезжалось множество гостей. После смерти Эдмунда Брокенхёрсты почти никого не принимали. Но даже если присутствовали только члены семьи, Перегрин ревностно придерживался правил. Подавали шесть перемен блюд: консоме, фрикадельки из щуки, перепелов, бараньи отбивные под луковым соусом, лимонное мороженое и смородиновый пудинг. Такое изобилие могло показаться расточительным, но Каролина знала, что деверь начнет выражать недовольство, как только ему представится для этого хоть малейший повод.
Пока пили консоме, Грейс, ободренная необычной для графини готовностью помочь благотворительной распродаже, решила развлечь хозяев семейными новостями.
– У Эммы снова будет ребенок!
– Это замечательно! Обязательно напишу ей, – кивнула Каролина.
Эмма была на пять лет старше своего брата Джона. Она была славной женщиной, намного более симпатичной, чем вся остальная ее семья, и даже Каролине было приятно услышать о ней хорошие новости. Эмма вышла замуж за местного землевладельца, сэра Хьюго Скотта, баронета, и супруги вели безупречную и простую жизнь, которая была написана им на роду. Ровно через девять месяцев после свадьбы Эмма счастливо разродилась первенцем – дочерью по имени Констанс и с тех пор каждый год дарила мужу по ребенку. Этот будет уже пятым. Пока что у Скоттов появились три здоровые дочки, но всего один сын.
– Мы полагаем, что прибавления семейства надо ждать осенью, хотя Эмма не уверена. – Грейс торопливо сделала глоток консоме. – Хьюго надеется, что на этот раз будет мальчик. «Один наследник и второй про запас» – так он все время говорит. – Она весело рассмеялась, но, опустив ложку в суп, заметила выражение на лице Каролины и замолкла.
На самом деле Каролина не рассердилась. Ей просто было скучно. Она уже потеряла счет, сколько раз Грейс или Стивен потчевали ее историями о своих многочисленных бойких внуках. То ли эти рассказы преследовали цель обидеть Каролину, то ли ее родственников попросту отличала крайняя бестактность – трудно сказать. Перегрин не сомневался, что Стивен с супругой намеренно стараются уязвить его и Каролину, но жена была склонна объяснять все глупостью, ибо считала Грейс слишком недалекой, чтобы проявлять осознанную злонамеренность.
Лакеи молча убрали со стола. Они привыкли к тому, что хозяин не дает себе труда поддерживать за обеденным столом светскую беседу (да, в сущности, и не только за столом), а в обществе брата становится особенно немногословным. Вложив в молодости немало энергии в возрождение поместья, Перегрин после смерти сына потерял к нему всякий интерес, а в последние годы все больше в одиночку просиживал у себя в библиотеке.
– Итак, – начал Стивен, сделав большой глоток кларета, – я хотел узнать, дорогой брат: могу ли я после ланча перекинуться с тобой парой слов наедине?
– Парой слов наедине? – переспросил Перегрин, откинувшись на стуле. – Мы все знаем, что это означает. Ты хочешь попросить денег.
Стивен кашлянул. Его бледное, покрытое потом лицо ярко блестело в солнечном свете, лившемся через окна. Он поправил воротник, словно тот сдавливал ему горло. И неуверенно произнес:
– Не будем докучать дамам скучными разговорами.
Как отвратительно находиться в положении просителя! А ведь сам Стивен ничуть не хуже Перегрина, просто ему фатально не повезло. Как еще можно назвать то, что он родился всего лишь на пару лет позже, чем красивый и в свое время пользовавшийся популярностью Перегрин? Почему Стивену навязывают эту унизительную роль?
– Ну, мне-то докучать ты готов. – Хозяин дома налил себе портвейна и отправил графин по кругу.
– Не могли бы мы…
– Полно. Выкладывай.
– Отец хочет попросить заем под залог моего будущего наследства, – сказал Джон, уверенно посмотрев дяде в глаза.
– Твоего наследства или же своего собственного? – фыркнул Перегрин.
Джон, как и все присутствующие, явно не считал, что отец переживет дядю.
– Нашего наследства, – дипломатично ответил он.
Перегрин не мог не признать, что молодой человек красив, опрятен и хорошо одет. Просто он не любил племянника, и его огорчало, что со временем тот станет его наследником. И он уточнил:
– Стало быть, Стивен хочет получить еще один заем под залог своего наследства?
– Хорошо. Пусть будет так. – Джон не отвел глаза. Смутить его пристальным взглядом было не так-то просто.
Перегрин глотнул портвейна:
– Мне кажется, мой маленький братишка уже немало откусил от своих будущих богатств.
Стивен терпеть не мог, когда его называли маленьким. Ему исполнилось шестьдесят шесть лет. У него было двое взрослых детей, и скоро должен был родиться пятый внук. Он весь так и кипел от гнева.
– Ты же не станешь спорить, что семейная честь требует от нас соблюдать внешнюю благопристойность. Это наш долг.
– Еще как стану, – ответил Перегрин. – Жить надо пристойно, с этим я согласен. То есть так, как подобает сельскому викарию. И, кроме того, от служителя Церкви общество не только не ждет внешнего шика, но и не одобряет его проявлений. Спроси себя, на что тратятся деньги.
– Ни на что такое, что ты сочтешь предосудительным. – Стивен ступил на тонкий лед. Узнай Перегрин, для чего предназначались деньги, он бы счел цель крайне предосудительной. – Ты ведь раньше высвобождал для меня средства.
– Да. И боюсь, делал это слишком часто. – Перегрин покачал головой. Так вот зачем на самом деле брат напросился на ланч. Хотя чему тут удивляться, можно подумать, он сам этого не знал.
Дабы разрешить неловкую ситуацию, Каролина решила взять разговор в свои руки.
– Расскажите мне еще о Марии Грей. Я думала, девочка только-только начала выезжать? – с некоторым удивлением спросила она.
Грейс отрезала себе кусочек бараньей отбивной.
– Нет-нет! Это было еще в позапрошлом году. Сейчас она уже вовсю появляется в свете. Ей двадцать один год.
– Двадцать один… – ностальгически вздохнула Каролина. – Как летит время! Я удивлена, что леди Темплмор ничего мне не сказала.
Они с матерью Марии уже много лет поддерживали дружеские отношения.
– Может быть, ждала, пока все определится наверняка, – улыбнулась Грейс.
– Теперь ведь определилось? Они заключают помолвку.
Вольно или невольно тон леди Брокенхёрст дал понять присутствующим, что она считает невероятной саму мысль о браке двух столь не подходящих друг другу людей.
Грейс улыбнулась более натянуто и опустила на стол нож и вилку.
– Надо прояснить еще пару формальностей, после чего мы обо всем объявим, как полагается.
Каролина задумалась о милой умной девушке, которую она знала: неужели той суждено стать женой ее спесивого, бесцеремонного племянника? А потом ее мысли привычно обратились к драгоценному сыну, вот уже много лет спавшему в земле.
– Так что, как видите, мы, то есть Джон, нуждаемся в обеспечении, – сказал Стивен, бросив на жену признательный взгляд.
Она была права, решив разыграть эту карту. Теперь братец явно не откажет им в деньгах. Можно представить, как пострадает репутация семьи, если Перегрин будет держать собственного наследника в нужде. Он побоится пересудов.
Наконец, после того как разделались со смородиновым пудингом и лимонным мороженым, выпили в гостиной кофе и прогулялись по парку, Стивен, Джон и Грейс ушли. Они добыли себе достаточно денег, чтобы заплатить портным, а также раздать остальные долги, о которых Стивен не упомянул. Перегрин удалился к себе в библиотеку.
Он с тяжелым сердцем сел у огня в большое кожаное кресло, рассчитывая почитать Плиния Старшего. Он предпочитал его Плинию Младшему, ибо любил оперировать фактами истории и науки, но сегодня слова не взлетали со страницы, а плыли у него перед глазами. Он трижды прочел один и тот же абзац, когда дверь открыла Каролина.
– Ты все время молчал за ланчем. Что случилось? – спросила она.
Перегрин закрыл фолиант и некоторое время сидел молча. Он обвел взглядом портреты над книжными шкафами из красного дерева: суровые мужчины в париках, женщины в шнурованных атласных платьях – его предки, его семья, чья кровь текла в его жилах, а у него самого наследника, увы, не будет. Потом снова посмотрел на жену:
– Вот скажи, почему мой брат, человек, который за всю свою жизнь ни разу не сказал и не сделал ничего путного, дожил до того времени, когда его дети женятся, а внуки обступают кресло дедушки?
– Перегрин!..
Каролина села рядом с мужем и положила тонкую руку ему на колено.
– Прости, – сказал граф, покраснев, и покачал головой. – Веду себя как глупый старик. Но иногда меня выводит из себя подобная несправедливость.
– А меня, думаешь, не выводит?
– Каролина, – вздохнул он, – ты когда-нибудь представляешь себе, каким бы Эдмунд стал сейчас? Наверняка он был бы потолще, чем мы его запомнили. Он бы, конечно, женился, и у него бы родились дети: умные сыновья и красивые дочери.
– А может, наоборот: умные дочери и красивые сыновья?
– Не все ли равно. Главное, что Эдмунда больше нет. Наш сын покинул нас, и, ей-богу, я не понимаю, почему это должно было случиться именно с нами.
Будучи типичным англичанином, Перегрин Брокенхёрст выражал свои эмоции в той неловкой манере, которая порой бывает пронзительнее красноречия. Он стиснул ладонь жены. Его светлые голубые глаза наполнились влагой.
– Прости меня, дорогая, я очень глупо себя веду. – Он посмотрел на Каролину почти с нежностью. – Наверное, просто не могу не задавать себе вопрос: ну почему все так сложилось? – Он встряхнул головой и горько рассмеялся. – Не слушай меня. Надо перестать пить портвейн. От него я вечно чувствую себя несчастным.
Каролина погладила руку, сжимающую ее ладонь. Как легко было бы рассказать мужу правду, сообщить, что у него есть внук, унаследовавший если не его положение, то хотя бы его кровь. Но она не знала всех подробностей. Правду ли говорила Анна Тренчард? Сперва надо было все как следует выяснить. И еще, Каролина ведь пообещала этой женщине хранить молчание. А леди Брокенхёрст, надо отдать ей должное, была человеком слова.
Никакие валериановые капли не помогали Анне унять жуткую головную боль. Ей казалось, что голову режут надвое стальным ножом. Причину она знала, и хотя не была склонна, к истерикам, однако чувствовала, что после разговора с леди Брокенхёрст обратный путь до Итон-сквер был одним из самых трудных в ее жизни.
Когда Анна вернулась в дом номер сто десять, она так дрожала, что, постучавшись в собственную дверь, не смогла ничего вразумительно объяснить. Билли, открывший ей, был крайне озадачен. Что, интересно, делала госпожа одна на улице, если теперь вся трясется, как желе? Где кучер Кверк? Все это было очень странно и в ожидании ужина дало немало поводов для обсуждения в людской. Но никто, разумеется, не пребывал в таком смятении, как сама Анна, когда она медленно поднималась по лестнице в свои комнаты.
– Миссис Тренчард как будто оцепенела, – сказала ее камеристка Эллис, усаживаясь вечером за стол. – Только собаку свою обнимала да раскачивалась в кресле.
Эллис была не слишком довольна своей судьбой. После бурных дней Ватерлоо, когда улицы Брюсселя кишели симпатичными солдатами, которые только и ждали, как бы переброситься словечком с хорошенькой служанкой, жизнь в Лондоне показалась ей чересчур размеренной. В письмах к своей подруге Джейн Крофт, которая некогда служила камеристкой у мисс Софии, а теперь удачно устроилась экономкой где-то в провинции, Эллис постоянно грозилась уехать и найти себе какую-нибудь новую работу. Но, по правде говоря, она и сама понимала, что уволиться было бы глупо. Ей страсть как хотелось получить место в более благородном доме, и ее беспокоило, что она работает в семье, не имеющей титула, но Тренчарды платили своим слугам более щедро, чем, по слухам, многие аристократы, а еда, которую им подавали в комнате для прислуги, была выше всяких похвал. Миссис Бэббидж выделили на расходы вполне приличную сумму, и она почти каждый день готовила мясо.
– Вроде бы непохоже, что заболела, – кивнул Билли. Вдохнув запах тушеной говядины с картошкой, исходивший из большой медной кастрюли в центре стола, он оживленно потер руки. – Ну скажите сами, слыханное ли дело, чтобы госпожа вот так разгуливала одна по улицам? Она уходила по каким-то своим делам и явно хотела, чтобы хозяин об этом не прознал, точно вам говорю.
– Думаешь, у нее дружок завелся? – хихикнула одна из служанок.
– Мёрси, а ну марш к себе в комнату!
В дверях, уперев руки в боки, стояла миссис Фрэнт в черной блузе с высоким воротником и в черной юбке, а на груди у нее была приколота светло-зеленая камея. Она проработала у Тренчардов всего три года, но многолетний опыт службы говорил экономке, что за такое место стоит держаться, так что глупостей в комнате для прислуги она не терпела.
– Простите, миссис Фрэнт, я только…
– Вы немедленно отправитесь наверх без ужина, а если я услышу еще хоть одно слово, то вы завтра же окажетесь на улице без рекомендаций.
Девушка шмыгнула носом, но защищаться больше не пыталась. Когда она убежала, миссис Фрэнт заняла ее место.
– Вы можете беседовать о чем угодно, но обсуждать наших хозяев я не позволю.
– И тем не менее, миссис Фрэнт, – сказала Эллис, которая всячески старалась показать, что не подчиняется экономке, – согласитесь, что головная боль, от которой нужна валерьянка, – это очень непохоже на хозяйку. Такого недомогания у нее не случалось с тех пор, как они с мисс Софией ездили навещать больного кузена в Дербишир.
И две женщины обменялись многозначительными взглядами.
Поскольку Анна ничего не объяснила, Джеймсу Тренчарду оставалось лишь гадать, почему жена так рано отправилась в постель и попросила подать ей ужин наверх. Он решил, что ее состояние связано с Чарльзом Поупом и с тем, что он запретил супруге рассказывать Каролине Брокенхёрст о существовании молодого человека. И хотя Тренчард не переменил своего мнения, но все же хотел при первой возможности восстановить добрые отношения с женой. Поэтому когда Джеймс нашел среди писем, доставленных с последней почтой, адресованное Анне приглашение на прием в Королевские ботанические сады Кью, то решил немедленно отнести его наверх, надеясь, что таким образом поднимет жене настроение. Она обожала садоводство и, насколько Джеймс знал, активно помогала садам Кью.
– Могу составить тебе компанию! – бодро предложил муж, глядя, как Анна вертит приглашение в руках. Она сидела, откинувшись на подушки, и вид у нее был усталый, но заинтересованный. Джеймс это заметил.
– Неужели поедешь так далеко? – спросила в ответ Анна. – Да ты сад в Гленвилле и то стороной обходишь. – Тем не менее она улыбалась.
– Может быть, Сьюзен захочет пойти? – предположил Джеймс.
– Сьюзен не любит цветы и красоту видит только в том, что сверкает в витрине ювелирной компании мистера Аспрея. На той неделе она заставила меня свозить ее посмотреть новый магазин. Я едва сумела усадить ее обратно в экипаж.
– Могу себе представить, – кивнул Джеймс, улыбаясь. – Кстати, я кое-что вспомнил. После нашего недавнего разговора за обедом я подумал, не стоит ли мне все-таки подучить Оливера делу? Сейчас он занимается всякой ерундой, и, может быть, его нужно слегка направить. Завтра у меня встреча с Уильямом Кьюбиттом, будем обсуждать проект застройки Собачьего острова, и, если Оливер тоже захочет поучаствовать, как он говорил, я могу попробовать его туда пристроить.
– Думаешь, это он всерьез? – усомнилась Анна. – Вообще-то, такое занятие не в его вкусе.
– Ему неплохо бы стать менее разборчивым.
Джеймс не собирался язвить, но пренебрежение, с которым сын относился к мысли о коммерции и вообще о любом напряженном труде, раздражало его.
– Мне кажется, вреда не будет, – сказала Анна. – Почему бы и не спросить компаньона?
Это была не совсем та реакция, на которую рассчитывал Джеймс. Неудобно было просить Уильяма Кьюбитта поручить его сыну более ответственную работу в деле, к которому Оливер до сих пор проявлял мало склонности и интереса. Хотя сотрудничество Тренчарда с братьями Кьюбитт и оказалось весьма плодотворным, подобная просьба представлялась ему чересчур дерзкой.
Анна понимала причины его беспокойства, да и сама считала так же, но затевать сражение сейчас не было сил. Миссис Тренчард всегда гордилась своей способностью здраво оценить ситуацию; она отличалась проницательностью и не раскрывала понапрасну собственные карты. Анна была не из тех глупых женщин, что готовы разоткровенничаться после бокала шампанского. Так о чем же, спрашивается, она думала, когда рассказала леди Брокенхёрст правду? Неужели оробела перед графиней? Или просто слишком долго несла свою ношу в одиночку? Так или иначе, страшную, великую тайну, способную причинить им неизмеримый вред, она выдала совершенно чужому человеку, о котором почти ничего не знала, и тем самым вручила леди Брокенхёрст оружие, которым та могла уничтожить всю ее семью. Знать бы только, воспользуется ли Каролина этим оружием? Анна позвонила Эллис и велела вывести Агнессу на вечернюю прогулку.
На следующий день Джеймс рано покинул дом. Обычно перед уходом он заглядывал к жене, но сегодня она так плохо спала, что среди ночи даже вставала подышать воздухом, так что вряд ли должна была проснуться раньше полудня. Да он и не слишком волновался за Анну. Что бы ни произошло, она справится. Намного больше его тревожила предстоящая встреча с Уильямом Кьюбиттом. Надо было добраться до конторы и успеть переделать все утренние дела – они встречались в двенадцать.
Для разговора Кьюбитт выбрал «Атенеум», и Джеймс собирался прийти пораньше, чтобы осмотреться. Недавно этот клуб, нуждаясь в средствах, несколько упростил правила приема новых членов, и Джеймс подал прошение о вступлении в «Атенеум». Он не был членом ни одного джентльменского клуба, и это его уязвляло.
Подъехав к дому номер сто семь по Пэлл-Мэлл, Джон поразился внушительным колоннам портика и даже перешел на другую сторону улицы, чтобы разглядеть копию парфенонского фриза на фасаде. Трудно было поверить, что Децимусу Бёртону было всего двадцать четыре года, когда он спроектировал это здание.
Входя внутрь и отдавая слуге перчатки и трость, Джеймс с тревогой размышлял, кого можно расспросить о своем прошении. Уже прошло немало времени, а он так и не получил никакого ответа. Может быть, ему отказали? Но ведь тогда ему должны были об этом сообщить? Как изматывает неведение! Он завистливо оглядел просторный холл с величественной лестницей: та после первой площадки разделялась надвое и взлетала вверх двумя маршами, охватывающими обширное пространство.
– Джеймс! – воскликнул Уильям, вскакивая с кресла, чтобы приветствовать товарища. – Рад вас видеть!
У Уильяма Кьюбитта, худощавого, с густой седой шевелюрой, были доброе умное лицо и большие проницательные глаза, которые он имел привычку слегка прикрывать, когда внимательно слушал кого-то.
– Вы видели по дороге сюда новый «Реформ-клуб»? Красивый, правда? Толковый парень этот Чарльз Бэрри. Правда, не скажу того же о политике самого заведения, – прибавил он, подняв бровь. – В клубе полно либералов, от которых в любой момент можно ждать неприятностей. Но все равно прекрасная работа.
Построив рынок Ковент-Гарден, зал Гильдии рыботорговцев, портик у железнодорожного вокзала Юстон и много еще чего, Кьюбитт неизменно отмечал детали, которые мало кто видел.
– Вы обратили внимание на решение фасада? Строгая симметрия и простота в сумме дают монументальность. Просто великолепно! – с энтузиазмом продолжал он. – И каковы масштабы! Бедный маленький «Трэвеллерс-клуб» на его фоне совершенно уходит в тень. Ладно, хотите чего-нибудь выпить? Поднимемся в библиотеку?
Библиотека клуба представляла собой огромный зал, занимающий почти весь второй этаж. Увидев расставленные вдоль стен шкафы, которые вмещали великолепное книжное собрание клуба, Джеймс вновь испытал нестерпимое желание попасть в число избранных. По какому праву они не пускают его к себе? Огромным усилием Тренчард заставил себя сосредоточиться на том, что ему говорят, и постепенно сумел успокоиться. Взяв по бокалу мадеры, они обсудили все идеи и новшества, которые Уильям придумал для Кьюбитт-тауна – «Города Кьюбиттов».
– Название я поменяю, – сказал он, откинувшись в кресле. – Но сейчас пусть называется так.
– То есть план состоит в том, чтобы расширить доки, создать предприятия и построить рядом дома для тех, кто на них работает?
– Именно так. Гончарное производство, производство кирпичей и цемента. Прямо скажем, грязная работа, но делать ее надо, и я хочу быть тем человеком, который за нее возьмется, – заявил Кьюбитт. – Однако нам еще понадобятся дома для счетоводов и клерков. Надеюсь, также получится убедить поселиться в тех местах и кого-нибудь из управляющих, а мы, в свою очередь, постараемся выделить им достаточно безопасные для здоровья территории. Если коротко, нам нужно вдохнуть в этот район новую жизнь и застроить его по-новому как единое целое.
– Много работы предстоит, – заметил Джеймс.
– Безусловно. Сперва надо осушить землю, но после застройки Белгравии мы неплохо знаем, как это делается. Очень надеюсь, что результатами этой работы мы сможем по праву гордиться.
– Как вы думаете, а для Оливера местечка не найдется? Он давно мечтает принять участие в таком деле. – Джеймс постарался, чтобы фраза прозвучала небрежно.
– Что еще за Оливер?
– Это мой сын. – Джеймс почувствовал, как его голос дрогнул.
– А-а, вот какой Оливер! – (На мгновение воздух словно бы застыл.) – Возможно, он со временем найдет свое место в этом предприятии, но я всегда считал, что ваш сын не слишком интересуется архитектурой, – сказал Уильям. – И застройкой тоже. Видите ли, я не против того, чтобы Оливер с нами работал, но может оказаться, что он не захочет взваливать на себя ответственность, сопряженную с таким грандиозным замыслом.
– Нет-нет, Оливер просто жаждет присоединиться, мечтает поучаствовать в его осуществлении, – настойчиво повторил Джеймс, пытаясь преодолеть неловкость и вспоминая замечания Анны. – Это ему невероятно интересно. Просто иногда мой сын… плохо умеет выразить свои чувства.
– Понимаю. – Судя по виду Уильяма Кьюбитта, разубедить его Тренчарду не удалось.
С Уильямом и его старшим братом Томасом Джеймс был знаком уже около двадцати лет, и за это время деловые партнеры сблизились, постепенно став друзьями. Заработав вместе немало денег, они имели все основания гордиться, но Джеймс впервые попросил одного из братьев об одолжении, и это далось ему нелегко. Он потер висок. Нехорошо. Первый раз он о чем-то их просит, и это просьба взять на работу Оливера. Молодой человек явно произвел на Кьюбиттов нелучшее впечатление, и Джеймс искушал судьбу.
Уильям по привычке прикрыл глаза. Честно сказать, он слегка опешил, ибо не ожидал такого поворота. Оливера Уильям знал с тех пор, когда тот был еще мальчишкой, и за все время работы в компании этот человек никогда не задал ему ни единого вопроса о застройке Блумсбери или Белгравии, да и вообще не проявил интереса ни к одному из предыдущих проектов. Тренчард-младший лишь выполнял свою кабинетную работу. Более или менее прилично. Но без явного энтузиазма или хотя бы любопытства. Однако при этом Уильям высоко ценил Джеймса Тренчарда. Это был умный, дотошный, трудолюбивый и абсолютно надежный человек. Временами, правда, бывал чванлив, а из-за неуемных светских амбиций – слегка смешон, но ведь у каждого свои слабости.
– Хорошо. Обещаю поискать возможность привлечь Оливера к работе, – сказал Кьюбитт. – Мне кажется, очень важно, чтобы семьи работали вместе. Мы с братом уже много лет трудимся сообща, так почему бы и вам с сыном не последовать нашему примеру? Вытащим мальчика из кабинета и отправим руководить строительством. Толковые управляющие нам всегда нужны. Скажите Оливеру, чтобы пришел ко мне в понедельник, и направим его на застройку Собачьего острова. Обещаю.
Он протянул руку, и Джеймс, улыбаясь, пожал ее. Хотя, откровенно говоря, он и сам сильно сомневался, что из этого получится что-нибудь путное.
Анна почувствовала себя лучше, и теперь разве что внезапная эпидемия тифа помешала бы ей посетить прием в Королевских ботанических садах Кью. Сады открылись для публики всего год назад, в 1840-м, во многом это произошло стараниями герцога Девонширского, который как президент Королевского садоводческого общества был душой и сердцем этого начинания. Его старания подогревались возрастающим по всей стране интересом к садоводству. В 1840-е годы выращивание растений вошло в моду среди англичан всех сословий. Анна Тренчард постоянно делала пожертвования в фонд, чем наверняка и объяснялось то, что ее включили в список приглашенных. Вообще-то, когда она оказывалась на людях по велению Джеймса, то обычно держалась замкнуто, а сейчас ее к тому же тревожила леди Брокенхёрст, но тем не менее предстоящий прием вызывал у нее искреннее воодушевление.
Садоводство для Анны не было простым времяпрепровождением – оно стало ее страстью. После смерти Софии Анна начала интересоваться всем, что связано с растениями, и вскоре обнаружила целительный эффект садоводства. Выращивание цветов и наблюдение за ними дарили ее душе умиротворение. Джеймс невольно подтолкнул жену к новому хобби, обнаружив однажды в Блумсбери очень редкую и дорогую книгу Томаса Фэйрчайлда «Городской садовод», изданную в 1722 году, и с того момента неизменно пополнял ее садоводческую библиотеку.
Но не что иное, как приобретение в 1825 году Гленвилла, по-настоящему разожгло ее страсть. Было в этом обветшавшем елизаветинском особняке нечто такое, что заставило Анну в него влюбиться, и самые счастливые моменты жизни она проживала, беседуя с Хупером, старшим садовником. Вместе они обновили сад, разбили славный огород, который сейчас снабжал овощами дом и все поместье, и существенно переделали заросшие террасы, не только используя при этом принятую в прошлом веке свободную планировку, но и возрождая оригинальные формы регулярных садов того периода, когда был спроектирован сам дом. Анна даже велела построить оранжерею, в которой ей удалось вырастить айву и персики. Персиков уродилось немного, но они были ароматными и идеальной формы, и в прошлом году она велела Хуперу отправить их на выставку Королевского садоводческого общества в Чизуике.
За эти годы она завела многочисленные знакомства в садоводческом братстве, и среди ее новых знакомых был Джозеф Пакстон[15]. Поначалу это был талантливый новичок с необыкновенными, чуть ли не революционными идеями. Анна пришла в восторг, когда Пакстон сообщил ей, что приглашен на работу в сады герцога Девонширского, на его виллу Чизуик-Хаус на окраине Лондона. И еще больше обрадовалась, когда впоследствии Пакстон переехал в Чатсуорт, большой дворец герцога в Дербишире, где отвечал за строительство оранжереи в триста футов длиной. Герцога лично Анна, конечно, не знала, но, занимая пост президента Королевского садоводческого общества, он наверняка питал ту же страсть к садам, что и она сама.
И в тот день Анна прежде всего надеялась встретить в ботанических садах Кью Пакстона. Она заготовила немало вопросов об айвовых деревьях, ибо Пакстон знал о выращивании растений в застекленных помещениях все, что только можно было знать. Когда миссис Тренчард приехала, в садах было многолюдно. Сотни дам, одетых в изящные одежды пастельных тонов, прогуливались по лужайкам, закрывшись шляпками и зонтиками, восхищались новыми клумбами, а также дорожками (их проложили, поскольку из Лондона приезжали целые толпы энтузиастов), пока не зашло солнце. Анна шла к оранжерее, когда наткнулась на человека, которого искала.
– Мистер Пакстон! Я так и думала, что увижу вас здесь, – сказала она и протянула ему руку.
– Миссис Тренчард, – кивнул он, широко улыбаясь. – Как поживаете? И как поживают ваши призовые персики?
– Вот это память! – воскликнула Анна.
Вскоре они уже обсуждали премудрости выращивания айвы, и то, как трудно заставить эти деревья плодоносить в таком суровом климате, и на что именно будут смотреть судьи, если она отправит свои плоды на выставку Королевского общества. Оба так увлеклись беседой, что даже не заметили, как к ним подошли две импозантные фигуры.
– Вот вы где, Пакстон! – сказал герцог Девонширский. – А я везде вас ищу. – Этот высокий, элегантный мужчина с темными волосами, длинным носом и большими миндалевидными глазами так и источал добродушие. – Слышали новость?
– Какую новость, ваша светлость? – спросил Пакстон.
– Из оранжереи убрали все цитрусовые.
Новость и впрямь была потрясающая.
– Представляете себе? Видимо, там слишком темно. Теплицы построены не под тем углом. Какая жалость, что их проектировали не вы!
Герцог Девонширский улыбнулся, любезно повернувшись к Анне и показывая, что ожидает, когда ему представят даму. Только сейчас Анна заметила его спутницу, которая глядела на нее из-под шляпки.
– Ваша светлость, – сказал Пакстон, отступая назад, – позвольте представить вам миссис Тренчард, страстного садовода и уважаемого члена Королевского общества.
– Мое почтение, миссис Тренчард, – учтиво кивнув, ответил герцог. – Я слышал ваше имя. И не в последнюю очередь от Пакстона. – Он повернулся к стоявшей рядом с ним женщине. – А теперь позвольте…
– Мы с миссис Тренчард уже встречались, – произнесла леди Брокенхёрст, не меняя выражения лица.
– Превосходно! – воскликнул герцог, чуть нахмурившись и переводя взгляд с одной дамы на другую. Он не вполне понимал, где его приятельница леди Брокенхёрст могла встретиться с этой женщиной, но был рад, что они знакомы. – Пойдемте посмотрим, что там сделали с оранжереей?
Он энергично зашагал вперед, показывая дорогу, и Пакстон с дамами двинулись следом. Герцог не мог этого знать, но его гордая спутница была вне себя от возбуждения: сердце графини словно бы сжала в кулак чья-то крепкая рука. Такую возможность упускать никак нельзя!
– Миссис Тренчард, – начала она, – тот человек, о котором мы на днях говорили…
У Анны комок подступил к горлу. Что ей лучше сказать? Впрочем, тайна уже раскрыта. К чему притворяться?
– Чарльз Поуп? – спросила Анна. Голос у нее сел, и едва ли этому можно было удивляться.
– Да, тот самый. Чарльз Поуп, – кивнула леди Брокенхёрст.
– Что вы хотели о нем узнать?
Анна оглядела гуляющие семьи, мужчин, делающих пометки в блокнотах, женщин, пытающихся призвать к порядку своих детей, и, как уже не раз с ней бывало в подобных случаях, удивилась: надо же, они все живут себе как ни в чем не бывало, даже и не подозревая, что всего в нескольких футах от них происходит нечто чрезвычайно важное.
– Я запамятовала, где он живет, этот мистер Поуп.
Теперь уже Пакстон наблюдал за ними. Что-то в тоне собеседниц подсказало архитектору, что он стал свидетелем некоего откровения: похоже, в этих простых вопросах и ответах была заключена некая тайна. Анна заметила это любопытство, и ей захотелось утолить его.
– Я не уверена, что знаю точный адрес.
– А что его родители?
На мгновение Анне показалось, что она сейчас уйдет, извинившись перед остальными, сошлется на головную боль, может быть, даже упадет в обморок. Но леди Брокенхёрст не собиралась оставлять ее в покое:
– Помнится, его отец был священником. Как его звали?
– Преподобный Бенджамин Поуп.
– Ну вот видите. Ничего страшного не произошло, верно же? – От ледяной улыбки леди Брокенхёрст замерз бы даже снег. – А графство?
– Суррей. Но я, правда, ничего больше не смогу вам рассказать. – Анне отчаянно хотелось оказаться подальше от этой женщины, которая держала в руках их судьбу. – Чарльз Поуп – сын преподобного Бенджамина Поупа из Суррея. Надеюсь, этого вам будет достаточно.
Так оно впоследствии и оказалось.
Каролине Брокенхёрст потребовалось не слишком много времени, чтобы отыскать внука. Как и у всех людей ее круга, у нее было немало друзей и родственников среди духовенства, и они были готовы помочь графине найти этого молодого человека, который, как она достаточно быстро узнала, уже начинал приобретать себе имя в деловых кругах. Леди Брокенхёрст выяснила, что Чарльз отличается целеустремленностью и что у него большие планы. Он купил ткацкую фабрику в Манчестере[16] и сейчас искал на Индостане, и не только там, постоянного поставщика хлопка-сырца, чтобы расширить производство. Бесспорно, он был весьма энергичным юношей, полным идей и готовым на смелые начинания. Ему лишь требовался небольшой начальный капитал. Вот что Каролине удалось выяснить.
Когда леди Брокенхёрст постучалась в дверь кабинета Чарльза Поупа, она чувствовала себя на удивление спокойно. Перед этим она совершенно буднично поговорила с кучером Хатчинсоном, велев тому ехать в Бишопсгейт и назвав адрес. Потом приказала подождать, сказав, что получаса ей будет достаточно. По представлению Каролины, первая встреча должна была быть краткой. Графиня не продумывала подробностей, не репетировала свою речь. Она словно бы не осмеливалась поверить, что история, рассказанная этой Тренчард, – правда. Действительно, а вдруг это на самом деле не так?
– Графиня Брокенхёрст?! Уже здесь? – Молодой человек вскочил с кресла, когда секретарь открыл дверь и объявил имя гостьи. Она стояла здесь же, в дверях, глядя на Чарльза.
Несколько секунд Каролина была не в состоянии пошевелиться. И лишь пристально смотрела на юношу: темные кудри, голубые глаза, тонкий нос, правильной формы рот. Перед нею было лицо ее сына, это был переродившийся Эдмунд – может быть, более насмешливый, явно более общительный, но все же ее дорогой мальчик.
– Я ищу мистера Чарльза Поупа, – сказала она, прекрасно зная, что видит его перед собой.
– Чарльз Поуп – это я, – улыбнулся он, подходя к посетительнице. – Прошу вас, входите! – Он остановился и нахмурился. – Все в порядке, леди Брокенхёрст? У вас такое лицо, словно вы увидели привидение.
Пока он усаживал Каролину в кресло по другую сторону стола, ей подумалось, что она сама виновата. Надо было как следует все обдумать, а не назначать встречу так поспешно, под предлогом вложения капитала в его дело. Было бы легче, если бы сейчас рядом был Перегрин. Правда, тогда она могла бы разрыдаться, а она и так уже наплакалась достаточно, на всю жизнь. Кроме того, сперва надо было убедиться. Чарльз подал ей стакан воды, и Каролина приняла его. Она не лишилась чувств, но ноги от потрясения отказали. Ну конечно же, сын Эдмунда вполне может быть похож на Эдмунда. Почему она не подумала об этом и не приготовилась заранее?
– Итак, – наконец сказала гостья, – расскажите мне о себе. Откуда вы родом?
– Откуда я родом? – озадаченно переспросил молодой человек.
Он предполагал, что ему придется рассказывать леди Брокенхёрст о своем деле. Чарльз не представлял, каким образом она вообще узнала о нем и его ткацкой фабрике. Было очень странно, что светская леди интересуется подобными вещами, но он понимал, что у графини хорошие связи и она достаточно богата, чтобы иметь возможность вложить средства в его предприятие.
– Это не слишком интересная история, – сказал он. – Я из Суррея, сын викария.
– Понятно.
Каролина сама поставила себя в неловкое положение. Что ей было на это ответить? Как объяснить, что она многое знает о его жизни?
Но юноша спокойно продолжал, не испытывая ни малейшей неловкости:
– Вообще-то, мой настоящий отец погиб еще до моего рождения. И меня воспитал его кузен, преподобный Бенджамин Поуп. Я считаю этого человека своим отцом, но, к несчастью, его тоже больше нет.
– Сожалею.
Лицо Каролины едва не скривилось от боли. Она сидела напротив внука и внимательно его слушала. Как странно, что он считает своим отцом скромного сельского викария. Если бы Чарльз только знал, кем был его настоящий отец! Ей мучительно хотелось задавать юноше вопрос за вопросом, прежде всего, чтобы услышать звук его голоса, но что еще можно было сказать? В глубине души графиня боялась, что если закончит сейчас этот визит, то наутро проснется и обнаружит, что никакого Чарльза Поупа нет и никогда не было и что все это лишь сон. Ибо этот молодой человек воплощал в себе все, что она надеялась видеть в своем внуке.
Наконец, пообещав вложить в его предприятие существенные средства, Каролина решила, что пора откланяться. Она подошла к двери, но вдруг остановилась.
– Мистер Поуп, – сказала она, – в четверг я устраиваю домашний вечер. Обычно в светский сезон мы принимаем каждый второй четверг месяца, и я хотела спросить: может быть, вы тоже к нам придете?
– Я? – Если раньше молодой человек был озадачен, то сейчас просто остолбенел.
– Начало в десять. Обед к этому времени уже закончится, но к полуночи будет подан ужин. Так что голодным вы не останетесь.
Хотя Чарльз и не имел ни малейшего отношения к высшему обществу, но был о нем достаточно наслышан, чтобы оценить величину преподнесенного ему подарка. Однако с чего ему вдруг выпала такая честь?
– Я не вполне понимаю…
– Мистер Поуп, что тут странного: я приглашаю вас в четверг на званый вечер. Вы придете?
Чарльз не был лишен духа авантюризма. Ничего, рано или поздно все обязательно прояснится.
– Почту за честь, миледи, – поклонился он.
Когда на Итон-сквер прибыл ливрейный лакей, который привез для мистера и миссис Тренчард приглашения на суаре у графини Брокенхёрст, это недолго оставалось секретом. Анна надеялась дождаться возвращения Джеймса и обсудить с ним это известие. У нее не было ни малейшего желания идти в дом к этой женщине. Да и почему, собственно, их пригласили? В садах Кью леди Брокенхёрст продемонстрировала свое отношение к ней совершенно открыто. Графиня была неприятной, заносчивой женщиной, и Анна не хотела иметь с ней больше ничего общего. Но Джеймсу от такого приглашения будет отказаться трудно. Брокенхёрсты принадлежали как раз к тому кругу общества, в котором ее муж столь страстно хотел вращаться. Но не успела она все хорошенько обдумать, как в дверь постучали.
– Мама? – Сьюзен вошла с милой улыбкой на милом личике, и ее намерения были прозрачны, как стекло. Невестка наклонилась и погладила собачку – этот жест всегда ее выдавал. – Правильно ли я понимаю, что вас пригласила на ужин графиня Брокенхёрст? – спросила она, тряхнув кудряшками. Это движение, вероятно, задумывалось как признак девичьей непосредственности, однако свекровь оно совершенно не впечатлило.
– Не на ужин. На прием после ужина, хотя, полагаю, что поесть там тоже будет возможность, – ответила Анна. – Но я не уверена, что мы пойдем.
Она улыбнулась в ожидании, когда Сьюзен сделает следующий ход. Бедная девочка была так предсказуема.
– Не пойдете? А почему?
– Мы едва знакомы с графиней. Да и суаре начинается так поздно, боюсь, мне подобное уже не по силам.
Личико Сьюзен мучительно исказилось.
– Но ведь…
– Что ты хочешь спросить, моя дорогая?
– Я только подумала, что нас тоже… могли бы упомянуть в приглашении.
– Однако не упомянули.
– Пожалуйста, не заставляйте меня упрашивать! Ведь мы же с Оливером живем с вами в одном доме! И тоже хотим попасть в общество! Неужели так невероятно тяжело попросить за нас?
– Ты говоришь так, словно мы непременно пойдем туда.
– Отец наверняка решит, что вы должны это сделать, – раскрыла свои карты Сьюзен.
Это был существенный аргумент. Анна и сама понимала, что Джеймс не позволит жене отказаться, а невестка будет досаждать ей, пока не добьется своего. Спокойствие в доме дороже всего, а сопротивление в любом случае бесполезно.
Рассудив так, Анна в тот же вечер села за письменный стол, взяла перо и написала леди Брокенхёрст ответ, в самых вежливых выражениях попросив, чтобы их сыну Оливеру и его жене Сьюзен тоже было дозволено присутствовать на этом вечере. Запечатывая конверт воском, Анна уже знала, что ее просьбу расценят как дерзкую и, возможно, бестактную, но знала она также и то, что леди Брокенхёрст не откажет.
Но чего Анна не ожидала, так это ответного письма. Получив его, она уронила листок. Ее сердце билось так стремительно, что она едва могла дышать. Пришлось снова перечитать. В конверте, вместе с еще одним пригласительным билетом, на имя мистера и миссис Оливер Тренчард, лежала записка, в которой было коротко сказано:
Я пригласила к нам Чарльза Поупа.