2. Случайная встреча
Экипаж остановился. Анне показалось, что и минуты не прошло с тех пор, как она села в него. Чтобы проделать путь от Итон-сквер до Белгрейв-сквер, вообще не стоило запрягать лошадей; будь ее воля, она бы прошлась пешком. Но, конечно, в таких делах сама она ничего не решала. Никогда. Через секунду форейтор уже оказался на земле, открыл дверь и подал госпоже руку, чтобы помочь ей преодолеть ступеньки. Анна сделала глубокий вдох, чтобы успокоить нервы, и встала. Роскошный особняк, куда она приехала, принадлежал к классической разновидности домов, которые прозвали свадебными тортами. За последние двадцать лет их было немало возведено в новом элитном районе под названием Белгравия, о чем Анне Тренчард было известно лучше прочих. Ее муж вот уже четверть века вместе с братьями Кьюбитт строил здесь, на площадях, проспектах и полукругом изогнутых улицах, частные дворцы для состоятельных англичан, попутно заработав на этом немалое состояние и себе.
До нее в дом впустили двух женщин, и сейчас лакей выжидающе стоял, держа дверь открытой. Оставалось только подняться по ступеням и войти в просторный, огромный, как пещера, холл. Там гостей ждала служанка. Анна отдала ей накидку, но капор на голове оставила. Она уже привыкла к тому, что ее принимают люди, с которыми она едва знакома, и сегодняшний визит не стал исключением. Свекор хозяйки, покойный герцог Бедфорд, был в свое время клиентом Кьюбиттов, и Джеймс, муж Анны, немало поработал на него, возводя дома на Рассел-сквер и Тэвисток-сквер. В последнее время Джеймс упорно старался выдавать себя за аристократа, который лишь волею судеб оказался на службе у Кьюбиттов, и иногда это у него получалось. Он даже сумел подружиться, хотя и не слишком близко, с герцогом и его сыном, лордом Тэвистоком. Жена последнего, леди Тэвисток, всегда была фигурой незаметной, но очень важной, поскольку служила камер-фрейлиной у молодой королевы, и за несколько лет они с Анной перебросились лишь парой светских фраз, однако, по представлениям Джеймса, этого было достаточно, чтобы поддерживать отношения. Когда старый герцог скончался и новому потребовалась помощь Тренчарда, чтобы продолжать строительство в лондонских владениях Расселов[4], Джеймс обмолвился, что Анне хотелось бы побывать у герцогини на «послеобеденном чае» – посмотреть, что это за новинка, о которой так много говорят, – и приглашение не замедлило себя ждать.
Нельзя сказать, что Анна Тренчард не одобряла попыток мужа взобраться на вершину общества. Во всяком случае, она к ним привыкла. Она видела, какое удовольствие доставляет Джеймсу это занятие, – или, скорее, Джеймс сам себя убедил, что оно доставляет ему наслаждение, – и не мешала его мечтаниям. Просто Анна не разделяла амбиции супруга, ни сейчас, ни в Брюсселе тридцать лет назад. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что женщины, которые приглашают их к себе, всего лишь исполняют повеления своих мужей, а те отдают соответствующие распоряжения на всякий случай: вдруг Джеймс в будущем сможет оказаться полезным. Раздавая роскошно оформленные приглашения на балы, обеды и ужины, а теперь вот еще и на новомодное чаепитие, все эти люди намеревались, играя на снобизме Тренчарда, обратить его признательность себе во благо и извлечь пользу. Джеймс сам по себе был им глубоко безразличен и интересовал их разве что как возможный источник дохода. Анна прекрасно понимала, что муж сам поставил себя в такое положение, но, раз он того хотел, подыгрывала ему. Ее задачей было переодеваться четыре-пять раз на дню, часами сидеть в просторных гостиных с неприветливыми дамами, после чего снова возвращаться домой. Она уже свыклась с таким образом жизни. Ее больше не пугали лакеи и роскошь, которая год от года хотя и становилась все более помпезной, но по-прежнему не производила на нее впечатления. Анна воспринимала эту жизнь философски, просто как один из способов вести дела. Вздохнув, она стала подниматься по широкой лестнице с позолоченными перилами. На верхней площадке висел портрет кисти прославленного портретиста Томаса Лоуренса: на нем в полный рост была запечатлена хозяйка дома, одетая по моде эпохи Регентства. Возможно, то была копия, вывешенная, чтобы произвести впечатление на лондонских гостей, а оригинал тем временем спокойно хранился в Уоберне[5].
Поднявшись на верхнюю площадку, миссис Тренчард вошла в очередную гостиную, разумеется, весьма просторную: отделанные голубым дамастом стены, высокие расписные потолки и двери с позолотой. Женщины, сидевшие вдоль стен на стульях, диванах и оттоманках, пытались удержать в руках одновременно тарелки и чашки, то и дело не справляясь с этой непростой задачей. Несколько джентльменов, изысканно одетых и явно проводивших жизнь в развлечениях, расположились среди дам и непринужденно болтали. Один из них при появлении Анны поднял взгляд и узнал ее, но она заметила в углу комнаты пустой стул и направилась туда, мимо какой-то пожилой леди – как раз, когда та попыталась поймать блюдце с тарталетками. Оно уже заскользило было вниз по ее пышным юбкам, но Анна ловко его перехватила.
– Отлично приняли мяч! – улыбнулась ей незнакомка и откусила от тарталетки. – Я не против легкого полдника с пирогами и чаем, чтобы подкрепиться в ожидании ужина, но почему нам нельзя сесть за стол?
Анна добралась до стула и, раз уж соседка оказалась к ней расположена, решила, что имеет полное право здесь присесть.
– Мне кажется, смысл в том, что гости не привязаны к месту. Можно ходить и разговаривать, с кем понравится.
– В таком случае мне нравится разговаривать с вами.
К ним уже спешила несколько встревоженная хозяйка.
– Миссис Тренчард, как замечательно, что вы к нам заглянули!
По этой фразе можно было заподозрить, что Анну не рассчитывают видеть здесь долго, но, если даже и так, она была этому только рада.
– Так мило с вашей стороны было пригласить меня.
– Вы не хотите нас представить?
Просьба исходила от пожилой дамы, которую спасла Анна, но герцогине явно не хотелось выполнять свои обязанности. Однако, поняв, что отвертеться не получится, она с натянутой улыбкой произнесла:
– Позвольте представить вам миссис Джеймс Тренчард. – (Анна кивнула, молча ожидая продолжения.) – Вдовствующая герцогиня Ричмонд, – объявила хозяйка дома, поставив многозначительную точку, словно тем можно было пресечь все дальнейшие сомнения.
Последовала пауза. Герцогиня Бедфорд смотрела на Анну, ожидая от нее почтительно-восхищенного ответа, но имя это вызвало у гостьи скорее потрясение, если только прилив ностальгической грусти можно назвать потрясением. Анна опомнилась, сообразив, что надо срочно произнести приличествующие случаю слова, чтобы спасти положение, но не успела этого сделать, поскольку хозяйка торопливо добавила:
– Пойдемте, миссис Тренчард, я должна представить вас миссис Карвер и миссис Шют.
Очевидно, она заранее выделила уголок для менее именитых дам, которых намеревалась держать в отдалении от сильных мира сего. Однако герцогиня Ричмонд решила иначе:
– Подождите, не уводите миссис Тренчард! У меня такое чувство, что мы с ней раньше были знакомы!
Пожилая леди так сосредоточенно пыталась вспомнить, что у нее даже исказились все черты, словно она силилась разглядеть лицо человека, сидящего на другом конце комнаты.
– У вас превосходная память, герцогиня, – кивнула Анна. – Мне казалось, что я изменилась настолько, что меня не узнать, но вы правы. Мы уже встречались. Я приходила к вам на бал. В Брюсселе, накануне битвы при Ватерлоо.
– Вы были на том знаменитом балу, миссис Тренчард? – изумилась герцогиня Бедфорд.
– Да.
– Но мне казалось, что вы лишь недавно… – Она спохватилась, вовремя прикусив язык. – Мне нужно пойти посмотреть, всем ли хватает чая и угощений. Прошу меня извинить. – И поспешила прочь, предоставив двум женщинам беседовать.
– Я хорошо вас помню, – наконец заговорила герцогиня.
– Польщена, если так.
– Конечно, мы тогда плохо знали друг друга…
Анна видела на морщинистом лице собеседницы следы царственной внешности прежней королевы Брюсселя, которая в былые времена не задумываясь раздавала приказания.
– Да, почти не знали. Вас тогда попросили пригласить нас с мужем против вашей воли, и вы были очень любезны, что позволили нам прийти.
– Помню. Мой покойный племянник был влюблен в вашу дочь.
– Возможно, – кивнула Анна. – По крайней мере, сама она была в него влюблена.
– Нет, мне кажется, что и он тоже. В то время я была в этом убеждена. Мы с герцогом долго об этом говорили после бала.
– Не сомневаюсь.
Обе прекрасно знали, что имеется в виду, но какой смысл ворошить прошлое?
– Лучше оставим эту тему. Там моя сестра. Ее это огорчит, даже по прошествии стольких лет. – Герцогиня показала глазами на сидевшую в глубине гостиной статную женщину, одетую в серое шелковое платье с сиреневыми кружевами. С виду она была ненамного старше самой Анны. – Между нами меньше десяти лет разницы в возрасте, и я знаю, что многих это удивляет.
– Вы ей говорили про Софию?
– Это все было так давно. Какая теперь разница? Наши тревоги умерли вместе с Эдмундом. – Герцогиня умолкла, поняв, что невольно себя выдала. – А где сейчас ваша прекрасная дочь? Видите, я помню, что она была красавицей. Что с ней стало?
Анна внутренне сжалась. Этот вопрос до сих пор каждый раз вызывал у нее боль.
– Как и лорд Белласис, София умерла. – Она всегда сообщала это твердо и буднично, чтобы избежать выражения сентиментальных чувств, которое обычно вызывали ее слова. – Всего через несколько месяцев после бала.
– Значит, она так и не вышла замуж?
– Так и не вышла.
– Мне очень жаль. Представьте, я отчетливо ее помню. У вас еще есть дети?
– Да. Сын Оливер, но… – Теперь настала очередь Анны себя выдать.
– Но София была вашим любимым ребенком.
Анна вздохнула. Сколько бы ни прошло лет, легче не становилось.
– Знаю, полагается верить в эту выдумку, что мы всех своих детей любим одинаково, но у меня, например, не получается.
– А я даже и не пытаюсь, – усмехнулась герцогиня. – Я очень люблю одних своих отпрысков, с остальными нахожусь в неплохих отношениях, но двоих категорически недолюбливаю.
– А сколько всего у вас детей?
– Четырнадцать.
– Боже милостивый! – улыбнулась Анна. – Значит, титулу Ричмондов ничего не грозит.
Старая герцогиня снова рассмеялась. И пожала собеседнице руку. Удивительно, но Анна не чувствовала обиды. Каждая из них играла в той давней истории отведенную ей роль.
– Я помню некоторых ваших дочерей, что были в тот вечер на балу. Одна, кажется, весьма нравилась герцогу Веллингтону.
– И до сих пор нравится. Джорджиана. Сейчас она леди де Рос, но если бы Веллингтон тогда не был женат, он имел бы неплохие шансы. Но, пожалуй, надо идти. Я пробыла здесь уже слишком долго, и мне придется за это поплатиться. – Герцогиня не без усилия поднялась, тяжело опираясь на палку. – Очень приятно было с вами поговорить, миссис Тренчард. Славное воспоминание о более радостных временах. Видимо, в этом и состоит преимущество чаепития не за столом: можно уходить, когда захочешь. – Но прежде чем уйти, пожилой леди захотелось добавить еще кое-что: – Желаю всего наилучшего вам и вашей семье, моя дорогая. Как бы прежде мы ни относились друг к другу.
– Могу в ответ повторить то же самое, герцогиня.
Анна встала и проводила глазами престарелую даму, осторожно двигавшуюся к двери, а потом огляделась. Миссис Тренчард узнала еще кое-кого из присутствующих женщин, и некоторые в знак вежливости кивнули ей издали, но она прекрасно понимала, где заканчивается их интерес к ней, и не воспользовалась проявленным вниманием как поводом завести беседу. Она лишь улыбнулась в ответ, но предпочла не присоединяться к их обществу. Большая гостиная переходила в комнату поменьше, обитую светло-серым дамастом, а дальше начиналась картинная галерея или, вернее, комната, где выставлялись картины. Анна медленно брела вдоль выставки, восхищаясь работами. Над мраморным камином висело превосходное полотно Тёрнера. Она уже прикидывала, сколько еще времени ей необходимо здесь оставаться, когда внезапно вздрогнула, услышав за спиной чей-то голос:
– Как долго вы беседовали с моей сестрой!
Анна обернулась и увидела ту самую женщину, которую показывала ей герцогиня Ричмонд, мать покойного лорда Белласиса. Представляла ли Анна себе когда-нибудь эту встречу? Возможно. Графиня Брокенхёрст держала в руках чашечку чая на блюдце с тем же рисунком.
– И кажется, я догадываюсь о чем. Наша хозяйка сказала мне, что вы тоже были на том знаменитом балу.
– Совершенно верно, леди Брокенхёрст.
– Значит, у вас есть передо мной преимущество. – Леди Брокенхёрст прошла к пустым стульям, стоявшим у большого окна, которое выходило на тенистый сад на Белгрейв-сквер. Там, на центральной площадке, няня чинно играла со своими подопечными. – Не будете ли вы столь любезны назвать мне свое имя, ибо здесь некому нас представить.
– Я миссис Тренчард. Миссис Джеймс Тренчард.
Графиня глянула на нее с удивлением:
– Значит, я оказалась права. Это и впрямь вы.
– Очень лестно, что вы слышали обо мне.
– Разумеется, слышала. – По тону графини было не понять, хорошо это или плохо.
Подошел лакей с блюдом, полным крохотных сэндвичей с яйцом.
– Такие вкусные, что не устоять, – сказала леди Брокенхёрст, взяв три сэндвича и тарелочку под них. – Странно есть в эту пору, вы не находите? Мне кажется, когда наступит время ужина, мы все равно проголодаемся.
Анна улыбнулась, но ничего не сказала. У нее возникло ощущение, что ей хотят задать какой-то вопрос, и она не ошиблась.
– Расскажите мне о том бале.
– Вы ведь наверняка немало говорили о нем с герцогиней?
Но сбить леди Брокенхёрст с избранного пути было невозможно.
– Почему вы тогда оказались в Брюсселе? Как познакомились с моей сестрой и ее мужем?
– А мы и не знакомились. Все произошло иначе. Мистер Тренчард был интендантом герцога Веллингтона. По долгу службы мой муж немного знал герцога Ричмонда, руководившего тогда обороной Брюсселя, только и всего.
– Простите меня, моя дорогая, но это не вполне объясняет ваше присутствие на приеме у его жены.
Графиня Брокенхёрст определенно была весьма миловидна; седые волосы еще сохраняли светлый оттенок, а очерченные морщинами губы оставались гладкими. Живое лицо с правильными мелкими чертами; рот, изогнутый, как лук Амура, и резкая, отрывистая манера говорить: наверняка в юности голос ее звучал очень соблазнительно. Графиня чем-то походила на сестру, отличалась тем же властным видом, но в глубине ее серо-голубых глаз затаилось горе, отчего она, с одной стороны, больше герцогини Ричмонд располагала собеседника к себе, однако вместе с тем также казалась несколько отстраненной. Анна, разумеется, знала причину ее скорби, но по вполне понятным причинам не хотела об этом заговаривать.
– Любопытно. Сколько я слышала, вас всегда называли «главный поставщик продовольствия герцога Веллингтона и его супруга». Увидев вас здесь, я решила, что меня ввели в заблуждение и обстоятельства вашей жизни отнюдь не таковы, как мне описывали.
Замечание было невежливым и даже оскорбительным, и Анна прекрасно понимала, что ей стоит обидеться. На ее месте любой бы обиделся. Но, если разобраться, разве леди Брокенхёрст не права?
– Нет, графиня. Все это сущая правда. Понимаю, странно, что мы оказались в числе гостей на том памятном вечере в тысяча восемьсот пятнадцатом году, но с тех пор наша жизнь переменилась. После окончания войны дела у мистера Тренчарда пошли в гору.
– Не сомневаюсь. Он так и продолжает снабжать своих клиентов продовольствием? Должно быть, ваш супруг в этом поднаторел.
Сколько же всего ей еще предстоит выслушать?
– Нет, муж оставил свое прежнее занятие и стал компаньоном мистера Кьюбитта и его брата. Когда мы вернулись из Брюсселя, вскоре после того сражения, братьям Кьюбитт необходимо было найти пайщиков, и мистер Тренчард решил им помочь.
– Сам мистер Томас Кьюбитт? О боже! Полагаю, тогда он уже не был корабельным плотником?
Анна решила не обижаться и спокойно продолжила беседу:
– К тому времени он уже занялся строительством. Они с братом Уильямом искали средства на постройку Лондонского института на Финсбери-Серкус, и как раз тогда они встретили мистера Тренчарда. Он предложил Кьюбиттам помощь, и они втроем начали совместное дело.
– Я помню открытие института. Нам показалось, что он великолепен.
Насмехалась ли над ней леди Брокенхёрст? Трудно было сказать, искренне ли восхищается собеседница Анны или просто играет с ней, преследуя какие-то собственные цели.
– После этого они вместе работали на строительстве новой площади Тэвисток-сквер…
– Для свекра нашей хозяйки!
– На самом деле там участвовало несколько пайщиков, но основным действительно был герцог Бедфорд.
– Я хорошо помню, какой это был успех, – кивнула леди Брокенхёрст. – А потом, видимо, последовала Белгравия, для маркиза Вестминстера, который, должно быть, богаче Креза – благодаря Кьюбиттам и, как я теперь понимаю, вашему мужу. Как удачно все для вас сложилось! Наверное, вы устали от домов вроде этого? Ведь их в ведении мистера Тренчарда так много!
– Очень приятно видеть, как в новые дома вселяются люди, после того как уберут строительные леса и грязь.
Анна пыталась вернуть разговор в спокойное русло, но леди Брокенхёрст не сдавалась.
– Какая замечательная история! – воскликнула она. – Вы воистину дитя новой эпохи, миссис Тренчард. – Она засмеялась, но тут же опомнилась. – Надеюсь, я вас не обидела?
– Ничуть.
Анна прекрасно понимала, что леди Брокенхёрст ее провоцирует, – возможно, потому, что знает об увлечении своего сына Софией. Другой причины быть не могло. Анна решила расставить точки над «i» и выбить у собеседницы почву из-под ног.
– Вы правы, нынешние успехи мистера Тренчарда не объясняют нашего присутствия на том балу. Армейскому интенданту обычно не выпадает возможность вписать свое имя в список гостей на приеме у герцогини, но мы состояли в дружбе с любимцем вашей сестры, и он устроил нам приглашение. Возможно, это выглядело не вполне прилично, но на грани войны город живет по несколько иным правилам, нежели те, что действуют в гостиных Лондона в мирное время.
– Не сомневаюсь. И кто же был этот любимец? Я его знаю?
Анне стало намного легче, потому что разговор наконец-то достиг цели, ради которой затевался. И тем не менее она не представляла, в каком направлении вести его дальше.
– Ну же, миссис Тренчард, не скромничайте! Скажите, прошу вас!
Лгать не было смысла, ибо леди Брокенхёрст прекрасно знала, что должна ответить Анна.
– Да, вы очень хорошо его знали. Это был лорд Белласис.
Имя повисло между ними в воздухе, как зловещий меч из греческого мифа. Нельзя сказать, что леди Брокенхёрст потеряла присутствие духа, ибо подобное ей не грозило даже на смертном одре, но она оказалась не готова услышать имя Эдмунда, произнесенное вслух этой выскочкой. Она думала, будто все знает про свою собеседницу, но оказалось, что это далеко не так. Несколько секунд потребовалось графине, чтобы прийти в себя. Пока она медленно пила чай, царило молчание. Анна вдруг почувствовала прилив жалости к этой печальной, сдержанной женщине, столь же суровой к себе, как и к окружающим.
– Леди Брокенхёрст…
– Вы хорошо знали моего сына?
Анна кивнула:
– По правде говоря…
В этот момент появилась хозяйка:
– Миссис Тренчард, вы не хотели бы…
– Простите меня, дорогая, но мы с миссис Тренчард беседуем.
Герцогиню отчитали, словно нерадивую горничную, которая не успела вычистить камин к возвращению хозяев. Не проронив ни слова, герцогиня Бедфорд лишь кивнула и удалилась. Леди Брокенхёрст подождала, пока они снова не окажутся одни.
– Так о чем вы говорили?
– Я только хотела сказать, что моя дочь знала лорда Белласиса лучше, чем я. В то время страсти в Брюсселе накалились в ожидании войны. Город был полон молодых офицеров и дочерей старших командиров. А также мужчин и женщин, которые приехали из Лондона, чтобы увидеть все своими глазами.
– Как моя сестра и ее муж.
– Именно. В то время повсюду царило ощущение неопределенности. Никто не знал, что будет дальше: триумф Наполеона и порабощение Англии или, напротив, победа британского оружия. Нехорошо так говорить, но именно неизвестность и порождала ту особую атмосферу, будоражащую и пьянящую.
Собеседница кивнула:
– И главное, в воздухе витало понимание того, что некоторые из этих улыбчивых, очаровательных молодых людей, салютующих на парадах, разливающих вино на пикниках и вальсирующих с дочерями командиров, могут не вернуться домой. – Тон леди Брокенхёрст был ровным, но легкое дрожание голоса выдавало волнение. Как хорошо понимала ее Анна! – Да?
– Абсолютно верно.
– Думаю, им это нравилось. Я имею в виду – присутствовавшим там девушкам, таким, как ваша дочь. Ну как же: опасность, романтика – ибо, когда ты молод, опасность представляется романтичной. А где сейчас ваша дочь?
Опять. Дважды за один день.
– София умерла.
– А вот этого я не знала! – ахнула леди Брокенхёрст, подтверждая тем самым, что все остальное уже было ей известно. Насколько могла заключить Анна, они с герцогиней Ричмонд наверняка обсуждали всю эту историю бессчетное количество раз, и это объясняло поведение леди Брокенхёрст до сего момента. – Давно?
– Это случилось вскоре после сражения, – кивнула Анна, – после битвы при Ватерлоо прошло меньше года, так что уже давно.
– Я очень сожалею. – Леди Брокенхёрст впервые заговорила с подобием искренней теплоты. – На словах все всегда понимают, что приходится переживать бедным родителям, но я на самом деле вас понимаю. И знаю, что ничего забыть нельзя.
Анна удивленно смотрела на эту надменную матрону, которая только что старалась указать собеседнице ее место. Наверняка эта женщина в душе ненавидела ее. И все же, когда леди Брокенхёрст узнала, что и Анна тоже потеряла ребенка, что дерзкая девчонка, к которой так часто возвращались ее горькие размышления, мертва, в отношении ее что-то переменилось.
– Как ни странно, ваши слова и впрямь меня утешают, – улыбнулась Анна. – Недаром, видно, говорят, что несчастье не любит одиночества.
– А вы помните Эдмунда на том балу? – Леди Брокенхёрст оставила язвительность, и Анне было неловко наблюдать нетерпение, с которым графиня жаждала услышать хоть что-то о потерянном сыне.
На этот вопрос можно было ответить честно.
– Прекрасно помню. И не только на том балу. Он не раз заходил к нам в дом вместе с другими молодыми людьми. Все его очень любили. Очаровательный юноша, импозантный и веселый…
– О да. У моего мальчика было немало достоинств.
– У вас еще есть дети? – Едва вымолвив это, Анна прикусила язык. Она прекрасно помнила, что Эдмунд был единственным ребенком в семье. Он сам часто об этом говорил. – Простите меня, пожалуйста. Я вспомнила, что нет.
– Вы правы. Когда мы с мужем уйдем в мир иной, после нас совсем ничего не останется. – Леди Брокенхёрст разгладила шелк своих юбок, остановив взгляд на пустой каминной полке. – Ни следа.
На секунду Анна подумала, что леди Брокенхёрст сейчас расплачется, но решила продолжать вести себя как ни в чем не бывало. Почему бы и не попытаться утешить скорбящую мать? Что тут такого?
– Вы, верно, гордитесь лордом Белласисом? Он был замечательным юношей, и мы очень его любили. Порой мы сами устраивали маленькие балы, на шесть-семь пар, и я играла на фортепиано. Странно сейчас это говорить, но те дни накануне сражения были счастливыми. По крайней мере, для меня.
– Не сомневаюсь, – сказала леди Брокенхёрст и встала. – Я должна идти, миссис Тренчард. Но мне было приятно с вами пообщаться. Даже больше, чем я рассчитывала.
– Кто сообщил вам, что я приду сюда? – поинтересовалась Анна, глядя на нее в упор.
– Никто, – покачала головой леди Брокенхёрст. – Просто я спросила хозяйку дома, кто это беседовал с моей сестрой, и герцогиня назвала ваше имя. Мне стало любопытно. О вас и вашей дочери мне довелось говорить так часто, что нельзя было упустить шанс познакомиться с вами лично. Так или иначе, теперь я вижу, что была к вам несправедлива. Во всяком случае, для меня было истинным наслаждением вспомнить Эдмунда с тем, кто знал его. Я словно бы снова увидела сына – как он танцует, флиртует, наслаждается жизнью в свои последние часы, и мне приятно об этом думать. И я буду об этом думать. И потому спасибо вам.
Графиня удалилась, прямая и величественная, ловко лавируя между группами болтающих гостей, и цвета ее полутраура выделялись на фоне веселой яркой толпы.
Увидев, что она ушла, герцогиня Бедфорд вернулась.
– Боже мой, оказывается, мне вовсе не стоило о вас беспокоиться, миссис Тренчард. Теперь я вижу, что здесь вы среди друзей. – Ее слова были благожелательнее, чем тон, которым она это произнесла.
– Не то чтобы мы были друзьями, но нас объединяют общие воспоминания. А сейчас мне тоже нужно идти. Благодарю вас за прекрасный вечер.
– Приходите еще. В следующий раз расскажете мне все о том знаменитом приеме накануне сражения.
Но Анна почувствовала, что обсуждать тот далекий вечер с абсолютно посторонним человеком ей вряд ли захочется. Разговор со старой герцогиней и даже с ее суровой сестрой очищал душу, ибо каждую из них связывало с тем вечером что-то свое. Но не стоило копаться в этих воспоминаниях вместе с чужаком. Десять минут спустя Анна уже сидела в своем экипаже.
Итон-сквер, может, и больше по размеру, чем Белгрейв-сквер, но дома здесь чуть менее величественны, и хотя Джеймс поначалу твердо решил занять один из роскошных особняков на второй из площадей, он все же уступил пожеланиям жены и согласился на здание поменьше. Дома на Итон-сквер тоже были достаточно помпезны, но Анну это не смущало. Ей там даже нравилось, и она изо всех сил старалась сделать комнаты приятными глазу и уютными, пусть даже они выглядели не так благородно, как предпочел бы Джеймс. «Люблю роскошь», – говаривал он, однако Анна вкусы мужа не разделяла. Но сейчас, пересекая холодный мрачный холл, миссис Тренчард меньше всего думала об обстановке. Улыбнувшись впустившему ее лакею, Анна стала подниматься по лестнице.
– Хозяин дома? – спросила она у слуги, уже сама почувствовав, что муж, видимо, еще не возвращался.
Скорее всего, забежал на минутку, чтобы переодеться, так что разговор, который непременно должен сегодня состояться, придется отложить. Ну что же, они поговорят попозже, после ужина.
На ужине за столом, помимо Анны и Джеймса, присутствовали только их сын Оливер с женой Сьюзен (молодые жили вместе с ними), и вечер проходил непринужденно. Когда все уселись в большом обеденном зале на первом этаже, Анна рассказала домочадцам о чаепитии у герцогини Бедфорд. Прислуживал им дворецкий Тёртон, мужчина лет пятидесяти, вместе с двумя лакеями. Анне это показалось несколько излишним для семейного ужина на четыре персоны, но так любил Джеймс, и она не возражала.
Столовая была красивой, хотя и несколько холодной комнатой. Благородный вид ей придавал ряд колонн в глубине, отделявших буфетную от остального помещения. Здесь стоял камин каррарского мрамора, а над камином висел портрет мистера Тренчарда работы Дэвида Уилки, которым глава семейства очень гордился, хотя сам Уилки, возможно, и не слишком был доволен этим портретом. Картина была закончена за год до того, как художник написал знаменитое полотно, запечатлевшее юную королеву Викторию на первом заседании Тайного совета, после чего гонорары Уилки наверняка взлетели до небес. Портрет Джеймса тем не менее не впечатлял. Агнесса, такса Анны, сидела возле стула хозяйки, с надеждой устремив вверх глаза. Анна тихонько сунула ей кусочек мяса.
– Приучаешь собаку попрошайничать, – проворчал Джеймс, но Анна пропустила замечание мужа мимо ушей.
Их невестка Сьюзен привычно сетовала на жизнь. Это происходило постоянно, так что Анна с трудом заставляла себя сосредоточиться и выслушать очередной поток монотонных жалоб. Сегодня жена Оливера была недовольна тем, что ее не взяли на чаепитие к герцогине Бедфорд.
– Но тебя же не пригласили, – резонно возразила Анна.
– Какая разница?! – чуть ли не со слезами на глазах вскричала Сьюзен. – Да по всему Лондону женщины в таких случаях просто отвечают, что с радостью примут приглашение и приведут с собой дочерей.
– Ты мне не дочь.
Едва произнеся эти слова, Анна поняла, что совершила ошибку, ибо Сьюзен тут же получила моральное превосходство. У молодой женщины задрожали губы. Сидевший напротив Оливер грохнул по столу ножом и вилкой.
– Она твоя невестка, и в любом другом доме это означало бы то же самое, что и дочь! – Голос у сына был довольно резким, и, когда Оливер злился, эта резкость проявлялась отчетливее, а сейчас он был зол.
– Конечно. – Анна потянулась за соусом, стараясь сделать вид, что ничего не происходит. – Просто мне кажется, вряд ли уместно брать с собой кого-то – не важно кого – в дом, с хозяйкой которого ты сама едва знакома.
– К герцогине, с которой вы едва знакомы, а я не знакома совсем.
Сьюзен, судя по всему, успокоилась. Во всяком случае она не собиралась отстаивать свою правоту. Анна глянула на непроницаемые лица лакеев. Очень скоро в комнате для слуг они будут потешаться над этим разговором, но сейчас, будучи хорошо вышколены, и виду не подали, что слышали обмен колкостями.
– Оливер, я сегодня не видел тебя в конторе.
К счастью, Джеймс, так же как и Анна, находил жену своего сына утомительной, хотя их со Сьюзен объединяли честолюбивые планы покорения beau monde[6].
– Меня там и не было.
– Почему?
– Ходил проверять, как идут работы на Чэпел-стрит. Странно, что мы сделали дома там такими маленькими. Разве мы не отказались в результате от солидной доли доходов?
Анна посмотрела на мужа. Хотя он и терял голову, когда его ослеплял блеск высшего общества, но дело свое, без сомнения, знал хорошо.
– Когда застраиваешь целый район, как в данном случае, необходимо представлять себе всю картину. Нельзя строить только дворцы. Надо где-то размещать и тех, кто обеспечивает живущих во дворцах принцев. Их секретарей, управляющих и старшую прислугу. Необходимо предусмотреть конюшни с жилыми и хозяйственными помещениями, для экипажей и кучеров. Для всего этого требуется место, но оно отнюдь не потрачено попусту.
– Папа, а вы не думали о том, где нам жить? – раздался капризный голос Сьюзен, которая снова вступила в бой.
Невестка Анны была красива. С этим никто не стал бы спорить: свежее лицо, зеленые глаза, каштановые волосы. У Сьюзен была превосходная фигура, и одевалась она изысканно. Но, к сожалению, эта женщина вечно была всем недовольна.
Вопрос о том, где жить Оливеру с женой, был давним и набившим оскомину. По мере того как росла Белгравия, Джеймс предлагал молодым различные варианты, но его идеи никогда не совпадали с идеями детей. Они хотели что-то наподобие особняка на Итон-сквер, а Джеймс полагал, что жить надо по средствам и начинать с чего-то более скромного. Однако Сьюзен упорно не желала снижать планку и решила в качестве компромисса некоторое время пожить пусть и с родителями мужа, но зато в роскошном доме, который соответствовал ее притязаниям. Так возник своего рода ритуал: Джеймс периодически вносил новые предложения, а Сьюзен их отвергала.
– С удовольствием отдам вам лучший свободный дом на Честер-роу.
Невестка презрительно наморщила носик, но засмеялась, чтобы смягчить впечатление:
– Какие-то они все убогие…
– Сьюзен права, – фыркнул Оливер. – Дома там слишком тесные, чтобы принимать гостей, а мне ведь надо поддерживать реноме как твоему сыну.
Джеймс положил себе еще одну баранью отбивную.
– Не настолько убогие, как первый дом, в котором жили мы с твоей матерью.
Анна засмеялась, что лишь еще больше разозлило Оливера.
– Я рос совсем не так, как начинали свою жизнь вы. Может быть, у меня более смелые ожидания, но ты сам научил меня этому.
Тут, конечно, была своя правда. Зачем, спрашивается, Джеймс настаивал на обучении в Чартерхаусе[7] и Кембридже, если не хотел, чтобы мальчик вырос, мысля как джентльмен? Если уж на то пошло, женитьба Оливера на Сьюзен Миллер, также происходившей из семьи успешного коммерсанта, стала разочарованием для Джеймса, который рассчитывал найти для сына невесту поблагороднее. Правда, Сьюзен была единственным ребенком и рассчитывала со временем получить немалое наследство. Если, конечно, старый Миллер не передумает и не вычеркнет ее из завещания. Джеймс заметил, что тот становится все менее расположенным оставить деньги дочери, как собирался сделать сразу после свадьбы. «Эта дурочка все разбазарит», – сказал он как-то Тренчарду после обеда с обильными возлияниями, и с этим трудно было не согласиться.
– Хм. Ну ладно, что-нибудь придумаем. – Джеймс отложил приборы, и лакей подошел сменить тарелки. – У Кьюбитта была интересная мысль заняться Собачьим островом[8].
– Собачьим островом? Но там же ничего нет! – Анна в знак благодарности улыбнулась лакею, когда тот забрал у нее тарелку. Джеймс, разумеется, был слишком занят важными вещами, чтобы думать о таких мелочах.
– Открытие Вест-Индских и Ост-Индских доков чертовски многое изменило… – Он замолчал, поймав взгляд Анны, и поправился: – Потрясающе много изменило. Каждый день вырастают хлипкие домишки, но Кьюбитт считает, что нам удастся создать вполне респектабельный район, если мы предоставим приличным людям – не только рабочим, но и управляющим – возможность найти там достойное жилье. Это же замечательно!
– И Оливер тоже в этом поучаствует? – Сьюзен попыталась спросить это с воодушевлением.
– Посмотрим.
– Конечно нет! – резко ответил Оливер. – Когда меня приглашали поучаствовать в чем-либо интересном?
– Что-то сегодня мы расходимся по всем пунктам.
Джеймс налил еще бокал вина из кувшина, который держал поближе к себе. Что скрывать, Оливер был его разочарованием, и сын об этом догадывался. Теплым отношениям это не способствовало.
Агнесса заскулила, и Анна посадила ее на колени, укрыв складками юбки.
– Мы почти на месяц отправляемся в Гленвилл, – сказала Анна, желая разрядить атмосферу. – Надеюсь, вы к нам приедете, как только сможете. Сьюзен, ты не останешься там на несколько дней?
Наступило молчание. Гленвиллом назывался их дом в Сомерсете, елизаветинский особняк неземной красоты, который Анна спасла, когда он находился на грани разрушения. До свадьбы Оливеру это место нравилось больше всего на свете. Но Сьюзен была иного мнения.
– Если сможем, приедем, – холодно улыбнулась она. – Уж больно туда дальняя дорога…
Джеймс знал, что, помимо роскошного дома в Лондоне, Сьюзен хотела также обзавестись поместьем, но недалеко от города, чтобы туда можно было добраться всего за несколько часов. Желательно также, чтобы там имелся большой современный дом со всеми удобствами. Неровный золотистый камень старинного Гленвилла, створчатые окна и кривые паркетные полы ее привлекали мало. Но Анна была непоколебима. Она не собиралась отказываться ни от дома, ни от поместья, да Джеймс на это и не рассчитывал. Анна пыталась научить сына и невестку ценить очарование старинного особняка. Ну а если Оливеру он все же окажется не нужен, ей придется поискать другого наследника. К этому она была вполне готова.
Анна не напрасно предположила, что слуги станут с большим удовольствием пересказывать друг другу разговор, происходивший наверху. Билли и Моррис, два лакея, прислуживавшие за ужином, заставили всех сидевших в людской за столом покатываться со смеху. Веселье продолжалось, пока не пришел мистер Тёртон. Он остановился на пороге:
– Надеюсь, никто в этой комнате не позволяет себе непочтительного отношения к хозяевам?
– Нет, мистер Тёртон, – заверил его Билли, но одна из служанок прыснула.
– Мистер и миссис Тренчард платят нам жалованье и поэтому заслуживают уважения.
– Да, мистер Тёртон.
Тёртон занял свое место за столом, смешки прекратились, и ужин для слуг начался.
– Хозяева, конечно, не такие, как желают казаться, и, когда они остаются одни, это заметно еще сильнее, – понизив голос, обратился дворецкий к экономке, миссис Фрэнт, сидевшей, по обыкновению, рядом с ним.
Миссис Фрэнт отнеслась к этому более снисходительно.
– Они достойные люди, мистер Тёртон, обходительные, честные. Знавала я благородные дома, где обращение было много хуже, – сказала она и потянулась за соусом с хреном.
– А мне жаль мистера Оливера, – покачал головой дворецкий. – Родители воспитали его как джентльмена, а теперь возмущаются, что он хочет быть джентльменом.
Тёртон нисколько не возражал против существующей общественной системы при условии, что в ней и ему найдется местечко.
– Почему бы миссис Оливер и не жить в большом доме, где она может принимать гостей? – подала голос с другого конца стола женщина с узким лицом, в черном одеянии камеристки. – Она принесла в семью достаточно денег. По-моему, несправедливо, что мистер Тренчард заставляет детей жить в кроличьей норе, хотя всем известно, что он хочет заслужить репутацию главы благородного семейства. Это как минимум нелогично!
– Как минимум нелогично? – хмыкнул Билли. – Ну вы и скажете, мисс Спир. И где только слова такие берете?
Но камеристка пропустила его замечание мимо ушей.
– Это миссис Тренчард виновата: рассердила за ужином миссис Оливер, – заметил Моррис.
– Миссис Тренчард не лучше своего мужа, – проворчала мисс Спир, забирая с тарелки большой кусок хлеба с маслом.
– Мне неприятно это говорить, мисс Спир, – начала миссис Фрэнт, – тем более если вы довольны миссис Оливер, своей госпожой, но я считаю, что ей не угодить. Столько манерности! Ну прямо испанская принцесса. То ли дело миссис Тренчард. Та прямо говорит, чего хочет, и причин жаловаться у меня нет! – Защищая своих хозяев, экономка распалялась все больше. – Что касается молодой пары, они мечтают о домах и поместьях, которые будут больше и роскошнее родительских, но чем, интересно, они их заслужили? Вот что я хотела бы знать.
– Миссис Фрэнт, благородные господа не «заслуживают» свои дома. Они получают их по наследству, – возразил ей дворецкий.
– Мистер Тёртон, здесь наши мнения расходятся, так что давайте останемся каждый при своем.
Мисс Эллис, камеристка миссис Тренчард, сидевшая слева от Тёртона, разделяла мнение дворецкого:
– Мне кажется, мистер Тёртон прав. Мистер Оливер всего лишь хочет жить как полагается, и почему он должен этого лишаться? Я одобряю его попытки выбиться в люди. Но мы должны посочувствовать хозяину. За одно поколение этому трудно научиться.
– Полностью с вами согласен, мисс Эллис, – удовлетворенно кивнул Тёртон, словно бы получив подтверждение своим словам.
И разговор переключился на другие темы.
– Разумеется, ей нельзя ничего говорить! Как тебе только в голову такое пришло?!
Джеймс с трудом сдерживал гнев. Он находился в спальне жены, где обычно ночевал, хотя на том же этаже оборудовал себе отдельную спальню с кабинетом: Тренчард читал, что обычно так принято в аристократических семействах.
Спальня была очень просторной, с высокими потолками; стены выкрашены в нежно-розовый цвет, на окнах шелковые портьеры с цветочным орнаментом. Если комнаты, принадлежавшие мужу Анны, можно было принять за личные апартаменты императора Наполеона, то ее собственная спальня, как и все помещения, которые она обставляла для себя, была скорее уютной, чем роскошной. Сейчас Анна лежала в постели, и супруги были одни.
– Но разве у меня нет перед ней обязательств?
– Каких еще обязательств? Ты сама сказала, что графиня вела себя возмутительно.
– Да, – кивнула Анна. – Но все обстоит гораздо сложнее. Ситуация в целом была весьма необычной. Эта женщина точно знала, кто я, а также знала, что ее сын был влюблен в нашу дочь. Почему бы и нет? У ее сестры не было оснований держать это в секрете.
– Тогда почему она прямо об этом не сказала?
– Ты прав, милый, но, может быть, она пыталась разузнать, что я за человек, прежде чем признать, что нас нечто связывает.
– Судя по твоим словам, она этого пока не признала.
– Если бы графиня все выяснила еще тогда, сразу, она бы яростно отрицала эту связь. Можно не сомневаться.
– Тем больше у нас оснований держать ее в неведении. – Джеймс снял шелковый халат и в сердцах бросил его на стул.
Анна закрыла книгу, аккуратно положила ее на шератоновский[9] столик возле кровати и взяла колпачок для тушения свечей.
– Но потом леди Брокенхёрст сказала: «После нас совсем ничего не останется…» Если бы ты это слышал, то был бы тронут не меньше моего. Честное слово.
– Ты потеряла рассудок, если считаешь, что мы должны ей все рассказать. Что из этого выйдет? Репутация Софии погибнет, и, как только мы запятнаем себя скандалом, конец всем нашим устремлениям…
Анна почувствовала, как внутри ее поднимается волна гнева.
– Так вот что тебе не нравится! Мысль о том, что леди такая-то задерет нос и отвернется от тебя, поскольку твоя дочь повела себя не так, как следовало!
– А по-твоему, лучше, чтобы Софию помнили как распутницу?! – с негодованием бросил муж.
На некоторое время это заставило Анну замолчать. Когда она заговорила, голос ее звучал уже спокойнее:
– Риск, конечно, есть, но я попрошу графиню держать известие в секрете, хотя заставить ее я, разумеется, не смогу. Однако мне кажется, мы не вправе скрывать от леди Брокенхёрст, что у нее есть внук.
– Мы скрываем это уже больше четверти века.
– Но раньше мы ее не знали. А теперь знаем. По крайней мере, я.
Джеймс забрался под одеяло рядом с женой и задул свечу со своей стороны кровати.
– Я запрещаю тебе делать это, – сказал он, повернувшись к Анне спиной. – Я не потерплю, чтобы кто-нибудь позорил память Софии, а уж тем более ее родная мать. И прогони уже наконец эту собаку с постели!
Анна поняла, что спорить дальше бесполезно, и тихонько задула свою свечу. Подхватив Агнессу на руки, она устроилась под одеялом. Но сон не шел к ней еще долго.
София сообщила родителям новость уже после того, как Тренчарды вернулись в Англию. Первые недели после битвы Джеймсу было не до семьи, но наконец он перевез их всех обратно в Лондон, в новый дом в Кенсингтоне: это был не самый модный район, однако шаг вперед по сравнению с их предыдущим местом жительства. Джеймс продолжал поставлять продовольствие армии, но заниматься снабжением в мирное время – совсем не то, что противостоять трагедии войны, и Анна чувствовала, что мужу наскучили эта работа и мир, в котором он существует, наскучило отсутствие возможностей. Потом он заметил, как оживилась деятельность лондонских застройщиков. Победа над Наполеоном и наступивший вследствие этого мир прибавили людям уверенности в будущем. Двадцать лет над ними нависала тень французского императора – пусть даже прямой угрозы и не было, – а теперь Наполеона отправили в ссылку на далекий остров в южной части Атлантического океана, и на этот раз он уже не вернется. Вся Европа вздохнула свободно, пора было смотреть в будущее. И вот в один прекрасный день Джеймс вернулся домой, весь раскрасневшийся от воодушевления. Анна с кухаркой проверяла на кухне припасы. Никакой особой необходимости в этом не было. Их образ жизни и доходы позволяли отказаться от былых привычек, что постоянно подчеркивал Джеймс, которому было неприятно видеть, как жена, надев фартук, проводит ревизию продуктов, особенно после того, как Веллингтон удостоил его в Брюсселе особой чести. Но в тот вечер ничто не могло испортить его приподнятого настроения.
– Я встретил удивительного человека! – заявил он.
– Правда? – рассеянно отозвалась Анна, разглядывая ярлык. Мука явно была просрочена.
– Человека, который изменит облик Лондона!
В тот момент Анна этого еще не знала, но Джеймс оказался прав. Он объяснил жене, что Томас Кьюбитт, бывший корабельный плотник, разработал новый метод управления строительством. Он сам нанимал всех необходимых мастеров и лично общался с каменщиками, штукатурами, кровельщиками, водопроводчиками, плотниками, малярами. Заказчику достаточно было встретиться лишь с Кьюбиттом и его братом Уильямом. Все остальное делалось без его участия.
Джеймс перевел дыхание и добавил:
– Разве это не замечательно?
Анна понимала, что система не лишена привлекательности и, вполне возможно, имеет блестящее будущее, однако Джеймс уже сделал как интендант блестящую карьеру, так стоит ли бросать все ради сомнительного предприятия? Но быстро выяснилось, что мужа невозможно сбить с намеченного пути.
– Кьюбитт строит на Финсбери-Серкус новое здание Лондонского института. Хочет, чтобы кто-нибудь помог ему искать средства и разговаривать с поставщиками.
– Как раз то, чем ты всю жизнь занимался.
– Вот именно!
Так все и началось. Явился на свет Джеймс Тренчард Застройщик, и все было бы светло и радостно, как звон свадебных колоколов, если бы ровно месяц спустя София не взорвала свою бомбу.
Однажды утром она пришла в комнату матери и уселась на кровать. Анна сидела перед зеркалом, а Эллис укладывала ей волосы. Девушка молча дожидалась, пока служанка не закончит свою работу. Анна понимала: грядет что-то важное, но не торопила события. Чему быть, того не миновать.
– Спасибо, Эллис, можете идти, – наконец произнесла она.
Служанку, естественно, снедало любопытство, чуть ли не большее, чем саму мать, но она послушно закрыла за собой дверь, прихватив белье, которое следовало отдать в стирку.
– Что случилось?
Некоторое время София молча смотрела на нее. Потом набрала побольше воздуха и выпалила:
– У меня будет ребенок!
Когда-то в детстве Анну лягнул в живот пони, и сейчас, услышав эти слова, она вспомнила то давно забытое ощущение.
– Когда?
Вопрос прозвучал слишком деловито, но Анна не видела смысла в сложившихся обстоятельствах кричать и биться на полу в истерике, хотя ей и очень хотелось повести себя именно так.
– В конце февраля. Я думаю.
– Ты не знаешь точно?
– В конце февраля.
Анна произвела в уме подсчеты.
– Полагаю, за это надо благодарить лорда Белласиса? – (София кивнула.) – Господи, какая же ты дурочка! – (Девушка снова кивнула. Она даже не пыталась протестовать.) – Но как это произошло?
– Просто я думала, что мы женаты. А потом оказалось, что нет.
Анна не знала, плакать или смеяться.
– Разумеется, вы не были женаты. Что за нелепая мысль?
Неужели эта глупышка и впрямь вбила себе в голову, что Белласис на ней женится? Анна вдруг почувствовала прилив гнева: это Джеймс во всем виноват – убедил бедную девочку, что невозможное возможно.
– Расскажи мне все.
История была ненова. Белласис признался Софии в любви и заверил девушку, что хочет жениться на ней, прежде чем вернется на театр боевых действий. Узнав, что Наполеон движется на Париж, Эдмунд пришел к возлюбленной, умоляя тайно с ним обвенчаться и пообещав, что потом, когда настанет подходящий момент, непременно откроется своим родителям. В любом случае у нее будет документ, подтверждающий брачную церемонию, и, если с Белласисом что-то случится, София сможет, если потребуется, искать защиты у Брокенхёрстов.
– Но разве ты не знала, что брак не будет считаться законным без разрешения отца? Тебе же восемнадцать лет!
Однако Анна напрасно думала, что этот вопрос смутит Софию. Та лишь посмотрела на нее и сказала:
– Папа дал разрешение.
Пони еще раз ударил копытами. Неужели ее муж помогал Белласису соблазнить собственную дочь? Анна разгневалась настолько, что, если бы сейчас вошел Джеймс, она бы выцарапала ему глаза.
– Так твой отец обо всем знал?!
– Он знал, что Эдмунд хочет на мне жениться, прежде чем возвращаться на войну, и дал разрешение.
София еще раз глубоко вздохнула. Открывшись матери, она почувствовала облегчение: слишком долго бедняжка несла этот груз в одиночку.
– Эдмунд сказал, что нашел священника, который обвенчает нас в одной из походных часовен. После церемонии этот человек выписал брачное свидетельство, и… тогда-то все и произошло.
– Полагаю, венчание оказалось фарсом?
София кивнула:
– Я тогда ничего не заподозрила, ни на секунду. Эдмунд говорил о своей любви и строил планы на будущее, вплоть до того самого момента, как мы покинули бал его тети в ночь перед битвой.
– И когда ты узнала правду?
Девушка встала и подошла к окну. Внизу садился в экипаж отец. София была рада, что он уезжает из дому, – у матери будет время успокоиться и хорошенько все обдумать.
– Когда мы вышли из дома Ричмондов на улицу, там была группа офицеров из Оксфордшира – все верхом, в мундирах. Пятьдесят второй полк легкой пехоты, тот самый, где служил Эдмунд.
– И?..
– Один из них оказался тем самым «священником», который нас обвенчал. И тут только я сообразила, – София устало вздохнула, – что он был солдатом, другом Эдмунда, которого выдали за священника, чтобы меня обмануть.
– Этот человек ничего тебе не сказал?
– Он меня не видел. А если даже и видел, то притворился, что не заметил. Я стояла далеко и, как только узнала его, отпрянула назад.
Анна кивнула. Сцена, которая разыгралась, когда они уходили с бала, вдруг обрела смысл.
– Теперь я понимаю, что в тот вечер привело тебя в такое смятение. Я-то думала, ты убиваешься только оттого, что лорд Белласис отправляется на поле боя.
– Едва увидев того «священника», я сразу поняла, что меня одурачили. Эдмунд никогда меня не любил и не собирался вводить в семью. Со мной обошлись как с уличной девкой: обвели дуру вокруг пальца и попользовались. Эдмунд, останься он в живых, наверняка выбросил бы игрушку в сточную канаву, где, по его мнению, мне самое место.
При свете дня лицо Софии казалось совсем взрослым, да и горечь, которой были пропитаны ее слова, добавляла девушке десяток лет.
– Когда ты поняла, что носишь ребенка?
– Трудно сказать. Начала подозревать уже через месяц, но не признавалась себе до тех пор, пока не стало бесполезно отрицать. Эдмунд был мертв, и некоторое время я вопреки здравому смыслу притворялась, что все осталось по-прежнему. Я не знала, что делать. Чуть ли не сходила с ума. Честно признаюсь тебе: я даже принимала какие-то сомнительные снадобья и заплатила одной цыганке пять фунтов – похоже, за воду с сахаром. Но ничего не помогло. Я до сих пор enceinte[10].
– А ты сказала отцу правду?
– Он знает, что меня обманули. Я все рассказала ему в то утро в Брюсселе, когда он привез мне весть о смерти Эдмунда. Однако о беременности папа даже не подозревает.
– Надо составить план.
Анна Тренчард была женщиной практичной, и одной из главных ее добродетелей было то, что, столкнувшись с несчастьем, она не горевала попусту, а немедленно начинала искать средство исправить то, что можно, и принять то, что исправить нельзя. Она решила, что в самое ближайшее время ее дочь должна покинуть Лондон. Она внезапно заболеет или у нее обнаружится где-нибудь на севере страны родственник, за которым необходимо ухаживать. К вечеру они придумают подходящую историю. София должна отсутствовать как минимум четыре месяца. Если вглядеться, то можно заметить, что фигура девушки уже начинает расплываться. Пока это еще не бросается в глаза, однако времени терять нельзя.
Когда вечером Джеймс вернулся, Анна тут же пришла к нему в кабинет. Оставшись наедине с мужем, она не стала проявлять к нему снисхождения.
– И тебе даже в голову не пришло со мной посоветоваться? Богатый виконт предлагает прелестной восемнадцатилетней девушке, принадлежащей к иному кругу общества, заключить тайный брак. При этом церемонию венчания должен провести священник, за которого никто не может поручиться. Неужели не ясно, каковы могут быть его мотивы? – Анна изо всех сил старалась не сорваться на крик.
Джеймс кивнул. Он достаточно часто прокручивал все это у себя в голове.
– Когда ты говоришь, все так очевидно, но Белласис казался мне славным юношей, искренне влюбленным в Софию…
– Неужели ты думаешь, что он бы разоткровенничался и признался отцу, что надеется соблазнить его дочь, если все выгорит?
– Нет, конечно, но…
– В тот момент, как ты дал разрешение на брак, София погибла! – гневно выкрикнула она.
– Анна, прошу тебя! – поморщился Джеймс. – Ты думаешь, я сам не сожалею?
– Полагаю, сейчас ты будешь сожалеть еще больше. Наша дочь беременна!
Со временем Анна стала жалеть, что целиком возложила на мужа всю ответственность за падение Софии. Ибо, когда та умерла в родах, он стал считать это наказанием, ниспосланным ему за тщеславие, честолюбие и непомерное самомнение. Он искренне раскаивался и горевал, правда это не излечило его от упомянутых недостатков.
Поначалу ничто не предвещало трагического исхода, но, с другой стороны, как сказал тогда доктор, редко можно предсказать заранее, как пройдут роды. Анна с Софией уехали на север, в Дербишир, и поселились в скромном домике на окраине Бейквелла как миссис Кассон и ее замужняя дочь, миссис Блэк, вдова офицера, погибшего при Ватерлоо. Ни друзей, ни знакомых в округе у них не было, да они ни с кем и не виделись. И жили очень просто. Обе не взяли с собой камеристок, но Эллис и Крофт продолжали выплачивать жалованье до возвращения хозяек. Если служанки и проявляли любопытство, то Анна об этом не узнала, ибо обе они были достаточно хорошо вышколены, чтобы не подавать виду.
Нельзя сказать, что то время было несчастливым. Их жизнь в провинции была довольно приятной, наполненной чтением, разговорами и прогулками по Чатсуортскому парку. Они навели справки и обратились за помощью к весьма уважаемому врачу, доктору Смайли, и он был доволен тем, как идут дела у Софии. Анна стала подозревать, что доктор знает правду или, по крайней мере, догадывается, что они не те, за кого себя выдают, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы открыто проявлять любопытство.
Даже София понимала, что не может и речи быть о том, чтобы оставить малыша себе. Перед отъездом из Лондона они договорились, что Джеймс подыщет для ребенка подходящую приемную семью. За ним должны были как следует ухаживать, дать ему образование, но при этом воспитать в неведении о том, кто он такой на самом деле. Никто из них троих не хотел, чтобы имя Софии вываляли в грязи, и Анна знала, что муж очень боится, как бы его старания подняться на вершину общества не свел на нет публичный скандал. Если бы их сын стал отцом незаконнорожденного ребенка, отношение окружающих оказалось бы иным, но для дочери это считалось непростительным преступлением. Джеймс действовал оперативно и вскоре разыскал в Суррее священника по имени Бенджамин Поуп. Тот был человеком благородного происхождения, но жил бедно, так что лишние деньги ему не помешали бы. Что гораздо важнее, они с женой были бездетными, и это очень их огорчало. София смирилась с обстоятельствами, когда ей все объяснили, – не без боли в сердце, но смирилась. Заручившись согласием дочери, Джеймс заключил со священником договор, и тот согласился взять младенца на воспитание, выдав его за ребенка своей покойной кузины. Поупы должны были регулярно получать щедрое вознаграждение, что позволило бы им относительно безбедно существовать, а ребенку дать хорошее образование. Условились, что приемный отец будет регулярно отсылать, на условиях полной конфиденциальности, в контору мистера Тренчарда отчеты об успехах его внука.
Доктор Смайли тем временем пригласил опытную акушерку, заранее сделав все приготовления, и приехал в дом, чтобы лично наблюдать за родами. Казалось бы, все должно было пройти гладко. Но когда мальчик благополучно появился на свет, врач не смог остановить у роженицы кровотечение. Анна никогда не видела столько крови, но ей ничего не оставалось делать, кроме как держать Софию за руку и успокаивать дочь, говоря, что все идет как надо и скоро ей будет легче. Она потом до конца жизни не могла забыть, как сидела тогда рядом и все лгала, лгала, лгала… до тех пор, пока ее бедной маленькой девочки не стало.
Несколько недель Анна не могла заставить себя взглянуть на ребенка, который убил ее дочь. Доктор Смайли нашел кормилицу и помощницу по хозяйству, и эти две женщины ухаживали за младенцем, но бабушка упорно не желала в этом участвовать. Еще когда они только приехали в Бейквелл, Анна наняла кухарку и горничную, так что жизнь продолжалась, один пустой день сменял другой, еда так и оставалась нетронутой, и сама она по-прежнему не в состоянии была видеть внука. И вот однажды доктор Смайли пришел в маленькую гостиную, где Анна сидела у камина, устремив невидящий взгляд на книгу, которую держала в руках, и мягко сказал, что после смерти Софии у нее остался только ее сын. Тогда Анна позволила уговорить себя подержать ребенка и, как только взяла младенца на руки, уже не смогла его отпустить.
Анна часто спрашивала себя: если бы она раньше научилась любить этого мальчика, попыталась бы она изменить изначальный план и настоять на том, чтобы воспитывать его самой? Но вряд ли бы Джеймс разрешил ей это, и поскольку с Поупами обо всем уже столковались, отказаться от договоренностей было бы сложно. Наконец дом в Бейквелле закрыли, и Анна поехала на юг в сопровождении няни, которая должна была отправиться дальше, в Суррей, дабы доставить ребенка в его новый дом. С няней расплатились, и жизнь вернулась в обычное русло. То есть в обычное, но уже без Софии. Состоялось полное слез прощание с Крофт, в чьих услугах больше не было необходимости. Анна выплатила ей на прощание дополнительное жалованье, чтобы служанка не любопытствовала, отчего умерла ее молодая госпожа. Не исключено, что Крофт догадывалась. Трудно скрыть беременность от камеристки.
Шли годы. Сперва приемные родители хотели выучить Чарльза по духовной части, но мальчик рано проявил талант к математике и, выходя из подросткового возраста, объявил, что хочет попытать удачи в коммерции. Джеймс не мог не чувствовать себя польщенным таким поворотом событий, заключив, что это его кровь дает себя знать, но с внуком они так никогда и не виделись. О молодом человеке Тренчарды могли судить лишь по отчетам преподобного мистера Поупа. На самом деле Джеймсу не терпелось помочь Чарльзу, но он не знал, как это сделать, не открыв одновременно ящик Пандоры: не дай Бог, всплывет правда о происхождении юноши. В результате он ограничился тем, что продолжил выплачивать скромное содержание: приемный отец объяснял Чарльзу, что это подарок от «доброжелателей». Тренчарды жили от письма до письма: Поуп регулярно, четыре раза в год, отсылал им подробные отчеты. Мальчик рос счастливым. В этом дедушка с бабушкой не сомневались. По крайней мере, у них не было причин думать иначе. Следуя распоряжению Тренчардов, Чарльзу сообщили только то, что его отец погиб в сражении, а мать умерла при родах и поэтому младенца пришлось усыновить. Чарльз принял эту правду, а Поупы искренне полюбили его, так что причин для тревоги не возникало, но все равно, как из ночи в ночь повторяла себе Анна, лежа в темноте без сна, он был их родным внуком, а они даже никогда не встречались.
А теперь с появлением на сцене леди Брокенхёрст все стало еще сложнее. Пусть Анна и не была знакома с Чарльзом Поупом, но она хотя бы знала о его существовании. Знала, что ее дочь не исчезла с лица земли, не оставив по себе и следа. Леди Брокенхёрст чуть не рыдала, говоря о том, что у них нет наследника, в то время как она, Анна, могла бы успокоить ее, рассказав, что у Эдмунда есть сын, здоровый и подающий надежды молодой человек. Анна не удивилась, когда муж приказал ей молчать. Отчасти он руководствовался честолюбивыми соображениями, которые никогда не встречали у нее понимания, но отчасти сделал это, поскольку хотел защитить доброе имя их покойной дочери, и от последнего довода она отмахнуться не могла. Шли часы, Анна лежала рядом с храпящим Джеймсом и никак не могла решить, что ей делать, пока наконец не провалилась в беспокойный сон, от которого пробудилась рано, совершенно не чувствуя себя отдохнувшей.
И так, в тревожной тишине и тоске, прошел целый месяц, пока Анна не составила план действий. Ей не понравилась леди Брокенхёрст. Она даже толком не знала эту женщину и не представляла, способна ли та хранить тайну. Но, поставив себя на место графини, Анна отчетливо поняла, что никогда бы не простила, если бы от нее скрыли существование внука. И поэтому в один прекрасный день Анна села за изящный письменный стол в своей комнате на третьем этаже и написала:
Уважаемая леди Брокенхёрст!
Я хотела бы нанести Вам визит в любое удобное для Вас время. Буду благодарна, если Вы выберете момент, когда мы сможем побеседовать один на один.
Узнать, который именно дом на Белгрейв-сквер занимают Брокенхёрсты, было нетрудно, ибо всю площадь отстроил муж Анны. Она сложила листок, запечатала его сургучом, надписала адрес и сама отдала письмо посыльному. Служанка обернулась бы за десять минут, доставив послание до самой двери, но Анне не хотелось, чтобы ее дела обсуждала потом вся прислуга.
Ждать пришлось недолго. На следующее утро, когда Эллис принесла госпоже завтрак, на подносе, который она поставила Анне на колени, лежала записка.
– Ее принес посыльный, мэм. Сегодня утром доставил какой-то лакей.
– Он ничего не сказал?
– Нет. Только передал записку и ушел.
Вопрос, естественно, лишь подогрел любопытство Эллис, но Анна не намерена была ничего объяснять. Она взяла серебряный ножичек для разрезания писем, лежавший на подносе, и вскрыла конверт. Небольшой лист плотной кремовой бумаги с вытисненной монограммой – графская корона, а под ней заглавная буква «Б» – содержал короткое послание:
Приходите сегодня в четыре. Мы останемся одни примерно на полчаса.
Закладывать экипаж Анна не приказала. Леди Брокенхёрст, возможно, этого бы не одобрила, но миссис Тренчард никакие свидетели были не нужны. День выдался неплохой, и прогулка предстояла недлинная. Но главное, Анна даже не вызвала камеристку, чтобы та помогла ей надеть капор и накидку, а за двадцать минут до назначенного часа поднялась к себе в комнату и оделась сама. Потом спустилась по лестнице и вышла. В холле лакей почтительно распахнул перед ней дверь, так что вылазка не осталась в полной тайне, но разве возможно хоть что-нибудь держать в секрете в доме, где за тобой с самого пробуждения следят любопытствующие глаза?
На улице Анна сперва пожалела, что не взяла на прогулку таксу Агнессу, но потом решила, что это создало бы дополнительные сложности, и отправилась в путь. Небо стало чуть темнее, чем утром, но ей надо было лишь повернуть налево и дойти до Белгрейв-плейс, а потом снова повернуть налево. И вот, не прошло и четверти часа после того, как за Анной закрылась дверь ее собственного дома, она уже стояла перед Брокенхёрст-Хаус. Это было большое здание, расположенное на углу между Аппер-Белгрейв-стрит и Чэпел-стрит, один из трех дворцов, отдельно стоящих по углам площади. Она замешкалась было, но, заметив, что за ней наблюдает лакей, прохлаждающийся у ворот, выпрямила спину и подошла к двери. Не успела Анна потянуть колокольчик, как дверь распахнулась и другой ливрейный лакей пригласил ее войти.
– Миссис Джеймс Тренчард, – назвала она себя.
– Леди Брокенхёрст ожидает вас, – ответил лакей тем особенным, не подразумевающим ни одобрения, ни порицания бесстрастным тоном, которым всегда мастерски владеет опытный слуга. – Ее светлость в гостиной. Прошу вас следовать за мной.
Анна сняла плащ и передала лакею. Тот положил его на один из расшитых золотом диванов и повел гостью по широкой лестнице зеленого мрамора. Когда они поднялись на самый верх, слуга открыл двустворчатую дверь и объявил: «Миссис Тренчард!» – после чего ушел, закрыв за собой дверь и предоставив Анне в одиночку преодолеть путь по бескрайнему ковру «савонери» до того места, где у камина восседала графиня.
– Входите, миссис Тренчард, – кивнула она, – садитесь рядом. Надеюсь, вы не против, что летом разожгли камин? Я вечно мерзну.
Судя по всему, это было самое доброжелательное приветствие, на которое она была способна. Анна села напротив хозяйки в обтянутое дамастом кресло «бержер» времен Людовика XV. Над камином висел портрет красавицы, одетой в стиле прошлого века, с высокой напудренной прической и в платье с кринолином и кружевным декольте. Анна не без удивления узнала на картине леди Брокенхёрст.
– Это работа Бичи[11], – усмехнувшись, пояснила хозяйка. – Художник запечатлел меня в день моей свадьбы в тысяча семьсот девяносто втором году. Мне было семнадцать. В те времена говорили, что сходство немалое, но сейчас уже никто этого не скажет.
– Я сразу поняла, что это вы.
– Вы меня удивляете.
Графиня замолчала, терпеливо ожидая. О встрече просила Анна, а не она.
Тянуть дальше было нельзя. Момент настал.
– Леди Брокенхёрст, я храню тайну, которую поклялась мужу никогда не раскрывать, и Джеймс будет весьма недоволен, если узнает, что сегодня я приходила сюда… – Анна замолчала. Почему-то было трудно облечь мысли в слова.
Леди Брокенхёрст не имела ни малейшего желания вникать в сложности семейной жизни Тренчардов. Поэтому она просто сказала:
– Вот как?
Анна невольно восхитилась. В самообладании хозяйки чувствовалась огромная сила воли. Леди Брокенхёрст, должно быть, уже просчитала, что сейчас последует новость исключительной важности, но, если судить по ее лицу, она словно бы вела обычную беседу с женой викария.
– Недавно вы говорили, что когда вас с мужем не станет, то после вас ничего не останется.
– Да, говорила.
– Так вот, это не совсем так. – Леди Брокенхёрст едва заметно напряглась. Наконец-то Анна полностью завладела ее вниманием. – Перед смертью София разрешилась от бремени мальчиком, сыном лорда Белласиса.
В этот момент большие двустворчатые двери гостиной распахнулись и вошли два лакея, несущие подносы с чаем. Лакеи накрыли на стол, постелив на него скатерть и разложив сверху все, что принесли с собой, примерно так же, как слуги у герцогини Бедфорд.
Леди Брокенхёрст улыбнулась:
– То чаепитие мне невероятно понравилось, и я стала устраивать подобие своего, каждый день после четырех. Уверена, скоро это войдет в моду.
Анна согласилась, и они оживленно побеседовали о преимуществах званых обедов, а также послеобеденных чаепитий, пока слуги не закончили работу. Когда те наконец ушли, Анне показалось, что прошла целая вечность, а она сама словно бы постарела на несколько лет.
Леди Брокенхёрст налила чай в две чашки и одну передала гостье.
– А где он сейчас, этот мальчик?
Она не проявила ни волнения, ни негодования. В сущности, не выказала никакого чувства. По своему обыкновению.
– В Лондоне, и этот «мальчик» уже мужчина. В феврале ему исполнилось двадцать пять лет. Он работает в Сити.
– Каков он? Вы хорошо его знаете?
– Мы совсем его не знаем. Вскоре после рождения муж отдал мальчика на попечение священника по фамилии Поуп. Сейчас молодой человек живет под именем Чарльза Поупа. Нам всегда казалось, что его происхождение не стоит подвергать огласке. Ему и самому ничего не известно.
– Вам надо оберегать память дочери. Бедняжка! Конечно, я понимаю. Мы должны постараться не винить девушку, ибо она достойна не обвинений, а жалости. Вы сами говорили, что атмосфера в Брюсселе перед сражением была такова, что любой мог на мгновение потерять рассудок.
Если эти слова задумывались как защита Софии, то они своей цели не достигли.
– Я не виню Софию, и она вовсе не теряла рассудок, – твердо сказала Анна. – Она считала, что вышла замуж за лорда Белласиса. Он обманом заставил мою дочь думать, что венчание состоялось.
Такого леди Брокенхёрст услышать не ожидала.
– Прошу прощения? – выпрямившись, переспросила она.
– Ваш сын обманул ее. Одурачил. Сказал нашей девочке, что устроит церемонию венчания, а потом уговорил своего приятеля-офицера сыграть роль священника. Когда София узнала правду, было уже слишком поздно.
– Я вам не верю, – с непоколебимой убежденностью произнесла леди Брокенхёрст.
Анна была столь же тверда. Опустив чашку, она невозмутимо продолжала:
– Разумеется, это ваше право, но я говорю вам правду. Только когда мы вышли с бала, перед тем как лорд Белласис уехал к себе в полк, София узнала его товарища, приложившего руку к ее гибели. Мнимый священник весело болтал и шутил с друзьями-офицерами и меньше всего напоминал служителя церкви. София тогда чуть не упала в обморок.
Леди Брокенхёрст тоже решительно поставила чашку обратно на блюдце и встала:
– Мне все ясно. Ваша дочь строила планы поймать моего несчастного мальчика в свои сети, к чему, без сомнения, ее подстрекали родители…
– Теперь моя очередь недоумевать, – резко перебила ее Анна.
Но леди Брокенхёрст продолжала гнуть свою линию, все более распаляясь:
– Когда девица услышала, что Эдмунд погиб, и поняла, что соблазняла его напрасно, то выдумала историю, которая отчасти оправдала бы ее, если бы случилось худшее, а худшее случилось.
Анна почувствовала, что в ней закипает гнев. Она страшно рассердилась на эту холодную, бессердечную женщину, на покойного лорда Белласиса и на себя саму: ну как можно быть такой слепой?
– Вы хотите сказать, лорд Белласис не был способен на подобное?
– Именно это я и хочу сказать. Сама мысль о бесчестном поведении не могла бы прийти ему в голову, – высокопарно произнесла леди Брокенхёрст. Она являла сейчас собой олицетворенное негодование. Она презирала людей круга Анны и не могла судить объективно.
Но миссис Тренчард вовсе не собиралась сдаваться:
– Разве крестным вашего сына был не лорд Беркли?
Анна сразу заметила, что имя это подействовало на собеседницу как пощечина. Графиня даже вздрогнула:
– Как вы узнали?
– Лорд Белласис говорил мне о нем. Он также рассказал, что когда в тысяча восемьсот десятом году лорд Беркли умер, его старший сын не смог унаследовать титул, поскольку перед рождением мальчика его отец женился на его матери не по закону, как казалось бедняжке, а обманом. Как выяснилось позднее, он попросил приятеля сыграть роль священника, чтобы заманить ничего не подозревающую девушку в постель. Впоследствии они все же обвенчались, но ребенок так и считался незаконнорожденным. Вы прекрасно знаете, что все это правда. – Леди Брокенхёрст безмолвствовала, и Анна добавила: – Только не говорите мне, что и лорду Белласису не могла прийти в голову подобная идея.
Графиня воспользовалась паузой, чтобы собраться с силами и вновь принять привычно невозмутимый вид. Чинно проплыв к камину, она потянула за расшитую веревку колокольчика:
– Скажу лишь одно. Моего сына беззастенчиво соблазнила честолюбивая девица – насколько я понимаю, при поддержке своих столь же честолюбивых родителей. Она хотела воспользоваться хаосом войны, чтобы заключить союз, который вознес бы нахалку еще выше, чем простираются мечты ее отца. Но у нее ничего не вышло. Мой сын сделал ее своей любовницей. Я не отрицаю сей факт, но что с того? Эдмунд был молодым мужчиной, и хорошенькая потаскушка вскружила ему голову. И я не собираюсь просить у вас прощения, поскольку меня эта история совершенно не волнует. А, Питер! Пожалуйста, проводите миссис Тренчард вниз. Она уже уходит.
Последние слова были обращены к лакею, который пришел на звонок колокольчика и ждал в дверях.
В его присутствии Анна, конечно же, не могла отвечать, да и в любом случае она была слишком рассержена, чтобы говорить, а потому просто кивнула своей противнице, чтобы не дать слуге ни малейшего намека на то, что здесь на самом деле происходило. Анна направилась к двери, но леди Брокенхёрст еще не закончила:
– Забавно. Я думала, вы хотели рассказать мне какую-то сентиментальную историю о моем сыне. Счастливую сказку о его последних днях на этой земле. Вы так хорошо говорили об Эдмунде, когда мы впервые встретились.
Анна остановилась:
– Я говорила о том Эдмунде, которого знала до того вечера. Ваш сын действительно был очень приятным человеком. В прошлый раз я не лгала. И не хотела задеть ваши чувства. Но я ошибалась. Вы заслуживали того, чтобы все-таки узнать правду. Мне следовало быть честнее. Если это послужит вам утешением, могу добавить, что никто не удивился больше меня, когда выяснилось, на что лорд Белласис оказался способен.
Миссис Тренчард задержалась в дверях. Лакей ушел вперед по галерее, и на некоторое время они снова остались наедине.
– Вы сохраните нашу тайну? – Анне неприятно было просить эту женщину, но иного выхода не было. – Вы можете дать мне слово чести?
– Конечно, я могу дать вам слово. – От улыбки графини могла бы заледенеть вода. – К чему мне предавать огласке проступки своего покойного сына?
Анне пришлось смириться с тем, что она позволила леди Брокенхёрст оставить последнее слово за собой.
Миссис Тренчард стремительно покинула комнату, спустилась по лестнице, вышла на улицу и только там позволила себе остановиться, чтобы совладать с яростью, от которой ее буквально трясло.