Пуля виноватого найдет
Я сижу на паранойе,
как червяк на перегное.
Рядом ходят воробьи,
и вороны каркают.
А я сижу-гляжу на паранойе.
Это жуткая отрава.
Как хиляют слева двое,
как подходят двое справа.
А я сижу-гляжу на паранойе,
как будто все творится не со мной.
Возвышенные лица у конвоя,
и на Кремле знакомый часовой.
Тысячелетья долбанулись лбами,
скрестили бивни в предрассветной мгле.
Я позвоню своей любимой маме,
чтобы теплее стало на земле.
Меня ищут, а я не прячусь. Ищут, чтобы убить.
Сначала семью. Хотят сделать мне больно, глупые. Семидесятидвухлетнего отца, мать-инвалида и, о горе мне, горе, бабушку, любимую сумасшедшую бабушку Марию тринадцатого года рождения, которая твердо убеждена в том, что я ее братик и мы живем в 1922 году в детском доме.
Интересно, как Мария вставит убийц в свой детский полулепет, полубред? Как комиссаров или белогвардейцев?
– Разговор есть, – скажут жуткие головорезы из видеокомиксов про Микки Рурка и Сильвестра Сталлоне.
И она расскажет им о том, как была натурщицей у скульптора Касаткиной. Да, да!
Это ее скульптурами еще совсем недавно, в тридцатые годы, был оснащен Парк культуры имени Горького.
Вот она с веслом, а вот без оного, а вот и вовсе обнаженная. Красивая и желанная для многих.
Вокзал для членов. «Я была фартовая», – с гордостью говаривала она мне шестилетнему, и я понимал, о чем это она.
Тринадцать абортов – это вам не хер с маслом, а отвяз по жизни.
Она помнит меню ресторана «Ласточкино гнездо» полувековой давности, когда ее украл и увез в Крым коммерческий директор клуба «Спартак». Она шила для игроков форму, а он, на свою беду, встретился с ней на долю секунды глазами – и пропал мужик.
Сбежал из жизни в сказку, прихватив только самое необходимое – деньги и Марию с дочерью Светланой.
Шампанское «АбрауДюрсо», пацаны *****, это вам не «Ив Роше» из воды, спирта и ароматизаторов.
Этому западному пойлу место в корыте для свиней, то есть для вас, пацаны и пацанки.
Первый раз маму Светлану контузило в четыре годика, в центре Москвы, на Большом Каретном переулке.
В соседний дом попала бомба немецко-фашистских захватчиков. Ихних воздухоплавателей, из той породы, что на аэропланах летают и страшно жужжат. Были у них всякие подлые приемчики. Бочку, например, из-под авиационного бензина с аэроплана скинут, она воет страшно. Все внизу боятся, а эти воздухоплаватели наверху жужжат и посмеиваются. Но наши славные зенитчицы-комсомолки давали им просраться.
Маму Свету швырнуло взрывной волной на одиннадцать метров в соседнюю комнату. Ее рвало, и она горько плакала.
Было обидно и одиноко. В небе жужжали фрицы, а на полу вкусно хрустело оконное стекло. Все подруги и ихние родители и близкие накрылись ****** в бомбоубежище. От них остались только кроваво-пыльные тряпочки.
А тебе, пацан, нужны эти тряпочки вместо близких? Будет тебе, фриц, новый Сталинград!
Только уже на Рейне – Великой Русской реке. Мы снова будем насиловать немецких девочек четырнадцати лет в берлинских подвалах, как в 1945 году весной, когда набухали почки сирени и девичьи стоны перемежались трассерами ППШ в мертвое арийское небо. А над Россией небеса отражаются в живой воде.
Мы будем убивать ваших немощных мужчин. О, эти отвисшие животы и дряблые арийские задницы, пустые груди. Пиво, слишком много пива, боши! Оно вредит любви. Ваши члены – сосиски по-франкфуртски. Обкусанные.
А еще мы сложим костры из Гете, Гейне и расово нечистого Гофмансталя, партитур Вагнера и Штрауса.
О, «Сказки Венского леса». Помни Марну, Арденскую мясорубку и речушку Ипр. Воспитывай волю к победе и любовь к поражениям.
И мы будем пить водку жадно, из котелков. Водкой трудно утолить жажду.
И все это при свете костров из ваших ненужных более никому книг. Немецкий, латынь и греческий – красивые мертвые языки.
Их будут изучать в университетах русские парни и девушки. И мучительно сдавать сессию. Дрожать и бояться.
Вдруг Фауст достанется. А его и найти-то нельзя. Фауст, где ты? Нетути Фауста! Вышел весь в дым мертвого немецкого неба.
А у тебя, пацан, встанет на четырнадцатилетнюю испуганную белокурую фройлен, с розовыми сосками из-под разорванного батистового платья и ******* в рыжих и мокрых завитках волос? А у меня встанет, и не один раз! Чтобы ей, суке немецкой, жизнь медом не казалась.
Помни маму Свету и Сталинград!