Вы здесь

Без обратного адреса. Глава 5. Бредагос (Сантьяго Пахарес, 2014)

Глава 5

Бредагос

Наконец они припарковались. Улица была широкой, с полукруглым фонтаном, словно выступающим прямо из стены дома, – из смешной короткой трубки с силой била вода. Оглядевшись, увидели привычное сочетание камня, дерева и черепицы – всего того, из чего состоял Бредагос, как и другие городки, затерянные здесь, в Лериде, в долине Аран. В убежище Томаса Мауда. Так близко от французской границы, что через нее можно перебросить камень.

Поначалу Сильвию предложение мужа приятно удивило. Она снова забеспокоилась после длинного разговора дома, за ужином, но по зрелом размышлении на свежую голову многое показалось ей не таким важным. Утро вечера мудренее, да и Давид был убежден в своей правоте. Сильвия поговорила с коллегами по работе, они перестроили расписание, и в результате положенный ей отпуск все-таки получился.

Разумеется, там, в ее конторе, не сдавались без боя и выдвигали то одно, то другое препятствие, но были вынуждены, ворча, отступать, когда Сильвия напористо напоминала им все те случаи, когда она в прошлые годы безропотно, самоотверженно брала на себя в тяжелой ситуации чужие обязанности. Да, тот денек выдался по-настоящему жарким. Потом, уже в пути, она рассказала Давиду, в каком ожесточенном бою ей пришлось отстаивать свои права. С каким трудом удалось выцарапать из работодателя эти считаные дни отдыха, которые она просила взамен долгих лет безупречной работы, когда она, не считаясь со своими интересами, в ущерб здоровью и семейной жизни трудилась порой целыми сутками, когда надо было срочно закончить сметы перед сдачей проекта.

Предложение Давида уехать вместе в короткий отпуск удивило Сильвию – вот уж чего не ожидала, так не ожидала. Но сказать «нет» она не посмела и не хотела. Просто не смогла бы. Несколько дней вместе, безмятежных, свободных, и чтобы можно было наконец все обсудить. То, что они откладывали в сутолоке и спешке. О том, как она хочет от него ребенка. О планах на будущее. О том, как она все понимает. Ведь при всей его перегруженности работой Давид никогда не забывал принести ей, как бы извиняясь за часы, отнятые у совместной жизни, какой-нибудь смешной подарок – хоть пакетик конфет. И Сильвия это видела и ценила. Что она не забыла про звонки Давида каждый раз, когда он задерживался, про его заботу о том, чтобы она не волновалась. Что она знает о его человеческой надежности, о прочности их союза. И нынче, когда она уж подумала, будто теряет его, он вдруг предложил ей поехать в затерянный между землей и небом Бредагос вместе, и как она ему за это благодарна.

В общем, чемодан Сильвии занял заднее сиденье машины – весил он, как со стоном предположил Давид, водружая его туда, не менее тридцати пяти кило, – а они, усевшись впереди, устремились на север, держа курс на Бредагос. Выбравшись из пробок на северном выезде из Мадрида, миновали Гвадалахару, направились к Сарагосе, и вот уже вдали стали видны четыре башни собора Марии дель Пилар. В Сарагосе остановились выпить кофе и размяться, прошлись по людным улицам – день был прекрасный, ласковое солнце сияло на небе и отражалось от вод Эбро, и люди дружно вышли на свежий воздух. Выехав из Сарагосы, они взяли к востоку, на Уэску, миновали Барбастро, потом Бенабарре, а от него долго ехали на север, вдоль речки Ногера по арагоно-каталонской границе, остановившись только во Вьелье, в долине Аран. Дорога оттуда в Бредагос была уже иной: петляла и закручивалась серпантином, осыпалась из-под колес в пропасть, терялась в путанице проселочных горных троп. Они находились в шести километрах от французской границы, на высоте тысяча сто метров над уровнем моря, в крохотном поселке, прижавшемся к пиренейским скалам.

Выползая из машины, разминая затекшие мышцы и озираясь, Давид и Сильвия заспорили о том, где им теперь искать пансион «Эдна» – они заказали там по Интернету комнату. Наконец на улице показался одинокий прохожий, с виду местный, с тяжелой коробкой на плечах.

– Простите, вы не подскажете…

– Да-да?

При ближайшем рассмотрении на прохожем обнаружилась сутана, поверх которой он надел рабочую куртку. На обветренном, небритом лице выступили капли пота, хотя с гор дул холодный ветер.

– Вы ведь здесь живете?

– Да, я местный священник.

– Не укажете нам, где пансион «Эдна»?

– Нам по пути, если хотите, я вам покажу его.

Не ожидая ответа, он водрузил свой тяжелый груз на заднее сиденье их автомобиля и сел рядом сам.

– Да, пожалуйста, – растерянно произнесла Сильвия.

– Понимаете, эти свечи такие тяжелые, ужас… а я уж немолод. Позвольте представиться – падре Ривас.

Давид и Сильвия назвали свои имена.

– Вы к нам, наверное, надолго?

– Почему вы так решили?

– Ну, с таким большим чемоданом…

Давид смешливо подмигнул жене, та упрямо смотрела перед собой.

– Нет, просто небольшой отпуск.

– Прекрасно, прекрасно! Вот увидите, вам здесь понравится. Поселок очаровательный. Совсем… первобытный.

Пауза, которую сделал священник, да и сам выбор слова показались Давиду двусмысленными. Словно он хотел сказать «дикий» или «грязный».

– Собственно, «Эдна» – не пансион, – продолжил падре Ривас. – Никаких указателей и вывесок. Поэтому вы его и не нашли. Просто у нас есть вдова, у которой мало денег, зато в избытке пустых комнат в доме, где она живет. Вы с ней сейчас познакомитесь. Очень своеобразная особа.

Помолчали. Еще одно иносказательное словечко, подумал Давид.

– Так, а здесь направо. А вы сами-то откуда?

– Из Вальядолида, – ответил Давид.

Сильвия искоса бросила на него быстрый взгляд.

– Вот мы и приехали. У тех дверей тормозите, – показал падре.

Все выбрались из автомобиля. Предложение подвезти его вместе с тяжелой коробкой до места назначения священник отверг, объяснив, что это близко.

– Спасибо, что подвезли. А в случае чего вдруг возникнет необходимость духовного руководства, да и любые проблемы, включая бытовые… милости прошу ко мне, в дом приходского священника. Может, есть срочная нужда в исповеди?

Давид увидел, что Ривас обращается лично к нему, и ответил:

– Спасибо, падре. Не сейчас. Но, в случае чего, мы к вам придем, не сомневайтесь.

– Вы ведь сами знаете поговорку: «Не бывает чистой совести, бывает плохая память».

Он рассмеялся собственной шутке, взвалил на плечи короб со свечами и двинулся вверх по улочке, последний раз обернувшись к ним с обаятельной улыбкой, которая заставляла забыть о грубости его одежды и обветренном лице.


Дом оказался двухэтажным шестикомнатным особняком. Эдна, маленькая толстушка, быстро спрятавшая при их появлении бутылку анисовой, унаследовала его от родителей. Не прекращая разговора по телефону, она протянула им ключ от комнаты, крича при этом в трубку так зычно, что Сильвия подумала – собственно, зачем ей телефон? Могла бы сэкономить на счете, собеседник и так ее услышит.

В комнате обнаружилось огромное супружеское ложе и ванная на золоченых ножках, которая, мрачно покосившись, стояла в углу, как обломок страшного кораблекрушения, изобличая отсутствие в доме специальных помещений для гигиенических процедур. Маленькая ниша в стене была приспособлена под платяной шкаф, куда поместилась лишь очень небольшая часть одежды Сильвии.

Давид ждал упреков от жены за то, выбрал для отпуска столь убогое местечко. Но делать было нечего – «пансион» в поселке был единственный. Он объяснил жене выбор Бредагоса тем, что его очень хвалил коллега из издательства, который якобы провел здесь лето и остался в восторге от спокойствия, тишины и целительного лесного воздуха. Сильвия могла бы теперь добавить к этой характеристике удаленность от цивилизации, грязь и тесноту, но она не собиралась жаловаться. Даже мятая одежда, которую она радостно паковала в Мадриде и которую теперь негде было разместить, вроде не волновала ее.

– Ничего, что здесь так тесно? – попробовал он смягчить ситуацию.

– Мне даже нравится. Прелестная старинная атмосфера. Посмотри только на эти золоченые ножки ванны. В жизни не видела ничего подобного. Лавка древностей.

– Да, но ведь тебе тесно…

– Зато уютно.

– Дом старый.

– Старинный.

– Странный.

– Очаровательный.

– И воняет дезинфекцией.

– Ну, это решается простым открыванием окон. Пока мы ужинаем – проветрится, а не поможет – купим дезодорант в какой-нибудь местной лавке.

– Ты просто прелесть. Такая практичная!

– Нам этот отпуск ничто не испортит! Единственное, что мне по-настоящему нужно, у меня есть: ты рядом.

Они улыбнулись друг другу и обнялись. Давид положил подбородок на затылок Сильвии, и они притихли в объятиях друг друга.

– Как ты думаешь, дадут нам тут поесть?

– Ох, Давид, ты знаешь, лучше бы нам поесть где-нибудь в другом месте! Ты видел ее грязные руки?


Эдна сидела в маленькой проходной комнате, служившей чем-то вроде гостиной, и смотрела телепередачу о ковроткачестве. Когда они вошли, она тяжело вылезла из кресла, убавила звук и вытащила откуда-то картонную карточку. Оказалось, ей нужны их персональные данные.

– Имя?

– Давид Перальта.

– Откуда прибыл?

– Из Вальядолида, – снова солгал Давид.

– Профессия?

– Журналист.

– Дети есть?

– А что?

Эдна подняла голову и нахмурились.

– Дети есть? – повторила она.

– Нет, – холодно ответил Давид.

– Возраст?

– Тридцать пять.

– Уже есть?

– Скоро будет.

– И как скоро?

Давид промолчал.

– Цель приезда?

– Отдохнуть от назойливых расспросов любопытных людей.

Эдна убрала карточку со стола.

– Ну ладно. Значит, так. Моя спальня первая по коридору слева. Обращаться ко мне по всем вопросам проживания гостям разрешается только до двенадцати часов. Двадцать два евро в сутки, за первые две ночи – вперед.

Сильвия вынула деньги и положила на стол. Давид расписался в регистрационном журнале и догнал выходящую жену. Уже в дверях она обернулась и спросила Эдну:

– Простите, а где бы тут поужинать? Может, рядом есть ресторан?

– Ресторана нет, а вот в таверне «Эра Уменеха» готовят горячее, и неплохо.

– А еще где-нибудь можно перекусить?

– Да можно, только во всех других местах вместо пива вам нальют мочу.

– Как мило. Спасибо, – кивнула Сильвия.

Они прошлись по узким улочкам поселка в поисках таверны. Бредагос оказался сотней домов, тесно прижатых друг к другу и к скалам так, чтобы защититься зимой от неистовых горных бурь с морозными ветрами. Лишь пара-тройка строений осмелилась удалиться от дружной стайки людских жилищ, сплетенной в узкие улочки городка, и редкие пятнышки этих отдельных усадеб виднелись на склонах. Подняться к ним можно было не всегда из-за отсутствия асфальта, и не все проселочные дороги были проходимы. Единственное асфальтовое шоссе, по которому Сильвия с Давидом приехали сюда, пересекало Бредагос и тянулось в Боссост, соседний поселок. В центре, на перекрестке двух главных улочек, было подобие площади с неухоженным газоном и полукругом составленных рядом скамеек. В центре же стояла каменная резная стела с полустертыми временем изображениями городков Аранской долины, меланхолично напоминая о быстротечности времени и о том, что все они здесь – не более чем поросший мхом камешек, затерянный в необъятности гор, разделяющих две самые большие страны Европы.

Узкие улочки были без тротуаров. Пара площадок, вроде бы предназначенных для парковки машин, практически пустовали – там стояли только грязноватые грузовички, поклажа которых, наивно привязанная веревками и оставленная на ночь без присмотра, свидетельствовала о том, что воров тут никто не боится, так что шоферы сейчас наслаждаются пивом и мобильники молчат в их карманах.

Склоны местных гор поросли буковыми и пихтовыми рощами, которые осенью красиво меняли цвет. Во время бурь их тяжелые ветви, ломаясь, могли наделать немало бед. Травянистые ивы, вьющаяся жимолость, шиповник успешно боролись с проложенными тропинками, делая их непроходимыми. Деревья жадно тянулись к свету, сплетая в вышине кроны, а их корни цепко обвивали камни и уходили во влажную землю. Броня этого леса казалась непробиваемой и должна была крепко хранить свои тайны.

По улицам бродили немногочисленные прохожие, иногда обменивались парой слов, формальными приветствиями и вопросами о здоровье семьи. Из освещенных окон доносились неразборчивые голоса, запахи еды и вина, возгласы и обрывки бесед, смысла которых нельзя было понять.

Сильвия с Давидом шли молча, наслаждаясь анонимностью, мирной атмосферой и этими знаками чужой жизни, в какой им предстояло найти свое временное место. Через пять минут Сильвия вдруг спросила:

– А зачем ты соврал?

– Я? – изумился Давид.

– Про Вальядолид. И Ривасу, и Эдне. Почему?

– В деревне к столичным жителям очень плохо относятся. Мы для них ненавистные кровопийцы.

– Только поэтому?

– Ну еще потому, что они меня взбесили. Всем надо все про тебя знать еще до того, как ты подошел к ним на три метра. Хуже полицейского допроса. Вот скажи, зачем этой Эдне знать про наших детей? Чего она хотела от меня? Чтобы я ей исповедался – нет, пока не родили, но собираемся и, возможно, приступим к делу прямо тут, в снятой у вас комнате, так что, когда услышите подозрительные звуки, знайте: это мы перешли к важнейшей стадии проекта…

– Как ты чувствителен, дорогой ты мой! – Сильвия рассмеялась своим безудержным искренним смехом, который Давид так любил и так редко слышал, который был возможен только в минуты полного, безоблачного и безмятежного счастья. Они перестали хохотать, услышав гудок у себя за спиной. Маленький бородатый толстяк в очках делал им знаки, высунувшись из окна автомобиля.

– Поняла, что я имею в виду? – шепнул Давид, пока они направлялись к машине. – Просто преследуют.

– Хотите, подвезу? – предложил толстяк.

– Вы таксист? – спросила Сильвия.

– Нет, но думаю, что вы идете в таверну «Эра Уменеха», поужинать. Я бы вас туда и подвез. Впрочем, если вы хотели пройтись пешком и я вам помешал… Простите.

– Да, мы ищем таверну, чтобы поужинать.

– А я как раз туда еду.

– Спасибо, – сказала Сильвия, садясь в машину раньше, чем Давид успел возразить. А тот смутно размышлял о том, как это странно и неправильно – то они подвозят кого-то из деревни, то подвозят их.

Машина оказалась стареньким «Рено», побитым, проржавевшим, с драными сиденьями. Сильвия начала контратаку:

– Ну и как вы узнали?

– О чем?

– Что мы ищем таверну «Эра Уменеха». – Она спрашивала легким смеющимся тоном, каким говорят об удачном фокусе.

– А, так это легко. Вы ж нездешние?

– Да. Из Вальядолида. – Сильвия бросила озорной взгляд на Давида. Тот никак не мог выйти из неясного, тревожного настроения, в которое его привели и это происшествие, и атмосфера незнакомого горного селения.

– Если вы приезжие, то остановились у Эдны, а значит, ищете, где поужинать – сама-то она постояльцев ничем не кормит.

– Но как вы догадались, что она нам указала именно эту таверну?

– А что ж еще она вам назовет, ведь таверна-то ее брата, Иона.

– Вот это да! Да вы мастер дедукции не хуже самого Шерлока Холмса, поздравляю! – воскликнула Сильвия.

– Про мочу, которую наливают вместо пива везде, кроме таверны «Эра Уменеха», говорила?

– Говорила!

– Ха! Еще бы! Эдна всегда крутит одну и ту же пластинку.

Теперь смеялись все трое. Машина припарковалась у таверны, в которую вела вниз лестница из полудюжины ступенек. Заведение помещалось в полуподвале большого двухэтажного дома, и о его наличии можно было догадаться, только расшифровав полустертые надписи на деревянной доске, прибитой в полутьме над дверью, или правильно истолковав шум и веселые крики, доносившиеся из маленьких освещенных окошек. Внутри смеялись и стучали пивными кружками.

– Простите, а как улица называется? – спросила Сильвия.

– Эра Уменеха, – ответил новый знакомый. – А если кто не сразу вспомнит, так найдет таверну по трубам.

Все трое подняли головы и увидели гигантские печные трубы, торчащие над зданием.

– По-арагонски «уменеха» и есть «печная труба», – пояснил провожатый.

Едва они вошли, новый знакомец стал прощаться:

– Ну, приятного вам аппетита. Однако не могу не добавить, что, хотя кормят здесь действительно неплохо, в остальных местах тоже никакой мочи в кружки не льют. По правде сказать, пиво не местное, его сюда завозят, причем поставщик у всех один. Только не говорите хозяину. Кстати, меня зовут Эстебан.

– Ох, простите. Мы и сами не представились, – ответила Сильвия. – Я Сильвия, а это мой муж Давид.

– Очень приятно.

– Нам тоже.

Эстебан отошел и уселся у стойки.


В вагоне освободилось одно место. Двое незнакомых друг другу людей скрестили над ним взгляды, готовые к борьбе за сиденье. Тот, что походил на почтальона, протащил свою огромную сумку на колесиках психоделического розово-оранжевого цвета прямо по ногам высокого типа в вельветовом пиджаке. А симпатичная брюнетка лет сорока, натренированная годами поездок метро в час пик, ловко скользнув в толпе, уже заняла свободное место. Тип в вельветовом пиджаке попытался послать ей гневный взгляд, но она уже уселась, безмятежная, как у себя в кухне в Вальекасе, и уткнулась в газету.

Эльза, секретарша Коана, страдала. Она вошла в число тех привилегированных тридцати двух пассажиров из примерно двухсот, которым удалось занять сиденье, но оказалась зажатой между двумя здоровенными мужчинами, и они не давали ей ни пошевелиться, ни вздохнуть. До Портасго было еще три остановки, и Эльза, делая мелкие скованные движения, пыталась читать рекламную газету. Пассажирам раздавали ее при входе, и в ней говорилось о непрерывных перестановках в правительстве и непрерывных тренировках футболистов «Реал Мадрид», один из которых получил травму в паховой области и пропустит следующий матч.

Было примерно без четверти восемь. Из издательства Эльза вышла в семь часов и спустилась на Серрано в метро. В те дни, когда ей удавалось уйти с работы пораньше, она ускользала от часа пик и не толкалась в метро вместе с клерками и продавцами местных магазинов одежды, порой даже ехала одна в вагоне. Однако с окончанием рабочего дня люди в метро стояли теснее, а сама поездка казалась бесконечной. Закрывающиеся двери вдавливали людей внутрь вагона; они там возились, устраиваясь, заполняя все свободное пространство, не давая дышать, потея и, однако же, вынимая и пристраивая в оставшихся между телами щелях книги: то тут, то там кто-то читал.

Дома она, еще не сняв туфли и пальто, быстро взглянула на окошечко автоответчика, сиротливо стоявшего на пустой этажерке. Ожидала увидеть обычный ноль, но на сей раз горела единица.

Эльза жила в этой новой, более скромной, чем раньше, квартирке три месяца, но никак не могла обжить ее. С тоской вспоминая, как уютно и небрежно в прежнем ее доме кочевали по полкам и ночным столикам все те безделушки и украшения, которые теперь лежали нераспакованными в картонных ящиках, она не спешила освобождать их из временного плена. Там, дома, все было так обдуманно, удачно расположено. Каждая вещь, казалось, радостно и навсегда заняла только ей предназначенное место, и всем им там было хорошо и спокойно – каждой книге на полке, каждой фарфоровой статуэтке в гостиной, и уютно мерцающему экрану видео, которого у нее теперь не было, и картинам, от каких ей осталась жалкая малость.

Но больше всего Эльза скучала, как ни странно, по запаху табака и вкусной еды, по жилому запаху обитаемого семейного дома, ничуть не похожему на этот запах новой чужой комнаты – запах краски, пыли, затхлости. Всегда хотелось, войдя, открыть окна и проветрить. Она знала, что надо взять себя в руки: купить мебель, развесить гардины, расставить по полкам безделушки. Однако мучительно сопротивлялась этой необходимости и существовала, словно стояла на остановке в ожидании поезда метро, который увезет ее из случайного места в нормальную, хорошую жизнь.

Вот уже полгода миновало после ее разрыва с Хуаном Карлосом. Двенадцать лет вместе. Она не могла привыкнуть к мысли о случившемся, никак не могла поверить. Муж ее не отличался ни порядочностью, ни верностью, нежных чувств к ней не питал, но Эльза тосковала по нему. Несмотря на все его художества, ей так отчаянно недоставало вечеров, когда, вернувшись домой, она слышала не тишину пустых комнат, а звуки футбольного матча по телевизору и его голос, который велит ей нести пиво, раз уж она приперлась. Недоставало их воскресных походов в кинотеатр, пусть даже фильмы, какие он предпочитал, ей не нравились.

Хуан Карлос был водопроводчик и завсегдатай баров самого низкого пошиба на Каса де Кампо. Когда хотел, однако, мог быть по-мужски обаятельным и даже нежным. Другое дело, что он не хотел. Почти никогда. Удивительно, как долго может человек терпеть невыносимую, неправильную жизнь лишь потому, что ему не под силу эту жизнь менять. Но Эльза смогла, выкрутила руль и нашла новую дорогу. Конечно, в передрягах были потеряны комфорт, привычный уклад, достаток. Чтобы избежать безобразных сцен, она отдала мужу все дорогие вещи, оставив себе только кровать, посуду и две картины. Так что теперь в ее полном распоряжении находились двуспальная супружеская кровать и сервиз на двенадцать персон. Эльза взяла из него чашку и блюдце, чтобы пить утром кофе.

Зато теперь это были ее собственные кровать, картины и сервиз, и она могла делать с ними все, что душа пожелает, – хоть выкинуть за окошко. И потом купить другие.

Эльза с любопытством включила запись и узнала голос сестры, Кристины. Голос выдавал, что та с трудом сдерживает нервную дрожь.

– Привет, Эльза… это Крис. Ты не волнуйся, главное… ничего особенно серьезного… понимаешь, сегодня Марта перебегала улицу перед автобусом, и он ее сбил. Она жива, ничего страшного, но ссадила себе об асфальт кожу на лице, коленях… ну вот, Эмилио в отъезде, а у меня ночная смена, ты не сможешь посидеть с ней эту ночь? Марта… она вообще-то ничего, опасности нет, но я буду спокойна, только если ты будешь рядом. Позвони мне, пожалуйста. Целую. Пока.

Эльза перемотала запись на начало и прослушала послание еще раз, очень внимательно. Позвонила сестре. Взяла сумку. Вышла из дому. На улице остановила такси. Назвав адрес, попросила водителя поторопиться.

Кристина, сестра Эльзы, работала медсестрой в госпитале. И у нее бывали ночные дежурства. Она пыталась избавиться от них, но ее сразу поставили перед выбором – либо ночная работа, либо никакой. Тогда Кристина нашла работу в Бирмингеме, в Англии, где медсестер не хватало и где были рады любым. Теперь, вернувшись, с большим опытом и вторым иностранным языком, она надеялась найти работу получше, без ночных дежурств. Ее муж Эмилио был торговым представителем химической фирмы и большую часть жизни проводил в разъездах в обществе своего чемоданчика с образцами продукции. Эльза восхищалась этой семьей. У них возникали серьезные трудности, ведь Эльза долго жила за границей, а Эмилио приезжал в Мадрид только на выходные, но сумели же они сохранить свой брак! Пусть и без жаркой любви, но с достоинством. Порой она думала, что ее брак тоже можно было бы сохранить, если постараться. Только вот Хуан Карлос не был таким добрым, как Эмилио, а ей самой всегда не хватало терпения, каким обладала ее сестренка.

Крис ждала ее у порога, уже в форме медсестры и старом кардигане, который мама связала ей. Сестры крепко обнялись и поцеловались, оставив на щеках друг у друга пятна губной помады.

– Спасибо, родная, что пришла. Конечно, можно было попросить какую-нибудь подружку Марты, но уж лучше взрослый человек, правда? Прости, что я тебя так выдернула срочно…

– Ты еще у водителя автобуса прощения попроси.

Кристина слабо улыбнулась.

– Ступай спокойно, Крис, я пригляжу за ней, все будет нормально.

– Значит, анальгин на тумбочке, если боли усилятся, дай, но вообще-то ей вкололи успокаивающее. В холодильнике найдешь что поесть. Я вернусь в шесть пятнадцать. Спасибо.

Она еще раз обняла Эльзу. С порога оглянулась:

– Звони, если что.

Марта лежала на тахте с подушками за спиной. Телевизор работал на каком-то развлекательном канале, но вряд ли передача увлекла девушку, учитывая, в каком она находилась состоянии. На перебинтованном лице был виден лишь один затекший глаз. Эльза представила, что́ там, под бинтами, и содрогнулась. По рассказу Крис выходило как-то не очень страшно. Может, и действительно не так опасно, как выглядит, но Эльза видела только сплошь забинтованную тяжелораненую. Она мягко подошла к тахте и осторожно поцеловала Марту в лоб. Из-под бинтов голос Марты звучал глухо и неразборчиво.

– Ну что, принцесса? – сказала Эльза. – Держишься?

– Ничего… терпимо. Мне дали много обезболивающих и успокаивающих.

– Смотри, не пристрастись.

Лицо Марты чуть дрогнуло в кривой улыбке.

– Я сегодня ночью побуду с тобой. Если что-нибудь нужно, скажи.

– Спасибо, тетя Эльза. Меня клонит в сон.

– Вот и хорошо. Давай помогу надеть пижаму.

Эльза тихо вышла из комнаты, все стены которой были увешаны постерами с изображением мускулистых молодцев в обтягивающих плавках и фотографиями рок-певцов. Ей вспомнились собственные отроческие годы, правда, парни на ее фотографиях были одеты. Когда она после ванной заглянула к Марте, та уже спала – лекарства подействовали.

Эльза смотрела на спящую девушку. Марта была хорошенькой. Через три недели ей исполнится двадцать два года, она уже, считай, на четвертом курсе психологического факультета, за третий осталось сдать два предмета. Время мчится. Когда девчонка родилась, сестре было двадцать пять, ей самой, Эльзе, – двадцать три. Самое цветение буйной жизни. Сколько неисполненных желаний, проваленных планов. В двадцать три года тебе кажется, будто впереди одно только счастье. Но не проходит и пяти лет, как взрослая жизнь ложится на тебя свинцовой плитой. Неверные любовники, автокатастрофы, платежи по ипотеке, плохо оплачиваемая работа, лгущий и пьющий муж. Все, о чем ты мечтала, – коту под хвост. И ты сама туда же. Сейчас, одна, оставленная Хуаном Карлосом, Эльза снова чувствовала себя неопытной и незащищенной, открытой ветрам жизни. Как молодая девочка.

Внезапно она поняла, что прислушивается к этому звуку. К дыханию Марты. Одеяло ритмично поднималось и опускалось над работающими легкими. Эльза закрыла глаза и вообразила, что это дыхание незнакомца, чужого. Она села в удобное кресло у кровати и целиком отдалась этому ощущению – слышать, как дышит спящий рядом человек. Это было восхитительно. Эльза решила устроиться здесь на ночь. И за Мартой присмотр будет лучше.

В пижаме сестры, набросив на ноги одеяло, она свернулась в кресле клубком и стала думать, чем бы заняться. Вспомнила, что в сумке есть книга, ее дал ей молодой редактор, о котором шептались, что он должен спасти издательство от разорения.

Может, и так. Эльзе некогда было размышлять о высших материях – Коан заваливал ее беспрерывной срочной работой, не позволявшей отвлечься. Он и сам планировал рабочие дни очень плотно загруженными: одна за другой встречи с важными персонами – кинопродюсерами, издателями, владельцами типографий… то одни, то другие… были и такие, которые отказывались представляться, и будь она проклята, если чувствует хоть малейшее желание выяснять их имена.

Эльза взглянула на обложку и перевернула книгу, чтобы прочесть аннотацию на последней странице. Она любила научную фантастику, но сейчас ей не спалось. Взволновали собственные мысли о непрочности человеческого счастья, и зрелище трогательно дышащей во сне больной девушки, и гостиная, полная милых мелочей, свидетельствующих о семейной жизни. Эльза думала о том, можно ли было где-то на ее пути принять другое, правильное решение. Но ведь и сейчас снова надо принимать какое-то! Нельзя сидеть, как в метро на скамье в ожидании поезда. Поезда уйдут, и останешься на платформе одна.

Эльза вытерла слезы, уже начавшие капать с носа, и решительно открыла книгу. Она должна отвлечься. Любым способом.


Шум таверны оглушил Давида и Сильвию, как только открылась дверь. Массивное дерево поглощало звуки, которые волной наваливались на входящего: громкие требования еще пива, гогот над солеными шуточками, стук пивных кружек друг о друга и о стол и еще более резкий стук костяшек домино.

Казалось, весь поселок собрался здесь, как в своем естественном центре. Каменные стены выглядели устойчивыми и давними, как скалы. Цельное, грубо обработанное дерево столов таверны напоминало, что лес близко, а магазин «Икея» далеко. Целые поколения дедов, отцов, сыновей привычно стучали кружками об эти столы, требуя пива, чего не выдержал бы никакой лак. Обширный зал, не менее ста квадратных метров, был посыпан толстым слоем опилок, впитывающим пролитое пиво и грязь многочисленных сапог, которые топтали и разносили эти опилки повсюду. Через всю боковую стену тянулась стойка, на ней стояли четыре пивные бочки с кранами, откуда двое расторопных барменов беспрерывно наливали пиво в кружки жаждущих. За их спинами в открытых дверных проемах виднелись повара, среди исходивших паром кастрюль готовившие привычную тут еду: тушеные овощи, преимущественно баклажаны с перцами и помидорами, тушеную свинину с луком, рыжики с картофелем и еще нечто вроде кровяной колбасы. Блюда ставили на большой вращающийся стол, выходивший противоположным краем в зал, где официанты подхватывали их и бегом разносили едокам.

Посетителей в таверне было не менее сорока. Эстебан правильно сказал: тут нервный центр местной жизни, место встреч одиноких людей с себе подобными, место, где человек после изматывающего трудового дня разделял с ближним трапезу и беседу.

Давид вдруг ощутил, что где-то глубоко внутри он чувствует ликование. Ведь он был в том самом месте, куда Томас Мауд, возможно, приходит по вечерам. Он немного ошалело оглядывался, но все лица казались одинаковыми. И все же вдруг где-нибудь в углу прямо сейчас одиноко сидит молчаливый человек, сжимая стакан виски в шестипалой руке, незаметно наблюдая за окружающими, подмечая все: жесты, складки одежды, глубинные движения души. О, он сразу узнает Томаса Мауда, с первого взгляда – Давид не сомневался в этом, – даже не разглядывая его пальцы. И без этой своей умопомрачительной особенности Мауд должен быть человеком необыкновенным, значительным. Нельзя же написать роман, проданный в девяноста миллионах экземпляров, и выглядеть как все! Так думал молодой редактор, волнуясь и ожидая, что вот-вот встретится взглядом с великим писателем и они оба сразу все поймут – как в детективной истории преступник сразу все понимает, когда сыщик кладет ему руку на плечо после долгого преследования.

– Ой, я вижу свободный столик, вон там. Давид, займи его скорее, пока нас не опередили.

Они заняли у стенки столик на двоих и теперь озирались в поисках официанта. Ожидание ничего не дало, и Давид пошел к стойке, где все же заставил бармена выслушать себя – впрочем, тот, разговаривая, так и не отвлекся от раскладывания по тарелочкам анчоусов. По его властным повадкам Давид предположил, что это и есть Иона, брат Эдны, хозяин заведения. Что тут же подтвердилось, когда из кухни окликнули Иону, а он обернулся.

– Простите, можно нам посмотреть меню?

– Нет у нас никаких меню, – проворчал Иона и ткнул большим пальцем себе за спину, где названия блюд были написаны на доске мелом, и похоже, что уже давно. – Говорите, чего вам надо, я принесу.

– Право, пока не знаю. На каких блюдах вы специализируетесь?

– На всех.

– Ну хорошо, что у вас особенно вкусно?

– Так это другое дело, приятель, так бы и говорил. На вашем месте я сначала съел бы порцию анчоусов в оливковом масле, потом жареных рыжиков. Отличные просто, утром собрал. А на горячее – нашу арагонскую олью.

– А что входит в арагонскую олью?

– А все: фасоль, кабачки, морковь, лук-порей, капуста, картофель, сельдерей, свекольные черешки. На бульоне из телячьих костей.

– Это вроде овощного супа?

– Какой там суп! Туда кладут начинку… ну, я имею в виду обжаренные фрикадельки из телятины и курятины с яйцом… потом кровяную колбасу крошим… затем лапшу. Подаем в глиняных горшочках. Питательное блюдо. Типичное для нашей долины.

– Хорошо, – согласился Давид на арагонскую олью, рыжики и анчоусы. – Еще, пожалуйста, два холодных пива. Нет, одну кружку пива и стакан газировки.

– Иду! – вдруг заорал Иона во всю мощь своих немалых легких и понес куда-то тарелочки с разложенными анчоусами.

За столиком супруги долго ждали еду, но дождались только крика от стойки: «Две ольи!» Здесь во время большого наплыва посетителей было принято брать блюда самим.

Местное кушанье оказалось непривычным. Сильвия однажды прочитала, что североамериканцы более других подвержены дисбактериозу и несварениям, потому что их культура требует чистоты и опрятности, доходя до опасной степени стерилизации всех съестных продуктов. Не грозит ли им теперь познать подобный опыт?

– Так вот ты какая, арагонская олья! – прокомментировала Сильвия. – Вкусно.

– Да, ничего. Они берут все съедобное, что видят вокруг, и запаривают в одной кастрюле. Надеюсь, что моют перед этим.

– Чувствуешь какую-то грязь?

– Нет, но ты же знаешь, как это в деревне…

– Ты серьезно?

– Ну!

Сильвия изумленно вгляделась в лицо мужа, ища признаки розыгрыша. Через несколько секунд облегченно рассмеялась:

– Ты неисправим!

Они еще хохотали, когда вошел падре Ривас. Наверное, сразу с вечерней мессы. Иона сразу поспешил подать священнику стопочку орухо – знаменитой местной виноградной водки на травах. Тот ее выпил прямо на ходу.

– Значит, вина для причастия не хватило, – тихо заметил Давид.

– Бойкое местечко. Смотри, здесь двое из трех наших знакомых в этом поселке.

Да, подумал Давид, бойкое, и это очень хорошо. Раз здесь все, значит, тут может оказаться и он. Тот, который…

Извинившись, он отправился искать туалет. Никаких признаков похожей двери, и все стены закрыты плотной шумной толпой. Он тронул за плечо молодого парня, созерцательно тянущего из кружки что-то освежающее, и спросил, как найти туалет. Парень долго смотрел ему в лицо, словно размышляя, стоит ли он ответа… и в том же молчании опустил голову, продолжая пить. Могучий седобородый весельчак, стоявший рядом, посоветовал Давиду не обращать на парня внимания и указал на маленькую дверь в стене, почти полностью скрытую толпой.

Вернувшись в зал, Давид разглядывал уже не лица, а руки. Вдруг его отвлек громоподобный крик «Готово!», на который, впрочем, другие посетители, привычные к местному стилю обслуживания, не обратили внимания. Обернувшись на неожиданный звук, Давид увидел самую большую отбивную в своей жизни. Она превосходила всякое воображение: торчала во все стороны из огромной тарелки и должна была весить пару килограммов. Могучая рука повара слегка дрожала, когда тот ставил тарелку на стойку. Выдающаяся отбивная так поразила Давида, что он не сразу сообразил, что видел пять пальцев под тарелкой, какую нес, подняв перед собой, человек из кухни. А ведь должен быть еще большой палец, которым он держал тарелку сверху. Тарелка встала на стойку, и повар вместе со своими руками быстро исчез в глубине кухни.

Вопросы, которые Давид задавал себе почти беспрерывно со времени первой беседы с Коаном, яростно забились в его голове. Может ли это быть? Да. Почему писателю не работать поваром в деревенской таверне? Писатель волен делать что хочет, он непредсказуем. «Тебе всего-то надо приехать в поселок, найти там шестипалого человека и поговорить с ним. Больше ничего», – как сказал ему шеф за чаем в Латинском квартале.

Вертясь в толпе, Давид старался поймать взглядом нужную ему фигуру среди кухонных силуэтов, мелькавших в клубах пара. Кроме пальцев, однако, он почти ничего не успел рассмотреть, поэтому теперь, вздрагивая от волнения, ловил взглядом руки работавших. С третьей попытки он нашел, что искал: нож, который с неправдоподобной скоростью крошил морковь, сжимала шестипалая рука. Давид жадно перевел глаза на лицо: лет сорок, морщины в углах глаз, реденькая бородка. Он резал овощи, чуть приоткрыв рот от напряжения. Одна морковка упала на пол, он поднял ее и снова сунул на разделочную доску, не обмыв и даже не стряхнув. Давид, задыхаясь, ждал, что вот-вот встретится глазами с существом, извлекшим из небытия такую историю, как «Шаг винта», но повар работал, не поднимая головы.

Возвращаясь за столик к Сильвии, Давид не спускал глаз со входа в кухню за стойкой. Он не уйдет от него, нет. На вопрос жены, куда он пропал, ответил, что в туалете очередь. Давид мог сейчас думать лишь о том, как встретиться с писателем, сообщить о нем шефу, не провалить дело. Теперь, когда их разделяла лишь стойка бара и два запыхавшихся официанта…

– Ты знаешь, у грибов странный вкус, – пожаловалась Сильвия, осторожно пробуя кусочек.

– Это не парниковые шампиньоны, а настоящие лесные грибы. Естественно, вкус у них другой.

– Да, конечно, но вкус у них все же…

Давид вспомнил упавшую на пол морковь и резко положил вилку на тарелку.

– Ну так и не ешь, не рискуй, – произнес он. – Зачем нам болезни?

Боже мой, повар… но почему повар? Томас Мауд был богат, по-настоящему богат. И талантлив. У него был редкий в литературном мире дар изобретения увлекательного сюжета. Зачем такому человеку жизненный опыт? И для чего ему работать? Тем более поваром. Да, множество писателей вели самую причудливую жизнь, какую только можно вообразить, но ведь не жизнь повара в забытой богом деревенской таверне!

Сильвия говорила ему что-то, но Давид не мог оторваться от своих лихорадочных мыслей. Он реагировал – кивал, когда она что-то утверждала, улыбался, хмурился, когда интонация становилась жалобной, но расслышать что-либо по-настоящему не мог себя заставить. Сильвия поняла, что муж рассеян и вял, и приписала это усталости после целого дня дороги по горным серпантинам. Она не требовала от него ничего. Не хочет говорить он – будет говорить она. За двоих. И любить она была готова за двоих.

У стойки расплатились по счету, который Иона им аккуратно выписал. К удивлению Сильвии, Давид похвалил еду и попросил Иону позвать повара, чтобы лично поблагодарить его. Это было необъяснимо: с той минуты, как ей показались странными на вкус рыжики, Давид вообще ничего не ел, даже знаменитую арагонскую олью, ограничился кружкой пива. Иона вернулся с кухни в сопровождении улыбающегося парня лет двадцати пяти, волосы которого, нещадно намазанные гелем, топорщились над головой, как у ежа. С вымученной улыбкой Давид благодарил аборигена, а сам рыскал глазами за его спиной, рассматривая людей в кухне.

– Рад, что вам понравилось. Мы в нашей долине бережем народные кулинарные рецепты, мы традиционалисты, – радостно болтал парень, польщенный похвалой, – деды наши добавляли водку в рыжики, ну и мы добавляем. Вот уедет кто из дома, вернется через сорок лет, а у жареных рыжиков тот же вкус, что в детстве. Это не означает, что мы тут мракобесы и не хотим попробовать нового, нет, но наши традиционные блюда всегда будут те же на вкус и готовиться будут в тех же печках. А новое, пожалуйста, вот у нас новое блюдо появилось, тунец со спаржей в перепелиных яйцах. Хотите попробовать?

Давид и Сильвия стоически улыбались, кивая разошедшемуся юному дарованию Бредагоса. Он уже изложил им краткую историю пиренейской кулинарии с древних времен до наших дней и перешел к ее особенностям в долине Аран, когда запыхался и был вынужден сделать паузу, которой немедленно воспользовались слушатели, попрощавшись с наилучшими пожеланиями. Перед уходом Давид спросил Иону о часах работы таверны, решив прийти сюда утром, пока Сильвия будет спать, и перехватить шестипалого повара до открытия.

Уже в дверях Сильвия кивнула Давиду, показывая на столик в глубине, где сидел их проницательный знакомый, Эстебан, с кем-то из местных жителей. Мужчины играли в шахматы на старой облезлой деревянной доске, задумчиво потягивая виски, в обществе бутылки, наполовину опустошенной, стаканов и шахматных фигур, и казались вполне этим обществом довольными.