Вы здесь

Без обратного адреса. Глава 4. Приметы (Сантьяго Пахарес, 2014)

Глава 4

Приметы

На подземных этажах жандармерии легкий сквозняк, гуляя между дверей, разносил запах антисептика и уносил его наверх по вентиляционным шахтам. Белый купол замыкал сверху насквозь простерилизованное пространство, выложенное белым кафелем. На сверкающих металлических столиках лежали десятки металлических полезных приспособлений, аккуратно прикрытых безупречно гигиеничной зеленой тканью.

Доктор химических наук Мануэль Альваро, служивший в жандармерии экспертом криминологической лаборатории, был другом Коана со студенческой скамьи, обладателем сверкающей лысины и веселых глаз за стеклами очков без оправы. Небольшой рост и тихий голос плохо маскировали его неукротимую энергию, а с рукописью первого тома «Шага винта» он обращался с ловкостью, выработанной годами практики.

– Мы, конечно, обработали не все страницы документа, – говорил доктор Альваро. – Ведь каждый новый отпечаток порождает больше вопросов, чем ответов: надо искать того, кто его мог оставить. Нас интересовали повторяющиеся отпечатки на схожих местах страницы. То есть оставленные предполагаемым хозяином рукописи. Вот он сидит перед пишущей машинкой, берет очередной лист бумаги, вставляет его в каретку: следы пальцев носят один и тот же характер и находятся примерно в одних и тех же местах.

– И что?

– Но это не оригинал, – отрезал доктор.

– Как?

– Ты расстался бы с оригиналом? То-то же. Фотокопия. А отпечатки пальцев она не берет.

– Действительно, жаль, – произнес Давид.

Коан сурово посмотрел на него, словно тот подал неверную реплику.

– Тем не менее результаты есть. Копировали уже сшитую рукопись, и приходилось переворачивать листы, получая листы копий одну за другой. Тот, кто их складывал, тоже делал однообразные движения, и мы засекли его отпечатки на листах фотокопий. По меньшей мере на тех девяноста, какие мы успели проверить. Причем шестнадцать из них годны к идентификации.

– Вы думаете, это и есть хозяин рукописи? А может, это служащий в копицентре?

– В принципе так может быть, но, здраво размышляя, понесет ли свою драгоценную рукопись в фотокопировальный центр автор, желающий остаться инкогнито? Доверится ли случайному служащему?

– И все же мы точно не знаем, – задумчиво произнес Давид, который очень серьезно отнесся к заданию Коана.

– Дело в том, что отпечатки пальцев на фотокопии и письмах совпадают, – заявил доктор Альваро тоном, исключавшим дальнейшую дискуссию.

– А отпечатки пальцев – наш единственный след к нему?

– Когда ты его найдешь, отпечатки подтвердят его идентичность.

– Но я ведь не смогу собрать отпечатки пальцев у всего населения Бредагоса!

– Тебе и не потребуется. Нам невероятно повезло. У индивида, оставившего отпечатки, есть необычная аномалия руки, которая сразу на него укажет. – Альваро сделал паузу, словно предлагал Давиду самому догадаться, что это за аномалия. Давид промолчал, и Альваро объяснил: – Анализ показывает, что у человека, который писал письма и делал фотокопии, шесть пальцев на правой руке.

– Как у Ганнибала Лектера?

– Хватит развлекаться, Давид. Ганнибал Лектер – персонаж, а Томас Мауд – автор. Думай, что говоришь, – устало сказал Коан.

– Следует ли из этого, что у Томаса Мауда шесть пальцев на руке?

– С высокой вероятностью, – ответил доктор.

– То есть как с вероятностью? – спросил Коан. – Ты не уверен? А как его искать?

– В данном случае надо применять средства не столько доступные, сколько недоступные воображению, – холодно заметил доктор.

– Ты прав, – кивнул Коан. – Надеюсь, все это останется между нами. Ты знаешь, чем мы рискуем.

– Дорогой Коан, – произнес доктор Альваро, – в тот день, когда я вдруг заговорю о том, что знаю, не твоя голова первой полетит с плеч, есть и повыше. В любом случае знаешь поговорку? Единственный способ сохранить секрет, который знают трое, – это…

– …расстрелять двух из них, – закончил Коан.

– Точно.


На улице Карнеро, в самом сердце старинного мадридского торгового квартала, между прилавками букинистов притаилась вывеска «Эрранс. Комиссионный магазин». Маленькую лавчонку не мыли по крайней мере со времен гражданской войны. По углам и вдоль стен громоздились, почти касаясь почерневшего потолка, груды грязного, неопределимого старья. В сумраке можно было различить то детскую колыбельку середины двадцатого века, то компьютер, работавший, наверное, «с небольшими сбоями». Складывалось впечатление, что сюда стащили со всего света все, что только смогли найти пострашнее и погрязнее. Давид недоверчиво взглянул на шефа, но Коан остался невозмутимым. Слова Альваро словно еще раз прозвучали у него в ушах: «Он тебе покажется немного с приветом, так ты не смущайся. Лучшего знатока в Мадриде нет. То, чего он не знает о пишущих машинках, и знать не следует».

Эрранс, собственной персоной, находился здесь же и рылся в куче какого-то хлама. Давид не смог удержать при себе сомнения:

– Вы оставили роман этому типу?

– Господи, конечно, нет! Думай, что говоришь! Ох, ну и смердит у него тут… Ни за какие сокровища я не смог бы провести здесь восемь часов.

– Тогда что…

– Мы с Альваро оставили ему одну страницу текста. Помнишь, каков лучший способ сохранить секрет, если его знают трое?

– Да, да, – торопливо прервал его Давид, которого неприятно поразила серьезность, с какой доктор Альваро предлагал свой рецепт сохранения секретности.

Старьевщик, на ходу прощаясь с клиентом, уже подходил к ним, и Давид рассмотрел его. Маленький, он казался квадратным из-за широкого клетчатого пиджака, который был ему велик. Сальные волосы прилипали к затылку, колючий взгляд посверкивал голубым из глубоких, окруженных морщинами глазниц.

– Чего желают сеньоры? – Голос старика звучал резко, с характерной хрипотцой курильщика. Не менее двух пачек в день, решил Давид.

– Мы от доктора Альваро, – ответил Коан. – Помните, он просил вас о помощи? Нужно определить пишущую машинку, на которой напечатана рукопись?

– Документики ваши можно видеть?

Давид и Коан переглянулись. Посмотрев на предъявленный Коаном документ, старик воскликнул: «Ну вот и ладно!» – и, на ходу указывая им, куда идти, начал говорить:

– Так это вам надо определить тип машинки? Я исследовал страницу, да… были проблемы, но вполне решаемые.

– Наверное, трудно определить пишущую машинку по тексту? – предположил Давид.

– Вовсе нет. Следует тщательно учесть все особенности шрифта. Нынче люди не умеют пристально глядеть и много замечать. Положились на компьютеры, программы, сканирование. А в мире осталось множество вещей, которые даются лишь человеческому глазу и человеческой руке. Ничего особо сложного – только приложить внимание. А дальше… определить тип машинки, когда мне понятны все детали… Да это и ребенок сумеет. Не говоря уж обо мне. От первых моделей Генри Милля, который делал машинку для письма по заказу королевы Анны в 1714 году, до новейших «Оливетти» – все эти пишущие аппараты для меня открытая книга. Они индивидуальны, как людские руки.

Хозяин провел их в глубину лавки, где у него было нечто вроде крошечного кабинета, состоящего из письменного стола, двух стульев и ужасающего количества грязноватой бумаги, повсюду лежавшей грудами. Давид подумал, что перед ним уменьшенная, лишенная лоска, однако довольно точная копия кабинета Коана – но, разумеется, промолчал. На стулья уселись хозяин лавки и Коан, Давид остался стоять.

– Первой официально признанной машинкой, то есть такой, какая опережала ручное человеческое письмо, была отнюдь не эта дерьмовая штука, которую изобрел Уильям Берт. Нет, это была машинка Кристофера Шоулза, 1868 года. Через пять лет он вместе со своим компаньоном Глидденом работал на Ремингтона. Тот и прославился вместо них. Наверняка американец, хотя я не проверял.

– Простите, сеньор Эрранс… мы немного спешим. Если можно… – Коан попытался ускорить процесс.

Эрранс резко выпрямился, но ответил очень спокойно:

– Спешите? Мы теперь желаем жить быстро. Автомобили должны ездить еще быстрее, компьютеры еще быстрее работать, еда и та должна ускориться… Вот я и говорю: на детали больше глядеть некому. Не умеем. А мир состоит из деталей, сеньор Коан. И особенно это касается мира пишущих машин. А потому не торопились бы вы, сеньор Коан.

– Простите, я совсем не хотел вас обидеть, сеньор Эрранс.

– Да помолчите немного! Угомонитесь. Всему свое время. Вот, например, текст, который вы мне дали, содержит прописные наряду со строчными. О чем это свидетельствует? О том, что искомая машинка создана после 1878 года, раньше прописных не было. Собственно, этого и следовало ожидать. Если у кого и есть раритет, сделанный до 1878-го, на нем вряд ли будут много печатать. Вы знаете, что на машинках той эпохи литеры были неподвижны, а для отпечатка бумагу к ним прижимал специальный молоточек?

– Неужели возможно напечатать текст на такой старинной машинке, даже если она сохранилась? – удивился Давид.

– Вполне. Это всего лишь материальный предмет, и если за ним обеспечивался полный уход… Некоторые, в хорошем состоянии, могли бы использоваться и в наши дни, ну, конечно, пока не треснет пишущая головка. Заменить ее через сто тридцать лет после производства было бы затруднительно.

– Итак, наша машинка скорее всего моложе 1878 года? – снова попытал счастья Коан.

– Да. Скорее к делу. Оплата у меня не почасовая. Хотите и дальше лелеять свое невежество – воля ваша. На той пробе, что мне представили для анализа, буквы пропечатались с разной силой, что свидетельствует о механической машинке, поскольку в электрической, где удар идет за счет электропривода, он идентичен по силе на каждой букве. Измерение ширины каретки показало тридцать три сантиметра. Я вижу, что искомая машинка имела регулятор силы удара, позволяла устанавливать шесть различных междустрочных интервалов, могла печатать как прямым шрифтом, «цицеро», так и полусжатым «элит», была снабжена механизмом набора текста с разрядкой, несколькими сменными лентами, десятичным табулятором и индивидуальной настройкой его ограничителей.

Давид и Коан обменялись беспомощными взглядами. Они и половины не поняли из быстрой, пересыпанной техническими терминами речи старика, который невозмутимо продолжал говорить с таким видом, словно не замечал их растерянности.

– И что? – нервно спросил Коан. – К каким выводам вы пришли?

Эрранс откинулся на спинку стула и взглянул на них с сожалением, как на людей, не понимающих очевидного.

– Разумеется, я пришел к выводам. Вполне определенным. Эта машинка не может быть ничем, кроме «Олимпии SG 3S/33».

– Вы уверены?

– Абсолютно. Шрифт так же ярко характеризует машинку, как человека отпечатки пальцев. Никаких сомнений. Особенно в наши дни, когда все заполонили компьютеры. Настоящая беда, если хотите знать.

– А нет ли у вас фотографии этой машинки?

– Я так и знал, что вы попросите. Вот.

Хозяин ловко вытащил фотографию из кипы бумаг и протянул ее им. Коан с Давидом уставились на изображение белой пишущей машинки с черной клавиатурой. То, что старик определил ее по единственной странице текста, казалось не то магией, не то фокусом.

– А вы знаете, что первым из великих писателей использовал пишущую машинку не кто иной, как Лев Толстой? Да, с 1885 года. Его дочь перепечатывала рукописи. Думаю, она была самой опытной из первых машинисток в Европе. Представляете, сколько у нее было практики, учитывая объем толстовских романов? А вы читали «Анну Каренину»? Мне часто приходит в голову, что я очень похож на Левина. У меня тут совсем как в его поместье, правда?

– Бесконечно вам благодарны, сеньор Эрранс, – произнес Коан, незаметно пиная Давида по щиколотке, чтобы тот поскорее выходил. – Вы проделали огромную работу. Мы вам очень обязаны. Моя секретарша пришлет вам чек.

И оба выскочили на улицу, не дав старику ответить.


Отдел графологической экспертизы в жандармерии поражал своим контрастом с лавкой старика Эрранса – и размерами, и особенно чистотой и элегантностью интерьера. Высокие книжные шкафы были заполнены папками с документами, книгами по психиатрии, психологии и философии. На большом, сверкающем полировкой письменном столе были видны только маленькая лампа, несколько ручек на подставке и аккуратный лоток для бумаг.

Сидя в кресле за этим прекрасным столом, их ждал Иван Бенет, эксперт-графолог. Высокий, одетый красиво, но без дешевого шика, он молча, бесстрастно взглянул на них – большие зеленые глаза блеснули в мягком свете лампы. Давиду показалось, будто они видят его насквозь. Иван держал в руках то самое письмо издателю, которое было вложено в первую бандероль от Мауда.

– Прежде всего, сеньоры, я должен предупредить вас, что графология не является точной наукой. Результаты наших исследований трактуются сложно, порой не вполне определенно. Всегда есть место сомнениям и вариантам. То, что я вам сейчас скажу о писавшем, – не более чем самая общая характеристика его индивидуальности.

– Что ж, мы готовы, – произнес президент издательства. – Пусть будет самая общая характеристика. Пусть у нас будет вообще хоть что-нибудь.

– Кроме того, надо знать, что сколько-нибудь корректный графологический анализ возможен на основе цельной страницы, исписанной рукой человека в нормальных условиях и при нормальном состоянии здоровья, причем испытуемый не должен знать о том, что написанное им будет анализироваться графологом.

– Все это соблюдается, – заметил Коан. – Кроме того, нам в любом случае придется удовлетвориться тем, что мы имеем.

– Хорошо. Я вижу, что странице немало лет. Когда она была исписана?

– Четырнадцать лет назад.

– Это тоже помешает корректности трактовки. Почерк у человека меняется со временем. Мы пишем по-разному в школе и во взрослом состоянии, в молодости и в старости. Данное письмо даст нам графологический портрет человека четырнадцатилетней давности.

– И с этим нам придется смириться.

– Ну так вот: каждую букву мы делим на четверти – верхнюю правую, верхнюю левую и соответственно две нижние. Форма верхней части буквы свидетельствует о духовных потребностях, а нижней – о телесных и подсознательных. Правая часть буквы трактует мужскую сторону личности, активную, целеустремленную, а левая – женскую, чувственно-созерцательную. В нашем случае мы имеем в основной линии почерка тенденцию к повышению линии, что говорит о гордости, наличии идеалов, чувстве собственного достоинства.

– Ясно, – кивнул Давид.

– Пожалуйста, не перебивайте меня. Всякая реплика вмешивается в мое рассуждение и влияет на правильность выводов.

– Извините.

– Движение, которым мы выводим букву на бумаге, складывается из девяти элементов: штриха, нажима, характера соединений, основных и вторичных частей буквы, надстрочных и подстрочных петлей, начального и конечного росчерков.

Бенет загибал пальцы по мере своего размеренного перечисления, и Давид вновь почувствовал себя профаном, беспомощно старающимся что-либо понять. Словно записанная, мучительно воспроизводилась одна и та же сцена – сначала у Альваро, потом у Эрранса, теперь у Бенета. Интересно, чувствует ли то же самое Коан? Если и так, он это успешно скрывал.

– Буквы у него четкие, то есть нет наездов элементов одной буквы на другую. Мы обычно трактуем такое свойство почерка как следствие личностной уравновешенности, рационализма, ясности сознания. Далее, почерк крупный, средняя величина букв четыре с половиной миллиметра, это свидетельствует о том, что писавший – человек образованный, с независимым характером и чувством собственного достоинства, хотя порой крупная буква указывает и на извращение данных свойств – тщеславие, даже манию величия. Буквы вытянуты в высоту, нитевидны, часто обнаруживают выразительные вариации в форме – значит, писавший склонен к импровизации. Нажим легкий, означает общую склонность к идеализму в характере человека. Общая линия – восходящая, что указывает на артистизм. Она встречается у художников, скульпторов, людей с развитым воображением. Почерк выраженно округлый, такой часто бывает у обаятельных, светских людей, хотя порой это признак просто легкомыслия и распутства.

Анализируемый почерк, как мы говорим, медленный – размеренный, неторопливо развивающий свой ход. Я бы сказал, не быстрее ста двадцати букв в минуту. Я трактую подобный темп почерка как черту созерцательности и чувствительности – но также и ленивого пренебрежения. Он бывает у людей, занятых умственной работой. Левый наклон сигнализирует о решительности и инициативности, на которые при случае вполне способен пишущий. Могу поручиться также за его леворукость. Очень удивлюсь, если это не левша. Большая буква у него всегда четко связана со следующей строчной: значит, это скорее альтруист и идеалист, при этом человек решительный и волевой. Вот что я мог бы с большей или меньшей вероятностью извлечь из образца, который мне дали. Если будет текст большего объема, возможно, выяснится кое-что еще. А пока это все, что я могу сказать.

Давид и Коан изо всех сил сохраняли самообладание, слушая такую подробную характеристику, выведенную Бенетом из анализа единственного исписанного листочка. И этот человек еще сожалеет, что не сказал больше!

– О, я полагаю, этого пока достаточно для начала, – наконец произнес Коан.

– В общем, можно утверждать примерно следующее: мы имеем дело с образованным идеалистом рационального типа, склонным к импровизации, светским и обаятельным до игривости, чувствительным и с незаурядным даром воображения. Можно уверенно утверждать, что он левша. Я бы с удовольствием продолжил исследование. Интересный субъект. Мне такие редко попадаются… среди нашего контингента. Все больше, знаете ли, мелкие уголовники с низким уровнем развития личности.

– Я посмотрю, что можно для этого сделать, – сказал Коан. – Благодарю вас от всей души, сеньор Бенет, вы нам очень помогли.

Все трое дружно встали, пожали друг другу руки и направились к выходу. В дверях, однако, Бенет тронул Коана за плечо, останавливая:

– Простите, сеньор Коан, прежде чем вы уйдете, хочу кое-что добавить.

– Да-да?

– Почерк может сказать о человеке очень многое. Но только не то, чем он является на самом деле. Вы меня понимаете? Есть последняя правда, там, далеко вдали за буквами.

И Бенет улыбнулся – впервые за их встречу.


Давид сделал еще один маленький глоток чая с лимоном. Он запивал приличный кусок кремового торта, которому только что охотно отдал должное, – а вот Коан к своему не притронулся. Деревянные панели стен, удобные английские кресла с высокими спинками и подголовниками придавали этому чайному салону в латинском квартале Мадрида вид интимный, на британский манер уютный. Усевшись здесь, подальше от нескромных глаз и ушей, они обсуждали миссию Давида, теперь уже со всеми подробностями.

– Получается, что познакомиться с ним, – Коан нервно оглянулся, не слушает ли кто, – будет не так уж трудно. Он, по мнению Бенета, общительный.

– И вдобавок идеалист и альтруист, – пробормотал Давид.

– Именно. Только подумать, как он поступил с рукописью своего романа!

– Ясно мыслящий рационалист.

– Образованный.

– Ну, это известно всем, кто его читал.

– С даром импровизации. Кроме того, он работал или до сих пор работает на пишущей машинке… как ее… – Коан достал записную книжку. – На «Олимпии SG 3S/33». Как только увидишь такую, сразу насторожись.

– И он левша, – вспомнил Давид.

– Да, и это еще пустяки по сравнению с тем, что у него шесть пальцев на правой руке! Вот это примета! Может, потому-то он и действует больше левой?

– Наверное. – Давид помолчал, собираясь с духом перед тем, как продолжить. – Буду искренен с вами, сеньор Коан. Я вряд ли тот человек, который вам нужен для данного дела. Если я вас об этом не предупрежу, то подведу издательство, да еще в таких… решающих для него обстоятельствах.

– Слушай, Давид, давай без нытья. Я собрал о тебе исчерпывающие сведения. Отзывы просто блестящие. Ну посуди: я ехать не могу, пойдут слухи, внутри издательства накалится обстановка. И уж, конечно, речи быть не может о том, чтобы доверить дело нашим издательским библиотечным мышкам. Они милые, интеллигентные, но провалят любое практическое начинание одним своим присутствием. Нет, тут нужен мужчина. Человек из жизни, а не из книг. Ты меня самого будешь там как бы замещать или представлять.

– Но неужели нельзя найти кого-нибудь более… квалифицированного?

– Позволь вопрос, Давид.

– Разумеется, сеньор Коан.

– Ты заметил, какая у меня записная книжка? Я сегодня весь день в нее что-нибудь записывал.

– Да, сеньор Коан, от Кардена.

– Вот. То, что требовалось доказать. Понимаешь, Давид? Ты из тех, кто все замечает.

– Да просто эта вещь мне хорошо знакома. Именно по такой кожаной записной книжечке от Пьера Кардена все редакторы получили в подарок от издательства на Рождество.

– Да ты что? Надо сказать Эльзе, чтобы впредь покупала мне другую модель. Так. Продолжим. Какой марки у меня часы?

– «Ролекс» в стальном корпусе.

– Цвет моих ботинок?

– Коричневые, в тон костюму.

– Размер рубашки?

– Люди с «Ролексом» на руке не покупают готовые рубашки, сеньор Коан. Ваши тоже сшиты на заказ.

– Сколько стоит этот кусок торта?

– А мне какое дело? – вспылил Давид. – Платить-то не мне!

Коан захохотал так, что немногочисленные посетители обернулись на них. Давид и сам слегка улыбнулся своей рискованной шутке.

– Тут не о чем говорить, – серьезно продолжил Коан. – Ты именно тот человек, какой мне нужен. Я искал человека, который найдет другого человека… и нашел.

– Что до меня, сеньор Коан… мне трудно это объяснить, но у меня семейные проблемы.

– Ну еще бы, – улыбнулся Коан. – Я уж думаю – сколько можно тянуть с основной темой, а ты к ней никак не перейдешь. Конечно, надо условиться о твоей цене. С твоей помощью я выберусь из огромных неприятностей, читатели получат шестую часть долгожданной саги – а ты, что получаешь ты?

– Не подумайте, сеньор Коан, что я…

– Тебе не в чем извиняться, Давид! Я предпочитаю людей практичных, сам такой. Давай поговорим о твоем гонораре. Хочешь знать, как я его вижу? Так вот: серьезное увеличение заработка и другая, более ответственная должность.

– Новая должность? – воскликнул Давид, не скрывая радости, как ребенок, увидевший новую игрушку.

– Да. Директора издательства. Ты давно перерос должность рядового редактора и по знаниям, и по опыту. С этого дня ты ведь фактически уже находишься в более высоких сферах, правда? Информированность твоя предполагает иной уровень работы. Ты теперь знаешь то, что знаем только я, мой брат и доктор Альваро. Я еще там, в кабинете, предупредил тебя об этом. Это привилегия, а привилегия – палка о двух концах. Работай.

– Ну что же, ваше предложение удивляет своей щедростью. Но проблема моя остается. Я по работе должен много ездить. Это очень раздражает мою жену, которая живет, почти меня не видя. Я ведь только вчера вернулся из Лиссабона, от Лео Баэлы с его проблемами.

– Кстати, как тебе его новый роман? Надеюсь, лучше прошлого?

– Да, неплохо. Надо было кое-что переделать, надеюсь, пойдет на пользу. Я верю в Лео. Он на подъеме. Но я хотел сказать… о другом. Понимаете, если я именно сейчас надолго уеду, у меня могут возникнуть серьезные семейные проблемы.

Коан сосредоточенно замолчал с таким видом, словно затруднения Давида были математической задачей, которую он должен немедленно решить.

– Меня мало сейчас волнуют твои отношения с женой. Не жду, чтобы ты разделял мои чувства, но хотя бы пойми: не приоритетны сейчас для нас чьи бы то ни было семейные неурядицы. В то же время мне ни к чему, чтобы у тебя голова была забита этой ерундой, когда тебе вот-вот ехать. Нет, ты мне нужен свободным и в полном объеме. Я кое-что придумал.

– И что же? – спросил Давид.

– Я хотел оформить твой отъезд в Пиренеи как отпуск, чтобы избежать пересудов. Теперь думаю, что это можно использовать. Пусть жена едет с тобой. Скажи ей, мол, тебе дали на работе короткий отпуск и ты хочешь уехать с ней куда-нибудь в спокойное, тихое местечко отдохнуть. А там, на месте, найдешь шестипалого, выпьешь с ним кофе, поговоришь о литературе, возьмешь роман и вернешься.

– Ну, не знаю… А что за места там, в Бредагосе?

– Прекрасные! Рядом лес. Старинные каменные дома, идиллическое очарование. Короче, деревня. Я замечал, женщинам такое нравится.

– Я поговорю с женой. Когда нам выезжать?

– Как можно быстрее!

– Я не знаю, получится ли у нее вообще сейчас с отпуском…

– Помни, что все ваши траты будут возмещены. Вообще все, что вам там понадобится. Ты, Давид, подумай еще раз, что для нас стоит на кону. Если найдешь его и привезешь роман, то будущее издательства обеспечено. А нет – так я через полгода не поручусь, что у тебя будет место работы за отсутствием издательства как такового.

– Я с ней поговорю, сеньор Коан.

– Да уж поговори, Давид. Я очень в тебя верю. Я все на тебя поставил. Я или, лучше сказать, издательство. Привезешь роман – он выйдет под твоей редактурой.

– Серьезно?

– Если сам не откажешься.

– Я вам завтра позвоню?

– Звони в любой час. В любой час дня и ночи.


Давид оперся на капот и уставился на двери офиса, откуда должна была появиться Сильвия. Он напряженно вглядывался в глубину за автоматически открывающимися дверями в надежде скорее увидеть знакомую фигурку. Он должен уговорить ее, уломать, улестить, заставить, наконец, поехать с ним в эту пиренейскую деревушку, потому что именно сейчас решается все – все, для чего он работал столько у Коана. Хорошая должность, спокойная работа без командировок, а главное – возможность редактировать самого Томаса Мауда! Вот уж у кого нет затруднений с сюжетом, так это у Коана! Ну и план он придумал, какая проницательность в понимании людей и точность в расчете их действий. Нет, он гений.

Давид не хотел лгать жене, но и выложить всю правду было опасно. Она могла просто уйти от него. Сколько раз, возвращаясь из командировок, Давид находил гневную записку, прислоненную к экрану телевизора: устала сидеть тут одна, пошла к сестре, останусь там на несколько дней. Он должен собраться. Должен быть тем, в кого поверил Коан, – быстрым, сообразительным, жестким человеком, решительно преодолевающим все трудности.

– Простите…

Давид обернулся на человека, тронувшего его за плечо:

– Да?

– Видите ли… машина, на которой вы сидите, моя. И я хочу на ней уехать.

– Ох, простите, пожалуйста!

Давид отошел от автомобиля, не отводя взгляда от дверей.

Он не хотел расставаться с Сильвией. Он хотел их ребенка, этого маленького шалуна с карими глазками, который станет топать ножками по их комнатам, падать, ломать вещи. Давид будет дуть ему на расцарапанную коленку после падения с велосипеда, вытирать слезы с его щек. Все это будет, надо только вот сейчас, именно сейчас, поднажать и преодолеть трудности.

Сильвия вышла, на ходу застегивая габардиновый плащ. Увидев мужа, застыла метрах в двух и молча, не шевелясь, глядела ему в лицо. Наконец улыбнулась – словно подул теплый ветерок, и оба зашевелились освобожденно.

– Ты как тут оказался? – спросила Сильвия.

– Хотел сделать тебе сюрприз.

– Какой сюрприз?

– Надеюсь, приятный. Мне пришла в голову потрясающая идея.

– Поделишься?

– Да, но не здесь. За ужином.

Он взял ее под руку, и они пошли вниз по улице.