Глава 3
Оля не могла понять, чем так прогневала небеса. Что такого гадкого и подлого она могла совершить за свою недолгую жизнь? Несколько дней перебирала воспоминания, добралась до выпускной группы детского сада – все безрезультатно. Все ее дурные поступки можно было пересчитать по пальцам. И не было среди них ни одного такого, за который стоило бы так наказывать.
Началось все…
Да, сначала ее бросил Вадик. Гадко бросил, невзначай, походя, как резюмировала Алла Ивановна Суркова – ее коллега и просто очень хорошая женщина, негласно взявшая над ней, сироткой, шефство.
– Как руки помыл, Оленька! – фыркнула она с чувством, не отрывая взгляд от квартального отчета, который кровь из носу надо было сдать до праздников. – И радуйся, дуреха! Радуйся!
– Чему же радоваться-то, Алла Ивановна? – тихонько всхлипывала Оля в понедельник, а потом и во вторник, в среду и в четверг после злополучного воскресенья. – Все же было хорошо. Так хорошо!
– Значит, не так хорошо было, Олька. – Алла Ивановна сбилась в подсчетах, чертыхнулась и подняла на нее сердитые глаза. – Ничего хорошего, значит, у вас с ним не было, девочка! Ровно было, а не хорошо. И не реви, слышишь? Не реви!
– Я не реву, – пищала Оля и ревела.
Приходилось Алле Ивановне выбираться из-за стола, подходить к ней, уговаривать, гладить по голове и напоминать, что все еще у нее будет. Счастье, в смысле. И что она радоваться должна, что небо избавило ее от такого мерзавца.
К пятнице Оля более-менее справилась со слезами. Тоска осталась, конечно. Не такая острая, как неделю назад, но осталась. А слезы странно высохли. Она даже нашла в себе силы поехать в пятницу вечером с Аллой Ивановной на дачу и пробыть там до утра воскресенья.
Алла Ивановна ее без конца чем-то занимала. Они ходили на лыжах по раздолбанной лыжне, пекли пироги, играли в карты. Даже забрели с пирогами к Аллиной соседке. Оля отнекивалась, говорила, что неудобно, ее, Олю, там никто не знает. Но Алла Ивановна не дала ей договорить.
– Хватит квохтать, Олька! К Марии по субботам сыновья из города приезжают. Это сразу три мужика. Холостых! Перспективных! – Алла Ивановна протыкала указательным пальцем воздух над своей головой. – Она давно пристает – познакомь, мол, их с приличной девушкой. Идем, нечего рассиживаться!
Сыновья соседки, к разочарованию Аллы Ивановны, явились не сами, а с шумной компанией. Спокойных посиделок за самоваром не вышло. Было суетно, шумно, бестолково. Олю, по мнению Аллы Ивановны, никто не успел оценить. Даже Мария.
– Где уж в таком таборе? – возмущалась Алла Ивановна, когда они возвращались с дачи на Олиной машине. – Носилась, как с писаной торбой, с этой анемичной блондинкой. Как думаешь, кто из ее сыновей на ней женится, а, Олька? Вот уж повезло Машке так повезло!
Оля не знала. И совсем не хотела думать ни о сыновьях соседки, ни об их блондинке, которую они, кажется, не могли поделить и все время по этому поводу собачились.
Ей вообще не хотелось ни о чем думать. Она неплохо отдохнула, развеялась и теперь боялась, что тоска вернется, стоит ей только переступить порог квартиры.
Алла Ивановна ее молчание поняла по-своему. Развернулась к ней, подозрительно прищурилась.
– А ты чего это притихла, девочка? О ком думаешь? Не о том ли наголо бритом Степке, который без конца тебе мясо от мангала таскал, а?
Честно? Оля не очень хорошо помнила и самого Степку с наголо бритым черепом, и его неуклюжие ухаживания. Она все время думала о Вадике. И еще об отце, которому Вадик не понравился с первого взгляда, да так, что тот даже назвал его сусликом. Может, ее отец, которого она так и не успела узнать и полюбить по-настоящему, чувствовал в нем что-то гадкое? Знал заранее, что Вадик так подло с ней обойдется?
Какой там Степа?
– Даже думать о нем не смей! – авторитетно заявила Алла Ивановна.
– Почему? – отпрянула Оля.
Нет, она ничего такого, просто интересно стало, откуда вдруг категоричность.
Но Алла Ивановна снова все поняла по-своему.
– Я так и знала! – всплеснула она руками в кожаных зимних перчатках ярко-розового, между прочим, цвета. – Я так и знала, что он тебя заинтересует! Нет, вот почему, Олька, тебя все время тянет к мерзавцам?
Это Олю позабавило. Пришлось подавить улыбку и серьезно спросить:
– А он мерзавец, Алла Ивановна?
– Еще какой! Только на моей памяти он приезжал к Марии раз десять. И всякий раз с новой девицей.
– И что с того? – Оля равнодушно дернула плечами.
– Вот! Вот в чем ваша беда, молодежь! – Кисти рук Аллы Ивановны в ярко-розовых перчатках запорхали, как большие бабочки. – Все грани, все приличия стерты! Полная беспринципность! Просто переспали – и что с того? Секс не повод для знакомства!
– А он с ними со всеми спал? Вы уверены?
Вот зачем спросила? Оля покусала нижнюю губу. Алла Ивановна сразу начнет подозревать, что ее этот Степка действительно заинтересовал. Смешно, но она даже лица его не помнит.
– Не уверена, конечно, что с каждой спал. – Гнев Аллы Ивановны поутих. – Но мужик с такой симпатичной рожей не может быть нормальным.
– А она у него симпатичная? – зачем-то снова спросила Оля и тут же пожалела. – Не смейтесь, просто я его даже не помню.
– Да?
Алла Ивановна глянула на нее разочарованно. Помолчала и изрекла с тяжелым вздохом:
– А и ладно. Наверняка такой же подлец, как твой Вадик.
Остановились возле дома Аллы Ивановны. Оля помогла дотащить до подъезда сумки с вареньем и соленьями, которые Алла оставляла на зиму на даче. Они тепло простились, и Оля поехала к себе.
Она напрасно боялась собственных стен. Напрасно ждала, что одиночество навалится, стоит ей только перешагнуть порог квартиры. Одной ей удалось остаться очень не скоро.
Только-только она переоделась в домашний спортивный костюм в веселую красно-синюю полоску, как в дверь позвонили. Именно в дверь, а не по домофону. Она сначала обрадовалась, подумала, конечно, что Вадик опомнился и вернулся. Потом насторожилась: к ней никто и никогда не приходил в воскресенье. Никто, кроме Аллы Ивановны. Но она не могла, они двадцать минут назад расстались.
Оля подошла к двери, налегла на нее грудью и уставилась в дверной глазок. На лестничной клетке топтался коренастый мужик неопределенного возраста. Теплая черная куртка, небритое лицо, хмурый взгляд. Без шапки, с короткой стрижкой.
Мужик постоял минуту, потом громко крикнул:
– Ольга Викторовна, открывайте, я знаю, что вы дома!
– А вы кто? – спросила она тоже громко.
– Я из полиции. – Он сунул к глазку удостоверение. Фотография точно его.
Оля послушно открыла дверь. Отступила на шаг, но войти не пригласила.
– Что вам от меня нужно?
– Задать пару вопросов. – Мужик тяжело вздохнул и потер пятерней заросший подбородок. – Следственные мероприятия. Вы можете оказать содействие.
– Я? – Она выкатила нижнюю губу и с сомнением покачала головой. – Понятия не имею, чем я могу вам помочь.
– Я подскажу. – Он кивнул и переступил порог.
Захлопнул дверь, привалился к ней и спросил без всякого вступления:
– Вы знакомы с Синевым Вадимом Игоревичем?
– Знакома. Была.
В голове застучало: с чего вдруг он спрашивает? Вадик на нее жалобу, что ли, накатал? Явился к начальству с претензиями, что пришлось уволиться прямо в понедельник после их неуклюжего расставания? Так она никому об этом не рассказывала, кроме Аллы Ивановны. А та лицо не столь влиятельное, чтобы его уволить. Он сам так решил, сам написал заявление и умчался со своей коробкой, полной всяких милых безделушек, еще до ее прихода на работу. Успел!
– Почему была? – Темные непроницаемые глаза полицейского тут же загорелись.
– Потому что мы теперь… В общем, мы жили вместе какое-то время. Вам это известно, видимо, раз вы здесь. А потом, – она неуверенно повела руками перед собой, – потом мы расстались.
– Как давно? Причина расставания? Простите, что интересуюсь, но это может быть важно.
Он достал из кармана куртки потрепанный блокнот и ручку и начал записывать. Пальцы у него были длинные, крепкие, с аккуратно подстриженными ногтями.
– Расстались неделю назад. В воскресенье. – Она говорила медленно, почти диктовала. – Вадик так захотел. Просто после завтрака забрал свои вещи и ушел.
– А причину? Причину назвал? – Полицейский медленно водил авторучкой по строчкам.
– Сказал, что… Что устал от меня. Что я дурацкая.
– Что? – Он вскинул глаза. – Дурацкая? А что, по этой причине можно расставаться?
– Видимо, да.
– А вы что? – Он снова уткнулся в блокнот.
– А я ничего.
– Отпустили?
– В каком смысле? – Она растерянно заморгала.
– Да в каком… – Гость поводил свободной рукой, и куртка мягко зашуршала. – Плакали, угрожали, закатили истерику – как это у вас, у женщин, бывает.
– Я не знаю, как бывает у других женщин. – Оля скорбно поджала губы, мотнула головой. – Не было истерик. Просто он сказал, что уходит. Я села в кресло и оцепенела, если для вас это так важно. И он ушел. А на другой день уволился из нашей фирмы. Успел уйти еще до моего прихода.
– И больше вы не виделись?
– Нет.
– И не созванивались?
– А зачем? Он, видно, не считал, что я поумнела за неделю.
– То есть вы не виделись и не созванивались в течение последних семи дней?
– Нет же, говорю вам. А почему вы, собственно, спрашиваете? – опомнилась она вдруг. – Что-то случилось? Он настрочил на меня кляузу?
– Кляузу? С чего это?
Ее слова его развеселили. Он даже попытался улыбнуться, но вышло криво и некрасиво.
– Не знаю, я просто так подумала. А по какой еще причине вы могли здесь оказаться?
– По той, милая барышня, что вашего бывшего парня нашли с пробитой головой на улице.
– С пробитой головой? А почему нашли, он что, сам не мог до больницы дойти? Хотя бы «Скорую» вызвать – у него же всегда под рукой телефон!
Правда, что ли, она такая дура, как он говорил? Вот и полицейский смотрит на нее с сочувствием.
– Его нашли мертвым, Ольга Викторовна.
– Что?! – Она открыла рот, и следующее слово вылетело откуда-то прямо из сердца, потому что губами она точно не шевелила. – Мертвым?
– Да. Ваш бывший парень убит, предположительно прошлой ночью. Ведется следствие. Я нашел ваш номер в его телефонной книжке, навел справки и узнал, что вы были не просто знакомы. Итак, где вы были прошлой ночью, Ольга Викторовна, что делали и кто может это подтвердить?
Она уставилась на него остекленевшими глазами. Некстати подумала, что, когда полгода назад на улице нашли мертвым ее отца, такие вопросы ей никто не задавал. Никто ее тогда не спросил, где была, что делала и кто может это подтвердить. Хотя в его смерти, между прочим, было много странного, они с Аллой Ивановной об этом как раз говорили. Может, в полиции решили, что она настолько любила отца, что не смогла бы причинить ему вред?
А вот она до сих пор не знает, любила ли она отца и какие вообще чувства испытывала к нему те два года, что они провели рядом.
А Вадик…
Вадик появился в ее жизни стремительно и теперь так же стремительно исчез. Страшная, нелепая смерть. И страшные вопросы в ходе этих, как их там, следственных мероприятий.
– Ужас, – протянула она громким шепотом и сползла по стенке на пол. – Вадик убит? За что? Он же мирный человек! Тихий, неконфликтный…
– Но с вами конфликтовал, однако. – Полицейский резко опустился перед ней на корточки и пристально на нее уставился. – А ну отвечайте! Это вы его убили? Не смогли простить, что он вас бросил?
– Чушь какая! – Оля фыркнула неожиданно смело и даже весело. Быстро поднялась и отошла от грубияна на всякий случай на пару метров. – С какой стати мне его убивать? Я что, дура? Да и сил у меня не так много. И потом…
– И потом что?
Гость тоже встал и с хрустом потянулся, как будто только что выбрался из постели, хотя Оля подозревала, он в нее сегодня даже не попал. Если Вадика нашли ночью, а товарищ полицейский ведет следственные мероприятия и вдобавок небрит, то он точно не спал.
– У меня алиби. Так это, кажется, у вас называется? – Неожиданно для себя самой она предложила: – Послушайте, вы ведь наверняка не завтракали. Может, кофе? Или чай?
Он вздохнул, подумал, но так и не решился, отрицательно замотал головой:
– Нет, некогда. Но за предложение спасибо. Так где вы были минувшей ночью, Ольга Викторовна? – И он снова приготовился записывать.
Оля подробно рассказала, где и с кем провела пятницу, субботу и утро воскресенья. Позвонила Алле Ивановне и передала ему телефон. Разговор был недолгим. Алиби полностью подтвердилось, полицейский явно был разочарован. Правда, в дверях нашел в себе силы принести извинения, что потревожил в выходной день.
– Да ладно, – Оля отмахнулась, – это же ваша работа.
– Да, и вот еще что. – Он неожиданно придержал растопыренной пятерней дверь, которую она уже собиралась захлопнуть. – Никакая вы не дурацкая.
– Что? – Она опешила.
– Нормальная вы девушка. Не дурацкая, говорю. – Он вымученно улыбнулся. – Сам он дурацкий, покойник этот. Задал нам выходные, блин.
И ушел. А Оля тут же бросилась перезванивать Алле Ивановне, которая могла и приехать, не объясни она ей вовремя, что к чему. Та долго охала, сокрушалась, а закончила, разумеется, на свой манер:
– Нет худа без добра, вот что я тебе скажу, Олька. Господь тебя от него отвел, не иначе. А то и тебе могли бы голову снести. Отдыхай, дите мое. Завтра на работу, неделя напряженная. Отдыхай. Ты огурчики не забыла в машине? Замерзнут ведь.
– Не забыла.
– Вот свари картошечки и с огурчиками съешь. И масла в картошечку побольше добавь. Все, до завтра. Только прошу, не морочь себе голову из-за этого типа! Ты мало что о нем знаешь, чтобы так сокрушаться. Может, он того, бандитом был!
И отключилась. А Оля потом в мыслях все никак не могла закончить этот диалог.
Нет, ну какой же Вадик бандит? Не был он никаким бандитом! Не был никогда даже знаком ни с одним из них. За то время, что Оля с ним жила и встречалась, она ни разу не видела его в окружении сомнительных личностей. Ни разу. И родители у него милые, интеллигентные, так тепло с ней говорили, когда они вместе ужинали в ресторане.
Вадик был неплохим человеком, решила она минут через десять, ставя на огонь кастрюльку с начищенной картошкой. Решила все-таки последовать совету Аллы Ивановны.
Он был неплохим человеком. Просто не ее.
И снова звонок отвлек ее от хлопот. И снова в дверь! Да что за день сегодня такой!
Оля привычно налегла грудью на входную дверь и глянула в глазок. Может, полицейский вернулся? Может, о чем-то забыл спросить? Или запоздало решил воспользоваться предложением и выпить кофе?
Но на этот раз на лестничной площадке стоял не он. Какой-то незнакомый ей пожилой дядька в старомодной кожаной куртке с меховым воротником. Кожаная кепка с опущенными ушами, кожаные перчатки.
– Кто вы? – крикнула Оля. – Что вам нужно?
– Галкин Иван Андреевич, – представился дядька громко.
Сморщил лицо, стягивая перчатки, влез во внутренний карман куртки, достал удостоверение и показал его в глазок. На удостоверении точно была его фотография, только он там выглядел лет на пятнадцать моложе.
– Это старое удостоверение, гражданин, – прокричала она через дверь. – У вас там написано «милиция». А сейчас нет милиции, сейчас полиция!
Дядька неожиданно засмеялся и похвалил ее:
– Умная девочка, молодец. Да, я сейчас не работаю. – Смех оборвался. – Выгнали! Из-за гниды одной выгнали! Знаешь, из-за кого?
– Если вы сейчас же не уйдете, я вызову действующих сотрудников, – не слишком уверенно пригрозила она.
Услышал, надо же.
– Обойдемся без действующих сотрудников, девочка. Он же только что ушел отсюда, я с ним столкнулся. Сказал, что у тебя алиби на прошлую ночь. Так?
Оля не стала отвечать.
– Есть алиби, есть. Я это и без Жорки знаю.
Оля изумилась. Того полицейского, что совсем недавно ушел, в самом деле звали Георгием.
– Сын мне рассказал, Степка. Степан Галкин. Отдыхали вы вместе на даче у кого-то, – орал дядька на всю лестничную клетку. – Батя, говорит, девушка одна понравилась. Я бы, может, и не встрепенулся, если бы он твою фамилию не назвал. Как сказал, что Волгина Ольга, так у меня и щелкнуло. Впусти, а? Разговор есть серьезный.
Оля молчала и не открывала.
Степа? Тот самый Степа с наголо бритым черепом, который без конца подкладывал ей на тарелку здоровенные куски мяса? Вот уж точно, мир тесен! Он с ней едва знаком, а папаша ее откуда-то знает. Что-то, видите ли, щелкнуто у него, как только фамилию услышал.
Странно.
– А знаешь, девочка, кто та гнида, из-за которой меня с работы погнали? За пару недель до присвоения нового звания и повышения в должности? А, не знаешь! – Дядька вдруг сжал кулак и принялся барабанить в ее дверь. – А у гниды той имечко есть! Помирать стану – не забуду. Эта гнида – папашка твой, Ольга, Виктор Петрович Деревнин. Его я должен благодарить за загубленную карьеру и жизнь. Если бы не Степка, подох бы давно или спился. Не хочешь ничего узнать о папашке своем героическом, а, Оля? Многое могу порассказать!
А кто бы не захотел? Кто бы устоял перед соблазном приподнять завесу над прошлым ее родителей?
Оля не устояла. Еще раз внимательно изучила недействительное удостоверение капитана Галкина и впустила в квартиру.
– Тебе не стоит меня бояться, девочка, – предупредил он сразу. – Расскажу тебе кое-что и уйду. Только это, Степке не говори, что я был у тебя, хорошо?
Оля передернула плечами. Она не собирается ничего говорить Степану, потому что вряд ли когда с ним увидится. Она даже лица его не помнит!
– Не поймет Степка. Не простит. – Галкин-старший вдруг втянул носом воздух. – Картошку варишь?
– Ой!
Оля бегом бросилась на кухню. Картошка давно кипела, расплескивая белую пену во все стороны. Оля сняла крышку, швырнула ее в раковину. Потыкала картошку ножом – почти готова. Обернулась.
Галкин стоял у стола и смотрел на нее. Вернее, рассматривал. Оля тоже прошлась по нему изучающим взглядом.
Невысокий, сын намного выше. Лица его она не помнила, но что тот высокий – была уверена. У отца редкие светлые волосы. Взъерошенные кепкой, они сбились на макушке в комок, но он даже не попытался их расправить. Светлые серые глаза. В уголке левого глаза шрам, отчего веко полностью не открывалось, и глаз все время казался прищуренным. Морщинистое лицо, бесцветные губы. Сутулится, из-за этого кажется ниже сантиметров на десять. Старомодный свитер с вышитым на груди орлом, старомодные теплые брюки, махровые носки.
Ее гость был опрятным, но все равно казался запущенным, заброшенным каким-то. Как будто он никому не нужен. А как же Степа, его сын?
– Степка со мной не живет, – заявил Галкин.
Ей сделалось неуютно под его прищуренным взглядом. Или все-таки он не щурится, а так кажется только из-за шрама?
– И жалеть меня не надо, – попросил Галкин и потащил от стола тяжелый стул. – Я присяду, с твоего позволения. Чай и кофе не предлагай, не стану злоупотреблять твоим гостеприимством. Я к тебе просто поговорить. Ты, Ольга, картошечку-то слей, а то переварится, не годная будет.
Она неожиданно послушалась. Слила кипяток, секунд десять подержала кастрюльку на огне уже без воды, чтобы картошка обсохла. Накрыла крышкой, сверху полотенце. Села за стол напротив Галкина.
Минуты две они молча смотрели друг другу в глаза.
– А ты молодец, – неожиданно похвалил он, – настырная. Не в матушку свою.
– Вы и ее знали? – Оля вздрогнула.
Надо же, день, полный сюрпризов. Нехороших, даже трагических.
– Знал. Представь, влюблен был немного, когда отец твой был у меня подследственным. Она уже тогда болела сильно, но все равно была красавица. Слаба духом только. Все ее ломали, как хотели, всяк на свой лад. Бабка твоя в свою сторону тянула, отец твой – в свою. Сволочь! – добавил Галкин с неожиданной ненавистью. – Сволочь! Прости, конечно, но это же он ее погубил!
– Вы можете не просить прощения. Я ничего не знала о нем в течение двадцати пяти лет. Может, он тоже ничего обо мне не знал?
– Нет, не так. – Галкин запротестовал, замотав головой. Комок волос на макушке стал разваливаться, как потревоженный ветром букет степного ковыля. – Он никогда не упускал тебя из виду, никогда. Просто не влезал в твою жизнь. Не афишировал, что у него есть такая дочка, умница и красавица.
Он осторожно поправил рассыпавшиеся прядки, пригладил их ладонью.
– Что ты знаешь о своем отце?
– Ничего. Я знала его всего полтора года. Летом его не стало.
Оля вздохнула и внезапно поняла, что ей было бы легче пережить разрыв с Вадиком, будь отец рядом.
– И ты так и не узнала, что он уголовник со стажем? – Галкин насмешливо скривил бескровные губы. – Убийца!
Оля оторопела. Она не знала, что делать. Возражать? Так она совершенно не знает правды о своем отце. Гневаться? А что, у нее есть на это право? Гнать этого Галкина взашей? Нет, не может она его выгнать, ничего не узнав.
– Начал Витек Деревнин еще в подростках. Промышлял много чем. Ничем, скажу тебе, не брезговал, чтобы денежку сшибить. Периодически попадался. К двадцати годам оброс авторитетом, стал матерым вором. Женился на твоей матери. Как ее угораздило с ним связаться – до сих пор не могу понять. – В голосе Галкина послышалась затаенная боль. – Как ослепла на оба глаза, когда в него влюбилась. Как оглохла и не слышала, что о нем говорят. Странный вы народ, женщины. Матушка ее, конечно, против была, но кто же в таком деле слушает родителей! Потом ты родилась, Оля. Витек сел почти сразу же по делу об ограблении сети ювелирных магазинов. Пока сидел, твоя мать с ним развелась, даже на свидания не ездила. Хотя он старался ей помогать деньгами: награбленное-то сбыть успел. Деньги он припрятал, мы мало что нашли при задержании. Он, разумеется, не выложил ничего, чтобы ему срок скостили. Понимал, что все это туфта и ментовский развод.
– Что именно? Обещания скостить срок?
– Да. Витек, он матерый вор был. Словом, награбленное сдавать не стал. Он вообще, знаешь, был зажиточным вором. Не пропивал, не проигрывал в карты, не тратил на баб, как другие джентльмены удачи. У него всегда кубышка была.
– Дальше! – потребовала Оля. – Что было дальше?
Она боялась двинуться, боялась повернуть голову. В ее квартире все сделано и куплено на деньги отца. На деньги вора? Ужас!
– А дальше он вернулся. И попытался вернуть твою мать. Но она была непреклонна, не подпустила его ни к себе, ни к тебе. Могу только догадываться, каких сил ей это стоило. От этого она, может, и заболела. – Галкин опустил голову и мотнул ею с силой, как будто ос отгонял. – Если бы она его не так сильно любила, может, и не заболела бы. Тоска, тоска ее съела! А потом уже и болячка прицепилась. Но, к чести твоего папаши, он принял ее решение с достоинством. Не досаждал, не пытался вернуть, не угрожал. Просто ушел в тень и все.
Оля прикусила губу, чтобы нечаянно не начать хвалить своего покойного отца за благородство. Галкин догадался, ухмыльнулся зло.
– Не надо делать из него героя, девочка. Он им не был. Просто тоже, наверное, ее любил и не захотел делать больно ни ей, ни тебе. Вот и все.
Он запнулся и забарабанил узловатыми пальцами по столу. Взгляд его, устремленный мимо Ольги в проем окна, сделался пустым и безжизненным.
«Как у сумасшедшего», – поежилась она.
– Что, все? Это конец вашей истории? Но тогда у меня вопрос: чего он так долго ждал и не появлялся в моей жизни? Мамы не стало, потом бабушки. Я осталась одна, когда мне было двадцать два. А он пришел еще через три года! Почему?
– Потому что сидел, Оленька, – со злым удовлетворением хмыкнул Галкин. – Долго сидел. А как только вышел и узнал, что ты теперь живешь одна, без бабки, которая его ненавидела, так сразу и приехал. Я так думаю.
– Сидел? – ужаснулась она запоздало. Все что угодно она могла подумать о своем отце, но не то, что он явился к ней прямо с тюремных нар. И эхом повторила: – Снова сидел… Снова ограбил ювелирные магазины?
– Бери выше, девочка! – Галкин воскликнул так, как если бы его распирала гордость за преступления отца. – Банк! Он ограбил банк!
– Банк? Один? Я имею в виду: он что, один грабил банк? Это же нереально!
– Умница, девочка, – неожиданно похвалил Галкин.
Странно улыбнулся, глянул на нее со смесью алчности и удивления. Так их коммерческий директор смотрел на потенциальных клиентов – как будто собирался сожрать.
– Вот и я говорил всем и каждому, что это нереально, чтобы один человек провернул такую операцию. В одиночку вывести из строя сигнализацию, вскрыть хранилище, вытащить оттуда что можно и нельзя и вынести все это из банка. И заметь: скрыться с добычей до того, как приехали мы! Разве это возможно? Гудини нашелся! Вот ответь мне, ты же умница: разве так может быть?
Оля отрицательно мотнула головой, хотя в душе засомневалась. О способностях отца она могла только догадываться.
– Вот и я о том же всем твердил. Что не один он был и что основную, самую важную часть добычи унесли его подельники. Но, – Галкин грустно вздохнул и стал нервно царапать ноготь на большом пальце левой руки, – разве кто послушает! А когда я по именам назвал его возможных подельников, то есть соучастников преступления, меня и вовсе из органов поперли. Так-то, девочка.
– Выгнали из органов за версию? Как-то не очень убедительно звучит, Иван Андреевич.
Она вспомнила его имя и отчество и сама перепугалась. А не на генетическом ли уровне у нее такая память на имена представителей органов правопорядка? Пусть даже бывших. Он ведь представился ей скороговоркой еще на лестничной клетке, а она, выходит, запомнила. А предыдущий полицейский так вообще не представлялся, просто удостоверение показал, а она выхватила имя – Георгий. И фамилию его, кажется, тоже запомнила.
– А как фамилия Георгия, с которым вы столкнулись в моем подъезде? – Она решила себя проверить.
Или ей привиделось, или у нее действительно фотографическая память и удостоверение было на имя Георгия Окунева.
– Жоркина-то? – Галкин удивился. – Окунев, Георгий Михайлович Окунев. А что?
– Нет, ничего. – Ей совсем не понравилось, какие способности она нечаянно в себе открыла, и она поспешила вернуться к теме разговора. – Так почему вас выгнали из органов за версию? Что в этом такого, в самом деле? Поделились предположениями, дальше что? Заподозрили кого-то не того?
Ей показалось или Галкин побледнел? Хотя куда ему бледнеть, и без того кожа прозрачная. На землистом лице светло-голубые глаза казались совершенно бесцветными.
– А ты молодец, девочка, – в который раз похвалил он, но теперь как-то подозрительно слащаво. – Я и в самом деле заподозрил не тех, кого можно было подозревать. Оказалось, что я в их сторону и смотреть не имею права, не то что… А тебе отец что-то рассказывал, да?
– Нет, не рассказывал. – Оля вздохнула, качнула головой. – Станет он рассказывать о таком! Но вы сказали, что ему удалось уйти из банка с добычей. А как же вы вышли на него? Он что, по неосторожности оставил отпечатки пальцев?
– Молодец! – снова похвалил Галкин и обозлился. – Нет, пальцы он не оставлял. Он оставил кое-что похуже.
– Что же?
– Труп. Он оставил труп охранника банка. Папаша твой точно был уверен, что на него не выйдут, он все там подчистил. И ствол был левый, и отпечатков пальцев нет. Одного он не знал: хозяин банка повесил на каждого охранника крохотную такую видеокамеру. Новинка в те времена была, что ты! Стоила безумных денег, здесь купить было невозможно, только за границей. Так вот, записи с этих камер напрямую шли на компьютер в операторскую. Каждая смена – запись. Витек Деревнин, понятно, этого не знал. Он рацию каблуками ботинок об пол раскрошил, а насчет камеры не знал. Утром, когда уже следственные мероприятия шли полным ходом, нам директор банка эту запись и принес.
– А на ней мой отец выстрелом в лоб убивает охранника, так?
Оля поежилась от странного озноба. Она уже жалела, что впустила в дом этого человека. Не нужны ей тайны ее родителей, совсем не нужны. Она прекрасно жила в неведении. Как она теперь должна чувствовать себя среди вещей, к которым прикасался ее отец? Среди вещей, купленных на деньги, на которых чья-то кровь!
– Не в лоб. – Голос Галкина вернул ее к реальности. – Охранника убили выстрелом в спину, пуля вошла прямо в сердце.
– Как это? – Оля встряхнулась. Что из вещей выбросить первым делом, она решит потом, успеет еще. – Как же установили, что он убил охранника, если выстрел был со спины? На спине у охранника тоже была камера?
– Нет. Камера была встроена в правый карман униформы. На записи четко видно, что именно твой отец грабил банк. Охранник застал его у распахнутой банковской ячейки.
– А убил тогда кто?
– Сочли, что он. – Галкин пожевал губами. – У меня были сомнения. Я говорил и буду говорить, что охранника убил кто-то другой. Тот, кто в ту ночь был вместе с Деревниным в банке. Но меня не послушали и выгнали. Убийцей признали Деревнина. На суде он молчал: не отрицал вину и не сознавался. И не сдал никого.
Оля же мысленно вернула пару шкафов со свалки обратно в комнаты.
С этой странной историей еще разбираться и разбираться. Правда, разбираться некому, а она не станет. Но вещи пусть пока поживут в ее доме, там видно будет.
– Вот такая история, девочка, приключилась много лет назад.
Странно, что, даже подведя черту, он остался сидеть за столом. По ее представлениям, ему давно пора было на выход. А ей пора обедать, если кусок полезет в горло.
Галкин сидел, продолжая царапать пожелтевший от возраста ноготь на большом пальце левой руки. Оля не выдержала этой звенящей тишины.
– Я все поняла, Иван Андреевич. – Она приподнялась и сделала шаг в сторону двери, намекая, что ему пора. – Мой отец был мерзавцем. Но его уже нет в живых, и поэтому…
– Ты веришь, что ружье, которое давно висит на стене, когда-нибудь да выстрелит? Ты веришь в это, Оля? – вдруг спросил он.
– Что? Какое ружье? Какое еще ружье, Иван Андреевич? У отца не было никакого ружья! В этом доме нет оружия!
Она стала терять терпение. Ей надоели загадки прошлого и двусмысленность настоящего. И она есть хочет, картошки с огурчиками Аллы Ивановны, действительно бесподобными. И чаю попить. И подумать в тишине. И погоревать по Вадику, так странно ушедшему сначала из ее жизни, а потом из собственной.
А этот обиженный старик несет какой-то бред и ее заставляет все это слушать.
– Понимаешь… – Он снова безжизненно уставился в пролет окна. – Вот на стене висит ружье, заряженное. Об этом все знают, боятся его поначалу: оружие все-таки. Потом привыкают, почти забывают о нем. Никто уже не думает об опасности. А оно в один прекрасный день возьми и бабахни!
Оля испуганно попятилась.
Кого она впустила в дом, сумасшедшего? Он же безумный, сразу видно. Глаза остекленевшие, руки подрагивают, в углах рта сбилась слюна. И говорит бессвязно. А телефон остался в прихожей. Она даже добраться до него не успеет, чтобы вызвать помощь.
– Ты меня не бойся, Оля, я не сошел с ума. Это просто метафора.
Углы его увлажненного слюной рта ушли резко вниз. Галкин осторожно потрогал волосы, как будто они успели разлететься, как зонтики одуванчика. Поднялся.
– Я почему приходил-то, девочка… – Он поплелся в прихожую.
Оля двинулась за ним на приличном расстоянии.
– Я пришел потому, что ружье выстрелило.
– Какое ружье? Иван Андреевич, честно, вы меня пугаете!
Он хмыкнул. Подошел к зеркалу и очень осторожно надвинул кепку, будто боялся, что собьет все волосы и они опадут к его ботинкам. Потом повернулся к ней и произнес с удовлетворением:
– А тебе и надо бояться, Оля. Пришло твое время бояться, понимаешь? Ружье-то выстрелило не просто так, а со значением. – Он вытащил из раздувшихся карманов толстые перчатки, стал их натягивать. – Сначала умирает твой отец при весьма загадочных обстоятельствах. Теперь Синев, и тоже весьма странно.
– Вадик? Вы знали Вадика? Откуда вы?..
Она запнулась. Только сейчас до нее дошло, что именно ради этого Галкин к ней и пришел. Все, что было сказано там, на кухне, было предисловием. А самое важное, то, что ее интересует больше всего, приберег на потом. Но говорить об этом подробно он почему-то не хочет.
– Вы знали Вадика? Ответьте!
– Лично знаком не был. – Рукой в перчатке он вдруг принялся вытирать заслюнявленный рот.
Господи, до чего он противный! Стоит ли вообще ему верить?
– Лично с ним знаком не был, но вот с его отцом… Хотя, если разобраться, и с его отцом я не успел познакомиться при его жизни.
– Отец Вадика умер? – вытаращилась Ольга. – А с кем же тогда он меня знакомил? Папа и мама…
– Не было у него никого, давно не было. Мать ушла следом за отцом. Не выдержала горя, спилась. С кем он тебя знакомил – лучше бы спросить у него, но теперь и не спросишь. Да, кстати. Так ведь и уйду и не скажу, зачем приходил. Ты такая болтушка, Оля, все время перебиваешь старика! – Он гадко хихикнул и уже от дверей обернулся на нее с ухмылкой. – Фамилия того охранника, которого пристрелил твой папашка, была Синев. Игорь Синев. Он, а не кто-то, с кем тебя знакомили, был родным отцом твоего погибшего Вадика. Твой жених – сын убитого твоим отцом охранника. Так-то, девочка.
Галкин вышел на лестничную клетку. Вяло козырнул ей почему-то левой рукой и медленно пошел к лифту, не переставая бормотать:
– Зачем Синев-младший появился в твоем доме? Вопрос. Почему после этого твой отец прожил недолго? Вопрос. Почему после смерти твоего отца сам Синев-младший прожил недолго? Вопрос. Забытое всеми ружье стреляет, стреляет…