Дело производством прекратить
Вадим Петрович Саблинский обожал свою жену, брезгливо относился к кошкам и имел хорошие показатели в борьбе с преступностью. Задачу государственного обвинителя в уголовном процессе он видел почему-то в отстаивании обвинительных позиций, «не взирая ни на какие сомнения». Этого принципа он придерживался лично, когда вступал в процессы по особо ажиотажным делам, того же требовал и от подчиненных. Внешность у Вадима Петровича была «говорящая». Даже впервые увидевший его в модном штатском костюме сразу чувствовал, что перед ним – советник юстиции. Прокурор!
Полной противоположностью Вадиму Петровичу был Пантелей Колотилин. В нем даже с беглого взгляда угадывалась «черная кость». Более пристального взгляда его обычно не удостаивали: не на что посмотреть.
Уголовное дело по обвинению Колотилина П. А. в совершении умышленного убийства своей жены казалось многоопытному Вадиму Петровичу таким же примитивным и скучным как сама биография обвиняемого. Однако корреспондентка одной местной газеты по прозвищу «Зажигалка» вздумала раскрутить тему семейного деспотизма, и в качестве «показательного примера» ухватилась за это «самое свежее» дело. Тема семейного деспотизма в подаче Зажигалки всколыхнула всех женщин, у которых «давно накипело». В редакцию газеты посыпались «вопли души», и зауряднейшее уголовное дело превратилось в местную сенсацию.
Для Вадима Петровича это было сигналом к личному участию в суде над районным символом «семейного деспотизма в самом диком его проявлении».
Вадим Петрович сумеет даже в таком наискучнейшем деле найти разбег для высокого взлета своего ораторского мастерства!
Он «тряхнет стариной»!
Глава 1
К удовольствию Вадима Петровича слушателей в зале судебного заседания было намного больше обыкновенного. Корреспонденты всех местных СМИ обступили его с микрофонами, диктофонами, цифровыми фото – и кинокамерами. Сегодня он – герой дня!
Вадим Петрович сиял, и был празднично торжественен подобно юбиляру, выслушивающему дифирамбные спичи в свой адрес.
Подсудимый сидел за решеткой тихо и понуро. Он с недоумением озирался на тех, кто вдруг начинал буровить его гневными глазами, кто выказывал ему свое негодование гримасами и колкими репликами. Ни одного доброго лица! Ни одного сочувствующего взгляда!
Все разом смолкли, когда в зал судебного заседания вошел судья. Процедура «встали-сели», процедуры «кто, где и почему?» и т. д.
Судебное следствие разворачивалось под мощным прокурорским напором. Вадим Петрович умело, с тонким знанием дела задавал вопросы свидетелям, понятым, сыпал медицинскими терминами при допросах судебного медика и судебного психиатра.
Он был великолепен!
Оживление в зале вызвал допрос двух женщин-свидетелей, Таковой и Сяковой.
– Свидетель Такова! – строго спросил прокурор, – Вы слышали свои пояснения на предварительном следствии, оглашенные сейчас в связи с их существенными противоречиями тому, о чем Вы говорили здесь, в судебном заседании?
Женщина-свидетель была по-деревенски простоватой и неуклюжей как внешне, так и в словах. Ее мешковатый наряд «коробил» райцентровских модниц из местных СМИ, а некоторые ответы вызывали то вежливо сдерживаемый смешок, то взрывы хохота.
– Свидетель Такова! – красиво вскинув руку с крупным зеленым рубином в массивном золотом перстне, продолжал прокурор, – Здесь Вы пытаетесь убедить нас, что отношения между супругами Колотилиными были нормальные, а на предварительном следствии сказали, что Колотилин «деспот».
– Все так и было, – под «критическое» хмыканье культурных представительниц местных СМИ подтвердила простоватая Такова. Она не могла взять в толк, чем ее пояснения не нравятся строгому прокурору.
– А в чем конкретно проявлялся деспотизм подсудимого по отношению к жене?
– У них в роду все блаженные были: и Айболит, и отец его, и дед. Потому и работали лесниками, чтобы не среди людей жить, а в лесу, в своей избушке «на курьих ножках».
(Хохот в зале).
– Я Вас про Айболита не спрашивал, про него мы все уже знаем от свидетеля Корнея Ивановича Чуковского, – под новый взрыв хохота пошутил прокурор. – Вы про Колотилина ответьте.
– Про Колотилина и говорю. У нас все его Айболитом кличут.
– За что же его так прозвали? – не удержался от «неформатного» вопроса прокурор.
– Знахарь он по отцовской линии. Все местные у него только лечатся.
– Кем же вы там себя считаете, если он для вас Айболит?
(Громкий хохот в зале).
– Почему же себя? Он не только нас, а и домашних животных лечит, и лесных.
Результаты допросов свидетелей Таковой и Сяковой прокурора разочаровали. Следователь перестарался со словом «деспот». Такова в судебном заседании примеров семейного деспотизма подсудимого привести не смогла, а Сякова всех насмешила. И внешне, и в словах свидетель Сякова напоминала свидетеля Такову. Они были будто «двое из ларца, одинаковые с лица». Но Сякова была «поязыкастей».
– Как же, в чем деспотизм? Молчун! Она, покойница, сколько при жизни своей ни пыталась с ним заговорить, он все молчит как пенек. Набродится по лесу, наговорится вдоволь, а для жены и одного словечка не припасет. Выходит, что деспот и есть!
– А с кем ему в лесу разговаривать? – не понял Сякову прокурор.
– С деревьями, с травами, с птицами, со зверями. Он от отца такую странность перенял, отец – от деда. В их роду все мужики блаженные.
Глава 2
Тонкий утренний сон наполнял душу тихой радостью. Что-то было в том сне нежное, хрупкое, чарующее. Третий петушиный крик отогнал сладкое сновидение.
Пора вставать!
– Нетленный Царю веков, содержащий в деснице своей все пути жизни человеческой, – беззвучно зашевелил губами Пантелей, чувствуя, как со словами акафиста на него нисходит привычное состояние благодати.
Утренний обход лесных массивов. Какое это великое и непостижимое чудо – погружение в красоту лесных дебрей! Сколько живительной силы в каждой капле росы! Сколько извечных загадок под непроницаемой задумчивостью тумана!
Вот трава от тяжелой хвори! Пантелей склоняется к ней с молитвой. Настойка из этой травы целебна и для человека, и для зверя.
Пантелей чутко вслушивается во все звуки леса, зорко всматривается в следы его обитателей и пришельцев, настороженно отслеживает каждую перемену его запахов. Его душа сливается с душой леса, а сам он осознанно и осязаемо становится частью лесной природы.
– Слава Тебе, явившему мне красоту вселенной. Слава Тебе, раскрывшему передо мною небо и землю как вечную книгу мудрости, – горячо и восторженно шепчет Пантелей.
Кое-кто из видевших его в таком восторге начинает потом судачить:
– Айболит наш совсем блаженный: с травой, с деревьями, со зверьми разговаривает.
Резкий голос выводит Пантелея из задумчивости.
– Подсудимый Колотилин! Встаньте! Я к Вам обращаюсь!
Это судья кричит. Чего он хочет? Пантелей встает и растерянно озирается. Он что-то сделал не так?
– У Вас есть вопросы к свидетелю Сяковой? – строго спрашивает судья.
– Зачем вопросы? – невпопад отвечает Пантелей. Он понимает, что сказал глупость, и еще больше теряется.
Культурные дамочки из местных СМИ сдержанно хмыкают.
– Садитесь! – избавляет его от неловкой ситуации судья.
– Пугает, будто медведь-шатун, – подумал Пантелей, – сижу ведь тихо, не трогаю никого.
Страшный след оставил в жизни Пантелея медведь-шатун. Случилось это недавно, всего несколько месяцев назад, а, кажется, что бесконечно долго длится эта пытка, насланная злобным медведем. Старики говорят, что дьявол может вселиться в волка, а может и в медведя-шатуна. Пантелей не очень этому верил, пока не столкнулся с данной чертовщиной лицом к лицу. Пантелею казалось, что он превратился в камень от суеверного ужаса, когда увидел, как в разбойничьих глазах медведя-шатуна загорелся дьявольский огонь. Такого убивающего страха Пантелей никогда прежде не испытывал. Теперь он испытывает его вновь и вновь в каждом кошмарном сне. Медведь надвигался на Пантелея, вздыбившись на задние лапы. Его огромная пасть, ощерившаяся крупными зубами, клокочущая в нем ярость, пугающий сатанинский огонь в злых глазах действовали гипнотически и лишали всякой воли к сопротивлению. Автоматически, будто во сне, Пантелей разрядил в медведя один ствол, и тут же, едва погасив отдачу приклада, выстрелил еще раз. На медведя эти выстрелы не произвели никакого впечатления. Человек и медведь сошлись в рукопашной схватке. Большой охотничий нож довершил начатое дело. Пантелей долго не мог прийти в себя от пережитого страха. Его колотила крупная дрожь и душили беспричинные слезы. Возможно, это была истерика, а возможно предчувствие, что та схватка с медведем-дьяволом не последняя, и что последнее слово будет не за ним, а за медведем.
В зале судебных заседаний начался куриный переполох. Это по случаю объявления перерыва до следующего утра для предоставления сторонам возможности подготовиться к прениям, «курочки» из местных СМИ шумно обступили прокурора.
Глава 3
До Пантелея давно доходили слухи, будто он понимает язык всех птиц и зверей. Что за глупости! Ну, какой «язык» у тех же зайцев? Но иногда он и правда ощущал, чего хочет какая-нибудь птица или зверюшка. Однако, не потому, что он какой-то особенный, а именно потому, что он такой же, как все. И лишь однажды он ясно и членораздельно услышал, что сказал зверь. Поверженный им тот самый распроклятый медведь-шатун перед своей кончиной прожег Пантелея страшным сатанинским взглядом и произнес:
– Я скоро приду за тобой!
И Пантелей поверил этому невероятному обещанию. Он всем существом своим понял: медведь придет! Да, и медведь ли он?
Все, что стало происходить после схватки Пантелея с медведем-дьяволом можно сравнить лишь с землетрясением невиданно аномальной динамики. Уже на утро следующего дня Степанида, жена Пантелея, раздавая корм домашней скотине и птице, была до полусмерти напугана тем, что две их курицы прокричали возле нее петухами.
– Это ж они, проклятые, меня и Пантелея отпевают! Больше в нашей избе никто не живет. Господи, спаси и сохрани! – набожно перекрестилась Степанида.
С той самой минуты предчувствие скорой и неотвратимой беды уже не покидало ее.
Через день Степанида, хлопоча по хозяйству, услышала, как хлопнула дверь в их избе, хотя она точно знала, что в избе никого нет, и через двор к двери никто не проходил. Решив проверить, в чем дело, Степанида вошла в избу и обомлела от ужаса: на спинке их кровати сидел огромный черный ворон. Вооружившись веником, Степанида попыталась выгнать ворона из избы, но он страшно, по-змеиному зашипел на нее, и в его злых глазах полыхнул сатанинский огонь. От ужаса у Степаниды подкосились ноги, и она осела на пол, а ворон, оглушительно хлопая крыльями, стал метаться по всей избе, опрокидывая посуду, этажерки и стулья.
Когда Степанида опомнилась, ворона в избе уже не было, а на полу среди груды посудных осколков, валялось разбитое зеркало.
– Ой, не к добру птица в хату влетела, да еще и зеркало разбила! – заходясь от суеверного страха, запричитала Степанида.
По ночам вокруг их избы стали слышаться тяжелые, медленные шаги, будто огромный медведь бродит на задних лапах. Пантелей выскакивал с ружьем и фонарем во двор, обходил вокруг избы, но ни медведя, ни следов его не обнаруживал.
Но самое жуткое началось для Степаниды после того, как Пантелей повесил над их кроватью шкуру медведя-дьявола. По ночам эта шкура стала таинственно оживать и душить Степаниду. Она сбрасывала с себя эту шкуру на пол, но шкура вновь и вновь наваливалась на нее и лишь под утро возвращалась на прежнее место на стене. Пантелея во время борьбы со шкурой Степаниде добудиться не удавалось. В других случаях Пантелей спал на удивление чутко, а в часы, когда медвежья шкура оживала и начинала душить Степаниду, он спал непробудным, но беспокойным сном, громко вскрикивая и размахивая руками. Степанида догадывалась, что Пантелея в это время мучают дикие кошмары. На утро Степанида порывалась пожаловаться мужу на то, как ее душит по ночам медвежья шкура. Но всякий раз, вглядевшись в нее в поисках доказательств (вдруг не так уже весит как с вечера, а по-другому?!), ничего не находила. Поэтому и молчала о шкуре, чтобы не выглядеть дурой.
Пантелею в его непробудных снах виделось, будто бы медвежья шкура по ночам превращается в медведя-шатуна и вступает с ним в рукопашную схватку. Пантелей тянется рукой к тому месту за поясом, где у него всегда был при себе большой охотничий нож, но ничего там не обнаруживает. Измученный этим кошмаром, Пантелей решает попробовать спать с ножом.
В ту же ночь все и произошло.
Кошмар превратился в явь.
Глава 4
Обвинительная речь прокурора ошеломляет Пантелея. Он чувствует себя одураченным. Ведь он так чистосердечно рассказывал все здесь, в судебном заседании! Пантелею до последнее момента казалось, что его правильно поняли, ему поверили. Грамотные же люди! А значит должны понять!
Пантелей, не веря ушам своим, оглядывается на судью, но у того лицо остается непроницаемым. Неужели и он на проверку окажется таким же, как прокурор?! А дамы с микрофонами и диктофонами? Да они просто любуются прокурором!
Пантелею начинает казаться, что все в этом зале находятся в каком-то странном сговоре между собой. Он как-то наблюдал такую детскую игру, в которой все, сговорившись, морочили того, кто «вадит», и весело хохотали над ним. Пантелею та игра не понравилась. Ему было очень обидно за ребенка, который вадил. Теперь он вдруг почувствовал себя в роли того ребенка.
Лучше бы медведь-дьявол задрал его той страшной ночью, когда кошмар превратился в явь! Это было бы не так обидно как теперь, когда его закошмаривают такие же люди как он. А может быть это и их сейчас морочит дьявол-медведь?
Под звуки прокурорского голоса Пантелей заново провалился в кошмар той ночи, когда случилось непоправимое. Тогда он в очередной раз сошелся в рукопашной схватке с медведем. Промедли Пантелей хоть мгновение, и было бы поздно. Как произошел тот переход из сна в явь? Какова страшная и непостижимая тайна этого перехода? Из чего он тогда перешел и в чем оказался? Он бился в заколдованном круге, не имеющем выхода?! В самое последнее мгновение Пантелей опередил медведя ударом охотничьего ножа, и с ужасом услышал, как предсмертный вопль его врага перешел из медвежьего… в женский.
– Это было классическое умышленное убийство на бытовой почве! – продолжал тем временем гнуть свою линию прокурор.
Пантелею вдруг вспомнился его давний разговор с одним озорным мальчуганом.
– Дядя Пантелей! Научи меня понимать язык зверей и птиц!
– Лесником, наверное, хочешь стать, когда вырастишь?
– Нет, дядя Пантелей! Я буду прокурором!
– Тогда тебе надо научиться понимать язык людей.
– А я разве не понимаю?
– Подсудимый Колотилин! Вам предоставляется слово в свою защиту! – строго произносит судья.
Пантелей начинает говорить свое «слово», изредка бросая короткие беззащитные взгляды то на судью, то на «публику», но вскоре теряется и умолкает.
– У Вас все? – строго спрашивает судья.
– Все, – отвечает Пантелей, потеряв всякое желание продолжать.
Судья объявляет перерыв до следующего утра. Пантелея уводят. Представительницы местных СМИ снова обступают прокурора, осыпая его комплементами.
– Вы были, как всегда, восхитительны!
– Это было великолепно!
К ним подходит свидетель Такова.
– Это что же тут великолепного? – резко спрашивает Такова у вытанцовывающих перед прокурором представительниц местных СМИ и упирается в растерявшегося Вадима Петровича неожиданно умным и проницательным взглядом.
– Складно Вы тут говорили, гражданин прокурор. Только как же Вы можете за своими собственными словами человека не видеть?! Доказательствам верите больше, чем своим собственным глазам?! А если доказательства так сложатся, что цыпленок теленка съел?! А так по-вашему сейчас и получилось! Эх, Вы, господин прокурор!..
Глава 5
С вечера Пантелей долго не мог уснуть. В голове у него навязчивым неумолкающим эхом звучали слова прокурора. Пантелей безуспешно пытался отыскать истоки этих слов. Он с удивлением сравнивал то, как легко через доброту и любовь приходит к простому, зачастую малообразованному сельскому жителю понимание не только человека, но и домашних птиц и животных, с тем, какое дикое непонимание продемонстрировали сегодня в отношении него такие умные, такие образованные люди.
Не спалось этой ночью и прокурору. То, что высказала Вадиму Петровичу после его блестящего выступления в прениях свидетель Такова, не забывалось по прошествии времени, а наоборот, все болезненнее разъедало его самолюбие. Домой Вадим Петрович вернулся в состоянии крайнего раздражения, ужинал через силу и рано лег спать, но уснул только после полуночи. Приснился ему огромный и свирепый медведь. Вадим Петрович сразу догадался, что перед ним тот самый медведь-шатун, медведь-дьявол, о котором рассказывал Колотилин. Медведь уселся возле Вадима Петровича в пустом еще зале судебных заседаний за прокурорским столом и затеял какой-то неясный разговор из туманных, но будто бы очень опасных намеков. Вадиму Петровичу было невыносимо страшно и от близости этого свирепого хищника, и от его слов, а медведь, словно наслаждаясь страхом своего невольного собеседника, продолжал нагонять на Вадима Петровича все больше и больше жути. По мере этого разговора медведь становился все нахальнее и страшнее. Вот он уже издевательски подмигивает Вадиму Петровичу и кричит ему прямо в ухо:
– Что-то я не пойму, кто мы сейчас друг другу в этом деле по обвинению Колотилина: то ли я помощник прокурора, толи ты – помощник медведя?!
А Пантелей незадолго до полуночи забылся спокойным сном. Ему снился волшебный лес, наполненный дружелюбными птицами и зверями. Он узнавал их всех как своих давних, милых сердцу приятелей, называя каждого по имени, и они отзывались на свои имена, бурно радуясь встрече с ним. Он пожаловался им, как нехорошо проходит суд, они возмутились этой ужасной несправедливости, посочувствовали Пантелею и все, наперебой, стали его утешать.
Ровно в полночь в камеру, где мирно спал Пантелей, впустили новенького.
– Ну и арестованный! Не человек, а медведь какой-то, – подумал охранник, замыкая за новеньким дверь камеры.
Новенький потоптался у двери, увидел спящего Пантелея и направился к нему, тяжело ступая, вразвалочку, будто и впрямь был не человеком, а медведем на задних лапах. Приблизившись к Пантелею, новенький склонился над ним и прохрипел низким утробным голосом:
– Ну, вот я и пришел за тобой!
В злых глазах новичка загорелся сатанинский огонь.
А на утро был суд.
Судью проинформировали, что подсудимый, Колотилин Пантелей Аристархович, утром этого дня обнаружен в камере мертвым. Причины его смерти устанавливаются.
Как и положено в таких случаях, судья вынес постановление о прекращении дела производством в связи со смертью подсудимого.
Пантелей – Божья душа – принял смерть во сне, находясь в волшебном лесу, наполненном дружелюбными птицами и зверями, где он пребывает и поныне.
Там его понимают.