Глава 4
Дорога домой
Родившийся в центре Лондона, проживший всю жизнь в городских джунглях, в глаза не видавший коровы или козы и уж тем более не представлявший себе славянской провинции, МарТин не переставал восхищаться даже осадкам в виде дождя и снега, мол, как они здесь вообще выпадают и почему? Часто ловил он себя на мысли, что самая обычная стрекоза, лихо лавирующая между рогозом, представляет из себя куда больший интерес, чем современный сверхмощный вертолёт. Именно здесь, в Безславинске, далёком от Лондона и всей его мегаполисной суеты, для МарТина стало очевидно, что земля и всё живое на ней – гречиха, полюбившаяся ему с первого раза, клевер, трава, лес, животные, птицы, рыбы и сами местные жители, почти поголовно рыжие люди, являющиеся неотъемлемой частью этой природы, – всё это и есть самое главное в жизни.
«Люди…» – подумал МарТин, но уже через мгновенье в его голове кружилось и порхало только одно имя – Энни. И еще он думал, что Энни не могут ранить или убить люди в черных униформах, просто не могут, и всё!
Несмотря на то, что у МарТина никогда не было подобной устаревшей модели видеокамеры, он очень быстро разобрался, как она работает. Тем более, у него появилось такое важное задание – снимать репортаж для английского телевидения! Не было предела счастью в его наивной и чистой душе, ведь светило солнце, пели птицы, всё вокруг благоухало живым, неподдельным проявлением природы-матушки. И даже тот факт, что видеокамера работала исключительно в черно-белом режиме – это явно было заметно на её крохотном квадратном мониторе – не омрачало настроения нашего героя, а даже напротив, придавало его репортажу некую оригинальную целостность или, если пожелаете, изюминку. Просто фотографировать и снимать кино в ЧБ – модно!
Ведь сама действительность, попадая через объектив внутрь старой, державшейся на честном слове видеокамеры, трансформировалась, принимая причудливые формы (монитор был тоже поврежден, изображение вытягивалось в левый верхний угол). Явь превращалась в фантастику ночного сказочного леса: колодец становился похож на избушку Бабы-яги, покосившийся забор – на ряды орлесианских копьеносцев, а полностью сгоревший автобус напоминал цитадель, служащую домом Оркам, кровожадным дикарям, уничтожающим всё на своём пути. Люди же вообще смахивали на каких-то странных пришельцев из далёких галактик и с разных планет, а потому не понимали друг друга, очевидно, были воинственно настроены, и чем больше МарТин глядел на монитор, тем больше он понимал, что реальная действительность – там, в видеокамере, но не вокруг него.
Вдруг, раздался гулкий хлопок и неприятная боль пронзила затылок МарТина. Вслед за хлопком послышался заливистый мальчишеский хохот – это развлекался Рыжий жох. МарТин чуть не выронил камеру из рук. Последовал ещё один хлопок и Рыжий жох крикнул:
– Монгол, меня сними в кино! Я Дрантаньян!
МарТин повернулся, потёр затылок и увидел в руках пацана недавно изданную, но уже сильно потрепанную детскую книжку, которой он и огрел МарТина, со странным названием «Дрантаньян и тры мушкетёры». Помимо названия, прочитать которое МарТин естественно не смог, на обложке был изображен не менее странный персонаж, напоминавший скорее запорожского казака с длинным чубом, нежели героя-гасконца описанного некогда Александром Дюма.
МарТину понравилась и широкая улыбка Дрантаньяна-украинца, и его длинная шашка, и мундир! И как-то само по себе вспомнилось приключение его любимого сказочного героя, про которого МарТину часто рассказывал отец, ставя в пример стойкость и мужество маленького оловянного солдатика. Вновь, как и много раз раньше, закружилась история в мыслях МарТина с самого начала, причем историю эту он помнил именно в исполнении отца, который с чувством и выражением читал каждое предложение:
– «Было когда-то на свете двадцать пять оловянных солдатиков, все братья, потому что родились от старой оловянной ложки. Ружье на плече, смотрят прямо перед собой, а мундир-то какой великолепный – красный с синим! Лежали они в коробке, и когда крышку сняли, первое, что они услышали, было: – Ой, оловянные солдатики! Это закричал маленький мальчик и захлопал в ладоши. Их подарили ему на день рождения, и он сейчас же расставил их на столе. Все Солдатики оказались совершенно одинаковые, и только один-единственный был немножко не такой, как все: у него была только одна нога, потому что отливали его последним, и олова не хватило. Но и на одной ноге он стоял так же твердо, как остальные на двух, и вот с ним-то и приключится замечательная история».
– Ти що заснув? – крикнул в ухо МарТину Рыжий жох и пару раз шлёпнул ладонью по затылку новоявленного кинокорреспондента.
Очухавшись от оплеух, МарТин продолжил съёмку. В объектив видеокамеры попадало всё подряд, будто само пыталось забраться в это маленькое устройство через стеклянный глазок: и дурацкая улыбка Рыжего жоха, и будка с привязанной к ней лающей собакой, и дразнившие МарТина мальчишки-сорванцы: «Эге-гей! Монгол-монгол, в штаны накакол!». Мужик на телеге, перевозивший старые шины от автомобилей для строительства баррикад, помахал ему рукой, и даже тетка с авоськой, удручённо качавшая головой, тоже забралась в видеокамеру. Вот только какой-то старенький дед с перевязанной окровавленным бинтом головой не стал забираться в видеокамеру. МарТин отвел ее в сторону, а дед так и остался сидеть на поваленном фонарном столбе возле трупа коровы, безмолвно плакать и сминать трясущимися руками камуфляжную куртку.
– Sorry, – тихо произнес МарТин и засеменил прочь: он очень не любил слезы, не терпел кровь и не принимал смерть.
Вдруг на лицо, на руки стали накрапывать тяжёлые капли. Начался грибной дождь – первый за последний месяц засухи.
Солнечные лучи резвились между длинными серебряными нитями дождя и, ударяясь обо всё, что попадалось на их пути, рассыпались на тысячи мелких солнечных зайчиков. МарТин прислонил видеокамеру к пеньку, да так, чтобы объектив был направлен прямо на большую лужу в центре дороги, где уже плескались мальчишки во главе с рыжим пронырой.
Эта никогда не пересыхающая глубокая лужа была брендом Отрежки да и самого Безславинска! Возможно, что когда-то она образовалась из-за неисправной водоразборной колонки, стоявшей неподалёку, возможно, из-за крохотного восходящего родника, а может, это было просто необъяснимое чудо, которых на земле украинской и русской – хоть отбавляй.
Недолго думая, МарТин разбежался и плюхнулся в самую необыкновенную лужу в мире, которую не сравнишь ни с одним из лучших существующих аквапарков. Отрыв по полной! Грязь! Смех! Толчея! Визг! Лето! Счастье!
Вдоволь накувыркавшись, МарТин вылез и подбежал к видеокамере, чтобы посмотреть получившуюся запись, но только он взял её в руки, как услышал за спиной голос отца:
– Martin! Hey, Martin!
МарТин резко повернулся, но, кроме мальчишек, на улице никого не было. «Послышалось опять», – подумал он и переключил видеокамеру на режим просмотра.
– МарТин!
Снова раздался знакомый голос. И тогда МарТин принялся внимательно всматриваться в густой ряд ветёл по окоёму пожарного пруда, и ему уже явно показалось, будто в полуденном зное шевельнулась как-то по-особенному верба, вроде передвинулась на шаг, сгустив зеленые ветви. И из этой зелени вроде бы самосоздался его отец. Настоящий ирландец Гаррет Маккарти, в дорогом домашнем халате и тапочках. Правда, халат его давно потерял изначальную яркость, приблизился по цвету к коре молодой ветлы. Отец МарТина держал в левой руке большой белый зонт, пальцы правой руки элегантно поигрывали эбонитовым мундштуком курительной трубки. Он широко улыбался, клубами выпускал дым изо рта и носа, медленно шёл навстречу своему любимому сыну. Отец был первый, кто убеждённо сказал МарТину о том, что он красавчик! Он считал красивыми даже все его недостатки. Рассыпанные по лицу и шее родинки ласково называл «шоколадными крошками», которые оставались после очередной съеденной МарТином шоколадки, чуть писклявый тембр голоса – вызовом на дуэль назойливого комарика, ни на шаг не отлетавшего от своих родителей.
И, конечно, отец учил МарТина рисовать и любить литературу. Именно он перед сном читал своему единственному сыну сначала сказки, потом рассказы о путешественниках, а когда МарТину стукнуло тринадцать, он стал знакомить его с настоящими героями романов Джека Лондона и даже украинских и русских классиков, считая, что его сын обязан знать максимально много о своей второй родине – Украине! Один Николай Васильевич Гоголь чего стоил со своими «Мертвыми Душами»! Или «Вий», например, бррр – мурашки по коже! А на подробное изучение сборника «Кобзаря» Тараса Шевченко, состоявшего аж из семнадцати произведений, ушло более трех лет!
Хотя «Кобзарь» Тараса Шевченко не очень талантливое произведение, важно лишь то, что любой Русский человек может прочитать его без использования словаря. Выходит, что в девятнадцатом столетии никакого украинского языка не существовало…
Но единственным творением, которым больше всего дорожил МарТин в исполнении своего отца, был «Стойкий оловянный солдатик».
– Привет, па! Почти неделю не виделись! Ты где пропадал?
– Здравствуй, сынок! Закрутился, извини, не я, а ты… Как твои дела?
– Все удивительно! Я получил задание! Теперь снимаю кинорепортаж про войну, возможно, его покажут по телевидению! – фонтанировал МарТин.
– Прекрасно! Творить, МарТин, и созидать всегда лучше, чем разрушать! Я рад за тебя! И помни: успех сам никогда не приходит к тебе… Ты идешь к нему. Но будь крайне осторожен, ведь если тебя ранят, то ты не сможешь закончить свой репортаж, и задание провалится.
– Меня не ранят! Я это знаю.
– Супер, такая уверенность мне нравится.
– Но я знаю, что тебе вряд ли во мне понравится…
– Что же, МарТин?
– Знаешь, вокруг идёт настоящая война. Ты превратился в какой-то призрак и приходишь ко мне редко. Маму я совсем не вижу, будто умерла она, а не ты. За последнее время я видел столько человеческого горя и смертей, что становится жутко. Но я не чувствую себя несчастным. Скорее, даже наоборот, я чувствую себя бесконечно счастливым. Сам не пойму почему…
– Не лукавь, сынок! Ты очень даже хорошо знаешь, почему ты такой счастливый.
– Ты считаешь, что это из-за…
– Именно из-за неё. Любовь и война, МарТин, два понятия, неразделимые между собой.
– Как же такое возможно?
– В этих незамысловатых словах кроется глубокое понятие о самом важном. Кто-то воюет из-за любви к Родине, кто-то из-за любви к деньгам, кто-то готов отдать жизнь на фронте из-за любви к семье, а кто-то, как ты, например, просто любит и не может противиться этому прекрасному чувству.
– То есть, ты считаешь, что мне нечего стыдиться? Это нормально?
– Я думаю, что это удивительно! Я так хотел видеть тебя счастливым, и вот – ты им стал. И, главное, я не сомневаюсь, что ты пойдёшь воевать с любым врагом, чтобы защитить свою любовь.
– Кажется, мне всё понятно, – облегченно сказал МарТин, широко улыбнулся и выпустил газы с сильным трубным звуком. Нет-нет, он сделал это не специально, просто так получилось: за завтраком на пару со своим дедом съел много горохового крема с гренками, чесночком и сальцем, и теперь эти «пуки» выходили самопроизвольно, без его желания и контроля.
– О! Это был салют? – пошутил Гаррет и его сын от души рассмеялся. Дальше Гаррет вспомнил, как несколько лет назад взял на пару недель у своей сестры Линды взрослого немецкого боксера по кличке Дюк. И когда Дюк так же, как и МарТин, непроизвольно выпускал газы, он смотрел на всех эдакими жалостными глазами невольного проказника, что неудержимо хотелось смеяться. И все – Гаррет, Ализа и МарТин, конечно же, ухахатывались от души. А потом всей компанией вместе с Дюком шли гулять в Финсбери-парк, где носились друг за дружкой быстрее ветра, быстрее смеха, быстрее самой жизни, поскольку они не замечали ничего и никого вокруг. Были только Гаррет, Ализа, МарТин и Дюк!
МарТин с отцом зашагали дальше по пыльной дороге, весело болтая о всякой ерунде, но в какой-то момент МарТин остался один, а его отец растворился так же неожиданно, как и появился, будто его и вовсе не было. Скорее всего, столь неожиданное появление почившего отца МарТина было очевидно исключительно самому МарТину.
Тогда юный лондонский художник побежал вперед быстро-быстро, изо всех сил, едва касаясь ногами земли, и громко-громко, прямо-таки ангельским голосом запел, по его мнению, самую весёлую песню на свете!
На самом деле быстро-быстро бежало только доброе его сердце, а громко-громко пела его славная душа. Сам же МарТин шел так же, как обычно возвращался домой из школы, ну может быть, лишь чуточку быстрее. Но почему-то ему казалось, что если прежде никто из встречных прохожих не обращал внимания на его состояние и на то, как поет его душа и бежит его сердце, то теперь все только и делают, что глазеют на него!